Секреты Ватикана

V. Безгласная церковь

Избрание свершилось при плохом предзнаменовании. Шел август 1978 года, несколько дней назад скончался Павел VI, чей понтификат длился пятнадцать лет. Конклав, задачей которого было возвести на престол его преемника, прошел очень быстро: четыре раунда голосования за сутки, меньше двадцати четырех часов. Итог следующий: 101 голос "за" из 111 участников. В борьбе двух течений — консерваторов (сплотившихся вокруг архиепископа Генуи Джузеппе Сири) и прогрессистов (поддерживающих архиепископа Флоренции Джованни Бенелли) — в конце концов победил он, Альбино Лу-чани, венецианец шестидесяти шести лет, кроткий и благочестивый, быть может, даже слишком для такой должности.

Повторюсь, все видели плохое предзнаменование: традиционно дым, которому надлежит быть белым в случае, если конклавом сделан выбор, в этот раз взвился серым и вскоре обратился в черный, несмотря на практически полное единодушие коллегии кардиналов. Через пару мгновений Радио Ватикана объявило граду и миру радостную весть, и короткий промежуток времени спустя распахнувшееся центральное окно на фасаде собора Святого Петра развеяло все сомнения: Иоанн Павел I смог предстать перед верующими, преисполненными восторга. Между тем черный дым уже совершенно рассеялся в прозрачном воздухе Рима. Новый папа с удовольствием обратился бы к верующим и, не мешкая, охотно раскрыл бы им свое сердце. Но главный церемониймейстер настоятельно порекомендовал ограничиться обычным благословением, предусмотренным программой.

Однако то, что это был особенный папа, всем стало ясно сразу. Говорил он скорее в манере приходского священника, чем царствующего монарха, часто улыбался, использовал деликатные выражения, легко краснел и допускал это. Он признался также, что испытал страх от осознания того, что ему отведена роль преемника Святого Петра (Tempestas magna est super me, то есть "Буря великая надо мной разразилась"). Правдоподобно, что именно по этой причине он первым в тысячелетнем ряду понтификов остановился на двойном имени — Иоанн Павел I, — как бы взывая к защите и поддержке сразу двух своих незаурядных предшественников.

Все знают, что его понтификат стал одним из самых коротких — всего тридцать три дня, а его смерть была внезапной. Но чтобы попытаться понять, почему же вокруг истинных причин этой смерти осталось так много сомнений и загадок, нужно по крайней мере резюмировать весь объем дел, которые мягкий Альбино Лучани сумел исполнить или хотя бы наметить за тот месяц с небольшим, что был ему отведен. С ходу он начинает порывисто и пылко пересматривать детали некоторых процедур или церемониала, отнюдь не ничтожные и бурно обсуждаемые во всех средствах массовой информации. Подумать только — папа отменяет принцип pluralis majestatis[44] (множественного поименования монарха), хотя газета "Оссерваторе Романо"[45] упорно корректировала его тексты перед публикацией. Далее он избавляется от папской тиары, подтверждая тем самым волю Павла VI, равно как и от папского кресла, переносимого на плечах пажами и сопровождаемого позади двумя опахалами: сценография египетского типа, пригодная больше для оперных постановок. Новый понтифик отказывается от коронационной мессы, заменяя ее "торжественной церемонией в честь начала апостольского служения", и отвергает возможность сидеть на троне во время церемониальных мероприятий.

Странными, неслыханными были и его первые речи. Он заявил, что Господь был Отцом, да, но еще более Матерью: папа апеллировал к Ветхому Завету, нарушая вместе с тем давно сложившуюся и устоявшуюся традицию. Действительно, нынешний папа Ратцингер, возглавлявший в то время Конгрегацию доктрины веры, без промедления подкорректировал его слова, восстановив незыблемость тезиса "Бог — это только Отец". Лучани часто говорил о себе простыми, близкими обычному человеку словами, рассказывая о своем опыте и прошлых обязанностях, не скрывая ничего и признаваясь в собственных слабостях. Тотчас стало понятно, что он смиренный, скромный папа, и вскоре раздались мнения (я в качестве современника и хрониста отчетливо помню это), что, возможно, он не соответствует возложенной на него ноше и что его избрание было ошибкой. Предполагали с большой долей вероятности, что его понтификат не продлится долго. Так и случилось. В далекой древности папа Целестин V отправился на свою интронизацию верхом на муле или осле, и Бонифацию VIII не составило труда его свергнуть. Иоанн Павел I назвал себя слугой Иисуса и Церкви — и на своем посту надолго не задержался.

После его неожиданной смерти стало известно, что на столе папской опочивальни был обнаружен экземпляр еженедельника "Иль Мондо", открытый на странице журналистского расследования, озаглавленного "Его Святейшество… Верно ли это?". Обращаясь непосредственно к понтифику, газета вопрошала, правильно ли, что "Ватикан оперирует на рынках всего мира в качестве обычного спекулянта? Насколько корректно иметь в распоряжении Святой церкви банк, фактически покровительствующий экспорту капитала и уходу от налогов части итальянских граждан?".

Далее мы увидим, насколько показательным могло быть наличие "Иль Мондо" в комнате. Но в чем нет сомнения, так это в том, что проблема богатств, то есть ватиканских финансов, которыми распоряжались беззастенчиво, не гнушаясь произволом, доставляла папе Лучани огромное огорчение, была для него настоящим кошмаром. За молниеносные тридцать три дня своего понтификата он много раз касался этой темы; хотел даже написать энциклику о нищете в мире, но не хватило времени; предвещал (мечтая) возврат церкви к истокам — евангельской бедности — и намеревался хотя бы один процент доходов клира передавать в пользу бедных. Церкви претит обладание властью и сокровищами, повторял он.

