Шипы и розы

КАК МЫ ИГРАЛИ В ФУТБОЛ

— Мы должны научиться играть в футбол. Сейчас или никогда, — заявил во время мертвого часа пожилой бухгалтер Сидор Иванович, окинув нас взглядом, выдававшим в нем истинного фанатика кожаного мяча.

Мы с восторгом встретили это предложение. В палате поднялся такой шум, словно это была вовсе и не палата в приличном доме отдыха, где отдыхающим положено наслаждаться покоем и тишиной, а трибуна стадиона в Лужниках за пять секунд до взятия ворот. Когда шум несколько затих, слово взял мастер кондитерской фабрики Петр Семенович, мужчина солидный и обстоятельный.

— Дорогой Сидор Иванович, — с чувством произнес он, — позвольте от имени нашей палаты пожать вашу мужественную руку. Еще вчера, как только вы к нам поступили, я опознал в вашем лице болельщика…

— Чего там рассусоливать, — прервал его самый молодой из нас, наладчик токарных станков Костя Гладышев, — качать Сидора Ивановича!

Мы закричали: «Физкульт-ура!» — и принялись подбрасывать к потолку тощее тело бухгалтера. На шум прибежал главный врач.

— Сейчас же прекратите это безобразие! — испуганно закричал он. Мы подумали, уж не рассыпался ли наш Сидор Иванович в воздухе. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Бухгалтер был жив, почти здоров, и мы, не теряя времени, приступили к формированию команды.

Для того, чтобы играть в футбол, нужны две команды. Это бесспорно. Но как они комплектуются, этого никто не знал.

— Пусть первый корпус играет против второго, — предложил кто-то.

— Нет, — решительно возразили остальные. — Вы забываете, что второй корпус — женский. Пусть толстые играют против тонких. Это удобно. У команд нет своей формы, а так сразу можно будет отличить, где свои, где чужие.

На том и порешили. Тонкие выбрали капитаном своей команды Сидора Ивановича. Нашу команду — толстяков — возглавил кондитер Петр Семенович.

— А кого на мыло? — спросил экспедитор парфюмерной фабрики Рощин.

В самом деле, кто будет судьей? Об этом мы не подумали. Охотников судить игру не находилось. Тогда кто-то сказал, что в девятой палате отдыхает судебный исполнитель.

— Попросим его, — предложил Костя, — пусть посудит. Ему ничего не сделается.

— Может быть, он хорошо разбирается в делах о растратах и хищениях, — нерешительно произнес Сидор Иванович, — но в футболе вряд ли…

— Я тоже не Симонян и не Исаев, — веско возразил кондитер. — Раз он служит в суде, следовательно, судить будет беспристрастно и по справедливости. К тому же у меня есть книжечка «Футбол в вопросах и ответах».

С этими словами Петр Семенович достал из нагрудного кармана брошюру в затрепанной зеленой обложке.

Судебный исполнитель, выслушав нашу просьбу, воскликнул.

— Позвольте, почему именно я должен судить? Я тоже болельщик, и я тоже хочу хоть раз в жизни сыграть в нападении или, в крайнем случае, в защите.

— Увы, — печально промолвил Борис Львович, плановик из нашей команды, — штат игроков укомплектован полностью. Мы ведь не можем нарушать штатного расписания. Как блюститель закона, вы должны это понять. К тому же игроки у нас должны быть либо толстыми, либо тонкими. А вы перестали быть тонким, но еще не стали толстым.

— Хорошо, — после некоторого раздумья согласился судебный исполнитель, — я буду судить, но учтите — по всей строгости закона…

Матч решено было провести через три дня — в воскресенье. Все эти три дня дом отдыха жил под знаком футбольного мяча. Отдыхающие, повара, официантки и даже старушка уборщица обсуждали шансы той или другой команды на выигрыш.

Сразу же после завтрака мы приступали к тренировке. До самого обеда на территории дома отдыха слышались удары по мячу и истошные крики футболистов:

— Бей! Пасуй! Влево! Растяпа, не видишь, где ворота?!

Но вот раздавался звон колокола. В сопровождении болельщиков мы гурьбой вваливались в столовую и сразу же заказывали добавочные порции первого и второго.

