Самый заурядный попаданец в гоблина. Книга 1

Глава 1 "Первый день"

— Мне скучно! — заявила бог-демиург света и порядка, навалившись на своего собеседника объёмной грудью.

— Не сейчас. Я работаю, — отмахнулся от неё бог-демиург тьмы и хаоса. — Вот освобожусь и всё моё внимание уделю тебе.

Бог тьмы и хаоса всё же оторвался от своих дел, развернул богиню к себе спиной и звонко шлёпнул по упругой попе. От этих манипуляций богиня пискнула и отошла.

— Да я не об этом! — продолжала упорствовать богиня. — Тёма, придумай, как мне развлечься.

— Хм-м-м-м, — тёмный, а по-домашнему Тёма, задумчиво почесал подбородок. — Свет, может быть, опять сыграем в попаданца?

— Опять? Тебе не надоело?

— А зачем изобретать велосипед?

— Не знаю, Тём, мне их даже как-то жалко.

— Зато какой толчок к развитию, для души. Пять-шесть перерождений — и вуаля! Новый младшенький готов.

— Тёмный младшенький, — уточнила Свет. — Забыл, что происходит с попаданцами из технологических миров, если их закинуть в магический, без плюшки?

— М-м-мда, без плюшки они прозябают. Ха! Помнишь того офисного клерка, который всю жизнь рабом прожил, а под старость его людоедам продали? Ха-ха.

— Не смейся, дурак. Жалко же человека было.

— Да говно он был, а не человек. Так ему и надо, родителей в дом престарелых выселил из-за квартиры.

— Ему надо было где-то с семьёй жить.

— И так три раза, — скептически хмыкнул Тёма.

— Зато какие детки у него получились! Настоящие звёздочки, столько сделали.

— Так они такими хорошими и получились, потому что росли без такого папочки. И запомни, Свет, настоящее зло творится тогда, когда добро ищет для него оправдание. Уж я не первую тысячу лет живу и кое-что понимаю. Ещё повезло, что мы этому хмырю рояль из магических сил не подкатили.

— М-м-мда, неудачный получился тогда эксперимент, признаю. Надеялась, что, попав в беду, в человеке расцветёт всё самое лучшее, а он тревогу поднял, чтобы беглецов заложить. Куда он потом попал?

— В демонический мир, — поморщился Тёма. — Для природного баланса и такие персонажи нужны.

— Ну а что тогда? Если забрасывать души из технологических миров в магические, то ничего, кроме бед, они не приносят. Помнишь «геймера»? Как он себя назвал, «Нагибатор вселенной 666», — произнося имя, Света невольно улыбнулась.

— Угу. Отвратительное поведение. Казалось бы, человек давно пережил каменный век, где эта цивилизованность? Люди из постиндустриальных миров совершенно не ценят человеческие жизни, в какой бы мир их не забросили, без плюшки они беспомощны, а с плюшкой все, как один, ведут себя по шаблону и устраивают горы трупов. Тёмные боги тех миров нервно курят в сторонке и стопками пишут вверх по инстанциям жалобы.

— Твои предложения?

— А давай запихаем мужскую душу в женское тело.

— Если так хочется посмотреть лесбийское порно, то человечество в технологических мирах давно изобрело интернет. А в продвинутых технологических капсулы вирта с полной визуализацией.

— Я не из этих.

— Угу, — скептически хмыкнула Света, мол «притворюсь, что верю».

— Ну, может, тогда наоборот: женскую душу в мужское тело?

— Четыре буквы ЛГБТ, мало того, что та дура не смогла смириться и продолжать жить, так оно попыталось вернуть себе привычные формы хирургическим путём. И ладно, её тело — её дело, так она целое политического движение организовала. Знаешь, как теперь в этом мире самое крупное политическое образование называется? Нет? А я тебе скажу: евроатлантический гомосексуальный союз.

— Ужас какой. А ведь всё с шутки начиналось.

— Пошутил ты знатно. Вот только технологии того мира уже позволяли производить клонирование. И ЛГБТ стали воспроизводиться неестественным способом, а потом вообще войну со всеми натуралами устроили. Помнишь педерастические войны 2050–2064? И победили бы, если бы не свободные транссексуальные штаты Америки СТСША не вышли из союза и не рассорились в пух и прах с либерально-гомосексуальной Европой. Ты что, ржешь там?

Тёмный бог действительно хихикал в кулачок.

— Ну я же тёмный бог, не могу же я над таким не поржать.

— Своей выходкой мы отбросили одну из реальностей на много реинкарнаций в прошлое.

— Оно могло и само там так получиться.

— Угу, вот, что бывает, когда за всем миром один-два бога присматривают.

— Но бывает и хорошее. А помнишь, когда учёного-электрика в прошлое запихнули?

— Ты тогда хотел поставить эксперимент по прогрессорству. И как получилось?

— М-м-м-м… Не совсем.

— В смысле?

— Весь мир он осветить не смог. Так, одну площадь, и то ненадолго.

— Вообще-то это был не самый худший исход событий. Помнишь тот мир, где у прогрессора всё получилось? Так он сколотил себе сначала состояние, а потом и империю. От власти совсем рехнулся, возомнил себя богом. Повелел построить себе храмы и устраивать кровавые жертвоприношения. И это человек из атеистической эпохи! Как там его страна называлась?

— СССР.

— Вот. Большие надежды на него возлагала. Такой интеллигентный мужчина был, а он под старость завёл себе гарем из малолеток. И чем дряхлее становился, тем моложе были любовницы, — Света неожиданно для себя захлюпала носом, а на глаза навернулись слёзы. — Под конец девочки были под десять лет. Когда у этого хрыча что-то в постели не получалось, он велел их казнить. Ну надо соображать, климакс же, всё, как в 16 работать уже не может. Но причём тут любовницы?

— Ну-ну-ну, — Тёма похлопал подругу по спине, — не переживай ты так. Слишком близко принимаешь к сердцу.

— Я же светлая богиня, а по моей вине такое безобразие.

— Зато мир действительно вперёд толкнули.

— Не очень. Тот козёл старый не оставил наследников. Империя развалилась, многие технологии утратились, началась гражданская война. В итоге там сейчас стимпанк. Впервые только там увидела, чтобы закованные в железо рыцари с экзоскелетом, работающим на угле, десантировались с дирижаблей в средневековый замок, защитники которого вооружены лазерными пушками и копьями. Такой сюр.

— Вот видишь, есть же прогресс, хоть и такой. Нам местные боги за такую услугу ещё спасибо сказать должны. А за жизни смертных не переживай: они должны рождаться и умирать. Это их предназначение на данной ступени существования.

— Я не переживаю за их жизни и смерти, я переживаю за их страдания.

— Всего учесть невозможно, не ошибается тот, кто ничего не делает. И потом, страдания — это тоже часть взросления. Помнишь Лилит, богиню любви из мира «Земля 1314/33», сколько горя она хлебнула? Но в итоге смотри, какие у неё перспективы. Почти бог-демиург, если высшие всё дело не запорют.

— Бедная девочка, мне её так жалко.

— Вот поэтому мы с тобой на своих местах. Так, значит, попаданцев-прогрессоров исключаем, плюшек не выдаём, учёных не переселяем, откровенных мерзавцев, посредственностей и молодёжь тоже. И что у нас остаётся? Попаданец в нечеловека?

— А что, тоже вариант. Помнишь дракона Алана? Люди его боготворят, а из-за того, что у него нет человеческого тела, он не скурвился.

— Он не скурвился, дорогая моя, потому что изначально был хорошим парнем. Чтобы пережить попадание в нечеловеческую форму, а тем более в дракона, туша которого весом тонн под двадцать, нужно обладать интеллектом. Человек разумный де-факто не может быть варваром. Это раз. А во-вторых, тебе позволили запихать туда очеловеченного дракона потому, что в том мире был сильный перегиб в сторону тьмы.

