Северные огни

Глава 9
ПОРТРЕТ ЧЕРРИ

Бросаясь со всех ног то туда, то сюда, одобряя одно, порицая другое, сейчас содействуя судомойке, а в следующий миг — отчитывая официанта, проверяя то одну подробность, то другую, то обе сразу, причем повторно, выдавая инструкции, и перекрестные распоряжения, и контрприказы — вот в каком вихре суматохи и суеты вращалась мисс Черри Айвз из «Герба» едва ли не всякий день. Она была выше своего отца, трактирщика Айвза, не говоря уже о том, что куда прелестнее — стройная и хрупкая, с решительным лбом (дар покойной матери) и с живым, прямым и честным взглядом (отцовское наследство). Лицо, открытое и бесхитростное, принадлежало девушке открытой и бесхитростной же. Ее быстрая, целеустремленная поступь свидетельствовала об усердии, компетентности и безупречной исполнительности; она так и бурлила энтузиазмом, точно содовая вода в бутылке. Черри считала себя воплощением деловитости и в других отсутствия этого качества не терпела. В глубине души она была, что называется, перфекционисткой; во всех своих поступках являя прямоту и твердость духа, в подчиненных она ни малейшего проявления слабости не допускала. Черри нещадно подгоняла и подстегивала всех и каждого, стремясь приблизить к совершенству как себя, так и других. В «Деревенском гербе» она была ходовой пружиной, а все прочие — лишь крохотными, вращающимися по кругу шестеренками. В глазах тех, кто имел возможность высказывать подобное мнение, она считалась особой, достойной всяческого уважения, истинным украшением своего пола.

В число прочих ее первоочередных обязанностей входила и самая отрадная: проследить, чтобы горничные должным образом вычистили и проветрили комнаты, чтобы не было недостатка в белом льняном белье и лаванде, и кувшинах с чистой и свежей колодезной водой, и грелках, и запасе свечей, и торфе для камина, — эти отрадные, чистенькие, светлые, украшенные цветами в горшках комнаты с видом на озеро и деревенскую окраину обладали всеми удобствами, что только может пожелать найти пропыленный, измученный путешественник в таком достославном заведении, как «Деревенский герб».

— Не теряйте головы, девушки, не для того они вам даны, — всякий день наставляла Черри свой штат. — Всегда помните: нужды гостей — превыше всего. А теперь завяжите тесемки чепчиков и не забывайте, девушки, мы — это «Герб».

Надзирать за работой кухни Черри тоже весьма любила. «Принеси то, принеси это», — без умолку твердила она всякой там мелкой сошке, и «Сготовь то, сготовь это» — высшим чинам, предварительно серьезно посовещавшись с верховным авторитетом, сиречь кухаркой, о бессчетных проблемах кулинарного плана — например, о выборе соуса к рыбе на вечер, и составе марципана, и меню завтрака на следующее утро. Суматошная перекличка голосов и звон посуды звучали для нее настоящей симфонией; зрелище того, как слуги носятся туда-сюда с выверенной четкостью, восхищало и ласкало ее взор с утра до вечера. Да, Черри любовно следила за тем, как по коридору спешат горничные, разнося усталым приезжим полотенца и мыло, и бегут сломя голову подать им горячей воды для умывания, и снуют вверх-вниз по лестнице с разными поручениями, но и последняя кухонная судомойка, начищающая сковородки и кастрюли, радовала взгляд Черри.

