Секреты Ватикана

XIII. 16 октября 1943 года

Места всегда хранят воспоминания о важнейших событиях, подмостками и фоном для которых они становились. Необходимо уметь настраивать свой взгляд, приспосабливать его, ухватывать знаки и подсказки, будить память, активируя ее резервы, прочитывать подходящие слова и соответствующие фразы. Например, те, что открывают нам трагически-прекрасное повествование Джакомо Дебенедетти о фатальной для Рима, для проживающих в нем евреев и для самого Ватикана дате: 16 октября 1943 года, которую я и выбрал в качестве заглавия. В память (in memoriam).

Пятничным вечером 15 октября в бывшем римском гетто была замечена одетая во все черное женщина, растрепанная, неряшливая, насквозь вымокшая под дождем. Ей не удавалось ничего вымолвить внятно: от волнения в горле вставал ком, перехватывало дыхание, а слюна текла по подбородку. Она прибежала из Трастевере так быстро, как смогла. Чуть ранее, прислуживая одной синьоре, она увидела жену карабинера, и та ей сказала, что ее муж, карабинер, повстречал немца, державшего в руке список из двухсот еврейских фамилий: их намеревались вывезти куда-то вместе с семьями… Взволнованной, перепуганной женщине без труда удалось собрать вокруг себя большую группу евреев и предупредить их об опасности. Но ей никто не поверил, все только над ней посмеялись…

Женщину звали Челесте. Она была бедна, одета в лохмотья; в ее семье, как сплетничали повсюду, все были слегка тронутыми на голову. И потом, она была слишком возбуждена, кричала, плакала, притягивала к себе детишек, закрывала их ладонями, будто пытаясь уберечь, — жест был чересчур патетичен. Однако же именно там, всего через несколько часов, это странное пророчество полубезумной женщины исполнилось самым чудовищным образом.

Это место — площадь, несколько искривленная, неправильных очертаний, столетиями сохраняющая свой первозданный вид, располагается на перекрестке улиц Каталана и Сант-Анджело-ин-Пескерия. Позади — мощные аркады театра Марцелла, напротив — Темпьо Маджоре, огромная синагога римских евреев. Сбоку — полукруглая арка, одно из немногих зримых свидетельств когда-то существовавшего здесь портика Октавии, грандиозного сооружения, воздвигнутого императором Августом в честь своей сестры. От него сейчас остались лишь несколько разбросанных по городу фрагментов да пара-тройка обрубленных, изуродованных колонн из почти трехсот, некогда его украшавших.

Туда, на эту самую площадь, утром в субботу 16 октября 1943 года немцы подогнали грузовики, куда, подталкивая прикладами, погрузили кричавших и плакавших жителей гетто Рима. Мраморная табличка и сегодня напоминает нам об этом, но ее одной совершенно недостаточно, чтобы воскресить в памяти картину этого злодеяния. Стены Рима увешаны мемориальными табличками, поэтому нужно обладать большими знаниями, чтобы расшифровать и осознать истинный смысл каждой из них, и особенно этой.

Предпосылкой описанных событий стал инцидент, произошедший дней через двадцать после подписанного Италией 8 сентября 1943 года перемирия с союзниками. В конце месяца майор СС Герберт Капплер созвал глав еврейской общины, приказав им за тридцать шесть часов собрать и передать ему полцентнера золота, угрожая при этом многим из них депортацией в лагеря. К сбору приступили на заре 27 сентября. Счетовод протоколировал сдаваемые вещи, три ювелира-еврея проверяли качество металла.

В первые часы сбор шел с таким трудом и так медленно, что решили обратиться за помощью к Ватикану. В 16:00 был получен ответ: Ватикан готов выделить бессрочный беспроцентный заем. В итоге он не потребовался, поскольку в обозначенные сроки пятьсот килограммов и даже с излишком были полностью готовы. С передачей золота каждый еврей надеялся, что обеспечил себе нечто вроде страхования жизни, здоровья и безопасности. Откуда им было знать, что эти злосчастные полцентнера были лишь предлогом, точнее трагической насмешкой, в чем разобрались уже на исходе войны, когда золото римских евреев обнаружили в Берлине внутри так и нераспечатанных ящиков.

В субботу 16 октября в 05:30 утра, под льющим как из ведра дождем 370 эсэсовцев, которые иногда во второстепенных вопросах пользовались помощью чернорубашечников, окружили гетто. Начались облавы и прочесывание местности — дом за домом. Кто-то спал или был болен, другие кормили младенцев или готовились праздновать шабат, — солдаты безжалостно согнали всех на улицу, ударяя прикладами автоматов замешкавшихся и выкрикивая те самые немецкие слова, которые все, включая детей, уже выучили наизусть: Schnell, Raus, Jude, Achtung, Kaputt[105]. Грузовики были аккуратно выстроены в одну линию, капотом в направлении Тибра, что облегчало колонне выезд. Пленников разместили в военном колледже при палаццо Сальвиати, на виа делла Лунгара. Машины сделали немало поездок туда-обратно до тех пор, пока в гетто не смолкли последние голоса и весь район не погрузился в безмолвие печального осеннего дня: гул дождя, ударяемая ветром о косяк дверь, какая-то тряпка в луже посреди дороги.

По этому случаю в Рим было направлено еще одно подразделение СС. Со зловещей наивностью вновь прибывшие попросили у руководства разрешения промаршировать по площади Святого Петра, а поскольку это требовало всего лишь минимального отклонения от заданного маршрута, их просьба была удовлетворена. Грузовики, забитые под завязку плачущими, вопящими, молящимися людьми, пересекли границу Италии и государства Ватикан (отмеченную на земле серией каменных плит). Это обстоятельство позволило в дальнейшем послу Третьего рейха при Святом престоле Эрнсту фон Вайцзеккеру написать в Берлин, что акция была осуществлена "почти под окнами папы". Справедливости ради отмечу, что была предпринята попытка контакта: Пий XII повелел госсекретарю Луиджи Мальоне вызвать на ковер немецкого посла, Мальоне потребовал от дипломата вмешаться, чтобы депортации прекратились. В противном случае, добавил он, Ватикан будет протестовать. Описание этой истории имеется в ватиканских документах, но отсутствует в германских архивах.

