Секретные коммандос

Глава 15

Рейд роты Крупы был развитием ближней разведывательной операции, проведенной несколькими днями ранее.

Ларри Уайт летал на Кови во время той эвакуации и рассказал мне об этом за выпивкой в Кантри-Клубе. На севере долины Плейтрап, почти прямо на запад от Контума, группа из шести человек увидела, как около сотни северовьетнамцев катят трехколесные велосипеды с грузами из Камбоджи к вероятной промежуточной точке на территории Южного Вьетнама. Подкравшись поближе, чтобы разведать обстановку, группа вступила в контакт и была вынуждена бежать. Летевший с капитаном Майком Крайером, Уайт задействовал две группы А-1, чтобы вытащить ее. Было подсчитано, что бомбардировка и огонь группы уничтожили не менее пятидесяти солдат NVA — довольно жаркая схватка и показатель того, как высоко противник ценил свой склад.

Штаб SOG пришел к выводу, что это цель, достойная рейда отряда Хэтчет Форс в 100 человек под руководством моего старого друга и товарища по "Эштрей Два" капитана Фреда Крупы.

Сидя со мной в Кантри-Клубе вечером перед рейдом, Крупа отказался от выпивки, но хотел обсудить свою высадку. "Вообще-то", — сказал я ему, — "тебя буду высаживать не я". На следующий день в первую смену летел наш новый Наездник Кови, Стив "Джейд" Кивер — бывший Один-Ноль РГ "Иллинойс". У меня была полуденная смена, к тому времени роту Фреда уже должны были высадить.

"Может и так", — согласился Крупа. "Но на случай, если все начнется позже, мне не нужна никакая подготовка". Я мог понять отсутствие подготовительного авиаудара при выводе разведгруппы, но высадка 100 человек в месте, где, как известно, полно противника? Неожиданность, заявил Крупа, была ключом к его рейду, и даже задержка в пять или десять минут для проведения бомбардировки поставит под угрозу шок от его внезапной, непредвиденной высадки. Кроме того, у него будет вдвое больше вертолетов, чем обычно, так что все его силы смогут высадиться одновременно. Практикуя этику лидерства личным примером, Крупа объявил, что будет первым, кто высадиться из первого вертолета. Я все же порекомендовал произвести подготовку, но, как и Кивер, отнесся с уважением к решению Крупы. На случай проблем группа А-1 будет кружить над нами.

Однако был еще один вопрос, который беспокоил меня не меньше, чем подготовка.

"Зачем ты берешь с собой Робидо?" — спросил я. Джин Робидо — имя изменено.

"Я думаю, его убрали за излишнюю агрессивность", — сказал Крупа. "Поэтому я даю ему шанс". Я решительно не согласился и сказал ему об этом. Сержант первого класса Джин Робидо, бывший Один-Ноль, был физически внушителен, но при попытке взглянуть ему в глаза он отводил взгляд. Беспрестанный болтун, во время предыдущего тура в Майк Форс он получил прозвище "Моторный рот". Я не доверял ему чисто инстинктивно. Но дело против Робидо было больше, чем просто мой инстинкт.

Большинство разведчиков обвиняли Робидо в том, что четыре месяца назад его Один-Один погиб, когда он без необходимости подорвал легко ремонтируемый бамбуковый водопровод, чем сообщил всем северовьетнамцам на мили вокруг, где они находятся, спровоцировав кровавую перестрелку. На другом выходе он взорвал обычные термитники и назвал их "подземными тайниками". На еще одной операции, как показали на опросе ярды Робидо, он сымитировал перестрелку, чтобы его группу эвакуировали.

Возможно, он тоже был в заблуждении, поскольку Робидо видел воображаемые объекты на фотографиях, которые сделал, пролетая над предполагаемыми целями, обведя жировым карандашом то, что, по его словам, было оружием, траншеями или людьми. Начальник фотолаборатории Тед Викорек сказал ему, что фотобумага слишком зернистая, чтобы на ней было видно что-либо столь маленькое, что вызвало яростную перепалку.

Поскольку у нас не хватало людей, Робидо оставался до тех пор, пока Первый сержант разведки Билли Гринвуд наконец не вышвырнул его, но тогда Фред Крупа взял его в качестве своего нового Первого сержанта Хэтчет Форс.

После операции "Эштрей Два" Крупа превратился в агрессивного командира Хэтчет Форс, даже сменив свой позывной на "Бешеный пес", не для того, чтобы оскорбить память пропавшего без вести Джерри "Бешеного пса" Шрайвера, а чтобы возродить его дерзкий дух. Поэтому он видел в буйстве Робидо энергичное лидерство, родственное его собственному.

"Я бы не стал доверять Робидо", — предупредил я.

"Слушай, Джон, Робидо будет рядом со мной. Я смогу за ним присматривать. И не забывай, у меня 100 человек", — рассуждал Крупа. "Робидо провафлится? — У меня все еще останется девяносто девять". Я пожал руку Фреду и пожал, что не могу пойти с ним. Под его командованием это была бы чертовски крутая операция.

Поздним утром следующего дня на аэродроме Контум меня подобрал O-2, пилотируемый капитаном Уэсли Гроувсом, Кови 598. После того, как мы набрали высоту, я связался с Наездником Кови Джейдом Кивером, чтобы узнать, как проходит рейд Крупы. Он сообщил, что было несколько задержек с доставкой роты Крупы на стартовую площадку, лагерь Сил спецназначения Полейкленг, выбранный потому, что он находился ближе к долине Плейтрап, чем наша стартовая площадка в Дакто.

"Вертушки сейчас заправляют", — закончил Кивер. "Так что, полагаю, это твоя игра".

Хорошо, что Фред проинформировал меня, а то я бы устроил подготовку. Как бы то ни было, как только наш O-2 достиг долины Плейтрап, и я подтвердил, что LZ та, что надо — старое подсечно-огневое поле, достаточно большое, чтобы посадить дюжину "Хьюи", и получил над головой A-1, я передал в Полейкленг команду на старт.

Ларри Уайт сказал мне, что группа, которую он эвакуировал, подвергалась сильному обстрелу с хребтов на севере и северо-западе, а предполагаемый склад находился всего в 300 ярдах к западу от LZ. Я осмотрел местность в бинокль, но не обнаружил никаких признаков противника.