Озирая собравшихся в общей зале завсегдатаев, Черри бдительно следила, не нужно ли кому чего. Если какой-нибудь гость просил перо, чернил и бумагу, чтобы отослать с почтой письмо-другое, мисс Айвз лично радела о том, чтобы все необходимое принесли как можно скорее. «Нет ли чего почитать?» — спрашивал другой визитер, и Черри направляла его к подшивке местных газет (безнадежно устаревших, зато в превосходном состоянии) или к шкафу с покрытыми плесенью книгами, где среди прочих сокровищ хранился зачитанный экземпляр «Книги стихов», и маленький песенник для музыкально одаренных (или наоборот), и сборничек анекдотов для тех, кто приуныл, и псалтырь для особо набожных, и полным-полно тех бульварных изданий, живописующих ужасы провинциальной жизни, что носят названия вроде «Горный трупоед», «Лицом к лицу с тупорылым» и «Моя жизнь среди саблезубых котов». Горожане нрава кроткого и миролюбивого, пролистав эти тома, неизменно приходили в ужас; точно так же пугали их развешенные по стенам тут и там трофейные головы. Эти головы и в смерти выглядели в точности как живые, так что гости наиболее простодушные свято верили байкам мистера Снорема о том, что зверюги, дескать, погибли в попытке протаранить деревянную стену. Однако ж чаще всего Черри появлялась в общей зале с миссией более прозаичной: скажем, попросить кого-нибудь из подчиненных поправить струны для занавесок над двустворчатыми, доходящими до полу окнами вокруг бильярдного стола, куда стекались верные поклонники этой игры.

И хотя более всего Черри занимала женская прислуга, приходилось ей надзирать и за мистером Джинкинсом и мальчишкой-подручным у пивного насоса всякий раз, когда отец ее отлучался. А порою мисс Айвз заходила настолько далеко, что распоряжалась и конюхом с его помощниками, ежели во двор въезжала карета: девушка бдительно наблюдала за тем, чтобы усталых, разгоряченных лошадей вовремя распрягли, а со свежей запряжки сняли попоны и поставили ее на место прежней. В результате в здешних горах не нашлось бы дома, что содержался бы в столь образцовом порядке; так что заведение мистера Нима Айвза, где, как утверждала молва, путешественников встречают со всей сердечностью и обходятся с гостями справедливо и честь по чести, стало главным перевалочным пунктом для экипажей на дороге между Вороньим Краем и Малбери, Хулом и местами еще более далекими.

Как нетрудно себе вообразить, в рабочие часы отдыхать Черри было некогда — конечно, если не считать еженедельных завтраков в вафельной у мисс Кримп, где она и ее подруги с похвальной прямотой обсуждали последние события Шильстон-Апкота. Каждый день, в пору относительного затишья, пока слуги прохлаждались за табльдотом в кухне, Черри брала часть их обязанностей на себя, чтобы в отлаженной работе «Герба» не возникало простоев. Казалось, что отдых — это не для нее; она стремилась во всем поучаствовать лично, даже в таком простом деянии, как, скажем, поставить чайник или проводить прибывших гостей в их комнаты заодно с мистером Сноремом в его плотно облегающем жилете и черных рукавах из каламянки: этот громогласнейший из коридорных тащил наверх багаж. И хотя в течение всего дня именно Черри хранила ключи от заведения, до того момента, как часы пробьют полночь — к тому времени последние из завсегдатаев расходились по домам, последние из постояльцев — по комнатам, мисс Айзв запирала входную дверь, задвигала засов, устраивала смотр слугам и отпускала их до утра, пожелав всем спокойной ночи, а слуги, в свою очередь, желали доброй ночи ей, — как только часы били полночь, девушка покорно возвращала ключи отцу, а тот вешал их на доску у кровати рядом с саблей, кинжалом и шпагой, на случай, если его разбудят по какому-то срочному делу. Дочка хозяйничала от его имени в «Гербе» с утра до вечера, говаривал Айвз, так что по справедливости ему подобает и следует взять на себя все непредвиденные проблемы, что только могут возникнуть ночью. Впрочем, для своего отца мисс Черри Айвз все равно оставалась верховным авторитетом по всем вопросам, касающимся управления гостиницей.

— Эге-гей, там! Карета прибыла!

