Семеро братьев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дом Юкола[3], в южной части губернии Хяме, стоит на северном склоне холма, недалеко от деревни Тоукола. Возле дома — каменистая поляна, чуть пониже начинаются луга, на которых прежде, когда хозяйство не пришло еще в упадок, колосились тучные хлеба. За полями поросший клевером луг, перерезанный извилистой канавой; он давал много сена, пока не стал вы обширными лесами деревенского стада. Имение богато также сталось лесами, болотами и пустошами — все это досталось основателю Юколы еще в стародавние времена, при великом размежевании земель{1}, благодаря его дальновидности. Больше заботясь о своих потомках, чем о себе, он согласился тогда взять участок сгоревшего леса, получив таким образом в семь раз больше угодий, нежели его соседи. От былой гари теперь не осталось и следа, и на участке Юкола снова вырос густой лес. Вот это и есть родной дом семерых братьев, о которых я поведу свой рассказ.

Зовут братьев, от старшего к младшему, так: Юхани, Туомас, Аапо, Симеони, Тимо, Лаури и Эро. Туомас и Аапо, как и Тимо с Лаури, — близнецы. Юхани, старшему из братьев, двадцать пять лет от роду, а младший, Эро, лишь восемнадцать раз успел увидеть вешнее солнце Все братья крепки, плечисты и рослы, кроме, пожалуй, Эро, который пока что маловат. Ростом особенно отличается Аапо, а вот плечистым его никак не назовешь. Эта честь принадлежит Туомасу, чьи дюжие плечи славятся на всю округу. Однако природа наделила братьев и одной общей чертой — смуглой кожей и жесткими, точно пенька, волосами; особенно бросаются в глаза упрямые космы Юхани.

Их родитель, страстный охотник, обрел в лучшую пору своей жизни нежданную смерть в схватке с рассвирепевшим медведем. Обоих, медведя и человека, нашли уже мертвыми. Один возле другого, они валялись на залитой кровью земле. Сильно был изранен охотник, но и у медведя глотка и бок были вспороты ножом, а грудь пробита беспощадной пулей. Так кончил свои дни этот храбрый человек, уложивший на своем веку более пятидесяти медведей. Однако из-за охоты он совсем забросил хозяйство, которое без мужского глаза мало-помалу приходило в запустение. Из его сыновей тоже не вышло пахарей и сеятелей: унаследовав от отца не меньшую страсть к ловле лесной дичи, они постоянно мастерили силки, капканы, западни и разные ловушки на погибель птицам и зайцам. Так прошло их отрочество, а потом они научились обращаться с ружьем и уже отваживались сходиться в дремучем лесу с медведем.

Мать, правда, не раз пробовала и назиданиями и поркой приохотить сыновей к труду и усердию, но все ее старания разбивались об их упрямство. Вообще же она была славная женщина, прямая и честная, хотя и несколько крутого нрава. Ее брат, дядюшка этих семерых, тоже слыл славным малым. В молодости он был храбрым моряком и избороздил немало далеких морей, повидал разные народы и города, но потом потерял зрение и совсем слепой, коротал остатки своих дней в доме Юкола. На ощупь мастеря ковши, ложки, топорища, вальки и прочую утварь, он часто, бывало, рассказывал племянникам разные предания, вспоминал об удивительных делах в своем отечестве и чужеземных государствах, толковал библейские притчи и чудеса. Жадно слушали ребята его рассказы и крепко запоминали их. Зато наставления и упреки матери они выслушивали куда менее охотно и пропускали все мимо ушей, хотя она не раз секла их. Правда, частенько братья, почуяв приближение порки, стаей вылетали из избы и пускались наутек, немало досаждая этим матери и соседям и еще более отягчая собственную вину.

Вот один случай из детства братьев. Они знали, что под их овином несется соседская курица. Соседку все звали бабкой Лесовичкой: ее крохотная избушка стояла в сосняке неподалеку от Юколы. Как-то братьям очень уж захотелось печеных яиц, и в конце концов они решили разорить гнездо, убежать в лес и там насладиться добычей. Сказано — сделано. Гнездо опустошили, и все шестеро братьев, — Эро тогда еще путался под ногами у матери, — в полном согласии отправились в лес. Возле журчащей в темном ельнике речушки они развели костер, завернули яйца в мокрую тряпку и зарыли их и шипящую золу. Когда лакомство было готово, они с наслаждением съели его и, довольные, двинулись к дому. Но едва поднялись они на свой пригорок, как были встречены настоящей бурей, потому что их проделка уже обнаружилась. Бабка Лесовичка ругалась на чем свет стоит, рассерженная мать бежала ребятам навстречу, размахивая посвистывающей в воздухе розгой. Но братья вовсе не хотели встречи с этим ураганом и, показав спины, снова бежали под надежный покров леса, не обращая внимания на призывы матери.