— Знаю, — надула губки Света. — Кстати, как там у него сейчас дела?

— Его канонизировали при жизни. Теперь в мире «Земля 1544/02» младший светлый бог-дракон: от своей новой формы он не отказался.

— Молодец. Слушай, Тём, а может, тогда перестановку личностей с небольшим откатом в прошлое?

— Ха-ха, нет, тут уже я против. Помнишь мир «7711/8»?

— Где в тело Гитлера запихнули душу Сталина из альтернативного мира и заставили воевать его с самим собой?

— Угу.

— Представляешь, эти «я и моя тень» спелись и построили социализм, абсолютно светлое измерение. Тьма туда даже на полшишечки проникнуть не может: просто не на чем закрепиться. За сто лет при попытке внедрения три тёмных бога понижены в реинкарнационных ступенях. Сейчас там 2054, всю систему освоили, на Марсе колонии, вот-вот за пределы системы вылетят.

— Ну и что ты жалуешься, отлично же…

— Через пару лет туда тёмные предтечи заявятся, а эти коммунистические одуванчики сначала разговаривают, когда надо молча стрелять. Они вообще забыли, с какой стороны винтовку надо держать. Больше ста лет абсолютного мира просто так мимо не проходят.

— Ой-ой.

— Вот и ой. Местные светлые боги за голову хватаются, не знают, что делать.

— Ну и что же они будут делать?

— Вроде решили работать грубо. Откроют в «7711/8» стабильный портал в «7711/01».

— Да это же демонический мир со злющими тёмными богами. Они там камня на камне не оставят.

— Не переживай, портал откроют на Марсе. Зато когда тёмные предтечи увидят, то обосрутся от страха и обойдут эту гадость стороной. У них с демонами старые знакомства: открыли когда-то у себя на родной планете портал к демонам. Теперь бомжуют по всей галактике.

— Так им и надо, говнюкам, совершенно деструктивная раса. Я, конечно, против геноцида, но лучше бы их вообще не было.

— Ну и что мы имеем в сухом остатке? Замена значимых личностей, тоже не катит: они могут сработать ещё хуже, чем внедрённый бог.

— И не говори, люди без тормозов. Ну так какие варианты? Как нам повеселиться, чтобы при этом не разбалансировать какой-нибудь мир?

— А давай работать по мелочи. Пусть это будет самый заурядный человек.

— Было уже. Помнишь того крестьянина из мира «1890/12»?

— Это тот, который и в магическом мире всю жизнь проработал крестьянином?

— Угу, я чуть со скуки не умерла. Ведь мы же дали ему способности друида.

— А он их применял. Ты знаешь, какая у него вкусная капуста была!

— Ещё бы не знать, это я её тебе готовила.

— Ну вот видишь, заурядные люди не будут разбалансировать систему, они спокойные и ближе всех к гармонии. А от их попаданчества польза, свету и тьме.

— Только они скучные.

— Тогда давай запихнём душу заурядного человека в нечеловеческую оболочку.

— С ума сойдёт. Мы же только что это обсуждали: приспособиться к негуманоидной форме может только незаурядный человек с могучим разумом, как Алан.

— Не вижу проблем, в мире «2077/07» полно гуманоидных рас — найдём и запихнём.

— А это что за мир?

— Стимпанк с гармонично встроенными магами, союз технологии и магии цветёт буйным цветом. Больше тысячи лет назад был светлым миром и где-то тогда пережил вторжение тёмных богов. Светлые войну проиграли, но не сдались. В итоге был подписан мирный договор: всех светлых борзых богов повыбивали на войне, всех отмороженных тёмных сами же тёмные и попередушили. Сейчас там умеренные светлые и гибкие тёмные боги живут, даже местами сотрудничают, несмотря на чёткое расовое разделение на тёмные и светлые расы, вплоть до невозможности зачатия потомства. Последние лет сто потихоньку просачивается хаос, но местные это пока купируют. А ещё там живёт твоя любимица — Лилит.

— То-то я думаю, что что-то знакомое… А много мы туда попаданцев забросили?

— Да, каждые лет сто по душе. Мир очень гибкий и стабильный — такой не растрясти, и богов там толковых очень много.

— Не мир, а проходной двор какой-то. Какие там расы?

— Да полный зверинец! Одних эльфов шесть разновидностей. Стандартный набор фэнтези мира: гномы и их тёмные братья дварфы, хоббиты, орки, гоблины, минотавры, циклопы, скверги и прочая шушера, даже несколько колоний умеренно агрессивных демонов есть. Люди, разумеется, куда же без них, а с ними зверолюды всех мастей и вариаций, местные очень любят экспериментировать со своими генами. И, вообще, поклонники биомантии и химерологии. Есть вампиры, они выражены, как отдельный вид людей, присягнувших на верность тёмным богам. Ещё экзотика есть: змееобразные и ящерообразные расы, они представлены тремя видами: Наги, Лами, Рептохи. На отдельном континенте есть цивилизации разумных насекомых, тоже три расы: богомолы, тараканы, муравьи. Есть подводная цивилизация, изначальные светлые ихтиандры и отпочковавшиеся от них тёмные ихтихондры. Так что есть, где развернуться. Ну что, будем делать попаданца?

— Там живёт Лилит.

— Сделаем светлого попаданца, от тьмы не убудет.

— Нет, это не баланс. Давай сделаем так: пусть это будет душа самого обычного заурядного человека, но с ярко выраженными чертами адепта порядка, и пусть он попадёт в тело адепта хаоса.

— Хм-м-м, Свет, матрёшка получается: запихнуть порядок в хаос. Но я думаю, местные нам за это ещё спасибо скажут. Им вторжение богов перемен сейчас ни к чему, мир просто не готов к таким потрясениям.

Тёма взял Свету за руку, подпитываясь её силой и взамен отдавая свою. В итоге им удалось получить практически бесконечное могущество, позволяющее создавать звёзды, планеты, материю, энергию и бесконечное пространство.

— Начинаем поиск души, — хором проговорили свет и тьма.

Пётр Данилович Чернов поднялся со своей постели и тяжело задышал. С каждым днём подниматься ему удавалось всё с большим трудом. Старость не радость. Но, пока у него есть силы, он упорно отказывался получать помощь от родственников. «За еду спасибо, но штаны натянуть я смогу сам», — говорил он, отмахиваясь от сыновей, дочерей и даже внуков.

В их искренности он не сомневался, он честно разделил всё по частям и заранее позаботился о завещании, проследив, чтобы все родственники ознакомились с этим. И предупредил, что что бы они ему ни говорили, он не передумает. Они и не говорили: все молча смирились с решением основателя рода и только хотели помочь.

— Пускай лучше себе помогут, — сказал Пётр, выглядывая в окно своей московской хрущёвки.

За окном шли митинги. Народ требовал перемен, требовал демократии, джинсы, жвачки, кружевные трусики и ещё одна только коммунистическая партия знает что. Пожилому мужчине было больно смотреть на всё происходящее и страшно. Очень страшно, но не за себя, а за своих потомков. Как они будут дальше жить? Он-то своё уже пожил и многое повидал: родился ещё при царской власти, пережил гражданскую войну, поучаствовал в Великой Отечественной, дойдя израненным, но живым аж до самого Берлина. Хмельной, он стоял возле рейхстага, плача сразу по двум причинам. Оттого, что война закончилась, и оплакивая своих павших друзей, которых забрала бессердечная сука — война.

