Семеро братьев

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наступил уже четвертый день, как братья сидели на камне, а быки все еще окружали их. Иногда стадо отходило и дальше, но один бык всегда держался у камня и ревом давал знать своим компаньонам о малейшей попытке братьев выбраться из плена. Сейчас быки опять собрались вокруг камня; одни пощипывают траву, другие, со вздувшимися боками, лежат на земле и, пыхтя, пережевывают жвачку. Вот двое — не то в шутку, не то всерьез — сцепились друг с другом, и вокруг раздается стук рогов. Еще один с сердитым ревом роет копытами землю у самого подножия камня Хийси; из-под копыт высоко взлетают комья дерна и сухие сучья. Так тянется время, и славные братья Юкола, вконец измученные, доведенные до отчаяния, ждут уже смерти. Лаури недавно отхлебнул изрядный глоток водки, а теперь повторил это еще раз, чем немало изумил остальных, которые принялись горячо его укорять.

Ю х а н и. Уж не бес ли в тебя вселился?

А а п о. О чем ты только думаешь? Помни, мы все в одной ловушке.

Т у о м а с. И помни, что жилье наше всего с ладонь, шевелиться тут надо с опаской.

Л а у р и. Зло берет!

А а п о. Но это никуда не годится.

Л а у р и. А, пусть все катится в преисподнюю! Пусть завертится наша крепость, как мельничный жернов, и сбросит на бычьи рога семерых горемык. Кружись, камень, с востока на запад, а темный бор вокруг — с запада на восток! И-их!

Ю х а н и. Да ты, парень, уж совсем пьян?

Л а у р и. К чему об этом спрашивать? Ну, что стоит жизнь и весь белый свет? Ни ломаного гроша. А коли так, пусть все летит прахом по ветру. Опля! Выпьем-ка, братья мои кровные!

А а п о. Он пьян. Отобрать у него флягу!

Л а у р и. Э-э, не тут-то было! Фляжка моя. Ведь я ее не бросил на поляну под ноги быкам. А вы? Эх! Сразу же побросали кошели, как жалкие цыгане при выстреле ленсмана.

Ю х а н и. Сюда флягу!

Л а у р и. Фляга моя!

Ю х а н и. А я хочу, чтоб она была у меня.

Л а у р и. Ты хочешь? Если хочешь, я запущу ее в твой лоб.

Ю х а н и. Не думаешь ли ты драться?

Л а у р и. Если хочешь, то и за этим дело не станет. Но ведь любящие братья не дерутся. И потому выпьем!

Т и м о. Не пей, Лаури.

Ю х а н и. Сейчас же давай флягу!

Л а у р и. Взбучку я тебе дам. За кого это ты себя считаешь?

Ю х а н и. Я грешный человек, это правда, но ведь я твой старший брат.

Л а у р и. Старший? Тем больше ты успел нагрешить и тем больше заслуживаешь взбучку. Ну, скол[11], как говорит швед!

Т у о м а с. Ни капли!

Л а у р и. Туомаса я очень люблю, Туомаса и маленького Эро. А остальных? Что мне сказать о них?

Т у о м а с. Заткни глотку и давай сюда флягу! Ну-ка, Юхани, забирай кошель и водку.

Л а у р и. Только ты можешь образумить Лаури. Ведь я люблю тебя, тебя и маленького Эро.

Т у о м а с. Помалкивай!

Л а у р и. Тоже мне мужчины! Ну, кто такой Юсси Юкола? Бестолковый петух, бык безрогий.

Ю х а н и. Прикуси-ка язык, чтоб я больше не слышал таких речей!

Л а у р и. «Кто имеет уши слышати, да слышит!» — проповедует Аапо, апостол Павел средь братьев Юкола.

С и м е о н и. Ну и ну! Неужто это ты, всегдашний молчун, смирный и степенный парень? Неужто ты, Лаури? Такой болтливый буян?

Л а у р и. Да ведь и ты не кто другой, как Симеони, сладкоречивый «Радуйся, равви!»{73}

С и м е о н и. Я тебе прощаю, но всегда собирая, всегда собирая горячие угли на твою голову.

Л а у р и. Убирайся в ад, там есть угли!

С и м е о н и. Безбожник!

Т и м о. У меня волосы дыбом встают.

Л а у р и. Что там блеет Тимо, юколаский козел с белесыми глазами?

Т и м о. Пускай, пускай. Козье молоко — штука неплохая.

Л а у р и. А?

Т и м о. Козье молоко — штука неплохая. И спасибо тебе за такую честь, большое спасибо! Вот, стало быть, что мы заслужили! Большое спасибо! Но вот тебе товар другого сорта — посмотри на своих любимчиков, Туомаса и Эро, вот они!

Л а у р и. А?

Т и м о. Посмотри на своих любимчиков, Туомаса и Эро, вот они!

Л а у р и. А?

Т и м о. Трижды только поп молебен служит, но он получает плату.

Л а у р и. Ты что-то проблеял про «товар другого сорта». Но я-то знаю, к какому сорту их отнести. Туомас — это колун, тяжелый и крепкий, смелый и благородный, а мой маленький Эро — остренький и проворный плотничий топорик. Да, он знай себе постругивает, и так бойко, бесенок, вокруг так и разлетаются меткие словечки!

Ю х а н и. Хорошо! Но не обозвал ли ты меня бестолковым петухом?

Т и м о. Он и меня козлом обозвал. Большое спасибо!

