Шипы и розы

В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ

Папаша Зоула был сыт по горло этим проклятым никчемным сидением у воды. Рыбам и людям на смех! Уж если не клюет плотва, молчат лещи, ельцы, бычки-подкаменщики, если и голавли не интересуются сладкими спелыми черешнями и лини пренебрегают крупным сочным мотылем, а сазанчики отворачиваются от ароматной манной каши и молодой картошки, — ну тогда только и остается убить время еще на то, чтобы попытаться подцепить угря. Следует заметить, что о жерехе папаша даже и думать не хотел, потому что этот постреленок ловится только на блесну, а с ней вылезать было еще рано. Ничего, пусть подрастут к осени… Покосившись на воду, он подумал об этих сорванцах во множественном числе, потому что в старице Влтавы в те дни лопало рыбью икру огромное множество жерехов.

Так, стало быть, гришки-угришки, как дразнил их папаша Зоула, когда был в хорошем настроении… Чаще же, по сходству со змеями, он называл их просто гады. «Гады тут, конечно, имеются, об этом и говорить нечего… — соображал он. — Каждый год мы их вытягивали тут более чем достаточно. Прошлой весной, например, придет человек к реке, насадит дождевого червя и через минуту — уже подцепил. Правда, иной раз гришка сам оказывался не намного больше того червя, но все-таки он попадался!.. Ловились — это их места! Сколько раз это было, прямо невероятно!

Хотя бы вот случай с редактором из Рокоски! Приехал в воскресенье в девять часов утра к реке с одной-единственной удочкой, так, проветриться. Солнце печет, как ненормальное «Я бы и к реке не пошел, — говорит мрачно (у него жена болела плевритом). — Так доктор прописал ей компрессы через каждые три часа менять. Ну, стало быть, три часа у меня свободных. Чем заняться? Жена сама говорит: «Поди, милый, посиди у воды». Ну, взял я удочку и вот…» Редактор насадил на крючок червя и яростно закинул леску в воду. Я себе думаю: где там на червя в такую жарищу! Ну, сидим, беседуем. А не прошло и четверти часа — вот ведь штука! — колокольчик! Через секунду — опять, и конец удилища закачался. Я ему: «Тяните, на крючке что-то есть». Редактор хватает удочку — и вот он уже тут: гришка, прекрасный гришка — и здоровый, гад, не какая-нибудь там мелкота… Вот ведь как: против всяких правил, в самый припек, среди бела дня. Стало быть, были они здесь. Не сомневаюсь, что и сейчас прячутся. Только как за них взяться?»

Папаша Зоула прикидывал и так и эдак, пока, наконец, не додумался вот до чего… Поздним вечером, вернее ночью, он взял электрический фонарик и жестянку и отправился в парк на Земецкой горе собирать выползков. Утром он опять был у воды и разбросал приваду. Вечером забросил в «подготовленную» воду две мощные донки с колокольчиками. На крючках крутились прекрасные выползки, товар экстра, как он хвалился. Поставил, закурил трубку и стал спокойненько ждать: ведь угорь обычно клюет, когда стемнеет. Но пошел девятый час, смеркалось, вдобавок на небе тучи — от них вода стала почти черной, духота, дождик собирается… То есть погода славная, как на заказ, а гришка не берет и не берет, хоть бы тебе что. За рекой в Голешовицах часы пробили девять. Рыболовы уже сматывают удочки и подтрунивают над папашей — не забудь, дескать, если останешься тут на ночевку, что ловить можно только до десяти, иначе того и гляди будешь объявлен браконьером. Кто-то пропел ему даже его собственную поговорку:

Папаша Зоула начал выходить из себя. Наконец смотался последний рыбачок, и Зоула остался на берегу один. Зло его брало: неужели вся его основательная подготовка впустую?

А время летело прямо сломя голову. Из-за реки доносился через пятнадцатиминутные интервалы бой часов, и каждый раз эти четверть часа оказывались непостижимо короткими. Нет, это невозможно, чтобы время мчалось так быстро! И Зоула ругнулся. Он смотрит на свои часы. Да, они показывают на несколько минут меньше, но большой разницы это все равно не составляет. Папаша яростно дымит, таращит глаза, чтобы не потерять в сумерках из виду кончики неподвижных удилищ и, так сказать, сам считает минуты, не доверяя часам.

