Сборник 2019 года. Том 7

Он поехал за тишиной.

Он её нашёл там – дальше.

Он оставил всё дома: машину, вой сирен, визг тормозов, угрозы динамиков, мат подростков, крики дешёвых радиостанций, бесконечные объяснения тех, кто всё понял.

Он как-то ночью выбрался и уехал искать жизнь, лишённую голосов.

Народ тоже хочет знать, что делает государство.

Когда не знаешь иностранного языка, наш – великий и могучий!

Она смотрела большими красивыми глазами, потом прикрывала их и поворачивала голову.

Её учили не смотреть на повороте.

Его кардиограмма состояла из её оскорблений.

В печени нашли её слова.

Рентген выдал её портрет.

В желудке – её варево.

А в сердце – фотография какой-то девушки с золотистой косой.

Поразительно похожей на сегодняшнюю.

Ура! Это правильно: моя жизнь не так хороша, как стала лучше…

– Мы не сказали, что вы будете жить хорошо.

Мы сказали, что вы будете жить лучше.

Всё плохое в характере женщины – от красоты.

Красота закончилась, а характер продолжается.

В России я не чувствовал движение, но чувствовал дорогу.

Сегодня перестал чувствовать дорогу.

Сегодня у нас расслоение не имущественное, а умственное.

По имуществу видно.

Так они и жили.

Один широкий и щедрый, но денег у него не было.

Другой скупой и жадный, но деньги у него были.

Поэтому жили одинаково и умерли в один день.

А этот перелил из бутылки в живот, из живота – в канализацию и был счастлив дважды.

Я всегда чувствовал себя здоровым и думал – умру, когда захочу.

Тут вдруг почувствовал, что меня могут и не спросить…

Любимая фраза в фильмах про КГБ:

– Почему сразу не пришли к нам?

Кто-то пришёл сразу.

До сих пор его дома ждут.

– Так он понял или не понял?

– Он понял по-своему.

– Как по-своему можно понять закон Архимеда?

– Значит, не понял.

Ребята, качайте нефть без устали.

Всех подключим к нашим штуцерам, потом внезапно перекроем – и порадуемся!

Архангельск, люди, детские разговоры.

У них самый долгий мост.

Строился 38 лет.

Архитектор начал, потом его посадили, и мост его ждал.

Он вышел и достроил.

Хороший город.

Мне понравился.

– Завтра я еду на рыбалку, – сказал я.

– Значит, у нас будет рыба! – закричала семья.

– Я этого не сказал. Я сказал – завтра я еду на рыбалку.

Ему исполнилось девяносто лет.

На юбилее он читал свои стихи.

Ему сказали, что он такой же дурак, каким был в пятьдесят.

Он страшно обрадовался.

Громко! Не стесняясь! Громко!

Если тебе плохо!

Особенно ночью.

Особенно дома!

Особенно в поезде!

Особенно одному!

Ты сделай вот что.

Ты поговори с собой.

Ты говори себе.

Ты говори себе всё, что ты хочешь сказать.

Говори громко и медленно.

Оцени поступки свои.

Оцени трусость свою.

Своё безволие.

Свою глупость.

Вспомни всё, что тебе не нравилось в себе в последнее время.

Встань.

И говори себе, что бы ты сделал на твоём месте в этой ситуации.

Говори. Не молчи.

Ты найдёшь выход.

Взвесь всё, что по дороге.

Осуди себя.

Осуди других.

Громко, чтоб он тебя слышал – ты себя.

Твой тон разговора уже успокоит его.

А если ты найдёшь и обсудишь, взвесишь и отбросишь, взвесишь и оставишь.

Он услышит тебя.

Для тебя главное – его успокоить.

Себя!

И ты сделаешь это!

Затем вы примете решение!

Обними себя руками.

Почувствуй – ты себя держишь в руках!

Эти руки тебя не предадут.

Ты успокоился.

Ты приобрёл друга.

Самоуверенные в жизни, на дороге – угроза себе и остальным.

Ты верти головой!

Ты всматривайся и вслушивайся.

И помни, паникёр – всегда здоровее!

Чтоб разглядеть текст, я должен надеть очки.

Чтоб разглядеть жизнь, я должен выпить.

То есть выйти за свои рамки.

Пессимизм – «чтоб я сдох».

Оптимизм – «чтоб они сдохли».

Как живут в России.

Иногда выпьют от нечего делать.

Иногда сделают от нечего выпить.

И часто умирают от нечего делать и от нечего выпить.

Как услышите, что политик говорит слова о взвешенном подходе и гибкой налоговой системе, гоните его в шею.

Он никогда не объяснит, что это значит.

Главное в фильме ужасов – звуки.

Буквы захлопнул, и ужас пропал.

А от звуков куда денешься?