Л а у р и. Эро постругивает, но сердце у него как у настоящего мужчины.

Ю х а н и. Хорошо, хорошо! Но не обозвал ли ты меня бестолковым петухом?

Л а у р и. Я тебя еще быком безрогим обозвал.

Ю х а н и. Так-так, брат, так!..

Т и м о. Успокойся, Юхо. Он и меня козлом обозвал, но я только спасибо скажу за такую честь, потому что козел вовсе не какая-нибудь заброшенная тварь. Краснощекая фрёкен Лююти в Виэртоле не пьет ничего, кроме молока белой козы. Вот как.

С и м е о н и. Стоит ли нам, мужчинам, обращать внимание на слова пьяного?

Л а у р и. Это ты-то мужчина? Ты? Ох, дорогой брат! Да ты разревелся бы, если б увидел нечто такое, что девки не очень-то показывают мямлям вроде тебя.

Ю х а н и. Симеони, Симеони! По мне, лучше нож в сердце, чем сносить такие уколы.

С и м е о н и. Пускай, пускай, на Страшном суде увидим, кого они пронзили.

Т и м о. Нас-то ты как только не называл — и петухом и клоуном. Ну, а сам ты кто, если взяться за тебя да спросить построже?

Л а у р и. Я Лаури.

Т и м о. Ишь как! Всего-навсего паинька Лаури?

Л а у р и. Славный Лаури, и больше ничего, хотя вы и называли меня по-всякому: и барсуком, и маятником Кённи, и еще на тысячу ладов. Гм! Я не раз слыхивал от всех вас всякое такое. Но я все молчал да на ус мотал. А сейчас, черт возьми, мне хочется опорожнить свою копилку, вытрясти из нее все медяки и в лоб вам запустить! Вываливайтесь все к быкам на рога, как мешки с мякиной!

А а п о. Неужели это и впрямь Лаури, наш тихий, смирный Лаури? Кто бы мог подумать!

Ю х а н и. Ох, брат Аапо! И на доброй ниве всегда найдется полынь. Я уж давно догадывался, но только теперь узнал его душу.

Л а у р и. Заткни глотку, ты, бык Юколы!

Ю х а н и. Ради бога не зли меня больше — кровь моя закипает! Я тебя, сопляка проклятого, сейчас к быкам сброшу, а потом пусть хоть конец света, хоть последний день календаря настанет!

С и м е о н и. О горе, горе!

А а п о. Да полно вам, полно! Тут не место для драки.

Т у о м а с. Опомнись!

Ю х а н и. Он меня бессовестно облаял. Бестолковый петух!

А а п о. А апостол Павел? Так что успокойся.

Т и м о. А козел? Что ты об этом скажешь? Тысячу раз спасибо, мой брат-близнец!

А а п о. Помните, как близки мы к смерти. Братья, у меня зародилась хорошая думка! Сейчас она нам, по-моему, очень кстати. Представьте себе: этот камень — корабль в бурю, а буря — бычье стадо, что ревет и злится вокруг камня. Или взять другой пример? Пускай наш камень будет крепостью, а ее со всех сторон окружили враги с острыми копьями. И вот, коли в этой крепости нет головы, которая могла бы навести порядок и наладить оборону, то весь гарнизон будет самовольничать и метаться и крепость со всеми людьми скоро падет. С нами будет то же самое, если мы не возьмемся за ум да не наведем твердого порядка. Пусть будет один головой, и чтоб все слушались его и подчинялись его разумным словам. Усмирись, Юхани, и братьев своих укроти. Знай, что большинство из нас будет на твоей стороне и исполнит твою волю в этой осажденной крепости.

Ю х а н и. Какое наказание мы назначим тому, кто не будет меня слушаться и начнет заводить ссоры, усугубляя опасность?

Т у о м а с. Сбросим его к быкам.

Ю х а н и. Правильно, Туомас!

А а п о. Наказание крутое, но того положение требует. Я согласен с уговором.

С и м е о н и. К быкам! — как некогда поступали с великомучениками. Но сейчас не до жалости.

Т и м о. К быкам его! — таков наш закон и уговор.

Ю х а н и. Закон и уговор. Зарубите себе на носу этот страшный параграф и соблюдайте его. Вот вам мой первый приказ: пусть Лаури замолчит и сейчас же ляжет спать. А еще приказываю всем, кроме Лаури, отпить из фляги по маленькому глоточку для утешения. Да, выпьем-ка.

Л а у р и. И мне не дадут? Мне?

Ю х а н и. Ты ляжешь спать.

Л а у р и. На это и в аду времени хватит!

Ю х а н и. Один бог ведает, милый Лаури, где нам еще придется спать.

Л а у р и.

Я тебе песенку спою, зальюсь, как кларнет!

Ю х а н и. Оставь свою песню до другого раза.

Э р о. Оставь эту ребячью песенку мне.

Л а у р и. Оставим ее Юсси Юколе и затянем песню подлиннее. Станем петь и плясать, и-их!

Ю х а н и. Гляди, как бы я не приказал сбросить тебя к быкам.

Т у о м а с. Лаури, я тебя последний раз предупреждаю.

Л а у р и. Последний раз? Вот и хорошо, что хоть отвяжешься.

Ю х а н и. И мы бесчинствуем даже у самых ворот Туонелы{74}, нечестивцы поганые!

С и м е о н и. Недаром нас бог и наказывает. О! Карай нас, секи на этом камне пыток!

