Шипы и розы

МЫ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ

Наш заводской стадион никогда не пустует. С утра и до вечера там идут занятия и тренировки на поле, на беговых дорожках, на площадках. Особенно много у нас бегунов — может быть, потому, что наш физрук — хороший бегун, а еще вернее, потому, что директор завода сам когда-то не раз брал первенство по стометровке. Надо еще сказать, что у комсомольцев нашего завода вопросы физкультуры присутствуют в каждой повестке дня. Недавно они постановили, что все молодые рабочие-комсомольцы должны сдать нормы ГТО и вовлечь всю заводскую молодежь в это движение.

После этого решения на стадионе стало еще люднее, а беговая дорожка не пустовала буквально ни минуты. Дядя Степан, великий специалист по дорожкам и каткам, перешел работать на ночную смену: днем ему не удавалось приводить дорожку в порядок.

Но я хочу рассказать вам не о стадионе, а об одном интересном случае, происшедшем на стадионе совсем недавно. Об этом на заводе много говорили, но, может быть, вы не знаете, — и я расскажу еще раз.

Наша группа тренировалась после обеда. Бегали мы на сто метров пятерками, чередуясь с девушками. С теми, у кого не ладилось со стартом или финишем, инструктор занимался еще дополнительно в отдельной группе. В эту группу определялись и все новички. Новичков у нас всегда было много, потому что при приеме на работу их обязательно агитировали заниматься спортом и начинали они с бега.

Однажды появился такой новичок и во время тренировки. Пришел и сел на задней скамье с таким видом, точно он боялся, что его в любую минуту попросят уйти.

Мы не обратили на него особого внимания, и только инструктор крикнул ему:

— Товарищ, чего же вы расселись? И так опоздали. Идите в раздевалку.

Новенький смутился, попытался что-то сказать инструктору, но тот уже занялся другими. Паренек потоптался на месте и хотел было снова сесть, но тут его сцапала за руку Маша.

Кто такая Маша, надо сказать особо. Ничто на свете не интересовало ее больше физкультуры. При такой любви она, несомненно, стала бы прекрасным преподавателем, но вся беда в том, что сама она была, как бы это сказать, ну не очень талантлива. Пробовала она свои силы во всех видах и нигде не добилась сколько-нибудь заметных результатов. Может быть, инструктор прав, что все это происходило потому, что она была слишком нетерпелива и не могла сосредоточиться на чем-либо одном. Удивительно, что при всем этом у нее не пропала любовь к спорту. Когда ее назначили заведующей раздевалкой, она искренне обрадовалась и, надо сказать, была на высоте положения. В раздевалке всегда был идеальный порядок. О том, что она не перестала заниматься, не стоит и говорить.

Вот она-то и поймала новичка за руку.

— Что же мне каждого особо приглашать? Почему не одеваетесь?

Новичок уставился на Машу с таким любопытством, точно никогда в жизни не видал таких белых и невероятно курчавых волос. Маша рассердилась не на шутку — по крайней мере, сделала все, чтобы казаться сердитой. Она до предела сдвинула брови, надула губы, даже сморщила нос. Но почему-то паренек не испугался, а еще шире улыбнулся ей. Тогда Маша перешла на другой тон:

— Ребята, неужели вы не можете понять, что я тоже хромаю на старте, что старт — у меня самое больное место… А из-за вас я не могу тренироваться, — пропела она жалобно.

Это проняло парня; видно, он никак не хотел быть виновником ее хромоты на старте, поэтому он покорно пошел за Машей в раздевалку.

Через две минуты Маша уже отрабатывала старт и, как всегда, без особого успеха. Новичок переоделся и вышел из раздевалки как раз тогда, когда инструктор хотел проверить, как обстоит дело со стометровкой у последней пятерки ребят, вернее, у четверки.

— Молодой человек, — строго сказал инструктор, — если вы будете так медленно все делать, то бегуна из вас не получится. Надо быстрее двигаться. Становитесь на дорожку.

Новичок спокойно посмотрел на инструктора, улыбнулся и занял место в пятерке.

— Вы когда-нибудь бегали? Старт знаете?

— Пробовал…

— Хорошо. Сейчас побежите, как сумеете, потом покажу, что и как.

После нашей группы должна была тренироваться другая, и мы уже «заедали» ее время. Инструктор торопил.

— На старт! Внимание… Марш!

Новичок ушел со старта последним, у него скользнула нога. Ребята оторвались от него сразу. Но не долго они шли впереди. В следующие две секунды он их догнал, потом обогнал и финишировал тогда, когда они прошли только три четверти дистанции.

