Северные огни

Глава III
Если брать в рассуждение котов

В мирном уголке возле доков, там, где от основного русла реки Солт отделяется протока, стоит над гаванью старинная гостиница. Затененное деревьями и скрытое от портовой суеты, это славное подворье оповещает мир о своем существовании посредством громадной вывески, нависшей над самой дверью. Массивная и неуклюжая, сия дубовая доска, когда свежий морской ветер прорывается сквозь завесу листвы, выводит из строя неосторожного посетителя гораздо быстрее, нежели любой крепкий напиток из тех, что подают внутри. По обоим краям этой чреватой человекоубийством вывески изображено по синему пеликану в геральдический профиль, с довольно понурым выражением глаз и с торчащим из клюва хвостом какой-то несчастной рыбины.

Уютное строение с простым отштукатуренным фасадом и двумя подмигивающими решетчатыми окошками-глазами под вывеской «Синего пеликана» предоставляло кров и стол сколько помнили в Солтхеде. В настоящее время владелицей этого уединенного обиталища являлась мисс Хонивуд — высокая угловатая женщина. Хотя средний возраст еще не выпустил ее из своих когтей, благословенный снег уже давно покрыл волосы мисс Хонивуд, тщательно собранные на затылке в огромный крахмально-белый пучок. Кожа у нее тоже была белая, и подобно тому, как белые оштукатуренные стены дома с четырех сторон обозначили балки, глаза мисс Хонивуд обрамляла оправа очков, тоже каких-то очень угловатых.

Над «Пеликаном» и его личным составом мисс Хонивуд царствовала единовластно. Вышеуказанный личный состав включал в себя одного прислуживающего в зале старательного мальчика с большими хлопающими ушами, за которые так удобно трепать, и с лоснящимися вихрами, намазанными нутряным салом; одну тучную повариху в завитом парике и с воспаленным лицом; проживающего тут же конюха с помощниками; женскую прислугу; и наконец, вальяжного орехово-полосатого кота (на которого мисс Хонивуд имела, по-видимому, не столь большое влияние).

Восседая на своем привычном месте — у крана, за основательной дубовой стойкой общего зала, мисс Хонивуд правила своим королевством с невозмутимостью и твердостью, которые давным-давно снискали ей восхищение публики. Обитатели окрестностей чтили ее слово и относились к нему как к закону; суждения мисс Хонивуд были безошибочны; ее дружба, единожды дарованная, неизменна. Так что среди постоянных посетителей «Пеликана» лишь безрассудный и дерзкий придворный мог отважиться бросить вызов хозяйке дома в ее собственной резиденции.

Поздний холодный вечер застал почти полную луну, низко плывущую в небесах. Дующему с моря порывистому ветру, разогнавшему речные туманы предыдущей ночи, оказалось не по силам тягаться с шумом и оживлением, царящими в общей зале «Пеликана». При дворе мисс Хонивуд присутствовал полный штат постоянных посетителей: их трубки деловито попыхивали, их стаканы и пинтовые кружки размеренно поднимались и опускались, их голоса почти полностью заглушали бешеные порывы ветра, ярившегося за стенами дома, а сама почтенная дама, выказывая обычное усердие, восседала у пивного крана.

— Вам не следует так на меня сердиться, мисс Молл, — говорил ей мужчина с рябым лицом; владелица «Пеликана» негромко беседовала с ним уже несколько минут. — Вы же знаете, я чистую правду говорю! Кабы возможно было по-другому, я бы медальончик и пальцем не тронул, так ведь где там! Я и не пытался умыкнуть эту чертову вещичку у пожилой леди — просто хотел взглянуть на нее, вот и все. Вы же знаете, как она с нею носится.

— Мне все равно, как она с нею носится, — возразила мисс Хонивуд, нажимая на рукоятку насоса и выпуская струю темной жидкости.

— Но я ж просто хотел посмотреть внутрь, на портреты глянуть. Это личное дело, сами понимаете. — Говоривший подчеркнул эту мысль, приложив ладонь к груди. — Я решил, она уснула. Подумал, что гляну на картинки, покуда она дремлет у огня. Я и понятия не имел, что она проснется и подымет шум!

