Шесть лет

Глава 13

Первый раз, когда я встретил Натали, мы были в помещении, и на ней были солнечные очки. Что ещё больше усугубляло ситуацию, это была ночь.

Я закатил глаза, предположив, что она надела их, чтобы произвести эффект. Я подумал, что она воображала себя художницей с большой буквы. Жители усадьбы писателей и усадьбы художников собирались вместе и делились друг с другом своими работами. Я присутствовал на этом мероприятии впервые, но вскоре узнал, что такие собрания проводились еженедельно. Картины были расставлены в задней части сарая Дарли Уонатика, и установлены стулья для чтения.

Женщина в солнечных очках, её я ещё ни разу не видел, сидела в последнем ряду, сложив руки. Человек с бородой и тёмными кучерявыми волосами сидел рядом с ней. Мне стало интересно, они вместе или нет. Помните хвастуна по имени Ларс, который писал от лица собаки Гитлера? Он начал читать. Он читал очень долго. Я уже начал ёрзать. Женщина же в солнечных очках сидела по-прежнему неподвижно.

Когда я уже не мог больше слушать, грубо это или нет, я побрёл к задней части сарая, и принялся рассматривать произведения искусства, выставленные там. Большую часть из них, мягко говоря, я бы не хотел бы иметь у себя. Там была инсталляция, которая называлась «Завтрак в Америке», и представляла она собой коробки сухого завтрака и их содержимое, высыпанное на кухонный стол. Именно так. Там были коробки Cap'n Crunch, Cap'n Crunch с арахисовым маслом (один человек даже пробормотал: «Заметьте, здесь нет Cap'n Crunch с хрустящими ягодами. Почему? Что этим хотел сказать автор?»), Lucky Charms, Cocoa Puffs, Sugar Smacks, и даже мои давно любимые Quisp. Я посмотрел на засыпанные хлопьями стол. И хотя они мне не нравились, мой желудок слегка заурчал. Когда кто-кто спросил:

— Что вы думаете об этой инсталляции?

Мне очень хотелось сказать, что туда нужно добавить немного молока.

Я шёл дальше, и только одна работа заставила меня призадуматься. Я остановился у изображения маленького домика на вершине холма. С одной стороны он был освещён мягким утренним свечением с розовым оттенком, который появляется с первыми лучами солнца. Не знаю, почему она меня зацепила. Может быть, дело в тёмных окнах, как будто домик был некогда согрет человеческим теплом, а ныне покинут. Не знаю. Но я стоял перед картиной потерянный и тронутый. Я медленно переходил от одной картины к другой. Они все были своего рода глоток свежего воздуха. Некоторые вгоняли меня в печаль. Некоторые настраивали на ностальгический лад, от других я пребывал в странном расположении духа, третьи делали меня вспыльчивым. Но ни одна не оставила равнодушным.

Избавлю вас от «большого разоблачения», эти картины были нарисованы Натали. Женщина улыбнулась, увидев мою реакцию.

— Нравится?

— Очень. Вы художник?

— Боже упаси, нет. Я управляю пекарней и кафе в городе, — она подала руку. — Обычно меня называют Куки-печенька.

Я пожал её руку.

— Стойте. Печенька управляет пекарней?

— Ага, знаю. Чересчур, да?

— Может быть, немного.

— Художницу зовут Натали Эйвери. Она сидит вон там.

Куки показала на женщину в солнечных очках.

— О, — сказал я.

— Что «о»?

Учитывая солнечные очки в помещении, я считал её создателем «Завтрака в Америке». Ларс только что закончил читать. Публика отреагировала дежурными хлопками, но Ларс, выпятив вперёд аскотский галстук,[7] поклонился, словно это было громом оваций.

Все, кроме Натали, быстро поднялись. Мужчина с бородой и кучерявыми волосами прошептал ей что-то, когда поднялся, но она по-прежнему не двигалась. Она так и сидела, скрестив руки, казалось, потерявшаяся в сущности собаки Гитлера.

Я подошёл к ней. Она смотрела сквозь меня.

— Домик на вашей картине, где он находится?

— А? — спросила она испугано. — Нигде. Что за картина?

Я нахмурился.

— Вы Натали Эйвери?