Еще не было проведено ни одной игры, но каждая из наших команд уже обзавелась своими болельщиками. На этом основании некоторые даже утверждали, что на свет сначала появились болельщики, а уже затем футболисты. Не берусь утверждать, так ли это, но внимание, которым окружили нашу команду отдыхающие, преимущественно женская половина, трогало нас и, что скрывать, вселяло в каждого из нас уверенность, в победу.

В назначенный день и час мы степенной рысцой протрусили на поляну перед главным корпусом дома отдыха. Навстречу нам, из-за дровяного сарая, резво выбежала команда тонких. Зрители приветствовали игроков. Сначала, как полагается, мы погоняли мяч по траве, хотя, откровенно говоря, нам не очень хотелось бегать зря. Затем команды построились. Капитаны обменялись рукопожатием, и мы дружно гаркнули:

— Команде тощих — физкульт-привет!

В ответ раздалось не менее дружное приветствие:

— Команде жирных — ги-гип-ура!

Судья разыграл ворота и пронзительно засвистел. Игра началась.

Я никогда не комментировал футбольных матчей и не писал отчетов о них в газету. Поэтому вы не посетуйте на то, что мой рассказ лишь в общих чертах даст представление о том, что произошло на футбольном поле в тот памятный день.

Что такое футбольный матч? Это восемьдесят тысяч на трибунах, твердо уверенных, что двадцать два на поле понятия не имеют, как надо играть. Когда я в роли болельщика сидел на трибуне стадиона «Динамо», мне казалось, что никто лучше меня не разбирается во всех тонкостях игры. Неточный удар по мячу, неправильная, на мой взгляд, передача вызывали во мне бурю возмущения.

— Мазила! — кричал я в исступлении. О, конечно, я бы не так бил. У меня мяч пошел бы не в аут, а в ворота. Только в ворота! В правый верхний угол! В девятку!

И вот теперь, когда судьба предоставила мне возможность на деле применить все свои знания и скрытые во мне футбольные таланты, я вдруг почувствовал себя беспомощным щенком, которого бросили в холодную воду. Вероятно, такое же ощущение было и у моих партнеров. «Боже мой, — с ужасом подумал я, когда мы толпой бросились вдогонку за мячом, — и это называется «болельщики», «знатоки футбола»! Где же техника обводки мяча, где тонкая и мудрая тактика игры?!»

Каким-то чудом мне удалось овладеть мячом. В ту минуту, когда, упоенный успехом, я гнал его к воротам противника, над ухом раздался чей-то умоляющий, прерывистый шепот.

— Подкинь мне. Голубчик, подкинь… Я реализую… Ты — мне, я — тебе.

Я узнал нашего нападающего Тюфяева, Лицо у него было красное, как свекла, по жирным щекам текли струйки пота. «Дудки, — подумал я, — забить гол мы уж как-нибудь и без тебя сумеем».

Изловчившись, Тюфяев подставил ногу, и я растянулся на траве. Раздалась трель свистка, судья остановил игру.

— За грубое нарушение закона, — строго сказал он Тюфяеву, — назначаю одиннадцатиметровый.

«Так тебе и надо, — злорадно подумал я, — в другой раз будешь знать, как подставлять ножку своему же игроку».

— Пострадавший, бейте в сторону ответчика одиннадцатиметровый, — предложил судья.

Обрадовавшись, я схватил мяч и побежал к воротам противника.

— Позвольте, — возмутились тонкие, — это ваш игрок нарушил правила — вы и бейте штрафной в свои ворота, А мы тут причем?

— Одну минуточку, — спохватился судья, — и в самом деле получается какая-то петрушка. Надо провести дополнительное дознание.

Листая на ходу зеленую книжицу, судья и его помощники отошли в сторону.

Через несколько минут судья объявил:

— К сожалению, в правилах я этого не нашел. Объявляю мяч спорным.

Игра возобновилась. Не прошло, однако, и пяти минут, как капитан тонких, Сидор Иванович, до этого с глубокомысленным видом стоявший в центре поля и делавший указательным пальцем такие движения, будто подсчитывал голоса на профсоюзном собрании, вдруг пронзительно закричал:

— Стойте! Это жульничество! У толстых тринадцать игроков вместо одиннадцати.

