Северные огни

Глава 11
ШЭНК В РАЗДУМЬЯХ

Покинув «Пики», трое всадников поскакали прямиком в Грей-Лодж, где мисс Моубрей предложила спутникам ненадолго остановиться и навестить миссис Филдинг. В тот день тетушка немало потрудилась среди цветочных клумб — в садовых перчатках и с совком в руках (это призвание она разделяла с племянницей), — так что выглядела она еще милее и приветливее, чем обычно, как всегда после того, как посадовничает всласть. Миссис Филдинг полюбопытствовала у своего нового друга мистера Лэнгли, понравился ли ему капитан и капитаново хозяйство и что он об этом обо всем думает. Оливер отозвался о «Пиках» в общем и целом одобрительно, выразил восхищение необычным домом-обелиском и «виллой» в ветвях и с несколько меньшим энтузиазмом упомянул о зловещем госте с небес. Миссис Филдинг, в свою очередь, заверила его, что капитан — человек превосходнейших качеств, невероятно занимательный собеседник, высокоученый, но не педант, и в деревне весьма уважаем, несмотря на некоторую чудаковатость. Оливер всей душой согласился с хозяйкой, добавив, что и слуга капитана, Слэк, личность весьма примечательная, в особенности же тем, как ловко он управляется с могучим тераторном.

Когда джентльмены наконец собрались уезжать, уже сгущались сумерки: ведь от любезного приглашения миссис Филдинг остаться к ужину отказаться они ну никак не могли. Нет нужды говорить, что ужин был достоин всяческих похвал, ибо отменная кухня неизменно ассоциировалась с тетушкой Джейн и прислугой Грей-Лоджа. В ходе данной конкретной трапезы на стол подали такие вкуснейшие сельские яства, как пирог с крольчатиной, тушеные угри, несколько порций свиных ножек, гренки с сыром, слойки с гусятиной и, конечно же, листвянниковый пудинг, а в придачу — изрядное количество местного сидра. Засим стоит ли удивляться, что джентльмены — к тому времени, как они вновь уселись в седла, выехали на каретный тракт и поскакали домой, к Далройду, — преисполнились довольства и благодушия.

Не прошло и минуты, как до слуха их донеслось чье-то пение, справа от дороги, из лощинки за деревьями. Хриплый и скрипучий голос явно принадлежал джентльмену, коему исполнилось немало зим. И хотя разобрать слова возможным не представлялось, мелодию сквайр узнал: этот сентиментальный меланхолический напев об утрате и горе у жителей гор был весьма в чести. Поскольку Оливер заинтересовался происходящим, сквайр предложил исследовать загадочное явление — при том, что про себя уже отлично знал, кто таков этот певец, и решил, что им подвернулся еще один обитатель деревни, знакомство с которым развлечет мистера Лэнгли.

Всадники направили коней по незаметной тропке, спустились в мрачноватую лощину и поскакали к погосту: впереди у них, точно стройная белая ель на фоне неба, вздымалась колокольня церкви Святой Люсии Озерной. Джентльмены обогнули ряды могил, где в мире почивали навеки покинувшие земную юдоль добрые христиане, и Оливер вновь подметил, сколь задумчив сделался его друг при виде этих печальных пределов. Не укрылось от его внимания и то, что пение, теперь зазвучавшее громче, вроде бы доносилось из лачужки или, может, мастерской за церковью; в окнах же домика мерцал красный отсвет очага.

— Это наш церковный сторож, — сообщил Марк, выходя из задумчивости, чтобы просветить Оливера насчет личности неведомого певуна. Всадники спешились и привязали коней у древней затейливой покойницкой под нависающей щипцовой крышей. — Мистер Шэнк Боттом, вот как его зовут; это наш здешний патриарх. Старина Боттом за долгую свою жизнь служил при пяти викариях; да он, надо думать, скоро сам тебе все расскажет.

Гости направились к хижине под купой раскидистых деревьев и постучали в дверь. Певец тут же смолк; заскрипел стул, и ворчливый голос громко осведомился, кто ж это его беспокоит. Ответ, предоставленный сквайром, хозяина, по всей видимости, удовлетворил, поскольку дверь распахнулась, и перед джентльменами, упираясь рукой в косяк, возник мистер Шэнк Боттом собственной персоной.