— Я? — казалось, вопрос озадачил её. — Ага, а что?

— Картина с домиком. Мне она по-настоящему понравилась. Она… Не знаю. Она трогает меня.

— Домик? — она села ровнее, сняла очки и потёрла глаза. — Ааа, точно, домик.

Я снова нахмурился. Не знаю, какой я ожидал реакции, но явно не такой сдержанной, как эта. Я посмотрел на неё. Иногда до меня туго доходит, но когда она снова потёрла глаза, понимание настигло меня.

— Вы спали! — сказал я.

— Что? Нет, — сказала она и снова потёрла глаза.

— Чёрт возьми! Так вот, почему вы надели солнечные очки. Чтобы никто не понял.

— Шшш.

— Вы спали всё это время.

— Не говорите никому.

Наконец, она посмотрела на меня, и я понял, что у неё милое личико, и она красива. Вскоре я осознал, что Натали обладает тем, что я называю «медленной» красотой. Это красота такого типа, что сначала и не заметишь, а потом она начинает поглощать, затягивать. И с каждым разом, как ты её видишь, она нравится тебе всё больше. И в конечном итоге, наступает такой момент, когда ты начинаешь думать, что она никак не меньше, чем ошеломляющая. Всякий раз, когда я видел её, всё моё тело реагировало на неё, как будто это было в первый раз.

— Это было так очевидно? — спросила она шепотом.

— Вовсе нет. Я просто подумал, что вы пафосная задавака.

Она изогнула бровь.

— А какая бы ещё маскировка лучше гармонировала с этой толпой?

Я покачал головой.

— Я подумал, что вы гений, когда увидел ваши картины.

— Правда? — казалось, она была застигнута врасплох этим комплиментом.

— Правда.

Она прочистила горло.

— И теперь вы увидели, насколько впечатление бывает обманчиво?

— Теперь я думаю, что вы дьявольски гениальны.

Натали понравилось.

— Нельзя винить меня в этом. Этот Ларс как снотворное. Он открыл рот, и я заснула.

— Меня зовут Джейк Фишер.

— Натали Эйвери.

— Не хотите, ли выпить по чашке кофе, Натали Эйвери? Похоже, вам бы не помешало.

Она колебалась, изучая моё лицо до тех пор, пока я не начал краснеть. Она заправила локон чёрных волос за ухо, встала и приблизилась ко мне. Помню, как я подумал, что у неё удивительно изящная фигурка. Она была меньше, чем я представлял, пока она сидела. Она посмотрела на меня снизу вверх, и улыбка медленно растянула её губы. Это была, должен сказать, замечательная улыбка.

— Конечно, почему нет?

Образ той улыбки, сохранившийся в голове, ярко вспыхнул, а потом, смилостивившись, исчез.

Я был в Библиотечном баре с Бенедиктом. Вообще-то, Библиотечный бар был старой, отделанной тёмным деревом библиотекой на кампусе, недавно преобразованной в модное питейное ретро заведение. Владельцы были достаточно умны, чтобы не менять практически ничего в старой библиотеке. Книги по-прежнему стояли на дубовых стеллажах, рассортированные в алфавитном порядке, по десятичной системе Дьюи или что там используют библиотекари. Баром служил старый абонементный стол, подставками — старые ламинированные картотечные файлы, а светильниками — зелёные библиотечные лампы.

Молодые барменши собирали волосы в пучки и носили старомодную одежду, и, конечно же, очки в роговой оправе. Ага, фантазийные библиотечные красотки. Один раз в час из громкоговорителя раздавался громкий библиотечный тсс, и барменши срывали очки, распускали пучки на головах и расстёгивали блузки.

Банально, дёшево, глупо, но это работало.

Мы с Бенедиктом были навеселе. Я широким движением закинул руку ему на плечо и наклонился ближе.

— Знаешь, что нам нужно сделать? — спросил я.

Бенедикт скорчил гримасу.

— Протрезветь?

— Ха! Молодец. Но нет. Нам нужно устроить состязание в презервативную рулетку. На выбывание. Думаю, шестьдесят четыре команды. Как в нашем собственном «Мартовском безумии».[8]

— Мы не в Бартолотти, Джейк. Здесь нет аппарата, торгующего презервативами.

— Разве?

— Да.