— Говорю вам, Джек, мне это безразлично. Совершенно очевидно, что вам нельзя доверять, и нечего ходить вокруг да около. Бедная старушка от страха одной ногой в могиле; ей почудилось, что ее грабят. Грабят — и где? В моем почтенном заведении! Бедная старушка, у нее ничего-то в мире не осталось, кроме поблекших воспоминаний и крохотной безделушки, от которой, — здесь хозяйка «Пеликана» бросила на собеседника многозначительный взгляд, — посторонним лучше держать руки подальше.

— Как-то раз мне почти удалось разглядеть, что там, пока она любовалась на портретики — ну, как это у нее водится, — храбро продолжал Рябой. — Я стоял у ней за спиной, вон там; и мне показалось, я узнал лицо того парня. Я ее бог знает сколько раз просил: «Салли, могу я глянуть в этот ваш маленький медальончик, всего лишь на минутку?» А она всегда отвечала мне: «Нет, сэр» — как и всем остальным, и замыкалась, будто моллюск. Мне только надо было проверить, узнаю ли я это лицо, вот и все. Я же повторяю, это личное дело, сами понимаете!

— Меня не интересуют ваши личные дела, как вы их называете, так что и не приставайте ко мне с ними, — отвечала мисс Хонивуд. — Человека судят по поступкам. Ваш поступок говорит сам за себя. Так тому и быть. Разговор окончен.

— Мисс Молл, если бы вы взглянули на вещи с моей точки зрения…

— Меня не интересует ваша точка зрения, Джек, вот так себе на носу и зарубите. Что ясно, то ясно. Есть только белое и черное, для меня серых тонов не существует. Я не из тех сероцветных соглашателей, которые скользят по жизни, чуть что жертвуя принципами. Лично я компромиссов не признаю. Я человек черно-белый. Разговор окон…

— Но мисс Молл…

Было известно, что в крайней досаде мисс Хонивуд имела привычку выражать свое неодобрение, притрагиваясь вытянутыми пальцами обеих рук с обеих сторон к оправе очков и направляя стекла на того, кто вызвал ее недовольство, что подразумевало, будто в любой момент из ее глаз могут вырваться желтые молнии, дабы отправить обидчика на тот свет.

— Разговор, — повторила раздосадованная мисс Молл, энергично поправляя очки и нацеливая стекла на собеседника, — окончен.

Доведя до собеседника свою мысль без применения сильнодействующих средств, мисс Хонивуд вернулась к обязанностям за стойкой. Рябой, осознав тщетность дальнейших уговоров, пожал плечами, поднес к губам кружку и смешался с толпой.

В уютном закутке сбоку от огромного очага, между стеной и декоративной ширмой, стоял стол. Стена была обшита тяжелыми панелями темного дуба и оклеена обоями в узкую красно-золотую полоску. На уровне глаз полоски убегали под раму картины, на которой изображалась с поворотом в три четверти корова на лугу, увековеченная художником в момент пережевывания жвачки; сей трогательный портрет явственно был предназначен служить здоровой буколической приправой к трапезам.

Нынче вечером этот уютный уголок занимали двое уже немолодых джентльменов: один с мягкой темно-русой бородкой, кареглазый и в вишневом жилете, второй — академического вида, бодрый и чисто выбритый, с седоватой шевелюрой, коротко подстриженной и стоящей торчком наподобие щетины на щетке. Удобно расположившись в мягких креслах, поднося ко рту то трубку, то стаканы, эти двое ученых мужей коротали вечер за чтением последних известий; путеводными звездами в научных изысканиях им служили огонь в очаге и водруженные на стол свечи.

Одна из свечей почти догорела, и джентльмен со щетинистой шевелюрой аккуратно потушил огарок большим и указательным пальцем. Затем он извлек из кармана коробок спичек, зажег новую свечу и, задув спичку, бросил огарок в огонь. Его компаньон, не обращая внимания на деятельность соседа, продолжал водить взглядом по колонкам, то и дело вынимая изо рта трубку, чтобы поковырять в зубах серебряной зубочисткой.

Мимо пролетел мальчик-прислуга. Джентльмен академического вида поднял руку, пытаясь привлечь его внимание, но результата это действие не возымело. Мгновением позже мальчик пронесся обратно, уже из кухни, однако и вторая попытка оказалась безуспешной. Третья — тоже. Будучи не в силах достичь цели обычным путем, джентльмен академического вида воззвал к своему сидящему напротив собрату. Увы, укрытый за газетой как за неприступной стеной, тот остался глух к призывам компаньона.