У папы были и другие идеи. Он полагал, что маргинальное положение женщины в обществе и в самой церкви должно быть пересмотрено и истолковано по-новому. Считал, что нельзя sic et simpliciter (так, и именно так; волевым решением) запрещать контрацептивы и противозачаточные средства, поскольку иногда обстоятельства, подчас драматические, диктуют такую необходимость или подталкивают к их использованию. Он настаивал, что любому банку, и в частности Банку Ватикана, всегда надо помнить о целях этического порядка, служить инструментом поддержки малоимущих классов (почти через двадцать лет после его смерти, в 2006 году, бенгальскому экономисту Мухаммеду Юнусу будет вручена Нобелевская премия мира за реализацию идеи, не столь далекой от папской: микрокредит — система небольших займов для предпринимателей, слишком несостоятельных, чтобы получить кредит у нормальных банков). Папа Лучани был почти революционером, он просто не мог пробыть на троне долго, будучи окружен курией, находясь под давлением обстоятельств, ответственности и памяти о предшественниках. Так что ничего удивительного.

Еще одним тревожным сигналом, на сей раз крайне серьезным, стала публикация списка сотни духовных лиц, принадлежащих к масонству, которая появилась спустя пару дней после конклава в журнале "Оссерваторе политико". Автором списка был Мино Пекорелли, убитый через год. Само издание воспринималось читателями преимущественно как инструмент итальянских спецслужб (или их части) для передачи адресных посланий разного рода, не исключая предупреждения и угрозы.

Между тем было известно о связях Пекорелли с Личио Джелли, руководившим подпольной масонской ложей "П-2". Какой тогда смысл был в том, чтобы предать гласности список? А ведь в нем значились, среди прочих, госсекретарь Ватикана (эквивалент председателя Совета министров) Жан Вийо, ватиканский "министр иностранных дел" Агостино Казароли, викарий Рима Уго Полетти, могущественный управляющий Банка Ватикана Поль Марцинкус, заместитель директора "Оссерваторе Романо" дон Вирджилио Леви, директор Радио Ватикана Роберто Туччи.

Альбино Лучани, должно быть, ощущал, что он окружен и загнан в ловушку. Секретный ассоциативный пакт, который, как поговаривали, связывал воедино всех этих людей, был призывом папе Иоанну Павлу I к осторожности, приглашением внимательно следить за поступками, не делать резких движений, не мутить воды, давно стоячие, не нарушать хрупкое равновесие выгод и интересов. Одним словом, если опубликованный список перевести на язык бытовых повседневных бесед, то он, казалось, говорил: ну же, Ваше Святейшество, будьте спокойнее, осмотрительнее, а лучше бросьте совсем это дело!

Таковы предпосылки, заставляющие подозревать, что внезапная кончина Альбино Лучани была насильственной. Гипотеза, облегчаемая (опять!) многочисленными нестыковками и непоследовательностью в реконструкции и трактовке фактов. Время смерти сперва было зафиксировано в 23 часа, а позже смещено почти на утро — в 04:45. Обнаружение тела приписывалось папскому секретарю Джону Мэги, однако днем ранее было заявлено, что ужасное открытие сделано преданной понтифику монахиней сестрой Винченцей Таффарел. Третий слух, циркулировавший весьма настойчиво, выдавал за несомненный факт то, что первым в комнату вошел не кто иной, как Жан Вийо. Шептались, что в момент кончины руки понтифика сжимали (по порядку) книгу "Имитация Христа" Томаса де Кемписа, несколько листочков с заметками, лист назначений, которые следовало сделать назавтра, и черновик речи. Естественно, из его спальни незамедлительно были убраны все личные вещи: очки, тапочки, записи, медицинская смесь — лекарство от пониженного кровяного давления.

Достаточно ли этих элементов, чтобы выстроить модель убийства? Или по меньшей мере выдвинуть такое предположение? В этом уверен английский писатель, специалист по расследованиям Дэвид Яллоп, много занимавшийся Ватиканом и написавший на тему смерти папы Лучани книгу, пронизанную обличительным пафосом, — "Во имя Господа". Стоит отметить, что этот опыт оказался успешным, поскольку книга разошлась по миру тиражом шесть миллионов экземпляров. Что же утверждает Яллоп? Папа Лучани затронул два чрезвычайно опасных вопроса: один — доктринальный, другой — совершенно практического свойства.

Первый был связан с откровенной враждебностью церкви к любому типу контрацепции, что хотел подвергнуть сомнению Иоанн Павел I. По мнению ряда сановников курии, в том числе госсекретаря Вийо, любые инновации в этой области означали предательство твердой линии, проводимой папой Павлом VI в его энциклике от июля 1968 года Нитапае vitae ("Человеческие жизни").

Другой аргумент более обязывающий, нормативного порядка: финансовое управление маленьким государством, в частности функционирование такого банка, как ИОР (Банк Ватикана), с его транзакциями, денежными и безналичными потоками, его спорной клиентурой, стратегическими целями, в большинстве случаев не связанными с религиозными проектами. Как станет яснее из главы, посвященной непосредственно ИОРу, никогда не было понятно, использовался ли глава банка монсеньор Марцинкус своим окружением, или же, наоборот, именно он исподволь добивался максимальной отдачи от обширной сети своих знакомств в Италии, Европе и США. За несколько дней до смерти Иоанна Павла I в прессу просочилась весть о том, что папа пожелал провести отчуждение большей части финансовых средств Ватикана, чтобы направить их на возведение домов и школ в тех частях мира, где это было наиболее необходимо. То есть в странах, где нищета выглядела абсолютно оскорбительной в сравнении с нередкими случаями бесстыдного изобилия и вызывающей роскоши Запада.