Наверно, секундометрист только в силу долголетней привычки нажал на секундомер и засек время, так он был удивлен. Я сидел близко от него и, честное слово, видел, как он часто-часто заморгал, когда посмотрел на секундомер. А мы с таким же удивлением посмотрели на новичка. Он вернулся с финиша и, как бы оправдываясь перед инструктором, сказал с усмешкой:

— Вот история, чуть было на ровном месте не упал…

Наверно, он даже не замечал того, что мы все были поражены, не понимал того, что пробежал стометровку с замечательным результатом. Он стоял и улыбался, просто и добродушно.

— Вы можете повторить? — спросил его инструктор таким тоном, будто собирался проверить, не соврал ли секундомер.

— А почему же, можно, — согласился новичок.

На этот раз он не споткнулся, хорошо взял старт и понесся к финишу.

— Сколько? Сколько? — закричали мы все сразу.

— Первый раз одиннадцать и девять десятых, а сейчас — еще лучше: одиннадцать и семь. Это на целых пять десятых лучше, чем у Рябова.

Мы просто ахнули. Рябов считался у нас кандидатом на первое место в области, и вдруг приходит новичок, бежит в первый раз — и с таким результатом…

— Да это, наверно, какой-нибудь мастер спорта. Не может быть, чтобы так сразу, без тренировки, такое время… — уверенно сказал Рябов.

Новичок подошел к нам, и Рябов спросил его:

— Простите, товарищ, вы кто будете?

— Федот Рыбаков.

Мы переглянулись. Никто из нас не слышал о таком мастере спорта, а уж все-то следили за спортивными новостями.

— Вы мастер спорта? — выпалила Маша и страшно покраснела.

— Ну, какой же я мастер! Я шофер.

— С нашего завода? — спросил Рябов.

— Нет. Я из колхоза «Красная заря». Вы, ребята, не обижайтесь. Я хотел сразу вам сказать, что я не ваш, да вы мне не дали говорить… Я просто зашел посмотреть, как у вас тут, а вы сами заставили меня переодеться и бегать.

Мы стали уверять его, что никто и не думает обижаться, что мы просто в восторге. Еще бы, такое время показал!

Он слушал, улыбался, а потом, взглянув на часы, стал торопиться.

— Эх, задержался. Поди, меня председатель уже хватился. Вы ему ничего не рассказывайте, ругать будет…

Пока Федот переодевался, у нас разгорелся спор. Вернее, спорили Маша и Рябов, а мы только поддакивали одному, возражали другому. Рябов доказывал, что Федот не мог добиться таких результатов без тренировки, а Маша стояла на той точке зрения, что Федот — необыкновенный самородок, что у него талант.

— В деревне всегда были таланты. Я слышала, что еще в старое время в цирке выступал один борец. Он вызывал любого из публики, и никто его даже с места не мог сдвинуть, а потом вышел один колхозник — и бац его на лопатки… Чего вы смеетесь? Не верите?

— Да нет, Маша, верим. Этому верим, а вот тому, что в старое время были колхозники, не верим. Точно знаем — не было их.

— Вечно ты, Рябов, к словам придираешься. Ну не колхозник, а крестьянин, какая разница?.. — обиделась Маша.

— Это как же нет разницы? — спросил вдруг кто-то густым басом. Мы обернулись и увидели высокого человека в белой косоворотке и армейских брюках, заправленных в сапоги. Это был председатель колхоза «Красная заря».

— Большая выросла, спортом занимаешься, а какая разница между советским колхозником и старым крестьянином не знаешь. Стыдно.

Председатель говорил по-отечески, ласково, но очень внушительно. Маша сделалась пунцовая, но, как это часто бывает с застенчивыми людьми, стараясь выйти из неловкого положения, сама на него накинулась:

— А вы? А вам? (Она, наверно, хотела сказать: «А вам не стыдно?» — да вовремя спохватилась.) Почему вы ругаете его за то, что он бегает. А у него талант! Он сто метров прошел за одиннадцать и семь… Понимаете?

— Как это одиннадцать и семь? — вдруг посуровев, спросил председатель.

— Он пробежал сто метров за одиннадцать целых и семь десятых секунды, — пояснил председателю наш инструктор.

— Что? Одиннадцать и семь десятых? — удивленно протянул председатель.

— Да! У него талант. Он самородок. А вы его ругаете… — не унималась Маша.

— И еще не так буду ругать. Где он? Федот!

Председатель так зычно позвал своего шофера, что тот мигом выскочил из раздевалки уже в брюках и рубашке, но еще в тапочках.

— Здесь я, Степан Иванович.

— Иди сюда. Иди, иди… Ну, говорят, ты бегал?

— Да…

— Одиннадцать и семь десятых?

Федот посмотрел на председателя и виновато пожал плечами.

Степан Иванович кашлянул, положил на лавочку свой портфель, прикрыл его кепкой и тихо скомандовал:

— На старт!

Шофер торопливо стащил рубашку и брюки. На нем оказались черные трусы и белая майка. Швырнув одежду на руки оторопевшей Маше, он выбежал на дорожку.