Так случилось, что за этой маленькой пантомимой наблюдала со своего места за стойкой мисс Хонивуд. Передав бразды правления пивным краном кому-то из подчиненных, сия высокая и угловатая дама направила свои стопы прямо в уголок у очага и осведомилась о нуждах академического вида джентльмена. На его замечание, что занятой мальчик-слуга носится туда-сюда «как на пожаре», мисс Хонивуд выразила надежду, что джентльмен не имел в виду пожар у нее в доме, но также добавила, что сравнение она уяснила.

В следующую же секунду из кухни вырвался белый смерч.

— И где это вы пропадаете, Джордж Гусик? — вопросила мисс Молл, ловко ухватив за ухо пролетавшего мимо мальчугана. Несмотря на весьма профессионального вида фартук и закатанные до локтя рукава рубахи, жертва — хлопающая огромными ушами, со страдальческим выражением лица — напоминала школьника, которому устроила реприманд его туго накрахмаленная классная наставница.

— Больно, мисс!

— Профессор просит чай и все к нему полагающееся, Джордж Гусик, — нараспев произнесла мисс Хонивуд, складывая руки на груди и выпрямляясь в полный рост. — Или не видишь, что он зовет тебя? Ну так что же ты застыл на месте, Джордж? Принеси джентльменам чай и все прочее. И побыстрее!

Понуждаемый этим кротким укором — а также, вероятно, болью, которую причиняли костлявые пальцы, ущемившие его ухо, — мальчик исчез на кухне.

В немногих словах принеся извинения профессору, хозяйка «Пеликана» возвратилась на свое место за стойкой. Профессор снова взглянул на коллегу, сидящего напротив, и обнаружил, что тот, по-прежнему поглощенный газетой, явно не заметил разыгравшейся сценки.

Вернувшийся через несколько минут с чайными принадлежностями усердный мистер Гусик едва не был сбит с ног странной фигурой, которая, ударяясь обо всех встречных, прокладывала себе путь.

Это был костлявый субъект неопределенного возраста с пропылившейся бородой, одетый в неопрятные лохмотья, с нечистой кожей и маленькими, похожими на орехи глазками — как у лесного зверька, непривычного к свету. Его мышиного цвета волосы от природы вились самым фантастическим образом и распределялись по черепу так густо, что смахивали на руно; благодаря этому эффекту, равно как и слабым глазам, подвижному рту и выступающему вперед носу, голова субъекта до странности напоминала овечью. Подобно губам и языку, тело его также находилось в непрестанном движении: длинные руки извивались и подергивались самым неестественным образом.

— Поберегись! Поберегись, говорю! — заорал мальчишка в белом, проворно уворачиваясь, чтобы не пролить ни капли горячей воды, — и помчался дальше, прямиком к угловому столику.

— Сам пошел вон! — парировал странный субъект, суетливо размахивая руками в воздухе. Тихо хихикая себе под нос, он возвел глаза к потолку и весьма изящным движением расправил и отряхнул свой оборванный старый плащ. А затем проворно засеменил в дальний угол комнаты, где коренастый коротышка в клетчатом жилете медитировал над креветками и огромной оловянной кружкой с грогом. На столе перед посетителем сжался странный безволосый зверек, какая-то разновидность грызуна; сторонний наблюдатель с легкостью принял бы его за смятую шляпу.

Овцеголов — ибо среди прочих прозвищ расхлябанного субъекта было и такое — с нескрываемой радостью протянул сидящему грязную руку. Джентльмен в клетчатом жилете крепко ее пожал.

— Чарльз, да это, никак, вы? — воскликнул мистер Хокем. — Как поживаете, старина? Где были, что видели? Что поделывали столько времени? Уж уделите минутку-другую старому другу, сударь!

— Минутку-другую, — эхом откликнулся странный субъект, энергично закивав. — Минутку-другую. Есть у Чарли минутка-другая. — С этими словами он извлек из-под лохмотьев огромные серебряные часы, висящие на темной ленте, и с хитрющим видом вручил их погонщику мастодонтов.

Мистер Хокем вслух подивился величине часов и отменной полировке, а также похвалил их антикварный вид и витиеватые инициалы, выгравированные на крышке. Слова его дышали чистосердечной радостью и энтузиазмом — щадя чувства Овцеголова, свои подозрения касательно принадлежности часов и того способа, которым помянутая «луковица» могла попасть в руки обнищавшего мистера Чарльза Эрхарта, он оставил на потом.