Судья, а вместе с ним игроки и зрители принялись пересчитывать. Одни говорили, что игроков и в самом деле больше, чем полагается, другие доказывали, что, напротив, одного или даже двух игроков не хватает. Тогда судья построил нашу команду и проверил игроков по списку. Лишним оказался маленький, похожий на биллиардный шар, библиотекарь Семипалатинский. Он слезно упрашивал оставить его в команде, но мы были непреклонны.

— Удалитесь, — приказал Петр Семенович, — а вы, — с укоризной повернулся он к Сидору Ивановичу, — мелкий вы человек. От вас я этого не ожидал. Подумаешь, лишний игрок на поле. Разве вас от этого убудет?

— Дело не в этом, — туманно возразил бухгалтер, — дело в принципе. Принцип для меня выше всего!

— Ну и оставайтесь со своим принципом, — раздраженно бросил Петр Семенович и устремился вдогонку за мячом. Мяч подкатился к ногам защитника тонких. Тот, вероятно, от неожиданности ударил по своим воротам. Вратарь Дима Никитин, заведующий спортивным отделом газеты «Голос текстильщика», вместо того, чтобы отбить мяч в поле, ловким ударом забил его в верхний угол ворот.

— Проклятье! — в отчаянии воскликнул он, схватившись за голову. — Я, кажется, заверстал мяч в собственные ворота.

Зрители захлопали, закричали, засвистели. Болельщики, где бы они ни были, всегда остаются болельщиками.

Счет один ноль в нашу пользу воодушевил нас, окрылил, придал новые силы. Мы гурьбой ринулись в атаку, и, сметая с пути игроков противника, прорвались к воротам.

О, сладостный миг борьбы! О, упоение атаки! Чего только не сделаешь, чтобы забить гол, а затем снисходительно принимать поздравления друзей и рукоплескания зрителей! Увы, в ту самую минуту, когда мне удалось овладеть мячом и я почти торжествовал победу, над ухом У меня раздался свисток судьи. Я понял, что это относится ко мне. Но я продолжал мчаться к воротам противника, крепко, двумя руками, прижимая мяч к животу. Не было такой силы, которая могла бы остановить меня. Еще мгновение — и, сбив с ног Диму Никитина, я вместе с мячом очутился в сетке ворот.

— Послушайте, — урезонивал меня судья, пытаясь вырвать из рук мяч, — насколько я разбираюсь в спорте, меня пригласили судить футбол, а не регби, — добром прошу, отдайте мяч.

Вслед за тем последовало наказание — одиннадцатиметровый удар. И счет стал 1 : 1. Вместо горячих поздравлений друзей и рукоплескания зрителей, я почувствовал на себе молчаливые взгляды в самом разнообразном ассортименте — от иронических и снисходительно-презрительных до испепеляющих включительно.

Мне хотелось чем-то загладить свою вину. Но чем? Активностью. Я слыхал, что все хорошие футболисты должны передвигаться по полю активно. За время одной игры некоторые из них пробегают не менее пятнадцати километров. Я готов был пробежать все двадцать. К моему величайшему удивлению, я заметил, что судья не отстает от меня ни на шаг. Видимо, он опасался, как бы я опять не отколол какой-либо номер, противоречащий футбольным правилам. Судья первым не выдержал этого марафонского состязания в силе и выносливости. Он сошел с дистанции и, полистав зеленую книжечку, запыхавшись, объявил:

— Здесь черным по белому написано: «Судья должен обладать хорошим здоровьем»… А я, как вы сами видите, далеко не Иван Поддубный и не Иван Заикин. У меня ишиас. Хотите, я от врача справку принесу, только освободите меня от этой каторги.

— И меня, — взмолился Тюфяев, вытирая платком потное лицо. — У меня одышка и двое детей.

— В таком случае и я не могу, — робко промолвил Сидор Иванович, — мне через неделю нужно подводить баланс.

Так закончился этот матч, — вероятно, первый в истории футбола матч, в котором играли сами болельщики.