— Жаль.

— Ага, — сказал Бенедикт. А потом добавил шепотом: — Пара горяченьких цыпочек на три часа.

Сначала я собирался повернуть налево, потом направо и неожиданно понял, что три часа ничего не говорят мне.

— Подожди, а где двенадцать часов?

Бенедикт вздохнул.

— Ты лицом на двенадцать часов.

— Так три часа будут…

— Просто повернись направо, Джейк.

Вы, должно быть, догадались, что я не очень хорошо переношу спиртные напитки. Это удивляет людей. Когда они видят кого-то моего размера, то ожидают, что я перепью людей поменьше. Но я не могу. Я умею пить так же, как первокурсник на своей первой тусовке.

— И?

Я знал, какого они типажа ещё до того, как увидел их. Там сидели две блондинки, которые выглядели от просто хорошо до великолепно в приглушённом свете Библиотечного бара и от обычно до страшно в утреннем свете. Бенедикт подошёл к ним и начал общаться. Бенедикт мог бы клеиться даже к картотеке. Обе женщины смотрели мимо него на меня. Бенедикт показал знаком, чтобы я присоединился к ним.

А почему, чёрт возьми, нет?

Ты обещал.

Чертовски верно, обещал. Спасибо за напоминание. Почему бы мне и дальше не продолжать его сдерживать и попытаться найти цыпочку, правильно? Я двинулся по направлению к ним.

— Леди, познакомьтесь с легендарным профессором Джейкобом Фишером.

— Вау, — произнесла одна блондинка. — Какой большой парень.

И, поскольку Бенедикт не мог быть ещё банальнее, он подмигнул и сказал:

— Дорогуша, ты даже не представляешь насколько.

Я подавил вздох, поздоровался и сел. Бенедикт флиртовал с ними, используя фразы-шаблоны, подобранные специально для этого бара:

— Это библиотека, так что абсолютно нормально забрать вас к себе домой.

— Оштрафуют ли меня, если я верну вас позже положенного срока?

Блондинкам нравилось. Я пытался подключиться к беседе, но я никогда не был силён в поверхностном стёбе. Лицо Натали продолжало всплывать передо мной. И я продолжал отгонять его. Мы заказали ещё выпивку. И ещё.

Спустя какое-то время, мы наткнулись на диваны рядом с бывшим детским разделом. Моя голова откинулась назад, и, возможно, я отрубился ненадолго. Я проснулся оттого, что одна из блондинок заговорила со мной. Я представился.

— Меня зовут Винди, — сказала она.

— Венди?

— Нет, Винди. В середине «и», а не «е», — произнесла она так, как будто говорила это миллион раз, хотя догадываюсь, так и было.

— Как в песне? — спросил я.

Казалось, она была удивлена.

— Ты знаешь эту песню? Ты выглядишь моложе.

— «Каждый знает, что это Винди», — пропел я, а потом добавил: — Мой отец любил «The Association».

И на удивление беседа перетекла в серьёзный разговор. Винди было тридцать один, и она работала кассиром в банке, но училась в общественном колледже неподалёку на медсестру педиатрии. Это была работа её мечты. Она ухаживала за своим братом-инвалидом.

— У Алекса церебральный паралич, — сказала Винди, показывая фотографию брата в инвалидной коляске. Лицо мальчика сияло. Я внимательно рассматривал его, как будто доброта могла сойти с фотографии и стать частью меня. Винди увидела это, кивнула и с нежностью в голосе сказала:

— Он свет моей жизни.

Прошёл час. Может быть, два. Винди и я всё разговаривали. В течение такой ночи всегда наступает такое время, когда вы понимаете точно, гм, завершите ли вы сделку (или, если придерживаться библиотечных метафор, пробьёте ли свой читательский билет) или нет. Сейчас было такое время, и было очевидно, что ответ — да.

Дамы пошли попудрить носики. Я размяк от алкоголя. И часть меня спрашивала, смогу ли я сегодня что-либо. Но большую часть вообще ничего не заботило.

— Знаешь, что мне в них нравится? — указал Бенедикт на книжные полки.

— Они уложены. Понимаешь? Библиотека, книги, уложены?

Я застонал вслух.

— Думаю, что меня сейчас стошнит.