Через несколько минут я увидел Кобру Ведущего, подходящего с юго-запада с остальными вертушками позади: четверка "Кобр" и двенадцать "Хьюи". "Хьюи" из 57-й штурмовой вертолетной роты возглавлял опытный пилот с позывным Желтый Ведущий. Чтобы убедиться, что "Кобры" и "Хьюи" правильно распознали LZ, мой пилот, капитан Гроувс, спикировал на нее, передавая: "Бинго-бинго-бинго".

Теперь все были готовы.

Кобра Ведущий и его ведомый пролетели над LZ, чтобы проверить, не вызовут ли они огонь с земли. Его не было. И он никого не видел, передал он по радио. Так что мы оставим пару A-1 кружить в вышине и задействуем их только в случае необходимости.

Я дал добро Ведущему "Хьюи" — с капитаном Крупой на борту — вести его звено на высадку. Шестерка "Хьюи" снизилась, чтобы следовать за Коброй Ведущим к LZ. Остальные полдюжины "Хьюи" оставались кружить. Мой О-2 пролетел прямо над ними, и мы видели, как вертолет Фреда пересекает последнюю линию деревьев, затем снижается и зависает над LZ, еще пять "Хьюи" следовали за ним.

По радио я услышал очередь из пулемета — затем тишина.

Желтый Ведущий внезапно взлетел, повернул на восток и полетел прочь — но не выходя на связь. Он набрал скорость, направляясь к Полейкленг, не возвращаясь в своей строй.

"Желтый Ведущий", — вызывал я, — "сообщите обстановку, прием".

Ответа не было. По-видимому, обстрел вывел из строя его радио. Кобра Ведущий помчался следом, чтобы пролететь рядом с "Хьюи" и оценить повреждения. Через мгновение он вернулся, сообщив, что видел несколько дыр от пуль, в то время как находящиеся на борту махали руками и указывали назад, в сторону LZ.

Насколько мог судить Кобра Ведущий, огонь велся с севера, поэтому, пока мой пилот, капитан Гроувс, задействовал А-1, я велел всем вертушкам возвращаться в Полейкленг и дозаправиться, пока мы разбираемся с ситуацией.

Десять минут спустя мы бомбили склон холма напротив LZ, когда я получил отчаянное сообщение из Полейкленг: "Крупа на LZ! В Бешеного пса попали, он выпал, он на земле!"

Мы немедленно прекратили бомбардировку и спикировали к LZ. Мы пролетели низко над делянкой и попытались высмотреть Фреда среди кустарника и бревен; все, что мы могли видеть, это летевшие вслед нам зеленые трассеры. Гроувсу было плевать на огонь, мы просто летали туда и сюда, сюда и туда. Нам не удавалось разглядеть его. И мы не слышали аварийного радио Крупы.

Он рядом с бревном, это все, что мы знали. Бревно красного дерева лежало рядом с тем местом, где зависла птичка Фреда, но как ни старался, я не мог ничего разглядеть в тени рядом с ним.

О рейде больше не думали, теперь это была спасательная операция. Я велел вертушкам сидеть в Полейкленг, пока мы проводили масштабную подготовку, которую капитан Гроувс уже запросил у Хиллсборо, самолета С-130, воздушного командного пункта тактической авиации. Пока истребители мчались к нам, я разработал стратегию: Фред Крупа, один и раненый, находился где-то под нами, либо на первоначальной LZ, либо рядом с ней. Вместо того чтобы высадить роту там, где он выпал — чего, вероятно, ожидали вьетнамцы и уже прикрыли это место огнем — я выбрал другую большую LZ в 500 ярдах к югу. Таким образом, я мог пробомбить новую LZ без риска случайно зацепить Крупу.

Не прошло и пяти минут, как прибыла первая группа "Фантомов" F-4, несущих две дюжины 500-фунтовых бомб. Я попросил Гроувса уложить бомбы вдоль одного края новой LZ, а их 20-мм пушками обработать маршрут, по которому рота должна была отправиться за Фредом. Прежде чем они закончили, в небе появилась еще одна группа "Фантомов", и Гроувс велел им сделать то же самое. Затем прибыла третья пара, четвертая, пятая, шестая… пока на нас не отработали двенадцать F-4 — половина полезной нагрузки бомбардировщика B-52, 144 бомбы. Их разрывы полностью окаймили новую LZ, в то время как тысячи 20-мм снарядов усеяли путь, по которому спасающие должны были добраться до Крупы. У нас был приличный шанс, если действовать быстро, прежде чем противник сможет вернуться. Время было на вес золота.

Еще до того, как эта грандиозная подготовка завершилась, я дал вертушкам команду на взлет. Только когда они уже были в пути, я узнал, что ротой командовал Робидо. Я почувствовал, что у меня сводит нутро.

Когда Билли Гринвуд, наконец, убрал Робидо из разведки, это произошло после того, как он отказался выйти из вертушки, так как, по его утверждению, увидел противника на LZ. Это так разозлило Наездника Кови, Лоуэлла Стивенса, что он сказал нашему исполняющему обязанности командира: "Я больше не буду выводить этого человека. Он угробит людей, не заслуживающих быть убитыми".

Я надеялся, что когда на кону судьба Крупы, и после такой серьезной подготовки, Робидо воспользуется этим шансом искупить свою вину, как надеялся Фред. Черт, да его, вероятно, наградят медалью. И вернув Фреда, живым или мертвым, как по мне, он бы заслужил ее.

Когда "Кобры" снижались над новой LZ, я затаил дыхание. Я смотрел, как ганшипы носились взад-вперед над полем. Затем Кобра Ведущий передал: "Огня с земли нет". Бомбы сделали свое дело. Кобра Ведущий вызвал "Хьюи".

Шесть "Хьюи" подошли, выровнялись и зависли.

И висели.

И висели.

"Что случилось?" — запросил я Ведущего Хьюи.

"Командир наземных сил говорит, что видит противника. Говорит, что не может высадиться". Через сильные помехи я услышал голос Робидо: "Э-э-эээ, Пластикмен, мы не можем это сделать. Здесь бункеры, противник. Мы не можем высадиться".

Я крикнул: "Убирайся!"

Робидо продолжал бубнить.

Я закричал: "Убирайся, ублюдок!" Робидо сделал вид, что не слышит меня, и продолжал бормотать оправдания. Я переключился на УВЧ и сказал его пилоту: "Скажи ему, чтобы убирался".

"Понял, Пластикмен". Наступила пауза, затем Ведущий вернулся, в его голосе звучало презрение: "Командир группы говорит, что видит людей. Он не пойдет".