Ни у кого из нас не нашлось сил покинуть поле. Команды легли костьми, каждая на своей половине. В эту минуту футбольное поле, по меткому выражению кого-то из нас, напоминало Куликово поле после известной битвы. Болельщики в скорбном молчании бродили по траве, пытаясь опознать своих друзей и знакомых. Сердобольные официантки, похожие в своих белоснежных косынках и фартучках на сестер милосердия, отпаивали игроков хлебный квасом.

Надо мной склонилась усатая физиономия заведующего гаражом дома отдыха.

— Скажите, — спросил он, — по какой системе вы играли? Это не «пять в линию» и не «дубль-ве». Может быть, это какая-либо другая система?

— Идите к черту! — с трудом ответил я и закрыл глаза.

Но тут же ко мне подошел пожилой аптекарь — отдыхающий из соседней палаты. Он крепко пожал мне руку и сказал:

— Никогда, еще никогда в жизни я не видел такой интересной и содержательной игры. Вы мне доставили подлинное удовольствие. Благодарю, сердечно благодарю.

— Не за что, — скромно ответил я.

— Нет, не говорите. Пока я смотрел вашу игру, количество адреналина у меня, по меньшей мере, утроилось.

— Какого еще адреналина?

— Как, вы разве не знаете, что в надпочечниках болельщика вырабатывается адреналин?!

— Это очень опасно? — обеспокоенно спросил я.

— Что вы! Наоборот. Это полезно для здоровья. Адреналин — это гормон жизнерадостности.

…После этого матча я отдыхал почти целую неделю, окруженный заботой и вниманием обслуживающего персонала дома отдыха. Не знаю, как другим, а мне лично этот первый в моей жизни футбольный матч пошел на пользу. Справедливо рассудив, что лучше быть последним в спорте, чем первым около спорта, я начал заниматься по утрам гимнастикой, зимой ходить на лыжах, летом плавать и кататься на велосипеде. Я окреп, поздоровел и сбросил десять килограммов лишнего веса. Если в следующий раз мне придется играть в доме отдыха в футбол, то, вероятно, я запишусь в команду тонких.

Футбол я люблю по-прежнему. Но теперь это уже не та слепая, безрассудная любовь, какой она была прежде. Сидя на трибуне, я не кричу, как бывало: «Мазила!» «Судью на мыло!» О, теперь я по-настоящему знаю, что такое футбол.

КАРЬЕРА ОЛИМПИЯ КУЗЬМИЧА

Летом Олимпий Кузьмич носил темно-зеленую шляпу, зимой — тулуп и шапку из потертого собачьего меха, выделанного под бобра, с высоким бархатным верхом. В таком наряде его можно было принять за Василия Шуйского из периферийного театра средней руки. Когда у Олимпия Кузьмича спрашивали, что он теперь поделывает, он с важностью отвечал:

— Сею, как сказал поэт, разумное, доброе, вечное.

В переводе на обыкновенный язык это означало, что он читает в городе Тиховодске лекции о вреде алкогольных напитков, предмете, который знал в совершенстве.

Небольшой клубный зал во время лекций Олимпия Кузьмича, по выражению оптимистов, был полуполн. В заднем ряду сидела женщина с плачущим ребенком на руках. Возле двери группировались две-три старушки из дома престарелых. В первом ряду сидел глухой сторож Фадеич, которому по долгу службы все равно нельзя было отлучаться из клуба. Человек непьющий, он в середине лекции несколько раз крякал, словно заправский выпивоха. Голос лектора жужжал, как сонная муха, попавшая в тенета и потерявшая всякую надежду выбраться оттуда.

В ту самую минуту, когда часть слушателей начинала откровенно позевывать, а другие, менее закаленные, с нетерпением поглядывали то на часы, то на дверь, Олимпий Кузьмич извлекал из своего необъятного портфеля наглядные пособия, при виде которых зрители замирали.

— Перед вами печень алкоголика, — провозглашал он, вешая на гвоздь устрашающий плакат с изображением огромной багрово-фиолетовой печени, — а это сам алкоголик.

На втором плакате был изображен мужчина с круглыми, как у Мефистофеля, глазами, мохнатыми, сросшимися на переносице бровями и сизым носом, повисшим, словно переспевшая груша, над маленькими усиками. Мужчина с вожделением смотрел на бутылку с зеленоватой этикеткой. Портрет был создан вдохновенной фантазией местного живописца Игоря Надькина, кисти которого принадлежат лучшие вывески города Тиховодска.