Несколько десятков человек отпустили после того, как выяснилось, что они не являются евреями. Одну беременную женщину — у нее начались схватки — оттащили рожать в соседний двор. Новорожденный младенец сразу же попал под арест. В ночь с воскресенья 17-го на понедельник 18 октября заключенные были выстроены в колонны и перемещены на станцию Ти-буртина, где их посадили в пломбированные вагоны для перевозки скота. Через неделю путешествия в нечеловеческих условиях — теснота, духота, смрад, мучения — они были доставлены в пункт назначения, лагерь массового уничтожения Аушвиц.

25 октября 1943 года ежедневная газета "Оссерваторе Романо" опубликовала крайне хвалебную статью о папе: "С усилением зла вокруг нас как никогда эффективным стало осуществление понтификом универсальной миссии пастырского милосердия, которое не остановит ни один национальный, религиозный или племенной конфликт". Эксперты по дипломатическим формулировкам без труда смогли распознать в специфическом понятии "племя, род" (stripe) намек на трагический еврейский вопрос. В этом прекрасно отдавал себе отчет германский посол фон Вайцзеккер, выславший переведенную статью в Берлин и присовокупивший к ней письмо с комментариями: "Папа, хоть и подвергаемый давлению со всех сторон, не позволил себе демонстративную критику депортации евреев из Рима… мало кто воспримет текст в качестве аллюзии, пусть и весьма неопределенной, на тему евреев". И чуть ниже: "Можно сказать, что данная проблема, столь неприятная в свете германо-ватиканских отношений, разрешена".

С римскими евреями тоже все было разрешено быстро: их ликвидировали. Не случайно монсиньор Монтини сделал пометку в своем дневнике: "Эти евреи больше не вернутся в свои дома". В течение нескольких дней после прибытия в Аушвиц почти все эти люди погибли. Некоторые скончались еще в пути.

В 1963 году в Берлине был представлен текст пьесы Рольфа Хоххута под названием Dеr Stellvertreter ("Викарий"). Поставленная на сценах Лондона и Нью-Йорка, в Риме эта пьеса была запрещена из-за того, что она оскорбляла главу иностранного государства. Но актеры Джан Мария Волонте и Карло Чекки сумели организовать тайное представление. Пьеса недвусмысленно возлагала на понтифика ответственность за равнодушие к разоблачениям того, что реально творилось в лагерях смерти. Папа Пачелли обвинялся и в том, что преспокойно увязал свое поведение с соображениями финансовых выгод. Одной из самых острых сцен пьесы стала та, в которой Курт Герштайн, исторический персонаж, свидетель геноцида и уничтожения людей в газовых камерах, в своем монологе вопрошает небеса и обращает к ним мольбу, стоя на месте "зачистки" еврейского населения Рима.

Драма, непритязательная с художественной точки зрения и кое-где исторически необоснованная, заслужила внимание тем, что буквально взорвала и вывела на первый план замалчивавшуюся ситуацию: линию поведения Пия XII в связи с холокостом. Проблематика комплексная и непростая, по ней имеется большая библиография, но архивы Святого престола прочно закрыты от пытливых взглядов исследователей, и Ватикан не расположен что-либо менять.

Рассказ о том, что произошло в тот период, мог бы показаться сценарием шпионского фильма, если бы речь не шла о трагедии целого народа и всего человечества в целом.

В июле 1942 года в Швейцарию пришли первые правдивые вести о нацистском плане по истреблению евреев, впрочем, уже предвосхищенном книгой Гитлера "Майн кампф", изданной в 1925 году. Во время визита в Цюрих немецкий промышленник Эдуард Шульте, глава правления горнорудной компании, одного из лидеров немецкой промышленности, поддерживавший дружеские контакты с руководством Третьего рейха, сообщил своему другу Исидору Коппельману, что штаб-квартира фюрера составила проект по депортации всех европейских евреев на восточные территории, где их планировалось массово уничтожить синильной кислотой. Коппельман тотчас же поставил об этом в известность Беньямина Сагаловича, работавшего в Союзе еврейских общин Швейцарии. Сагалович посчитал этот слух страшной угрозой и проинформировал Герхарда Ригнера, управлявшего в ту эпоху женевским офисом Всемирного еврейского конгресса.

Они встретились и попробовали свести воедино все имевшиеся сведения с обрывками новостей, полученных от различных более-менее непосредственных свидетелей. Гипотеза о провокации была забракована, а информация признана, по сути, верной, к тому же исходила она в этот раз из надежного источника: убежденного противника нацизма, немца по национальности, а не еврея. Многое в чудовищном плане совпадало и с пассажами из проигнорированного многими литературного труда Гитлера, но именно там будущий диктатор недвусмысленно декларировал программу уничтожения. Еще более убедительным знаком стала волна арестов и облав, проведенная в мрачном июле 1942 года во всех крупных городах, оккупированных нацистами.

Проконсультировавшись с дирекцией конгресса в Нью-Йорке, 8 августа Ригнер попросил аудиенции у американского вице-консула в Женеве, чтобы, в свою очередь, сообщить ему о полученных сведениях. Разговор был долгим и детальным. Новости были многократно взвешены и изучены вдоль и поперек. Результатом встречи стала телеграмма, отправленная в Госдепартамент США в Вашингтон. Аналогичный визит с точно таким же исходом Ригнер нанес и в британское консульство. Финал оказался трагическим: никто, ни в Вашингтоне, ни в Лондоне, не воспринял всерьез это дело. В Лондоне один из чиновников, прочитавших доклад, сделал пометку на полях: "Безумные слухи, распускаемые евреями из страха".

Только 28 августа рапорт Ригнера попал в руки раввину Стефану Вайзу, президенту Всемирного еврейского конгресса в Нью-Йорке, известившему об этом судью Верховного суда Феликса Франкфуртера, влиятельного члена американской еврейской общины. Тот переправил информацию в Белый дом, в президентскую администрацию.