На знакомый зов Черри и ее отец, и мистер Снорем, и носильщики, и порою мистер Джинкинс, вынырнув из суматохи гостиницы, окунались в суматоху двора. Этот волнующий миг Черри просто обожала: карета, подпрыгивая и раскачиваясь, с грохотом проезжает еще немного и останавливается; о, конское всхрапывание, позвякивание упряжи, цокот подкованных железом копыт, о, измученные лица приезжих, тех, что едут внутри кареты, и тех, что разместились на империале; все эти люди глядят вниз устало и радостно, как водится в конце долгого, утомительного путешествия, — о, как они стосковались по божественному наслаждению: по еде, и питью, и избавлению от дорожных опасностей, — о, как отрадно им сознавать, что они наконец-то добрались до этого рая — рай предстал им в обличий «Деревенского герба» в дикой талботширской глуши… ну, возможно, это и не рай, зато мирная гавань, прибежище, где позаботятся как должно и о постояльцах, и о лошадях.

— Добро пожаловать, леди! Добро пожаловать, уважаемые господа! Спускайтесь, мадам, спускайтесь! Сюда, проходите сюда, — восклицал отец Черри, едва откидывалась подножка, открывалась дверца, и пассажиры выбирались из кареты и спускались с империала. Гостей тут же вели в гостиницу, прямиком к регистрационной стойке, где распределением номеров и комнат заведовала Черри (ну конечно же!), а перенос багажа осуществлял мистер Снорем и его подручные носильщики, в то время как пропыленные пальто и шляпы путешественников немедленно отсылались в чистку (еще одна область специализации мистера Снорема!), а просьбы и требования отдельных гостей исполнялись так рьяно и живо (ведь в центре всей этой суматохи неизменно стояла мисс Черри), что просто загляденье, да и только!

Все безоговорочно доверяли Черри. Она была живое воплощение добросовестности — этой ее чертой отец девушки, Ним Айвз, и крестный ее отец, мистер Кодди Бинкс, коротышка-аптекарь и завзятый охотник, особенно восхищались, — так что путешественники, везущие с собою ценности, поручались именно ее заботам.

— Приберите вот этот ларец, милая, будьте так добры, как собственность супружеской четы из номера двадцать три, — доверительно просит ее пожилой джентльмен, на которого блестящие глазки и очаровательная улыбка дочки трактирщика произвели сильнейшее впечатление, тем паче после дорожной пыли и скуки. — Он деньгами доверху набит.

— Да сумма-то, по правде говоря, пустячная, — вмешивается супруга джентльмена, ласково, но твердо увлекая старого простофилю прочь. — Однако ж и ее оберегать надо, вот прямо как законного мужа. Пойдем, сердце мое.

И не кто иной, как Черри, позаботится о том, чтобы поместить ларец на ночь в надежное место; а утром джентльмен (или, что вероятнее, его супруга) заберет свою собственность перед посадкой в карету.

Благодаря юному пылу и трудолюбию дочери мистер Ним Айвз имел возможность большую часть времени слоняться по гостинице, давая выход своему пресловутому компанейскому жизнелюбию: он шутил, он смеялся, он развлекал собравшихся — как завсегдатаев, так и приезжих, он весело надзирал за происходящим у дубовой стойки, прохаживался по общей зале или затворялся вместе со своим избранным кругом, утешаясь сознанием того, что управление гостиницей находится в надежных руках дочери, этой «ходовой пружины», и подведомственных ей «шестеренок».