В общем, казалось, папа Лучани вознамерился вернуть церковь к истокам бедности и смирения. Сама мысль об этом для многих была неприемлемой, к тому же это повлекло бы за собой удаление от дел некоторых влиятельных членов курии. Хроника той эпохи передает сплетни о сильнейших разногласиях папы с госсекретарем Вийо, вылившихся в неприкрытый конфликт.

Перед лицом такой неожиданной смерти было бы правильно развеять все подозрения, проведя вскрытие тела. Но такое предложение было отклонено. Необъяснимый отказ в аутопсии возбудил еще больше враждебных подозрений среди тех, кто строил догадки о насильственной причине смерти понтифика. Ситуацию обострила еще одна деталь. Официальный бюллетень объявил, что смерть последовала в результате острого инфаркта миокарда. Разумная версия, принимая во внимание, что инфаркт может поразить и внешне здорового человека. Однако этому противоречит тот факт, что на лице мертвого папы не были заметны следы страданий, которые неизбежно спровоцировал бы сердечный приступ. Из этого вкупе с прочими обстоятельствами английский писатель Яллоп вывел свою гипотезу: смерть вызвана сердечным приступом, но привело к нему действие яда. Столкнувшись с такой вереницей слухов, воспроизведенных крупнейшими мировыми СМИ, было бы логично на месте церкви более подробно изучить причины трагедии, прояснить их и предать огласке. Однако, как и всегда, Святой престол избрал путь тревожного молчания.

Оставим Ватикан с его тайнами и переместимся из соображений аналогии, которые скоро объясним, к одному из чудес Рима — базилике Сан-Паоло-фуори-ле-Мура.

Летними вечерами на закате мозаика фасада вспыхивает в косых лучах солнца, ненадолго задерживающегося на горизонте. В такие мгновения базилика Сан-Паоло излучает удивительное сияние и блеск: в ее глубине становится видна фигура благословляющего Христа между святыми Петром и Павлом; чуть ниже Агнец Божий и почтенные стены Рима на заднем плане; на ближайшем к земле ленточном карнизе четыре античных пророка обрамляют три окна, как бы скрепляя связь между Библией евреев и Новым Заветом христиан.

Многовековой истории этой базилики с лихвой хватило бы, чтобы заполнить все страницы нашей книги. Построенная, согласно легенде, на том месте, где был погребен после обезглавливания Павел из Тарса, освященная в 324 году папой Сильвестром I, перестроенная и переосвященная в 390 году, превратившаяся в эпоху Средневековья в центр небольшого феодального района, возникшего вокруг крепостных стен и обитаемого вплоть до 1348 года, когда в результате землетрясения обрушились колокольня и часть прилегающих к ней ветхих сооружений… Впоследствии была вновь декорирована и отреставрирована, пока в середине июля 1823 года ужасающий пожар практически полностью не уничтожил ее. За пару дней до того царствующий понтифик Пий VII (папа Кьярамонти) сломал ногу. Незначительный инцидент, однако из-за тогдашнего слабого развития медицины это оказалось неизлечимым. Агония папы была длительной и мучительной. Когда загорелась базилика, ему ничего не сообщили, чтобы лишний раз не тревожить. Он умер месяц спустя, в августе, а посмертным утешением ему стало захоронение в изумительном мавзолее, созданном датским скульптором Бертелем Торвальдсеном.

Вновь с похвальным упрямством реконструированная, Сан-Паоло не таит в своих стенах такого же изобилия предметов искусства, как иные базилики, к примеру Санта-Мария-Маджоре или Сан-Джованни. Но она имеет особую ауру; вольно или нет, но все переделки XIX века приводят к двойному синтезу. Мы входим в эту церковь и оказываемся между суровой строгостью раннего христианства и пышным католицизмом Отточенто (XIX в.); между Западом и Востоком, европейским континентом и родной землей еврея Шауля из Тарса; Римом как городом Европы и окраинным ответвлением Ближнего Востока, расположенным вдоль "дороги Солнца". Четверной портик, встречающий каждого посетителя, в этом смысле очень эмблематичен. Ослепительная мозаика заднего фасада, гигантская статуя Святого Павла в центре (в руках он сжимает свои символы: книгу и меч), пальмы, гранитные колонны, вздымающиеся тройным рядом на десятиметровую высоту, — базилика одновременно величественная и по-домашнему семейная, очень римская и экзотическая.

И еще. В ее стенах нас ждут великолепная дароносица XIII века, выплавленный для пасхальной свечи канделябр, огромное мозаичное панно абсиды со стилизованными изображениями, позволяющими перенестись в переходную эпоху медленного оформления новой "христианской" религии. Помпезный трансепт, богато изукрашенные книги и свитки, потолок с вырезанными на нем папскими гербами и вензелями, темно-лиловые пилястры, которые разделяют между собой стены, два алтаря, покрытые малахитом и ляпис-лазурью (дар российского царя Николая I), — роскошь, трубящая о королевском статусе понтификата, унаследовавшего славу имперского Рима.

Можно попытаться вообразить самую первую базилику, оригинальную по форме и положению, в то время когда это место было еще затерянным в полях, в двух- или трехкилометровом отдалении от пояса городских стен, на голой равнине, окаймляющей берега одного из изгибов Тибра, где воды текут медленно и лениво. Река, море, империя, провинции, беспокойная земля Палестины со своими экстравагантными пророками и духовидцами, несгибаемая вера в единого Бога. Так все начиналось. Нужно помнить и о человеке, в честь которого возведена эта церковь. С его образом посетитель сталкивается при входе и затем еще множество раз внутри, в скульптуре и живописи, а фрагменты его гробницы и то, что сохранилось от тела с отрубленной головой, находятся под алтарем, в крипте, тут и там выходящей на поверхность пола густой латунной решеткой.