Мистер Шэнк Боттом оказался упитанным коротышкой; одет он был в черное, порыжевшее от времени латаное-перелатаное платье со стоячим воротничком, что некогда сиял белизной, а на голове топорщилась взлохмаченная накладка из волос, что некогда радовала аккуратностью. Суровые и резкие черты человека лет шестидесяти пяти или около того; обтрепанные усы; двойной подбородок, истыканный назойливой щетиной; широкий, весь в морщинах и складках, лоб; похожий на темный клубень нос; близко посаженные глаза, подозрительно поблескивающие в свете очага, — вот что представлял собой портрет хозяина. Однако нерасполагающая внешность мистера Боттома оказалась обманчивой, ибо, едва сквайр и Оливер вошли в хижину, благоухающую плесенью, табачным дымом и aqua vitae, как хозяин сделался куда общительнее, и стало понятно: недружелюбная манера его — по большей части блеф, рассчитанный на то, чтобы отпугнуть нежеланных гостей. Серые грязевые разводы на ладонях и щеках, двухфутовая линейка, молоток каменщика и незаточенное железное полотнище пилы у стены, а также мешок с песком и осколки камня, разбросанные по всему полу, — все наводило на мысль о том, что сегодня мистер Боттом не покладая рук занимался своим ремеслом, то есть шлифовал и обтесывал камень. Однако же большую часть отпущенного ему времени он исполнял обязанности церковного сторожа, ибо таковых было немало: помимо всего прочего, мистер Боттом подготавливал могилы, проветривал и подметал церковь, звонил в колокола, приносил воду для крещения, зажигал свечи, впускал паству, а во время службы не допускал вторжения собак и нарушителей спокойствия. Как выразился бы его преподобный работодатель в посеребренных очках, мистер Боттом был человеком весьма достойным, истинным благословением для прихода. В силу своей деятельности мистер Боттом, как и следовало ожидать, немало времени проводил в собственном обществе; впрочем, это не мешало ему знать в деревне почитай что всех и каждого, а также и почитай все, что происходит, ведь он всю свою жизнь в Шильстон-Апкоте прожил, при пяти викариях состоял, как он не преминул сообщить навестившим его джентльменам.

— Тоскливое это занятие, что и говорить, сэры, — промолвил Шэнк, раскуривая трубку. Он уже возвратился к своему месту близ уютного камелька, предварительно раздобыв в недрах мастерской еще два стула для Марка с Оливером. — Живешь тут под сенью вон тех деревьев и вон того домика при церкви, близ вон тех холодных камней, и зимой, и летом, как тут не задуматься о том и о сем! А работа по камню, сэры, занятие тоже не из веселых и много чему человека учит, здесь уж вы мне поверьте.

— Чему же? — бодро осведомился Оливер.

— Ну, например, сэр, такой штуке, как изменчивость всего сущего.

— А я бы предположил, что камень наводит на мысли прямо противоположные: о неизменности всего сущего. Стоит лишь вспомнить какой-нибудь на совесть построенный дом из доброго талботширского камня.

Мистер Боттом кротко покачал головой:

— Ничуть не бывало, сэр! Ибо каково истинное и священное предназначение камня, спрошу я вас? Служить напоминанием, сэр, памятником для тех, кто жил и любил задолго до нас, а теперь вот сыграл в ящик. Камень, сэры, отмечает место, где упокоилась в гробу тленная оболочка, когда лучезарный дух воспарил к бодрствованию в ином мире. Жизнь наша, даже самая долгая, мимолетна и быстротечна, слишком скоро наступает страшный конец; в один прекрасный день всех нас ждет одна и та же участь. Вот чему камень учит человека. Все страшатся могилы, как дитя — темноты, уж здесь вы мне поверьте.

— Господи милосердный, да вы только послушайте эту чушь- вопиющий спиритизм как есть! — воскликнул Марк не то в шутку, не то всерьез, ибо он понимал, что мистер Bottom, нанятый приходом, в некотором роде обязан утверждать догматы веры; в то время как сам сквайр был не раз и не два замечен в том, что посылал к дьяволу все молитвы и доктрины. Но тут Марк вспомнил, что старина Боттом в некотором роде служит и ему тоже, поскольку из средств Далройда выделялись немалые суммы на приход Шильстон-Апкота, а также на содержание церкви и домика священника.