Так что мистера Нима Айвза вполне можно было застать за беседой с красноносым джентльменом из Вороньего Края касательно туманов в метрополии или за непринужденной болтовней с солидным пастором из Малбери о том, что разумнее — установить сбор на ремонт церковной колокольни или же устроить подписку; а не то он, чего доброго, хвастался дородному детине с рыжеватыми усами, что в погребах у него, дескать, на сегодня хранится здоровущих бочек самого что ни на есть отменнейшего хвойного пива во всем Талботшире, прозрачного и мягкого, точно мед, сладкого, точно сливки, и крепкого, точно листвянниковое бренди. Вот так дочка освобождала Гербового Айвза от повседневных хлопот, давая ему возможность проявить себя с лучшей стороны, что репутации заведения шло только на пользу: трактирщик славился гостеприимством и сердечностью на много миль и вверх, и вниз по дороге — а все потому, что заправляла в гостинице его дочка, живое воплощение рачения и компетентности.

Кое-кто из местных молодых джентльменов находил, что у этой самой дочки трактирщика очаровательные глазки (что истине вполне соответствовало) и что глазки эти в самый раз для них (а вот здесь они глубоко ошибались). То-то недоумевали они, эти щеголи, не в силах разобраться в Черри! Да, у нее нет поклонника, и жениха, и «дихотомии», но разве это — повод изводиться и горевать? — считала про себя мисс Айвз. Она, одна из первых красавиц деревни, затмевала прочих девушек и серьезностью, и трудолюбием и к тому же была всей душою преданна отцу и его гостинице (а уж эта причуда охладила бы пыл самого настойчивого ухажера!). Не то чтобы Черри вовсе не нравились их знаки внимания, их нескромные поползновения или, скажем, они сами; просто девушка в общем и целом находила этих молодых джентльменов прескучными; по чести говоря, общаться с ними Черри было куда менее интересно, нежели руководить повседневной жизнью «Герба». Мистер Тони Аркрайт, верно, сказал бы: вот норовистая кобылка, такая двойного ярма не потерпит! Так что мисс Черри не нуждалась ни в знаках внимания молодых джентльменов, ни в их нескромных поползновениях, ведь судьба одарила ее не только живыми серыми глазами, но и недюжинным умом, посредством которого она понимала многое из того, что укрывалось от ее сверстниц. В том заключалось ее благословение — и ее проклятие.

Черри доставляло немалое удовольствие прерывать такого рода свиданьица, ежели вдруг наталкивалась на счастливую парочку во время очередного обхода; взять хоть тет-а-тет на лестничной площадке в глубине четвертого этажа между мисс Элизой Строхилл, горничной верхних покоев, и смехотворным Ларкомом, слугой и управляющим Проспект-Коттеджа. Вульгарный Ларком, потерпев неудачу с мисс Бетти Брейкуиндоу и ей подобными, в порядке убывания привлекательности, наконец-то дошел до бедняжки Элизы, которая, при наличии некоторого здравого смысла, тем не менее в силу необъяснимых причин купилась-таки на ухаживания слуги поверенного. Ларком только что поведал мисс Строхилл, в пятнадцатый раз, никак не меньше, о несправедливом обращении с ним хозяина, мистера Томаса Доггера. «Да не стоит это место таких мучений!» — бурчал он, втискивая в одно предложение больше слов, нежели когда-либо в Проспект-Коттедже, и мисс Строхилл, должным образом ужаснувшись, уже собиралась в свою очередь пожаловаться на собственную свою мучительницу, мисс Черри Айвз, когда эта неутомимая, деятельная людоедочка словно из ниоткуда возникла на верхней ступени лестницы.

— Элиза Строхилл, — промолвила Черри, скрестив руки на груди.

Ничего иного ей добавлять и не требовалось; тет-а-тет прервался и распался. Мисс Строхилл, медленно и тяжело ступая, поднялась к хозяйке, а надменный Ларком, качнув желтой шевелюрой и треуголкой с пером, удалился на длинных, костлявых ногах, затянутых в бриджи и яркие хлопчатобумажные чулки.

В тот же самый день произошло еще несколько примечательных эпизодов, привлекших внимание мисс Айвз.

— Черри, милочка, — говаривал в таких случаях ее отец, — ты сходи разберись.