Л а у р и. Да это же камень счастья, камень старика Вяйнямёйнена{75}, который, говорят, был богом в Саво. Я даже руну о нем слыхал от одного веселого трубочиста. От него же я запомнил и славную проповедь. Ах, до чего складно он читал ее нам в Кунинкале, высовываясь из трубы, как из-за церковной кафедры. Губы у него красные-красные, да еще зубы скалит. Он вот так проповедовал…{76}

Ю х а н и. Замолчи, зверь дикий!

Л а у р и. Теперь-то мы и возьмемся за проповеди, раз уже вдоволь напелись, да все хором, как в церкви. Я буду попом, этот камень — моей кафедрой, вы — канторами, а быки вокруг — степенной и благочестивой паствой. Но сперва рявкните-ка мне марш перед выходом. Слышите? Поп ждет!

Ю х а н и. Жди, жди, я тебе живо задам марш.

Л а у р и. Ты-то как раз главный кантор, старший над всеми, а эти у тебя в учениках, вроде тех выскочек, что по воскресеньям и праздникам сидят на канторской скамье, обливаясь потом, красные как индюки. И вот, стало быть, они опять торчат тут, точно истуканы: грудь выпячена, волосы смазаны маслом и жиром, а на подбородке болтается жиденькая бороденка. Но сидите себе спокойно и пойте, покуда отец Матти взбирается на кафедру. В церковь-то он, правда, примчался прямо из кабака Кейюла, но успел окатить голову холодной водой и причесаться; и вот теперь, сильно растроганный, он вползает на четвереньках на кафедру, творя молитву, и начинает проповедовать так, что у баб слезы льются. А сейчас, кантор Ютте, как только взгляну на тебя — сразу же и начинай. «Сюнта тей!»[12] — кричал, бывало, прежний пастор кантору.

Ю х а н и. Сейчас же заткни свою глотку, мерзавец!

Л а у р и. Э-э, не так! Ты должен петь: «Да разверзнет уста вся паства». Но ладно, так и быть, можешь молчать да слушать, только рот свой сложи покрасивее, как подобает в божьем храме, раз служить обедню взялся сам Лаури. Да, трубочист, одолжи-ка мне теперь немножко своего умения и красноречия, С этой кафедры я хочу прочитать вам проповедь о ветхом плаще святого Петра и о десяти петельках. Но сначала я хочу все-таки взглянуть на свою паству. И, к великой скорби моей, я вижу только вонючих коз и чертовых козлов! О вы, девы из Кяркёля, блудницы и суки! Вы щеголяете в шелках да шалях и сверкаете золотом, как павлины. Но плюньте мне в рожу, если вы в свой последний час не будете взывать к старому пастору Матти, чтоб он заступился за вас перед богом. Ньет[13], не выйдет! Добрый день, старик Ряйхя! Я хочу тебе молвить словечко: бери пример со старика Кеттула! А ты, проклятый Пааво Пелтола, что ты творил зимой на толоке у Тану, на рубке леса? Водку распивал да девок щупал? А я тебе, сопляку, скажу: бери пример с Ялли Юмппилы, не то осудят тебя в конце концов и поп Матти и нехристи — греческие и всяческие; а потом набросят тебе мешок на голову и поволокут в ад. Так что раскрой свои уши и слушай, что я тебе говорю и проповедую. Ибо я выварен не в одном котле, и сердце у меня — точно кисет из тюленьей кожи. Где я только не бывал! И в Хельсинки учился, и в каталажке томился, и в колодках страдал, и в какие только перепалки не попадал! Но все это вздор, раз я не вор; ведь в чужой колодец я не плевал и баб соседских не обнимал.

Была у меня однажды невестушка, этакая маленькая голубица и превеликая блудница, — взяла и удрала от меня в далекие края. Пошел я ее искать, исходил все моря и земли Суоми, Неметчину и Эстонию, но золотца своего так и не нашел. Опять я вернулся в родную Суоми и увидел ее на песчаном холме за Тампере. «Так вот ты где, моя маленькая Тетту!» — крикнул я, не помня себя от радости. Но Тетту вспыхнула и отрезала в ответ: «Это еще кто такой? Или землей тебя измазали? Или в смолу окунули?» — и умчалась в первую попавшуюся избенку. Но мне ли, веселому парню, от такого унывать? Заложил я за щеку табачку и пошагал к лучшему кабачку. А Микко там уже бушевал, ни одной молодке покою не давал.

Штоф пива и две кварты вина для разбавления — самая подходящая мера для горла и головы уставшего парня. И вот заходил ходуном жбан, намокли бороды, парни песню запели, и захихикали хозяйские дочки. Но тут я распрощался с веселой компанией и пошел разгуливать по улице. Как затянул песню, так стекла в окнах вдребезги, и закопошились все мещане Тампере. Но я, веселый парень, пустился наутек, и в лицо им летели пыль да песок. Пришел я в город Пори, запихали меня в лукошко без двери, без окошка и покатали по площади немножко. Пришел я в Ньюстад — из окон кричат: «Поворачивай назад!»; пришел в Турку — хватают за шкурку. И попал я на улицу Анингайсти наконец, и там повстречались мне пять бойких девиц. Одна пнула меня ножкой, а другая говорит: «Пожалей его немножко. На подлеца не похож и лицом пригож». Третья сказала: «Что-то парень скучен», а четвертая добавила: «Видно, не обучен». — «Пойдем-ка гулять под ручку», — предложил я, но тут пятая задала мне взбучку и гаркнула: «Убирайся в Хельсинки!» Ну, пошел я в Хельсинки по тропке, и посадили меня там на казенную похлебку. Потом молодца водили на допрос и здорово накрутили хвост. «А теперь скатертью дорога, сорванец!» И опять я пустился в путь-дорогу. Мне ли, веселому парню, сердце у которого — точно кисет из тюленьей кожи, мне ли грустить да горевать! И вот я ходил-бродил, песни распевал, пробираясь но крутым дорогам. Добрался я до Хяме и забрался на кафедру Кунинкалы. А тут и аминь!

