Семеро братьев

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Изба братьев была наконец готова. Длиной в пять сажен, шириной — в три. Одной узкой стеной она смотрела на восток, другой — на запад. Войдя в дверь, справа увидишь печь-каменку, слева — стойло, сооруженное на зиму для Валко. От порога почти до середины избы пол был земляной, покрытый хвоей, а на другой половине он был настлан из крепких досок. Над ним братья устроили просторный полок, потому что новая изба служила им и жильем и баней. Шагах в двадцати от избы стоял амбар, срубленный из тонких неотесанных елей.

Теперь братья имели надежную защиту от дождя, ненастья и зимней стужи, а также и амбар для хранения снеди, и могли целыми днями охотиться или ловить рыбу. Гибель грозила глухарям, тетеревам и рябчикам, зайцам, белкам и мрачным барсукам, уткам, а также рыбам в Ильвесъярви. Горы и глухие леса гулко отвечали на звонкий лай Килли и Кийски и ружейные выстрелы. Подчас пуля братьев валила и косматого, однако пора настоящей охоты на медведей еще не наступила.

Пришла осень с ночными заморозками. Кузнечики, ящерицы, лягушки либо погибли, либо скрылись в глубокие убежища. Подошло время ловить лисиц капканами. Этому искусству братья научились у покойного родителя. Немало быстроногих Микко{59} поплатились своей пушистой шкуркой из-за лакомого кусочка. Зайцы обычно протаптывают в лесу дорожки в рыхлом снегу, и братья расставили на них сотни медных силков на погибель многим обладателям белых шубок. В заросшем кустарником овраге у восточной окраины поляны они устроили большой волчий загон, а на сухом песчаном склоне недалеко от избы выкопали глубокую волчью яму. Не одного голодного волка соблазнила приманка, и когда братья убеждались, что добыча попала в загон, в овраге средь темной осенней ночи поднимался шум и треск. Один из братьев обычно становился с ружьем в руках возле изгороди, готовый не мешкая уложить серого пулей, другой стоял рядом и светил ему пылающим смолистым суком. А остальные, рыская в кустарнике с факелами в руках, помогали Килли и Кийски выгонять разъяренных зверей. Воздух наполнялся криком, визгом собак и ружейной пальбой, а в ответ беспрерывно грохотали лес и изрытая пещерами стена Импиваары. Схватка продолжалась до тех пор, пока все истекающие кровью хищники не валялись на истоптанном снегу. Тогда братья начинали сдирать шкуры, и хлопот было немало, но эта работа братьям была по душе. Случалось, что волки попадали и в яму у западной окраины поляны.

Как-то раз на рассвете, когда все еще спали, Тимо отправился проверить волчью яму и уже издали увидел наполовину провалившийся настил. Подойдя к самому ее краю, Тимо, к великой своей радости, заметил в глубине что-то серое; уткнувшись мордой в землю, там неподвижно лежал огромный волк и не сводил глаз с человека. И тут Тимо вздумал расправиться со зверем в одиночку, чтобы всем на удивление войти в избу с мохнатой ношей за плечами. Он тут же приступил к делу: сходил за стоявшей у избы лестницей, осторожно спустил ее в яму и вскоре и сам был уже там с увесистой дубиной в руках, намереваясь раздробить хищнику череп. Стиснув зубы, он долго размахивал своей дубинкой, но все без толку. При каждом его ударе волк проворно поворачивал голову то вправо, то влево. А тут еще дубинка вылетела у Тимо из рук, упав возле волка, и Тимо ничего больше не оставалось, как выбраться из ямы и бежать в избу, чтобы сообщить братьям о случившемся.

Братья, вооруженные копьями, веревками и петлями, поспешили за добычей. Однако, придя к яме, они нашли ее пустой. По той самой лестнице, которую Тимо оставил в яме, волк выбрался наверх и, поблагодарив судьбу, дал тягу. Братья тотчас же сообразили, в чем дело, и, бранясь и скрежеща зубами, стали искать Тимо. Но не тут-то было — Тимо бежал уже у опушки леса и вскоре скрылся в сосновом бору. Он понимал, что с братьями теперь разговоры плохи. А братья кричали ему вслед и грозили кулаками, обещая не оставить на нем живого места, пусть только он посмеет сунуться в избу. С этими угрозами разгневанные братья оставили яму и вернулись домой. А беглец Тимо бродил по лесу. Скоро братьями овладело раскаяние, они поняли, что виной всему была его глупость, а не злой умысел. И потому Юхани еще до наступления вечера поднялся на вершину Импиваары и своим громоподобным голосом принялся кричать на все четыре стороны. Он клялся и божился, что Тимо совсем нечего бояться и он сейчас же может вернуться домой. Долго кричал Юхани, и наконец Тимо действительно вернулся, сопя и кидая исподлобья угрюмые взгляды. Не промолвив ни слова, он разделся, лег в постель и уже через минуту храпел.

Наконец наступила пора охоты на медведя. Захватив рогатины и зарядив отменными зарядами ружья, братья отправились будить лесного властелина, крепко спавшего в своей темной берлоге под заснеженными елями. Не одного медведя свалила пуля братьев, когда тот сердито вылезал из своего мирного убежища. Часто вспыхивала жестокая схватка, во все стороны летел снег, алея от льющейся крови, ибо у обеих сторон не было недостатка в ранах. А схватка не прекращалась, пока мохнатый лесной царь не валился замертво на снег. Радостные, братья возвращались с ношей домой и смазывали раны снадобьем из вина, соли, пороха и серы, а сверху покрывали их еще смолой.

Так добывали братья пропитание, рыская по лесам и горным кустарникам и наполняя клеть разными запасами — птицей, зайцами, барсуками и медвежатиной. Позаботились они и о корме на зиму для своей старой верной Валко: возле болота вырос большой, ровно сметанный стог сжатого серпом сена, которого с лихвой должно было хватить на зиму. Не забыли они и о топливе для избы: у амбара была сложена высокая поленница дров, а возле избы высилась еще огромная, до самой крыши, груда смолистых пней с корнями, похожими на рога у лося злой старухи Хийси{60}. С такими запасами братья могли смело встретить суровую зиму.

Настал рождественский сочельник. На дворе стоит оттепель, небо затянуто серыми тучами, только что выпавший снег покрывает горы и долины. Из лесу доносится тихий шорох; тетерев сидит на ветке березы; стайка свиристелей поклевывает на рябине красные ягодки; сорока, любопытная дочь сосновых лесов, таскает веточки для своего будущего гнезда. И в бедной лачужке и в роскошных хоромах в этот вечер царят радость и покой; в избушке братьев на поляне Импиваары тоже царит покой. У самого входа стоит воз соломы, который они привезли из имения Виэртола, чтобы застелить в честь рождества пол. Братья и здесь не могли забыть шелеста рождественской соломы, самого радостного воспоминания их детских лет.