Безумие, подумал я, может мне прыгнуть с парашютом из нашего O-2 и взять командование на себя? Но это не сработает, не сейчас. "Хьюи" просто висели и висели. К этому времени северовьетнамцы должны уже выбираться из своих бункеров, устремляясь на звук наших вертолетов, наше преимущество уменьшалось с каждой секундой. Вертушки висели там, по меньшей мере, четыре минуты — напрашиваясь на неприятности. Робидо продолжал бормотать, намеренно, чтобы не слышать, как я приказываю ему убираться.

Я больше не мог рисковать. "Отходите, Желтый Ведущий", — приказал я.

"Хьюи" опустили носы и взмыли над деревьями, не получив ни единого выстрела со стороны противника.

Я немедленно связался с Контумом и запросил разрешение направить вертолеты обратно в Полейкленг, чтобы я мог приземлиться там, сменить Робидо и лично взять на себя командование Хэтчет Форс для проведения еще одной спасательной операции. У нас еще было несколько часов светлого времени.

Через пять минут пришел ответ: Отказано, без дальнейшего обсуждения. Все борта должны вернуться в Контум и завершить работу.

Мы с Гроувсом кружили над LZ еще несколько минут, пока я в последний раз подносил бинокль к глазам и искал хоть какие-то следы моего друга и товарища-ветерана того ночного забега по джунглям на "Эштрей Два". Затем нам тоже пришлось уйти.

Когда мы улетали, меня охватил жуткий страх — минуты уже превратились в десятки минут, затем в часы, а вскоре последуют дни, затем — годы. Я вспомнил Фреда в Бангкоке, когда Янси поставил песню Джона Леннона, и мы обманули его, заставив поверить, что там поется "Дайте шанс войне". И его прыжок из окна отеля, когда он промахнулся мимо бассейна и… Я ударил кулаком по лобовому стеклу. Фреда больше не было, я ничего не мог сделать. Фред Крупа, храбрец, командовавший личным примером, теперь пропал без вести. Я сломался.

Когда наш O-2 был на подходе к Контуму, я передал запрос о встрече с исполняющим обязанности командира. Через несколько минут я предстал перед ним и в ярких подробностях описал, что именно произошло. Затем я потребовал, чтобы Робидо предстал перед военным трибуналом за трусость перед лицом врага. Он заверил меня, что проследит, чтобы было сделано все необходимое.

Не было сделано ничего. Ни единой чертовой вещи. Каждый разведчик, которого я когда-либо знал, не колеблясь выпрыгнул бы из этого вертолета; любой из Хэтчет Форс, кого я когда-либо встречал, бросился бы в те джунгли — все рискнули бы своими жизнями, отправившись за Фредом Крупой — кроме Робидо, чье жалкое, трусливое малодушие усугублялось тем что он носил зеленый берет. Но кто был хуже? Трус Робидо или наш командир, который не смог его наказать? В мире тайных операций безопасность и отрицание оказываются превыше забот о правосудии и судьбе потерянных людей, обеспечивая идеальное прикрытие для беспринципных отбросов вроде Робидо. Скрытая за завесой секретности SOG, его послевоенная репутация нисколько не пострадала. Меня не просили внести свои соображения в официальный отчет об инциденте, я даже не видел его, но в нем, должно быть, не было и намека на виновность Робидо, потому что в последующие годы он был повышен до сержант-майора.

Что касается Фреда Крупы, мы не знали, жив он или мертв. Монтаньярский командир роты Айом, сидевший в дверном проеме рядом с Крупой, рассказал на опросе, что схватил Фреда за правое плечо, но затем выпустил, когда пуля попала ему в руку. Член экипажа "Хьюи", специалист-четыре Мелвин Лью, доложил, что видел, как Крупа упал, а затем лежал на спине рядом с бревном, не двигаясь и не издавая ни звука.

Потеря Крупы травмировала меня, это был эмоциональный удар, оставивший меня практически опустошенным.

В тот вечер я сидел в Кови Кантри-Клубе, один в темноте, пил и думал. Как давно я пил за своих погибших товарищей из РГ "Нью-Мексико" — Стивенса, Булларда и Симмонса — а затем за других товарищей — Билла Спенсера, Толстого Альберта, Крошку Хью. Я бормотал свою личную версию "Эй Блю", где было еще больше имен, слишком много имен. Все эти прекрасные люди — Дэвид Микстер, Чак Хейн, Кен Уортли, Джим Рипанти, Рикардо Дэвис, Рон Бозикис, Уэйн Андерсон, вся РГ "Пенсильвания", Рон Гуле, Деннис Бингем, Майк Куропас, Билл Стаббс, Грег Харриган, Сэм Цумбрун и еще дюжина, так много еще.

А теперь Фред Крупа. Сколько раз я пел "Эй Блю"? Я не знал, не хотел знать. Я был ошеломлен, опустошен, подавлен и мне было больно за их семьи. У Толстого Альберта, Билла Спенсера и Крошки Хью были жены, а у последних двоих еще и дети. Это называлось "ограниченная война". Ограниченная? Как для людей, отдающих все, сражающихся и умирающих, может быть ограниченной смерть? Тонкие различия, столь понятные в Вашингтоне, не имели смысла на поле боя.

Я пил до поздней ночи.

После потери Фреда все, казалось, начало рушиться.

Всего несколько недель спустя пришло известие, что наши Хэтчет Форс расформировываются — немыслимо! Хэтчет Форс существовали задолго до того, как я прибыл в SOG — Бешеный Пес отправился на свою последнюю задачу в составе Хэтчет Форс, Боб Ховард отправился со взводом, чтобы попытаться спасти Боба Шердина на задаче, за которую был награжден Медалью Почета. Они не могли расформировать Хэтчет Форс! Кто будет блокировать дороги в Лаосе? Разве никто не видит, что северовьетнамцев стало больше, чем когда-либо?

Но они распустили их, выдав каждому из ярдов двухмесячное жалованье, десятикилограммовый мешок риса и предоставив транспорт до его родной деревни. Вот и все.

