Вадим Райский
А вообще у женщин нет недостатков. Только спецэффекты
За нее никто и никогда не заступался. Никто и никогда. И щека у меня горела от прикосновения мягких губ всю дорогу до дома. А злость на мудака, который и ногтя этой задастой зайки не стоит, сияла в мозгу вспышками.
Она ворвалась в мою размеренную, понятную жизнь как-то уж слишком захватнически. И мне хочется бежать, трусливо поджав хвост. Хочется снова быть злым, расчетливым, эгоистичным мудилой, которого ненавидят партнеры по бизнесу, боятся подчиненные, и даже собственная мать опасается. И только эта проклятая ведьма смотрит своими коровьими, блядь, фиалковыми глазами, совсем без привычного мне пиетета. И обиженно дует свою чертову губу, или кусает ее когда злится. Или…
– Вадим Игоревич, вы в порядке? – трогает меня за руку, которой я вцепился в руль так, что костяшки хрустнули. В каком я на хер порядке? Не в порядке я. Совсем даже.
– А ты с какой целью интересуешься? – рычу я, чувствуя себя совсем не охотником, а загнанным в капкан зверем.
– Просто мы приехали пять минут назад. И сидим в машине, – морщит нос Зайчишка. И кончик его опять побелевший. – Сашуля задремала, ее надо отнести в дом.
– Так отнеси, – мне кажется, что у меня в мозгу кто-то ковыряется чайной ложкой. Как у бедолаги обезьяны в омерзительном Гонконгском ресторане.
– Ну, во-первых вы заблокировали двери, – хмурится нахалка. Куда делась ее чертова благодарность, от которой у меня слиплось в организме, все что могло слипнуться, кроме, разве что «маленького генерала», что реагирует на мерзавку, как пенис мальчика пубертата на порно-картинку. Странно, но я себя сейчас ощущаю сопливым слюнтяем, а не акулой бизнеса и брутальным мачо. И это над как то исправлять.
– А во вторых? – приподнимаю бровь, с интересом рассматривая мою визави. Да ничего в ней нет. Обычная баба, каких вокруг миллионы. Нос конопатый, морщинка строгая на переносице, щеки слишком круглые, глаза распахнутые вечно, будто удивленные. Но смотрят сейчас так, будто эта ведьма собирается меня взглядом в порошок стереть. Куда делась ее чертова благодарность?
– Во вторых, я не могу носить тяжести. Хмм… По состоянию здоровья. Надеялась, что вы мне поможете.
– Слушай меня, куколка. Я не помогаю никому кроме себя. Я страшный эгоист. Если бы я им не был, то жил бы как ты. Хотя, можно ли назвать жизнью существование, в котором об тебя вытирает ноги козлорогий мудозвон?
– Вы про себя сейчас? – надо же, у нее и зубки есть? Интересно. И скалится она сейчас не как милая зайка, а как хищный кролик мутант, готовый сожрать мой мозг.
– Про мужа твоего детка. Но, в принципе, мы все имеем то, чего достойны.
– А вы? Чего достойны вы? Когда вы за меня вступились, я подумала…
– Зря, Ольга Петровна. Я всегда делаю только то, что выгодно мне, – кривлюсь я в мерзкой улыбке. Да, все же козлом быть выгоднее и гораздо безопаснее для собственной психики. Плевать на няньку.
На улице холодно. Ольга Петровна молча отстегивает ремни детского кресла и Сашулю достает с трудом. Тяжело ей, аж перекашивает дуру. Моя дочь обнимает ее за шею ручонками, и в груди у меня снова екает то, что было начало каменеть.
– Дайте сюда. Еще не хватало, чтобы вы уронили мою дочь, – сдавленно хриплю, перехватывая малышку.
– Кто еще уронит, – бухтит поганка.
Иду, слушая за спиной легкие шаги и тихое сопение. И понимаю, что сто лет не ощущал такого умиротворения. Да, я давно не чувствовал себя счастливым. И вроде все у меня есть, даже больше чем нужно. И я могу позволить себе роскошь, о которой мечтают многие. Не было именно ощущения счастья. Того, что сейчас витает вокруг.
– Сейчас. Вадим Игоревич, подождите, я придержу дверь, – тихо шепчет Зайка, поправляет съехавшую шапочку Саши. – Давайте ее сразу в детскую отнесем, может поспит еще. Девочка моя, так устала. Ой, простите. Я не… Я не должна так называть Сашу, да? Вы против?
– Все в порядке, хотя, не стоит давать моей дочери напрасных надежд, учтите, – бухчу я, словно мультяшный дракон, у которого щиплет глаза от чего-то. – И спать уже поздновато, не считаете? Ужин скоро.
– Да, но…
– Мать вашу, предел есть вашим спорам? – начинаю заводиться я. Снова в душе зреет торнадо.
Свет вспыхивает слишком внезапно. Яркий и чересчур резкий. Сашуля тут же открывает заспанные глазки, начинает недовольно кукситься.
Ольга от неожиданности спотыкается и впивается пальцами в мой локоть. Только сейчас замечаю насколько она бледная и растрепанная. Щурится близоруко, ослепнув от внезапности. Как дурак, короче, стою и смотрю на постороннюю бабу, которую приволок в дом, не понятно какими причинами руководствуясь.