— Внимание! — протянул председатель уже громче, а затем во весь свой могучий бас гаркнул:

— Марш!

Команда эта прозвучала, как взрыв, и Федота, точно взрывной волной, швырнуло вперед. Мы не успели перевести дыхания, как он был уже у финиша. К нам подбежал запыхавшийся секундометрист.

Председатель спокойно взглянул на секундомер.

— Вот теперь правильно.

— Сколько? — прошептали мы все разом.

— Одиннадцать и шесть.

Мы невольно захлопали в ладоши. А председатель все так же спокойно сказал:

— Мы за эту десятую секунды два месяца боролись, а он ее чуть не потерял… Ты, шустрая, правильно сказала — у нашего Федота действительно талант. Но к таланту этому приложено немало. Сначала он двенадцать и восемь бегал, потом двенадцать — на другой год, а в этом сократил время до одиннадцати и шести. И это не предел, и еще сократим. А теперь перейдем к вопросу о разнице. Жил бы Федот при старом времени, и был бы у него талант. Показывал бы он его разве при стаде, в обеденную жару, когда у телят бзык начинается и они, задрав хвосты, несутся куда попало. Вот тут бы пришлось Федоту побегать. Могло, конечно, случиться и так, что обогнал бы он какого-нибудь бегуна-артиста. Получил бы за то рубль-целковый и все, весь талант на этом и кончился. А сейчас Федот приходит на наш колхозный стадион и занимается там по всем правилам физкультурной науки, а вместе с ним занимаются все его дружки, так же вот, как и вы на своем стадионе… Может, хватит? Уяснила разницу?

— Уяснила… — пролепетала Маша.

— Отлично. Тогда отдай Федоту рубашку и пожелай ему счастливого пути. Мы и так по его милости задержались, за что ему и будет сделано соответствующее внушение, чтобы помнил, что дисциплина — залог успеха во всяком деле.

Мы только теперь заметили, что Маша прижимала Федотову рубашку так близко к сердцу, что сам Федот не решался отобрать ее.

Всей гурьбой проводили мы гостей до ворот стадиона и пожелали им счастливого пути.

— Спасибо, ребята. Мы еще встретимся с вами, даю слово. Может быть, на вашем стадионе, а может быть, и на нашем. Мы гостям всегда рады. Не обидим. Ну, а на дорожке или, скажем, на футбольном поле само дело покажет — то ли мы гостям, то ли гости нам, И ты, шустрая, приезжай. Там тебе сам Федот наглядно покажет всю разницу между старым и новым в деревне. Тогда тебе станет ясно, что он Федот, да не тот. Прощайте, ребята.

Они ушли к проходной будке завода, где стояла их «Победа», и мы долго махали им руками.

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ЛЕКЦИЯ

Вахтенный собирал нас по всем кубрикам.

— Отделение мичмана Блинова, на бак! — выкрикивал он и для официальности свистел в дудку. Неофициально он добавлял: — Живее, живее, топорики… До праздничка флотского остались считанные дни, — может быть, и из вас кто отличится в заплыве…

Отделение наше было составлено по приказанию командира корабля временно, в штатном расписании оно не значилось. Мы назывались отделением мичмана Блинова, а среди личного состава в шутку именовались попросту «топорами». Все девять человек. Этим словом определялось наше умение держаться на поверхности воды без помощи спасательных кругов, пробковых матрацев, поясов и прочих поддерживающих средств.

Можете мне верить, что на бак мы не бежали, как по тревоге. Мы шли не торопясь, по одному, шли так, как бы шел всякий не умеющий плавать, зная, что сейчас его заставят лезть в воду на довольно глубоком месте.

Особого стыда перед тем фактом, что мы не умели плавать, никто из нас не испытывал. У каждого была к тому причина. Многие из нас родились в таких местах, где о большой воде знают только понаслышке. Иванов, например, до призыва болел малярией, Максимов прибыл с далекого Севера, где особенно не расплаваешься, если даже термометр и показывает на солнышке больше тридцати… У меня лично была особая причина побаиваться воды, если ее было больше, чем в корыте.

Я не очень-то люблю вспоминать об этом, сами сейчас поймете, почему… Дело в том, что я уже один раз плавал и даже нырял, причем не в реке, не в озере, не в пруду, а в обыкновенной бочке, что стояла на углу нашего дома под водосточной трубой. Мать собирала дождевую воду для стирки… Вот я и умудрился свалиться в это домашнее водохранилище. Мать меня по двору ищет, а я пузыри пускаю. Хорошо еще, что соседская девчонка крикнула матери, что я в бочку спрятался… Хорошенькое дело: спрятался!..