Шеф SOG пытался сохранить одну роту Хэтчет Форс в Дананге и еще одну в нашем лагере в качестве экстренных сил для спасения военнопленных и сбитых пилотов, но штаб MACV и Объединенный комитет начальников штабов одобрили только по взводу из сорока человек в каждом месте. Поскольку для таких небольших специализированных спасательных сил был исключительно важен уровень индивидуальной выучки, шеф SOG решил сформировать новые взводы, каждый из которых состоял из трех разведывательных групп, названных Взводами боевой разведки (Combat Recon Platoon) Один и Два (CRP-1 и CRP-2). В Контуме в CRP-2 вошли две мои старые группы — РГ "Калифорния" Дональда Дэвидсона и РГ "Гавайи" Леса Дувра — плюс РГ "Западная Вирджиния" Ларри Крамера. Взвод возглавил сержант первого класса Дональд "Рейнджер" Мелвин, который долго и усердно готовил их, прежде чем они взяли на себя спасательные функции тем летом.

Между тем, обычный темп разведывательных операций продолжался, но я начал задаваться вопросом, с какой целью? Однажды днем я приготовился высадить группу к северу от Бенхет, в десяти милях к западу от старого лагеря Сил спецназначения Дакшеанг, ставшего теперь лагерем Рейнджеров южновьетнамской армии. Когда "Кобры" снизились, чтобы осмотреть LZ, Пантера Ведущий заметил десятки солдат в форме, размахивающих руками и бегущих в укрытие. Район цели был одобрен штабом провинции, который сообщил, что поблизости нет своих. Я сказал Пантере Ведущему: "Расстреляй их". Он сделал заход, но не открыл огонь, потому что начали срабатывать красные дымовые гранаты — универсальный сигнал к прекращению огня. Я связался с расположением, где наш S-3 получил у провинции Контум подтверждение, что никаких своих там нет. Я снова сказал Пантере Ведущему: "Расстреляй их", но он не стал, потому что счел это неправильным. Благодарение богу за его интуицию, потому что через несколько минут командир Дакшеанга наконец признался, что солгал начальнику провинции, это была его рота Рейнджеров, прячущаяся в джунглях за много миль от того места, где, по его утверждениям, она находилась, чтобы избежать боев с NVA. Это был тот самый южновьетнамский командир, прославившийся годом ранее тем, что во время осады продавал воду и пайки собственным солдатам.

Это была крупнейшая за многие месяцы операция южновьетнамцев вблизи границы, и она оказалась полным мошенничеством.

В Лаосе ситуация была не лучше. В разведотделе Кови в Плейку я прочитал донесение о захвате силами NVA Аттапы, над которым я пролетал несколько недель назад. Не было никаких отчаянных боев, ни даже настоящего столкновения: когда появились силы NVA, Королевская лаосская армия просто сбежала.

Также благодаря разведданным Кови я впервые понял общую картину в Лаосе, осознание которой разрывало меня так же, как и потеря Фреда Крупы. Годами нам говорили, что пределом проникновения SOG в Лаос была оперативная граница, что "кто-то другой" атаковал противника с другой стороны, явный намек на то, что некие секретные силы ведут параллельную тайную войну в глубине Лаоса. Это, как я узнал, вряд ли было правдой. Да, граница существовала, и да, посол США в Лаосе контролировал эту территорию, которая включала сотни миль дорог и сотни вражеских автопарков с грузовиками, складов снабжения и базовых лагерей, но на земле там ничего не происходило.

А как же партизанский вождь Ванг Пао и его храбрые воины-хмонги, сражающиеся в тайной войне ЦРУ? Ванг Пао и его горцы, действительно, несли на себе основную тяжесть войны в Лаосе. Однако они находились в сотнях миль к северу от коридора Тропы Хо Ши Мина, защищая традиционный путь подхода к столице Вьентьяну. Посол мог хвастаться, что его секретная армия связывала тысячи солдат Северного Вьетнама, которые могли бы отправиться на войну в Южном Вьетнаме; мне же теперь казалось наоборот, что несколько тысяч солдат NVA связывали превосходные войска хмонгов далеко на севере, чтобы они не подвергали опасности то, что Ханой действительно ценил — его логистическую линию жизни, на которой держалась вся война, Тропу Хо Ши Мина. В бюрократическом соперничестве, которое заменило стратегию, посол счел, что лучше дать убежище врагу, чем потерять власть в пользу SOG и военных. Как бы внимательно я ни изучал карты обстановки в оперативном центре Кови, я не нашел ни одного лаосского подразделения где-либо вдоль Тропы Хо Ши Мина. Единственной силой, действительно нарушавшей деятельность Тропы, всегда была SOG и только SOG.

Единственным глотком оптимизма той весной стало прибытие нашего нового командира, подполковника Галена "Майка" Радке. Крепкий мужчина ростом шесть футов четыре дюйма (193 см), крепкого телосложения, он был обладателем деформированного носа, возможно, признака юношеских занятий боксом, свидетельствовавшего о физической храбрости. Я знал, что это был лидер, живущий согласно кодексу чести и во имя Сил специального назначения. Он бы отдал Робидо под трибунал, в этом я не сомневался. И, как и полковник Абт, он обладал как уверенностью, так и самокритичным юмором, что было хорошим балансом для боевого командира.

Для Радке это была вторая командировка во Вьетнам в составе Сил спецназначения. До этого он служил по найму в ЦРУ, консультируя тайные спецоперации китайских националистов с территории Тайваня. Его текущий тур начался с назначения в штаб SOG, поэтому он был хорошо осведомлен о наших операциях еще до своего прибытия.

Под командованием Радке борьба продолжалась, но с каждым днем становилось все более очевидным, что мы были единственными американцами, все еще ведущими войну на земле. Обе дивизии морской пехоты уже ушли, как и большинство армейских дивизий — 9-я, 4-я, 1-я, 23-я и 25-я — а теперь и вспомогательные и подразделения обеспечения тоже собирались и уходили, иногда с пагубными последствиями. Доставка почты была нарушена, в маленьком PX Контума какое-то время была только одна марка сигарет — "Кул" с ментолом — а затем поставки продовольствия просто прекратились. Неделями в нашей столовой были мясные нарезки, рис и хрящеватая вьетнамская говядина, которую наш повар, Толстокот Кинг, изо всех сил старался сделать вкусной.

Затем, внезапно, критической стала нехватка боеприпасов. В частности, у нас было так мало 40-мм выстрелов, что когда разведгруппы возвращались в Дакто, они передавали свои нерасстрелянные боеприпасы группам, отправляющимся в поле, чтобы последние могли иметь штатный боекомплект. Боевую подготовку пришлось сократить. Но нехватка продовольствия и боеприпасов была лишь раздражителем в сравнении с боевыми потерями, которые остро ощущались в мае в нашем родственном подразделении, CCN, теперь Оперативной группе Один.