— При моих-то занятиях, сэр, многое подмечаешь, а уж знаешь-то сколько… Ибо, сэры, вокруг вас духи так и реют, уж здесь вы мне поверьте!

С этими словами мистер Боттом неуютно огляделся по сторонам — скользнул глазами по оштукатуренным стенам, на которых так и плясали тени от огня в очаге, а само пламя, пожирающее торф, отражалось в оконном стекле в самом дальнем, полутемном углу мастерской за пределами круга света, — итак, он огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть сам не зная что, и надеясь, что на самом деле ничего такого не увидит.

— Я хочу сказать, сэр, что здесь, в деревьях, живет что-то вроде духа. Дух заключен и в ветре, что воет по ночам, и в обитателях соснового леса. А дух помельче живет вот тут, в добром талботширском камне. Но камень — вместилище несовершенное, сэр, и со временем рассыплется в прах, как водится за непоколебимыми упрямцами. Вы осмотрите самые древние монументы на погосте, сэр, и увидите, как то же самое Время вершит свои перемены, жестокой рукою стирает надписи, так что ни буквы не останется прочесть. Непоколебимые упрямцы, зарытые под этими самыми вековыми камнями, ныне навеки безымянны, по крайней мере в мире здешнем, а незримый житель, дух то есть, улетевший из мира, — вот и все, что осталось; ибо все, что отдает материей, сэр, даже добрый талботширский камень, подвержено распаду.

— Да ты только послушай, Нолл, — промолвил Марк, криво улыбаясь, — как отменно наш церковный сторож перенял наставления своих пяти достойных и великих благодетелей. Трогательно, не правда ли, наблюдать, как слепая вера управляет человеческим сознанием? Ну, прямо как ребенок, который верит каждому слову отца, принимает отцовские речи на веру, так сказать, словно отец его — высший авторитет по всем вопросам; более того, как если бы отец его создал землю и заставил ее вращаться. Однако ж недурно было бы вспомнить, что и сам отец некогда был ребенком и знает: все это — ерунда и чушь.

— Вы-то на отца не похожи, сэр, во многом не похожи, — промолвил мистер Боттом, глядя на Марка и дымя трубкой. — Ваш отец, мистер Ральф Тренч — так себе и зарубите на носу, сэры, — джентльмена достойнее, благороднее и честнее в этом приходе вовеки не рождалось. Щедрый, прямодушный — вот каков он был, обязанности свои признавал и исполнял на совесть и со священниками всегда дружбу водил. Ради своего приятеля викария в лепешку бы расшибся, мистер Ральф Тренч-то!

— Ты слушай, слушай, Нолл, как любит мистер Боттом сравнивать меня с отцом, причем не в мою пользу, я бы сказал. Из его слов следует, что я — не столь достойный, благородный и честный джентльмен прихода, каким был мой отец. Впрочем, поскольку мистер Боттом знал нас обоих, возможно, ему судить проще. Признаюсь, нет у меня ни энергии, ни склонности забивать себе голову этими вашими трогательными догматами веры, которые, на мой непредвзятый взгляд, по большей части — пустая болтовня, хотя легковерные простецы прихода их проглатывают, точно рыба — наживку. Должно вам признать, мистер Боттом, что, при всей моей непригодности к роли приходского благодетеля, я свои обязательства выполняю — в том, что касается денег. Наш замечательный викарий получает свое священническое жалованье всякий квартальный день с тех пор, как здесь обосновался, и хотя на размер его он, возможно, и жалуется прегорестно, уж это — не моя вина. Приход невелик, церковная десятина ровно столько и составляет. Если бы не дополнительные средства из Далройда и еще нескольких усадеб, у нас бы вообще никакого прихода не было. Что до нашего мистера Боттома, так все эти годы он очень даже недурно устраивался: раздобыл себе должность и вцепился в нее мертвой хваткой, прилип, точно репейник к приходской штанине.

— Верно, мне на жизнь жаловаться нечего, мистер Тренч, сэр, — отозвался церковный сторож, ничуть не разобиженный словами сквайра (речи эти он слышал уже не в первый раз), и, потянувшись к старой оплетенной бутыли, предложил джентльменам пропустить стаканчик своего любимого горячительного напитка.

