Шипы и розы

БОЛЬШИЕ ДИСТАНЦИИ

В хате была страшная духота. Мы потели, ахали, ругались, отдувались, но — никакого облегчения.

Хозяин молдаванин, все время хранивший молчание, наконец, заговорил:

— Прошу не волноваться, товарищи. Духота будет действовать всю ночь. Одно средство против нее: выйти на свежий воздух. Это очень помогает. Вчера ночевал у меня казак, здоровый мужчина, и то не утерпел — бежал на улицу. А вот еще на прошлой неделе…

Что там такое случилось на прошлой неделе, нам так и не посчастливилось узнать. Увлеченные примером казака, мы стремительно оставили избу и очутились на воле.

Луны в этот вечер не было отпущено на всю Молдавию ни крошки. Но зато звездами мы были обеспечены до самого утра. Кроме того, у меня еще была зажигалка.

Я зажег ее, чтобы уточнить обстановку. А кстати мне хотелось рассмотреть лицо и звание моего случайного товарища по несчастью. Это был молодой лейтенант, с небольшой, такой же молодой, как он сам, бородкой — больше я ничего не успел разглядеть.

Мы уселись на какое-то бревно и, конечно, первым делом задымили папиросками. Спать уже не хотелось, и мы разговорились.

Офицер вдруг сказал:

— Вношу конкретное предложение: давайте, чтобы скоротать ночь, рассказывать по очереди смешные истории. Могу я начать, если хотите. Идет?

Я согласился. И старший лейтенант приступил к делу!

— Было это в лесочке, возле одной деревни. Во время летних учений.

Нашему полковнику в этот час надо было послать донесение в штаб армии. А под рукой — ни машины, ни мотоциклетки, А до штаба — верст десять. Что делать?

Тут как раз в хату, занимаемую полковником, зашел сержант Галушка. Я его мало знаю, но говорят, что он большой чудак. Водятся за ним всякие странности.

Так вот этот самый сержант и говорит нашему полковнику:

— Разрешите, товарищ полковник, отправиться в штаб с донесением.

Тот на него подозрительно покосился. А сержант настаивает:

— Разрешите сбегать. Надеюсь оправдать доверие.

Ну, дали ему пакет. Вышел сержант из хаты и скрылся. А полковник ходит, курит, нервничает.

Вдруг застенчиво скрипнула дверь. На пороге — смущенный сержант.

— Что? Вы еще здесь? — закричал полковник не своим голосом.

Сержант окончательно оробел. И, еле переводя дыхание, отвечает:

— Да. Я уже здесь.

— Отвечайте толком.

Сержант, весь потный, говорит:

— Вот… из штаба.

Вынимает пакет из кармана и подает полковнику. Тот прямо ошалел:

— Как? Вы уже были там и вернулись?

— Так точно.

— Крылья у вас, что ли?

— Никак нет.

Потом, когда все улеглось, полковник попросил Галушку поведать ему тайну своих ног:

— У вас, сержант, золотые ноги. Замечательные ноги. Такие ноги надо всегда держать в калошах, чтобы, спаси бог, не простудить.

А Галушка рассказал полковнику небольшой отрывок из своей немного странной биографии. Еще недавно парень служил на каком-то заводе агентом по снабжению. И там случился с ним неприятный казус.

Как-то он должен был где-то получить и выслать своему заводу бочку с машинным маслом. Послал, конечно. Но оказалось, что в бочке не машинное масло, а вишневое варенье.

Чем же все это кончилось? Они там сели пить чай с вареньем, а Галушку немедленно уволили.

Приезжает Галушка, а ему говорят:

— Ежели хотите восстановить свой утерянный авторитет, то поезжайте на Рязано-Уральскую дорогу и постарайтесь получить вагоны под силикат. Но предупреждаем: дело серьезное. Легче там получить солнечный удар, богатое наследство, строгий выговор, чем вагоны. Действуйте!

Прибывает он в тот город, где находится правление дороги, и узнает, что тот самый начальник, перед которым трепещут вагоны и дрожат платформы, интересуется не столько службой тяги, службой движения и вообще службой, сколько спортом. И является он неутомимым шефом железнодорожного спортивного общества «Плацкарта», которое в ближайшее воскресенье соревнуется по легкой атлетике с обществом пищевиков «Бульон».