А еще мне надо огласить объявления: приходский кантор и губернский коновал не на шутку задумали пожениться. Свадьба будет завтра, завтра после обеденных щей. Пусть себе соединяются и слипаются, как вар и деготь! А еще объявляю, что на поденщину к пастору назначаются следующие усадьбы: Юллиля, Аллила, Юли-Сеппеля, Пимппала и Алавеси. По возу досок, по мерке гвоздей да по мужику со двора, а с крепкого и по два, чинить корыто в поповском свинарнике. Из вагона Кийалы пропал старый мерин, большой, вороной, с колокольчиком на шее, с путами на ногах, низкий, кроткий, хвост короткий.

Ну, на этот раз все. Скажу только, что овца — смирная скотинка, не бодается и не лягается, а вот если на быка найдет дурь, он деревья валит, землю роет и пастуха от самой макушки до пупа грязью забрызгает. А теперь опять аминь! Убирайтесь все по своим конуркам, а я схоронюсь на камне. Вот и вся проповедь.

С и м е о н и. На такое богохульство ты молодец, а вот умеешь ли ты читать, нечестивец?

Л а у р и. Вот так вопрос! Умеет ли поп читать? Я читаю, как пастор, и псалмы петь мастер. И на середине никогда не запнусь. А псалмы мои длинны, как стены в овине. Но поп должен служить обедню, а не псалмы петь. Я буду служить, а маленький Эро прислуживать.

Э р о. Я-то готов, только бы сил хватило с голодухи.

Ю х а н и. И ты с дураком заодно? Ах, бестия! На собачьи затеи всегда готов — это я знаю. А ты, Лаури, ложись-ка подобру. Брось, братец, буянить и дурачиться, не то я вынесу приговор, и десяток рук живо сбросят тебя к быкам. Кончай шутить!

Л а у р и. Что ты, брат мой, ведь пляска только начинается. Да, да, будем прыгать, бороться и так отпляшем пляску Юсси, что мох полетит. Вот погляди!

Т и м о. Ах, чертов сын! Еще немного, и я бы свалился с камня. Тише ты!

Ю х а н и. Лаури, ужели мне вымолвить то страшное слово, после которого от тебя и духу не останется? А оно вот какое: «К быкам его!» Сказать?

Л а у р и. Зачем говорить, лучше пой, раз я отплясываю пляску Юсси. И-их!

Ю х а н и. К быкам его, и да поможет ему господь! Аминь. Слово сказано. Пусть отправляется.

Л а у р и. Отправимтесь-ка все вместе, рука в руке, прочь из этой голодной жизни!

Т у о м а с. Пусть исполнится наш закон — отправляйся на смерть!

Ю х а н и. Черт подери, Туомас, что ты делаешь!

Т у о м а с. Долой с камня, парень!

Ю х а н и. Ради бога, Туомас!

А а п о. Туомас уже бледнеет. Помоги нам, боже! Туомас бледнеет!

Ю х а н и. Неужто ты совершишь злодеяние? Брат, брат мой!

А а п о. Он бледнеет, как при смерти! И готов совершить злодеяние! Опомнись, Туомас, опомнись! Умоляю тебя. Вставайте все и помогите Лаури, помогите!

Т у о м а с. Прочь с дороги!

Ю х а н и. Нет, Туомас, нет!

Т у о м а с. Прочь с дороги! Ты судья, а я палач, и пусть исполнится наш приговор. Долой с камня, парень, и никакой тебе пощады!

Л а у р и. Значит, вниз, как бревно в водопад Нукари. Эгей!

С и м е о н и. Пощади его, Туомас, пощади!

Т у о м а с. Никакой пощады!

Ю х а н и. Упаси нас господь от братоубийства!

Т и м о. Да, да, не дадим Каину убить Авеля.

Т у о м а с. Он умрет!

А а п о. Опомнись!

Т у о м а с. Он умрет!

Ю х а н и. Да хранит нас небесная сила! Нет, Туомас, это никуда не годится.

Т и м о. Совсем не годится. Ведь Лаури каждому из нас — брат. Постой!

Ю х а н и. Готовится смертоубийство! Спасемте Лаури, спасемте нашего несчастного брата!

И на камне поднялась страшная кутерьма. Кто-то из братьев схватил Туомаса за ворот, другой — за пояс, третий повис на ноге Лаури, другие за что попало удерживали его, чтобы он не скатился вниз. И в этой свалке братья казались многоголовым, многоногим чудовищем, которое с кряхтением каталось в одном клубке. Рыча и отдуваясь, разрывая себя на части, оно беспрерывно металось от одного края камня к другому. Собаки, поджав хвосты от страха, метались взад и вперед, оберегая свою жизнь. А быки еще плотней сгрудились вокруг камня и удивленными глазами следили за страшной схваткой. Однако вскоре дала себя знать усталость, и на камне Хийси вновь воцарился мир. С трудом переводя дух, братья лежали на истертом в порошок мху. Наконец Симеони раскрыл уста и, воздев глаза к небу, начал причитать:

— Зверьми, дьяволами стали крещеные люди. Боже, покарай нас за это. Порази своей карающей огненной стрелой, в прах и пыль обрати семерых детей грешного Сиона.