Из избы доносятся шипение раскаленной каменки и мягкие шлепки веников. Братья решили на славу попариться под рождество. Вдоволь побаловав себя жарким парком, они сходят вниз, одеваются и присаживаются отдохнуть на бревна, положенные вдоль стен вместо лавок. Они сидят, отдуваясь и обливаясь потом. В избе светит пылающая лучина. Валко в стойле похрустывает овсом: братья и для нее устроили праздник; дремлет на жердочке петух, у печи лежат Килли и Кийски, положив морды на лапы, а на коленях у Юхани мурлычет старый юколаский кот.

Тимо и Симеони наконец принялись готовить ужин, а остальные — таскать в избу снопы соломы. Развязав их, братья расстелили солому по полу слоем с четверть аршина, а на полке, где они обычно коротали вечера и ночи, и того толще. Ужин скоро был готов: семь хлебов, дымящаяся медвежатина в двух дубовых мисках и жбан пива стояли на столе. Пиво братья сварили сами — они не забыли, как готовила этот напиток их покойная мать. Однако они сварили его чуть покрепче обычного крестьянского пива. Совсем темно-бурое, оно пенилось в жбане, и стоило выпить один лишь ковш, как в голове уже начинало мутиться. И вот братья сели за стол, чтобы отведать и мяса, и хлеба, и пенящегося пива.

А а п о. Угощения у нас хоть отбавляй.

Ю х а н и. Ешь-пей, ребята, на то ведь и рождество. Всем рождество — и людям и скотинке. А ну-ка, братец Тимо, полей пивом овес в яслях. Вот так! От одного ковша не убудет. В такой вечер нечего скупиться, пусть все получают свое — и лошадка, и собаки, и кот вместе с веселыми братьями Юкола. А петушок пусть спокойно поспит, он свою долю получит завтра. Вот вам, Килли и Кийски, добрый кусок мяса, а вот и тебе, мой бедный кот. Но сперва, пучеглазый, подай лапку! Вот так! А теперь другую! Поглядите-ка, что наш кот выделывает, — небось сразу скажете, что и я могу кое-чему научить. Ишь ведь, уже обе лапки подает. Сидит важно, будто степенный дед, и лапки мне сует, проказник! Вот так!

А а п о. Ох и шутник!

Т у о м а с. Чему только не приходится учиться на старости лет!

Ю х а н и. Не вдруг далась эта наука. Но я не отстал от плутишки, пока он обеими лапками не поблагодарил своего учителя. А теперь он совсем молодец, и учитель вознагражден сторицей. Вот это кот! На-ка, съешь кусочек медвежатины. А теперь и вам, Килли и Кийски. Вот, вот! Недаром говорится: лучше хозяина обижай, но не его собаку. Верно сказано! Я только хочу добавить: лучше обижай Юсси Юколу, но не его кота.

Э р о. Передай-ка, Юхани, пиво.

Ю х а н и. На, возьми. Пей, братец, пей, раб божий, раз теперь рождество и в клети не пусто. И чем нам здесь не житье? О чем тужить? Пусть хоть весь белый свет сгорит дотла, лишь бы Импиваара с окрестностями уцелела! Мы живем да поживаем сами по себе, и не надо нам кланяться злым людям. Хорошо нам здесь! Лес для нас — и луг, и поле, и мельница, и дом на веки вечные.

Т и м о. И кладовая с мясом.

Ю х а н и. Вот именно! Хорошо нам тут! Спасибо тебе, Лаури, что надоумил нас выбраться из мирской суеты. А тут вольная волюшка да покой. Еще раз спрашиваю: о чем нам тужить, пускай хоть весь свет сгорит в жарком огне, — лишь бы уцелела северная часть Юколы и семеро ее сыновей.

Т и м о. Э, брат, дай только красному петушку разгуляться по белу свету, как от Юколы и ее семерых сыновей останется один пепел.

Ю х а н и. Это я и без тебя знаю. Но ведь человек волен думать что угодно. Он может вообразить себя властелином мира или навозным жуком; или представить, как вдруг сгинут и бог, и дьявол, и ангелы, и весь род человеческий, все живые твари на земле, в воде и воздухе; или как исчезнут земля, небо и ад, будто комок пакли в огне, и настанет тьма беспросветная, и уж никогда больше петух не возвестит божьего дня. Вот как летает мысль человеческая, и кто бы мог расставить сети на ее пути?

Т и м о. А кому дано понять устройство мира? Только не смертному — он туп и глуп, как баран. И лучше всего принимать все как есть, пускай все идет своим путем, а там будь что будет. Будем себе поживать.

Ю х а н и. И чего нам не жить? Чего нам не хватает?

Т и м о. «Ни милости божьей, ни птичьего молока!»{61} В амбаре полно снеди, а в избе тепло. Знай себе валяйся на соломе.

Ю х а н и. Вот, вот. Валяемся, как бычки на свежей подстилке. Париться можем, когда на ум взбредет, и поесть, когда захочется. Но сейчас мы как будто уж сыты. Остается только благословить себя и убирать со стола.

С и м е о н и. Погодите, я прочту застольную молитву да спою псалом.

Ю х а н и. Оставь до другого раза. Что ж ты до еды не прочел молитвы? А ну, Эро, ты моложе всех, сходи-ка нацеди пива из бочки.

С и м е о н и. Стало быть, ты не позволишь спеть псалом в честь рождества?

Ю х а н и. Какие, брат, из нас теперь певцы! Споем да помолимся каждый про себя, так будет угоднее богу. А вот и пиво опять тут. Пенится и шипит, как водопад Кюрё. Спасибо, братец! Ну-ка, Туомас, выпей, да не жалеючи.

Т у о м а с. Я долго раздумывать не стану.

Ю х а н и. Вот так пьет настоящий мужчина! После этаких глотков мы споем не хуже кантора:

Именно так. Мы пьем бурое ячменное пиво, нас согревают жаркие дрова да смолистые пни, а под нами — мягкая солома, и на ней, пожалуй, не отказались бы испробовать свои силы даже короли или великие князья. Одно словечко, Туомас. Как-то Аапо уверял, что ты гораздо сильнее Юхани, но мне что-то не верится. Уж не схватиться ли нам, а? Попробуем?

С и м е о н и. Да полно вам! Пожалейте свежую солому — хотя бы до завтрашнего дня.

Ю х а н и. Веселью только теперь и разгораться. Ведь канун праздника всегда важнее самого праздника, а солома все равно пойдет на подстилку. Ну что, Туомас?

Т у о м а с. Что ж, можно испробовать.

Ю х а н и. Будем бороться накрест?

Т у о м а с. Ладно.

Ю х а н и. Давай начнем!

А а п о. Погоди, брат! Дай и Туомасу взяться за пояс твоих штанов.

Ю х а н и. Пусть берется, пусть берется!

Э р о. Отчего ты, Юхо, зубы скалишь да косишь глаза, будто бык перед плахой? Ох, брат мой! Смотри не осрамись.

А а п о. Все как нельзя лучше. Кто же начнет?

Ю х а н и. Туомас.

Т у о м а с. Нет уж, пусть старший брат.

Ю х а н и. Ну, держись!

Т у о м а с. Постараюсь.

Ю х а н и. Устоишь ли?

Т у о м а с. Постараюсь.