Прошел день, за ним другой, но беглецы не появлялись. Их долгое отсутствие в конце концов сильно встревожило мать, и ее гнев сменился горем и слезами. Она отравилась на поиски, обошла вдоль и поперек весь лес, но так и не нашла своих детей. Дело принимало серьезный оборот, и наконец потребовалось вмешательство властей. Сообщили яхтфохту{2}, который немедленно собрал всех жителей Тоуколы и ее окрестностей. И вот толпа мужчин и женщин, старых и малых, длинной вереницей, с яхтфохтом во главе, двинулась по окрестным лесам. В первый день искали поблизости, но безуспешно; на другой день пошли вглубь и, поднявшись на высокий холм, увидели на краю дальнего болота столб голубого дыма. Хорошенько приметив место, откуда поднимался дым, люди двинулись к нему. И наконец они услышали голос, распевавший следующую песню:

Услышав песенку, хозяйка Юколы сильно обрадовалась: она узнала голос своего сына Юхани, хотя его и заглушал какой-то дикий грохот. Люди поняли, что приближаются к лагерю беглецов.

Яхтфохт приказал окружить братьев, потом тихо подкрасться к ним, но все же остановиться на некотором расстоянии от их убежища.

Все произошло так, как велел яхтфохт. Люди окружили братьев и шагах в пятидесяти остановились. И глазам их представилась следующая картина: возле большого камня был сооружен из хвои небольшой шалаш, у входа на моховой постели, глядя на облака и распевая песни, лежал Юхани. В двух-трех саженях от шалаша весело пылал костер, и Симеони жарил на углях попавшуюся в силок тетерку. Аапо и Тимо с черными от сажи лицами, — они только что играли в гномов, — пекли в горячей золе репу. На краю грязной лужицы молча сидел Лаури и лепил глиняных петушков, бычков и резвых жеребят; длинный ряд их уже сушился на поросшем мхом бревне. А Туомас грохотал камнями: сначала он смачно плевал на один камень, клал горячий уголек и изо всей мочи бросал на него другой камень, и грохот, гулкий как ружейный выстрел, раскатывался по окрестностям, а из-под камня вырывался черный клуб дыма.

Ю х а н и.

А все-таки мы здесь попадем черту в лапы. Этого нам, балбесам, не миновать!

А а п о. Это я сказал сразу, как мы дали тягу. Эх, и дураки же мы! Только разбойники да цыгане скитаются так под открытым небом.

Т и м о. Но небо как-никак божье.

А а п о. Жить тут с волками и с медведями!

Т у о м а с. И с господом богом.

Ю х а н и. Верно, Туомас! С господом и его ангелами. Ах! Если б мы только смогли взглянуть теперь на мир глазами праведника, мы бы воочию увидели, как нас окружают целые толпы ангелов-хранителей с крылышками{3} и как сам бог, этакий седенький старичок, сидит между нами, точно любящий папаша.

С и м е о н и. А каково-то теперь нашей бедной матери?

Т у о м а с. Попадись мы ей только в руки, она из нас печеную репку сделает!

Ю х а н и. Да, парень, и задали бы нам баню!

Т у о м а с. Баню, баню!

Ю х а н и. Горячую баню, будьте уверены!

А а п о. В конце концов бани нам не миновать.

С и м е о н и. Это уж ясно. А коли так, то лучше сейчас же принять порку и разом покончить с этой скотской жизнью.

Ю х а н и. Э-э, братец ты мой! Скот-то как раз и не идет на бойню по доброй воле.

А а п о. Что ты крутишь, парень? На носу зима, а родились-то мы не в шубах.

С и м е о н и. Так что марш домой! А выпорют, так за дело, ей-ей за дело.

Ю х а н и. Подождемте, братцы, побережемте свои спины еще немного. Ведь мы же не знаем, что придумает для нашего спасения господь бог не сегодня-завтра. Посидим-ка еще тут: днем вокруг костра, а ночью в шалаше, полеживая рядком и похрюкивая, будто поросята на подстилке… А ты, Лаури, что скажешь из своей лужи? Ну как, пойдем ли послушно на порку?

Л а у р и. Побудем еще тут.

Ю х а н и. Вот и я так думаю. Конечно, так! Э, да у тебя там уйма скотинки!

Т у о м а с. Да, у этого парня и скота и птицы вдосталь.

Ю х а н и. Видимо-невидимо. А из тебя вышел бы славный глиномаз.

Т у о м а с. Прямо-таки гончар.

Ю х а н и. Отменный гончар! Что это за матрешку ты опять там лепишь?

Л а у р и. Это мальчик.

Ю х а н и. Нет, вы только поглядите на этого карапуза!

Т у о м а с. Мастерит ребят, как заправский мужик.

Ю х а н и. И ребятки — что пеньки смолистые! Вот ведь молодец — и стадо и ребят кормит. Но, братцы, давайте же обедать! А то у меня в животе уже урчит. Прикрой-ка золой вон ту репку, чтобы не подгорела. А чей теперь черед идти репу воровать?