При виде устрашающих плакатов дремлющие просыпались, старушки ахали и всплескивали руками, а ребенок вдруг начинал громко плакать.

Но вот лекция закончена. Олимпий Кузьмич бережно прячет в портфель печень алкоголика и вместе с Игорем Надькиным выходит из клуба. Приятели спешат «на уголок» — так они называют закусочную, расположенную под сенью самой красочной вывески Игоря Надькина.

Кончилось тем, что Олимпию Кузьмичу однажды сказали:

— Лекции — это не ваша стихия. Зачем вы беретесь не за свое дело?

— Рыба ищет, где глубже, — отвечал Олимпий.

— Ваше аморальное поведение не согласуется с лекциями, которые вы читаете.

— Я могу перестроиться, — ничуть не смутившись, согласился Олимпий, — буду читать лекции… ну хотя бы о вреде табака.

— Нет, — решительно возразили ему, — пишите заявление, подыскивайте себе другую работу.

В который уж раз Олимпий Кузьмич слышал это! Ни в одном учреждении он долго не задерживался. Кем только до этого он не был!

Старожилы помнят его еще в то время, когда он был представителем заготовительной конторы «Конский волос». Молодой, красивый, во френче полувоенного образца и в фуражке защитного цвета, он разъезжал по району, улещивая посулами строптивых председателей сельсовета, а перед робкими размахивая грозными предписаниями. Однако, несмотря на вулканическую деятельность Олимпия Кузьмича, заготовительная контора плана не выполняла, и, когда однажды выяснилось, что нет у нее конского волоса, а имеются одни только директивы, которыми, как известно, матраца не набьешь, начальника конторы с треском сняли, а Олимпия Кузьмича отрешили от должности с обыкновенным выговором, без занесения в личное дело.

Олимпий Кузьмич умел отлично плавать в житейском море, и он выплыл на поприще охраны зеленых насаждений. Его подчиненные сочиняли для него великолепные речи, а он читал их в торжественных случаях, призывая беречь зелень. Однако чем больше он читал речей и писал резолюций, тем меньше деревьев и кустарников оставалось в Тиховодске. Под опекой Олимпия Кузьмича они почему-то безо всякой видимой причины желтели и засыхали.

Когда с зелеными насаждениями было покончено, Олимпия Кузьмича перебросили на заготовку яиц. И, удивительное дело, районные куры, словно сговорившись, перестали нестись. Олимпия Кузьмича срочно назначили начальником городской пожарной команды. Пожары в городе, как по колдовству, заметно участились. После этого Олимпий Кузьмич переключился на страхование от огня недвижимого имущества, затем он распространял театральные билеты, принимал подписку на Бальзака и агитировал за сбор утильсырья. И всегда он ухитрялся уходить «по собственному желанию», напутствуемый нелестными замечаниями сослуживцев.

На этот раз Олимпий Кузьмич направил свои стопы в районный комитет физкультуры. Неизвестно, что произвело впечатление на председателя комитета, — то ли внушительная внешность Олимпия Кузьмича, то ли хорошие характеристики, которые ему безропотно выдавали в тех учреждениях, откуда его изгоняли, то ли его звучное имя Олимпий, которое так много говорит сердцу истинного любителя спорта, но только Олимпия Кузьмича без долгой волокиты зачислили на должность директора стадиона.

Олимпий Кузьмич, не жалея сил и не щадя живота своего, стал трудиться на физкультурной ниве. Не успели местные спортсмены опомниться, как футбольное поле покрылось нежными всходами салата, редиски и турнепса. Теннисный корт был удачно приспособлен под личный курятник директора, а на волейбольной площадке с комфортом разместились персональные свиньи Олимпия Кузьмича местной длиннорылой породы.

Вместо трелей судейского свистка, вместо тугих ударов по мячу, над стадионом раздавалось восторженное кудахтанье кур, ликующее пение петуха и добродушное хрюканье свиней. Все, кто случайно заходил на стадион, могли по достоинству оценить хозяйственные способности и домовитость нового директора.

Заглянув однажды в небольшой спортивный зал, имеющийся при стадионе, Олимпий Кузьмич строго спросил у занимающихся:

— Что это за лестница?