А а п о. Ну?, давай, ребята! Вот так, вот так! Вы боретесь, что божьи воины. У Юхо ухватка, как у самого Иакова, а Туомас стоит «дубом неподвижным».

Э р о. «Внемлет проповедям пышным Аапо — мудреца великого». Но каков Юхо? Узри и устрашись! Уф! Сунь ему теперь хоть стальную спицу в зубы — только хрясь! — и она тут же разломится пополам. Мне страшно, страшно!

А а п о. Самая молодецкая схватка. Только половицы ходят ходуном.

Э р о. Будто педали орга́на. А Туомас, что лесная борона, бороздит ногами пол.

А а п о. Это тебе, брат, не щелчок мизинцем. Эх, черт возьми! Ведись эта борьба вон там, на горе, подковы на каблуках высекали бы искры из скалы.

Э р о. А по лесу разлетались бы настоящие золотые звездочки, и все кругом запылало бы веселым пламенем. А Туомас все еще стоит.

Т у о м а с. Ну, ты уже вдоволь попрыгал?

Ю х а н и. Вали теперь ты.

Т у о м а с. Попробую. Берегись, не то пол завертится.

Э р о. Держись, Юхо!

А а п о. Вот так бросок!

Э р о. Хватил как поленом, как небесным молотом.

Т и м о. И Юхани лежит, будто мешок с солодом.

Э р о. Эх ты, Юсси-паренек!

Т и м о. Да, так он называл себя малышом.

А а п о. Но все же надо бы знать, как швырять парня. Не забывай, Туомас, что человек-то не железный, а из мяса да костей.

Т и м о. Хотя и носит штаны.

Т у о м а с. Я ушиб тебя?

Ю х а н и. Ты себя побереги!

Т у о м а с. Вставай же.

Ю х а н и. И встану и еще покажу тебе молодецкую силу, только давай тягаться на палке. Тут-то мы померимся силой.

Т у о м а с. А ну-ка, Эро, подай палку из угла. Вот она, Юхани.

Ю х а н и. Я готов. А теперь сядем, подошвы к подошвам, и возьмемся за палку!

А а п о. Как только я крикну, сразу же тяните, но чтобы без рывков. А палку держите посередине, как раз над пальцами ног, и ни дюйма в сторону. А ну, ребята!

Т и м о. Ого! Юхо уже приподнимается, только кряхтит.

А а п о. Тут молись не молись — все равно но поможет.

Ю х а н и. Поди нацеди пива, Тимо.

Т и м о. Ты, братец, как будто прихрамываешь?

Ю х а н и. Иди цедить пиво, чертов сын! Слышишь? Или тебе захотелось оплеухи?

Т у о м а с. Никак я тебе ногу ушиб?

Ю х а н и. А тебе-то что? Ты лучше свои лапы побереги. Что из того, что в схватке слетел каблук? Отскочил, будто срезанная кожица у репы. А ты о себе беспокойся. В борьбе-то, видать, ты меня одолеешь да и на палке перетянешь, но давай-ка вот подеремся.

А а п о. Э-э, брат, это не годится.

Ю х а н и. Как не годится? Стоит только нам захотеть.

Т у о м а с. Я не хочу.

Ю х а н и. Боишься!

А а п о. Не забывай, Юхани, что борются только ради потехи.

С и м е о н и. Но эта потеха частенько доводит до драк и убийств.

Ю х а н и. Пускай Туомас победил, но больше-то уж никому не сладить с Юхани! Тут уж я головой ручаюсь и любому из вас готов доказать. А ну-ка, Аапо, давай разочек! Выдержат ли твои штаны? Выдержат?

А а п о. Вот, дурень, разошелся! Ну, хорошо ж, возьмемся как следует.

Ю х а н и. Гром и молния!

А а п о. Да погоди, говорю. Ну, а теперь вали!

Э р о. Ишь, как Юхани отплясывает польку, не беда, что прихрамывает.

Ю х а н и. Что теперь скажешь, братец Аапо?

А а п о. Что лежу под тобой.

Ю х а н и. А ну-ка, следующий! Давай, Симеони.

С и м е о н и. Ни за какие деньги не оскверню я святого праздника.

Ю х а н и. Хвала рождеству! Невинной-то борьбой мы его никак не оскверним, лишь бы было весело да совесть была чиста. Один разочек, Симеони!

С и м е о н и. Зачем ты искушаешь меня?

Ю х а н и. Только разочек!

С и м е о н и. Сатана ты!

А а п о. Оставь ты его в покое, Юхани!

Ю х а н и. Но можно же попробовать. Только вот этак разочек рвануть за пояс!

С и м е о н и. Убирайся в преисподнюю, нечистая сила! Я наперед говорю, что ты одолеешь.

Т у о м а с. А я поверю, когда сам увижу. И у Симеони, по-моему, не телячьи мышцы.

Ю х а н и. Коли так, пусть попробует. Тогда увидим, телячьи мышцы или медвежьи.

А а п о. Оставьте его в покое, пусть выходит другой, кому борьба больше по душе. Брат Тимо, ты ведь у нас храбрец!

Ю х а н и. Хочешь?

А а п о. А ну, Тимо! Ты же никогда не трусишь.

Т у о м а с. Где это видано, чтоб Тимо струсил! Всегда храбр и никогда не теряется. Мне не забыть, какую штуку он выкинул в той перепалке с парнями Тоуколы. Сперва-то его тоже стукнули исподтишка по голове, но он и бровью не повел, спокойно отвернулся, выхватил у недруга кол из рук да отвалил ему такой сдачи, Что и кол пополам. Так с треском и сломался, а парень, будто порожний мешок, рухнул наземь! Вот что сделал Тимо Юкола. Я знаю, что он и сейчас сумеет постоять за себя.

Т и м о. Ну, иди-ка сюда, братец.

Ю х а н и. Только того мне и хочется. Дай-ка и мне взяться за тебя. Я готов!

А а п о. Первый черед Тимо.

Ю х а н и. Пускай, пускай. Я хоть немного отдышусь.

Т и м о. На-ка, получай!

Ю х а н и. Не тут-то было, братец!

Т у о м а с. Вот это рывок! Ай да Тимо! А нельзя ли еще поднажать?

Ю х а н и. Не так-то просто меня выжить отсюда!

Т у о м а с. Найдется ли силенки поднажать, Тимо?

Т и м о. Должно найтись… А вот так?

Ю х а н и. «Не так-то просто меня выжить отсюда», — как сказал нищий из Хювянмяки{62}.

А а п о. Еще разок, Тимо!

Т у о м а с. Найдется ли силенки поднажать?

Т и м о. Должно найтись. А вот так?

Ю х а н и. «Не так-то просто меня выжить отсюда», — сказал нищий из Хювянмяки.

Т у о м а с. Но рывок-то был изрядный.

Э р о. Не беда, у Юхани только голос чуть дрогнул.

Ю х а н и. Я все еще на ногах!

Т у о м а с. Еще разочек, Тимо!

Т и м о. Попробуем, попробуем.

Ю х а н и. Погоди! Вентта-хол![7] У меня штаны падают!