Во время Великой Отечественной он служил моряком на военном транспорте, но в сорок четвёртом всё так перемешалось, что он оказался в пехоте. Армии нужны были резервы для осуществления последнего победного рывка, и она стягивала их отовсюду. Хмельная весна сорок пятого года, люди были пьяны от одного только воздуха. Все праздновали победу. На волне эйфории он тогда познакомился со своей женой, работающей санитаркой в полевом госпитале. По правде говоря, тогда он ещё не знал, что нескладная санитарка будет его будущей женой. Просто два молодых человека поделились радостью друг с другом. И от этой радости родилась другая радость. Пришлось жениться. Но Пётр ни о чём не жалел. С женой он сошёлся на любви к морю, вместе они поселились во Владивостоке, где прожили тридцать счастливых лет вместе. Жена родила ему двух сыновей и дочь. Несмотря на любовь к морю, жена боялась, что Пётр может не вернуться с плаванья, ведь море — место коварное. Но всё было хорошо, за это время дети выросли и, как это всегда бывает с детьми, разъехались по своим делам, нечасто навещая родителей.

Появились внуки. Черновы старились вместе, но, как советские люди до мозга костей ещё старой закалки, не привыкли жить ради себя. Пётр недолго уговаривал жену взять из детдома детей. Жена не упиралась. Мальчик и девочка: Володя и Ирина. Они желали поднять хотя бы ещё двоих детишек. Потом случилось несчастье: Пётр овдовел. Никто ни в чём не виноват. Не было пьяного водителя, сбившего пожилую женщину, несчастного случая по чьей-то халатности, просто инсульт с фатальным исходом. Ничто не предвещало, предугадать такое было невозможно.

Подходя к преклонному возрасту, Пётр всё сильнее боялся пережить жену, но, как это часто бывает, судьба-злодейка всё давно уже решила за нас сама. Пётр ушёл с рыболовного судна, оставшись один. Нужно было больше внимания уделять приёмным детям, да и здоровье уже не позволяло. Всё сильнее и сильнее сказывались ранения, полученные во времена Великой Отечественной войны. Приёмные постепенно вырастали в красивых юношу и девушку. Род Черновых крепко стоял на ногах благодаря первому, чему научил их отец, — это взаимовыручка. Так что его дети и внуки не теряли контакта друг с другом, приёмных детей потомки воспринимали, как своих.

В один из обычных дней из Москвы приехал старший сын, ставший в столице крупным чиновником. Он убедил отца, что Володе и Ирине уже пора поступать в институт и лучше всего это будет сделать в Москве, а заодно и попытался уговорить отца тоже переехать в Москву.

— Что мне там делать?

— Отец, там лучшая медицина, а у тебя сердце.

— Я старею, — говорил Пётр. — От смерти ещё никто не ушёл.

— Но я не знаю тех, кто пытался её приблизить.

— Тут моё место, я прожил здесь почти всю жизнь, вырастил вас, похоронил вашу мать и хотел бы остаться здесь до конца.

— Жаль. А я думал, ты поможешь мне присмотреть за Иринкой…

— А что за ней смотреть? Чай немаленькая уже.

— В том-то и дело. Немаленькая красивая студентка, живёт одна… Ну, бать, соображай.

Пётр сообразил. Сам когда-то был молодым. В таком возрасте соблазн велик. Старший хоть и любил приёмных, как своих, в основном из-за того, что своих детей у него не было, но много внимания уделять им не мог. И, чёрт побери, был прав: не то чтобы Ирина была гулящей, но восемнадцать лет — это восемнадцать лет.

По первоначальному плану старшего сына за Ириной должен был приглядывать брат — Володя. Но тот пожелал остаться и поступил в местный институт кораблестроения, хотел стать инженером. В Москве Петру не понравилось: страна постепенно разваливалась, но там, с далёкого Востока, это ощущалось не так явно. Меченый упырь с каждым годом всё ближе подводил страну к краю пропасти своими реформами. В стране был кризис, но вместо того, чтобы его решать, правительство его всё сильнее усугубляло. И, как следствие, демонстрации, забастовки, беспорядки, попустительство властей, непонятные концерты, смущающие умы граждан чуждой идеологией. Как до всего этого дошло? Было больно смотреть, как под пляски и танцы рушат страну.

— Сталина на вас нет, — поморщился Пётр, провожая толпу диссидентов.

— Пап, а ты чего у окна стоишь? — спросил Иришкин голосок, звучащий словно колокольчик.

— Да вот, любуюсь безобразием, что на улице творится.

— А, ты про этих, — махнула рукой Ирина и понесла продукты в холодильник.

— Как дела в институте, что-то ты сегодня рано?

— Не было сегодня пар, учителей всех на митинг потащили.

— Безобразие! Чтобы учителя вместо того, чтобы преподавать, таскались со студентами по митингам.

— Папа, не волнуйся ты так, тебе вредно.

— Да как мне не волноваться, когда ты по улице вместе с этими на голову больными ходишь?

— Что они мне сделают? Шумят, ходят, только раздражают.

— Ну а если они чего того тебе сделать захотят?

— Не захотят, в светлое время суток всё спокойно. А в тёмное время я шаль бабы Глаши накидываю — она вся нафталином уже провоняла — и с палочкой хожу. Ко мне не то что подойти, от меня вообще шарахаются.

— Ха! — улыбнулся Пётр и резко присел. Ирина сразу подхватила приёмного отца и усадила на постель.

— Да, что-то земля из-под ног ушла.

— Я сейчас давление смеряю.

Его приёмная дочь уже давно неплохо управлялась тонометром и стетоскопом. Обмотав морщинистую руку надувной резиновой грушей и приложив мембрану стетоскопа к вене, Ирина стала накачивать давление.

— Слишком низкое. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, давно себя так хорошо не чувствовал.

— Я сейчас дам тебе таблетку и вызову скорую.

— Не надо скорой, — сказал Пётр, проглатывая таблетку. — Сейчас мне станет легче, такое уже не первый раз было.

— Ладно. Но, если через десять минут давление не поднимется, я вызываю.

— Вот и договорились, а я пока полежу.

— Может тебе что-нибудь принести?

— Нет. Можешь почитать мне стихи?

— Какие?

— На твой выбор, мне просто нравится слушать твой голос…

Ирина выбрала что-то из Пушкина, её приятный голос убаюкивал. Вскоре Пётр ощутил, что хочет спать, и заснул. Скорая не успела.

Пётр не понимал, где он находится, только ощущал, что у него нет рук и ног и, вообще, он какой-то шарообразный. Но самое главное: ему это не мешало, он чувствовал себя хорошо и очень молодо. Впервые за долгое время ничего не болело, а наоборот его распирала энергия. Вот только в шарообразном теле сложновато махать руками и ногами, хотя очень хочется.

Почему-то было чувство, что его шарообразность — всего лишь удобная форма для передвижения, как у птицы перед пикированием сложенные за спину крылья, но стоит ему остановиться, как всё изменится, но он не мог. Он был не один, вместе с ним летели тысячи подобных ему тел, всех их инстинкт вёл в единое место, и его было видно. Гигантский водоворот душ. Существуют миллиарды галактик, бесконечное количество миров, но водоворот душ есть только один. Сюда стекаются все души всех рас, здесь они очистятся от воспоминаний и лишней информации, как от грязи, отдохнут, чуть-чуть подрастут и снова ворвутся в великий круговорот жизни и смерти. Пётр уже предвкушал, оказавшись в этом месте: всё стало неважно, ведь он по-настоящему дома. Место, куда стекаются все — источник всего.

Но что-то пошло не так: чем дальше он продвигался, тем тяжелее было это делать, возникло какое-то сопротивление, все окружающие души проскакивали мимо, а он будто завяз в тине. Он попытался расчистить себе путь руками. Стоп! Появились руки?! И ноги тоже!

— Блин, опять жить! Да дайте же хоть годик отдохнуть! — простонала заново оживающая душа, понимая, что происходит.

А потом его потянуло назад, и водоворот душ сразу же померк.

Пробуждение было неприятным. Сильно болела голова. Да и механизмы психики, встроенные в живое тело, стремительно избавлялись от информации о водовороте душ, чем добавляли свою порцию мучений. Живой организм со сложной нервной системой и развитым мозгом просто не смог бы правильно осознать увиденное, поэтому всё, что Пётр помнил о своей недолгой загробной жизни, это то, что он видел свет в конце туннеля.