– И сколько я должна ждать? – отвлекает меня от созерцания ведьмы властный голос, который окончательно будит Сашку, и выводит из анабиоза адскую няньку. – Ты какого хрена творишь? Я сегодня поехала в СПА, и меня отказались обслуживать, потому что все мои карты заблокированы.
– И тебе, здравствуй, мама, – ухмыляюсь я, укладывая дочь на диван. Ольга бросается к ней, и я с удовольствием смотрю, как льнет к ней Саша, шепчет что-то, пока нянька стягивает с нее курточку и приглаживает встопорщившиеся кудряшки. – Странно, что ты так долго продержалась. Наверное и наличных я даю тебе слишком много.
– Я тебе говорила, не зови меня мамой, – взвизгнула матушка, переведя взгляд на Зайчишку, заплетающую косичку маленькой принцессе, которая тихо хихикала над какими то нашептываниями своей бонны. – И что это за…? За бабища. Ты кого приволок в дом?
– Меня зовут Ольга. Ольга Петровна, – поднимает свои невозможные глазища зайка. Смотрит на мою мать прямо, без страха. Как у нее так получается, ума не приложу. – Я няня Саши. А вы…
– Хозяйка этого дома. Сын, ты разве не сказал этой… Кстати, она еще и нахалка. Твоя дочь вырастет вот такой же неухоженной, убогой хабалкой. Ты не умеешь ни персонал подбирать, ни баб, сын…
– Мама, – пальцы самопроизвольно сжимаются в кулаки, но мать и не думает утихомириваться. – Ты не хозяйка этого дома. Ты гостья.
– Клю. Я Клю. Запомни уже. Или запиши. И называть мать гостьей…
– Ба, то есть Клю. Оля очень хорошая. А еще, у нас теперь живет Барабан.
– Ты помолчи. Или твоя няня не учила тебя, что лезть в разговоры взрослых моветон? Хотя, она наверняка и слова такого не выучила там… Откуда вы родом, милочка? Город Мухосранск?
– Странно, что такая воспитанная дама как вы знает название моей малой родины, – улыбается Ольга легко и спокойно, прижимает к себе притихшую Сашулю. – Кстати, а Клю, это производное от Клювдия. Ой, мы с Сашулей смотрели «Утиные истории». А вот при ребенке выражаться так, как вы это точно дурной тон. Моветон ведь, как дурной тон переводится?
– Закрой рот, – стонет мать. А мне хочется аплодировать стоя этой нахальной ведьме, которая в полнолуние превращается в зайку. – Ты распустил прислугу и дочь.
– Прошу нас простить. Светский разговор прекрасен, и я бы с удовольствием послушала трактат о воспитании прислуги и детей в вашем исполнении, но Саша вспотела. Ее нужно умыть и переодеть. Вы позволите нам уйти? – щурится зайка, раздувает ноздри, смотрит на меня с вызовом. Она злится, и ей очень идет это.
– Через полчаса ужин. Не опаздывай… те… Ольга… Петровна.
В голову заползают ледяные щупальца мигрени. Присасываются к вискам болезненными спазмами.
– Сначала я хочу поесть, – перебиваю я визгливые требования матушки вернуть ей деньги. – Извини, мне нужно успеть переодеться и принять душ.
– Мы не договорили.
Я просто молча иду к лестнице. Сил нет ни на разговоры, ни на ругань. Сейчас поужинаю и просто сбегу из собственного дома. Что там Гриня говорил про дорогих баб, которые за деньги станут кем я пожелаю? На ходу достаю из кармана телефон. Гришка отвечает сразу, кажется еще до гудка.
– Что пожелаете мой господин? – слышу я слишком жизнерадостный голос своего зама, не обременённого семьей и какими то этическими предрассудками. И сейчас судя по звукам идущим фоном, он весьма недурно проводит время, на деньги которые я ему плачу щедрой рукой.
– Мне нужна баба. Дорогая. Толстожопая. В костюме зайчихи. Через три часа, – хриплю я, чувствуя себя гребаным маньяком извращенцем. И судя по хрюканью, несущемуся мне в ухо, Гринины мысли совпадают с моими на сто процентов.
– Ну ты, шеф, монстр, – наконец совладав с собой сдавленно сипит мой давний товарищ. – Это, Вадь, а заяц белый нужен, или серый. Ну там русак бывает, или беляк. Бывает еще маньчжурский. Но он мелкий. А еще…
– Ты уволен.
– Ну, это то понятно. Не ясно зайчишку тебе белого или серого. Как в стишке, помнишь, бывает заяц белый, бывает заяц серый…
– Белого давай. И это, чтоб сапожки с когтями и два зуба.
– С этим сложнее, босс. Где я тебе найду дорогую блядь у которой два зуба всего? – серьезный тон Грини дрожит.
– Убью, – мой рык действует как спусковой крючок. Из трубки несется молодецкий ржач.
– Ладно, через три часа. Куда тебе ее? В офис?
– Нет, в отель. Я хочу дешевый отель. И, сука, зайку в маске.
Я хочу просто вылечиться от гребаного безумия. Все очень просто. Не клином же свет сошелся на Ольге Петровне, которую, судя по всему тошнит от меня каждый день. А меня она жутко бесит, просто до зубовного скрежета.