Между тем тревожные новости добрались до Ватикана и Красного Креста. Обе структуры ответили уклончиво, заявив, что у них нет возможности проверить достоверность полученной информации. Лишь к 17 декабря, когда всплыли и другие детали, многочисленные союзные правительства опубликовали в Вашингтоне, Лондоне и Москве декларацию по так называемому "окончательному решению еврейского вопроса": "Доклады не оставляют сомнений в том факте, что германские власти приводят в исполнение много раз подтвержденное самим Гитлером намерение истребить еврейское население Европы".

Последовали душераздирающие подробности: "Со всех оккупированных территорий евреев в совершенно гнусной атмосфере ужаса и жестокости депортируют в Восточную Европу… тех, кто пригоден к труду, обрекают на медленную смерть в лагерях. Больных бросают умирать от холода и голода либо убивают в ходе массовых экзекуций и казней. Число жертв этих кровавых зверств достигает многих сотен тысяч человек".

В реальности к тому моменту количество жертв уже перевалило за два миллиона. Документ имеет большую историческую ценность, поскольку с декабря 1942 году никто из тех, на кого была возложена политическая ответственность, уже не мог игнорировать факт геноцида евреев.

Как отреагировал Ватикан? Святой престол не подписал декларацию, где поставили свои подписи главы одиннадцати правительств плюс подпись де Голля от лица Французского комитета национального освобождения (ФКНО). Неделю спустя, то есть накануне Рождества, папа Пачелли выступил с радиообращением, где затрагивались и некоторые политические темы. Например, осуждался коммунизм (но не нацизм), вспоминались жертвы войны и бомбардировок, солдаты, павшие на всех фронтах, беженцы и эмигранты; звучал призыв к еще большему единению людей с Господом, к слиянию с Ним, а в заключение подчеркивалось: "Этим пожеланием человечество обязано сотням тысяч человек, которые, не будучи в чем-либо виновными, только по причинам национального или расового происхождения обречены на смерть или прогрессирующее угасание".

"Призыв" был ответом папы на заявление союзных правительств, где упоминался геноцид и использовались такие громкие слова, как "еврей", "ужас", "резня", "варварство" и "зверства". Фразы Пия XII, сформулированные холодным дипломатическим языком, прозвучали ясно и конкретно для посвященных, но остались загадкой для простых верующих. Папа Пачелли уже все знал. В своей книге "Пий XII, человек на троне Святого Петра" Андреа Торниелли приводит свидетельство одного из приближенных Пия, который застал папу "плачущим, точно мальчишка", настолько сильным было его потрясение. Однако он не отреагировал должным образом. Именно мотивы этой инерции спровоцировали не утихающую годами полемику и расследования специалистов.

Безусловно, немалое влияние на папу оказывала многовековая традиция антииудаизма: "подлые евреи", поминаемые в литургии как народ-богоубийца, посмевший поднять руку на Христа. Ему хорошо были знакомы слова апостола Матфея (большинство экзегетов полагает, что они подложны): "И ответил весь народ: кровь Его падет на нас и детей наших", которые стали клеймом, позорной меткой еврейского народа на многие столетия. Даже если отвлечься от крайней свирепости этих репрессий, евреи рассматривались христианским обществом как существа низшего порядка, коварные и ненадежные, заслуживавшие того, чтобы быть по меньшей мере вытесненными из рамок социума, маргинализированными. В 1555 папа Павел VI запер евреев в гетто, созданные во всех уголках государства, и обязал их носить в качестве опознавательного знака головной убор желтого цвета. Католический теолог-диссидент Ханс Кюнг писал об этом вопросе так: "Антисемитский расизм, достигший кульминационной точки в терроре холокоста, никогда не стал бы возможным, если бы ему не предшествовала двухтысячелетняя история антииудаизма христианской церкви".

Сохранилось множество документов, указывающих на существование этого типа ментальности. Письмо разоблачительной тональности принадлежит перу апостолического легата Анджело Джузеппе Ронкалли, будущего папы Иоанна XXIII, — оно было отправлено им из Стамбула кардиналу Луиджи Мальоне, государственному секретарю Ватикана:

В продолжение моего преданного донесения Вам от 20 августа сего года № 4332 направляю Вам ряд других вопросов, поставленных передо мной с целью содействия делу израильтян. Один из них сводится к пожеланию вмешательства Святого престола, дабы был облегчен исход многочисленных евреев с итальянской территории… Признаюсь Вам, что подобное сопровождение Святым престолом евреев в Палестину, почти вплоть до воссоздания ими еврейского царства, а сперва помощь им в отъезде из Италии, несколько смущает меня. То, что делают их соотечественники или друзья из мира политики, вполне объяснимо. Но мне не кажется верным, чтобы именно простая и благородная миссия сострадания и милосердия Святого престола создавала повод (или видимость его) считать, что такого рода начальное и косвенное сотрудничество означает поддержку реализации мессианской мечты, более того, в этом есть элемент дурновкусия… К тому же понятно, что возрождение иудейского царства Израиль — это не более чем утопия…

Монсиньор Ронкалли написал это письмо 4 сентября 1943 года. Через четыре дня "разразилось" перемирие, немцы оккупировали Италию, устроив там, как и в остальной Европе, охоту на евреев. И даже Ронкалли, невзирая на свои выдающиеся религиозные качества и гуманизм, не раз проявленный им впоследствии, был восприимчив к той атмосфере, в которой его воспитали. Красноречивым эпизодом, наглядно продемонстрировавшим царившие настроения, стала аудиенция папы Пия X, любезно предоставленная Теодору Герцлю, основателю сионизма. Перед своим избранием папа Сарто был патриархом Венеции — пост, который сам Ронкалли займет немного позже. Он был человеком добродушным, мягким и кротким, но настолько политически несгибаемым, что, к примеру, католиков-либералов называл "волками в овечьей шкуре".

26 января 1904 года понтифик принял у себя Герцля, и уже сам факт, что он согласился встретиться с человеком, боровшимся за то, чтобы евреи обрели родину в Палестине, показался многим знаком ободряющего благоволения. Однако едва Герцль попросил о поддержке своих усилий, Пий X воспротивился этому и отказал максимально четко. Сам Герцль опишет реакцию папы в своем дневнике так: "Мы не сумеем воспрепятствовать евреям отправиться в Иерусалим, но никогда не сможем поощрить это… Евреи не признали Господа нашего, значит, мы не признаем еврейский народ". И еще папа постарался подобрать убедительную теологическую мотивацию: "Конечно, мы молимся за них, дабы их дух обрел путь к свету. Именно сегодня Церковь отмечает день всех тех, кто не верил, но чудесным образом обратился к вере, словно апостол Павел на улице Дамаска. Следовательно, если вы, надумаете уехать в Палестину и поселить там ваш народ, то мы с церквями и священнослужителями всегда готовы крестить вас всех".