Голова просто раскалывалась, он хотел пошевелиться, но боль быстро вернула его обратно в лежачее положение. Постепенно он всё сильнее приходил в себя и начал воспринимать окружение. Сначала пришли звуки. В унисон стонали два голоса: звонкий женский и хриплый, скрипучий мужской. Морщась, Пётр приоткрыл один глаз. «М-м-мда, похоже, я мешаю», — подумал Пётр.

В помещении было темно и плохо видно, хоть через окно и проникали редкие солнечные лучи, но они не давали приспособиться глазу к темноте, делая ещё хуже. Однако скачущую волосатую задницу он разглядел. Первая мысль Петра — это то, что пациент больницы соблазнил медсестричку. Такое бывало, когда он попадал в больницу, хоть и не часто. Но чтобы так, в общей палате! Причём так близко от него, они что, совсем охренели? Парочка была так близко, что он мог похлопать их по задницам.

Пётр попробовал пристыдить молодых людей, но вместо речи у него получалась какая-то хриплая тарабарщина. Наверное, оттого что в горле пересохло. Ничего не поделаешь, придётся лежать, терпеть и ждать. Благо, это долго не продолжилось: уже через пару минут мужчина хрюкнул от удовольствия, изогнулся и отвалился от женщины.

«Ну слава коммунистической партии, якорь тебе в дышло».

Петру всё происходящее было противно: тёмное помещение, жёсткая постель, милующаяся парочка рядом. Он ещё не знал, в какую больницу он попал, но утром он обязательно пожалуется главврачу. Шумы уже перестали отвлекать Петра, и он собирался подремать, как новое движение снова привлекло его внимание. Низкорослый мужчина с трудом поднялся и двинулся в сторону своей пассии. Девушка тоже пришла в себя, испуганно замычала и, упираясь ногами, поползла куда-то.

Заинтересованный, Пётр полностью открыл глаза, напрягая зрение, и увидел, как в полутьме на солнечных лучах блеснула сталь, занесённая над женщиной. Дальше мозг перестал работать и начали работать инстинкты. По какой-то причине мужчина решил убить свою любовницу. Его надо было остановить, так, как уже не раз бывало в далёких сороковых. Пётр отстранился от боли и, превозмогая, бросился на душегуба, одной рукой вцепившись в руку с ножом, а другой найдя на ощупь горло. На удивление, Пётр ощутил, что его противник слаб и немощен. Самому Петру было тяжело и больно, его шатало, но противник был ниже ростом, минимум на голову, пузат, измождён, а ещё сильно вонял. Всё это он ощутил на ощупь.

Он пытался образумить его, но вместо речи всё шла и шла непонятная тарабарщина из рыков. В конце концов противнику стало просто не хватать воздуха и он вырубился, впрочем, как и Пётр.

Дикарка перестала бояться и успокоилась. Только что перед ней развернулся бой между двумя её похитителями. В котором ей, по счастливой случайности, удалось выжить.

О себе Дикарка почти ничего не знала, так как давно была полоумной и слепой. Она давно разучилась разговаривать, да и зачем? Кто будет разговаривать с безумцем и убийцей. О таких тонких материях, как нравственность и права, Дикарка давно не задумывалась, слепая девушка даже не осознавала, кто она есть, к какой расе она относится, где она находится и где это здесь, а главное, сколько ей лет, её разум застыл на уровне четырёх годов, и мыслила она очень простыми желаниями. Обычно её интересы ограничивались двумя желаниями: «что поесть?» и «где поспать?» Так она жила годами, и помогал ей в этом её редкий дар.

Лишив зрения и разума, судьба выделила Дикарке небольшую компенсацию: своими слепыми глазами она видела ауры. Она точно знала, что к существу с зелёной аурой можно подойти и попросить помощи. Ну как попросить. От одичания особой речью она не владела, но сам её вид взывал о помощи. Редкие белые ауры точно помогут, а может, даже приютят и помогут помыться. С гигиеной у Дикарки были проблемы: блохи и вши буквально заедали, а мыться под дождём очень опасно. Во-первых, можно простудиться и заболеть, а во-вторых, велика вероятность того, что одежду украдут или она сама забудет, где её оставила.

Как-то раз с ней случилось несчастье и она осталась без одежды. Кто-то украл её лохмотья. Не то чтобы это была великая ценность, чисто ради смеха, ведь это же забавно, как городская сумасшедшая бродит по городу нагишом. А без одежды нельзя, так как все ауры очень плохо реагируют на её отсутствие: зелёные ауры сразу становятся жёлтыми или оранжевыми, даже белые ауры иногда окрашиваются в жёлтый цвет. Но с того случая она узнала кое-что новое об аурах: при виде её обнажённого тела в некоторых аурах появлялись вспышки розового цвета. Позже она поняла, что это за вспышки — они могут присутствовать в аурах любого цвета — это стремление сделать приятно, правда, иногда и больно. Как сейчас час назад две красные ауры похитили её, когда она пыталась найти себе что-нибудь съестное и слишком отдалилась от скопления других аур.

С помощью своего дара Дикарка легко находила разного рода корнеплоды и другую растительную пищу: еда, она всегда есть, надо лишь уметь её найти. Потом бы она предложила собранную еду знакомой белой ауре, и та сделала бы её вкусной, а после поделилась с ней. Но Дикарка не успела вернуться обратно к скоплению аур. Она забрела в это заброшенное жилище, чувствуя под досками пола весьма крупную грибницу. Ломая доски камнем, она слишком шумела и не заметила две приближающиеся красные ауры, привлечённые звуками. Красные ауры — это очень плохо, это значило, что сейчас её будут бить до полуобморочного состояния, возможно, даже убьют.

Она затаилась, но это не помогло. Красные ауры нашли её, поколотили и бросили на пол. Дикарка видела розовые всполохи в красных аурах, а это значило, что сейчас ей сделают приятно, хоть и сначала очень больно. По-другому красные ауры не умеют, но это шанс, на памяти Дикарки, нередки были случаи, когда после того, как ей делали приятно, ауры меняли своё отношение. Чаще всего, конечно, ничего не менялось, но иногда оранжевые и жёлтые становились зелёными. Один раз даже аура стала белой, и они ходили повсюду вместе. Это было хорошее время, белая аура была для неё глазами и повсюду помогала. А потом она угасла и Дикарка снова осталась одна.

Дикарка безвольно ожидала, когда красные ауры начнут делать ей больно и даже развела для этого ноги в стороны. Лучше не сопротивляться, так будет меньше побоев. Но они не спешили, между ними началась небольшая потасовка, в результате которой победила более крупная и насыщенная аура. А блеклая ушла в дальний угол — ожидать своей очереди.

Красная приблизилась к ней и стала грубо мять её небольшую грудь, а потом Дикарка почувствовала боль между ног. Но это ожидаемо, Дикарка уже успела приготовиться к боли, поэтому ждала её, надо немного потерпеть и скоро станет приятно. Как и ожидалось, после боли пришло удовольствие. А потом произошло неожиданное: блёклая красная аура быстро приблизилась и чем-то ударила насыщенную. Послышался громкий глухой звук, будто камнем о дерево ударили. И насыщенная аура стала стремительно бледнеть. Далеко второй красный не смог оттащить своего бледнеющего товарища, просто бросил рядом и занял его место на Дикарке.

Было по-своему тоже приятно, но больше всего Дикарке хотелось, чтобы её уже оставили наконец в покое и отпустили. Ужасно хотелось есть: уже два дня она ничего не ела, да ещё и белая аура куда-то запропастилась. А без белой ауры нелегко: жёлтые и оранжевые отбирают у неё еду и ничем не делятся, а сама она сделать еду вкусной не могла, потому что слепая и могла только искать. Наконец, красная аура удовлетворённо содрогнулась и откинулась от Дикарки, при этом она почувствовала, как в животе стало тепло. Самое время уйти, но грибы — это еда, сейчас она готова была есть их невкусными и сырыми.