Когда мне говорят:

– Имейте совесть!

– Уже имел, – говорю я.

И все понимают.

Извини за прошлое.

Прости за настоящее.

Оно было будущим твоего прошлого.

Ты торопил его, теряя и приобретая.

И получив будущее в настоящем.

Ты лишился перспективы, ты заступил за горизонт.

И некому крикнуть:

– Вы же обещали!

Раньше это было у других.

Теперь это есть у тебя.

Зависть крупно выиграла, жизнь крупно проиграла.

Настоящий одессит даже пение заменяет жестикуляцией.

Раньше всё время чего-то хотелось.

Теперь всё время чего-то не хочется.

И не впутывайте меня.

Какой красивый русский язык: почему «я тебя не забуду» – звучит любовно?

А «я тебя запомню!!!»…

Из Одессы треть населения уехала.

У меня простой вопрос.

Больше досталось тем, кто остался?

Думаю над этим.

Есть три пути развития.

Первый путь – стоять на месте.

Второй путь – лежать на месте.

И наш третий путь – лежать на правильном пути.

Когда в СССР рабочий тащит с завода государственное – это нельзя назвать воровством.

Это не присвоение чужого.

Может быть, он взял своё – никто не знает.

А собственность – это сращивание человека с землёй.

Он не муха – кыш и улетел.

Он дерево в земле.

И вырвать его оттуда – огромную силу надо приложить.

И чтоб с места сдвинуть, огромную силу надо приложить.

И чтоб подчинить его, огромную силу надо приложить.

И как бы он ни соображал – тут сообразит и что делать, и у кого спросить.

И, если надо, взятку даст тому, кого послали его сдвигать.

Очень большую силу, волю и средства надо приложить, чтоб сдвинуть или согнуть его.

Поэтому всё делается против собственности – и суды, и власть, и парламент, и воспоминания о вождях и санаториях.

И о врагах не забывать, чтоб всегда можно было сказать:

– А ну, кыш отсюда!

И усесться на его месте.

Кто во мне пропадает, ребята, так это квалифицированный, тонко чувствующий, много думающий посудомой.

Особенно нежной стеклянной посуды.

Люблю рюмочки пальчиками до терпкости.

Мы с мамой перед мытьём выпивали остатки и мыли всё лучше, и говорили всё громче.

И я спрашивал:

– А правда ли?

А мама говорила:

– Миша, ты должен знать: женщина не переживает, она просто лежит. А мужчина работает. Ты должен беречь своё сердце…

Я говорил:

– Мама, как ты можешь мне это говорить?

– Ты же мой сын, и я хочу, чтобы ты был здоров и от этого счастлив.

– Мама, ты разбила рюмку.

– Я специально.

Если начнут работать законы о коррупции – значит, она кончилась.

Собаки ненавидят котов, потому что те неоткровенные, скрытные, волевые, с большим самомнением и непьющие.

Псы – натуры широкие, наивные, привязчивые и облизывают хозяина, что для кота противоестественно, потому что хозяин он.

Если хорошо постарел – всё иное.

Тогда тебя уже окружают не читатели, а народ.

Я не кассетный и не дисковый, я бобинный мальчик, и музыка у меня ещё та, хотя штаны уже эти.

Протест – чтоб услышали.

Талант – чтоб запомнили.

Трудно быть евреем в этой стране.

Языка не знаем.

Религии своей не знаем.

Истории не знаем.

Значит, евреи не настоящие.

В то же время в президенты не берут, морду бьют, в трамвае оскорбляют – значит, настоящие.

Приезжаем в Израиль.

Языка не знаем, истории не знаем, дети русские, жёны русские, зовут русскими – значит, ненастоящие.

Но в армию берут, в государство берут – значит, настоящие.

Кто еврей настоящий? Тот, кто этим живёт, или тот, кто от этого страдает?

Нет ответа.

Вот такие мы: то жизнь против нас, то мы против жизни…

У обычного художника вы смотрите на красавицу.

У великого – она смотрит на вас.

Моя сатира не на протесте, а на сострадании.

Я дешифровальщик.

Я расшифровываю пузыри утопающих.

Почему мы знаем всех, кто разбогател, и не знаем тех, кто обеднел?

Там не меньше выдающихся людей.

Сегодня при такой политике партии и правительства множество людей перестали быть известными, хотя не перестали жить.

– Михал Михалыч! Мой отец, как вы: говорит, говорит и что-нибудь скажет. Вам надо познакомиться.

– Да, – сказал я себе. – Этот парень сформулировал лучше меня.

Многие спрашивают:

– В какое время мы живём?

Отвечаю:

– В трудное – это раз.

В переходное – это два.

В бурное – это три.

В неопределённое.

В сложное.

В непривычное.