И еще узнал наш бедный Галушка, что к этому человеку сейчас не подступиться и что он мечет гром и молнии, ибо в «Плацкарте» стряслась беда. Ее несравненный бегун на большие дистанции добегался до того, что как раз накануне спортивных состязаний угодил в загс. Молодая жена в тесном взаимодействии с тещей категорически высказалась против всяких дистанций, и спортсмену приказано было раз и навсегда взять себя в руки и выкинуть из головы свои спортивные ноги.

Тогда забегал вагонный начальник. Он метался по кабинету и кричал:

— «Бульон» меня съест!

И тут-то перед ним и возникает, точно привидение в галифе, Галушка. И Галушка выпаливает три слова, от которых у него самого мороз пробегает по коже:

— Я съем «Бульон»!

— А вы когда-нибудь бегали на большие дистанции?

— С детства.

Сами понимаете, что Галушка врал. Но он решился на этот безумный шаг, лелея крохотную надежду. Что он потеряет, если провалится? Кило два веса. А вдруг удастся — и он получит вагоны…

Короче говоря, в воскресенье Галушку бережно, точно дорогую стеклянную игрушку, привозят на стадион. На него напяливают какую-то полосатую майку и малиновые трусы. Оркестр фальшиво играет «Сильва, ты меня не любишь». Галушка мужественно переносит все эти лишения.

И вот, наконец, настала великая и страшная минута Рядом с ним стоит стройный пищевик в зеленой майке.

Свисток — и они бегут.

Что тут долго рассказывать! Свершилось небывалое чудо: он перегнал зеленую майку. Вот он уже у финиша. Ему машут флажками — стоп! Но, забыв все на свете, Галушка, минуя судей, бежит дальше, все более набирая темпы. Ему кричат, свистят — ноль внимания. Ему наперерез кинулись два милиционера и несколько добровольцев из публики. Еле поймали и остановили. Но одного болельщика ему все же удалось смять и опрокинуть…

В тот день впервые в жизни Галушка с уважением посмотрел на свои ноги. Уже лет двадцать пять, как он был близко знаком с этими ногами, привык к ним. Но не подозревал за ними никаких особых талантов. И вдруг — на тебе. Значит, в них есть что-то такое, чего он раньше и не замечал.

Галушка меняет жизнь. Вагоны, бочки, заявки и разнарядки перестали торчать в центре его внимания. Он становится спортсменом. Вскоре в стройные ряды бегунов на большие дистанции вливается бывший агент по снабжению. Сейчас о Галушке то и дело пишут газеты. Он стал знаменитостью на спортивном фронте.

— Вот, кажется, все, что я мог вам сообщить об этом сержанте, — закончил лейтенант свой рассказ. — Вот как неожиданно повернулась его биография. Ну, теперь ваша очередь, дорогой товарищ. Но что-нибудь посмешнее.

— Посмешнее? — сказал я. — Охотно. Уверен, что посмеетесь. Только я буду очень короток. Так вот, слушайте. Я и есть тот самый Галушка, о котором вы мне рассказали.

НУ И МОЛОДЕЖЬ!

Извините, пожалуйста, что я надоедаю вам своими личными, можно сказать семейными, делами. Не обижайтесь на старика и выслушайте меня со всей чуткостью, присущей вам, мои молодые друзья. Я, знаете ли, люблю беседовать с людьми, чья голова еще не украсилась мудрой лысиной. Но не в этом дело. Я хочу вам пожаловаться на своих детей — на Борьку и на Клаву. Сам я учитель. Вот уже лет тридцать, как преподаю в школе арифметику для малышей. Свое дело люблю.

Я вам не назову своей фамилии. Не потому, что ее стыжусь или собираюсь менять. Фамилия у меня всю жизнь была негромкая, но с недавних пор стала очень беспокойная. Как только ее назову — сейчас же гром аплодисментов. Прямо деваться некуда. Начинаются крики: «Это отец Бориса и Клавдии таких-то!» Скажите, пожалуйста, какая важность! Да, новые времена. Когда-то люди вешали в своих квартирах портреты предков. А теперь наши квартиры мы украшаем портретами потомков. Когда-то говорили: «Вы знаете, кто это такой? Это сын генерал-губернатора, это племянник банкира». А теперь: «Это знаете кто? Это отец Покрышкина, это бабушка Ойстраха». Более того, когда-то говорили: «Вот идет жена писателя Достоевского, вот едет жена министра финансов». Теперь же можно услышать: «Это муж знаменитой ткачихи такой-то». Поэтому, чтобы не было лишнего шума, я и не называю своей фамилии. Ну ее! Но не в этом дело.