Вторая красная аура поднялась, и её цвет действительно менялся, но не на жёлтый, как она ожидала, а на чёрный. Дикарка инстинктивно боялась чёрных аур и держалась от них подальше. Когда видишь чёрные ауры, нужно бежать от них со всех ног, потому что это смерть, чёрный цвет ауры — это желание убить Дикарку.

Иногда она сталкивалась с чёрными и каждый раз пыталась убежать, один раз даже в плечо получила чем-то острым и очень долго болела. А тут не убежишь, у неё за спиной деревянная стена. Дикарка испуганно пятилась и невразумительно мычала. Что происходило дальше, дикарка не поняла: откуда-то взялась белая аура и заступилась перед дикаркой. Какое-то время они боролись, но потом тёмная аура поблекла и они вместе с белой аурой упали на пол.

По насыщенности аур Дикарка понимала, что чёрная аура придёт в себя раньше, чем белая, и будет снова пытаться убить её, поэтому надо действовать. Пошарив руками по полу, она нащупала что-то острое и взяла это в руки, потом приблизилась к чёрной ауре и со всего размаху всадила острый предмет прямо в пульсирующий клубок на теле чёрной. Аура содрогнулась и померкла, исчезла из поля зрения Дикарки. Если напрячь своё зрение, Дикарка могла видеть ауры во всём, даже у куска мяса есть своя аура, но она такая бледная. Чтобы её увидеть, придётся напрячь своё зрение на ауры изо всех сил, а это так утомляет. У Дикарки просто нет сил.

Решив свою проблем с чёрной аурой, Дикарка снова взялась за старую работу, доломала пол и стала собирать грибы. Сырыми она бросала их себе в рот и пережёвывала. Грибы были со слегка серой аурой, а серый цвет в ауре — это плохо, но не страшно. Удовлетворив свой голод, Дикарка посмотрела на свой живот. Она видела не только чужую ауру, но и свою. Очень подробно она видела переплетение всевозможных трубочек и верёвочек, сияющих всеми цветами радуги, она видела кляксы синяков и бегущие по трубочкам внутри неё потоки жидкости, обладающие своим цветом ауры. Она видела, как у неё в желудке растворяется еда и выделяется серая муть. Это яд, несильный, поэтому её организм смог бы справиться с ним и сам, но зачем тратить драгоценную энергию, чтобы бороться с ядом, лучше от него избавиться заранее.

Дикарка собрала яд в шарик и стала ждать, когда здоровая пища уйдёт из желудка дальше в кишечник. Она была очень голодна, поэтому процесс шёл быстро. Когда в желудке остался только шарик с ядом, она заставила желудок сжаться и её вырвало. Теперь порядок. Хотя нет, не порядок. Гораздо ниже желудка, но выше паха также образовывались серые всполохи. Она слишком увлеклась своим желудком и пропустила этот орган: его редко отравляли, а если и появлялась какая-то болезнь в этом месте, то обычно она имела фиолетовую ауру. Видимо, эти красные ауры отравили её тело чем-то и яд уже начал впитываться в кровь, нельзя допустить, чтобы испорченная кровь попала в голову, иначе будет совсем плохо.

Манипулируя своими органами, она сначала остановила впитывание яда в этом месте и активировала слизистые железы. Между ядами тут же образовался барьер из слизи, яд стал медленно вытекать, между ног опять стало щекотно и липко. Всю грязную кровь она направила в печень, яд тоже был несильный, иначе она бы просто сбросила его вместе с кровью через почки. А так животик поболит, главное, чтобы серость не достигла головы. Сев на корточки и пописав, Дикарка окончательно избавилась от попавших в неё ядов, её тело украшали синяки, но главное, что ничто не сломано. От синяков избавляться она не собиралась: они не сильно мешали, а чтобы от них избавиться, нужна прорва сил, так что лучше их поберечь.

Она уже собиралась уйти, но споткнулась о белую ауру. Та всё ещё валялась без сознания и не напоминала о себе. Дикарка, увлечённая своими делами, совсем позабыла об ауре. Она внимательнее вгляделась в эту ауру и различила её рисунок, раньше эта аура была красной, но теперь она белая. Это странно, может, чтобы красные ауры становились белыми, им не нужно делать приятное, а надо бить? Сложно, обычно красные ауры били её, но эта аура защитила её от другой красной ауры, но что с ним теперь делать? Дикарка снова вгляделась в ауру, сильнее напрягая аурное зрение. В целом, с ним всё было в порядке, только во втором крупном аурном узле были какие-то синие кляксы, похожие на её синяки.

Дикарка не оперировала понятиями враг или иная раса, все намерения разумных она видела буквально: чёрные и красные ауры — враги, белые и зелёные — друзья. Неважно, какого цвета была раньше эта аура, сейчас она белого, и это значит — друг. Это даже хорошо, что она нашла новую белую ауру. Может, аура согласится о ней заботиться, делать еду вкусной и искать тёплые мягкие места для ночлега, а главное, поможет отделаться от паразитов: блохи просто заедают, заставляя тратить энергию на борьбу с возникающими болезнями и раздражениями.

Дикарка могла помочь белой ауре оправиться, но для этого их ауры должны были слиться воедино. Дикарка стала снимать с себя одежду и раздевать белую ауру — одежда мешала слиянию аур, — она редко кого-то касалась своей аурой, но каждый раз это было очень приятно. Дикарка даже облизала губы в предвкушении.

Второе пробуждение было значительно приятнее, голова уже не болела. На секунду Петру даже показалось, что ему всё приснилось и он в постели с женой.

«Так, стоп! Жена-то давно померла, да и не выделывала она таких вещей в постели, — задумался Пётр, уже боящийся подавать признаки жизни: по ощущениям, его насиловали. — Такое со мной делала только фрау Грета году так в сорок пятом под Берлином. Сходил тогда, понимаешь, за кипяточком, что чуть под трибунал не попал. Хе-хе».

Пётр открыл сначала один глаз, потом второй — и охренел. Его действительно насиловала, или вернее насиловало непонятно что. Существо здоровое, чумазое и откровенно бомжеватого вида. На голове был большой колтун свалявшихся волос, этими космами было прикрыто полтела так, что расовую принадлежность существа навскидку установить не удалось. Он дёрнулся и выскочил из-под… Наверное, всё же женщины. Когда он из-под неё вылез, существо совершенно по-бабьи пискнула.

— Эй, эй, гражданочка, держите себя в руках, хорошо? — попытался сказать Пётр, но получалась у него сплошная тарабарщина, типа «Ар гыт мак, урляля тук мак тук».

Но, впрочем, и великанша не сильно далеко от него ушла: членораздельной речи он от неё не добился. Только «м-м-м-м» и «у-у-у-у», но чаще всё «ум» и «ум-м-м».

— Да, гражданочка, похоже именно ума вам и не хватает.

— Оум-м-м, ум-м-м, — чему-то закивала Дикарка.

— Пресвятая коммунистическая партия, чтоб мне Ленина всю жизнь охранять, куда же я попал?

— М-м-м-м-м, — согласно замычала Дикарка.

Пётр подошёл к окну и открыл его, чтобы впустить свет. За окном стоял летний полдень, тепло, даже слегка жарко, вот только незнакомый пейзаж его не обрадовал. Если коротко его описывать, то это была пустошь. Заброшенные, покосившиеся дома, по большей части не превышающие пяти этажей, преимущественно каменные, но были и деревянные. Некоторые дома разобраны до основания, впрочем, как и дорожная брусчатка. В местах, где удавалось добраться до почвы, росла дикая картошка или морковка. Росла как попало, видимо, её когда-то посадили да так и забросили.

— Это что угодно, но не районная больница, — сам себе сказал Пётр, глядя на свои руки: они были зелёные и какие-то мускулистые, ладони широкие, а пальцы толстые. Такими легко можно согнуть подковы.