Поначалу гости отказывались; мистер Боттом ревностно служил Вакху, Фуфлунсу древней Этрурии, и Марк, хорошо представлявший себе и качество, и крепость хозяйского грога, шутливо на них посетовав, угощение отклонил. Однако со временем решимости у них поубавилось — легкий сидр из Грей-Лоджа уже не давал о себе знать, — так что гости наконец уступили, и гостеприимный мистер Шэнк Боттом вручил-таки каждому по стакану. Сей же миг обжигающе горячая волна помянутого «гостеприимства» хлынула им в глотки, вскипая, растеклась по членам и затопила мозг. На глазах у джентльменов выступили слезы, а вся хижина в океане гостеприимства словно бы утонула. По счастью, выпитого ими небольшого количества недостало, чтобы закружить их в водовороте и унести прочь.

— Да-а… примечательное снадобье, — только и сумел пролепетать Оливер, откашливаясь и хватая ртом воздух.

— Еще бы нет! И ведь это — лишь малая толика целого, тут уж вы мне поверьте, — захихикал мистер Боттом, многозначительно подмигнув и ткнув большим пальцем куда-то за плечо.

— Наш церковный сторож хранит сей нектар в особой сокровищнице, где его даже викарий ни за что не отыщет, — пояснил Марк. — Ибо да будет тебе известно, что мистер Скаттергуд, при всех своих недостатках, любит время от времени пропустить стаканчик, как славному парню и подобает. И чертовски я за него рад; ведь единственная разновидность духа, в которую стоит верить, — это винный. Ха!

— Да уж, это дело он ценит. Вот и ваш отец таков же был, сэр, как я припоминаю, — улыбнулся мистер Боттом, погружаясь в безмятежные воспоминания о прошлом.

— Выходит, вы хорошо знали мистера Тренча? — осведомился Оливер, опасаясь, что того и гляди потеряет сознание.

— Еще как хорошо, сэр, говорю не без гордости. Мистер Тренч был ко мне весьма добр. Мистер Тренч был добр ко всем к нам — тем, кто состоял при мистере Марчанте.

— При мистере Марчанте?

— При нашем тогдашнем викарии, сэр. Мистер Марчант сменил старого мистера Скрупа; мистер Скруп — мой первый викарий, к нему я поступил на службу, пока еще ходил в учениках при мистере Хардкасле, резчике по камню, что обслуживал приход до меня. Я ведь пяти викариям служил, сэр, не помню, упоминал я уже об этом или нет; точно помню — пяти, и нынешний наш мистер Горацио Скаттергуд — как есть пятый.

— А расскажите-ка, мистер Боттом, — промолвил Оливер, переводя разговор на тему, способную спасти его от захлестывающей волны гостеприимства, — в последнее время вам случайно не попадался ли в деревне незнакомый священник? Престарелый джентльмен с опечаленным лицом и его не менее опечаленная супруга?

— Священник? Насколько я знаю, нет, сэр, — ответствовал церковный сторож и отхлебнул еще грога. — Никого я не видел, кроме мистера Скаттергуда, ну и миссис Скаттергуд, конечно же. Вот месяц назад был здесь еще мистер Паунд — викарий Тарнли, вместе с дочкой, мисс Паунд, — приезжал на свадьбу к племяннице. А ни о ком больше я и слыхом не слыхивал.

Тогда Оливер описал мистеру Боттому — так точно, как только смог в создавшихся обстоятельствах, — встречу с удрученной четой у Далройдской пристани. По мере того как он говорил, приводя все новые подробности, по лицу церковного сторожа пробежала тень, и еще одна, и еще — каждая темнее, чем предыдущая. Мистер Боттом провел ладонью по губам, по подбородку, по перепачканным щекам; чело его заметно побледнело, глаза вращались, точно на шарнирах, — владелец их напряженно размышлял.

— Эдит? — хрипло прошептал церковный сторож. — Вы твердо уверены, мистер Лэнгли, что старик-священник спрашивал про… про Эдит? Он назвал именно это имя — в точности это?

— Да.

— И ослышаться вы, стало быть, не могли?

— Нет, не думаю. Тот же самый вопрос он повторил дважды, один раз — обращаясь ко мне, и второй раз — к сквайру.

— Вы ведь, сэр, не стали бы меня за нос водить?

— Конечно же, нет, мистер Боттом! А что, это имя для вас что-то значит? Может статься, так звали собаку священника — ретривера или, скажем, терьера?