С и м е о н и. Видно, мне опять отправляться на это грешное дело.

Ю х а н и. Чтоб не умереть, нам придется малость попользоваться чужим добром{4}. Коли это и грех, то из самых пустячных в нашем грешном мире. И если я умру без иной помарки в своей книге жизни{5}, то вряд ли такое пятнышко помешает мне обрести жизнь чуть получше этой. Правда, из настоящих райских чертогов меня бы скоро выгнали в шею, в этом я уверен, но место какого-нибудь привратника для такого парня там всегда найдется{6}, и это было бы страшно весело. Да, будем верить и это и беспечально набивать брюхо до отвала.

А а п о. А по-моему, лучше оставить уже в покое огород Куоккалы и подыскать новый. Репы день ото дня становится все меньше, и как бы хозяин не начал караулить свой огород и днем и ночью.

Я х т ф о х т. Не стоит больше горевать об этом, ребятки, не стоит. Ну-ну, что вы заметались? Глядите — целая толпа ангелов-хранителей разом окружила вас!

Так обратился к братьям яхтфохт, и те, страшно перепугавшись, вскочили на ноги и рванулись кто куда, но с ужасом убедились, что все пути к бегству отрезаны.

— Вы в капкане, беглецы, — вновь заговорил яхтфохт, — да еще в каком капкане! Из него вам не вырваться пока вам не намылят малость головы, чтоб помнили, какую гонку вы нам задали. А ну, тетушка, сюда со своими розгами, да отвалите-ка им любящей рукой! А будут противиться — бабы подсобят.

И последовала тут расплата, не миновавшая ни одного из братьев, и невообразимый крик поднялся в лесу Куоккалы. Бойко орудовала баба, однако яхтфохт все же уверял, что братья отделались слишком легко.

А когда с этим было покончено, все разошлись по домам; братья побрели за матерью. Всю дорогу бранилась она, и даже дома буря еще не совсем утихла. Подавая сыновьям еду, она грозила задать им новую трепку, но, увидев, с какой жадностью они впились зубами в хлеб и салаку, отвернулась и украдкой смахнула слезу с загорелой шершавой щеки.

Так окончилось бегство братьев — случай, который я не мог обойти в своем повествовании.

Любимой забавой братьев было также катание деревянного круга{7}, ею они тешились и став взрослыми. Разделившись на две партии, они ревностно состязались между собою, и обе стороны стремились достичь назначенного рубежа. Немало было тогда крику, беготни и шума, и пот ручьями струился по их лицам. С шумом мчался по дороге круг и нередко, отскочив от палки, угождал кому-нибудь прямо в лицо, так что когда братья возвращались с игры, их лбы были украшены изрядными шишками, а щеки вздувались от синяков. Так проходили дни их юности: летом — в лесах или на дороге за игрой в круг, зимой — в родной избе на пышущей жаром печи.

Однако и братьям пришлось убедиться, что времена меняются. Обстоятельства заставляли их все чаще задумываться о завтрашнем дне и забывать былые привычки. Мать их скончалась, и одному из братьев надлежало стать хозяином в доме, чтобы спасти его от полного развала и позаботиться об уплате казенной подати, которая, однако же, в хозяйстве Юкола с его обширными лесами не была особенно велика. Но в запущенном доме всегда найдется вдоволь работы и хлопот. Вдобавок ко всему новый приходский пастор был слишком ретив в исполнении своей должности. Он заставлял всех учиться грамоте и к людям, уклоняющимся от этого, не знал жалости, придумывая разные способы наказания, вплоть до деревянной ножной колодки{8}. Вот и на братьев Юкола он обратил свой строгий взор. И не как-нибудь, а через судебного заседателя прислал им строжайший приказ немедленно явиться к кантору учиться грамоте{9}. И вот однажды осенним вечером братья сидели в своей просторной избе, размышляли обо всех этих делах и вели между собой следующую беседу:

А а п о. Я вот что скажу: эта беспутная жизнь никуда не годится. Все кончится для нас разорением и гибелью. Братья! Пора нам бросить былые привычки, коль желаем себе счастья и покоя.

Ю х а н и. Твоя правда, против ничего не скажешь.

С и м е о н и. Помоги нам господь! Бесшабашную, дикую жизнь вели мы до сего дня.

Т и м о. Что ж, можно и по-другому попробовать. Ох-хо-хо!

Ю х а н и. Что и говорить — бесшабашно мы жили, вернее — неразумно. А всему дурь молодая виной, с годами, глядишь, поумнеем.

А а п о. Пора бы уж набраться ума и жить не по хотению, а по разумению, чтоб польза была. Немедленно возьмемся за хозяйство и приведем его в порядок!

Ю х а н и. Золотые слова! Прежде всего примемся за навоз, как навозные жуки. И хвою рубить будем от зари до зари да на поля ее возить. И наше славное стадо пусть тоже дает нам свое добро, чтоб кучи во дворе поднимались, как золотые стены королевского замка! Так мы и сделаем: приступим к работе с понедельника и уж начнем с самого основания.