— Не так я себе представлял потусторонний мир, — сказал закоренелый атеист.

Пётр продолжил изучать себя: он был бос и гол, на кривых, но мускулистых ногах стояло вполне мощное туловище, даже кубики пресса на животе были видны. Это его немного обрадовало: даже в лучшие годы у него не было таких мышц. Продолжив изучать самого себя, он коснулся лица, и вот тут радость уже схлынула: нос длинный, хотя нет, не так, ДЛИННЫЙ, сантиметров десять и остроконечный, припадал к сильно выступающей челюсти. Пётр ощерился, и его улыбка оголила челюсть до жевательных зубов. От удивления он открыл рот, или вернее будет сказать: пасть открылась градусов на семьдесят, как у собаки. В довершение ко всему из не менее лохматой головы, чем у его спутницы, в стороны торчали два здоровых остроконечных уха. Мало того, что не человек, так ещё и лопоухость последней стадии в придачу.

— Да что же это делается-то, а? Морского дьявола мне в попутчики, куда же меня занесло? Кто я? — последний вопрос он задал полоумной бомжихе-великанше.

Та, мыча, подбежала к нему и стала помогать подняться. Петру уже стали закрадываться сомнения: это не она большая, а он маленький. Высота окна ему была по шею, а женщине была бы в самый раз. Разница в росте между ними составляла сантиметров тридцать. Пётр стал с любопытством изучать Дикарку, та уже успела обрядиться в какие-то лохмотья и, видимо, уходить не спешила. Он последовал её примеру и натянул на себя чьи-то валяющиеся штаны, больше походящие на половую тряпку. По-видимому, их носил бывший обладатель этого тела.

— Ты кто? — задал, наверное, самый дурацкий вопрос Пётр. Откровенно говоря, он сам не понимал, на каком языке он разговаривает и язык ли это вообще.

— Ума мума м-м-м-м, — ожидаемо замычала полоумная.

— Ну понятно. Буду звать тебя Умка, — Пётр произнёс эти слова и остался недоволен: вместо слов шла сплошная тарабарщина.

— У-у-у, м-м-м, к-к-к, — вытягивал по буквам Пётр, и кое-что у него получалось. Если не отвлекаться, то у него получалось произносить отдельные буквы.

— УМК? — повторила аборигенка.

— Угу, — кивнул Пётр, трогая Умку за плечо, — УМ-КА.

— Умка, — повторила аборигенка.

— П-Ё-Т-Р-Р-Р, — взяв Умку за руку, он приложил её к себе.

— Сталин, — совершенно по-русски произнесла Умка. Я аж на месте подпрыгнул.

— В-Т-О-Р-И?! — проговаривать русские буквы было очень сложно, чуть отвлекаешься — и опять идёт тарабарщина.

— М-М-М, — испуганно замычала Умка, пытаясь закрыться от меня руками.

— В-Т-О-Р-И, — «П» просто не выговаривалась, и я просил её повторить так, как мог.

Ничего не получалось, это был просто разговор глухого с немым. Потом меня осенила идея.

— У-М-К, — приложил Пётр ладонь к плечу девушки.

— Умк? — спросила Умка, трогая себя за плечо. Наверное, она подумала, что так называется плечо.

— У-М-К-А, — утвердительно закивал я, тыкая её пальцем в грудь.

Потом взял её руку, отогнул на ней указательный палец и тыкнул себе в грудь. После пары повторений Умка, похоже, что-то поняла.

— Сталин, — чётко проговорила Умка.

«Ну пусть будет Сталин, главное есть контакт», — в душе махнул рукой Пётр.

Вытащив на свет Умку, Пётр стал внимательно изучать свою спутницу. В общем сразу стало понятно, что она не человек, а вернее, не совсем человек. Высокая, метр восемьдесят, может больше. Даже больше, если не будет сутулиться, но Умка всё время сутулилась и так и норовила пригнуться, подогнув колени. Видимо, последние годы она недоедала и терпела постоянное грубое к себе отношение.

На её теле были шрамы и следы от побоев. К своему удивлению, несмотря на худобу, Умка была подтянутая и спортивная. И слепа, но при этом ей часто приходилось быстро бегать. На стопах были твёрдые мозоли от постоянного хождения босиком, её ноги огрубели. Чтобы рассмотреть лицо Умки, Петру пришлось посадить её на корточки. Девушка повиновалась, но при этом поняла его как-то не так и потрогала его одной рукой за причинное место.

— До чего же девки пошли бесстыжие, — протарабанил Пётр, шлёпая Умку по руке. — С-Т-А-Л-И-Н-А на вас нет.

К её поведению он уже начал привыкать. Всё же сумасшедшие и прочие душевнобольные часто бывают очень сексуально агрессивны.

— Сталин, Сталин, — закивала Умка, радуясь, что что-то поняла.

Оказавшись на одной высоте, Пётр смог разглядеть громадные уши, торчащие, словно антенны из-под волосатого колтуна. На кончиках уши были обрезаны, создавая ощущение незавершённости. Чтобы разглядеть лицо Умки, Петру пришлось раздвинуть годами нечёсаные космы, а когда увидел, то ахнул. Умка была ещё совсем юной девушкой, лет восемнадцати-девятнадцати, примерно ровесница его приёмной дочери Ирины. Оба глаза перечёркивали две татуировки: вертикальные остроконечные линии, начинающиеся на лбу и заканчивающиеся на скулах, губы тоже были зататуированы чёрной краской в узкую клоунскую улыбку. Кто-то поиздевался над ней, разрисовав ей лицо и изуродовав таким образом.

— Интересно, где твои родители, почему позволили бродить тебе в одиночку? Ладно, давай выбираться к людям, — сказал Пётр, ставя Умку на ноги и взяв её за руку, повёл к выходу.

— У-у-у-у! У-у-у-у! — сказала упирающаяся Умка, указывая пальцем куда-то в темноту.

— Что?

— У-у-у-у! — Умка потащила меня в тёмный угол.

И там я обнаружил труп.

— Ах да, точно! Я же боролся с кем-то, прежде чем потерять сознание от боли в голове.

Вдвоём они выволокли на свет невысокого зелёного уродца с длинным носом, кривыми зубами и опухшим круглым животом. Из груди у уродца торчал нож. Омерзения к картинке добавлял тот факт, что уродец был гол.

— Хорошо напоролся прямо в сердце, — протарабанил Пётр, вынимая у уродца из груди нож.

Осмотрев труп уродца, Пётр пришёл к выводу, что он с ним одной расы: тоже маленький рост, зелёная кожа, длинный нос, слегка гипертрофированные руки и ноги с увеличенными ладонями и стопами. Но разница между этим трупом и Петром, как между домашним котом и дикой рысью, пропорции тела были всё те же, короткие, кривые ноги и длинные руки, как у шимпанзе, но при всём этом, у Петра были повсюду сухие жгуты мышц, как у атлета. А зубы? У трупа кривые, квадратные, а местами их не хватало. Петру пришлось языком искать себе жевательные зубы: все остальные были предназначены для того, чтобы рвать и кусать, одних только клыков по три штуки на каждой стороне. С удивлением отметил, что и язык у него, оказывается, раздвоенный и такой длинный, что может бровь себе облизать.

Пётр вытащил нож, который мог ещё пригодиться. Ножик, кстати, оказался простым кухонным, не боевым, но, когда такого оружия нет, всё что угодно сойдёт. Выйдя на улицу, Пётр только сейчас задался вопросом, а куда, собственно, идти? Местной географии он не знал, но зато была привычка действовать и желание отвести эту полоумную девушку к родителям, опекунам или кто за неё там отвечает? Налево: улица и запустение, направо: такая же картинка. Спросить о поселении людей у Умки? Пётр с сомнением поглядел снизу вверх на чумазую девчонку. Свалявшиеся космы снова закрыли ей лицо, но она каким-то образом определила, что он на неё смотрит, опустила голову вниз и улыбнулась белозубой улыбкой. Можно попробовать.