После такого неудачного «дебюта» я на нашу Кубань смотреть без содрогания не мог, не то что там переплывать ее вместе с ребятами. Правда, они меня охотно брали с собой, чтобы было кому белье сторожить. Ну, я немного отвлекся… Мичман распоряжался:

— Рассаживайтесь… Подождем остальных… — говорил он.

Мы садились и ждали. Ждали и рассматривали забортную гладь. Я в жизни своей не видел более неприветливой водной поверхности. Она казалась мне такой маслянисто-плотной, что, окунувшись в ней, ни один человек, даже наш мичман, уже не смог бы вынырнуть.

А мичман следил за нами внимательно и посмеивался в усы. Усы у него были как у запорожца, и поэтому никак не верилось, что он способен выучить нас держаться на воде, хотя сам — один из чемпионов Черноморского флота.

Наконец все «топоры» собрались. Мы сидели, молча курили и ждали команды построиться. Но мичман расхаживал по палубе и, казалось, совсем не обращал на нас внимания. Вдруг он остановился и спросил:

— Ну, орлы, о чем задумались?

О чем мы задумались? Я уже сказал, о чем мы думали…

Мичман посмотрел на нас и рассмеялся.

— Знаю я, товарищи, все ваши думки… Так вот, бросьте вы смотреть на воду, словно лишние в доме котята… Прежде чем опустить вас за борт, я научу вас плавать на палубе…

— Как это — на палубе? — пропели мы девятиголосым хором.

— Очень просто… Будете ложиться животами вот на эти банки, — мичман ткнул носком ботинка в ножку скамьи, — и делать вид, что плаваете по океану… Но этим мы займемся со второго урока, а сегодня я думаю прочесть вам вступительную лекцию…

Мы заметно оживились и приготовились слушать лекцию, как самые примерные студенты. Нам было неважно, будет она интересной или скучной, лишь бы заняла время, отведенное на занятие.

Начал мичман с признания, что сам в свое время был «топором» и не простым, а с железной ручкой, как он выразился.

Когда призывнику Блинову сказали в военкомате, что он по всем статьям годен во флот, он вышел, пошатываясь, сел в сквере на скамейку и просидел дотемна. Перед его взором вставало море, только не гладь морская, не ширь, а глубины зеленовато-сумеречные, непроглядные. А когда вспомнил он, что в океане есть места глубже шести километров, то ему и совсем стало плохо…

Тут же вспомнился ему и тот ливень, и та водосточная канава в родном городе, в которую он был сдут порывом ветра… Как видите, у нас с мичманом есть общее: у него — канава, у меня — бочка… И дальше мы приблизительно одинаково начинали: и он был в «топорной» команде, да только не пришлось ему долго «плавать», лежа животом на банке. Этому помешала первая бомбежка Севастополя…

Мичман считал, что рассказывать нам обо всех военных дорогах, которые он прошел, проплыл и проехал, не стоит. Он рассказал нам только об одном случае, касающемся непосредственно главной темы.

После третьего или четвертого госпиталя попал старшина второй статьи Блинов в обыкновенный пехотный полк, сформированный заново, ни в каких операциях, связанных с форсированием водных преград, еще не участвовавшей. Надо сказать, что судьба хранила старшину; за всю войну ему ни разу не приходилось попадать непосредственно в воду. Всегда подвертывались какие-либо плавучие средства. Зато воевать в сухопутных условиях он научился отлично и даже прослыл большим специалистом по добыванию «языков».

Пока полк шел с боями по степям и лесам, все было хорошо. Но вот фронт придвинулся к довольно солидному рубежу — к реке шириной метров в сто, если не в полтораста, и тут пришлось подзадержаться. Такую преграду с ходу не возьмешь, тем более противник солидно укрепил свой берег…

Я, товарищи, войны не застал. Даже тревоги, кроме учебной, ни одной не пережил. Об огне, кинжальном там, фланкирующем, трехслойном и всяком другом, понятие имею только учебно-теоретическое, поэтому рассказывать вам с художественными подробностями, как гитлеровцы встречали попытки полка форсировать реку, не стану. Да и мичман об этом мало говорил… Рассказал он нам вот про что.

На третий день прибыл в штаб полка генерал, командир дивизии. Солдаты сразу насторожились: генералы зря не приезжают, тут жди приказа о решительных действиях, невзирая на огонь всех систем. Насторожился и старшина, и не напрасно насторожился. Приходит командир взвода, лейтенант, и зовет его к самому генералу. Разведчики переглянулись — это что-нибудь да значило…

Генерал, как только увидел старшину, приказал:

— А ну, расстегните-ка ворот…

Старшина удивился такому приказу, однако, хоть не совсем охотно, выполнил: не очень ему хотелось показывать командиру дивизии то, что осталось от матросской тельняшки. А осталось всего ничего: кусок рукава, который он пришивал на груди к обыкновенной армейской бязевой сорочке. Увидел генерал этакое и сразу подобрел.