Кем был на самом деле Павел из Тарса, святой Павел католической церкви, Савл или Шауль, если вспомнить его настоящее еврейское имя? Кем он был вне рамок агиографии, вне своих бесспорных способностей и во многом революционной деятельности, благодаря которой он, последним вступивший в узкий круг ранних христиан, стал первым среди всех? Он оказался самым активным? Он был человеком, справедливо прозванным "апостолом язычников", который сумел распространить проповедь Иисуса за пределы иудейских общин? Человеком, которого без обиняков считают "истинным основателем христианства"?

Шауль родился в Тарсе, в Киликии, между 5 и 10 годами н. э., в семье эллинизированных фарисеев; его отец получил римское гражданство. Сам апостол пишет: "Я тоже еврей, потомок Абрама из племени Беньямина". Отучившись в Иерусалиме при школе Гамалиеля, он отправляется в Дамаск по поручению — в том изложении фактов, что мы имеем, — первосвященника, который поручил ему восстановить порядок в одной из общин, потрясенной явлением Иисуса как Мессии и стихийным обращением людей в новую веру. По другой и, вероятно, более обоснованной версии, путешествие в Дамаск было его личной инициативой.

Сосредоточимся на первом из озвученных вариантов. Деликатность миссии позволяет понять, что первосвященник распознал в юноше особые дарования. Задача и правда сводились к тому, чтобы отыскать выход из кризиса; сегодня мы сказали бы, что потребовалось найти разумный баланс между методами полицейских репрессий и призывами к более ортодоксальной линии поведения. С молодых лет Павел зарекомендовал себя мотивированным и целеустремленным человеком, наделенным недюжинной энергией, четким осознанием целей, а также необходимыми пылом и усердием для их достижения. Он предстал на сцене гонителем приверженцев Христа, утвердил избиение камнями святого Стефана и сам при этом присутствовал. Возможно, его изображают более жестоким, чем он был в реальности. Однако зерно истины здесь есть, возьмем хотя бы его несгибаемый волюнтаризм.

Итак, Шауль уезжает, и в пути у него происходит видение, болезненно расколовшее надвое его собственную жизнь и оставшееся одним из самых поразительных эпизодов истории протохристианства. "Внезапно окутал его свет небесный, и, упав на землю, услыхал он глас вопрошающий: "Савл, Савл, почто преследуешь ты меня?" Тот в ответ: "Кто ты, о Господин мой?" Голос: "Я есмь Иисус, которого гонишь ты. Поднимись и войди в город, и будет сказано тебе то, что надлежит тебе делать"".

Сияние ослепило его, и прозрел он только тогда, когда ученик Христа по имени Анания возложил на него руки и вернул утраченную способность видеть. Так уже позднее Савл или Павел повествует о событиях, хотя и не исключается, что "видение" и слепота были последствием эпилептического припадка. Стоит отметить, что рассказ об этом обращении по дороге в Дамаск, три раза приведенный в Деяниях Апостолов, в письмах самого Павла едва затронут.

Поскольку он прибывает в Дамаск в облачении вероятного преследователя, новоиспеченные "братья", конечно же, не доверяют ему и направляют в Таре, где в течение нескольких лет он обучается и медитирует. Между тем прочие христиане, в числе которых мы видим Петра, успешно проповедуют в разных регионах страны. В этот период именно Петр совершает отважный поступок, приняв приглашение на обед от римского центуриона по имени Корнелий. Для ревностного иудея сидеть за одним столом с гоем означало вкушать некошерную, то есть религиозно нечистую, пищу. Но у Петра было видение, в котором Господь собственной персоной уполномочил его нарушить Моисеев завет о еде. Интерпретировав событие в расширительном смысле, Петр делает вывод о божественном дозволении посещать отныне и язычников.

Этот эпизод, упомянутый в Деяниях Апостолов, предоставляет Петру нечто вроде первенства в проповеди учения вне замкнутого еврейского пространства. И все же данную ситуацию можно трактовать как "прецедент", который ему приписали, чтобы легитимизировать задним числом слишком энергичные действия Павла, совершенные им впоследствии. Среди ученых оживленные дискуссии по этому вопросу ведутся много лет, и поставить окончательную точку не так легко. Но что определенно ясно, так это острота распри, возникшей между евреями, желавшими хранить верность наставлениям Моисея, и теми, кто с благосклонностью принимал новое течение как альтернативу, в русле которой Павел обещал манящее облегчение предписаний по части пищи, и прежде всего отмену обрезания, провозглашенного необязательным для перешедших в христианство язычников.

Павел был наделен большой физической силой, высоким уровнем интеллекта и темпераментом холерика, он был вспыльчивым и раздражительным; естественно, комбинация таких качеств только ожесточила спор, который касался важной дилеммы — что именно требовалось от человека для спасения души: соблюдение Моисеева закона или вера в Иисуса Христа? Очевидно, что Петр был согласен с ним относительно превалирования веры над послушанием. Однако, несмотря на это, он уступил, скорее всего, давлению какого-то иудеохристианина и опять стал придерживаться старых правил.

В Послании к Галатам мы видим, что Павел приступает к делу с убежденностью и решительностью. Отдавая себе отчет в том, что многие намеренно искажали его проповеди, подталкиваемые теми, кто "сеет смятение и жаждет извратить евангельскую весть Христа", он в ярости пишет: "Но если бы даже мы или Ангел с неба благовествовал вам вопреки тому, что мы благовествовали вам, — да будет анафема. Как мы прежде сказали, и теперь я снова говорю: если кто вам благовествует вопреки тому, что вы приняли, — да будет анафема" (I, 8–9). Откуда в нем возникла подобная уверенность в своей правоте, он сообщает тут же: "Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (1,11).