— У-М-К Л-Ю-Д, — насилуя свой речевой аппарат, постарался сказать Пётр.

— Сталин, — весело отозвалась Умка.

Пётр хлопнул себя по лицу: так результата он не добьётся, нужно проще. Он стал рисовать ножом на земле человечков в группе.

— Л-Ю-Д.

— М-м-м-м хи-хи, — Умка совершенно не обращала внимание на рисунок и откровенно его не понимала. Ну может за палочкой следила.

— Ладно, пошли, куда-нибудь да набредём.

Пётр попытался повести девушку по улице, но ничего не получилось: она упиралась.

— У-у-у-у, у-у-у, — издала девушка горловой звук, указывая пальцем на труп зелёного.

— Он мёртв, не бойся, больше не встанет.

— У-у-у-у! — снова указала Умка на труп.

— В чём дело? Я не понимаю.

Умка показала: провела пальцем по горлу, потом на труп, потом себе на рот, жевательные движения и поглаживание по животу.

— Нет, есть мы его не будем.

Пётр поморщился. Местные каннибалы! Хотя, если учесть то, что мы с ней явно относимся к разным видам, то для неё это каннибализмом не было. Умка ещё поупиралась и даже попыталась выхватить у него нож — видимо, ей всё же хотелось нарезать из мертвеца мяса. Пётр с переменным успехом тянул её от трупа подальше — он был сильнее, а она тяжелее. Но всё же упорство перебороло жадность.

— Пошли, я ещё сделаю из тебя советского человека и всё твоим родителям расскажу, — тут он вспомнил скачущую на нём чумазую Умку. — Ну, может, не всё, но многое.

— М-м-м-м, — недовольно замычала Умка, всё же пошедшая за ним.

Она вела себя странно, но что можно взять с душевнобольной и явно отстающей в развитии девушки? И потом, языковой барьер! Сомнительно, что здесь говорят по-русски. Другой вопрос: где это здесь? Он явно не на земле. А где тогда? Была мысль: побиться в истерике, но для пожилого, советского человека это казалось контрпродуктивным и незрелым. И потом, до того, как сюда попасть, он был стариком, доживающим, как оказалось, не часы, а уже минуты своей жизни. Тут же он молод и силён. Да, он будет тосковать по семье, но дети давно выросли и способны позаботиться о себе и о внуках.

Они шли вдоль улицы заброшенного города. Умку привлекали места, где была разобрана брусчатка, и оттуда лезла зелень. Когда Умка видела такие места, то тянула Петра к ним. Ковыряясь ножом в земле, она накопала пять клубней картофеля и несколько морковок. Клубни она сложила в небольшую поясную сумку, теряющуюся на фоне её тряпья. Одну морковку она сунула себе в рот и начала жевать, а другую протянула Петру. Вот так, совершенно не помыв и не боясь дизентерии. Пётр тщательно вытер морковку рукой, прежде чем её употребить. В войну ему приходилось есть и не такое, но больше хотелось пить.

Поскольку Пётр совершенно не ориентировался на местности, уже вскоре их вела Умка. Она постоянно вертела головой, как сонар на корабле, и явно что-то то ли слышала, то ли видела. Хотя последнее сомнительно: когда Пётр осматривал её, то увидел, что радужка её глаз имеет необычную окраску серебряного цвета и смотрела она насквозь Петра, будто слепая. Но как тогда она должна ориентироваться в пространстве? А ведь она неплохо это делает. Вот и теперь она остановилась у дерева и стала показывать куда-то наверх.

— Что? — не понял Пётр.

— У! У!

Весь небогатый лексикон Умки умещался в три буквы: «а-а-а» — опасность, «у-у-у» — обрати внимание или приближающаяся опасность, «м-м-м» — все остальные разговорные слова. Сейчас она указывала вверх пальцем на дерево. Там в ветвях было птичье гнездо.

— Ты хочешь, чтобы я снял гнездо с дерева?

— М-м-м-м, — Умка показала себе на рот и погладила животик.

— Там еда? Ты хочешь птичьи яйца?

— У-у-у-у м-м-м.

— Ну всё ясно с тобой, Умка.

Пётр ловко взбирался по дереву, к его удивлению, это было совсем легко. Его когти глубоко входили в древесную кору, а руки и ноги без труда выдерживали его вес. Казалось даже, что он слишком лёгкий для таких сильных рук и ног, ведь Пётр без труда мог поднять весь свой вес на одной руке.

— А! А! А-а! — гудела Умка снизу, выражая своё волнение.

— Да не упаду я, не бойся.

В гнезде оказалось шесть яиц. Пётр, не в силах больше бороться с жаждой, высосал одно из них.

— А-а-а-а-а!

— Не переживай ты так, Умка, я с тобой поделюсь. Сейчас поедим.

Пётр посмотрел вниз и увидел, что Умка «акала» не от того, что волнуется за него, а от того, что двое зелёных коротышек повалили её на землю и ограбили. Один из них жевал сырой картофель, а другой задрал ей лохмотья и пытался изнасиловать.

— Блин, Умка, ну нельзя же так спокойно реагировать на нападение, непонятно же, что ты хочешь! — сказал Пётр, беря из гнезда яйца и кидая их вниз.

Такой точности движений он от себя не ожидал: оба брошенных яйца влетели в лица зелёных карликов. Пётр спрыгнул с ветки и приземлился прямо на любителя сырого картофеля. Второй всё ещё оттирал с лица содержимое яйца. Пётр пнул его и повалил на спину, после прижимая к шее нож.

— Пощади, старший, пощади! Мы не знали, что это самка твоя! — залепетал зелёный насильник.

Он нёс всё ту же тарабарщину, что и я, когда не напрягал свой речевой аппарат, но, к своему удивлению, я всё понимал.

— У! Тля, тюрьма по тебе плачет, а ну вставай и без шуток.

Зелёный коротышка повиновался.

— Умка, что со вторым?

— М, м, м, м, — доложила Умка, собирая обратно в мешок рассыпанный картофель. Когда она дошла до валяющегося без сознания грабителя, то от всей души пнула его голову.

— Отлично, — одобрил поведение Умки Пётр. — А ты, зелёный вонючка, пойдёшь с нами. Будешь языком.

— Кем я буду? — сказал зелёный и потом добавил. — О, могучих хоба.

— Неважно, не шуми, веди себя тихо, и я не сделаю тебе больно.

Насильник закивал. Руки ему связали шнурком, вытащенным из набедренной повязки второго зелёного разбойника. Ему она больше не пригодится: Умка так хорошо двинула ему ногой по голове, что он скончался. Ещё одним трофеем помимо верёвки оказалось короткая, в полтора метра длиной, как копьё, заточенная кем-то палка, которую зелёный грабитель выронил, когда я на него приземлился.

— У-М-К, С-Т-О-Р-О-Ж!

— М-м-м-м? — вопросительно мычала Умка, наклонив голову набок.

— У-М-К, С-Т-О-Р-Ж. Я Л-Е-З-Т И-Д-А. ТЫ С-Т-О-Р-О-Ж-И-Т Н-Е У-Б-И-В-А-Т, — все свои слова Пётр дополнял жестикуляцией, и выглядело это забавно.

— Сталин! — понятливо кивнула Умка.

Пётр хлопнул себя по лицу. Но там осталось ещё три яйца, не есть же сырой картофель?! Вооружив Умку копьём и оставив надзирать за пленным, Пётр вскарабкался наверх. Когда Пётр второй раз залез на дерево и вернулся уже с яйцами, то внизу его ожидала картина маслом. Умка убила сначала связанного пленного, ткнув его остриём копья в глаз, потом зачем-то проткнула таким же образом голову уже мёртвому бандиту. Будто бы ничего не произошло, Умка подскочила к Петру и забрала у него яйца, одно за другим, выдавливая себе их в рот. Очнулся Пётр, когда непосредственная Умка, забрав у него нож, начала пилить мёртвому коротышке ногу.