Т и м о. «А ну-ка теперь!» — сказал Кайтаранта.

Ю х а н и. Штаны падают! Слышишь ты?

Т и м о. Вот так, брат мой!

А а п о. Никак, Юхани опять валяется да целует пол?

Э р о. И отдувается, как бык. Но это не худо, он все-таки успеет, как он сам говорит, хоть немного отдышаться.

Т и м о. Да, растянулся подо мной, что мокрый башмак.

Т у о м а с. Но его штаны подвели.

А а п о. Да, будем справедливы: штаны Юхани на сей раз изменили хозяину и заключили союз с Тимо.

Э р о. Поистине так. А потому — долой штаны и начнем всю игру сначала!

С и м е о н и. Заткнись ты, коростель! Не то я щелкну тебя по клюву. Мало тебе еще этой адской кутерьмы?

Э р о. А пусть она станет райской потехой. Долой штаны и рубахи, и боритесь, будто пара ангелов на райских лугах!

Т у о м а с. Почему ты сидишь у него на загривке, Тимо?

Т и м о. Будь у меня под рукой полено, я бы так хватил его пониже спины, что только треск бы раздался.

А а п о. Это почему же? Ведь тут борьба, а не драка.

Э р о. Разве Тимо рассердился?

Т и м о. Нисколечко, нисколечко, но все-таки, будь у меня под рукой полено или кругляк, я бы так хватил его пониже спины, что только треск бы раздался!

Т у о м а с. Отпусти его!

Т и м о. Вставай, божье создание.

Ю х а н и. Встану, встану, и знай, что, как только застегну штаны, ты будешь валяться на полу, и не хуже меня. Мне, бедняге, просто не повезло, а ты, каналья, сапожная колодка, только того и ждал.

А а п о. Ну, не сердиться! Ручаюсь, он вовсе и не заметил беды с твоими штанами, пока не швырнул тебя на пол. Это он в азарте сделал.

Ю х а н и. Все он видел, выдра проклятая! А вы все, будто вороны, налетаете на меня. Ишь ты, он не видел! Разве я не вопил, что было мочи: «Погоди, вентта-хол, штаны падают!» Но он и ухом не повел, рвал меня когтями и зубами, как кошка. Гром и молния! Я тебя проучу, как радоваться беде с чужими штанами, уж я тебя проучу!

Т и м о. Да ведь я это в азарте сделал.

Ю х а н и. Я тебя проучу, дай только подтянуть штаны да прихватить их покрепче ремнем.

Т и м о. К черту всю эту борьбу! Коль я победил, значит, победил, и кончен разговор. При чем тут штаны? Ведь борется-то человек, а не штаны или какие-нибудь паголенки и носки.

Ю х а н и. Становись снова и берись за пояс! Гром и молния!

Т и м о. Идти мне с ним на эту ребячью возню?

Э р о. Ты еще спрашиваешь? Иди, иди, раб божий, иди, коль выдался случай.

С и м е о н и. Не смей, говорю!

Э р о. Что ж, не ходи, раз боишься да дрожишь.

Ю х а н и. Нет уж, сейчас ни страх, ни дрожь не помогут. Сию же минуту ему придется схватиться снова!

Э р о. Смилуйся над ним, Юхани, смилуйся!

Т и мо. Это с чего же? С чего, Эро? Так и быть, еще разок поднатужусь. Раз-другой. Только тэрсий![8]

Ю х а н и. Я тут, братец!

Т у о м а с. Смелей, Юхо!

А а п о. Смелей? Да ведь этак только два голодных ястреба дерутся.

С и м е о н и. Драка, настоящая драка!

А а п о. Не теряй рассудка, Юхани!

С и м е о н и. Ах вы, звери! Ах вы, звери!

Э р о. Не калечь родного брата!

С и м е о н и. Ага, ага! И Эро испугался? Вот тебе то, чего добивался!

Т у о м а с. Юхани!

С и м е о н и. Изба сейчас развалится, звери вы, нехристи!

Ю х а н и. Вотти[9], парень! — сказал русский. Ну, чего ж ты растянулся да глаза таращишь в потолок?

Т и м о. Сейчас-то ты одолел меня, но пусть-ка пройдет немного времени: ты состаришься и будешь расти вниз, а я возмужаю и наберусь сил.

Ю х а н и. Когда-нибудь весь белый свет одряхлеет, не то что грешный человек. Время, брат мой, всех нас сравняет. Но встань-ка да отхлебни глоток пива и признайся по совести — силенки-то у тебя меньше, чем у меня.

Т и м о. Видно, так. Ведь я пластом лежал под тобой, а ты взгромоздился на меня, как матерый медведь.

Ю х а н и. На-ка, отхлебни! Выходит, я второй силач средь юколаской братии. Правда, с Лаури и Эро я еще не боролся. Но пусть они знают, что при первой же попытке пришлось бы им нюхать землю. А Симеони сам признал себя слабее меня. Но ни один из братьев Юкола не замухрышка какой-нибудь, за это я ручаюсь. Пускай сюда сунется хоть полсотни парней Тоуколы, кулак будет встречен кулаком. Ведь я утащу на своем хребте целых двадцать четвериков, а Туомас даже чуть побольше. Да, двадцать четвериков, только б на спину подсобили подкинуть.

Т у о м а с. А хотелось бы мне поглядеть, как борются Лаури с Эро!

А а п о. И впрямь, тут было бы на что поглядеть. Один тих да смирен, как оттепель среди зимы, а другой мал, как клубок, но зато ловок и быстр, что молния. А ну-ка, за дело! Вот уж где сцепятся горностай с зайцем! С зайцем-то я тебя сравнил, Лаури, совсем не из-за твоей трусости, на то нет оснований, да и не из-за проворства, потому что ты шагаешь, точно пахарь Кённи{63}, у которого в животе сидела машинка и двигала его ногами-руками и мотыгой. И все-таки ваша борьба, сдается мне, будет похожа на схватку горностая с зайцем.

Ю х а н и. Ну, схватитесь разок, ребятки, только один разочек!

Л а у р и. Чтоб я стал бороться с Эро? Да за него и не ухватиться по-настоящему — крутится под ногами, как кошка, и царапается, как черт, даже вздохнуть некогда. Так он и прошлой осенью боролся на Аронийтту. Кто там победил, кто был бит — сам Соломон не разберет. И чтоб я снова связался с ним?

Э р о. Верь не верь, но я ни на волосок не был сильнее тебя.

Л а у р и. Чего ж мне не верить, — я знаю, что тебе со мной не сладить.

Ю х а н и. Это пусть честная борьба покажет.

Л а у р и. Чтоб я снова связался с ним?

С и м е о н и. Спать уже пора, бесноватые вы.

Ю х а н и. Ночей-то много, а рождество бывает только раз в году, так что будем веселиться. Ликуй, народ, ликуй, земля Израильская! В эту самую ночь, в этот час случилось превеликое чудо во граде Вавилонском. Возрадуемся же, братья! Во что бы нам еще сыграть? Или поесть еще жаркого? А то в свинью сыграть? Или в сапожника?