А а п о. Почему же не завтра?

Ю х а н и. Только с понедельника. Не мешает хорошенько все обмозговать. Да, на том и порешим: со следующего понедельника.

А а п о. Но одно дело нам нужно решить сейчас же. А оно вот какое: коль хотим, чтоб наше хозяйство встало на ноги и в нем был порядок, один из нас должен быть главою и хозяином. Мы знаем, что это право и обязанность принадлежит Юхани, — он старший из нас, да и мать так наказывала.

Ю х а н и. Да, и право, и власть, и сила — все мое!

А а п о. Но смотри, пользуйся всем этим в меру и для общего блага.

Ю х а н и. Буду стараться вовсю. Только б вы слушались меня без понуканий и без розги! А уж я вовсю буду стараться.

А а п о. Что, розги?

Ю х а н и. Если понадобится, видишь ли.

Т у о м а с. Ты собакам толкуй о розгах!

Т и м о. Нет уж, моих угодий тебе вспахать не удастся. Пусть этим займутся закон и правосудие, если понадобится.

Ю х а н и. И чего вы прицепились к пустому слову? Хватит нам тут места, если перестанем бодаться и заживем в согласии.

Э р о. Но лучше, пожалуй, все в точности оговорить.

А а п о. И выслушаем мнение каждого.

Ю х а н и. Что скажет Лаури, вечный молчун?

Л а у р и. Я бы вот что сказал. Давайте переселимся в лес и бросим к чертям эту мирскую суету.

Ю х а н и. Что?

А а п о. Опять парень чепуху мелет.

Ю х а н и. Чтоб мы перебрались в лес? Глупости!

А а п о. Подожди, брат, выслушай, что я надумал. Твое право, Юхани, стать хозяином, коли этого хочешь.

Ю х а н и. Да, хочу.

А а п о. А мы, остальные, пока не женимся и не покинем дорогих уголков нашего родного крова, будем работать в доме, с хозяйской одеждой и на хозяйских харчах. Первый понедельник в каждом месяце, кроме сева и жатвы, пусть будет нашим свободным днем, но и в этот день пусть хозяин кормит нас. За нами будет право каждый год получать по полбочки овса на семена и засевать не меньше трех тунландов{10} общей пожоги. Таковы мои думы о нашем хозяйстве, пока мы холосты. Но я знаю, что ни один из нас по доброй воле не покинет родной Юколы, да и теснота нас к этому не принудит, — на этих землях есть где поразгуляться семерым братьям. Но все-таки, если кто-нибудь из нас задумает свить себе гнездышко и обзавестись семьей, ведь не захочет же он дробить хозяйство с помощью властей да землемеров! Не согласится ли он вот на какое условие: пусть унаследует надел земли и заведет там хозяйство. Пускай берет себе еще какой-нибудь участок луга, да вдобавок будет ему дано право выжечь лесу под травы, чтобы он смог прокормить пару лошадей и четыре-пять коров. И пускай себе без всякого оброка и отработки засевает свои поля и вместе с детьми пользуется их благами, живя спокойно в своем гнезде. Вот как я думаю. А вы что на это скажете?

Ю х а н и. Умно придумано. Давайте обсудим все хорошенько.

Л а у р и. А по-другому будет еще лучше. Переберемся в лес и продадим нашу жалкую Юколу или сдадим ее в аренду кожевнику из Раяпортти. Он уже сообщил о своем желании, только он хочет получить аренду не меньше чем на десять лет. Давайте сделаем по-моему: переселимся вместе с лошадьми, собаками и ружьями к подножию крутой горы Импиваара. Построим себе славную избушку на веселой солнечной полянке, и, охотясь на лесных зверей, мы спокойно заживем там, вдали от мирской суеты и злых людей. Уже долгие годы эта думка не дает мне покоя ни днем, ни ночью.

Ю х а н и. Не бес ли помутил твой разум, парень?

Э р о. Если не бес, то лесная фея.

Л а у р и. Это у меня давно на уме, и когда-нибудь я так и сделаю. Там мы зажили бы настоящими господами, охотясь на птиц, белок, зайцев, лисиц, волков, барсуков и косматых медведей.

Ю х а н и. Ишь, черт возьми! Вали заодно весь Ноев ковчег, от мышонка до лося.

Э р о. Вот так совет! Распрощаться с хлебом и солью и, подобно комарам и лапландским ведьмам, сосать кровь и уплетать мясо! Может быть, в пещерах Импиваары мы будем пожирать еще и лисиц с волками, как косматые горные гномы?

Л а у р и. От лисиц и волков будут у нас шкуры, на шкуры получим деньги, а на деньги — хлеб и соль.

Э р о. Из шкур мы сошьем одежду, а пищей нам пусть уж будет только мясо — кровавое, дымящееся мясо. Хлеб и соль ни к чему лесным обезьянам-павианам.