— Гимнастическая стенка, — пояснили ему..

— Убрать! — приказал директор. — По этой лестнице неудобно лазить. Со временем я вам построю настоящую лестницу, мраморную. А это что за тюфяки?

— Это маты для прыжков.

— Тепличное воспитание, — изрек Олимпий Кузьмич, — тюфяки сдать в кладовую. Прыгать можно и так. А мебель зачем?

— Это не мебель, — переглядываясь, пояснили физкультурники, — это конь и козел.

— Здесь не скотный двор, — пошутил Олимпий Кузьмич, — убрать немедленно. Портит вид комнаты. Вообще я против всяких излишеств.

Когда «излишества» были спрятаны в кладовую или отправлены на квартиру к Олимпию Кузьмичу, все увидели, что в зале стало как-то просторнее.

— Кому нужен такой большой зал, — покачал головой Олимпий Кузьмич и приказал часть зала перегородить фанерной перегородкой. Получился небольшой и уютный кабинет для директора. Олимпий Кузьмич решил украсить кабинет художественными произведениями. Он заказал Игорю Надькину натюрморт. Живописец после долгих творческих исканий принес полотно, на котором были изображены кружка с золотистым пивом, увенчанная белоснежной шапкой пены, и красный рак, обнимающий кружку могучими клешнями.

— Не то. Типичное не то, — сказал директор, поморщившись, — сотвори-ка ты мне, друг, что-либо насчет физкультурников. Ну, сам знаешь, что-либо такое… — и он неопределенно повертел пальцами в воздухе.

Творческая фантазия Надькина, по-видимому, иссякла, и он не мог выполнить заказа Олимпия Кузьмича. Пришлось купить картину на базаре у холодного художника. Картина под названием «Русалки», исполненная в несколько импрессионистической манере, изображала упитанных девиц с акульими хвостами, резвящихся среди ядовито-зеленых волн.

Олимпий Кузьмич попросил убрать хвосты, но холодный художник заломил за переделку такую цену, что директор только рукой махнул и велел тете Нюше повесить русалок в кабинете. В инвентарную ведомость картина была занесена под названием: «Пловчихи на тренировке».

Однажды нового директора осенила счастливая мысль использовать оставшуюся часть спортивного зала для культурного развлечения местного населения. Все равно в пустом зале физкультурники больше не занимались. На следующий день в кассе стадиона шла бойкая продажа билетов на вечер бальных и западных танцев. Танцевали под радиолу. Полечка сменялась падеспанью, падеспань — вальсом, вальс — фокстротом, а фокстрот — черт знает чем.

К сожалению, организаторским талантам Олимпия Кузьмича не суждено было развернуться во всю ширь.

Председатель районного комитета физкультуры вызвал его к себе и мрачно сказал:

— Пишите заявление.

Олимпий Кузьмич не стал спрашивать, о чем писать.

— Хорошо, — покорно согласился он, — дайте мне характеристику, и я уйду.

— Какую еще характеристику?

— Рыба ищет, где глубже, — отвечал Олимпий. — Отметьте мои заслуги в области развития физической культуры и спорта, мои организаторские способности, трудолюбие и добросовестность. Большего я не прошу.

— Набросайте сами. Я подпишу, — сказал председатель комитета, подумав при этом: «Черт с ним. Дашь ему плохую характеристику, пойдут жалобы, конфликты. Хлопот не оберешься. А так — спокойнее».

После этого Олимпий Кузьмич исчез с тиховодского горизонта. Но он выплыл в областном центре. В тренировочных шароварах и темно-синем свитере с белыми оленями на груди, плотно облегавшим его фигуру борца-тяжеловеса, он предстал перед взором Кондрата Порфирьевича Гвоздева — председателя областного комитета физкультуры.

— Вот мои характеристики, — скромно, но с достоинством сказал он, — хочу посвятить себя благородному делу физического воспитания трудящихся.

— Похвально, — кивнул головой председатель комитета. — Кем же вы хотите быть?

— Тренером. Это мое призвание, — глядя своими чистыми, по-детски наивными глазами, молвил Олимпий Кузьмич.