Я хочу вам пожаловаться на своих детей — на Борю и Клаву. Начнем с Клавы. У нее есть подруга Марина. Эта Марина не может ни минуты посидеть спокойно на месте. Ей не сидится с нами на земле. Она почти все свое свободное время там… Где-то возле звезд. На небе. Летает и прыгает. Подымается, где не только человек, но и птица не летает. Потом прыгает оттуда — и как ни в чем не бывало идет в кино. Но не в этом дело.

Дочка моя Клава не занимается прыжками. Я ей был за это очень благодарен. У нас в роду никто не летал, не прыгал — жили тихо. Клава работает на заводе, в лаборатории. Она у меня химичка. Все было благополучно. Вот только сын волновал меня. Он, видите ли, водолаз, эпроновец. Не думайте, что я боюсь воды. Но все в меру. Окунусь два-три раза — и на берег, вытираюсь полотенцем. И то летом, если очень жарко. А он целыми днями ходит по мокрому дну. Я ему сколько раз твердил: «Избери себе более сухую профессию». А он смотрит на меня и смеется. Если бы вы посмотрели, как он хорошо смеется! Но не в этом дело.

Раз сижу я дома, пью чай и просматриваю тетради. Вдруг врывается в комнату очень странный молодой человек, вооруженный с ног до головы. Какие-то ремни, кобуры, сумки. Смотрю на него, разинув рот от изумления. Он говорит: «Разрешите представиться, кинооператор Пыжиков. Вы будете отец знаменитой химички Клавдии такой-то? Разрешите вас заснять». И тут он начинает меня крутить и мучить. То я должен улыбаться — это значит: я радуюсь успехам дочери. То я должен сделать грустное лицо — это значит: печаль по собственной загубленной молодости. Но не в этом дело.

Приходит Клава домой, и тут я узнаю новость. Клава сделала большое научное открытие. Она стала героиней. А я, между прочим, стал отцом героини. В газетах портрет Клавы и биография. Ей шлют поздравления. Ее премируют. Пожалуйста, я не против. По совести сказать, я даже рад — лишь бы не летала и не прыгала. Но не в этом дело.

Однажды в выходной день забегают ко мне в комнату Маринка и Клава. Тащат меня на аэродром. Там, говорят, будут сегодня интересные прыжки. Пошел. Только с Маринкой я условился, чтоб она при мне не прыгала: все-таки близкая подруга дочери, почти свой человек. А у меня сердце слабое — я не могу смотреть, когда даже с передней площадки трамвая прыгает какой-нибудь знакомый или родственник. Но не в этом дело.

Стою на аэродроме и смотрю, как самолеты подымаются ввысь. Прекрасное зрелище! Мое стариковское сердце билось от радости. Обернулся, вижу: Клавы нет подле меня. А Маринка мне говорит: «Она сейчас подойдет. Увидела заводских знакомых и пошла с ними». Ну тут уж, видите ли, люди стали прыгать с самолета. Что тут делается? Вдруг Маринка хватает меня за руку и кричит не своим голосом: «Бежим»! Хорошо ей говорить «бежим». Это я должен бежать! Она меня тащит за руку, а я еле поспеваю.

Прибегает на какую-то полянку. Смотрю: кто-то сверху летит. А Маринка мне кричит, задыхаясь от волнения: «Это девушка… одна… прыгнула… с парашютом. Замечательно!» Я не спорю. Пускай будет замечательно. Я стою и думаю только об одном: «Если у этой замечательной попрыгуньи имеется отец, то я ему не завидую». Не успел я это подумать, как эта самая девушка уже на земле и бежит прямо к нам. Смотрю — дочка. «Кто тебе разрешил?!» Смеется. И я опять кричу: «Ты же химичка, зачем тебе надо прыгать?!» Отвечает: «Родине нужны и хорошие химики, и хорошие парашютисты». Меня агитацией не возьмешь. А все-таки здорово прыгнула!..

А дело в том, что теперь я не имею ни одного спокойного дня. В голову лезут цифры: прыжок с высоты 1000 метров, затяжной с высоты 2500 метров. Голова моя уже не в таблице умножения, а где-то там, в небесных просторах. Клава приходит домой, я ее спрашиваю: «Ты откуда пришла: из лаборатории или с луны?» Теперь, оказывается, она хочет побить рекорд затяжного прыжка. Я же отец. Я отвечаю за Клаву. И вот я день и ночь волнуюсь: побьет или не побьет? Но все-таки я верю в свою дочь: она лицом в грязь не ударит, побьет рекорд моя Клава! Но не в этом дело.