— Теперь, — говорит, — верю, что у нас настоящий моряк имеется…

Это он майору сказал, командиру полка, а старшине сказал другое, от чего старшина сразу про морские глубины вспомнил. Предлагал генерал старшине Блинову не больше не меньше, как в одиночку форсировать водный рубеж — без всяких плавсредств, заметьте, — и привести «языка»…

Не повернулся у старшины язык сказать генералу, что он «топор с железной ручкой». Он так понимал, что здесь была задета общематросская честь. Потом он пожалел об этом, да было уже поздно. Сказал он: «Есть!», щелкнул каблуками и вышел из штабного блиндажа. Хотел было тут же повиниться перед лейтенантом, да тот опередил его:

— Мне скажите спасибо, — говорит. — Это я вас рекомендовал генералу…

— Спасибо, — ответил старшина вежливо, а у самого на душе разные нехорошие слова…

Поиск был назначен на два часа ночи. Тут учитывался и заход луны, и притупление бдительности противника, ослабление огня и прочие тактические соображения. В распоряжении старшины было около шести часов, и он принял смелое решение — ликвидировать за это время свою плавнеграмотность. Тут, конечно, было уже не до стиля, «брасса» там или «кроля», — научиться бы только на воде держаться!..

Среди лесочка, в километре от передовой, старшина приметил что-то вроде озерца или пруда. Вот он и направился, не мешкая, туда. Пришел, разделся и, не зная броду, бухнул в воду… И сразу же зарылся в ил, как карась. Потом он все озерко исходил и больше чем по колено глубины не нашел. Конечно, на такой глубине не утонешь, будешь «плавать», но толку чуть… Еле смыл старшина грязь с тела и бросил эту затею. В душе он совсем загрустил, но и виду не показал.

Наступил срок, и он с двумя солдатами-провожатыми отправился к реке. Дело осложнялось тем, что плыть-то надо было в гимнастерке и в брюках: голого человека в темноте за версту видно… Одним словом, на берегу пустынных волн стоял он, дум тоскливых полн, и на воду смотрел.

Но, сколько ни смотри, выполнять задание надо. Выбрал старшина минуточку, когда гитлеровцы не пускали осветительных ракет, и тихонько спустился к реке с крутого берега. Тут уже, не раздумывая, скользнул в воду. Хотя глубина была в реке и не океанская, старшине показалось, что на дно он опускался очень долго… Оставаться на такой глубине больше секунды ему не хотелось, и он, оттолкнувшись от грунта ногами, работая кое-как руками, выплыл у самого берега. Его немного отнесло по течению. Тут под руку ему попались плети корней, свисавших до самой воды. Он ухватился за эти гибкие корни так крепко, что уж никакая сила, казалось, не способна была оторвать от них. Но вдруг он услышал почти над головой шепот одного из сопровождавших его солдат:

— Вот это да… Нырнул и пропал… Что значит — матрос!

— А что же ты хотел? — прошептал второй. — Для него это, как для рыбы, родная стихия. Он теперь вынырнет где-нибудь на середине, схватит воздуху и опять под воду… Попробуй, заметь такого… Командование знало, кому это дело поручить!

От таких слов старшину в жар бросило, хотя он по шею сидел в воде. Выходило, что он совершает преступление, обманывает и командование, и солдат-однополчан. Нашлись бы ведь в полку и нематросы — хорошие пловцы.

«Хоть пешком по дну, а иди, старшина… — сказал он себе и добавил: — Нет такой реки, на которой матрос не найдет чего-нибудь плавучего…»

Старшина разжал пальцы и выпустил корень.

Только на этот раз он не пошел сразу на дно, удержался на воде две-три минуты. За это время течение отнесло его на десяток метров вниз. И вот в тот самый момент, когда положительная плавучесть угрожала перейти в отрицательную, что-то легонько стукнуло старшину по затылку. Он быстро обернулся и чуть не вскрикнул от радости: судьба послала ему отличное сосновое бревно…

Заполучив такое подручное средство, старшина сразу пришел в норму. Он оттолкнул бревно от берега, уцепился за него левой рукой, а правой стал загребать в сторону противника. И, странное дело, плыл он, почти не опираясь на бревно. А когда гитлеровцы пускали ракеты, спокойно нырял или, пряча голову за бревно, высматривал, где ему лучше высадиться.

Гитлеровцы заметили бревно и на всякий случай дали по нему несколько очередей, но старшина остался цел и невредим.

Мичман не рассказывал нам, как ему удалось «уговорить» вражеского наблюдателя отправиться вместе с ним на нашу сторону. Кажется, самым убедительным доводом послужил вид старшины, кусок тельняшки у ворота и добротный матросский нож.