Сверкающее сокровище вновь перешло из рук в руки. С видом не менее хитрым Овцеголов поднес часы к уху, словно пытаясь определить, стоят они или идут. А затем запрокинул голову и разразился диким хохотом.

— Да, часы — штучка что надо, — объявил мистер Хокем, отхлебывая грог. — Замечательная вещь, Чарльз, просто замечательная. Не иначе как по наследству вам досталась; я ведь не ошибся, нет?

Ответом ему был очередной взрыв безумного смеха; о смысле его оставалось только гадать.

— Вы за эти часики держитесь, Чарльз, — посоветовал мистер Хокем. — Храните свое добро, как зеницу ока. Никому их не доверяйте, ни единой живой душе. В конце концов, Чарльз, в целом мире никому до вас дела нет, кроме вас самих, и никуда-то от этого не деться.

— Э, Чарли знает что к чему, — откликнулся Овцеголов и, по обыкновению дернувшись раз-другой, уселся на табурет рядом с другом.

— Вы, Чарльз, человек честный. Я всегда это говорил, сами знаете. Вот, хлебните-ка малость, сударь. — И, подкрепляя слова делом, мистер Хокем плеснул грога в чистую кружку и пододвинул ее приятелю.

Нимало не колеблясь, Овцеголов осушил ее одним глотком, ухмыляясь от уха до уха. Похожие на орехи глазки мигнули — напиток оказался не из слабых.

Мистер Хокем, от души рассмеявшись, добродушно похлопал собеседника по спине.

— Мой племянник Бластер все спрашивает, куда вы подевались, Чарльз, да что поделываете. Сами знаете, давненько вы к нам в гости не заглядывали. Сейчас у нас визитеров — раз-два и обчелся; пассажиры-то все к каретам переметнулись, а вскорости обратно кинутся, принимая в рассуждение ну хоть котов, и парня вроде вас нам очень недостает. Там ведь в некотором роде одиноко, на вырубках-то, зато живешь недурно и дело того стоит, уж я в этом убедился. Так вот, о чем бишь я… Мой племянник Бластер сказал мне — а он клянется памятью своей дорогой покойной матушки, что все это чистая правда, — когда он с первым светом выходит из дому задать животным корма, а они обступают его, как это у них водится, чудится ему, будто они спрашивают: «Где же Чарльз? Где же Чарльз? Бластер, ты Чарльза не видел?» Вы себе такое представляете? Я — да. Я, сударь, Бластеру верю, я ведь всю свою жизнь животинами занимаюсь и ни на минуту не усомнюсь: говорит он чистую правду и ничего, кроме правды. Так вот, чтобы нам уж не тревожиться, не будете ли вы так любезны объяснить свое отсутствие, сударь? — Последние слова мистер Хокем проговорил с напускной строгостью, одергивая и расправляя клетчатый жилет.

— Чарли, он очень-очень занят, мистер Хэтч, — с достоинством отозвался Овцеголов, сопровождая слова глубоким, исполненным жалости к себе вздохом и тихонько почмокивая губами и языком.

— Занят? Чем же занят, а, Чарльз?

— Очень занят.

— Да, но чем?

— Очень занят. Очень-очень занят. Нынче Чарли ох как некогда. Чарли пока ничего больше не скажет. Вы только Бластеру про Чарли не говорите. Не говорите Бластеру, как Чарли занят. Бластеру незачем знать.

Не успел мистер Хокем выяснить, что тот имеет в виду, как невнятный гул пронзил голос мисс Хонивуд, тут же подчинив себе внимание посетителей. Не терпящим возражений тоном мисс Молл изрекла:

— Повторю еще раз, дорогие друзья: мистера Роберта Найтингейла я в своем заведении видеть не желаю. Если кто-либо из вас однажды обнаружит мистера Роберта Найтингейла в этом доме — или на подступах к этому дому, — надеюсь, вы поставите его в известность, что в «Пеликане» ему не рады.

В зале заволновались. Прошла минута, может, все две. Наконец некий усатый субъект, стоявший в толпе, неохотно стянул с головы мягкую фетровую шляпу, открывшись тем самым для всеобщего обозрения. Это был дюжий, угрюмый головорез, неряшливый и явно не в ладах с личной гигиеной.