— Нам нужны тренеры, — изрек Гвоздев. — А вы лично давно занимаетесь спортом? У вас есть рекорды?

— Тот, кто умеет, — делает, а кто не умеет, — учит, — неопределенно изрек Олимпий.

Железная логика, заключающаяся в этих словах, потрясла председателя комитета, и Олимпий Кузьмич был назначен тренером в юношескую спортивную школу.

На другой день новый тренер познакомился со своими будущими питомцами.

— Чем вы здесь до меня занимались? — спросил он физкультурников, выстроившихся в гимнастическом зале.

— Легкой атлетикой, — раздалось в ответ.

— Гимнастикой.

— Играли в волейбол.

— Ну вот и отлично, продолжайте в том же духе, а я… я не буду стеснять вашу инициативу. К тому же у меня есть кое-какие дела.

Он заперся в каморке, где хранились несколько старых футбольных мячей, рассохшиеся лыжи и пара заржавленных гантелей, и углубился в чтение «Королевы Марго».

Через несколько дней новый тренер осчастливил своим присутствием соревнования по легкой атлетике. С глубокомысленным видом он взирал на прыгунов, бегунов и метателей, подбадривая их восклицаниями, какие обычно издают на стадионе не очень квалифицированные болельщики.

— Давай, давай, — истошным голосом кричал Олимпий Кузьмич, подзадоривая бегунов, — жми! Поддай жару!

Изредка новый тренер делал в блокноте какие-то заметки. Что он там писал — неизвестно. Но только после соревнований, уединившись у себя в каморке, он принялся писать рапорты о спортивных достижениях вверенных ему питомцев. Он послал рапорт, размноженный под копирку в двадцати четырех экземплярах, в комитет физкультуры, в областной комитет комсомола, в трест зеленых насаждений, в пожарную команду, в институт охраны материнства и младенчества. Кроме того, он написал статью в газету о методике тренировки. Вероятно, это была счастливая мысль. Олимпий Кузьмич сразу же прославился. О нем узнал весь город. Мало сказать, город! Область узнала о том, что существует на свете Олимпий Кузьмич.

Первыми приехали поздравить его два врача, присланные горздравотделом. Они как-то странно себя вели, спрашивали о самочувствии, интересовались, не было ли У него в роду нервнобольных и даже постучали молоточком по колену Олимпия Кузьмича Посоветовав ему избегать лишних волнений, врачи уехали, пообещав, однако, наведаться дня через два. Такую чрезмерную заботливость Олимпий Кузьмич приписал исключительно своим личным заслугам. «Что ж особенного — человек я ценный, — подумал он, — вот и заботятся обо мне».

Не успел тренер собраться с мыслями, как постучалась пожилая женщина в плюшевом пальто с лисьим воротником. Умильно глядя на Олимпия Кузьмича, она спросила, не согласится ли он выступить перед воспитанниками интерната, над которым шефствует ее учреждение.

— С чем выступить? — ошалело спросил Олимпий Кузьмич. — Вы, гражданка, принимаете меня за кого-то другого.

— Нет, что вы! — воскликнула посетительница, доставая из сумочки свернутую в трубку газету. — Ведь это вы писали? Ну так почему же вы не хотите развлечь наших э… э… детей? Расскажите им какую-нибудь веселенькую историю. Отказаться с вашей стороны было бы э… э… бессердечным. Дети любят, когда им рассказывают смешное. Здоровый смех э… э… поднимает жизненный тонус и улучшает аппетит…

— Хорошо, — согласился Олимпий Кузьмич, — когда и сколько?

— Что сколько?

— Ясно что. За выступление сколько? Неужели вы думаете, что я собираюсь бесплатно улучшать кому-либо аппетит и поднимать чей-либо тонус?

Неожиданные и приятные для Олимпия Кузьмича визиты на этом оборвались. Начались визиты менее приятные.