Гитлеровец «согласился» тихо, по-пластунски, доползти со старшиной до берега, но, когда разведчик предложил ему лезть в воду и плыть, он замычал и категорически замотал головой: «Не умею, дескать, плавать». На это старшина ему ответил:

— Я и сам не чемпион еще…

Тот ничего не понял, и тогда старшина по-немецки сказал ему приблизительно следующее:

— Очень сожалею, герр, но мне придется пригласить кого-нибудь другого…

Вот это фашист понял, хорошо понял, так хорошо, что немедленно начал стаскивать свои сапоги с подковами. Пока старшина искал бревно, он уже сам полез в воду. И знай фашист, что старшина действительно еще не чемпион по плаванию, он мог бы от него уйти. Но он и не подозревал этого, стоял и, дрожа всем телом, ждал «руссиш матрозен»…

Бревна на месте не оказалось. Наверно, его отнесло течением. Другого выхода у старшины не было, и он принял отчаянное решение — плыть без подручных средств рядом с пленным.

А чтобы «язык» не утонул, старшина связал его сапоги за ушки и опрокинул их в воду так» что получилось два поплавка. Он предложил гитлеровцу воспользоваться этим плавучим средством, но тот отказался: он отлично держался на воде. А старшина, под благовидным предлогом не выпустить «языка», ухватился за него одной рукой — да так и плыл до самого берега.

Когда их обоих вытащили на берег, старшина приказал солдатам вести «языка» прямо к генералу, а сам углубился в лес. Не мог же человек идти к генералу, если в желудке у него было не меньше ведра воды, когда его мутило при каждом движении.

Вот, товарищи, какую историю рассказал нам мичман во вступительной лекции. Только вы не думайте, что мы сразу же после нее перестали быть «топорами» и попрыгали за борт. Это пришло потом, месяца через два…

НАШЕГО ПОЛКУ ПРИБЫЛО

Я собираюсь рассказать вам интересную историю из жизни рыболовов-любителей. Но сначала разрешите мне сделать небольшое предисловие — сказать несколько слов о семейных недоразумениях, возникающих на почве этого замечательного спорта.

Честное слово, не будь этих самых семейных недоразумений, нашего полку намного прибыло бы. И я очень прошу всех любителей, особенно тех, у кого в семье не очень-то доброжелательно относятся к удочкам и прочим снастям, кому упорно не выделяют угла или ящика для их хранения, кому категорически отказывают, когда он просит дать ему для блесен и крючков простую железную коробку из-под зубного порошка, прочесть этот рассказ в семейном кругу вслух. Скорее всего, это не принесет никакой пользы, а про меня даже скажут: «Смотрите, человек как будто солидный, писатель, а тоже…» Но все-таки попробуйте… Однако должен сказать молодым, начинающим рыболовам: не огорчайтесь, не теряйте надежды. Жены, в конце концов, смирятся, и уже через каких-нибудь десять-пятнадцать лет у вас будет и свой ящик, и свой угол за шкафом, где в полной безопасности будут стоять ваши летние и зимние удочки. Это я знаю по личному опыту. Вот теперь, на двадцатом году супружеской жизни, я совершенно самостоятелен в этом деле. И ящик у меня есть, и угол за шкафом… Даже сейчас вот, когда я пишу этот рассказ, рядом с машинкой лежат две зимние удочки для блеснения и одна для мормышки, потому что хороший рыболов еще летом готовится к зиме.

Кроме того, уже два раза заходила Алена Петровна и…

Впрочем, поскольку рассказ будет как раз об Алене Петровне, я не скажу, зачем она приходила. Потом узнаете.

Для ясности рассказ мне придется начать издалека, с довоенных лет, с той поры, как Алена Петровна вышла замуж за моего товарища и соседа по квартире Федора Ивановича Кулькова. Сватая Алену за Федю, мы никак не подозревали, что не больше чем через полгода Федя вынужден будет держать все свои снасти у меня или у других своих приятелей.

Поначалу она только подтрунивала над мужем:

— И чего старался человек! Не понимаю. Неужели у нас нечем кота кормить, кроме как твоими пескариками?

Затем стали поступать более резкие заявления:

— Принес? Ну и чисть сам! Я к твоим малькам и не прикоснусь. Когда ты, наконец, станешь серьезным человеком? Увидят тебя с удочками твои ученики, как они потом будут к тебе относиться? Какой у тебя после этого будет авторитет? Не возражай! Я знаю, что говорю! И если ты сам не дорожишь своим авторитетом, я за него постою!

И постояла. Все снасти, прекрасные снасти, были беспощадно преданы огню.