С и м е о н и. Еще что! Только и не хватало — барахтаться, как озорным ребятишкам. Угомонись!

Ю х а н и. Э, жизнь молодого да холостого — сплошная пляска! Не так ли, Тимо?

Т и м о. Хи-хи-хи!

Ю х а н и. Не так ли?

Т и м о. Пожалуй, так.

Э р о. Точно так, милый Юсси.

Ю х а н и. Сказала лисонька зайцу. Верно! Такая жизнь по мне. От нее кое-когда и развеселишься да притопнешь каблуком. Отпляшем-ка рипаску[10], я на это мастер. Поглядите-ка!

А а п о. А пиво в голову ударяет?

Ю х а н и. Опрокинь ковша три — авось и ударит. А ну, запевай, Эро, раз Юсси пляшет! Начинай!

Э р о. Что ж тебе спеть?

Ю х а н и. Да что на ум придет, лишь бы гремело да звенело! Затягивай, парень. Гаркни так, чтоб изба задрожала! Пой, сукин сын, пой, коли я задумал плясать да прыгать козлом до потолка! Запевай!

Э р о. Так и быть, постараюсь:

А а п о. Замолчи, Эро, не зли его.

Ю х а н и. Пой дальше! Я не рассержусь. Пой, не плясать же мне без музыки!

Э р о.

Т и м о. Хи-хи-хи! Ох, какую чушь ты поешь!

Ю х а н и. Пой, пой дальше! Я не рассержусь.

Э р о.

Я спою, да еще пальцами прищелкну.

Ю х а н и. Вот так, так! Никакие оковы меня не держат. Знай пой!

Э р о.

Не довольно ли?

Ю х а н и. Давай еще! Сейчас отпляшем, как на свадьбе Матти Скотника. Еще! Еще! Как на свадьбе Матти Скотника!

С и м е о н и. Даже петух со страху закукарекал от безбожного шума.

Ю х а н и. Заткни глотку, петенька! Ишь распелся!

Т у о м а с. Полно уж, Юхани.

А а п о. Ты ведь дух испустишь в этой басурманской пляске.

Ю х а н и. Я пляшу рипаску! Не так ли, Эро?

Э р о. Это пляска Юсси.

Ю х а н и. Пускай так, да давай-ка еще пару десятков коленцев этой самой пляски Юсси!

С и м е о н и. Эх ты, непутевый человек.

Т и м о. Вот так! Вот так! Хи-хи-хи! Ах, черт тебя подери!

Ю х а н и. Прочь с дороги! Не то я сомну тебя в лепешку, как казацкий конь пьяного ярмарочного гуляку. Ух!

А а п о. Поглядите-ка, что у него ремень выделывает! Мотается то вверх, то вниз да так и хлещет его по хребту и пониже. Ну и ну!

Ю х а н и. Лалла-ла-лаа! Вот это была встряска, хе-хе-хе! Я второй раз в жизни так пляшу. Первый раз это было на свадьбе Матти Скотника. Бабьего звания там было всего три старухи, а мужиков порядочно набралось. Но стоило Матти поднести нам по паре чашек крепкого пунша с кофе, как мы сами, без баб, пошли молотить половицы. Бабы, бедняжки, судьбу благодарили, что отделались от этой кутерьмы, не то мы закружили бы их до полусмерти. Ах, черт возьми! Ну, а теперь долой с себя всё до рубахи, и айда на полок. Нам же все равно не уснуть, а там, в тепле, за пивом будем при лучине рассказывать веселые сказки и предания.

Они разделись, еще раз наполнили жбан пивом и гурьбой забрались на полок. В одних рубахах они расселись на соломе. Было нестерпимо жарко. Братья усердно передавали по кругу пенящееся пиво. В щель стены была воткнута сосновая лучина, светившая золотым пламенем. И тут в голову Юхани забрела шальная мысль, которую он не замедлил высказать вслух. И следствием этого было большое несчастье.

Ю х а н и. Вот и полеживаем мы тут да жаримся, точно ливерные колбасы в печи на соломенной подстилке. И в каменке хватит еще жару. Плесни-ка, Эро, на нее ковш пива, — узнаем хоть, чем пахнет пар от ячменного пива.

Т у о м а с. Это еще что за дурацкая затея?

Ю х а н и. Славная затея. Плесни-ка!

Э р о. Я хочу выказать послушание хозяину.

Ю х а н и. Два ковша пива на каменку!

Т у о м а с. Ни капельки! Если я только услышу оттуда хоть маленькое шипение — горе тому, кто это сделал!

А а п о. Не стоит тратить попусту отличный напиток.

Т и м о. Мы совсем не так богаты, чтобы жить в пивном пару, вовсе нет.

Ю х а н и. А попробовать все-таки было бы не худо.

Т у о м а с. Я строго-настрого запрещаю.

Ю х а н и. А попробовать все-таки было бы не худо. Туомас, видишь ли, уже задирает нос. Стоило ему только одолеть меня в борьбе, как он вообразил, что волен делать в доме все по-своему. Но не забывай: коль у молодца разбушуется желчь, он семерым не уступит в силе. Как бы там ни было, но я еще не собираюсь во всем оглядываться на тебя.

С и м е о н и. Вот они, плоды вашей борьбы! Всему она виной!

Ю х а н и. А ну-ка, плесни, Эро! Я за все в ответе и в обиду тебя не дам.

Э р о. Раз хозяин приказывает, я должен слушаться, не то, чего доброго, получишь в руки волчий паспорт, да еще в рождественскую ночь.

Лукаво ухмыляясь, Эро проворно встал, чтобы исполнить волю Юхани, и вскоре от каменки донесся всплеск, а затем сердитое шипение. Рассвирепевший Туомас вскочил на ноги и кинулся на Эро, но и Юхани уже спешил на выручку младшему брату. Поднялась суматоха, и в общей свалке на пол упала горящая лучина. Братья и не заметили, как от нее по соломе побежало юркое пламя. Словно круги на водной глади, увеличивался на полу огненный кружок. Пламя поднималось все выше и выше и облизывало уже полок, когда обитатели дома наконец заметили под собой опасность. Но слишком поздно. Спасти можно было только себя и животных. Широкими волнами расходились языки пламени, велик был переполох. Все бросились к выходу; как только распахнулась дверь, в нее со страшным шумом, чуть не разом, вывалились и люди, и собаки, и кот с петухом. Казалось, изба изрыгнула их из своей дымящейся пасти прямо на снег, на котором они теперь стояли, кашляя наперебой. Последним из избы вышел Лаури, ведя за повод Валко, которая, не будь Лаури, так и стала бы жертвой огня. Бушующее пламя вырвалось наружу из маленьких окон, потом через дверь и крышу. Вскоре ставная избушка у Импиваары была вся в огне, а ее беззащитные обитатели уныло стояли на снежной поляне. Угольную землянку, свое первое жилье, они успели сравнять с землей, а что до амбара, то в его стенах были такие щели, что он походил на сорочье гнездо. Единственной защитой от ветра и стужи у братьев были коротенькие посконные рубахи. Даже шапок, чтоб прикрыть голову, даже лаптей не успели они спасти из огня. От былого скарба уцелели только ружья да кошели, которые на праздник были спрятаны в амбаре. И вот братья топтались на снегу, подставляя пламени спины и отогревая то правую, то левую ногу. А ноги, горевшие и от снега и от огня, краснели, точно гусиные лапки.