А а п о. Да, да, Туомас, так и знай, что против одного всегда встанут пятеро. Но лежите смирно и удерживайте Лаури, пока он, несчастный, не заснет.

Т у о м а с. Проклятье! Стоит мне захотеть, и я вас всех до последнего сброшу отсюда, и я сделаю это, если только разозлюсь. А теперь, ребята, лучше помалкивайте, потому что кровь во мне кипит, и тут для меня самое страшное убийство нипочем. И посему — помалкивайте, помалкивайте себе!

Ю х а н и. Туомас — опасный человек. Пусть лучше моим другом будет тот, кто каждый день и час норовит погрызться со мной, но только не такой, как ты. Сердишься ты редко, но крепко, и того и гляди выпустишь дух из моего грешного тела. Ох, это была опасная схватка!

С и м е о н и. Покарай нас, бичуй нас, сила небесная!

Т и м о. Умоляю тебя, Симеони, помолчи.

С и м е о н и. Я смолчу — все равно этот камень заговорит{77}. Бичуй, покарай нас!

Ю х а н и. Не кличь на наши головы еще худшей беды. Кары тут и без того достаточно.

Т у о м а с. И чего он тут причитает, как дурак: руки скрестил, а глаза что у филина. Замолчи сейчас же!

Т и м о. Замолчи, Симеони, умоляю тебя. И будем жить в мире. Поглядите на Лаури — уже усмирился, бедняга, и спит себе спокойно. Да, во имя господа будем жить в мире и терпении, покуда снова не зашагаем отсюда домой.

Ю х а н и. Домой! Да нам и могилы-то путной не видать на порядочной церковной земле. Тут и уснем навеки, и налетят вороны с ястребами и будут клевать наши трупы. Умру вот сейчас, сию минуту! Да, умру! И тут-то и была вся жизнь? Чего она стоила?

Т и м о. Да, тут и была вся жизнь. Чего она стоила — вот вопрос.

Ю х а н и. Не знала ты, мама дорогая, на какое горе народила когда-то семерых мальцов.

Т и м о. Да, не знала.

Ю х а н и. Ох, давайте-ка выпьем еще разок и опростаем флягу до последней капельки. Держи, Туомас, отхлебни и пусти по кругу.

Т у о м а с. Не надо мне твоей водки!

Ю х а н и. Ага! Так, так! Стало быть, все Ялли Юмппилы и кафедры Кунинкалы уже забыты? Ну что ж, ты уже всласть побушевал, хотя до смерти было рукой подать. Я в ужас прихожу, когда думаю, как бы это ты вдруг предстал перед богом пьяным, с посоловевшими глазами.

Т и м о. Меня страх берет! Предстать пьяным перед богом!

Ю х а н и. Да, пьяным перед богом и с посоловевшими глазами — подумать только!

С и м е о н и. И не говори!

Ю х а н и. И ведь это чуть было не случилось. А теперь Лаури лежит тут бледный. Ах! Слезы льются из глаз моих, и душа моя скорбит, — в сердце своем хотел бы я согреть горемычного и страдающего брата.

А а п о. Зато во сне он не знает голода, а нас он точит, как червь.

С и м е о н и. Три дня! Приготовимся же к смерти.

Э р о. А смерть принять нам придется, хотя перед носом столько мяса, столько живого мяса!

С и м е о н и. Это мясо нас и погубит, погубит!

Ю х а н и. И именно сегодня, в этот час и в миг сей! Да, в сию минуту!

Т и м о. Так воспользуемся же этим мясом! Перестреляем всех быков до последнего, и у нас будет уйма свежей говядины. У нас пять заряженных ружей, а в кошеле у Лаури достаточно зарядов.

Ю х а н и. Вот это мысль!

А а п о. В ней наше спасение!

Э р о. И вправду спасение!

Ю х а н и. Ах, чем мы отблагодарим Тимо?

С и м е о н и. Ты просто ангел господень!

Т и м о. Свежей говядины, свежей говядины! Хи-хи-хи! В кошеле Лаури десятки пуль и пороху пропасть.

Ю х а н и. Точь-в-точь как ты сказал! Тут зарядов и пороху больше чем нужно. Быков — тридцать три. Гм. Дураки мы и недотепы! Почему мы раньше не придумали этого?

А а п о. Я-то подумал, но совсем забыл о зарядах в кошеле Лаури. И потому смолчал: ведь пять зарядов в ружьях — это только пять быков.

Ю х а н и. Думать-то и я думал, да ничего не надумал. Тридцать три быка! Хорошо! Послушайте, ребятки удалые! Если мы будем стрелять без промаха — каждой пулей пробьем быку лоб или сердце. И тогда мы снова на воле! Ох, и умница же ты, Тимо!

Т и м о. Ха! Я сказал свое слово! И больше тут ничего не сделать, ты и сам видишь. Или подыхать здесь, как крысам? Таким молодцам помирать недосуг! Хи-хи-хи! Я сказал свое слово.