Приехал на днях мой водолаз. «Что, — спрашиваю, — ты еще мокнешь в воде?» Смеется. Пусть смеется. Но слушайте, какую штуку сыграли со мной дети. Уговорили-таки старика. Уговорили меня, чтоб я поднялся на самолете. Я пошел с Клавой на аэродром. Боря с нами не пошел: некогда, говорит. Усадила меня Клава в самолет. И вот я лечу над Москвой. Если вы не были там, наверху, вы еще не знаете, как прекрасна Москва! Думал раньше, что будет страшно. Но смотрю на спину летчика, на его руки — и успокоился. Какая-то твердость была в его руках, уверенность. Но не в этом дело.

Смотрю на летчика и думаю: «А все-таки тревожная работа. Хорошо, что сын — водолаз. Хорошо, что хоть он в нашей семье не летает. Клава летает, и вот я уже тоже начал, — пусть хоть один не летает…» Спускаемся на землю. Откровенно говоря, мне стало грустно. Шестой десяток пошел, а я только один раз полетал. Выхожу из кабины и думаю: «Надо поблагодарить летчика». Подхожу к нему. Смотрит на меня и смеется. Подымает шлем, очки и… «Как тебе не стыдно, Борька! — кричу я. — Кто же будет на дне морском?» «А я, — говорит, — справлюсь и там и тут. Родине, — говорит, — нужны летчики». Хочу кричать, сердиться. Но не могу. Дети смеются. И я смеюсь. Уж больно хорошо они смеются — в этом все дело!

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Вот уже больше месяца, как льет «кратковременный» дождь. А мне, бедной, приходится все эти дни мокнуть. Я уже сменила три зонтика, четыре плаща, пять причесок.

Я — врач. Женщина-врач. Стаж медицинской работы у меня немаленький. Но я впервые в своей практике столкнулась с таким массовым заболеванием, о котором я хочу вам здесь рассказать.

Началось это с Игоря. Так зовут моего сынишку — ему недавно исполнилось двенадцать лет. А заболел он еще весной прошлого года.

Во всем виноват сосед мой по квартире, очень солидный человек, артиллерийский полковник. От него — это уже точно установлено — мой Игорь и заразился. Потому что эта самая болезнь очень прилипчивая и ее микробы передаются не только по воздуху, но даже по радио — через Вадима Синявского.

Словом, повел полковник моего Игоря на футбольный матч. Он болел за ЦДСА, а Игорь в тот же день начал хворать… Виновата, я не так выразилась. Короче говоря, Игорь начал болеть за «Спартак».

А вот всего этого я никак понять не могла. Ну какая, скажите, пожалуйста, мне разница, кто кому вобьет мяч в ворота? Если бы, к примеру, в «Спартаке» или, скажем, в «Локомотиве» играли бы мои племянники, то я, как добрая тетя, желала бы им успеха. А, между тем, во всех футбольных командах у меня нет не только ни одного родственника, но даже знакомого — так чего же мне волноваться и портить себе здоровье.

Кроме того, признаться, я вообще недолюбливала футбол. Я это считала грубой забавой. Причем игроки грубят ногами, а зрители глотками:

— Давай, давай, Малявка.

— Эх, мазила, Бобер.

— Упал. Схватился за живот… Х-ха… Симулянт.

— Вон с поля!

На меня все эти истошные крики очень неприятно действуют. Знаете ли, я привыкла ходить на концерты в консерваторию. Там обстановка несколько более мягкая, чем на стадионе.

Представьте себе: выступают в концерте Святослав Рихтер, Давид Ойстрах и Галина Баринова.

И вдруг в публике среди музыкальных болельщиков начинается рев:

— Давай, давай, Рихта!

— Жми, Додя, жми!

— Наяривай, Галя!

А в это время в оркестре кто-то нечаянно взял «до» вместо «ля» — и немедленно с верхних ярусов раздаются симпатичные возгласы:

— Мазила! Вон с поля!

Шутки шутками. А у меня случилась неприятность. Сосед-полковник уехал в длительную командировку. Что мне делать с Игорем? Он серьезно заболел. Ему даже по ночам начали сниться вратари, голы и штрафные удары. И как только на стадионе матч, в особенности когда играет его «Спартак», ему уж дома не сидится. А я опасалась пускать его одного. Он такой маленький, и его могут где-нибудь около аута задавить.

Пришлось мне ходить с ним на матчи. Что не сделает для своего ребенка нежная, любящая мать!