— Мистер Роберт Найтингейл, — возвестила мисс Хонивуд, устремляя пронзительный взгляд на объект своего неодобрения. — Я вижу, Боб, вы здесь. Не рассчитывайте, что вам удастся спрятаться среди достойных людей. В моем заведении вы — нежеланный гость. И вы об этом отлично знаете, верно, Боб?

— Уж больно вы со мной суровы, мисс Молл, больно уж суровы, — проворчал здоровяк, изображая почтительность, однако в его словах отчетливо слышалась нотка сарказма.

— Вы, Боб, отлично знаете, с какой стати я с вами сурова. Вы знаете, почему в моем заведении вы — нежеланный гость. Все честные люди здесь, в «Пеликане», знают, что вы такое натворили и почему вам здесь не рады. Для меня существует только черное и белое, Боб, извольте запомнить. А вот серый цвет я не жалую. Так что идите-ка восвояси, — заключила мисс Молл, воинственно складывая руки на груди и словно готовясь защищать свои владения до последнего, — ибо здесь вам не место.

— С другими вы, как со мной, небось, не обходитесь, — отозвался Боб Найтингейл, недобро сощурившись. — Со мной вы обходитесь иначе, мисс. Дурно вы со мной обходитесь. Так, как если бы я был одним из этих преступных элементов. Так я вам скажу, мисс Нахалка, — внезапно вспылил он, — я не из таковских, нет! Не бывал я среди них и не буду. — Мистер Найтингейл украдкой окинул хитрым взглядом толпу, проверяя, произвело ли эффект на собравшихся это возмутительное заявление.

Мисс Нахалка, иначе Хонивуд, поправила очки самым что ни на есть грозным образом.

— Хватит болтать, Боб! Еще не хватало, чтобы такие, как вы да мне дерзить вздумали! Все, что у меня было сказать по данной теме, вы выслушали. Разговор окончен! А теперь честная публика будет иметь удовольствие наблюдать ваше отбытие из «Пеликана». Ветер нынче сильный; остерегитесь, чтобы вывеской не зашибло.

Здоровяк злобно оглядел зал, уповая расположить-таки общественное мнение в свою пользу. Но ледяные, лишенные всякого выражения взгляды не сулили его душе ни поддержки, ни утешения; скорее, напротив, подталкивали мистера Найтингейла к мысли о том, что в создавшихся обстоятельствах лучший выход для отважного — это капитуляция.

— Мне-то плевать, — сообщил несгибаемый Боб, разворачиваясь к выходу, точно уродливый фрегат. — Мне это все по барабану. Мне тут все равно делать нечего… задерживаться незачем, так что меня и не колышет! Я — человек не компанейский. Вы, обезьяны этакие, — эти слова не были обращены ни к кому конкретно, но, по всему судя, распространялись на всех собравшихся, — вы, обезьяны этакие, можете торчать здесь, сколько хотите, а я вот не собираюсь. Еще чего!

Но не успел еще уродливый фрегат покинуть гавань, как всеобщее внимание привлекли гомон и крики на дороге перед трактиром. В воздухе зазвенели призывы на помощь, и дюжины две завсегдатаев «Пеликана» тут же ринулись за двери — оценить положение дел и по возможности оказать содействие. Проталкиваясь сквозь толпу и заставляя зевак расступиться как двумя-тремя резкими окликами, так и посредством натиска своей высокой, костлявой фигуры, к месту событий поспешала сама хозяйка «Пеликана», твердо намеренная взять в свои руки контроль над любой чрезвычайной ситуацией, возникшей в пределах ее владений.

— Уйди с дороги, Джон Стингер! Джордж Старки, а ну, подвинься! Вы, там! Расступитесь! Дайте пройти!

Гул над толпой то нарастал, то стихал, точно волны на море. Шум и гам то и дело перекрывали перезвон бубенчиков сбруи, скрип тележных колес, цокот копыт, вой ветра, вопли конюхов. До тех, кто остался в трактире, доносились обрывочные крики, складывающиеся в некое далеко не полное повествование о развитии событий.

— Как? Он мертв?

— Мертвее мертвого, Томас!

— Вовсе нет!

— Еще как да!

— А я говорю — нет!

— Мокрая ты курица, вот ты кто!

— Щас как дам в ухо, Дональд Томпсон!

— А не пошел бы ты домой к маменьке!

— Кровь и гром, да вы на лицо его посмотрите!