— Нет, У-М-К-А, мы не будем их есть! — рявкнул на неё Пётр, выхватывая у неё нож.

Собственно, оставить душевнобольную охранять пленного с самого начала было плохой идеей, но его всё время вводил в заблуждение её беззащитный облик. Чумазая девчонка, ну кому она может навредить? Оказывается, многим, особенно пленным и связанным. Делать что-то было уже поздно: ценный источник информации в лице говорящего на его языке аборигена был утрачен. Осталось только вынести урок из этого инцидента и продолжить наш поход за фуражом неизвестно куда.

Этот сбор всего, что можно пожевать, продолжался часов до пятнадцати, если судить по солнцу. Хотя был ещё вопрос: сколько часов в сутках на этой планете? За это время Умка успела заполнить свой поясной мешочек картофелем, морковкой и луком, достала ещё откуда-то мешок и уже наполняла его. Этот мешок нёс Пётр, он [мешок] был больше, но заполнялся уже не так быстро, как первый: видимо, знакомые ей места исчерпались. Но не только овощами ограничивалась Умка. В одном из заброшенных домов она нашла пару крупных летучих мышей, спящих в укрытии. Профессионально свернула им головы, словно курицам, и сунула мне в мешок. В определённый момент она повернулась на сто восемьдесят градусов и пошла тем же путём в обратную сторону. Когда мы проходили мимо того дерева, где Умка своими «у-у-у» и «а-а-а» дала понять, что впереди опасность и надо двигаться осторожно. Огибая дворами и прячась за кустами, Пётр всё же не устоял и поглядел, что происходит возле злополучного дерева. Четверо зелёных карликов резали на куски своих менее удачливых соплеменников и раскладывали их по мешкам. То есть они делали то, что хотела сделать Умка, если бы Пётр ей не запретил. Один из них, думающий, что его никто не видит, незаметно сунул себе в рот кусочек сырого мяса.

— Похоже, каннибализм здесь в порядке вещей, — сказал Пётр, наблюдая за жуткой картиной.

— У-у-у-у, — тянула его Умка подальше от опасного места.

Они оба мучились жаждой, она была просто невыносимая. В какой-то момент они набрели на колодец. У них не было вёдер, но зато можно было связать верёвку и макнуть на дне колодца тряпку, а потом выжать влагу в рот. К несчастью, длины верёвки не хватило и пришлось импровизировать. Пётр ободрал с молодого деревца тонкую кору и наплёл из неё верёвок. Когда всё же длины хватило, чтобы макнуть тряпку, то оказалось, что всё напрасно. Вода пахла тухлятиной: кто-то скинул на дно колодца труп, который уже не первый день там разлагался и отравлял воду. И тут Петра осенило.

— У нас же есть летучие мыши, а в них кровь. Она пресная, её можно пить.

Умка ничего не понимала, но согласно кивала. На удивление Петра, кровь пить ему даже понравилось. Тот даже поймал себя на том желании, что ему хочется попробовать сырого мяса, а вот Умку от такого пойла чуть не вырвало.

— Терпи, знаю, что тяжело, но другой воды у нас нет.

— Сталин! — сказала Умка, обиженно глядя на него слепыми глазами.

К вечеру они всё же куда-то пришли, и Пётр понял, что в это куда-то он идти не хочет. А виной всему была целая аллея кольев с насаженными на них головами зеленокожих карликов. Пётр не был специалистом в менталитете туземных племён, но это был явный намёк, что зелёным и низкорослым сюда вход воспрещён.

— Знаешь, Умка, что-то мне не хочется идти туда.

— М-м-м-м?

— Ну просто сразу же видно, что это очень плохой район, — Пёрт указал на колья с головами. — И чужих здесь не любят. Давай заночуем вон в том чудном трёхэтажном каменном домике.

— У-у-у-у.

— Боишься?

— М-м-м-м!

— Даже не знаю, что тебе на это ответить. В общем, твоё мнение учтено.

— Сталин.

— Ага, Иосиф Виссарионович, — кивнул Пётр. — Умка, почему именно Сталин? Почему не Ленин, Брежнев или Хрущёв? Откуда ты вообще это узнала?

Умка о чём-то долго думала, напрягая свой невеликий ум, даже начала тереть рукой себе лоб от напряжения, потом выдала.

— Совсем охренели, паразиты, Сталина на вас нет.

— Опана. А вот с этого места, товарищ Штирлиц, поподробнее, — Пётр узнал своё любимое стариковское ругательство. — Экстрасенсим потихонечку, да? Товарищ Умка, мысли читаем?

— УмкА-УмкА… — напевала Умка своё новое имя, делая ударение на последнюю букву, полностью потеряв интерес к Петру и чему-то загадочно улыбаясь.

Он понимал, что она его не понимает, он и сам себя с трудом понимает, львиную долю основы их диалога составляла интонация. А чтобы понять, что хочет сказать другой, пришлось прикладывать массу усилий и интуицию. Благо, на философские темы они не общались, и все диалоги сводились к следующему: пошли туда, неси это, там опасно. Чтобы передавать подобную информацию, не нужно знать языка.

Правда, ближе к вечеру Умка стала уставать и хуже ориентироваться в пространстве, пару раз она стукалась лбом о стену. Больше не надеясь на свои таинственные способности, она выставила руки вперёд и двигалась на ощупь и звук. Петра-то она чувствовала хорошо, а всё остальное не очень.

Домик, который он выбрал, был давно разграблен: мебель и деревянную дверь — всё вынесли, так что план забаррикадировать дверь чем-нибудь тяжёлым для безопасности был невыполним. Ночевать просто так в заброшенном доме было страшно: мало ли, кто сюда забредёт, этот город не такой заброшенный, как хотелось бы. На второй этаж когда-то вела деревянная винтовая лестница. Те, кто разграбил дом, разобрали и её, но зато оставили после себя кучу пустых железных консервов. Что немало удивило Петра, значит, он не в совсем дикие века попал и те зелёные дикари с копьями — всего лишь агрессивные туземцы, дно местной цивилизации.

Пётр легко забрался по стене на второй этаж, держа в зажатых зубах конец верёвки, другой конец которой был привязан к Умке. Как оказалось, он одинаково хорошо карабкается даже по кирпичной кладке, главное, чтобы были щели. Это тело просто идеально подходило, чтобы куда-то лазить: само по себе лёгкое, не больше пятидесяти килограмм, но очень сильное. Когда он затаскивал наверх Умку, то молился, чтобы верёвка не оборвалась. Хоть он и был атеистом, но последние события круто перекосили его менталитет. Также наверх вслед за Умкой отправились мешки с провизией, куча оборванных веток с листвой, которая сегодня должна им служить подстилкой, и пустые консервы.

Устав от дел праведных и надавав Умке по рукам, которая снова принялась за «дежурные домогательства», Пётр со спутницей перекусил сырыми овощами, в основном морковкой, картошкой и очень смачным луком, который частично приглушил жажду. От такой трапезы обоих мутило. Умка что-то требовала от Петра, громко урча и фыркая, словно рассерженный хорёк, одновременно постоянно придвигая к нему еду, но он не понял. В конце концов, они улеглись спать, крепко обнявшись, чтобы сберечь тепло от ночной прохлады. Ожидаемо, Умка предприняла ещё одну попытку получить ночное развлечение и аккуратно полезла к Петру в штаны, но в очередной раз, больно получив по своим загребущим рукам, успокоилась и уснула. Не то чтобы Пётр был таким святым, но всё же она ему во внучки годится, да и неприятно всё это как-то, будто они бомжи подзаборные, грязные, чумазые, да ещё и луком от обоих разит. Для полного комплекта только сивушного перегара не хватает. А на утро их ожидал сюрприз…