Папа Сарто затронул тут деликатнейший пункт о крещении, ритуале инициации, фундаменте всего христианского существования, преддверии к жизни Духа. В Доме оглашенных (Casa dei catecumeni), основанном Павлом III в 1543 году, праздновались все случаи обращения евреев в католичество, осененные крещением. Нередко случалось и так, что еврейских младенцев крестили обманом, не имея на то дозволения их родителей. Однако церковь считала таинство, пусть даже свершенное путем мошенничества или человеком светским, столь же законным, как и обычное: главное, чтобы была произнесена ритуальная формула, а ребенка окропили святой водой. С этого момента он не мог больше оставаться с родителями, если они, в свою очередь, не переходили в католицизм.

Необратимость освящения спровоцировала драматические коллизии в послевоенные годы, когда стало известно, что еврейские дети, укрытые от нацистов в монастырях, были там же и крещены: возникала щекотливая проблема их религиозной принадлежности. 20 октября 1946 года Сант-Уффицио переслал апостолическому нунцию Анджело Ронкалли документ следующего содержания:

По поводу иудейских детей, которые во время немецкой оккупации были вверены попечению католических институтов и семей и чьего возвращения требуют ныне еврейские организации, Конгрегация вероучения Сант-Уффицио приняла решение, резюмируемое так: 1. Избегать по возможности письменных ответов иудейским властям и ограничиваться устными. 2. Каждый раз, когда потребуется ответить, нужно говорить, что церковь должна провести свои изыскания, чтобы изучить каждый отдельный случай. 3. Крещеные дети не могут быть доверены иным институтам, если те не гарантируют для них христианского образования. 4. Лишившиеся родителей дети, о которых заботится церковь, не должны быть ею оставлены на произвол судьбы или переданы людям, не имеющим на них никаких прав, хотя бы до достижения ими совершеннолетия. Разумеется, речь идет о некрещеных детях. 5. Если дети были вверены церкви их родителями, а сейчас те заявляют о своих требованиях, то их следует возвратить, при этом допускается, чтобы они не были крещены. Просим принять во внимание, что данное решение Конгрегации Сант-Уффицио одобрено Святым Отцом.

Директива Сант-Уффицио, с учетом привычной бюрократической казуистики, по сути, устанавливала, что крещеные еврейские дети не должны возвращаться к своим родителям. Если те, конечно, были все еще живы. Документ, увидевший свет только в 2004 году, был найден в архивах церкви Франции и сразу же вызвал яростные дебаты. Один из наиболее примечательных аспектов ситуации заключался в том, что адресатом являлся тот самый Анджело Ронкалли, который, будучи дипломатом среднего звена в Стамбуле, тогда был назначен нунцием (то есть послом) в Париже по распоряжению Пия XII.

Причем изменился не только ранг Ронкалли, но и его умонастроения. Холокост тяжким грузом лег ему на сердце, так, будто он принял на себя вес всего того омерзительного страха. В Париже в 1946 году будущий папа повстречал верховного раввина Палестины Ицхака Герцога. Их общение протекало в дружеском тоне, а центральным пунктом дискуссии стало именно возвращение еврейских детей, спасенных от смерти в католических приютах и монастырях. В письме от 19 июля Ронкалли дозволяет "пользоваться его авторитетом в заинтересованных учреждениях, дабы каждый раз, когда об этом будет надлежащее уведомление, эти дети могли вернуться в среду своего происхождения". В общем, он явно оппонирует тому, что в те же годы предписывало распоряжение Сант-Уффицио.

Пройдет еще порядочно времени, прежде чем вся эта история обретет соответствующее ее размаху и значению продолжение. Еще в 1953 году, как сообщает историк церкви Джованни Микколи, рецидив драмы произошел во Франции в связи с судьбой двух еврейских детей, которых надежно спрятали в приюте Гренобля в годы нацистской оккупации. Речь идет о знаменитом деле Finally ("Наконец-то").

Директор института, по чьей инициативе они были крещены, отказывалась передать их родной тете, проживающей в Израиле. Пока в судах различных инстанций длилось разбирательство (без малого семь лет), кардинал, заинтересованный в скорейшем разрешении проблемы, запросил мнение Сант-Уффицио. 23 января 1953 года из Рима был получен ответ, в котором подтверждался "незыблемый долг церкви защищать свободный выбор этих детей, принадлежащих к ее лону по праву крещения". В письме предлагалось также "сопротивляться в разумных пределах постановлению о возврате детей, используя, в зависимости от обстановки, все средства, которые затормозили бы исполнение судебного решения, нарушающего права вышеназванных лиц".

Мучительная тяжба, вспоминает Микколи, завершилась возвращением детей к родственникам, во многом благодаря вмешательству влиятельных иерархов французской католической церкви. Такие же коллизии выпали и на долю будущего франко-израильского историка Шауля Фридлендера, тоже прятавшегося в католическом благотворительном учреждении в период немецкой оккупации. Но в его случае один монах-иезуит, увидев колебания мальчика, убедил его вернуться к религии предков. В подобных обстоятельствах сталкиваются два права: естественное и то, что проистекает из свершенного таинства. Однако таинство несет элемент обязательности только для тех, кто воспринимает его таковым, в то время как естественное, природное право непреложно в силу объективности. Поэтому поражает, что даже после всех перемен, о которых я еще расскажу, находятся некоторые католические писатели, продолжающие настаивать на том, что церковь — "пленница". Процитируем одного из них, видного католического автора Витторио Мессори: "Акт крещения, проведенный надлежащим образом, делает человека христианином ex potere operate[106] и принадлежность к церкви обретает неизбывность, поскольку она, воспринимая себя духовной матерью детям своим, никогда не бросит того, кто посредством таинства навеки вошел в ее семью".