— Забавно. Кстати, где ты был прошлой ночью?

— Разве я тебе не рассказывал?

— Нет.

— Я был в Вермонте. В старой усадьбе Натали.

Он повернулся ко мне.

— Зачем?

Странно, но когда Бенедикт выпивал и начинал говорить много, появлялся лёгкий британский акцент. Предполагаю, что он остался со школьных дней. Чем больше он пил, тем сильнее был заметен акцент.

— Чтобы получить ответ.

— Получил?

— Ага.

— Рассказывай.

— Первое, — поднял я один палец. — Никто не знает, кто такая Натали.

— Второе, — другой палец. — Никто не знает, кто я.

— Третье, — я показал третий палец. — В часовне нет никаких записей о свадьбе Натали. Четвёртое, священник, который вёл свадебную церемонию, клянётся, что её не было. Пятое, дама, которая владеет кофейней, в которую мы частенько ходили, и которая первая указала мне на Натали, понятия не имеет, кто я, и не помнит ни Натали, ни меня.

Я опустил руку.

— Оу, а усадьба Натали? — сказал я. — Поселение творческого восстановления? Его там нет, и все клянутся, что его никогда и не было, и что это всегда была семейная ферма. Вкратце, я думаю, что схожу с ума.

Бенедикт отвернулся и начал потягивать пиво.

— Что? — спросил я.

— Ничего.

Я слегка подтолкнул его.

— Нет, говори уж. Что такое?

Бенедикт держал голову низко.

— Шесть лет назад, когда уехал в ту усадьбу, ты был действительно в плохой форме.

— Возможно, немного. И что?

— Твой отец умер. Ты чувствовал себя одиноким. Твоя диссертация писалась плохо. Ты был расстроенным и раздражённым. Ты злился, что Трейнор отделался лёгким испугом.

— К чему ты клонишь?

— Ни к чему. Забудь.

— Не мели чепуху. В чём дело?

У меня всё поплыло перед глазами. Нужно было заканчивать ещё пару стаканов назад. Я вспомнил, как однажды на первом курсе я выпил слишком много и пошёл назад в общежитие. Но так и не дошёл. Когда я проснулся, я лежал на кусте. Я помню, как пялился на звёзды на ночном небе и удивлялся, почему земля такая колючая. Вот и сейчас у меня было ощущение, словно я на лодке в бурном море.

— Натали, — сказал Бенедикт.

— Что с ней?

Он посмотрел на меня своими увеличенными стеклом глазами.

— Как так получилось, что я никогда не видел её?

Моё зрение становилось нечётким.

— Что?

— Натали. Как так получилось, что я никогда не видел её?

— Потому что мы всё время были в Вермонте.

— Разве ты ни разу не приезжал на кампус?

— Один раз. Мы были «У Джуди».

— Так почему ты не познакомил нас?

Я с чрезмерным энтузиазмом пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, тебя не было?

— Я был всё лето здесь.

Тишина. Я пытался вспомнить. Пытался ли я познакомить её с Бенедиктом?

— Я твой лучший друг, так? — спросил он.

— Так.

— И если бы ты женился на ней, я был бы твоим шафером.

— Ты же знаешь.

— Так тебе не кажется странным, что я никогда её не видел?

— Когда ты говоришь так… — нахмурился я. — Стой, что ты пытаешься сказать?

— Ничего, — тихо сказал он. — Это всё просто странно.

— Чем странно?

Он не ответил.

— Странно, словно я её выдумал? Так странно? Это ты имеешь в виду?

— Нет. Без обид, я просто говорю…

— Говоришь что?

— Тем летом. Тебе нужно было что-то, за что ты мог держаться.

— И я нашёл это. И потерял.

— Ладно, хорошо, не будем больше об этом говорить.

Но, нет и ещё раз нет. Не сейчас. Не тогда, когда во мне говорит злость и алкоголь.

— Тогда будем говорить о чём? Как я никогда не встречался с любовью всей твоей жизни?

— О чём ты говоришь?

О, люди, я был пьян.

— О фотографии в твоём портмоне. Как так получилось, что я никогда с ней не встречался?

Было ощущение, как будто ему дали пощёчину.

— Забудь об этом, Джейк.

— Без обид, я просто говорю…

— Забудь. Об. Этом.