Рикошетом и мне досталось. Я сам слышал, как Алена Петровна журила мою половину:

— Больно вы миндальничаете со своим. Учитесь у меня! Отучила я своего Федечку. Ни одной удочки в доме, ни одного слова о рыбалке…

После такого разговора и у нас поднимался и жарко дебатировался вопрос об авторитете, солидности и прочих вещах. Но я — не Федя, мои снасти остались при мне. Правда, на всякий случай я их несколько месяцев хранил у одного холостого приятеля…

Вы только не подумайте, что Алена Петровна не любила своего Федечку. Надо было видеть, как она встречала во время войны почтальона. Она места себе не находила, если от мужа неделю не было письма с фронта. Она из Москвы даже в самое трудное время не захотела уезжать, а когда получила известие, что Федя ранен и лежит в госпитале где-то в Сибири, так немедленно собралась и полетела к нему с дочкой. И прожила там до тех пор, пока он не поправился и снова не ушел на фронт.

А сам Федя, к великому нашему изумлению, наш тихоня Федя, про которого мы говорили, что у него характер более женственный, чем у жены, которого любой школьник мог уговорить не ставить ему двойки в табель, на фронте оказался самым что ни на есть боевым командиром. Сами посудите: ушел человек в ополчение рядовым, а вернулся майором при семи орденах. Полком командует!

А уж как им довольна была Алена Петровна! На радостях она даже со мной помирилась. Она тогда твердо была убеждена, что ее Федя, майор, солидный человек, и думать перестал о рыбалке. Ведь какой авторитет у человека!

И вдруг однажды, вернувшись домой, она застает такую картину: папа с дочкой играет… в удочки. Да, да. Играет в рыбалку. Сидят они оба на диване, у каждого в руке по прутику с леской и крючком из булавки. Сидят и ловят целлулоидных карпов.

Алена Петровна готова была взорваться, но нашла силы, сдержалась. У нее была надежда, что все это просто игра. Она даже пошутить пыталась:

— Ну как, клюет?

— Нет, Аленушка, плохо. Как в бочке, ловим. Битый час сидим и ни одной поклевки не видели. Нет жора. Но ты не огорчайся, милая. Завтра я собираюсь поехать в Хлебниково. Говорят, там хорошо плотва пошла.

Алена Петровна ахнула про себя и прислонилась к дверному косяку: она поняла, что муж не шутит.

На другой день Федор Иванович принес домой все, что положено иметь хорошему рыболову-любителю для зимней ловли.

— Ты, дорогуша, освободи мне один ящик в шкафу, — сказал он таким тоном, точно и не замечал, что супруга стоит уже одной ногой в обмороке.

Ничего не помогло на этот раз Алене Петровне. Никакие уговоры не оказывали действия. Федор Иванович только усмехался, слушая супругу, а она от этого теряла всякое самообладание.

Выслушал Федор Иванович ее страстную речь, обнял и усадил на диван.

— Вот теперь мне понятно, Аленушка, почему на войне на меня не производили никакого впечатления психические атаки. Закалка была… От тебя получил. Подожди, не сердись — это шутка. А насчет авторитета ты не бойся. Его теперь трудно подорвать…

Тут поняла Алена Петровна, что все ее старания пошли прахом. Все надо было начинать сначала. Она не согласилась, что Федин авторитет в полной безопасности. Однако в характере супруга произошли такие изменения, что теперь требовалась совершенно другая тактика.

Долге думала Алена Петровна, пока у нее не созрел подходящий план. Он был прост. Она решила как-нибудь отправиться следом за мужем на лед и там всенародно высмеять его, пристыдить. Конечно, она не собиралась шуметь, она только собиралась довести до сведения всех, что рядом с ними занимается пустяками майор, человек, командовавший на фронте полком…

И вот сидим мы как-то в морозный денек на Москве-реке, все наше внимание на поплавках сосредоточено, и не видим, какая опасность надвигается на нашего уважаемого Федора Ивановича.

Подошла к нам Алена Петровна совершенно незаметно, — следовательно, у нее были все преимущества для нападения. Но она не напала. Весь ее план, так хорошо продуманный в деталях, сразу же рухнул. Она не предусмотрела одного — состава аудитории: рядом с мужем-майором сидел его генерал, а чуть поодаль — два знакомых полковника и директор той школы, в которой Федор Иванович преподавал до войны литературу.

Для составления нового плана у Алены Петровны не было времени, ретироваться было поздно: Федор Иванович ее уже заметил — пришлось Алене Петровне изобразить на лице улыбку и сказать как ни в чем не бывало:

— Здравствуйте… Пришла посмотреть: может быть, вас тут медом кормят, что вы не сидите дома в такой мороз.

— Ну что ж, удачно день выбрала. Хорошо берет. Вот смотри, сколько поймал. — Федор Иванович раскрыл чемодан и показал улов.

— Подумайте, сколько на белом свете глупой рыбы водится… — натянуто засмеялась Алена Петровна.