Л а у р и. Это у меня давно на уме, и когда-нибудь и так и сделаю.

Т и м о. Давайте-ка обсудим все как следует. Почему бы нам и в лесу не есть хлеб и соль? Почему бы нет? А вот Эро, зубоскал, вечно мешает, как пень на пашне. И в самом деле, кто запретит лесному жителю заглянуть кое-когда и в деревню, если на то будет нужда? Или ты меня колом по лбу хватишь тогда, Эро?

Э р о. Что ты, брат мой! «Еще и сольцы получишь, коль ягод принесешь». Перебирайтесь, ребятки, перебирайтесь, я вам не перечу, даже отвезу вас прямо-таки волчьей рысью.

Ю х а н и. Но лешие живо зададут им оттуда ходу, за это могу поручиться.

Л а у р и. Назад, брат, возвращаться — родной порог высок. Это я и без тебя знаю, и не думай, что постучусь в твою дверь, коль уж однажды ее захлопнул. Первого мая я переселюсь.

Т и м о. А может, и я с тобой пойду.

Л а у р и. Я тебе не приказываю, но и не запрещаю. Делай как сердце подскажет. А я с первого мая переселюсь на поляну Импиваары. Сперва, пока не срублю себе маленькую теплую избушку, поживу в замшелой землянке, где жил наш дед, когда выжигал уголь. И до чего же славно я буду отдыхать там после дневных забот, слушая, как в лесу медведь ревет или тетерева токуют в Сомпио!

Т и м о. Решено! Я иду с тобой, Лаури!

Т у о м а с. Коль времена не поправятся, то и я последую за вами.

Ю х а н и. И Туомас! И ты переберешься туда?

Т у о м а с. Коль времена не поправятся.

Л а у р и. А по мне пусть Юкола зальется хоть медом, я все равно в мае переберусь.

Т и м о. Ты и я, Лаури! Мы с тобой, как вешние журавли, полетим на болото Сомпио. Только ветер в ушах засвистит.

Ю х а н и. А, куда ни шло! По правде признаться, в затее Лаури таится соблазн. Ведь лес-то — он, брат, так и манит к себе, черт возьми! Мне уже чудится там такое приволье, что дух захватывает.

А а п о. Что вы задумали, безумцы? Перебираться в лес! Зачем? Ведь у нас есть хозяйство и дом. Свой золотой кров над головой.

Ю х а н и. Что правда, то правда — дом у нас есть, и пока от него есть хоть немного пользы, мы будем держаться за него зубами и ногтями. Но если судьбе-злодейке вдруг вздумается перевернуть все вверх дном, все наши старания пойдут прахом, тогда пусть лес будет моим убежищем. И коль в амбаре будет пусто, хоть шаром покати, я мигом помчусь туда. А теперь возьмемся за хозяйство и станем трудиться всем на удивление. Так что вернемся-ка к тому, о чем была речь. Моей глупой голове сдается, что Аапо очень здраво рассудил наши дела. И все будет хорошо, коли мы сами будем блюсти мир и согласие. А если станем искать ссоры, так повод ведь всегда найдется.

С и м е о н и. Да уж найдется, пока в душе и теле каждого из нас сидит старый Адам и так и норовит подбить на грех.

Т и м о. Он почему-то всегда представляется мне этаким степенным дедом в войлочной шляпе, в длинном черном сюртуке, коротких штанах и красном жилете пониже пупа. И в этаком наряде знай себе погоняет пару волов и все о чем-то думает.

С и м е о н и. Но ведь под старым Адамом понимают первородный грех.

Т и м о. Да я знаю, что он первейший греховодник, сам рогатый дьявол из ада. Но что ж тут поделаешь, коль он все ходит предо мной вот этаким мужичком да погоняет волов.

Ю х а н и. Оставим Адама в покое и будем держаться ближе к делу. Аапо, что же мы придумаем для наших двух торп{11}: Вуохенкалмы и Кеккури?

А а п о. Не надо забывать, что оба арендатора возделали свои поля на месте глухого леса, и потому нам грех гнать их с насиженных клочков, — это было бы несправедливо, — до тех пор, пока у них хватит сил обрабатывать свои поля. Да и тогда еще они должны получить по закону какую-нибудь поддержку на старость. Это уж так положено. Но есть еще одно дельце, и, по-моему, весьма важное. Ведь это такой шаг, от которого либо поседеешь раньше времени, либо обретешь светлую жизнь и мирно доживешь до заката дней своих. И первым делом это касается тебя, Юхани. Вдумайся же в мои слова: хозяйство без хозяйки — это только полхозяйства, вроде калеки на одной ноге. Дом без хозяйки, которая поутру спешит в амбар…

Т и м о. Это ни дать ни взять волчье логово без волчицы или сапог без пары. Тут и впрямь всё на одной ноге, как сказал Аапо.