Пришли физкультурники. Некоторых из них, вот хотя бы этого, как его, не то Сечкина, не то Свечкина, Олимпий Кузьмич, вероятно, встречал и раньше. Лицо у него открытое, веселое, на макушке непокорная светлая прядь. Он, кажется, работает слесарем. Или токарем. Олимпий Кузьмич где-то встречал и этого — статного, чернобрового парня. Кажется, это он победитель в беге на сто метров. И вот эта девушка, на вид хрупкая и тоненькая, тоже выступала в соревнованиях. Кажется, Олимпий Кузьмич что-то писал о ней в своей статье. «Впрочем, разве всех запомнишь? — с тревогой подумал он. — Их вон сколько, а я один…»

Ему почему-то показалось, что эта встреча не сулит ему ничего хорошего. Физкультурники были настроены решительно. Пути к отступлению не было. Дверь загораживал широкоплечий атлет, спиной к окну стоял другой. Олимпий Кузьмич подумал, что его сейчас начнут бить, и жалобно проверещал:

— Братцы, за что?

— Скажите, это вы писали? — мрачно спросил не то Сечкин, не то Свечкин, разглаживая газету (в который уж раз Олимпию Кузьмичу задают этот вопрос).

— Я. А что?

— Вы здесь пишете, что я прыгнул в высоту на 2 метра 80 сантиметров. Теперь мне проходу не дают. Шутка ли, мировой рекорд!

— Подумаешь! — примирительно сказал Олимпий Кузьмич. — Какое это имеет значение — на метр больше, на метр меньше.

— А обо мне вы помните, что написали? — перебил чернобровый юноша. — Подумайте только: Алексей Петров пробежал стометровку за одиннадцать с половиной минут. Так оклеветать человека!

— Позвольте, — с невинным видом спросил Олимпий Кузьмич, — а разве это плохо?

— Для черепахи, может быть, хорошо. Недавно писали, что в каком-то американском городе были устроены черепашьи гонки. Победительница прошла три метра за два с половиной часа.

— Зато меня, — зловеще сказал спортсмен, стоявший у двери, — вы превратили в какую-то баллистическую межконтинентальную ракету. Вы пишете, что я преодолел пять тысяч метров за шестнадцать секунд, далее вы уверяете, что Семенов метнул копье точно в цель, что спортивный молот служит для забивания гвоздей, что результат Изюмовой по прыжкам в длину с разбегу четыре и восемь десятых секунды, что дельфином можно плыть быстрее, чем кролем, потому что дельфин — морское животное, а кролик — сухопутное. Вы считаете, что аут и нокаут, спринтер и снайпер одно и тоже. Вы советуете заниматься кроссом начитанным лицам старшего и пожилого возраста, считая, что между кроссом и кроссвордом нет никакой разницы. За штангистами вы признаете право на жим и рывок и требуете удалять их с поля за толчок двумя руками, как за недопустимую грубость. Послушайте, вы в спорте смыслите столько, сколько моя прабабушка в электронно-счетных машинах. Какого же черта вы называете себя тренером и пишете методические статьи?!

Олимпий Кузьмич не успел ничего ответить. Раздался телефонный звонок. Тренер снял трубку, и тотчас все услышали рокочущий бас председателя областного комитета физкультуры. Судя по тому, как вытянулось лицо и округлились глаза Олимпия Кузьмича, все поняли, что это не было поздравление с днем рождения или приглашение на чашку чая.

— За что? — с душевным надрывом вопрошал тренер, почему-то дуя в трубку. — Ну хорошо, дайте мне характеристику, и я уйду по собственному желанию. Ах так? У меня есть свидетели, я буду жаловаться!

Олимпий Кузьмич положил трубку.

— Вы слышали, куда он меня послал?

— Нет, мы ничего не слышали, — в один голос отвечали физкультурники.

— Он послал меня к черту. Вы все за одно. А знаете ли вы, кто я такой?

— Знаем, — раздалось в ответ, — в газете про вас все сказано. И то, как вы читали лекции, как разорили стадион, как устроились тренером.

— А статья? — растерянно спросил Олимпий Кузьмич. — Статья-то напечатана?!

— Напечатана. Под рубрикой «И смех и грех», — сказал Сечкин.

…В тот же день Олимпий Кузьмич отбыл в неизвестном направлении. Кто знает, где он теперь? Может быть, устроился конферансье, и зрители, слушая его, зевают от скуки. Может быть, читает лекции на тему «Новое в тренировке легкоатлетов», и сидящие в зале покатываются от смеха. А может быть, убеждает слушателей, что вирусный грипп вреден, а белый гриб полезен?