Бывало, сижу на стадионе и страшно скучаю. В самом деле, что там интересного? Бегают молодые люди по зеленой травке, бьют друг друга ногами в бутсах, а иногда попадают и в мяч.

А Игорь, между тем, уже стал настоящим болельщиком. Он уже знает всех игроков по фамилии. Своим мягким тенорком он так мило кричит:

— Давай, давай! Малявка! Вон с поля!

Очень способный мальчик. Говорю вам вполне объективно.

Побывала я этаким манером уже почти на десяти матчах. И вот от нечего делать стала я наблюдать за игрой.

Ничего особенного. Но потом как-то получилось, что присмотрелась я к «Динамо».

Очень понравилось мне, как ведет себя на поле «Динамо», особенно центр нападения. Хотя надо вам знать, что и полузащита у «Динамо» не плохая.

Тут у нас пошли споры с Игорем. Он, конечно, горой стоит за свой «Спартак». А что, скажите, пожалуйста, за диковина в этом «Спартаке»? Буду объективна. У «Спартака» неплохая защита, недурен и крайний правый нападения. У «Спартака» есть прекрасные игроки. Все это знаю и не отрицаю.

Но зато у «Динамо» — какой вратарь! А правая защита? А центр нападения? Ведь любо-дорого смотреть, как они играют. Я прямо глаз не могу оторвать от поля, когда на нем динамовцы.

Иногда хочется их даже подбодрить. И в критическую минуту — и это вполне понятно — крикнешь им с Северной трибуны:

— Давай, давай, Сережа!

— Жми, Вася!

Сидишь и не замечаешь никаких осадков, ни сплошной облачности, ни кратковременного дождя, который льет как из ведра. Пусть себе льет, черт с ним, я ведь не на даче, а на стадионе.

Вот так под дождем я и схватила свою болезнь. Болею за «Динамо».

Мой Игорек сейчас увлекся рыбной ловлей. Ему по ночам снятся черви да удочки. Я очень рада его новому увлечению. Рыболовство — это очень благородный спорт. Аксаков удил рыбу. Чехов — тоже. Вполне возможно, что и Тургенев.

Сейчас Игорь почти на целый день уходит на озеро. Так что я одна хожу на стадион. Вчера был страшный ливень. Я даже охрипла.

Но охрипла я не от погоды. А от крика. Один спартаковец, мазила такой, все время грубил, и я ему изо всех сил кричала:

— С поля вон!..

ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРИЕМ

Молодой начинающий шатен Вася Пирогов вот уже третью неделю работает чертежником на новом строительстве. И вот уже вторую декаду, как Вася Пирогов бродит по путям своей жизни с израненным сердцем.

Причиной тому — соседний колхоз. Будем откровенными и скажем все начистоту, как полагается между честными людьми. Взволновала Васю сероглазая трактористка Ирина Олесова.

И как-то раз, истомленный бессонными ночами, Вася нервно дернул себя за чуб и сказал своему другу Пете Светлову:

— Петя! Скрывать не стану… Я безумно люблю Ирину.

— А чем она тебе так нравится?

— Всем. Она — самая умная. Самая красивая. Глаза серые.

— Полюби тогда меня. У меня тоже глаза серые.

— Не шути. Вот она, нечуткость к живому человеку! Дай мне лучше совет: как добиться взаимности, как привлечь ее внимание?

— Ну, ладно. Узнай, чем она интересуется. Литературой, скажем. Или музыкой. Может, почтовыми марками. Есть! Вспомнил. Она мне как-то говорила, что увлекается спортом, физкультурой. Постарайся потолковать с ней на эту тему.

— Погиб во цвете лет! Я в этих делах ничего не смыслю. Помоги! Научи! Ты в спорте что-нибудь понимаешь?

— Разумеется.

— Твой любимый вид спорта?

— Чай с вареньем.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— Нет, не все. У нас на стройке есть Тапкин. Он выписывает спортивный журнал. Почитай и…

— Петя! Ты — гений.

— Не надо преувеличивать. Я только молодое дарование.

Целых пять вечеров сидел влюбленный чертежник Вася Пирогов над спортивным журналом. Он читал, делал выписки, бегал по комнате и не своим голосом выкрикивал досель непонятные ему слова:

— Ринг! Раунд! Аут! Нокаут!

