Шипы и розы

ПРАСКОВЬЯ ДАНИЛОВНА

Это было уже третье занятие женского стрелкового кружка. Организовали мы его в соседнем колхозе в день нашего приезда в лагерь.

Было нас девять человек: старший сержант Игнат Гречка, я и семь девушек из огородной бригады. За эти дни подружились мы крепко и каждый раз, когда шли подыскивать стрельбище, перебрасывались шутками, пели песни и незаметно забирались за пять-шесть километров от колхоза.

Вот и сегодня каменистая горная тропинка привела нас в красивую балочку, затейливо отороченную кустами терна да боярышника. Такие уютные балочки, роскошные и пестрые от бесчисленного количества маков, лютиков, мальв, можно встретить лишь в предгорье благодатного Кубанского края.

Мишень мы установили в цветах, под обрывистой, в рост человека, кручей. Одна из девушек легла у куста, спокойно прицелилась и выстрелила. Нам было видно, как золотистая головка лютика, свихнувшись, упала на землю. Тогда девушка поставила мишень повыше, чтобы не губить цветы.

Стреляли девушки хорошо: почти все пули ложились кучно, в самую сердцевину мишени. Только у черноглазой Тани случались промахи. Гречка недовольно махал тогда рукой и кричал во весь голос:

— В белый свет, як в копеечку!

Мы смеялись, а Таня волновалась. Округлое маленькое личико ее становилось строгим, мрачнели под легкими каштановыми завитками шустрые глаза.

Помнится, только она выстрелила, как на круче, над самой мишенью, словно из земли выросла старушка. Отстраняя от смуглого лица колючие ветки, она резко сошла вниз.

— Стреляете, цыплятки? Здравствуйте! — бойко проговорила старушка и почтительно поклонилась нам.

— Доброго здоровья, бабуся! — дрожащим баском отозвался Гречка. — Здесь нужно осторожно ходить: это же наше любительское стрельбище.

— Не беда, сынок: шестьдесят пять годочков уже землю топчу.

— Еще шестьдесят пять живи, бабуся. А мы вам гарного жениха найдем. В каком вы колхозе? «Новая степь»?

— Нет, в Камышанском, «Заветы Ильича», за курганом птицеферма наша. Видели?

Старушка оказалась на редкость разговорчивой. Мы окружили ее и с любопытством рассматривали новенький, из льняной ткани, сарафан с вышитыми на рукавах петухами и пеструю косынку.

— Вы, мамаша, как на свидание нарядились, — добродушно улыбаясь, заметил Гречка.

— Именно на свидание сюда, к вам, спешила. Вчера хворост собирала, видала вас. Пока отнесла вязанку, а вас и след простыл. К молодым потянуло, дорогой кавалер.

Старушка попросила у Тани ружье, повертела его в сухих, но крепких руках, попробовала прицелиться.

— Глаза-то у меня еще хорошие, — сказала она и, обращаясь к Гречке, добавила: — Учи стрелять, храбрый воин.

Гречка залился смехом.

— О це клюква! — нараспев произнес он свою обычную прибаутку и принялся показывать старушке правильный прицел.

Прасковья Даниловна — так звали нашу гостью — посетила три занятия. Приходила она все в том же сарафане с петухами на рукавах.

На третий день ей посчастливилось выбить первую десятку. Она встала и проворно подошла к Гречке.

— Сердечно благодарю тебя, сынок дорогой… Вот теперь-то уж я непременно убью его, дьявола! А то на заседании правления на смех меня скоморохи подняли. Я им покажу, лоботрясам, как над старым человеком измываться!.. Я его лиходея с одного патрона кокну… До свидания, детки!

Поклонившись, Прасковья Даниловна поспешно скрылась за густыми кустами.

Гречка оторопел. Пожимая плечами, он растерянно смотрел на нас, как бы спрашивая, что ему делать. Мы почему-то неудержимо, громко смеялись. Затем, опомнившись, Гречка ринулся вниз по тропинке и громко закричал:

— Кого кокнете, мамаша? Кого?

Возвратился он минут через десять. Волосы на его голове были всклокочены, ворот гимнастерки расстегнут, на лице алела свежая, довольно-таки большая царапина.

— Не догнал, будь ты неладна! Столько этих дорожек! То вниз, то вверх. И кусты всюду, как стена. Вот так дала задачу, ведьма. Ну что будем делать, а? Вдруг какая-нибудь кровная месть?…

— Да ничего. Пошутила, наверное, — успокаивали мы его.

В первые дни Гречка очень волновался, вспоминая бабку. Он откровенно признавался нам:

— Кто ее знает, что она задумала? Приколотит кого, а ты отвечай. Вот бисова напасть!

Прошло около месяца, и мы совершенно забыли о старушке.

И вот мы снова собрались на той же поляне у обрыва на заключительное занятие. Прошло оно хорошо: три девушки стреляли по-снайперски и остальные — не плохо, и Гречка чувствовал себя, что называется, на седьмом небе.

Мы собрались уходить домой, как над кручей зашуршали кусты, и на поляну вышла Прасковья Даниловна в льняном сарафане с петухами на рукавах. Она чинно поклонилась всем нам и сказала:

— Вот он, лиходей! Показать принесла вам, детки. Ну и настырный! Повадился на ферму, будто к себе домой. И всегда в одно время прилетает, хоть часы заводи. Глянешь — висит в небе, будто его за нитку привязали.

Она бросила на траву убитого коршуна. Могучая и красивая, в плотном оперении птица упала на спину, выставив желтые, сжатые в кулачки лапы.

— Наука твоя, сынок дорогой, как видишь, впрок пошла, — добавила Прасковья Даниловна, обращаясь к Гречке. — Сколько он, подлюка, цыплят да утят у меня потаскал, счету нет! Просила я сторожа нашего Силантия подкараулить его, шельмеца. Да он, Силантий-то, зажмуряется, когда стреляет. Прямо потеха. «Я, — говорит, — на войне в обозе служил, хомуты для артиллеристов подшивал…»

Старушка весело рассмеялась. Сейчас она, радуясь своему успеху, казалась еще моложе и резвее, остроумно отвечала на украинские прибаутки Гречки, в шутку журила девушек за то, что они до сих пор не покорили сердце «такого орла», и, наконец, пригласила всех нас на яичницу.

Бурлящую в каменистом ложе горную речушку мы перешли по узкой, сгибающейся до самой воды вербовой перекладине. Коршуна нес Гречка. Как только миновали кустарник, началась широкая, огороженная проволочной сеткой площадка птицефермы. В стороне копались белые куры. Их было так много, что издали казалось, будто на траву выпал невзначай снег.

— Правленцам нашим и насмешникам утерла-таки я нос, — сообщила Прасковья Даниловна.

Мы зашли на площадку. Услышав знакомый голос, чистенькие куры и голенастые петухи окружили старушку, забегали ей наперед, испуганно кося на коршуна разноцветные бусинки глаз.