В ответ церковный сторож не то рыгнул, не то рассмеялся. Вцепившись в стул, чтобы не упасть, он обвел безумным взглядом хижину. Покачал головой, увенчанной накладкой из волос, пробормотал про себя что-то вроде: «Чума и проклятие» и решительно и твердо объявил:

— Нет, сэр, никаких таких собак я не знаю.

— А как насчет тупорылого медведя? — не отступался Оливер. — Медведя, который как-то раз ночью забрел в деревню и перевернул мусорные ящики? Ну, это чудище из Скайлингденского леса. Вам про него что-нибудь известно?

— Вы сказали, тупорылый медведь, сэр?

— Ну да. Его вроде бы Косолапом зовут.

— Так-так… пожалуй, мистер Лэнгли, я и впрямь его видел — вот отсюда, из окошка, — ответствовал мистер Боттом, облизывая губы. Разговор о тупорылом медведе, похоже, взволновал его еще больше. — Вероятно, зверь спустился с гор порыться на кладбище. Да-да, сэр, это именно Косолап и был, вот теперь я вспомнил: он пришел из… из пещер.

— Мы подозреваем, что теперь, когда в Скайлингден-холле вновь поселились жильцы и в усадьбе сделалось людно и шумно, зверя потревожили, спугнули с привычных мест кормежки, и ему приходится искать пропитание в деревне. Сквайр, впрочем, утверждает, что это для медведя крайне нехарактерно — зверь обычно людей избегает, пока еды у него довольно.

— Похоже на правду, сэр, очень может быть, сэр, — ответствовал церковный сторож, весь во власти тревожных мыслей; слова Оливера он по большей части пропустил мимо ушей. Мистер Боттом озирался по сторонам в немой панике, иначе и не скажешь. То и дело взгляд его останавливался на окне, и старик бормотал себе под нос что-то невнятное насчет тех, кто разгуливает себе по белу свету, хотя и не должен бы.

— А вы знаете, что скайлингденское семейство держит сову? Днем птица сидит взаперти в одной из комнат усадьбы, а ночью ее, видимо, выпускают полетать. Мы со сквайром заметили ее краем глаза, а капитан Хой углядел в подзорную трубу. Вам про сову что-нибудь известно, мистер Боттом?

— Сова! — воскликнул церковный сторож, задохнувшись от ужаса.

По всей видимости, это последнее открытие потрясло его сильнее прочих. Он жадно выхлебал грог, плеснул в стакан еще толику из оплетенной бутыли и осушил его одним махом, не удосужившись предложить добавку гостям. Собственно говоря, о присутствии джентльменов мистер Боттом словно бы позабыл.

— Сова! — повторил он страшным шепотом, точно звук собственных слов, срывающихся с губ, внушал ему неизбывный ужас. — А что… а что это была за сова? — осведомился он, не глядя ни на Оливера, ни на Марка, но отрешенно уставившись в темноту за окном.

— Очень крупная, с золотисто-коричневым оперением, рогатая, с белым лицом, — ответствовал визитер из Вороньего Края. — О, должен признать, ничего необыкновенного в этом нет: я наслышан о людях, что держали сов в качестве домашних любимцев, странные питомцы, что и говорить.

— Так что насчет нашего престарелого священника и его спутницы? — перебил Марк, возвращаясь к первоначальному предмету разговора. — Вы твердо уверены, что никого похожего в округе не встречали?

— Еще как уверен! — Мистер Боттом по-прежнему глядел в окно. — Я ничегошеньки ровным счетом про них не знаю, сэр, и знать не желаю, и… и вам не советую!

Сквайр и Оливер переглянулись. Видно было, что мистер Боттом совершенно не склонен продолжать дискуссию на эту тему или на любую другую, если на то пошло, а намерен лишь поглощать свой нектар да пялиться в окно. Огонь в очаге догорел, и в хижине сделалось совсем темно. Поскольку из поведения хозяина явственно следовало, что он предпочел бы остаться один, джентльмены поднялись, поблагодарили мистера Боттома за гостеприимство и откланялись. Церковный же сторож даже не проводил их до двери — совсем в ином настроении встречал он гостей еще совсем недавно!… Джентльмены вышли за порог, вскочили в седла, медленной рысью обогнули церковь, выехали на Нижнюю улицу и по ней возвратились на каретный тракт.