На шестой вечер он пошел в колхозный клуб, отыскал там Ирину и завел с ней разговор:

— Приятный сегодня вечер. И тучки на небе, и в кино — новая картина. А мне все-таки скучно. А отчего мне скучно? Нет здесь здоровых развлечений. Вот, например, есть такая игра. Между двумя палками вешают сетку. Потом берут большой мяч…

— Эта игра, — сказала Ирина, — называется волейболом. У нас уже второй год имеется волейбольная команда.

— Да?.. Я тоже волейболист. Старый волейболист, но знаете ли, Ирина, чего мне здесь недостает? Водного бассейна для плавания.

— А к чему вам бассейн? Река у нас неплохая.

— Какая это река. Чей-то приток. А я с детства привык плавать по большим судоходным рекам, впадающим в море.

— Вот какой вы пловец! А какой стиль вам больше нравится: брасс или кроль?

Вася впервые услыхал такие диковинные слова. Но, не смущаясь, ответил:

— С прошлого года перешел на брасс. В Москве теперь в моде только брасс.

Желая поскорее уплыть от этой темы, Вася сказал:

— Я очень увлекаюсь боксом. Особенно ежели с шайбой.

— Бокс с шайбой? — удивилась Ирина. — Как вы сказали?

Он понял, что дал маху. А поэтому рассмеялся:

— Это я просто так… В шутку. Но если говорить серьезно, то в боксе я силен. У меня это раз и два: антрекот в подбородок — и будьте вы мне здоровы.

— Не антрекот, а апперкот…

Вася чувствовал, что запутался, но, не желая все же сдаваться, продолжал:

— Я считаюсь большим специалистом по прыжкам. У меня на этот счет есть определенная точка зрения. Я считаю, что решающим является начальный момент прыжка и что при этом…

— И что при этом, — закончила Ирина Васину фразу, — направление вверх повышает траекторию. Это я на днях читала в одном журнале. А скажите, Вася, вы и классической борьбой увлекаетесь?

— В самую точку попали, Ирина! Я ведь борец. Меня в Москве на Плющихе так и называли: «дядя Вася». Знаю все приемы — и дозволенные и запрещенные.

— Я знаю тоже один запрещенный прием.

— Какой?

— Нельзя трепаться.

Ирина засмеялась, глядя прямо в покрасневшее лицо Васи.

— Вы меня обижаете, Ирина. Я не трепач. Могу доказать.

— Хорошо. В будущий выходной день у нас в колхозе физкультурный праздник. Будет и волейбол, и прыжки, и плаванье. Вот покажите себя.

— Пожалуйста, с удовольствием. Это я всегда могу.

У бедного чертежника душа уплывала в пятки. Но он бодрился и все повторял:

— С удовольствием. Обязательно…

Он прибежал к Пете ни жив, ни мертв.

— Петя! Друг мой! Я должен бороться.

— Я тоже.

— И ты?

— За качество продукции.

Но Вася на сей раз не оценил Петиной остроты. Обругав его за нечуткость, он, волнуясь и спеша, передал ему свой неудачный разговор с Ириной.

— Петя! Я должен доказать: или я трепач, или спортсмен.

— То, что ты не спортсмен, — это не нуждается в доказательствах. Но всякий влюбленный — немного трепач.

— Посуди сам, как я могу бороться? Ведь, увидев на арене верзилу с мускулами, я со страху тут же лягу на обе лопатки. Как я могу плавать, когда я боюсь холодной воды?

— Прыгай!

— В Москве я раз прыгнул. С трамвая. Уплатил три рубля. Больше не хочу.

— Плохо.

— Не плохо, а скверно. Придется бежать посрамленным. Когда будет физкультурный праздник, сяду на велосипед и укачу в лес…

— Постой! Постой! — вскричал Петя.

— …укачу далеко в лес, спрячусь под плакучую березу…

— Остановись!

— …спрячусь под плакучую березу и буду вдали от всех переживать позор, свои страдания…

— Остановись, несчастный велосипедист!..

Петя сдавил Васину руку.

— Замолкни, оратор! В колхозе тридцать велосипедов. Ты же хороший велосипедист. Организуй велогонки. Велогонки! Понимаешь, балда? Не трепотня, а велогонки! И ты будешь не последним человеком на физкультурном празднике.

Вася смотрел на Петю как зачарованный. Летний солнечный день. По большому тракту в майках — тридцать велосипедистов. Тридцать первый он, Вася Пирогов. Он крепко держит руль в руках и нажимает на педали — вперед, вперед! Хорошо! Глаза у Васи светились большой радостью — радостью человека, почувствовавшего силу.

Крепко за руль — и вперед, вперед!..