Без четверти десять он вздохнул и плюнул. Проворчал с горьким упреком:

— Ничего, придете ко мне когда-нибудь в другой раз. Я тогда вас угощу, нахалы бессовестные.

И стал собираться. А в этом время на шоссе за ним уже наблюдал инспектор. Скрытый в темноте за стволом каштана, он только ждал боя часов, чтобы наброситься на папашу и отобрать у него удостоверение и удочки. Инспектор был уверен, что своего дождется и браконьер от него не уйдет, потому что разве хватит силы оторваться от воды в самое подходящее для клева время у человека, который решил во что бы то ни стало выудить угря? Пусть пойдет несколько минут одиннадцатого: если удочка еще будет в воде — тут всему конец! Инспектор подстерегал рыболова, как рысь…

Без десяти десять папаша Зоула вытащил первую донку. Физиономия у инспектора вытянулась от разочарования. Без пяти десять папаша пошел ко второй. Теперь инспектор уже не прячется, он сдается, так как нет сомнения, что рыбачок — честный охотник, спортсмен. Инспектору даже немножко стыдно. Он радушно направляется к Зоуле, а Зоула, как полагается, останавливается, словно по команде. Но внезапно вечернюю тишину прорезает колокольчик. Один раз, другой, третий — коротко, сильно. Черт возьми, кто-то злобно и крепко дергает леску!

— Клюет! Скорей! — завопил инспектор и, перескочив через низенькую загородку у шоссе, скатился по склону вниз и ринулся за сачком.

Папаша на него даже не взглянул, он согнулся над удочкой, подсек, как надо, и быстро стал сматывать леску. Катушка крутилась с трудом, в воде таилось что-то крупное, что никак не хотело оторваться ото дна.

— Вот бы сом! — выпалил инспектор, подбегая с сачком наготове.

Зоула молчит, знай крутит, сгибается в три погибели и так и сверлит сверкающими глазами темноту над водой. Наконец — бурный всплеск. Рыба заметалась из стороны в сторону, так что даже удилище заскрипело.

— Он! — прохрипел Зоула.

Молчаливую борьбу выдавали только плеск воды да громкое дыхание и ускоренный стук сердец.

— Сом? — шепотом спрашивает инспектор.

— Нет, гришка! А здоровый, гад!

— Крепко сидит?

— Крепко.

— Так тащите же! Скорей!

— Будете меня учить! — усмехнулся папаша Зоула и одним махом выбросил угря на берег.

И тютелька в тютельку в это самое время за рекой часы пробили десять.

Зоула оттянул добычу к самому склону под дорогой, наступил угрю на голову, а инспектор перерубил ему хребет. Они набросились на него, как два разбойника. И вот в эту-то минуту рыбацкого восторга на них упала с шоссе полоса света и раздался строгий официальный голос:

— Ну вот и дождались, граждане, не так ли? Будьте любезны, подойти сюда. Давайте познакомимся!

Сомнений не было: наверху стоял полицейский. Он принял их за браконьеров. Зоула обомлел. Но прежде чем он успел сообразить, что к чему, ответил инспектор:

— Мы-то дождались, а вот вы — нет! Жалко, не так ли?

Поднялся на шоссе, предъявил свое удостоверение и засвидетельствовал, что угорь засекся на удочке ровно без одной минуты десять.

— Знаете, я тоже на этого упрямого рыбачка точил зубы, да зря. Видимо, ему святой Петр покровительствует. Хотя он и сам вполне заслужил этого гада!

Оба подождали, пока рыболов собрал свои манатки и вскарабкался к ним наверх, тут они дружески поздравили его с уловом.

— М-мда… шикарно получилось! — смеялся папаша Зоула, рассказывая об этом на другой день рыболовам, усевшимся там же вокруг него, под Белой скалой. Окончив рассказ в этом товарищеском «клубе», он опять наживил донки на гада, и целая вереница рыбаков на берегу поступила так же, потому что папаша еще раз доказал им, что в рыбной ловле, как и во всяком другом начинании, необходимо проявить упорство, находчивость и приложить все усилия, если хочешь чего-нибудь добиться.

Перевод с чешского Н. Беляевой и Х. Херсонского.