Невзирая на остаточный эффект боттомова гостеприимства, друзья зоркости и бдительности не теряли, ибо ночь в горах — время весьма опасное. Сквайр сжимал в руке саблю, а у Оливера в пределах досягаемости были и нож, и рапира. Однако ни один из этих предметов им не потребовался, поскольку ровным счетом ничего неожиданного по пути не стряслось, и путешественники благополучно возвратились в безопасный Далройд. Задав коням корму, друзья поспешили в тепло и уют библиотеки и там удобно расположились в мягких креслах на коврике перед камином. За решеткой уже пылали дрова: незаменимый мистер Смидерз позаботился о том, чтобы растопить камин загодя.

— Нужно ли джентльменам еще что-нибудь? — осведомился преданный слуга, обладатель румяных щек, седых усов и бороды.

— Пока ничего, Смидерз, спасибо, — ответствовал сквайр, лениво, со вкусом потягиваясь в кресле. — Сдается мне, мы вскорости отправимся на покой.

— Как скажете, сэр.

— В общем и целом день выдался долгий и весьма плодотворный, не правда ли, Марк? — улыбнулся Оливер. — Сперва — Скайлингден и семейство Уинтермарчей, потом — капитан Хой, и «Пики», и его потрясающий домик в ветвях, и мистер Шейкер, оттуда путь лег к отменному ужину в Грей-Лодже, и «под занавес» — прелюбопытный визит к церковному сторожу.

— Вы, значит, побывали в мастерской мистера Боттома, сэр? — осведомился дворецкий с доброжелательным любопытством, уже собираясь уходить.

— Именно так, — кивнул Марк. Он заложил руки за голову и, удобно вытянув ноги прямо перед собою, возложил сапоги на каминную решетку. — И престранная же вышла встреча, честное слово!

— Мистер Шэнк Боттом занимает должность церковного сторожа в нашем приходе вот уже много лет, — промолвил мистер Смидерз. — Он еще во времена вашего отца ее исполнял.

— Да, — отозвался Марк, безразлично глядя в пламя. — Во времена моего отца, Смидерз.

Последовала пауза; дворецкий подождал немного, удостоверяясь, что разговор окончен, и убедился, что так.

— Если это все, сэр, тогда желаю вам доброй ночи. И вам тоже доброй ночи, мистер Лэнгли. — С этими словами мистер Смидерз почтительно отбыл восвояси.

— Этот парень, — произнес Марк, по-прежнему глядя в огонь, — знает больше, нежели счел нужным сообщить нам нынче вечером, Нолл.

— Мистер Смидерз? — озадаченно нахмурился Оливер.

— Скажешь тоже! Я про старину Боттома.

— А! Понятно. Да, здесь я с тобой соглашусь. Из моих поверхностных наблюдений следует, что мистер Боттом схож со Слэком по меньшей мере в одном: в склонности к философии.

— Он здорово осторожничает. За этой чумазой рожей скрывается пропасть всяких тайн. Тут он чертовски смахивает на нашего деревенского доктора, вот только физиономия у доктора почище будет. Тем не менее и у этих двоих есть нечто общее.

— Точно так же, как и у тебя с капитаном? — улыбнулся Оливер.

К тому времени сквайр уже избавился от шляпы, открыв лысину для всеобщего обозрения. И хотя суть замечания своего гостя он уловил, Марк слишком погрузился в мысли, чтобы, как всегда, отбрить собеседника какой-нибудь резкостью.

— Должен сознаться, у меня тоже сложилось отчетливое впечатление, что мистер Боттом отлично знает, кто этот старик-священник и где он прячется, — промолвил Оливер, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

Сквайр не ответил ни словом: он по-прежнему сидел, уставившись в огонь, заложив руки за голову, в позе праздного ничегонеделания. На него, по всей видимости, опять нашел приступ хандры.

— Мы все узнаем, Нолл, — тихо пробормотал он спустя некоторое время. — Мы непременно узнаем, что это еще за тайны.

— Эгей! А у меня вроде бы сложилось отчетливое впечатление, что тебя не занимают ни тайны, ни сплетни, — не без удивления ответствовал Оливер.

— Так оно и есть. Мне дела нет до сплетен; вот честное слово, нет. Но пусть меня повесят, если я позволю старику Боттому расхваливать мне в глаза добродетели моего почтенного папаши; я не я буду, если не раскопаю что-нибудь в ответ!