А а п о. Дом без хозяйки, которая поутру спешит в амбар, — это все равно что хмурый день, и вечно и таком доме за столом будет гостем смертная тоска, будто в долгий осенний вечер. А славная хозяюшка — да это же солнышко в доме, и светит оно и греет. Ты только послушай: утром, чуть свет, она раньше всех встает с постели, ставит тесто, кормит завтраком мужа и снаряжает его в лес, а потом с подойником в руках уже спешит на выгон доить пестрое стадо. Потом стряпает, и сколько тут хлопот! Вот она у стола, вот у лавки катает хлебы, вот мигом поправляет дрова в печи, пышущей жаром. А пока поднимаются хлебы, она присядет на минутку, с ребенком на руках, подкрепится кусочком хлеба с жареной салакой и запьет из жбана простоквашей. Не забудет она ни о собаке, верном страже дома, ни о кошке, которая таращит с печки сонные глаза. И вот она снова хлопочет и носится туда-сюда, налаживает в квашне второе тесто, катает хлебы, сажает в печь, а пот так и катится по ее лицу. И погляди: еще не село солнышко, а хлебы уже у нее на грядке{12} под потолком и наполняют избу душистым запахом. И когда мужчины возвращаются из лесу, на вымытом столе их ожидает уже дымящийся ужин. А где же сама хозяйка? Опять она на дворе — доит криворогое стадо, и в подойнике шапкой поднимается белая пена. Так вот она и вертится день-деньской, и только когда все в доме уже охвачены глубоким сном, она, благословясь, опускается на свою постель. Но и тут еще нет конца ее заботам. То и дело приходится ей убаюкивать малютку, плачущего в колыбели. Вот это, братья, настоящая хозяйка!

Ю х а н и. Золотые слова, Аапо, и я понимаю, к чему ты клонишь. Не иначе, как о моей женитьбе думаешь. Да, да, я понимаю. В хозяйстве, говоришь, жена нужна. Истина! Но не печалься: сдается мне, что твое желание скоро исполнится. М-да… Признаться, мое сердце уже давно приворожила одна девица, и, если меня не обманывают старые приметы, она будет мне женой — и отменной. Да, братцы мои, скоро настанут для нас иные денечки! Только вот хозяйничанье меня сильно беспокоит. Ведь это такая обуза! Хозяин за все перед богом в ответе. Так что помните: я теперь за всех вас отвечаю.

Т у о м а с. Ты? Это почему же?

Ю х а н и. Я ваш хозяин, и из-за вас еще когда-нибудь высосут всю кровь из моих пальцев{13}.

Т у о м а с. Нет уж, я сам ответчик и за свою душу и за тело.

Т и м о. Я тоже сумею ответить сам. Вот!

А а п о. Не забывай, брат Юхани: такие речи только кровь мутят.

Ю х а н и. Да я ни на что не намекал, а вы как смола, как оводы в летнюю жару — так и липнете к каждому слову, хотя отлично знаете мое сердце. Я начинаю сердиться!

А а п о. Оставим это. Ты лучше скажи нам, кто же та девица, что приворожила тебя?

Ю х а н и. Скажу прямо: это Венла, дочка бабки Лесовички.

А а п о. Гм!..

Ю х а н и. Что ты сказал?

А а п о. Гм — только и всего.

Т у о м а с. Пренеприятная история…

С и м е о н и. Венла? Вот так новость. Но пусть все сам господь рассудит.

А а п о. Гм, значит, Венла?

Ю х а н и. Что вы бормочете? А-а, я начинаю кое о чем догадываться! Да храни нас Христос! Ну-ка, выкладывайте все начистоту!

А а п о. Слушай: уже много лет я думаю о ней.

С и м е о н и. Если господь создал ее для меня, то о чем мне горевать?

Э р о. И не горюй. Создана она для тебя, а возьму ее я.

Ю х а н и. А что скажет Туомас?

Т у о м а с. Пренеприятная история! И мне, признаюсь, девица по душе.

Ю х а н и. Вот как, вот как. Ну хорошо. А ты, Тимо?

Т и м о. Я скажу то же самое.

Ю х а н и. О господи Исусе! А ты, Эро?

Э р о. Я тоже искренне признаюсь в этом, как на духу признаюсь.

Ю х а н и. Хорошо, очень хорошо! Ха-ха! И даже Тимо, даже Тимо!

Т и м о. А что ж, коли она мне по душе? Правда, один раз она меня здорово поколотила и за волосы оттаскала, так что этой взбучки я вовек не забуду. Но что…

Ю х а н и. Молчи, молчи! Дело теперь в том, любишь ли ты ее?

Т и м о. Люблю, и еще как, — если, конечно, она меня любит.

Ю х а н и. Так, так! Стало быть, ты тоже станешь мне поперек дороги?

Т и м о. Вовсе нет, вовсе нет, если ты и впрямь не можешь ни образумиться, ни язык свой попридержать. Но все-таки девка мне очень нравится, и я тоже постараюсь сосватать ее.