— Ну нет, — пробасил генерал, — не говорите. Не такая уж она глупая. Про ее повадки целые тома написаны. Но день сегодня действительно удачный. Пожалуй, до вечера мы по полному чемодану наловим.

— Вы собираетесь ловить до самого вечера? В такой мороз?

— О, когда клюет, мороза не замечаешь, Алена Петровна! А вы хорошо сделали, что навестили нас: пойдете домой, захватите свеженькой рыбки, поджарите к нашему приходу. А мы по дороге зайдем в гастроном… Вы простите, что я сам напрашиваюсь к вам в гости…

— Что вы, что вы, Сергей Никифорович… Я буду очень рада.

Видно, снова подошла стая плотвы: у всех начало брать. Алена Петровна, очень смущенная оборотом дела, стояла и растерянно глядела по сторонам, словно проверяя, догадался ли кто, зачем она сюда пришла. Но все были заняты ловлей, и никто не обращал на нее внимания. А на самом деле и я, и Федор Иванович украдкой следили за ней.

Постепенно Алена Петровна успокоилась, и во взгляде у нее появилось какое-то снисходительное любопытство. А через полчаса я просто не узнавал своей соседки. Она переживала каждую поклевку.

Плотва брала так хорошо, что Федор Иванович ловил только на одну удочку — вторая лежала у соседней лунки.

— Что же ты эту не вытаскиваешь? Смотри, как пробка пляшет!.. — не выдержав, сказала Алена Петровна.

— С одной не управлюсь, Аленушка. А ты возьми и вытащи сама, — предложил Федор Иванович.

Алена Петровна замялась.

— Да, оборвется — ругать будешь…

— Тащи! Не оборвется!

Алена Петровна воровато оглянулась, не смотрит ли кто, наклонилась и взяла удочку… Мне кажется, что этот момент и следует считать поворотным во взглядах моей уважаемой соседки на рыбную ловлю.

Плотва попалась ей, как на грех, крупная. Алена Петровна засуетилась. Не зная, как перехватывать леску, она просто поднимала удочку над лункой. Ей пришлось привстать на носки, но рыба оставалась подо льдом.

— Федя, как ее вытащить? Помоги…

— Всякий вытаскивает по-своему. Я, например, вот так, — спокойно сказал Федор Иванович и показал, как надо выхватывать леску.

Алена Петровна взяла леску рукой и вытащила плотву в лунку. Вытащить рыбу на лед она побоялась, попыталась схватить ее рукой в воде и этим, конечно, помогла рыбе сойти.

— Вот видишь, видишь? Что теперь делать?

— Да что же теперь делать… Надевай мотыли — и лови другую.

— Что? Я буду надевать мотыля? Да я в жизни не прикоснусь к этой мерзости! — взвизгнула Алена Петровна.

Федор Иванович только плечами пожал и продолжал ловить.

Алена Петровна не знала, что ей делать. Несколько минут она стояла над лункой с леской в руке и гневно смотрела на мужа, точно он предложил ей взять в руки самую ядовитую змею. Потом она заметила, что на крючке остался кусочек мотыля, подумала немного и опустила его в воду.

Почти немедленно поплавок задергался. Алена Петровна схватила удочку и быстро начала перебирать леску. Вытащив рыбу, она отошла подальше от лунки и там сняла плотву с крючка. Она смотрела на нее с таким восторгом, точно рыбешка была совершенно необыкновенным явлением природы. В глазах Алены Петровны уже мелькали азартные искорки.

— Федечка, умоляю тебя, надень червячка…

— Нет, Аленушка, хочешь рыбалить — надевай сама. Вот мотыль, он не кусается и не такой противный, как ты говоришь. Посмотри, ведь это просто живые рубины…

Бедная Алена! Я с удовольствием бы помог ей, если бы не знал, что Федор Иванович нарочно заставляет ее взять мотыли. И она сдалась…

— Нет, Федор Иванович, не придется нам сегодня попробовать свежей рыбки, — сказал через час генерал. — Но зато нашего полку прибыло!

С тех пор появилась на льду «Азартная Алена». Ее многие знают, относятся к ней с большим уважением: она оказалась удивительно талантливым рыболовом. Вы часто теперь можете услышать такой разговор:

— Ну, как там, на Истринском водохранилище?

— Плохо. Ничего нет. И кружки гонял, и на спиннинг пробовал — одного щуренка только и взял…

— И Алена Петровна не поймала?

— Ну, что ты! Алена Петровна не в счет. Она с полной корзиной. А одну такую крокодилицу подцепила, что боялась, уцелеет ли спиннинг… Она что зимой, что летом — всегда с добычей… Талант!

Простите, на этом я должен закончить свой рассказ. Сейчас приходила Алена Петровна и сказала, что моя супруга уже вышла из магазина напротив и идет домой. А у меня-то удочки на столе разложены…