В этих многочисленных конфликтах друг другу противоречат не только две системы права, но и две, скажем так, функциональные установки. Причем ровно такие же, как и те, которые различными эпизодами стремится проиллюстрировать эта книга. С одной стороны церковь, то есть священники и верующие, открытые процессу взаимопонимания, состраданию, евангельскому духу. С другой — Святой престол, Ватикан, чьи решения тесно переплетены с соображениями политико-дипломатического свойства. Здесь и спрятана сердцевина того самого противоречия, по поводу которого дискутируют вот уже полвека. Перед нами (если вновь обратиться к теме этой главы) надлом, внешне необъяснимый контраст между помощью, оказанной беглецам монастырями и иными католическими учреждениями, и ледяным молчанием или как минимум последовательной и затянувшейся осмотрительностью Ватикана.

13 июня 1960 года Ронкалли, уже взошедший на папский престол под именем Иоанна XXIII, принял у себя историка Жюля Исаака совместно с другими интеллектуалами, составившего знаменитые "10 пунктов Зеелисберга", с помощью которых после трагедии холокоста предпринималась попытка вновь завязать диалог между христианами и евреями. Встреча Исаака с предшественником Ронкалли, папой Пием XII, состоявшаяся 16 октября 1949 года, прошла очень плохо, несмотря на то что, по любопытному совпадению, она пришлась на шестилетнюю годовщину депортации евреев из Рима. Когда историк протянул понтифику папку с документом, Пий XII сухо сказал: "Положите ее вон на тот стол".

Атмосфера встречи с Иоанном XXIII была кардинально иной. Папа не просто охотно принял документ, но в ответ на вопрос Исаака, чья семья была убита в Освенциме ("Могу ли я хотя бы надеяться?"), ответил: Vous avez droit a’ plus que de I’espoir, то есть "У вас есть право [Ронкалли воспользовался именно этим словом] больше чем на надежду". Между тем запись в дневнике самого папы Ронкалли о визите ученого лаконична, в ней всего пять слов: "Интересный еврей профессор Жюль Исаак".

Папа Ронкалли скончался 3 июня 1963 года, Жюль Исаак — три месяца спустя. Ни один, ни второй не дожили до дня обнародования энциклики Nostra aetate, в основе которой лежали и результаты их встречи. Декларация II Ватиканского собора от 1965 года в пункте 4 гласила:

Исследуя тайну церкви, сей Священный собор памятует об узах, духовно соединяющих народ Нового Завета с потомством Авраама. Ибо Церковь Христова признает, что начатки ее веры и избрания обнаруживаются, по спасительной тайне Божией, уже у патриархов, Моисея и пророков. Она исповедует, что на всех верующих во Христа, сынов Авраама по вере, распространяется призвание этого патриарха и что спасение церкви таинственно предызображается исходом избранного народа из земли рабства. Поэтому церковь не может забыть, что она приняла откровение Ветхого Завета через народ, с которым Бог по Своему неизреченному милосердию соизволил заключить древний союз, и что она питается от корня благой оливы, к которой привиты были ветви дикой маслины, то есть языческие народы. Ибо церковь верует, что Христос, мир наш, примирил иудеев и язычников на кресте и из обоих сотворил в Себе одно. Церковь также всегда помнит о словах апостола Павла о сродниках его, "которым принадлежит усыновление, и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетования; их и отцы, и от них Христос по плоти" (Рим. 9, 4–5), Сын Девы Марии. Она помнит также, что в иудейском народе родились апостолы, опора и столпы церкви, как и большинство первых учеников, возвестивших миру Христово Евангелие. По свидетельству Священного Писания, Иерусалим не узнал времени своего посещения. Иудеи в большинстве своем не приняли Евангелия, а многие из них даже воспротивились его распространению. Тем не менее, согласно Апостолу, ради своих отцов иудеи доныне остаются любезными Богу, Чьи дары и призвание непреложны. Вместе с Пророками и с тем же Апостолом церковь ожидает дня, ведомого одному лишь Богу, когда все народы единогласно призовут Господа и будут служить Ему единодушно (ср. Соф. 3, 9). В силу того что столь велико духовное наследие, общее христианам и иудеям, Священный собор желает беречь и поощрять взаимопонимание между ними и уважение друг к другу, достигаемое прежде всего в библейских и богословских исследованиях и в братских беседах. Хотя иудейские власти и их приверженцы настояли на смерти Христа, однако то, что было совершено во время Его страстей, не может быть огульно вменено в вину ни всем жившим тогда иудеям, ни иудеям современным. Хотя церковь и есть новый Народ Божий, однако иудеев не следует представлять ни отверженными Богом, ни проклятыми, утверждая, будто бы это вытекает из Священного Писания. Поэтому в преподавании катехизиса и в проповеди слова Божия всем следует стараться не учить тому, что несообразно с истиной Евангелия и с духом Христовым. Кроме того, церковь, осуждающая всякие гонения на кого бы то ни было, памятуя об общем с иудеями наследии и движимая не политическими соображениями, но духовной любовью по Евангелию, сожалеет о ненависти, о гонениях и обо всех проявлениях антисемитизма, которые когда бы то ни было и кем бы то ни было направлялись против иудеев. Впрочем, как церковь всегда утверждала и утверждает, Христос по Своей безграничной любви добровольно принял страдания и смерть за грехи всех людей, чтобы все пришли ко спасению. Поэтому проповедующая церковь должна возвещать крест Христов как знамение всеобъемлющей Божией любви и как источник всякой благодати[107].

Эти проникновенные слова вызвали неслыханный доселе энтузиазм, взволновали и заставили многих питать надежду на лучшее; они же изменили поведение церкви или, по крайней мере, части ее служителей. Исчезала идущая из античности установка на ненависть к евреям, устранялась концепция о "народе-богоубийце" и отсылки к "подлым иудеям" в ритуальных формулах пасхальных литургий. Впервые и со всей торжественностью признавалось, что христианство родилось во чреве иудаизма. А Христос сам был евреем и оставался таковым вплоть до физической смерти на кресте. Энциклика вроде бы действительно ознаменовала новую эру в мучительных отношениях католиков и евреев, "старших братьев", как назовет их Иоанн Павел II при посещении римской синагоги в апреле 1986 года.