Ю х а н и. Пускай теперь все гремит и сверкает! И тогда мы снова на воле.

А а п о. Верно, Юхани! Правда, путь к ней лежит через кровавые трупы, но делать нечего.

Ю х а н и. Делать нечего! И да разольется вокруг камня Хийси багровая кровь! Счастливцы мы! Скоро будем уплетать мясо, как волки!

А а п о. Но чем мы расквитаемся за сорок быков?

Ю х а н и. Дело идет о жизни и смерти, и тут нас защитит закон. Перебьем всех быков, и пускай толстобрюхий хозяин Виэртола забирает свое мясо, коль ему угодно. Нам до этого дела нет!

А а п о. Что будет — увидим после, когда со всем будет покончено. А когда свершится это великое побоище, нам придется взяться за другое дело. Как только повалим последнего быка, начнем снимать шкуры. А одному из нас придется бежать с недоброй вестью в Виэртолу.

Ю х а н и. Дельный совет. Шкуры надо снять, не то к мясу прилипнут. Да будет так, а там пусть кто хочет забирает и кожи, и мясо, и кишки с потрохами. Тушу на плаху — и снимай шкуру! У нас у каждого по острому ножу, а у моего лезвие все равно что змеиное жало. Так что возьмемтесь-ка за кровавое дело. Зарядим ружья, если они у кого разряжены, и начнем кровавую бойню.

А а п о. Но послушайте, братья! Не лучше ли нам еще час-другой поголодать, — тем более что теперь наше спасение — дело верное. Давайте-ка еще раз испробуем силу шести глоток и снова подождем. Это ведь последние минуты наших мук и неволи.

Ю х а н и. Конечно, голод — не тетка, но пусть будет по-твоему. Давайте кричать, авось и выпутаемся из беды без кровопролития. Только это тщетная надежда. Что ж, можно и подождать, ружья наши никуда не уйдут. Давайте крикнем что есть мочи. Умоляю, сделайте это еще разок, ведь я вам приказываю. Что ты, Туомас, молчишь, как этот камень? Ну-ка, гаркни! Умоляю тебя, исполни мое решение.

Т у о м а с. Не мели языком. Я сделаю так, как решат все.

Ю х а н и. Ну, приготовились! Раз, два, три!

И они снова прокричали, прокричали семь раз. И далеко вокруг раскатился их крик и вой собак. Потом они снова уселись в ожидании, и хотя их сильно донимал голод, но твердая вера в спасение придавала новые силы. Один только Лаури не ведал ни мук голода, ни радостей надежды. Бледный, лежал он у ног братьев и громко храпел. Братья переждали минуту-другую; а между тем солнце уже третий раз клонилось к закату. Наконец Юхани, услышав слабый раскат грома с северо-востока, в отчаянии скомандовал: «Пали, ребята! Да поможет нам бог! Аминь!» И началась кровавая бойня.

Густое облако дыма окутало камень Хийси, а сквозь дым с грохотом и огненными вспышками летела смерть в бычье стадо. Там и здесь с ревом вздымались на дыбы сраженные животные и тут же опять валились на землю, содрогаясь в предсмертных муках. Пуля пробивала череп, и бык не успевал даже пошевелиться: мгновенно испуская дух, он вытягивал коченеющие ноги. Лишь кровь темно-красным фонтаном била из раны и лилась на землю. А животное, раненное в грудь, но не в самое сердце, долго еще металось среди своих собратьев, но потом и оно опрокидывалось на траву и несколько мгновений с приглушенным ревом било ногами в воздухе. Страх и смятение овладели стадом, почуявшим запах крови, и оно в исступлении сбилось в кучу. Высунув языки и выпучив глаза, оглашая лес страшным ревом, быки раскидывали хворост, дерн и комья земли.

А братья, окутанные дымом и бледные как призраки, стояли на камне и беспрерывно стреляли, перезаряжали ружья и снова стреляли, и быки один за другим валились наземь. Сверкали и гремели выстрелы, но еще сильней грохотало и сверкало в небесах, где по гребням туч раскатывала гроза. На камне Хийси и поляне вокруг него стало совсем темно. И в этом мраке беспрерывно раздавались бычий рев, вой собак, треск выстрелов, сливавшиеся с раскатами грома, а в вершинах елей шумела буря. То были страшные мгновения.

Наконец проснулся и Лаури, приоткрыл глаза и увидел вокруг себя только устрашающий мрак и в нем — призрачные силуэты людей. Отовсюду — сбоку, снизу, сверху — слышал он неимоверный грохот, и ему показалось, что все кругом с бешеной быстротой валится куда-то. Ужасная мысль мелькнула в его голове, и он пробормотал про себя: «Вот так-то и проваливаются в адское пекло, вот так! Ну что ж, в пекло так в пекло, делать нечего». И, сказав это, повернулся на другой бок, закрыл глаза и опять заснул крепким сном.

Словно военная крепость, окутался камень Хийси облаками порохового дыма, и раскатам небесного грома вторила ружейная пальба. Кругом лилась кровь, и сотни бычьих копыт мелькали в воздухе. Гроза не унималась, вскоре тучи извергли на шумящий лес потоки воды. Но с кровавой бойней уже было покончено — от былого леса рогов не уцелело ни одной пары. Все тридцать три быка Виэртолы валялись на земле; одни уже испустили дух, другие еще бились ногами о землю. Кое-где слышались хриплые предсмертные вздохи.