В случайное.

В короткое.

В интересное.

Всеобщих испытаний.

Ожиданий.

Разгула преступности.

Халатности.

Отмывания денег.

Целования трубы.

Борьбы за жизнь.

Разгадок природы.

Загадок Вселенной.

В общем, в это время лучше не жить.

Я бы сам себе придумал этюд.

Одинокий мужчина читает толстую книгу и пьёт водку.

И пьянеет, и продолжает читать, и продолжает пить.

И очень переживает.

И от этого пьёт.

И от этого переживает.

И не может оторваться.

И от этого плачет, и от этого пьёт.

Суть демократии – называть вещи своими именами.

Тогда смысл есть в жизни и в выступлении.

И люди исполняют свой долг, так как понимают, в чём он заключается.

И наказание соответствует преступлению.

И все знают, о чём идёт речь.

И значительно меньше обмана и, что ещё хуже, фальши, то есть признания в якобы присутствующей любви к руководству страны.

Моя обязанность – не зависеть ни от кого.

Ничего нет хитрого в том, чтобы не зависеть от верховной власти.

Не ходить туда.

Не просить.

Всё равно они не дадут того, чего у тебя нет.

Ну и живи, как жил.

А вот независимость от хозяина тебе даст ценность твоя.

Неоценённый, ты будешь независимым от всего – от денег, от людей, от детей.

Твоя независимость, твоя ценность.

Полная независимость, когда ты за собственные мысли или за собственную личность получаешь деньги от кого ты захочешь.

Это уже зависимость от тебя.

У такого независимого в зависимости довольно много людей, чью ценность он и определяет.

Ядовитые грибы хотят, чтоб их съели, настолько, что вырастают без характерной для них юбочки…

Так и политики…

Из мускулистых как-то ничего толкового не получается.

Всё равно ими кто-то из дряблых командует.

Анекдоты нельзя печатать, их надо передавать по кругу.

Тогда они шлифуются, как бриллианты.

Не требуйте от меня, чтобы я жил, как вы хотите.

Попробуйте жить сами так, как вы этого требуете от меня.

На войне нужны стихи.

В остальное время можно обойтись прозой.

Для прозы нужен покой.

– Ты почему меня не узнаёшь? Я несколько раз с тобой знакомлюсь. Два раза пил на брудершафт. Два раза, подчёркиваю. Ну-ка, скажи – кто я? Ну?..

– Ты артист пермского драмтеатра.

– Я?! Ты меня видел на сцене? В Перми?

– Ты кинооператор?

– Кто?! А как это? Это же учиться надо?

– А-а! Ты – завотделом культуры.

– И сколько он получает?

– Тысяч пятнадцать.

– Я похож на человека, получающего пятнадцать тысяч в месяц?

– Ты врач.

– Какой?

– Хирург.

– А ты был у меня под наркозом? И мы пили на брудершафт?

– Ты – гаишник на трассе Ростов – Дон.

– И мы пили на трассе на брудершафт?

– Ты юморист?

– Неужели я так неудачно шучу?

– Мы летели на Север?

– Нет.

– Так вот, слушай теперь меня. Что ты сделал, чтоб я тебя запомнил? Пил со мной? Допил меня до брудершафта. Ты не летел, не лечил, не шутил, не играл. Что я должен помнить? Твой рост? Ты голубой?

– Ты что!

– Так чего ты хочешь? Что запоминать?

– Михаил, а вот этот разговор ты запомнишь?

– Так это же я сам сказал.

– Вот ты и запомни!

– Так кто ты такой, напомни?

У меня много записных книжек.

Возраст их от моих тридцати трёх лет до сегодня.

Так вот, раньше на год уходило три книжки.

Теперь одна книжка на два года.

Вот такие возрастные изменения.

Пока не сел за стол.

В первых оказались намётки.

В последних – всё готово.

Бери и выступай.

У нас Сталина любят за создание очень эффективной государственной системы: сегодня донёс – завтра посадили.

Аплодисменты во славу Сталина – тех, кто не сел, – очень искренние.

Сколько раз я говорю себе громко и внятно в ответ на всё:

– Ты можешь быть только человеком. И будь им. Остальное – с переменным успехом.

Второй муж моей жены, если считать отсюда, уже там…

Женился на фермерше, ждёт успех в Аризоне.

У нас во дворе скандал.

Начали коты.

Присоединились собаки.

Присоединились хозяева:

– Не смейте мою собаку бить!

– Это общая собака.

– Это ты общая. А собака моя…

На тебе! На тебе! На тебе!

Полдня ревело и стонало.

Наконец все затихли.

А коты всё завывали, пока кто-то палкой не запустил.

Тогда окончательно затихло, и стало понятно, кто начал скандал!

Тихушники…