Нет никакого сомнения в том, что слова папы Пачелли были чересчур осторожными, а голос — слабым, поэтому он не смог воспрепятствовать стальной воле нацистов по истреблению неугодного им народа. Он сам вполне отчетливо осознавал вероятную неадекватность своих шагов чудовищности бушевавших в мире событий. В разгар войны, в октябре 1941 года, он задал нунцию Ронкалли вопрос, "не будет ли превратно истолковано его молчание по поводу деятельности нацистов".

Впрочем, для всех очевидно, с каким упорством и настойчивостью церковь способна выступать (даже сегодня), когда та или иная тема кажется ей важной в контексте духовной миссии и светских прерогатив. Отчего же Пий XII вел себя с таким, скажем так, "благоразумием"? Первой причиной, как уже было упомянуто, могли стать многовековые предрассудки и враждебность к евреям, интегрированные в процесс обучения в любой церковной семинарии.

Папа и большая часть курии пропитались этой культурой с младых лет, их воззрения на иудаизм были очень негативными: это вероучение воспринималось как матрица христианства, но выродившаяся, упадочная и разложившаяся. Старая религия категорически отказывалась признавать приоритет и непререкаемую истинность новой; иудаизм низводил Иисуса Христа, почитающегося католицизмом в качестве Спасителя человечества, до уровня любого из прочих библейских пророков. Видимо, нацистский антисемитизм в своей ранней фазе нащупал отдельные точки соприкосновения с католической ортодоксией. Разумеется, только в ракурсе ненависти к еврейскому народу. Речь, конечно же, не идет о газовых камерах.

Вторая причина заключалась в том, что масштаб уничтожения многие месяцы недооценивался, поскольку новости были обрывочными, а сам проект нацистов был настолько "новаторским", что звучал неправдоподобно. Слухи, постепенно просочившиеся в Ватикан, поначалу воспринимались как многократно преувеличенные и нелепые. Более того, как точно подметил Ренато Моро в монографии "Церковь и геноцид евреев", правые тоталитарные режимы в Италии, Испании, Германии и Хорватии (где "усташи" католика Анте Павелича замарали себя абсолютно дикими преступлениями) воспринимались Ватиканом с симпатией, ибо он верил (или желал верить),

что в их склонности к оккультизму, мистицизму и парарелигиозной сакральности рано или поздно найдется тот мостик, который приведет их к истинной вере.

Наконец, существовал и вечный конфликт с современностью, громко и скандально возвещенный еще в 1830 году папой Григорием XVI, публично утвердившим тезис о божественном происхождении папства и осудившим демократию, свободу слова и печати, равноправие людей. Одним словом, все отравленные плоды Просвещения, вырвавшие верующих из летаргических объятий привычки подчинения наставлениям церковной иерархии. В этой войне против "марша времен", которая поглотила затем и Пия IX, церковь была гораздо более озабочена свободой нравов, развязным англоамериканским модернизмом и просвещенческим мировосприятием светской Европы, чем сумеречной мистикой Третьего рейха.

Впоследствии стало ясно, что в Германии и католики начали испытывать на себе всю жесткость системы: верующих и священников преследовали, пытали, бросали в лагеря, сажали в тюрьмы, убивали. Не менее десяти тысяч священнослужителей были "допрошены" гестапо, десятки из них погибли. Раздавались многочисленные голоса протеста и призывы к папе услышать их, ведь жертвами Молоха уже становились не только евреи, но и собратья по вере. Но даже в этом случае Пий XII не посчитал нужным повлиять на ситуацию с должной энергией. Опираясь на единодушную поддержку курии, он полагал, что выбор недвусмысленной позиции или хотя бы такая попытка все только усложнит и увеличит риски. Приходилось учитывать возможную схизму немецкого католицизма, в среде которого были сильны патриотические и антисемитские настроения. К тому же нацистская Германия с неоспоримой стойкостью боролась против Советского Союза, преследовавшего церковь и исповедовавшего материалистический атеизм. Из двух зол — если признать, что в Риме полагали их таковыми, — Германия представляла собой, безусловно, меньшее.

Следующий момент, который необходимо принять во внимание, — это колоссальный объем просьб о помощи, поступавших в Ватикан ежедневно со всех концов света. Эти почти всегда отчаянные мольбы доносили до благополучного Ватикана эхо насилия, издевательств, нищеты, разрушений, надругательства над женщинами — всего того, что принесла с собой война. Каждый из этих голосов просил, даже требовал приоритетности в рассмотрении своей беды; в подобной оглушающей какофонии было сложно установить иерархию запросов. И в итоге ужасы холокоста, о точном размахе которого еще не было никаких сведений, смешались с сотнями других трагедий, порожденных страшным конфликтом, разрывавшим мир на мелкие кусочки.

Поведение Пия XII не изменилось даже после того, как осенью 1942 года стало понятно, что исход войны медленно, но верно склоняется в пользу союзников. Никаких перемен не случилось ни после вступления американцев в Рим 4 июня 1944 года, ни в 1938 году, когда правительством Муссолини был принят ряд расовых законов. После прихода союзных войск эти законы один за другим были отменены. Влиятельный падре-иезуит Пьетро Вентури Такки, в свое время немало потрудившийся над "примирением" папства и фашистского режима Муссолини, написал госсекретарю Мальоне, прося его поспособствовать упразднению лишь тех норм, что дискриминировали перешедших в католичество евреев, а прочие не затрагивать. В общем, рожденные евреями, а после обращенные могли считаться "арианами"[108].

Инерция Пия XII перед лицом нацистских зверств параллельно акцентирует внимание и на другом вопросе: а что же делали остальные, то есть союзные державы, сражавшиеся против гитлеровской Германии, и среди них в первую очередь Соединенные Штаты? Ответ известен: они делали мало или совсем ничего по меньшей мере вплоть до января 1944 года. Распоряжение Госдепартамента США требовало от американских консульств не выдавать въездные визы всем тем, чье присутствие на американской территории могло лечь тяжким грузом на плечи налогоплательщиков, соответствующих общественных служб и бизнеса. Ведение войны требовало от США чудовищного напряжения сил, но даже раздутому военно-промышленному комплексу не удавалось поглотить всю незанятую рабочую силу и снизить уровень безработицы.