Пусть Павел и не говорит об этом открыто, но намекает и ясно дает понять, что Петр не соблюдает иерусалимское соглашение, согласно которому именно ему предоставлялось исключительное право обращать необрезанных язычников-римлян.

Апостол требует признания своего главенства. Он вещает: обратите внимание, я и только я, а не другие, самый преданный толкователь Иисуса. Исследователи акцентируют внимание на том факте, что после ассамблеи в Иерусалиме и горячей ссоры, последовавшей за ней, Петр исчезает из Деяний. Оставшийся текст почти целиком сосредотачивается на Павле.

Одной парой фраз у нас, конечно, не получится резюмировать сложную доктрину Павла, породившую несметное количество комментариев и интерпретаций. Чтобы сориентировать читателя, упомяну о нескольких пунктах. Павел развивает теорию, согласно которой Иисус Христос должен был умереть и потом воскреснуть, принеся спасение как иудеям, так и язычникам-римлянам. Он превозносит культ Воскресения и считает важнейшим актом человека обязанность хранить память о Страстях Христовых.

В Первом Послании к Коринфянам апостол пишет: "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Притом мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскрешал, то есть мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес" (XV, 13–16). Нужно обладать поистине поразительной необъятностью веры, чтобы считать правдоподобными такие слова, явно противоречащие повседневному опыту, который учит воспринимать смерть как путешествие без возврата.

Чтобы добиться вожделенного результата, Павел вынужден провести еще одну операцию доктринального свойства: деполитизировать фигуру Иисуса, заменить пророка, проповедовавшего только "заблудшим овцам Израиля", предвестником всеобщего спасения. Так, "освободитель" (liberatore) земли израильской становится "спасителем" (redentore) человечества. Распространив свое послание на язычников, основав его на вере в Спасителя, а не на соблюдении Пятикнижия, то есть Закона ("Никогда не сможет кто-либо оправдаться перед Богом Пятикнижием"), он переводит учение Христа во вселенское измерение, оглашает Слово Господне всем людям на земле, превращая новую веру в katholike — универсальную.

Это больше не религия одного избранного народа; отныне навсегда упразднены узы, навязывающие каждому новорожденному вероисповедание отцов и предков, и теперь выбор конфессии зависит от самосознания и души индивида. Веры достаточно, чтобы спастись. Возможно, не стоит поддерживать разделяемое рядом ученых убеждение в том, что Павел — истинный основатель христианства. Но безусловно, именно он придает новой вере доселе неизведанный масштаб и закладывает предпосылки ее дальнейшей трансформации в религиозную систему.

Какое отношение может иметь Альбино Лучани, умерший после тридцати трех дней понтификата, к базилике в честь Павла из Тарса? Связь тут скорее косвенная, но от этого не менее значимая. Как раз в этой базилике когда-то под давлением Ватикана вынужден был отречься от своих взглядов и уйти с кафедры молодой аббат, воспринимавший "церковь как демократическую ячейку общества, обращенную к социальной проблематике" и обвиненный в "регулярном непослушании". Аббата звали Джованни Баттиста Францони, он был одним из многих представителей той самой "безгласной церкви", всегда сопутствовавшей истории католицизма. Миноритарная церковь, церковь меньшинства, иногда встречала терпимое к себе отношение, но чаще всего блокировалась ватиканской иерархией; ей никогда не удавалось одержать верх, и лишь с Альбино Лучани на короткий промежуток она смогла пробраться на престол Святого Петра.

Пьер Паоло Пазолини в своих "Корсарских записках" от 1975 года утверждал, что "церковь не может не быть реакционной: она не что иное, как часть власти; ей не остается ничего иного, кроме как принять авторитарные и формальные правила человеческого сосуществования". Или же, как написал 9 февраля 2007 года в газете "Ла Репубблика" католический историк Пьетро Скоппола, "есть народная религиозность, которая, пусть порой и в форме суеверия, консервирует глубинные запасы человечности и солидарности. Перед нами любопытный феномен добровольной позиции христианского образца, абсолютно чуждый в плане культуры и практики любой тенденции к гегемонии. Есть нравственные резервы и культурные учреждения, незаметные и подспудные, но прочно укорененные в социальной ткани и всегда распахнутые к диалогу и сотрудничеству… здесь уже церковь "молчания", страдающая от некой официальной эмаргинации, которой она подвержена, однако в ней и есть искомый источник альтернативного пути".

Все знают, кто был идеалом этой самой церкви "молчания": Франциск Ассизский, поборник мистического христианства, чьи "подрывные" убеждения оппонировали религии, понимаемой как институт. Франциск взбунтовался против отца, отказался от состояния, чтобы посвятить себя Богу и стать слугой самых обездоленных на земле. "Святой революционер", как уже упомянуто, вызывал подозрения в Риме. Его орден в XIII веке интегрировался в широкое движение пауперизма[46] осуждавшее коррупцию в рядах духовных лиц, вовлеченных в кровавые схватки за инвеституры и прочие материальные блага.

Франциск был первым, но не последним голосом-выразителем мистического христианства. Несколько лет спустя после его смерти (1226 год) другой францисканец, Якопоне да Тоди, создал самый прекрасный гимн-секвенцию Мадонне: Stabat Mater ("Скорбящая Мать"). Он примкнул к ордену в 1278 году в качестве брата-послушника, выбрав для себя ригористичное течение спиритуалов, или братьев-миноритов (fraticelli), в противоположность доминирующей фракции конвентуалов. Эти последние, опираясь на поддержку папы Бонифация VIII, пытались смягчить строгость францисканского устава. Бросая вызов законно установленной власти и отстаивая истинный дух францисканства, Якопоне отказался признать легитимность избрания этого понтифика, за что сперва был отлучен от церкви, потом приговорен к пожизненному тюремному заключению и брошен в темницу монастыря Сан-Фортунато в Тоди. На свободу он вышел только после смерти Бонифация в 1303 году.