Сбившись тесной группой, мужчины поспешно втащили внутрь обмякшее темное тело. Порыв ледяного ветра, ворвавшись вслед за ними, едва не перебросил вошедших в противоположный конец зала.

— Доктор Дэмп! Доктор Дэмп! — завопил возбужденный Джордж Гусик, едва дверь захлопнулась. — Господи милосердный, где ж доктор-то?

В уютном уголке частокол последних известий с хрустом лег на стол, и джентльмен с темно-русой бородкой и в вишневом жилете поднялся с места, громко и властно возвестив:

— Ну же, леди и джентльмены, расступитесь, расступитесь немного! Назад, я прошу вас! Вы, там, не пытайтесь его двигать. Дайте я осмотрю бедолагу.

Обмякшее тело темной бесформенной грудой уложили перед огнем. Доктор опустился на колени рядом с бесчувственным пациентом и приступил к осмотру, то и дело обращаясь с распоряжениями медицинского характера к мисс Хонивуд. Тихо и спокойно занимался доктор своим ремеслом, внимательно прислушиваясь к вздохам легких и к трепету сердца.

Толпа любопытствующих образовала круг и теперь напирала: всем не терпелось глянуть на пострадавшего и выслушать приговор лечащего врача. Если бы вы дали себе труд зорко всмотреться в лица зевак, вы бы, возможно, заметили некоего зеленого, неоперившегося юнца от силы пятнадцати лет от роду, что, вытаращив глаза, жался в задних рядах. Этим юнцом был некто иной, как я: моя тень, моя утраченная невинность, мое первое, еще не сформировавшееся, позабытое «я» смотрит на меня сейчас через бездну лет. Видите ли, я был там в ту ночь, когда принесли незнакомца.

— Помер, как пить дать, — предположил мистер Найтингейл. Трудно было не заметить в толпе его страхолюдную физиономию.

— Боб, пошел вон, — предостерегла мисс Хонивуд, потянувшись к очкам.

— Да слышу я, слышу, мисс Нахалка, — отозвался грубиян. — Я уже ухожу, так что зря вы, обезьяны, переполошились. Я человек не компанейский. — С этими словами он повернулся ко всей честной компании спиной (впрочем, большинство на него и внимания не обратили) и шагнул в ветреную ночь. В следующую минуту из-за двери донеслось мощное глухое «Бэмс!» — и вопль боли.

— А сдается мне, джентльмены и леди, — объявил мистер Хокем, оценивая события, насколько позволяли возможности, с невыигрышных позиций — из-за широких спин верзил-лодочников, — сдается мне, по моему опыту судя, в подобной ситуации и в сложившихся обстоятельствах нам таки придется принять во внимание котов.

За этим заявлением последовала гробовая тишина, а затем люди вновь робко загомонили и зашептались:

— Саблезубый кот!

Заслышав эти жуткие слова, Овцеголов запрокинул голову и со сдавленным воплем принялся рвать на себе волосы.

— Как! Коты — здесь, в городе? — воскликнул некий морской волк, чьего имени история не сохранила.

— Царапины и порезы на его лице либо нанесены рукою самого пострадавшего, либо они — результат падения лицом вниз, — вынес свой вердикт доктор. — По чести говоря, я склоняюсь к последнему. Вот… вот и вот. Гляньте-ка сюда. И сюда. Одежда перепачкана, но не порвана. Сдается мне, молодой человек провел вечер очень даже весело — и вряд ли мы вправе винить за это котов.

— Кто его нашел? — осведомилась у толпы мисс Хонивуд.

— Дык вот он, — отвечал мистер Генри Дафф, возчик, указывая на модно разодетого молодого человека, стоящего в задних рядах. На нем был бутылочно-зеленый сюртук с черным бархатным воротником, светло-желтый кашемировый жилет и темные брюки. Шляпа с загнутыми полями съехала на один глаз, не давая толком разглядеть лицо: видны были лишь длинный, узкий нос, пышные усы и безупречно изваянный подбородок.

— Он нашел беднягу в переулке, за складами, — объяснил мистер Дафф. — А тут и я, на счастье, проходил мимо. Когда я добежал, бедняга корчился на земле, пытаясь приподнять голову, и бормотал что-то неразборчивое. А потом враз затих. Так что мы погрузили его на мою телегу и привезли сюда — в ближайший гостеприимный дом.