Шаг за шагом новости о геноциде обретали подтверждение — и тогда эти инструкции были смягчены. К примеру, консулам поручалось уже не только оценивать профессиональные качества претендентов на въезд в страну, но и запрашивать поручительство американских родственников, гарантировавших им пищу и кров. Неадекватные действия в свете столь масштабной трагедии. Вероятно, в них нашел отражение и некоторый антисемитский настрой, наблюдавшийся в США. Президент Франклин Делано Рузвельт (занимавший этот пост с 1933 по 1945 год включительно) был в курсе такого положения вещей, поэтому, создавая комитет по координации действий правительства, приказал назвать его органом помощи "политическим эмигрантам" или "беженцам войны" (War Refugee Board), предпочтя избежать словосочетания "иммигранты еврейской национальности".

Когда в сентябре 1939 года разразилась война, ситуация ухудшилась (хотя, казалось, куда уж больше). Визовая квота, ранее слегка увеличенная, тут же уменьшилась по причине объективных трудностей, порожденных конфликтом, а также из-за боязни легального проникновения в страну шпионов. Ведь, говоря о приеме евреев, подразумевали, что они граждане враждебного государства. Среди разного рода опасностей фигурировало и то, что еврей-иммигрант, родственники которого остались в Германии, мог подвергаться нацистскому шантажу. Такой мотив недоверия прекрасно описан в исключительно точном рассказе "Адресат неизвестен" Кэтрин Крессман-Тейлор.

Оставался еще один закономерный вопрос, задаваемый многие годы: почему англо-американцы, уже зная о существовании лагерей уничтожения, не подвергли бомбардировкам железнодорожные пути, служившие для перевозки депортированных. В те месяцы просьбы об акциях такого рода были многочисленны и настойчивы, но реакция оказывалась неизменно негативной, при этом приводилась уйма обоснований. Конечно, в числе высказанных доводов были вполне объективные — например, баллистические сложности, ведь бортовые системы наведения огня в сороковые годы оставались не слишком развитыми, точность была приблизительной. Поэтому авиационная бомбардировка лагерей могла привести к недифференцированной бойне, где не уцелели бы ни тюремщики, ни узники. Во-вторых, указывалось, что необходимые для удара силы авиации, то есть бомбардировщики, сопровождаемые эскадрильей истребителей, были бы отозваны с театров военных действий именно тогда, когда союзники вкладывали максимум рвения и энергии в достижение решающего перелома и окончательной победы. Неизбежным выводом из такой мотивации был тот факт, что ускоренное приближение конца войны означало спасение многих человеческих жизней, вырванных из лап нацистских палачей.

Последнее обстоятельство, никогда не озвученное, но имевшее место быть, повлияло на это решение: американские политики сопротивлялись необходимости подвергать угрозе жизнь своих солдат ради блага иностранных граждан. В данном случае снова возобладал старый принцип, согласно которому электоральные интересы везде и всегда ставятся превыше гуманистических идеалов.

В 2008 году те же вопросы были заданы Эли Визелю, выжившему в аду холокоста и награжденному Нобелевской премией мира. Его ответ был таким:

Я много раз просил разных американских президентов объяснить мне, почему Соединенные Штаты, даже располагая сведениями о том, что творилось в лагерях, не сделали ровным счетом ничего для прекращения геноцида. Страх убить ненароком и пленников — старая отговорка. Каждый раз, когда я и мои друзья слышали гул самолетов над нашими головами, мы желали, чтобы посыпались бомбы. Эта смерть была предпочтительнее газовых камер. Да и у союзников была альтернатива — разбомбить железную дорогу в Аушвиц. Это спасло бы жизнь тысячам и тысячам венгерских евреев, сосланных в лагеря уже на излете войны, когда весь мир уже знал о происходивших там ужасах. Я никогда не забуду встречу с тогдашним президентом Всемирного еврейского конгресса Наумом Голдманом, сказавшим мне после войны: "Мы знали, но промолчали". Угрызения совести преследовали его всю оставшуюся жизнь.

Заявить, что Пачелли был филонацистом или обозвать его "папой Гитлера", как провокационно прозвучало название одной книги о нем[109] было бы исторически неправильным и тенденциозно полемическим. Истина в том, что Пий XII довольно быстро осознал "дьявольскую" природу нацизма и переживал практически до слез, видя печальную судьбу еврейского народа. Если отставить в сторону обстоятельства, воспитание и сильнейший антикоммунизм в его взглядах, то пассивность понтифика, помимо прочего, проистекала из его темперамента. Он все отчетливо видел, но так и не сумел перепрыгнуть через собственную тень, как гласит немецкая поговорка. Папа предпочел держать свою церковь над схваткой, не вступать ни с кем в альянс, преподнося себя как "духовного отца для всех".

Это был тихий человек, прятавший робость под жречески суровой маской внешнего облика, склонный выполнять свои обязанности с бюрократически-педантичной осторожностью, имевший в своем жизненном багаже образование и карьеру церковного дипломата. Столкнувшись с варварской жестокостью, он попытался успокоить страсти путем осмотрительного посредничества, в том числе потому, что видел в гитлеровской Германии бастион против большевизма. Посол Третьего рейха Эрнст фон Вайцзеккер описывает его так: "Слишком изысканный, чересчур мудрый, чрезмерно благоразумный и дипломатичный, идеальный генерал в отборном штабе, никогда не нюхавший пороха на фронте". Отдельные эпизоды его жизни, включая те, что всплыли совсем недавно, подтверждают прозорливое суждение немца.

Историк Эмма Фатторини откопала очень красноречивый документ, приведенный в ее книге "Пий XI, Гитлер, Муссолини. Одиночество папы". Из него следует, что за несколько дней до своей смерти предшественник Пачелли Пий XI подготовил речь, в которой клеймилась атмосфера лицемерия и повсеместного шпионажа, внедренная в стране фашизмом и затронувшая церковь; там же он со всей провидческой мощью обрушивался с критикой "смертельного и самоубийственного безумия гонки вооружений". Папа Ратти намеревался произнести ее 19 февраля 1939 года, в десятую годовщину примирения, что очень обеспокоило пронюхавших об этой затее фашистских главарей и самого Муссолини. Тяжелая болезнь понтифика свела его в могилу 10 февраля, за девять дней до предполагаемой даты выступления.