Не избежал мести церкви и другой защитник идеалов пауперизма, еретик-монтаньяр (из горных районов Пьемонта), пропагандировавший равенство, бедность, избавление женщин от гнета, восстание против притеснений со стороны феодалов и церковного клира. Даже сегодня его имя порой всплывает в перепалках соперничающих пьемонтских движений. От Ивреи до Вальсезии на стенах иногда встречаются граффити: "Дольчин жив".

В 1291 году фра Дольчин Торниелли из города Новары присоединился к апостоликам ("апостольским братьям", одной из расцветших в тот период нищенствующих сект), ведомым Герардо Сегарелли. Это движение было подавлено церковью как еретическое, а сам Сегарелли сожжен на костре 18 июля 1300 года. Тогда руководство и принял на себя фра Дольчин. Проповедуя в окрестностях Тренто, он познакомился с юной Маргеритой Буонинсенья — красивейшей девушкой, как сообщают хронисты, — которая стала ему подругой и сопровождала его повсюду.

В 1304 году апостолики бежали в Вальсезию, где тогда назревал мятеж против бесчинств ленников; сторонники Дольчина объединились с восставшими, но против них была брошена внушительная армия епископов Новары и Вер-челли. Дольчинианцы, измотанные осадой и нехваткой продовольствия, сопротивлялись отчаянно, но в итоге были разбиты и взяты в плен в Святую неделю[47] 1307 года. Почти все захваченные пленники были казнены; фра Дольчин после краткого и поспешного судебного процесса был приговорен к смерти. Его провезли на телеге по улицам Верчелли, подвергая пыткам, раскаленными щипцами оторвали нос и пенис. Он вынес эти муки, не крича и не жалуясь. Потом его привязали к столбу и живьем сожгли на берегу реки Сезия.

Имя Дольчина стало легендарным. В 1907 году, в ознаменование шестисотой годовщины его страшной смерти, на вершине горы Массаро был воздвигнут двенадцатиметровый обелиск, на открытии которого присутствовали около десяти тысяч человек, преимущественно рабочие. В 1927 году, в начале фашистской эры, бригады чернорубашечников расстреляли его из орудий. Должно было пройти еще пятьдесят лет, чтобы в 1974 году чуть меньший по размеру монумент вернулся на прежнее место.

Итак, францисканство и его нищенствующие ответвления были усмирены Ватиканом; их революционный заряд сломлен силовыми методами. И все же антагонистическое, миноритарное течение католицизма полностью не исчезло. Католическое диссидентство столетиями существовало автономно и подпольно, развиваясь параллельно с ростом власти Рима. "Католики из катакомб" никогда не пропадали насовсем, пусть веками их присутствие и не было столь очевидным, ведь они жили в ожидании менее враждебных времен. Только в XX веке эта церковь обездоленных возродилась с новой силой, во многом благодаря Второму Ватиканскому собору.

Однако этому предшествовало появление дона Милани со своими постулатами ("Послушание не есть более добродетель") и утверждениями ("Я требую права сказать, что и бедняки могут и должны бороться с богачами"). Его зачислили в категорию так называемых католико-коммунистов и судили за апологию преступления (он отстаивал сознательный отказ от несения воинской службы). Он умер прежде, чем был вынесен вердикт.

Второй Ватиканский собор (1962–1965) открыл новый период в истории церкви. Это был реванш прогрессистов, выразивший необходимость отказа от вековых авторитарных традиций. В Латинской Америке многие приходские священники, последователи теологии освобождения, симпатизировали марксистской борьбе. В Европе возникли координирующие организации "священников-рабочих". В Италии расцвели низовые христианские приходы. В рамках этого разнородного и разностороннего движения функционировала община Сан-Паоло, сложившаяся в конце шестидесятых годов; предстоятелем ее и стал дон Джованни Баттиста Францони.

Пьер Паоло Пазолини писал о нем в 1974 году: "Ни одна проповедь дона Францони не обходится без того, чтобы, почерпнув условный тезис из Евангелия или Посланий апостола Павла, не обрушиться неумолимо на власть".

Его точка зрения против конкордата и войны во Вьетнаме, как и солидарность с участниками стачек и забастовок рабочих в 1969 году, обеспечила дону Францони неприкрытую враждебность Ватикана. Мало того: в июне 1973 года своим пастырским посланием "Земля Господа" он разоблачает тайный сговор ватиканских кругов со строительными спекулянтами в Риме. Немного погодя он складывает с себя полномочия аббата, но многие верующие не покидают его, прокладывая тем самым собственную дорогу к Богу — так рождается церковная община.

В 1974 году дон Францони заявляет, что выступает за свободное голосование католиков на референдуме по вопросу разводов. Большинством голосов (около 60 процентов) это право граждан было подтверждено. 27 апреля дон Амброджо Порку, прокуратор бенедиктинцев, уведомляет дона Францони о временном отстранении от должности a divinis, latae sententiae (божественной волей заранее вынесенное решение; терминология канонического права). Тот, в свою очередь, называет наказание незаконным; двести священников подписывают воззвание в его поддержку, генеральные викарии некоторых диоцезов тоже отправляют письма солидарности с опальным священником. Но на следующий день кардинал Уго Полетти выражает "полное согласие" с этим решением, — дон Францони смещен.