Это были трудные времена, то лето 1971 года, примирение нашей воинской этики с выходом Америки из боя, продолжение выполнения опасных задач, несмотря на то, что мир за пределами нас медленно переворачивался с ног на голову. Обученные сражаться и никогда не сдаваться, живущие этикой, которая ставила задачу и товарищей выше себя, как мы могли отступить — убежать — когда война все еще продолжалась, а враг не был побежден? А как насчет чести, преданности, долга? На частном уровне каждый из нас думал об этом, но мало говорил, хотя мы много обсуждали новый фильм Сэма Пекинпа "Дикая банда", в котором жестоко изображались последние дни преступной банды во главе с Уильямом Холденом. По случайному совпадению, его банда была той же численности, что и разведгруппа, и, как и с нами, мир вокруг них изменился слишком сильно и слишком быстро. По бессознательному соглашению люди Холдена намеренно спровоцировали невозможную битву с сотнями мексиканцев и погибли, сражаясь в финальной яростной перестрелке, самой кровавой из когда-либо записанных на пленку.

Каждый из нас смотрел "Дикую банду" по разу, а кто-то и дважды.

Почти повсеместно мы фантазировали — вот путь, которым следует идти. Взять наши стволы, зарядить магазины, последнее столкновение, чтобы доказать, что мы не боимся умереть и не собираемся сдаваться. Они хотели нас, они могли придти и взять нас. Некоторые из самых опасных операций SOG за всю войну имели место в 1971 году, когда люди сознательно вступали в столкновения с крупными силами NVA, бросая им вызов, вызывая врага на бой. Ранее в том году РГ "Питон" из CCN под командованием капитана Джима Батлера заняла заброшенную базу огневой поддержки "Тор" на вершине холма в долине Ашау, чтобы перекрыть крупную дорогу противника. Тяжело вооруженные, с пулеметами M-60 и 60-мм минометом, четырнадцать человек Батлера сражались день и ночь, поддерживаемые истребителями и ганшипами AC-130 "Спектр". Ушедшая как раз в тот момент, когда батальон NVA добрался до вершины холма, РГ "Питон", как полагают, уничтожила почти 350 северовьетнамцев, включая пораженных авиаударами.

В конце мая РГ "Индиго" вошла в долину Ашау и, как и люди Батлера, заняла вершину холма, возвышающегося над Шоссе 548. В состав группы, возглавляемой Один-Ноль, сержантом первого класса Эккардом Карнеттом, и Один-Один, первым лейтенантом Гэри Даннэмом, входили сержанты Кевин Смит, Джесси Кэмпбелл и Дуглас Томас. Используя безоткатное орудие и 81-мм миномет, и поддержанные AC-130, они перебили множество солдат NVA и уничтожили пятнадцать грузовиков, прежде чем их эвакуировали.

Эти бои с невероятными односторонними результатами достигли финального крещендо 7 августа, когда РГ "Канзас" заняла старую базу огневой поддержки на вершине холма недалеко от заброшенной крепости морской пехоты Кхесань и подверглась фронтальной атаке усиленного полка NVA из 2000 человек. За, несомненно, самые жестокие за всю войну полчаса эта горстка бойцов SOG уничтожила более сотни северовьетнамцев и ранила еще шестьдесят, но дорогой ценой: Один-Ноль, первый лейтенант Лорен Хаген, был убит и посмертно награжден последней Медалью Почета Армии США в этой войне; Один-Один Тони Андерсон получил множественные ранения; Один-Два, сержант Брюс Берг, пропал без вести и был сочтен погибшим; из трех пошедших с ними добровольцев сержант Оран Бингем был убит, а сержант Билл Куин ранен. Один лишь сержант Уильям Римонди не пострадал. Из их восьми ярдов шестеро были убиты и двое ранены.

Стремление пойти на большой риск в последние дни SOG было свойственно не только CCN. Некоторые из наших групп в Контуме отказались от любых попыток разведки в пользу большего количества людей и более тяжелого вооружения, и вместо того, чтобы разорвать контакт и ускользнуть, они устраивали засады, атаковали и запугивали северовьетнамцев.

Это стремление к все большей дерзости распространилось даже на Наездников Кови, когда мы с Лоуэллом Стивенсом решили сделать то, чего никто не делал раньше: выйти на разведывательную задачу в составе двух человек, всего вдвоем. За выпивкой в клубе мы убедили себя, что сможем так хорошо скрываться и двигаться так тихо, что северовьетнамцы не обнаружат нас. Мы отправились в комнату полковника Радке, разбудили его и изложили наш план: мы вылетим на OH-6, маленькой наблюдательной вертушке, и высадимся на пятидесятифутовой LZ.

"Никто раньше так не делал", — сказал Стивенс, — "противник не ожидает этого".

Я добавил: "Я уверен, что мы сможем сделать это, сэр".

Полковник Радке выслушал, но ничего не обещал. Мы пытались изобразить Дикую Банду?

Полковник Радке, в конце концов, отклонил наше предложение как разговор, порожденный алкоголем, и отбросил это, но годы спустя признал: "Единственное, что было не так для всех вас, это что вы знали, что все сходит на нет. Почти настало время, когда вам придется все бросить. Вы не хотели этого делать. Ты чувствовал, что лжешь, что лжешь людям, это было огромное чувство вины — я понимал это. Мне было нечего сказать вам, чтобы вам стало легче, но я понимал это. И нужно было просто выговориться и приготовиться к возвращению домой, потому что у нас не было выбора".

Несколько вечеров спустя я и Стив Кивер сидели в Кантри-Клубе с Лоуэллом Стивенсом, все мы слишком много пили. С огромной тоской я слушал Стивенса: человека, который цитировал Дэви Крокетта, жил бескорыстно и храбро боролся, наконец, столкнувшись с тем, что причиняло ему боль. "В 64-м я говорил ярдам: "Мы не французы. Америка не сбежит и не бросит своих людей". Лоуэлл помотал головой. "Я обещал им. Я обещал ярдам", — всхлипнул он. "Боже мой, разве они не знают, я же обещал ярдам".

Кен Карпентер тоже не был застрахован от самокопания. Однажды ночью я зашел в Кантри-Клуб и обнаружил там Кена, сидящего в темноте одного, пьющего и слушающего старую песню кантри. Его глаза блестели в тусклом свете стереосистемы. Я спросил: "Кенни, что случилось?"