Я открыл рот, я закрыл рот. Появились девушки. Бенедикт тряхнул головой, и неожиданно улыбка вернулась.

— Какую ты хочешь? — спросил Бенедикт.

Я посмотрел на него.

— Без трёпа?

— Да.

— Винди.

— Это которая?

— Ты серьёзно?

— У меня плохая память на имена.

— Винди — это та, с которой мы разговариваем всю ночь.

— Другими словами, ты хочешь ту, которая погорячее. Хорошо, как угодно.

Мы пошли домой к Винди. Мы не спешили, пока всё не получилось само собой. Это не было настоящим блаженством, но это было ужасно мило. Около трёх ночи Винди провожала меня до двери.

Я не знал, что сказать, но выбрал глупейшее:

— Мм, спасибо.

— Мм, пожалуйста?

Наши губы слегка соприкоснулись. Мы оба знали, что всё это не будет длиться долго, но это было маленькое, быстрое удовольствие, и иногда в этом нет ничего плохого.

Спотыкаясь, я побрёл назад через кампус. Студентов ещё не было на улице. Я пытался оставаться в тени, но Барри, студент, который посещает мой офис еженедельно, заметил меня и выкрикнул:

— Бурная ночка, проф?

Попался.

Я добродушно помахал ему и зигзагами продолжил путь в свою скромную обитель.

Когда я вошёл, у меня внезапно закружилась голова. Я стоял неподвижно, дожидаясь, пока ноги снова будут повиноваться мне. Когда головокружение отступило, я пошёл на кухню, схватил стакан с ледяной водой, выпил его большими глотками и налил ещё один. Никакого сомнения, завтра мне будет очень плохо.

Измождение тянуло к земле. Я вошёл в спальню и включил свет. Там, на углу кровати, сидел человек в бордовой бейсболке. От неожиданности я отскочил назад.

Мужчина дружелюбно помахал мне.

— Привет, Джейк. Ш-ш-ш, посмотри на меня. Ты пьянствовал где-то?

Секунду, не больше, я просто стоял. Мужчина улыбнулся мне, как будто это была самая обыкновенная встреча в истории человечества. Он даже прикоснулся к козырьку бейсболки, как если бы он был профессиональным игроком в гольф.

— Кто, чёрт возьми, ты такой? — спросил я.

— На самом деле это не имеет никакого значения, Джейк.

— Да, чёрта с два. Кто ты?

Мужчина вздохнул, кажется, он был разочарован моим неразумным желанием узнать, кто он.

— Давай, скажем просто, друг.

— Ты был в кафе. В Вермонте.

— Виновен.

— И следил за мной. Ты был в фургоне.

— Снова виновен. Парень, ты пахнешь дешевой выпивкой и ещё более дешевым сексом. Не то, чтобы это плохо.

Я пытался стоять ровно на ногах.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу кое-куда прокатиться.

— Куда?

— Куда? — он изогнул бровь. — Давай без игр, Джейк. Ты знаешь куда.

— У меня нет ни малейшего представления, о чём ты говоришь. И вообще, как ты сюда пробрался?

Мужчина почти закатил глаза.

— О, точно, Джейк, мы будем тратить время на обсуждение того, как я смог проникнуть через заднюю дверь с дерьмовым, извини, замком. Да было бы безопаснее, если бы ты заклеил её скотчем.

Я открыл и закрыл рот, и попытался снова:

— Кто, чёрт возьми, ты такой?

— Боб. Так пойдёт, Джейк? Если ты уж никак не можешь без моего имени, то моё имя Боб. Ты Джейк, я Боб. Теперь мы можем двигаться дальше?

Мужчина встал. Я напрягся, готовый вспомнить дни, когда я работал вышибалой. Я ни за что не выпущу этого парня отсюда, пока он всё не объяснит. Если мужчина и испугался, он чертовки хорошо скрывал это.

— Теперь ты готов идти? — спросил он. — Или ты ещё хочешь на что-нибудь потратить время?

— Идти куда?

Боб нахмурился, словно я его расстроил.

— Да ладно, Джейк. Куда ты думаешь? — он жестом показал на дверь позади меня. — Увидеться с Натали, конечно же. И лучше нам поторопиться.