По случаю электоральной кампании 1976 года экс-аббат заявляет о намерении голосовать за компартию Италии. 2 августа того же года его официально лишают духовного сана — он становится мирянином, причем в специальном декрете кардинал Полетти мотивирует это тем "сильнейшим волнением, которое поведение дона Францони спровоцировало и продолжает вызывать в католической пастве"; его "повторяющимися актами неповиновения", а также отказом в течение двух лет после отстранения a divinis продемонстрировать "знаки искреннего раскаяния".

Ответ Францони лаконичен и сух: "В лоне церкви нас оттеснили на задний план, изгнали и подвергли подозрениям; мы вернемся туда во всей полноте должностей, титулов и полномочий, лишь когда церковь перестанет навязывать нам политический выбор, диктуя отказ от наших идей… Мы вновь станем частью церкви, мы одни, преследуемые священники, но приведем с собой товарищей, повстречавшихся за эти годы в битвах на фабриках и полях, в квартальных стычках и акциях солидарности с народами третьего мира. И когда в церкви мы сможем быть все вместе, во весь голос провозглашая наши политические взгляды, тогда и на нашей улице будет праздник".

В феврале 2007 года "настойчивый интервентизм итальянской Епископальной конференции", возглавляемой кардиналом Камилло Руини и ориентированной на противодействие проекту закона о правах сожительствующих вне брака пар (Dico) подтолкнул общину Сан-Паоло вмешаться в ситуацию и опубликовать открытое письмо к итальянской католической церкви (Possumus, Lettera aperta alia Chiesa cattolica italiana), "оппозиционное той линии, что проводится католической иерархией": "Мы убеждены, что ни одна церковь или религия не могут указывать гражданам и парламенту верную интерпретацию естественного закона. Впрочем, в таком русле римская церковь уже не раз противоречила самой себе в ходе исторического развития и может совершить эту ошибку сегодня. Ее миссия, плечом к плечу с церквами-сестрами, — возвещать Евангелие Христово… Будучи благочестивыми католиками и по соображениям теологического свойства, мы объявляем о нашем откровенном несогласии с позицией, занятой Епископальной конференцией, которая, по нашему мнению, далека от евангельских принципов".

Твердое сопротивление официальной политике церкви не изолировало общину Сан-Паоло. Напротив, противодействие наставлениям Ватикана в сфере брачных отношений фактически сплотило вокруг нее все базовые христианские ячейки. 20 марта 2007 года национальный секретариат христианских общин издает документ, который стоит прочесть хотя бы частично:

Долгие годы мы, как и многие другие, брали на себя обязательство отождествиться с человеческим шлаком, рыться на свалке человеческих отходов, произведенных "городом обычных семей". И там мы нашли зачатых на стороне и брошенных детей; несовершеннолетних матерей, демонизированных общественным мнением и погрузившихся в черную пучину одиночества; инвалидов, от которых все отвернулись; заключенных без родных и близких; гомосексуалистов без надежды на лучшее; пары, которым отказано в достоинстве только потому, что они не вписываются в общепринятую норму; детей, над которыми измываются их собственные родители; женщин, насилуемых за ширмой супружеского долга. Сегодняшние девочки-матери сами шествуют с гордо поднятой головой к повивальным бабкам или отказываются от детей ради чести семьи, их уже не принуждают к этому ни родители, ни священники на исповеди. Неполноценные люди перестали быть позором семьи, их больше не скрывают в училищах или приютах только потому, что на них будто бы отпечатался знак какого-то греха. Геи при свете дня проживают свою жизнь, а молодежи больше нет нужды лицемерно утаивать отношения друг с другом. И скрытое насилие в семье все чаще выходит на поверхность. Необходимо опять раскрыть пути к всепланетарной открытости семьи, насыщенной евангельской историей, к опыту молодых поколений и новых социальных организмов, не замалчивая пределы, издержки и опасности любой устремленности к новому, но отвергая любую демонизацию этого процесса, ибо мы полагаем, что в подобной открытости и содержится залог спасения человеческой семьи и института брака.

У низовых ячеек есть и другой видный глашатай — дон Энцо Мацци, основавший общину Изолотто в одном из кварталов на юго-западной периферии Флоренции. Этот квартал возник в ноябре 1954 года, когда в ходе реализации государственной программы расселения очередников первая тысяча ключей от квартир была вручена жителям вновь спроектированного города-сателлита тосканской столицы: в нем были народные дома, необходимая инфраструктура, церквушка и приход. Именно здесь в конце 60-х годов и сложилась община дона Мацци. "Беспрекословное подчинение католической иерархии означает почти всегда игнорирование глубинных, истинно евангелических требований народных масс", — провозгласил он.

Под этим призывом подписывается еще один "неудобный" священник — дон Франко Барберо, учредитель базового христианского сообщества в Пинероло, что в Пьемонте. 25 января 2003 года "падре, благословляющий гомосексуальные пары", лишен духовного статуса распоряжением Конгрегации доктрины веры, тогдашним префектом-председателем которой был кардинал Йозеф Ратцингер. Неудовольствие Римской церкви вызвали не только свершаемые им бракосочетания среди людей нетрадиционной сексуальной ориентации, но и его сочинения (более двадцати христологических текстов), в которых дон Франко утверждает, в частности, что догмат о непогрешимости папы — это не более чем идеологический постулат, не имеющий соответствующего подтверждения в Библии; лишение женщин допуска к священнослужению — это плод мачизма и сексистских воззрений Ватикана; непорочное рождение Иисуса у Марии — это легендарное измышление, поскольку у Христа были братья и сестры из плоти и крови; целибат есть поразительный выбор, но решение о нем не может быть навязано автоматически; у гетеро- и гомосексуалистов должны быть равные права и возможности.