Братья наслаждались последней услугой, которую еще могла оказать им изба, и жадно грелись у огня. Страшен был этот костер. Пламя без удержу рвалось кверху, ярко освещая окрестности; мохнатые ели на вершине горы весело улыбались, словно освещенные заревом восхода. От груды смолистых пней валил черный, как деготь, дым и, клубясь, поднимался ввысь. А на поляне и вокруг нее было светло, средь зимней ночи здесь царил розовый день; и птицы, дивясь необыкновенному зрелищу, глядели с запорошенных снегом ветвей, как крепко срубленная изба Импиваары превращалась в угли и пепел. Почесывая от злости и горя затылки, братья стояли спиной к пожару и поочередно протягивали к жаркому огню ступни своих ног. Но вскоре славный костер стал мало-помалу гаснуть; наконец все рухнуло наземь грудой головешек, и тысячи сверкающих искр рассыпались в ночной тьме. И тут братья с ужасом заметили, что небо начало проясняться и южный ветер уступил место северному. Оттепель сменилась морозом.

А а п о. Из огня-то мы спаслись, да прямо в лапы морозу. Поглядите, как проясняется небо и какой студеный ветер подул с севера. Ох, велика опасность, братья!

Ю х а н и. Проклятье и смерть! А кто во всем виноват?

Т у о м а с. Кто! И ты еще спрашиваешь, жалкий червяк? Взять бы и посадить тебя сейчас на горящие угли!

Ю х а н и. Уж какому-то Туомасу этого вовек не сделать! Будь проклят тот, кто свалил на наши головы эту дьявольскую ночь!

Т у о м а с. Сам себя проклинаешь.

Ю х а н и. Будь проклят он, а именно — Туомас Юкола.

Т у о м а с. Ну-ка, повтори еще раз.

Ю х а н и. Всему виной Туомас, сын Юхани, Юкола!

А а п о. Туомас!

С и м е о н и. Юхани!

Л а у р и. Да тише вы!

Т и м о. Нет уж, теперь вы не сцепитесь, ни за что не сцепитесь, канальи! Да, да, будьте смиренны и грейтесь по-братски.

С и м е о н и. Антихристы!

А а п о. Теперь не время буянить да спорить, когда нам смерть угрожает.

Т у о м а с. Но кто же виновник, кто виновник?

Ю х а н и. Я не виноват.

Т у о м а с. Не виноват! О силы небесные! Да я тебя сейчас живьем съем!

А а п о. Перестаньте, перестаньте!

С и м е о н и. Ради бога, перестаньте!

А а п о. Виноват не виноват — теперь нам не до этого. Спасти нас могут только собственные ноги. Изба сгорела дотла, и сами мы стоим на снегу чуть ли не нагишом. Какой толк от этакой рубашонки? Хорошо, хоть ружья с припасами уцелели. Оружие-то нам теперь в самый раз — от Тэримяки доносится волчий вой.

Т у о м а с. Так что же нам делать?

А а п о. Ничего больше не придумать — только бежать в Юколу, чтоб не умереть страшной смертью! Двое пускай едут верхом на Валко, а остальные побегут за ними. Так мы и сделаем: по очереди будем бежать, по очереди ехать верхом. С лошадкой хоть не всю дорогу месить сугробы, и, глядишь, с божьей помощью, еще спасемся.

Ю х а н и. Ноги у нас будут вроде пареной репы, пока до Юколы доберемся и у огня отогреемся.

С и м е о н и. Но больше надеяться не на что. А раз так — поспешим! Ветер крепчает, небо проясняется! Поспешим!

Э р о. Эх, пришла смерть наша!

Ю х а н и. Вот они, семеро сыночков Юколы!

С и м е о н и. Беда-то и впрямь велика, но господь всемогущ. Поспешим!

Т у о м а с. Забирай из амбара ружья и кошели!

Ю х а н и. Страшная ночь! Тут нам грозит трескучий мороз, а там — голодные волки.

Т и м о. И сами мы в беде, и Валко тоже.

Ю х а н и. Нам-то хуже. Я слыхал, голый человек зимой — самый лакомый кусочек для волков.

Т и м о. А я слышал, что человек и свинья одинаковы на вкус; а кто не знает, как волки зимой охочи до свининки? Да, угораздило нас, ничего не скажешь.

Ю х а н и. Так что же делать?

А а п о. В Юколу, как стрелы из колдовского лука, пока мороз еще не разгулялся и не застудил кровь в наших жилах! В Юколу через волчью гору Тэримяки! От волков-то у нас есть ружья, а с седобородым морозом нам никак не сладить.

Т у о м а с. Вот ружья и кошели. Ружья на плечо, кошели за спину, двое пусть сядут верхом, а мы во всю прыть побежим следом. Да не мешкайте, ради наших собственных душ, не мешкайте!

Ю х а н и. Смотрите, как небо проясняется и звезды мерцают! Ну, помчались, ребята!

А а п о. Завтра заберем отсюда все, что уцелело от огня. Завтра возьмем также кота и петуха, одну ночь они просидят у пепелища. Килли и Кийски пускай идут с нами, как верные друзья. Но где они?

Т у о м а с. Что-то не видно. Тише! Ну-ка, прислушайтесь!

Э р о. Э-э, они уже далеко. Лай раздается там, за горой.

Т у о м а с. Они гонят рысь. Видать, она пробежала мимо избы и собаки напали на след. Но пускай себе гонятся, коль хотят, нам теперь не до них, надо торопиться в нелегкий путь.

Ю х а н и. Да будет так! Жизнь и смерть схватились сейчас, будто два медведя.

А а п о. Теперь уж сил не жалейте.

Ю х а н и. Сил души и плоти!

Т у о м а с. И не забывайте, что нас подстерегает жалкая смерть.

Ю х а н и. С двух сторон грозит нам черная смерть. Эх-хе-хе! Или околеем в стужу, иль кишки наружу, если не доберемся до огня и мягкой соломки. Что-нибудь из трех должно случиться — через часок-другой. Но воздыханиями горю не поможешь, нет, не поможешь. Вот стисну зубы — и ледяные горы сокрушу, будь они хоть того толще!

С и м е о н и. Попытаемся во имя божье и с его помощью.

Ю х а н и. Вот, вот, с его помощью. Что ж тут может сделать своими силами простой смертный? Да хранит нас господь!

Э р о. Ну, быстрей в путь, без всякой задержки!

Ю х а н и. И без всякого страха! Идем!

Т у о м а с. Стало быть, все готовы. Садитесь-ка на лошадь, Эро и Симеони, и скачите прямо в Юколу, но не слишком быстро, чтобы нам, босым, не отстать от вас.