— Да ведь я его знаю! — воскликнул приятель доктора, обладатель щетинистой шевелюры, разглядев наконец пациента толком.

— Кто же он? — вопросила мисс Молл.

— Как его имя? — подхватил Рябой, не отрывая взгляда от джентльмена в бутылочно-зеленом сюртуке.

— Ну же! — воскликнул мальчик-слуга.

Но ответ заглушили повелительные окрики доктора:

— Эй, эй, кто-нибудь, помогите мне снять с него пальто… вот так… осторожнее…

Целая толпа доброхотов принялась ассистировать доктору. В итоге пальто кофейного цвета прозмеилось сквозь толпу и упало в ожидающие руки мальчишки-слуги. Доктор же приказал немедленно отнести пациента в тихую комнату, где его можно будет толком осмотреть, и объявил, что сам лично сей же миг поднимется наверх и займется больным.

— Вы слышали, Мэри Клинч? — воззвала мисс Хонивуд к одной из представительниц женской прислуги, что стояла поодаль, в состоянии близком к параличу, закусив все пальцы, что есть, и с искаженным лицом. — Ступайте наверх, приготовьте для молодого джентльмена комнату. И не мешкайте, милая, не мешкайте! Да нюни не распускайте!

Трепетная дева, охваченная страхом, извлекла изо рта пальцы и побежала вверх по ступеням.

— Доктор, как вы считаете, есть ли надежда? — вопросила мисс Хонивуд.

— Сложный вопрос, по чести говоря, — отвечал врач, оглаживая бородку. — Очень сложный вопрос, мисс Хонивуд. Нам, докторам, собственно, то и дело приходится отвечать на сложные вопросы. Уж такая у нас работа, скажу я вам. Похоже, ничего не остается, кроме как подождать и поглядеть, не придет ли бедняга в себя. Судя по всему, здорово ему досталось: и по первое число, и по двадцатое. Кроме того, заметьте, мисс Хонивуд, его одежда просто насквозь пропитана спиртом. Боюсь, — проговорил доктор, рассеянно шаря в кармане в поисках трубки — разумеется, напрочь позабыв, что оставил ее на столике, — и выуживая разве что серебряную зубочистку, на которую уставился несколько озадаченно, словно недоумевая, как эта штука там оказалась, — боюсь, молодой джентльмен изрядно злоупотребил горячительными напитками, мисс Хонивуд.

— Вы находите?

— Весьма, весьма горячительными.

С этими словами доктор направился к бару в поисках утраченной трубки и стаканчика горького пива.

— А что сталось с тем джентльменом, который нашел мертвого джентльмена? — воскликнул Джордж Гусик, оглядываясь по сторонам, после того, как несколько дюжих силачей со всей осторожностью подняли бесчувственного пациента с пола и унесли в приготовленную комнату.

Но самые тщательные поиски, произведенные хозяйкой «Пеликана» и ее приспешниками при содействии Рябого, ни к чему не привели: загадочный молодой человек в бутылочно-зеленом сюртуке как сквозь землю провалился. Последующие расспросы оказались столь же безрезультатными: никто не видел, как незнакомец появился, никто не заметил, как он ушел. Более того, никто не знал, кто это. Единственная интересная подробность содержалась в показаниях конюха: стоило молодому джентльмену переступить порог трактира, как лицо его заметно помрачнело.

— Называть беднягу мертвым джентльменом пока еще рано, Джордж Гусик, — объявила мисс Хонивуд, с запозданием комментируя неудачное выражение мальчишки-слуги резким рывком за кстати подвернувшееся ухо. — Я ни на миг не сомневаюсь в том, что молодой человек поправится, просто-таки ни на миг не сомневаюсь! И заруби себе на носу, Джордж: в «Пеликане» еще никто не помирал и не помрет, пока здесь распоряжается Хонивуд.

Мне известно из надежного источника, что пациент, проспав немало часов, на следующий день после полудня и впрямь выглядел и чувствовал себя куда лучше. Надежным источником для меня стала горничная с верхнего этажа, некая мисс Энкерс, каковая и подтвердила, что джентльмен набросился на поданный ему ленч, состоящий из бифштекса и почек, со здоровым, достойным мужчины энтузиазмом. Однако тот же надежный источник поведал и о том, что, лишь завидев десерт, представленный мускусной дыней, помянутый мужественный юноша пронзительно вскрикнул и рухнул без чувств.