А братья с собаками соскочили с камня и укрылись под густой елью. Дождь лил как из ведра, тяжело вздыхал бородатый ельник. Братья стояли недвижно и разглядывали обильную жатву смерти. От камня Хийси во все стороны бесчисленными ручейками бежала кровь. Но вскоре дождь кончился, и братья, покинув убежище, молча стали обходить свои жертвы. Их лица передергивало от ужаса, они то и дело сокрушенно покачивали головами.

Ю х а н и. Ну и мяса же тут!

Т и м о. И крови!

Ю х а н и. И крови тоже. Теперь у этого камня лет десять можно выращивать хотя бы перец, до того жирной стала земля. Ну, высекайте огонь, да разложим костер, чтоб поджарить мяса. Ах, как по вкусу будет теперь нам мясо! Тащите, братцы, хворост и смолистые щепки, пока я займусь огнем. А ты, Тимо, сбегай на поляну и принеси топор и кошели, которые мы побросали в беде. И как только поедим, сразу же примемся за дело, будем «шкуродерить», как говаривал рыжебородый старик Крэни. Теперь и его уже схоронила сырая земля, но ему не о чем жалеть. Он вечно голодал, как бездомный пес, и не было у него ни родни, ни друга, ни угла, где голову приклонить. И в его церковной книге тоже не значилось суетных заслуг. Вон там, в овине Колистина, и уснул он навеки, и теперь ему под дерном ничего уже не нужно. Ну, Эро, давай сюда смолистые щепки. А вот и Симеони тащит сухие коряги. И скоро у нас будет добрый костер. Туомас, отрежь-ка несколько хороших ломтей от того бычьего костреца. Э-эх, не терпится мне, как кошке, впиться зубами в кровавое мясо.

Т у о м а с. Потерпи еще чуток. Жареное оно будет еще вкусней.

Ю х а н и. Поистине так. Но скажемте спасибо, что мы из такого рода-племени, которому не впервой голодать. Иначе, клянусь, мы бы уже не крутились тут.

Вскоре на огне жарилось семь больших кусков мяса. Братья не забыли и о Лаури, но будить его не спешили. Он все еще спал на камне, даже проливной дождь не разбудил его. А Тимо отправился в путь и подобрал кошели, нашел и топор на окровавленной лужайке, где лежали медведь и семь быков. И когда он, с кошелями за спиной и топором под мышкой, вернулся обратно, братья достали шесть хлебцев и вытащили из огня мясо. Быстро расправились их зубы с сухим хлебом и поджаренной говядиной, которую они макали в соль. Килли и Кийски, постившиеся вместе с хозяевами трое суток, тоже получили обильный ужин. А когда все насытились, братья почувствовали во всем теле сладкую истому. Сон давил с неодолимой силой, веки слипались сами собою, и братья один за другим повалились на траву. Когда погасло солнце и сентябрьский вечер сменился ночью, повсюду царила тишина; на камне храпел Лаури, а у подножия, вокруг костра, спали остальные братья. Охраняемые собаками, они мирно отдыхали посреди своих жертв, перебитого бычьего стада.

Но едва минула полночь, братья проснулись. Чувствуя в себе былую бодрость, они встали и принялись таскать в костер черные смолистые пни, чтобы при красноватом свете костра начать разделку богатой добычи. А Эро решили послать в Виэртолу сообщить о случившемся. Яркое пламя взвилось, освещая землю и темный лес. Эро отправился в имение, остальные с рвением принялись за свежевание туш.

Тут, после долгого сна, проснулся и Лаури; он долго озирался, не понимая, в чем дело. Пылающая груда пней освещала тихую ночь, всюду валялись окровавленные бычьи туши с вывалившимися языками и вздувшимися боками. Две туши уже были разделаны, третью как раз заканчивали. Работы хватало всем: кто снимал кожу, кто держал быка за ногу, кто разрубал топором крепкие бычьи кости, а кто складывал мясо в огромную груду под елью. Лаури с похмелья долго глядел на это, но в конце концов понял, что случилось. Взглянув вниз, он заметил на мшистой кочке возле костра хлебец с куском поджаренного мяса. Он почувствовал приступ сильнейшего голода и, проворно спустившись, схватил мясо и хлеб. Потом все же обнажил голову, сложил руки для молитвы и, быстрым кивком лохматой головы благословив еду, набросился на вкусный ужин. Лаури ел молча, сердито поглядывая из-под нахмуренных бровей. Так сидел он, просушивая одежду у жаркого огня, а остальные в нескольких шагах от него трудились вовсю: ведь предстояло освежевать огромного медведя и сорок быков.

Эро сообщил о случившемся управляющему Виэртолы; тот не замедлил доложить обо всем своему господину, и вскоре там поднялся страшный крик и переполох. И Эро с необыкновенной прытью помчался к братьям.

А хозяин Виэртола, бранясь и сгорая от злости, собрал всех работников, кому только случилось быть на месте. Сопровождаемый десятком дюжих мужиков, он поспешил к камню Хийси; рядом с хозяином шагал широкоплечий управляющий с грозной дубинкой в руке. Они шли быстро и вскоре приблизились к месту, откуда светилось красноватое пламя. На освещенной поляне они увидели семерых братьев, похожих на семь страшных ночных привидений. С окровавленными ножами в руках, тоже залитых кровью, привидения завершали свою кровавую расправу. Кто снимал кожу, кто держал быка за ногу, кто разрубал топором крепкие кости, а другие развешивали на ветвях ели снятые шкуры. Тут же, лакомясь разбросанными повсюду потрохами, вертелись собаки. Почуяв приближение чужих, Килли и Кийски с неистовым лаем бросились к ним навстречу, но братья быстро усмирили собак. И тут, обливаясь потом, вперед выступил сам свирепый хозяин Виэртола, толстобрюхий пучеглазый господин.