Как только жизнь папы угасла, Пачелли, будучи государственным секретарем, приказал немедленно избавиться от оригинала речи, копии которой, однако, сохранились в архивах. Этот жест был вовсе не трусливым. Напротив, волевое решение было продиктовано уверенностью в своей правоте, в том, что он действует во благо церкви в период острейших распрей, когда все отсрочки для неминуемой войны истекли: близился сентябрь 1939 года. Пачелли этим не ограничился. Он приказал не оглашать энциклику Humani generis unitas, в которой тот же Пий XI осуждал тоталитаризм всех типов, базирующийся на обожествлении государства, расы, класса (то есть не только большевизм, но и нацизм). Составление энциклики, так никогда и не опубликованной, было заказано папой Ратти американскому иезуиту Джону Лафаржу; она должна была прозвучать окончательным и бесповоротным церковным порицанием антисемитизма и расизма. Ею вводился бы в оборот тезис о единстве человечества. Но Пачелли велел и этот текст спрятать на дальние полки архивов.

Малоизвестная ситуация, которая произошла в 1938 году, хорошо иллюстрирует и подтверждает разницу в характерах Пия XI и его преемника Эудженио Пачелли. За два дня до издания Муссолини законов о защите расы, то есть 15 ноября 1938 года, папа Ратти отправил в газету "Оссерваторе Романо" критическую заметку по поводу этих постановлений, особенно в части смешанных браков между евреями и христианами. Однако статья была напечатана в гораздо более мягкой версии, чем та, что была подготовлена папой. Через пару дней, после очередного рецидива смертельной болезни, папа спросил, кто посмел приглушить тональность его текста. Пачелли с готовностью ответил: "Это был я". Католический историк Джованни Сале, обнаруживший в ватиканских архивах документы, касающиеся данного события, прокомментировал это так: папа Ратти, обладая более энергичным и пылким темпераментом, "был огорчен расистскими мерами и пребывал в тягостном напряжении до конца своих дней". В противоположность более "дипломатичному" человеку и куда меньшему сангвинику Эудженио Пачелли.

Несхожесть двух понтификов была тотчас же зафиксирована нацистскими секретными службами. Пачелли был избран папой 2 марта 1939 года. На следующий день нацистское посольство в Риме отправило в Берлин доклад, в котором содержалось следующее: "Пачелли не связан с конфронтационной политической линией Пия XI… наоборот, он много раз старался искать компромиссы и выразил нашему посольству свое желание развивать дальнейшие отношения в дружеском ключе". Вот как нацисты воспринимали энциклику Humani generis unitas, на оглашении которой настаивал Пий XI: конфронтационная политическая линия. "Политика насилия".

Какими бы мотивами ни диктовалось "молчание" Пия XII, но оспаривать его невозможно. Эта характеристика бросила тень на его исторический облик, скрыв его собственные упущения и недостатки: боязливость, осторожность, предусмотрительность, нерешительность. В такой абсолютной монархии, как католическая церковь, где суверен признается "непогрешимым", любые достоинства и проступки почти по инерции идентифицируются с тем, кто ее официально воплощает. Если проанализировать факты, то очевидно, что поведение различных церковных структур в реальности было довольно-таки правильным, открытым навстречу нуждающимся. Огромному количеству антифашистов и евреев предоставляли кров в монастырях и церквях, а самым удачливым (преимущественно видным католическим функционерам, например Альчиде де Гаспери) — даже в стенах Ватикана. Впрочем, после войны аналогичную поддержку получат уже многочисленные нацистские бонзы и военные преступники, которым были гарантированы новехонькие паспорта и безопасная отправка морем в Южную Америку по так называемому the rat line (крысиному маршруту).

История Пия XII, безусловно, трагична как из-за самой ситуации момента, так и по причине потенциальных эффектов, которые (возможно) повлекла бы за собой более твердая линия. То были годы, когда церковь нуждалась в папе-пророке, способном бестрепетно продемонстрировать миру букву и дух евангельских ценностей, а не дипломатическую изворотливость. Но все было не так. В третьем раунде конклав избрал Пачелли — человека, совершенно далекого от обладания пророческим темпераментом стальной закалки. Голосование было быстрым, но не единодушным. Монсиньор Тардини, соратник Пия XII, так объяснил разногласия, возникшие среди членов конклава: "Кардинал Пачелли — это человек мира, а мир сейчас нуждается в папе войны". Думается, что даже он не мог тогда вообразить, насколько справедливой окажется такая оценка.

В последующие десятилетия, с тех пор как проблема была обозначена, личность Пия XII оценивалась полярно, в этом вопросе всегда существовал широкий спектр мнений. Крайне критической позиции немецкого драматурга Хоххута противостояла слепая защитная реакция церковной иерархии, при этом не учитывались или попросту скрывались объективные факты и доводы, что, конечно же, накаляло дискуссию и не способствовало диалогу.

12 марта 2000 года папа Иоанн Павел II в торжественной атмосфере собора Святого Петра попросил прощения за ошибки и прегрешения христиан в отношении евреев, начиная с рождения Иисуса. Ясно, что при этом он не мог сказать, имелась ли в виду и вина (или, во всяком случае, предосудительный подход) его предшественника Эудженио Пачелли. Так или иначе, но эти слова были восприняты всеми как позитивный шаг, в декабре 2009 года опровергнутый его преемником Бенедиктом XVI, публично заявившим о "героических качествах" Пия XII. Амос Луццатто, почетный президент сообщества итальянских евреев, прокомментировал эту фразу так: "Я не знаю, что подразумевается под "героическими качествами" в теологии. Но общеупотребительное значение слова "герой" — это тот, кто рискует собственной жизнью, чтобы спасти других людей". К папе Пачелли это явно не относилось. Его достоинства были в ином: способный дипломат, благоразумный пастырь, проницательный посредник. А вот героем он не был точно.