Он отвел взгляд, покачал головой и пробормотал: "А, просто становлюсь сентиментальным".

"Я вернусь позже", — предложил я.

Вместо этого Кен включил свет, налил два стакана "Краун Роял" и передал один мне. "За наших парней", — предложил он. "И на хер всех остальных".

Мы выпили и больше не сказали ни слова.

Хотя я летал на Кови так же осторожно и мудро, как всегда, это становилось все труднее. На какое-то время все превратилось в смазанную мешанину из полетов, бомбежек и эвакуации групп. Хотя записи пилотов указывают, что тем летом я вылетал на несколько чрезвычайных ситуаций Прерия Файр, я не могу вспомнить подробностей.

Потери среди пилотов Кови и Наездников Кови в последний год SOG достигли пика. Еще в феврале птичка Кови, обеспечивающая CCN, упала в долине Ашау, убив капитана ВВС Ларри Халла и его Наездника Кови, сержанта первого класса Уильяма "Хосе" Фернандеса. Двумя месяцами ранее был сбит еще один базирующийся в Дананге самолет Кови с Наездником Кови CCN, штаб-сержантом Роджером "Баффом" Титерсом и пилот, капитаном ВВС Джеймсом Л. Смитом. Оба пропали без вести.

Самым удачливым пилотом Кови, летавшим летом 71-го, был капитан Арт Моксон. Молодой выпускник Военно-воздушной академии 4 июня наносил авиаудар по грузовикам NVA около лаосского Шоссе 92, когда предположительно ракета ПЗРК[82] — в первый раз за всю войну — попала в его самолет. Он и его напарник, майор ВВС, катапультировались, и вскоре после того, как туда добрался OV-10 Лоуэлла Стивенса, прибыл вертолет "Джолли Грин", чтобы их вытащить. Всего две недели спустя, 20 июня, те же двое летели над тем же участком Шоссе 92, когда огонь противника вывел из строя один из двигателей. На этот раз на помощь пришел OV-10 Ларри Уайта, который следовал за Моксоном, пока тот вел свой самолет ближе к границе. Не в состоянии сохранять высоту, Моксон и его напарник катапультировались, и снова "Джолли Грин" эвакуировал их.

Однако когда они в этот раз вернулись в Плейку, их встретил командир эскадрильи и объявил: "Джентльмены, пакуйте вещи — вы только что завершили свою службу во Вьетнаме". Для Моксона возвращение домой после шести месяцев боевых действий стало настоящим облегчением, но его напарник пробыл там всего семнадцать дней.

Результат был не таким радостным две недели спустя, когда над южным Лаосом был сбит еще один OV-10. Этот самолет базировался в Накхон-Фаном, в Таиланде, и в нем были офицер SOG, капитан Дональд "Бутч" Карр, и его пилот, лейтенант ВВС Дэниел Томас. Всего в десяти милях от того места, где был дважды подбит Моксон, базирующийся в Таиланде OV-10 находился на связи с вьетнамской разведгруппой, когда внезапно оказался под огнем зенитных орудий. Затем группа потеряла связь с Карром. В ходе поисково-спасательных мероприятий никаких обломков обнаружено не было, и мы не слышали сигналов аварийных радиостанций. Их самолет просто исчез, а Карр и Томас пропали без вести.

Вскоре после этого я выводил еще одну вьетнамскую разведгруппу примерно в десяти милях к востоку оттуда, когда тихая высадка превратилась в адскую битву. Группа высадилась на довольно широкой вырубке и как раз достигла края леса, когда их улетающий "Хьюи" был поражен огнем с земли. Я послал еще одну вертушку, чтобы вытащить группу, но она оказалась под сильным огнем с трех направлений — этот вертолет едва успел выбраться.

Группа оказалась в ловушке на LZ, окруженная сотнями солдат NVA. Мы задействовали A-1, пока я отправлял вертолеты обратно в Дакто, чтобы перевооружиться, дозаправиться и ждать новой попытки эвакуировать их. Мой пилот увеличил район, охватываемый A-1, до размеров, позволяющих получить больше истребителей, чтобы мы могли вести непрекращающуюся бомбардировку. Ситуацию усугубляло то, что никто в группе не говорил по-английски; в нетерпении, я просто велел им не высовываться.

Когда А-1 закончили, мы получили первое сообщение от перенаправленного звена истребителей ВМС с авианосца в Тонкинском заливе. Высокий голос произнес: "Кови, это Либерти Два-Семь".

"Роджер", — ответил мой пилот. "Назовите тип самолета".

"Мы звено Альфа-Семь".

А-7 — это было хорошо, много бомб, по шестнадцать на каждом. "Кови принял. Назовите количество самолетов".

"Два-четыре".

Это, должно быть, был его номер звена. Мой пилот FAC повторил: "Повторите количество бортов".

"Роджер, Кови. Нас два-четыре, двадцать четыре всего, А-7, роем копытом, и почти у вас".

Мой пилот недоверчиво посмотрел на меня — двадцать четыре истребителя-бомбардировщика, и каждый нагружен бомбами!

Как мы могли быстро использовать их? Они могли находиться на цели всего двадцать минут, и все эти бомбы — как нам сбросить так много бомб рядом с группой, не разнеся ее на куски? Затем я заметил высокое сухое дерево в центре LZ. Я связался по радио с командиром вьетнамской группы и сказал, чтобы он велел своим людям подползти к основанию этого дерева, лечь вокруг него, закрыть уши и широко раскрыть рты, чтобы защитить барабанные перепонки от ударной волны.

Затем мы обрушили ярость, какой не видела ни одна разведгруппа. Мой пилот наводил А-7 по два за раз, и летя бок о бок, они бомбили лес вокруг LZ, и каждый раз ударные волны, расходясь кругами, проносились мимо того мертвого дерева. Вьетнамец кричал в радио, но когда он подтвердил, что никто не пострадал, я велел ему просто пригнуться и продолжать держать рот открытым. Почти полчаса самолет за самолетом сбрасывал бомбы, в опасной близости, буквально подбрасывая вьетнамцев в воздух бесконечными ударными волнами. Они приняли это без лишних претензий.

В конце концов, мы привели вертушки обратно и вывезли группу практически без огня с земли.

В тот вечер я узнал, что у нескольких вьетнамцев от разрывов бомб были повреждены барабанные перепонки, и почувствовал раскаяние — не из-за того, что подверг их опасности, поскольку я мало что мог сделать — а из-за того, что командовал ими, считая не настолько храбрыми, какими они были.