А а п о. Добрый вечер, хозяин!

Ю х а н и. Да поможет нам бог! Здесь была страшная бойня!

В и э р т о л а. Не иначе, как дьявол сорвался с привязи! Перебито сорок быков! Да вы с ума сошли!

А а п о. Ничего не поделаешь. Надо было спасать семь человеческих душ.

В и э р т о л а. Я вас проучу, юколаские разбойники и воры! Бейте их, люди, — пусть валяются в кровавой луже, как и мои славные быки. За дело, мужики!

А а п о. Полегче, хозяин!

Т у о м а с. Полегче, полегче!

Ю х а н и. Стой, хозяин, стойте, мужики! И знайте: так будет лучше.

А а п о. Давайте разумно поговорим о свершившейся беде.

Ю х а н и. Закон для всех один, перед ним мы все равны. Хоть ты, хоть я — оба мы выскочили на свет из-под бабьего подола, одинаково голенькие, совсем одинаково, и ты ни капельки не лучше меня. А твое дворянство? Пусть на него капнет наш старый одноглазый петух! Закон один! И на этот раз он наверняка на стороне братьев Юкола.

В и э р т о л а. На вашей стороне! Да кто ж вам, мерзавцам, дал право убивать моих быков на моей же земле?

Ю х а н и. А кто вам дал право выпускать их на волю на погибель добрым людям?

В и э р т о л а. Они паслись на моей земле в огороженном загоне.

Ю х а н и. В этом тоже следует разобраться. Тот участок межевой изгороди, который на нашу беду свалили быки, и вправду приходится на долю Виэртолы. Но я хочу спросить: отчего богатое имение ставит такую дрянную изгородь, что скотина одним махом валит ее наземь?

У п р а в л я ю щ и й. Изгородь стояла как крепость, подлец!

Ю х а н и. А бык отшвырнул эту изгородь как хворостинку!

В и э р т о л а. А что вам понадобилось в моем загоне, мерзавцы? А?

Ю х а н и. Мы гнали медведя, опасного зверя, которому недолго растерзать и вас и ваших быков. Медведя мы убили и этим принесли отечеству превеликую всеобщую пользу. Разве это не всеобщая польза — сжить со света всех хищников, гномов и дьяволов? Ну, рассудите сами. Закон наверняка на нашей стороне, хоть лопни!

У п р а в л я ю щ и й. Замолчи, негодяй, и не болтай пустого!

В и э р т о л а. Они еще и смеются над нами, подлецы! Бейте их, хватайте их!

А а п о. Полегче, господа, полегче, господа и слуги! Не забывайте, какие муки мы приняли на этом проклятом камне, — нас недолго вывести из себя.

Ю х а н и. Верно — вывести из себя! А если парня вывести из себя, у него в голове все перевернется, сердце станет тверже камня; и тогда достаточно маленькой искры, чтоб загремели земля и небо. Ах, какие муки мы приняли — целых три дня и три ночи глядеть в лицо смерти!

Т у о м а с. А теперь мы наелись кровавого мяса, надышались кровавыми парами и стоим тут с окровавленными ножами в окровавленных руках — окровавленных по самый локоть. Да вразумит вас господь вовремя внять нашим словам, не то эта ночь станет страшнее адского пекла. Внемлите, внемлите нашим словам!

Э р о. И не забывайте об участи этих быков.

Ю х а н и. Боже милостивый! Ниспошли им глазной мази, чтоб они прозрели, и охлади их сердца, чтоб они не терзали нас больше! Образумь их и напомни им о несчастных быках, — иначе мы из них тоже наделаем колбас. Образумь их, боже, не то придется нам стать их духовными отцами. И тогда эти окровавленные ножи повенчают их с несчастными быками. В кромешный ад превратится тогда этот ночной лес. О боже, храни этого толстопузого хозяина Виэртола и его дерзких людей! Помилуй их, Исусе!

Т у о м а с. Выходите, если угодно, мы готовы.

Ю х а н и. Да, да, выходите, если угодно, мы готовы.

В и э р т о л а. Хорошо, хорошо! Похваляйтесь, пока можете, но, клянусь, закон вам не то скажет, и всю вашу спесь как рукой снимет. Еще и жалкий ваш дом пойдет прахом до самого основания. Идемте, мужики! Пускай забирают сорок быков, я все равно взыщу за все, до самого последнего копыта. Идемте!

Ю х а н и. Уберите мясо и потроха, пока они не испортились. Нам до них дела нет. Мы только поспешили снять шкуры.

В и э р т о л а. Все в порядке! Домой, мужики, как я велел.

И меча угрозы и проклятья, хозяин Виэртола ушел со своими людьми. А братья опять принялись за работу. На следующий день все сорок туш были разделаны, и братья, таща на жерди огромного темно-бурого медведя, отправились домой. А мясо, шкуры и потроха быков они оставили в лесу, приставив все же двух братьев для охраны.

Так окончился поход, рожденный рассказами Матти Трута о северных краях и предполагавший вначале только охоту на уток на болоте Коурусуо.