Ю х а н и. Хорошо, хорошо! А Лаури что скажет?

Л а у р и. Мне дела нет до этой девицы.

Ю х а н и. На чьей же ты стороне?

Л а у р и. А ни на чьей. Я в ваши дела и ввязываться не буду.

Ю х а н и. Кажется, заварили мы кашу.

Л а у р и. Сами ее и расхлебывайте.

Ю х а н и. Стало быть, все, кроме Лаури. Эх, парни, парни, братья Юкола, род мой великий! Уж теперь-то мы схватимся, так схватимся — задрожат земля и небо! А ну, братцы мои золотые, берите-ка ножи, топоры или поленья, и схватимся, как семеро быков! Один на всех, и все на одного! Пусть будет так! Вот оно, мое суковатое полено, и пусть пеняет на себя тот, о чью голову я отколю лучину от этого полена. Хватайтесь за поленья, братцы, и выходите вперед, если не боитесь сразиться с мужчиной!

Э р о. Я готов! Не беда, что я меньше всех.

Ю х а н и. Ты, пуговка несчастная! Я опять вижу на твоей роже эту дурацкую ухмылку, и, похоже, ты все норовишь превратить в шутку. Подожди, я тебя проучу.

Э р о. Да что тебе до ухмылки, лишь бы полено мое не шутило.

Ю х а н и. Я тебя живо проучу! Берите поленья, братцы, берите поленья!

Т и м о. Вот мое полено, коль на то пошло. Мне-то совсем не хочется ссоры, но если на то пошло…

Ю х а н и. Полено в руки, Туомас!

Т у о м а с. Катись к черту со своим поленом, болван!

Ю х а н и. Да будь ты проклят!

С и м е о н и. Шум-то какой подняли, нечестивцы! Галдите, точно турки поганые. Но я отрекаюсь от вашей затеи, и пусть моя женитьба останется на волю божью.

Л а у р и. Я тоже умываю руки.

Ю х а н и. А коли так, то отойдите в сторону и не вертитесь под ногами! Хватай полено, Аапо! И пусть содрогнутся стены Юколы, когда треснут наши черепа! Тысяча чертей!

А а п о. Ах, до чего жалок человек! Мне становится страшно, глядючи на тебя, Юхани: глаза выпучены, волосы торчат, как репейник…

Ю х а н и. И пусть торчат, пусть! Такие волосы как раз по мне.

Э р о. Хотелось бы мне малость потрепать их.

Ю х а н и. Сопляк ты! Убирайся-ка лучше в угол. Прочь! Мне просто жаль тебя.

Э р о. Ты лучше о челюсти своей позаботься. Ее-то мне и впрямь жаль. Она у тебя трясется и подпрыгивает, как нищий на морозе.

Ю х а н и. Погляди, как подпрыгнет сейчас это полено, погляди!

А а п о. Юхани!

Э р о. Бей! За сдачей дело не станет. Может, и я тебя засыплю градом поленьев. Бей!

Ю х а н и. И ударю.

А а п о. Не ударишь, Юхани!

Ю х а н и. Катись-ка подальше! Или бери полено и защищайся, не то я размозжу тебе голову. Бери полено!

А а п о. Да где же твой разум?

Ю х а н и. Вот в этом корявом полене! Погляди-ка, как оно сейчас заговорит.

А а п о. Постой, братец, постой, пока и я возьму в руки оружие. Ну вот, теперь и я с поленом. Но прежде все-таки дайте сказать мне пару слов, крещеные братья Юкола, а потом давайте драться, как взбесившиеся волки. Не забывайте: человек в гневе — это не человек, а кровожадный зверь, он не внемлет ни правде, ни справедливости, и меньше всего он может судить о любовных делах. А коль подойти с рассудком к тому, что привело родных братьев к этой драке, то, по-моему, будет ясно: Венла всех нас сразу любить не может, а лишь одного, если она вообще согласится с кем-нибудь из нас пойти рука об руку по тернистой житейской дороге. И думается мне, что-нам лучше всего всем вместе отправиться к ней и всерьез с ней потолковать. Тогда мы и спросим честь по чести, захочет ли она кому-нибудь из нас подарить свое сердце. Коль девица согласится, то тот из нас, кому выпал счастливый жребий, пусть благодарит судьбу, а остальные пускай не ропщут. Раз уж не повезло, то проглоти обиду да надейся, что ты еще найдешь свою нареченную. Вот тогда мы поступим как подобает мужчинам и настоящим братьям. Тогда раскроются сверкающие райские врата, и на край белоснежного облака оттуда выступят просветленные лики наших родителей. Посмотрят они на нас сверху и громко воскликнут: «Так, так, Юхани, так, Туомас и Аапо, так, Симеони, Тимо и Лаури, именно так, наш маленький Эро! Вы сыны наши возлюбленные{14}, и вот вам наше благословение».