И они тронулись в путь, голые, в одних посконных рубахах, с кошелями за спиной, с ружьями в руках или на плече. Спасаясь от мороза, напавшего на них со студеных болот холодного севера, они ушли в зимнюю ночь. Но мороз смилостивился над ними, погода снова смягчилась. Правда, временами край неба прояснялся, но потом опять затягивался тучами, и ветер с севера дул не слишком свирепо. К тому же братьям не впервые было встречаться со стужей, не один трескучий мороз закалил их кожу; бывало, еще озорными ребятишками они часами месили босыми ногами сугробы. Но все-таки их пугал, сильно пугал этот путь от Импиваары в Юколу, и они бежали с замирающим сердцем. Впереди, верхом на Валко, скакали Эро и Симеони, а остальные мчались за ними, так что снег клубился. А возле пышущей жаром каменки на поляне Импиваары сидели кот и петух и уныло посматривали на тлеющие угли.

Братья неслись к деревне и, оставив позади болото Сомпиосуо, подходили уже к Тэримяки, откуда все еще доносился жуткий вой волков. В ельнике, между болотом и лугом, всадники сменились: Эро с Симеони слезли с лошади, а на место их сели двое других. Ни минуты не мешкая, они снова пустились в путь и, миновав песчаный склон и дорогу в Виэртолу, понеслись по шумевшему сосновому бору. Наконец они были у скалистой горы Тэримяки; многоголосый волчий вой внезапно стих. Скоро братья стояли уже на вершине горы и дали лошади передохнуть. Здесь всадники опять соскочили с Валко, уступив место следующей паре. Задувал ветер, на миг небосвод опять прояснился, Большая Медведица показывала уже за полночь.

Отдохнув, братья начали спускаться с горы и, когда дорога кончилась, вошли в темный, мрачный ельник. Сверху глядела бледная луна, кричали филины, из чащи леса перед братьями внезапно вырастали какие-то странные изваяния, похожие на огромных медведей: то были поросшие мхом корни сваленных бурей елей. Неподвижные, словно оледеневшие привидения, взирали эти глыбы на фантастические фигуры, мчавшиеся через лес. Они оставались недвижны, но вокруг, в высоком ельнике, скоро появились устрашающие признаки жизни. То голодные волки рыскали вокруг братьев, подходя к ним все ближе. Их быстрые тени мелькали то впереди, то сзади, то перебегали через дорогу. Свирепые и кровожадные, они упорно следовали за ночными беглецами из Импиваары, и звонко потрескивали от их бега сухие корни елей. Вздрагивая и храпя, бежала пугливая Валко, и седоки едва сдерживали ее. А звери все наглели. Жадно лязгая зубами, они подчас проносились совсем близко от братьев. И, чтобы отпугнуть хищников, братья время от времени палили из ружей, но волки отбегали недалеко.

Наконец братья вышли на поляну Кильява, выжженную лесным пожаром; там и сям торчали стволы сухих сосен, приют ястребов и филинов. Здесь волки еще пуще разъярились. Опасность была велика. Верхом ехали Туомас и Тимо; остальные братья вдруг остановились и почти разом дали залп по своим преследователям, которые в испуге отступили. Братья опять помчались вперед, но скоро за ними уже снова гналась волчья стая. Опасность стала еще больше. И тогда Туомас, приостановив лошадь, громко крикнул: «У кого ружье не заряжено — зарядить сейчас же! И побыстрее!» Сам он соскочил с лошади и приказал Тимо крепко держать ее. Приостановившись, братья перезарядили ружья, и им было не до холода. Звери тоже остановились шагах в пятидесяти и, не сводя с них алчных взглядов, яростно били себя хвостами. Небо снова очистилось от туч, и на поляну выглянул светлый месяц.

Т у о м а с. Перезарядили ружья?

А а п о. Готово! Что ты задумал?

Ю х а н и. Опять пальнем все разом!

Т у о м а с. Нет, если нам дорога жизнь. У одного ружье пусть всегда будет заряжено, помните это. Лаури, у тебя самая твердая рука и верный глаз, становись-ка рядом со мной.

Л а у р и. Я тут. Что ты хочешь?

Т у о м а с. Голодный волк даже раненого собрата пожирает. Удастся нам подстрелить одного — мы спасены. Попробуем. Выберем-ка того крайнего слева, Лаури, да пальнем вместе, а вы берегите заряды. Прицелься, Лаури, с меткостью ястреба и как только крикну: «Пли!» — сразу стреляй.

Л а у р и. Я готов.

Т у о м а с. Пли!

Тут они оба разом выстрелили, и волки отпрянули назад. Но один из них остался на снегу; он попытался встать и догнать остальных, однако снова упал. Братья опять помчались дальше. Теперь бежали шестеро, только Тимо скакал впереди на лошади. Так прошло несколько минут, волки снова вернулись, жадно следуя за ночными путниками. Заклубился снег и загудела ровная поляна, когда они стаей бросились в погоню. Вот они поравнялись со своим окровавленным собратом, пролетели мимо него, но, почуяв запах свежей крови, тотчас повернули назад. Только мелькнули хвосты, взлетело облако снежной пыли и сверкнули в ночной тьме алчные глаза. Со страшным рычанием кинулась стая на израненного волка, и на равнине началась свалка. Земля задрожала, снег превратился в сплошное месиво, когда бывшие друзья принялись рвать на куски серого сына лесов, подбитого меткими пулями Туомаса и Лаури. Потом на поляне снова стало тихо. Слышалось только негромкое чавканье да похрустыванье костей в зубах забрызганных кровью хищников, которые с горящими глазами пожирали добычу.

А братья были уже далеко от своих врагов. И отрадно им было слышать звуки кровавой волчьей бойни на поляне Кильява — для них это была добрая весть о спасении. Они подошли к лугу Куттила, где дорога: делала большой крюк. Чтобы выиграть время, братья решили пойти напрямик, лугом. Они дружно навалились на изгородь, которая тут же рухнула, и Валко с двумя седоками, ободряемая криками братьев, помчалась по ровному лугу.

Через луг проходил санный путь в приходское село, и сейчас по нему проезжал обоз из трех саней. Ужас охватил и коней и путников, когда они заметили приближающихся к ним братьев. В лунном сиянии они увидели семерых мужчин в одних рубахах, с ружьями на плече, торопливо бегущих за лошадью. И путники решили, что это целая свора злых духов напала на них из пещер Импиваары. Все на лугу задвигалось и всполошилось. Обезумевшие кони бросались из стороны в сторону, обозники громко кричали, взывали к богу и метали проклятия. Но братья едва взглянули на этот переполох и что было мочи бежали к Юколе, и снег на лугу Куттила разлетался перед ними, словно дым. Встретилась еще одна изгородь, они опять собрались с силами и, с треском повалив ее, понеслись по холмистой дороге.