Возле дежурки разведроты я увидел полдюжины вьетнамцев, ожидающих меня — группу, которую я поддерживал в тот день. Я ожидал, что они обвинят меня в своих травмах. Они стояли там, напряженные, официальные. Затем один из них пожал мне руку и сказал: "Спасибо, Чуонг Ши. Может, мы быть мертвы, но не сейчас". Я сказал им, что сожалею об их повреждениях слуха. Один из них указал на глухого человека, который не мог слышать моих слов. Тот улыбнулся и кивнул. "Не волнуйтесь", — перевел он. "Все в порядке".

Мне стало стыдно, что я так легкомысленно рискнул их жизнями, даже не посоветовавшись с ними.

Несколько дней спустя моему O-2 пришлось приземлиться в Дакто, потому что мы летали слишком долго и нам было нужно топливо, чтобы добраться до Плейку. Вьетнамского оператора насоса нигде не было видно. Когда мы заглушили двигатели, я заметил, что все вертолеты исчезли. Пока мой пилот вытаскивал шланг, я забрался на крыло, чтобы открыть крышку бака, затем услышал глухое "Ту-тум!" — прилетевшая 82-мм минометная мина разорвалась по ту сторону полосы, примерно в 200 ярдах от нас.

Стоя на крыле, я неспешно, не проявляя беспокойства, продолжал заполнять бак. Мне было все равно. Мой пилот проявил немного больше интереса, но недостаточно, чтобы что-то предпринять. Ту-тум! Еще один разрыв, на пятьдесят ярдов ближе. Противник корректировал огонь, подтягивая их к нам. Пилот посмотрел на меня, я пожал плечами. Бак почти полон, но у меня было не то настроение, чтобы меня выгнал какой-то ублюдок с минометом, возникла у меня дурацкая мысль.

Только когда бак был полностью заполнен, и мы были готовы, мы наконец вырулили и взлетели — обычно, как всегда, минометный огонь так и не настиг нас. Мне это показалось ничем не примечательным, но на самом деле это было чрезвычайно опасно.

Возможно, мой новый босс на стартовой площадке, мастер-сержант Уолтер Шумейт, узнал о моей беспечности в Дакто, или, может быть, он заметил мою растущую апатию. "Некоторые люди выгорают после одной задачи", — сказал мне однажды Лоуэлл Стивенс. "Некоторые могут продержаться год, некоторые — полтора. Но мы все выгораем в этой игре, и это не важно, кто вы". Шумейт сказал, что отправляет меня в качестве приглашенного лектора в разведывательную школу SOG неподалеку от Сайгона. "После этого возьми несколько выходных", — сказал он. "В общем, возвращайся, когда будешь готов".

Прибыв в школу SOG Кэмп-Лонгтхань, я увидел Джо Уокера, теперь штатного инструктора по разведке. Мы стояли вместе в заднем конце аудитории, пока майор ВВС из Сайгона рассказывал двум десяткам курсантов разведки Сил спецназначения о непосредственной авиационной поддержке. Майор излагал общие сведения о применении авиации, являющиеся абсолютно бесполезными. Стоя там и слушая, я злился все больше и больше, пока не вскипел, поднимаясь на трибуну. Через несколько дней эти люди отправятся на самые опасные назначения в Юго-Восточной Азии, а этот придурочный майор был слишком занят игрой в гандбол — или чем там еще занимались штабные тыловики в Сайгоне — чтобы подготовить надлежащий инструктаж. Я старался быть тактичным, но сказал, что им следует забыть большую часть того, что они только что услышали: "Забудьте о табличных минимальных безопасных расстояниях сброса авиационных боеприпасов — в большинстве случаев это будет недостаточно близко, чтобы помочь вам". И "F-4 издают много шума своими форсажными камерами, но их единственное полезное для разведывательной группы вооружение — огонь 20-мм пушки "Вулкан". Майор высоко отзывался об A-37, но мы никогда не использовали A-37 для поддержки разведгрупп. Они были слишком медленными и уязвимыми. Я рассказал им о том, как OV-10 может спасти их жизни, обстреливая и пуская ракеты, затем призвал их освоить пассивные способы подачи сигналов, такие как зеркала и полотнища, и всегда, всегда брать с собой гранаты с белым фосфором. К тому времени я уже опроверг большую часть того, что сказал штабной офицер, но мне было все равно. Он убрался из комнаты задолго до этого.

После этого я поймал подвозку до конспиративного дома SOG в Сайгоне, где застал в баре Кена Карпентера. Ему оставалось всего две недели во Вьетнаме, и он с сожалением отметил, что уже слишком поздно, чтобы продлить свой срок. "Я точно буду скучать по вам, ребята", — посетовал он.

"Но еще не поздно", — заявил я и объяснил, что письмо из штаба SOG, доставленное лично в штаб Армии США во Вьетнаме в Лонгбине, сработает. "Я сам сделал так в прошлом году". Было бы здорово заполучить Кена летать на Кови еще полгода.

"Я не знаю", — сказал Кен. "Я уже получил приказ о назначении в Форт-Брэгг".

Я купил ему еще один "Краун Роял" с колой и заверил его, что мы сможем это сделать.

На следующее утро мы получили подпись шефа SOG на секретном письме, в котором объяснялось, почему для ведения военных действий важно, чтобы Кену было разрешено продлиться. Затем седан SOG отвез нас в Лонгбинь, где Кен представил свое секретное письмо мастер-сержанту, отвечающему за личный состав. Мастер-сержант взглянул на место, где должен был расписаться за письмо с грифом "Секретно", и заявил: "Я не подписываю секретные документы. Я не буду ничего подписывать".

Идеальный бюрократ, он не хотел оказаться на крючке, чтобы защититься от того, что он узнал. Но если он не прочтет письмо, Кен не получит отмены перевода, и ему придется вернуться домой. Я отвел Кена в сторону и прошептал: "Мы обойдем этого глупого осла и найдем офицера. Должен быть майор или полковник с допуском, который не побоится информации от SOG".

Кен положил секретное письмо обратно в папку и закрыл ее. "Думаю, это все", — сказал он, словно не слыша меня.

Я повторил более настойчиво: "Но мы можем обойти…" Я остановился на полуслове, встретившись взглядом с Кеном. И я понял. Как я мог быть таким тупым? Кен на самом деле не хотел продлеваться, но и не хотел, чтобы его друзья думали, что он не будет продлеваться, чтобы остаться с ними и сражаться. Боже мой, он уже пробыл в боях два с половиной года и, наконец, получил шанс пережить эту войну и вернуться домой к своей семье, а я чуть не отнял его.