Сегодня около пяти миллионов итальянцев (12 процентов взрослого населения) вовлечены в обширную сеть католических ассоциаций. Целая армия верующих, периодически несогласная с официальной позицией церкви, наделенная чувством единения, принадлежности к определенному кругу и самостоятельностью, если не сказать критичностью, взглядов по отношению к Ватикану. Pax Christi ("Мир Христа"), "Мы есть Церковь", "Белая Роза" — вот лишь несколько примеров прогрессистских католических объединений, требующих церковного обновления. Движения различной природы, варьирующиеся по числу приверженцев и организации, — все они тем не менее сильно мотивированы на теологическом и социальном уровнях.

Другой достойный внимания пример — это, вероятно, Читтаделла, комплекс зданий в самом сердце Ассизи, задуманный как "перекресток и пространство праздничного общения, лаборатория слияния различий, образец твердого убеждения в том, что любая культура и любая религия — носительницы аутентичных ценностей". Духовные и светские лица Читтаделлы заняты тем, что стимулируют рефлексию и молитвенное созерцание, творческий диалог и диспуты со свидетелями века, нашими современниками: художниками, режиссерами, учеными, теологами, психологами, философами — всеми, кто отстаивает честь и достоинство человека.

В сентябре 1961 года Пазолини, принимавший участие в одном из этих собраний, был приглашен погостить там пару дней. В своей комнате он, как и все посетители, обнаружил экземпляр Евангелия. Поначалу Пазолини заподозрил в этом хитроумную провокацию дона Росси и его волонтеров, пусть даже он и приехал в Ассизи для того, чтобы обсудить фильм об Иисусе. Название его будущей киноленты — "Евангелие от Матфея" — пришло в голову Пазолини как раз в эти часы. В "Правилах иллюзии" режиссер вспоминал:

Инстинктивно я протянул руку к ночному столику и взял лежавшее на нем издание всех четырех Евангелий, эта книга была в каждом номере. Само собой, я принялся читать с самого начала, то есть с Евангелия от Матфея. С первой до последней страницы я не мог оторваться, очень хорошо это помню; с радостью я укрылся в них от грохота и криков ликующего за окном города. В итоге, вернув книгу на прежнее место, я обнаружил, что не успели утихнуть гуляния и смолкнуть колокола в честь отъезда странствующего папы [папа Ронкалли находился там тогда с визитом], а я уже прочел целиком тот суровый, но нежный и хрупкий, такой иудейский по характеру и яростный текст апостола Матфея. Идея фильма на евангельские сюжеты не раз у меня возникала, но окончательно она оформилась в тот день, в те мгновения.

Эта "церковь пограничья", близкая сирым и убогим, открытая дискуссиям и далекая от власти Римской курии, нашла незаурядного представителя в лице дона Луиджи Чиотти, священника, рукоположенного в 1972 году кардиналом Микеле Пеллегрино, поручившим ему в качестве епархии улицы городов и селений. Точкой отсчета общественной деятельности дона Чиотти стал 1966 год, когда была создана "Группа Авеля", помогавшая заключенным тюрем для несовершеннолетних преступников и жертвам наркотической зависимости. В 1982 году дон Чиотти способствует образованию CNCA (Coordinamento nazionale delle comunita’ di accoglienza) — структуры, объединяющей 260 благотворительных и правозащитных организаций, которые действуют во всех социально неблагополучных сферах, борются против любых видов эмаргинации и маргинализации, строго придерживаясь принципа "светскости и плюрализма". В 1995 году он основывает сеть ассоциаций Libera (букв. "Свободная"), призванных бороться с мафией и распределяющих на благо общества конфискованное у боссов преступного мира имущество. Но даже ему не удалось избежать трений с государственными органами и церковью. Почему? "Потому что до тех пор, пока ты помогаешь попавшим в переплет, ты молодец, — признался он Марко Полити, автору книги "Возвращение Бога". — Однако стоит тебе начать задавать вопросы или обличать несправедливость, вот тогда ты и превращаешься в помеху".

Католицизм как христианская конфессия может гордиться богатейшим опытом евангельских инициатив, которые не всем знакомы и проявляются только спорадически. Я ограничился лишь несколькими именами, в реальности их бессчетное множество. От великого теолога (диссидента) Ханса Кюнга до кардинала Карло Мария Мартини, от священников в латиноамериканских фавелах до настоятелей приходов в Южной Италии, противостоящих мафии, каморре и ндрангете.

Даже если папа Альбино Лучани был преданным и послушным слугой церкви, уже первые его поступки и постановления со всей очевидностью показали, к чему склонялась его душа, кто и что вызывали его симпатии и какой была бы направленность его понтификата, если бы обстоятельства (или люди) позволили ему сосредоточиться на своем служении. Возможно, Альбино Лучани был убит, а может, и нет. Так или иначе, несомненно одно: отмеренные ему короткие дни понтификата были мучительным осознанием пропасти, разделявшей Евангелие и должность, всем своим весом обрушившуюся на его плечи. Завершились чествования, и он оказался в полном одиночестве в необъятных покоях Ватикана, окруженный хитросплетениями интересов и интриг курии, не имеющей с ним ничего общего, более того, порой неприкрыто враждебной его намерениям и чистоте веры. Отныне он был замкнут в дворцовых стенах, отделен этим заслоном от надежд, чаяний и стремлений множества христианских общин, ведомых простыми священниками. Архиепископ Генуи Джузеппе Сири в частной беседе поведал, что причину смерти папы Лучани стоит, вероятно, искать в его излишней эмоциональности, в том лихорадочном возбуждении, которое не покидало его ни на минуту со дня избрания на престол.

Можно также предположить, что убила его безотчетная, глубокая скорбь — синдром, в просторечии называемый "разрывом сердца". То, что он был так резко доведен до кульминации ядом, — это не более чем гипотеза, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть, ни исключить ее.