Жуткой была для них эта ночь. Они бежали, тяжело дыша, а во взглядах, неизменно прикованных к Юколе, таились неуверенность и сомнение. Не обмениваясь ни словом, они мчались все вперед и вперед, и быстро убегала под ними покрытая снегом земля. Наконец, поднявшись на косогор Похьянпелто, они увидели при бледном свете луны родной дом, и почти одновременно вырвался из уст братьев возглас: «Юкола, Юкола!» Они сбежали с косогора, потом, точно крылатые духи, пронеслись по лугу Оянийтту и, снова поднявшись по склону, остановились у порога перед запертой дверью. Не время было стучать и ждать, когда их впустят в избу, и братья надавили на крепкую дверь. С треском распахнулась она, с шумом и топотом ввалились братья в избу и бросились к горячим углям очага, откуда веяло долгожданным теплом. А перепуганная семья кожевника спросонья решила, что не иначе, как напали разбойники.

К о ж е в н и к. Какой изверг врывается в дом почтенного человека, да еще в рождественскую ночь? Отвечай! Ружье у меня наготове!

Т у о м а с. Оставь ружье в покое.

А а п о. Не стреляй в своих!

Ю х а н и. Господи, да это же мы, из Импиваары!

Т и м о. Семеро сыновей Юколы!

С и м е о н и. Господи помилуй нас! Семь душ вот-вот перейдут в вечность в этот страшный миг. Господи, помилуй нас!

Ю х а н и. Наша славная избушка в лесу сгорела дотла вместе со всем добром, и мы, как зайцы, бежали сюда почти голые, в одних рубахах. В одних коротеньких рубахах! Шутка ли это!

Ж е н а к о ж е в н и к а. Боже ты мой!

К о ж е в н и к. Ах, бедняги!

Ю х а н и. Да, видали ли вы такое? И вот сидим тут, как сороки, взывая к божьей милости. Ах, я сейчас заплачу.

Ж е н а к о ж е в н и к а. Бедные детки! Скорей, старик, разводи огонь!

Э р о. О, несчастная ночь! О, мы, несчастные!

А а п о. О, кошмарная ночь!

С и м е о н и. О-ох!

Ю х а н и. Не плачь, Эро, не плачь, Симеони, не стони, Аапо! Не плачь, не плачь, брат мой Эро. Теперь-то мы в тепле. Но это был настоящий турецкий поход!

Ж е н а к о ж е в н и к а. И как только не мается грешный человек!

Ю х а н и. Милая хозяюшка, ваши слезы и жалость заставят меня снова заплакать. Но не плачьте, хозяйка, не плачьте! Ведь мы уже вырвались из волчьих когтей и, слава богу, опять сидим в тепле, среди ближних. И за это благодарение господу!

Т у о м а с. Что и говорить, положение наше печальное. Разведите-ка нам жаркий огонь и принесите пару снопов соломки на пол, а Валко отведите в конюшню и дайте ей сена.

А а п о. Простите, что ради спасения душ своих мы взываем к закону гостеприимства и вашей помощи. Ведь это ради спасения наших душ, наших душ!

Ю х а н и. О, ангелы небесные! Да у меня душа держится уже на самом кончике носа, того и гляди улетит. Если в этом доме найдется мясо и пиво, то ставьте на стол. Да, славно мы попарились, вовек не забудем! Так принесите же мяса и подогретого пива ради спасения наших бесценных душ, и тела тоже.

К о ж е в н и к. Чем можем, тем поможем, люди добрые, только вот огонь налажу. Ах, бедняжки! В одних рубашонках!

Ю х а н и. Ни шапки на голове, ни обутки на ногах. Да вы только поглядите на эти ноги — все одно что гусиная лапка царицы Сибиллы{64}.

К о ж е в н и к. Волосы дыбом встают! Поди-ка взгляни, баба.

Т и м о. Посмотрите-ка и на мои.

Ю х а н и. Что они рядом с моими? Вон какие! Погляди, брат, какая тушенка.

Т и м о. А эти!

Ю х а н и. Да что твои ноги!

Т и м о. Это мои-то? Обожди-ка. Вот поглядите, разве это нога человека?

К о ж е в н и к. Взгляни поскорей, баба.

Ж е н а к о ж е в н и к а. Ой, люди добрые, силы небесные!

Ю х а н и. Где такое видано? Даже Туомас прослезился. Не плачь, Туомас. Разве это порядок, я спрашиваю?

Т и м о. Так вот и швыряет судьба человека.

Ж е н а к о ж е в н и к а. Как они горят да краснеют, краснеют да горят! Люди добрые!

Т и м о. Будто железо в горне, точь-в-точь как железо!

Ж е н а к о ж е в н и к а. До чего ж они красные, до чего красные! Боже ты мой!

Ю х а н и. Все равно что медь расплавленная. «И ноги подобны халколивану», как сказано в библии. Помилуй нас господи, несчастных!

Ж е н а к о ж е в н и к а. Ах, бедные детки!

Л а у р и. Исполните же нашу просьбу, как обещали.

А а п о. Умоляем вас, поторопитесь! Огонь мы сами разведем, тут и дрова есть в углу, славные березовые поленья.

Ю х а н и. Вот мы опять посиживаем в старой Юколе, под знакомыми закоптелыми грядками, и, пожалуй, пробудем тут до мая. Пусть наш прежний дом приютит нас на зиму.

Т у о м а с. Но пусть-ка только наступит лето.

Ю х а н и. Да, пусть-ка только наступит лето — и на поляне Импиваара будет новая изба, получше прежней.

Т у о м а с. Как только сойдет снег — и застучат топоры, и загрохочут лес и горы. Уж тогда братьям Юкола не придется проситься на ночлег к чужим людям.

Ю х а н и. Верно сказано! Туомас, забудем-ка ту проклятую историю, что привела к пожару. Лучше подумаем о новой избе, которую мы скоро срубим.

Т у о м а с. Да у меня вся злость прошла, как только мы пустились в этот страшный путь. И когда ты бежал за мной и пыхтел мне прямо в затылок, точно загнанный жеребец, у меня даже сердце заныло.

Ю х а н и. А коли так, будем радоваться, что поход окончен и мы опять в теплой избе. Вон уже и есть-пить нам несут, а вот и два отменных снопа соломки. Возблагодарим бога, дорогие братья!

Весело пылали в очаге березовые дрова. Выстроившись в ряд у славного огонька, братья с наслаждением отогревались. Потом подошли к столу отведать мяса, хлеба, колбас и подогретого пива — всего, что нанесла им жена кожевника, женщина с добрым сердцем. О Валко позаботился сам хозяин, отвел ее в конюшню и наполнил ясли сеном. Скоро по следам братьев прибежали и собаки, высунув языки, виляя хвостами и радостно поблескивая глазами. Братья встретили их с бурным ликованием и начали кормить и ласкать.

А покончив с ужином, братья улеглись на солому и вскоре, убаюканные сладким сном, забыли все житейские бури. Крепок был их сон. И долго еще пригревало спящих пылающее пламя, но потом погасло, и в очаге остались одни угли. Тогда хозяйка закрыла трубу, и от печи повеяло уютным теплом. Но вот улеглась и сама хозяйка, и дом снова погрузился в тишину. А на дворе по изгородям с треском разгуливал мороз; под небом, усыпанным мириадами звезд, свирепо носился северный ветер, и с высоты улыбался светлый месяц.