И так она и поступала. Взять хоть задиристого буяна в сюртуке и брюках, столь же неопрятных, как и его волосы, что словно встали дыбом от его же хвастовства, — этот коротышка вот уже с полчаса мыкался у дубовой стойки, упорно кренясь направо и тщетно выпрашивая еще хоть каплю спиртного у сурового мистера Джинкинса.

— Гнусный ты вонючка, — возмущается клиент, разумея Джинкинса.

— Сэр? — отвечает длиннолицый буфетчик.

— И трусливая собака в придачу. В-вы меня понимаете, сэр?

— Сэр?

— И еще крысолов. Подлец и гад! Баранья отбивная! Ха-ха!

— Сам такой, — парирует Джинкинс.

— А еще — хныкающий… хныкающий…

Тут джентльмен снова требует грога, ибо так разобиделся на отказ буфетчика, что новых оскорблений уже и выдумать не в силах; более того, угрожающе пошатывается на ногах. В этот миг прелестные черты мисс Черри оказываются для него чем-то вроде тоника. Побуждаемый уговорами девушки, он ковыляет в направлении общей залы. В последний раз он там замечен распростертым на одном из комфортных, хотя и грубо сработанных диванов у камина: задира спит как убитый, а голова саблезубого кота неотрывно глядит на него сверху вниз.

В тот же день ближе к вечеру, по прибытии кареты из Вороньего Края, в дверь вносят даму преклонных лет, в состоянии весьма близком к бессознательному (и гостиничный пивной насос тут вовсе ни при чем!). Проезжая через Талботские горы, эта дама, весьма склонная к панике, выглянула в окно и обнаружила, что за экипажем гонится тупорылый медведь (кучер и прочие пассажиры опознали в нем резвящегося вилорога). Поскольку никто, даже затюканный супруг-подкаблучник упомянутой дамы, не в состоянии ее переубедить, не кто иная, как Черри, с помощью двух горничных препровождает гостью в комнату, согревает ей ладони, растирает виски уксусом, подносит к носу флакончик с нюхательными солями и пускает в ход все прочие средства, дабы привести горемычную горожанку в чувство. Вечером та же самая дама, придя в себя, утверждает, будто по спальне ее бродит привидение; но это только Бетти Брейкуиндоу в белом халатике и чепце зашла подлить свежей воды в умывальник и проверить, все ли в порядке на туалетном столике. Леди приподнимается на постели, слабым голосом спрашивает: «Не принесет ли мне кто-нибудь печеное яблочко?», видит Бетти в свете восковых свечей — и с визгом откидывается на подушки; все это — к вящему ужасу ее супруга. Едва новость доходит до бильярдной, муж дамы, уже изготовившись к очередному удару, хихикает себе в бороду и разыгрывает блестящий карамболь, при виде которого все зрители разражаются восторженными аплодисментами.

По завершении суматошного дня, в сумерках, пока отец развлекает избранный круг у дубовой стойки, добросовестная Черри выходит во двор — подышать свежим воздухом и полюбоваться на дремотно угасающий свет летнего вечера.

Мистер Снорем кивает и улыбается девушке со своего поста в прихожей.

— Отменный вечер, мисс Черри, по-отрясающе погожий, ей-богу! — восклицает сей джентльмен, обладатель свирепого взгляда и железных челюстей, да так громко, что в горах того и гляди обвал приключится.

Черри поднимает глаза на встающую луну, на звезды, что уже переливаются в небе, задерживает взгляд на одной из них — на мерцающем алом кристалле; капитан Хой некогда рассказывал девушке, что это воинственный лик Марса. Возможно, такой вот драгоценный камень, или комета, озарившая небесный свод, или падучая звезда обрушилась встарь на землю и вызвала великое Разъединение; во всяком случае, так говорят. При этой мысли Черри неуютно ежится, но тотчас прогоняет ее прочь.