Ю х а н и. Ты говоришь, братец, черт тебя подери, как ангел небесный. Еще немножко, и я заплачу.

С и м е о н и. Мы благодарим тебя, Аапо.

Ю х а н и. Спасибо, брат. Я бросаю полено.

Т и м о. И я тоже. Вот и всей ссоре конец, как мне и хотелось с самого начала.

С и м е о н и. Аапо, будто в зеркале, показывает нам самих себя; за это мы и благодарим его.

Э р о. Давайте споем благодарственный псалом Симеону, мужу праведному и благочестивому!

С и м е о н и. Опять зубоскальство, опять он смеется!

Т и м о. Не смейся, Эро, над божьим словом.

А а п о. Так молод и уже так закоснел!

С и м е о н и. Да, да, так молод и так закоснел. Ох, Эро, Эро! Ничего больше не остается, как только повздыхать из-за тебя.

Ю х а н и. Сдается мне, Эро, что нам раз-другой придется приложить к тебе отеческую руку, потому как мать была с тобою слишком мягка.

С и м е о н и. Нам и впрямь следует наказывать его, пока сердце у него молодо и податливо. Но делать это надо любящей рукой, а не во власти гнева. Злая кара не изгоняет, а, наоборот, вселяет бесов в человека.

Э р о. Вот тебе — и самой любящей рукой!

С и м е о н и. Ах, нечестивец! Ведь он ударил меня!

Э р о. И прямо по рылу. Тут ли не разозлиться!

Ю х а н и. А ну-ка, поди сюда, сын мой. Тимо, подай мне палку из угла.

С и м е о н и. Так, так, Юхани! Подержи-ка его на коленях, а я спущу ему штаны.

Э р о. Отстаньте к дьяволу!

Ю х а н и. Зря брыкаешься, паршивец!

С и м е о н и. Не выпускай его!

Ю х а н и. Ах ты, ерш колючий! Ну нет уж, брат, не вырвешься.

Э р о. Только посмейте ударить, анафемы, — сразу же подпалю избу! Ей-ей, все сожгу, все будет в огне и дыме!

Ю х а н и. Ну и норов! Значит, избу подпалишь? Ну и норов!

С и м е о н и. Спаси бог, сколько в нем желчи!

Ю х а н и. Палку, Тимо!

Т и м о. Да что-то никак не найду…

Ю х а н и. Ослеп ты, что ли? Вон она там, в углу.

Т и м о. Вот эта? Березовая?

Ю х а н и. Та самая. Давай-ка ее сюда.

С и м е о н и. Бей, да в меру, не изо всей силы.

Ю х а н и. Сам знаю.

Л а у р и. Ни одного удара, я говорю!

Т у о м а с. Оставьте парня в покое!

Ю х а н и. Он заслужил трепку.

Л а у р и. Ты его и пальцем не тронешь!

Т у о м а с. Отпусти парня! Живо!

Т и м о. Простим ему еще на этот раз.

С и м е о н и. Мы все прощаем да прощаем, а плевелы того и гляди совсем заглушат доброе семя.

Л а у р и. Не трогай его!

А а п о. Так и быть, простим ему. Но пусть его совесть помучает: мы будем собирать ему на голову горящие уголья.

Ю х а н и. Убирайся и благодари свою судьбу.

С и м е о н и. И моли бога, чтоб он дал тебе новое сердце.

Т и м о. Ну, я пойду спать.

А а п о. Разберем-ка еще одно дельце.

Т и м о. Я иду спать. Идем со мной, Эро. Уляжемся спать и забудем это осиное гнездо, именуемое миром. Он ведь все равно что дрянная скирда, которая гниет под дождем. Идем, Эро!

Ю х а н и. Какое там дело у тебя еще осталось?

А а п о. Да хранит нас бог! Дело-то в том, что мы даже азбуки не знаем, даже первой буквы. А грамота — она как-никак святой долг каждого христианина. Нас могут силой заставить одолеть ее, на то и церковный закон. И вы знаете, с какой штукой власти подстерегают нас{15}, если не научимся читать. Братья мои, да ведь нас ожидает колодка, черная колодка! Вон она лежит там, у входа в церковь, как черный боров, и так и зияет своими круглыми дырами. Пастор уж не раз грозил нам этими адскими клещами, и он наверняка исполнит угрозу, если мы не выкажем ему своего усердия. Тут и думать нечего.

Ю х а н и. Ох, грамоты все равно не осилить.

А а п о. Все во власти человека, Юхани.

Т у о м а с. Тут не один пот прошибет.

Ю х а н и. Да, и попыхтишь немало. У меня такая тупая голова!

А а п о. Воля и скалу продолбит. Возьмемтесь-ка за дело. Закажем себе буквари в Хяменлинне и пойдем на выучку к кантору, как наказывал нам пастор, пока нас еще не отправили туда силой.

Ю х а н и. Боюсь, так и придется сделать. Да помилует нас господь! Однако оставим-ка эту думу до завтра и пойдем спать.