Я обнял Кена за плечи и сказал: "Что ж, ну нахер этих жалких ублюдков. Давай просто вернемся в Сайгон и выпьем "Краун Роял" с колой".

Тот день и вечер мы провели в баре конспиративного дома.

На следующее утро Кен вылетел обратно в Контум, а я полетел на "Блэкберде" в Нячанг, где располагался штаб 5-й Группы специального назначения. Теперь там размещалось лишь небольшое административное подразделение Сил специального назначения. Старого сержантского клуба больше не было, его заменил бар, занимающий комнатушку в пустующей казарме. Я просидел там весь день, выпивая, и предаваясь мрачным размышлениям. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем продажные вьетнамские офицеры обдерут это место, словно валяющийся на обочине труп, как они уже сделали с базовым лагерем 4-й пехотной дивизии в Плейку?

Я завел музыкальный автомат и погрузился в себя, размышляя. То, что начиналось как связные мысли, слилось с алкоголем в удручающие вспышки воспоминаний, вещи, о которых не стоит думать в одиночестве. В основном я вспоминал Фреда Крупу и задавался вопросом, что с ним стало. А Толстый Альберт? Как мы могли просто бросить наших людей здесь, живых или мертвых, не зная? А что насчет всех этих призраков, хороших людей, прекрасных людей — всех этих имен из "Эй Блю". Я думал о том дне в 1969 году, когда я вынес Джима Рипанти из вертолета, только чтобы узнать, что он мертв. И всю мою погибшую группу. И день, когда умер Чак Хейн. Я продолжал пить. Снова и снова музыкальный автомат играл "Мне так одиноко, что могу заплакать" Глена Кэмпбелла, любимую песню Билла Спенсера. Музыка самоубийцы, как называл ее Лоуэлл Стивенс.

Я все пил и размышлял, но не мог винить никого другого, потому что сам играл эту песню, снова и снова. В полночь бар закрылся. Я поплелся обратно к своей койке в бывших казармах Майк Форс B-55 — теперь это были помещения для временно прибывших — и нашел бутылку водки. В одиночестве я вышел наружу, прошел через заброшенный плац, где когда-то стояли строем гордые Майк Форс. Я сидел на земле и пытался представить ряды веселых монтаньяров и их командиров из Сил спецназначения, теперь ставших призраками. Я отхлебнул из бутылки.

Ночное небо было чистым. Движение звезд было вечным. Я закрыл глаза.

Потом наступил день. Я сел, моя спина была мокрой от росы, лицо искусано комарами, во рту был мерзкий привкус. Рядом со мной лежала бродячая собака, зашевелившаяся, когда я вставал, питомец кого-то из Майк Форс, надеющийся, как и я, что все снова будет как прежде. Она последовала за мной обратно к казарме и ждала у двери, пока я принимал душ и собирался, и попыталась последовать за мной, когда я уходил на аэродром. Но ей пришлось остаться там.

К полудню я вернулся в Контум. Я отсутствовал неделю, но не почувствовал никакой разницы. Я знал, что с меня уже всего довольно, я сделал все, что мог. Может, я пробыл здесь слишком долго. Может, мне просто пора было вернуться домой. Планировалось, что я отправлюсь через несколько недель, 12 сентября. Вот и все. Я был на нуле, истощен. Больше я ничего не мог сделать.

В тот день я сидел в Кантри-Клубе, пил кофе и лечил очередное похмелье, когда раздался голос: "Эй, Пластикмен, есть минутка?" Это был полковник Радке.

"Конечно, сэр", — я налил ему чашку, пока он подсаживался в кабинку.

Он не был человеком, который тратит время на любезности, но когда он заговорил, я не был уверен, куда он клонит. "Я соображаю намного лучше многих людей, находящихся здесь. Я хочу спасти как можно больше жизней. Вот почему я продлился, Джон".

Я ничего не сказал, ожидая услышать его точку зрения.

"В общем, Пластикмен, для меня это так — и я думаю, что для тебя это тоже так. Я думаю, что на нас лежит спасение жизней. Вот почему мы здесь. Это наша работа. У нас есть задачи, которые нужно выполнять, но мы должны делать это так, чтобы спасти как можно больше жизней".

Я не думал об этом в таком ключе, но согласился: "Да, сэр. Я думаю, вы правы".

"Что ж, Джон, я узнал, что ты едешь домой". Он долго смотрел на меня, обдумывая свои слова. "Как насчет того, чтобы ты остался?"

"Что?"

"Наша работа еще не закончена. У нас есть парни, ходящие на выходы. Через четыре-пять месяцев все это закончится. Больше не будет SOG, больше не будет задач, которые нужно выполнять. Я думаю, ты отлично делаешь свое дело, и я хотел бы, чтобы ты мне помог. Ну, Джон, что ты думаешь?"

Как он может об этом просить? Черт его побери! Еще четыре месяца? Даже без отпуска? Я и так здесь слишком долго. Кого-нибудь другого — попроси кого-нибудь другого!

Затем я задумался о том, что он сказал, действительно задумался — и все разочарование и гнев улетучились. Никто раньше не просил меня остаться, кроме этого человека, который смотрел мне прямо в глаза. В тот момент я был новым, свежим. То, что мы должны делать, за что стоит бороться и рисковать жизнью, снова стало ясно. Я начал чувствовать себя прежним.

Ответ был только один. "Да, сэр. Да, я сделаю это".

"Я распоряжусь, чтобы в S-1 подписали твое продление". Мы пожали руки. Он вышел.

Полковник Радке был прав. Провальная стратегия Вашингтона больше не имела значения. То, что сказал или сделал посол США в Лаосе, тоже не имело значения. Силы специального назначения вступили в эту войну с честью, их люди сражались безупречно, и теперь все, что у нас осталось — наша честь. Сражаясь до конца, мы сохраним эту честь во имя всех, кто был там раньше, и во имя всех наших павших товарищей. За это стоило сражаться. В эти последние месяцы мы, Зеленые береты, все еще находящиеся в бою, не могли позволить себе сдаться. Но больше, чем когда-либо прежде, мы будем сражаться во имя друг друга. Мы никогда не сдадимся. Я никогда не сдамся.

Мои смятения закончились. Все снова обрело смысл.