Вот-вот должна прибыть последняя на дню карета. Она слегка запаздывает, и Черри решает задержаться во дворе и сама поприветствовать пассажиров. Девушка перебрасывается парой-тройкой слов с конюхом и его помощником, заглядывает к лошадям в конюшню и наконец усаживается на старинную каменную скамейку под елкой, что растет у самых ворот при въезде во двор.

Вечер и впрямь выдался ясный — достойное завершение погожего дня. Под елкой на удивление тихо, воздух свеж и недвижен. Черри окидывает взглядом дорогу — вплоть до темнеющего подлеска и мрачноватых рядов деревьев на склоне холма. Внезапно девушка хмурится: ей кажется, что за ней наблюдают, что в густой кроне близстоящей сосны кто-то затаился.

— Кто здесь? — громко вопрошает она. — Кто это? Ответа нет. Девушка проходит по дороге чуть дальше.

Луна светит ярко, и все-таки разглядеть что-то в кроне дерева не так-то просто. Вне всякого сомнения, на нижних ветвях устроилось какое-то смутно различимое существо, однако человек ли это или животное — непонятно.

Девушка подходит ближе, к самой обочине, и поднимает взгляд. Среди ветвей маячит лицо — хмурое, сердитое, в обрамлении замызганных темных волос, а из-под вислых бледных бровей посверкивают жуткие глаза — точно два зеленых луча во тьме, точно две звезды в лиственном своде.

Должно быть, существо это все-таки принадлежит к роду человеческому, потому что сей же миг заговаривает с девушкой.

— Подруга, ты меня знаешь? — сладко поет голосок; с лицом у этого голоса столько же общего, сколько у щавеля и маргаритки.

— Как я могу судить, если я тебя не вижу? — храбро отвечает Черри. — А ну слезай с насеста и покажись как есть.

Требование ее хладнокровно проигнорировано.

— Ты смеешь утверждать, будто хорошо меня знаешь, — возражает голос.

— Когда это я утверждала нечто подобное? Когда это я говорила, будто тебя знаю?

Теперь Черри почти уверена: все это — чья-то озорная проделка; возможно, кто-то из гостиничных слуг, тех, что понахальнее, вздумал подшутить над ней.

— Ты говоришь, будто меня знаешь, — отвечает нежный голос, — да только на самом деле ничего тебе не ведомо, подруга.

Черри подходит совсем близко, к подножию сосны.

— А ты хорошенькая, — отмечает проказник на дереве. Черри готова согласиться, что, возможно, толика правды в этих словах есть.

— Да и счастливица вдобавок, — добавляет голос. — Может статься, кабы мне тогда повезло, сейчас все по-другому сложилось бы. Но все они повернулись ко мне спиной — все как один! Так что никому пощады не будет!

— Кто тебя отверг? Кто ты?

— Спроси лучше, кем я была.

— Хорошо же. Так кем ты была?

— Ах! Уж тебе-то объяснять нужды нет! Тебе и спрашивать незачем: ты же твердишь, будто хорошо меня знаешь!

Черри воинственно подбоченивается, намереваясь положить конец неумному озорству. Но не успевает она осуществить задуманное, как шутник вновь ныряет в колючий шатер сосновых иголок; слышится совиный крик, хлопанье крыльев, шум ветра — и какая-то птица, сорвавшись с места, улетает в ночь, в направлении Мрачного леса.

Вздрогнув, Черри выбегает на дорогу, но и оттуда ничего разглядеть не может.

Шутка это или нет, Черри слегка встревожена увиденным, так что уверенности в ней, пожалуй, поубавилось. Досадный эпизод лишает ее покоя, а юная Черри — не из тех, кто беспокоится попусту. Девушка берет себя в руки, шепотом отчитывает себя за малодушие, пусть и преходящее; и тут издалека доносится громыхание кареты.

Черри бегом возвращается во двор и громко велит конюху и мистеру Снорему готовиться к приему припозднившихся гостей.