Шипы в сердце. Том второй

Глава двадцать пятая: Барби

Память — жестокий фокусник, потому что умеет незаметно и непредсказуемо выдергивать из прошлого самые болезненные осколки.

Возвращаясь в дом, я все еще чувствую на языке привкус того рождественского утра из моего детства — привкус лжи, страха и еще чего-то, тогда еще совершенно непонятного. Позже я узнаю, что вот так ощущается разочарование.

Вадим ничего не спрашивает и не лезет мне в душу, и за это молчаливое, деликатное понимание я бесконечно ему благодарна.

За окнами продолжает валить снег, и мир за пределами этого здоровенного дома кажется далеким и нереальным. Мы заперты здесь, трое взрослых-детей и один настоящий ребенок, и нам предстоит как-то прожить этот вечер и весь следующий день, не поубивав друг друга.

Атмосферу разряжают пряники.

Вадим, нахмурившись, делает глазурь. Его дочь — командует. А наша троица — Я, Морковка и Зевс — просто стараемся не отсвечивать.

— Пап, ты неправильно смешиваешь, — говорит Стася, тыча пальцем в экран планшета. — Там написано, что нужно сначала взбить белки, а потом уже добавлять сахарную пудру. А ты все свалил в одну кучу!

— Я художник, я так вижу, — парирует Вадим, невозмутимо продолжая месить глазурь.

— Оно же все растечется, — хмурится она.

— Ну, скоро узнаем.

Мы разукрашиваем пряники, и по кухне плывет густой, пряный дух Рождества — смесь имбиря, корицы и мускатного ореха. Я изредка поглядываю, как Вадим, нахмурив брови, пытается нарисовать на пряничном человечке ровную улыбку, и как глазурь растекается, превращая улыбку в злодейский оскал. Стася, высунув от усердия кончик языка, выводит на звездочке какую-то математическую формулу. Мне доверяют мешок с зеленой глазурью — просто разукрасить пряничные елочки. И хоть в этом нет ничего принципиально сложного, я все-таки пару раз ловлю на себе неодобрительный детский взгляд. Кажется, если у меня стечет хотя бы капля — она с удовольствием выставит меня на фиг на мороз, как в той старой детской сказке про двенадцать месяцев. Поэтому стараюсь изо всех сил. Господи, да я Авдееву аналитические сводки не писала так старательно, как потею над каждым чертовой имбирной елкой!

Потом ужин. Мы сидим за огромным столом, и несмотря на то, что Вадим со Стасей все время что-то таскают друг у друга из тарелок, во всем этом ощущается небольшая медлительность — мы все немножко правильно устали, после прогулки и целой кучи новых эмоций.

Фильм идем смотреть в гостиную: Вадим зажигает камин, и мы все вместе устраиваемся на гигантском диване перед экраном (здоровенная плазма волшебным образом просто выезжает из стены). Стася включает «Полярный экспресс», и с первых же кадров со звуком волшебного звона колокольчика, я широченно лыблюсь — обожаю этот мультфильм. Наверное, дочь Вадима тоже очень его любит, потому что, судя по брошенному на меня хмурому взгляду, только это останавливает ее от того, чтобы срочно не включить что-то другое. Но она все равно берет свое — сворачивается калачиком у него под боком, поджимает ноги, дав ему укрыть себя пледом.

Я, подумав, сажусь в кресло на безопасном расстоянии, подкладываю себе под локоть маленькую декоративную подушку, чтобы удобнее держать Марика на руках. Запрещаю даже думать о том, что тоже хочу вот так же беззаботно прижиматься к авдеевскому боку, и чтобы он так же поправлял плед на моих плечах.

Ты же не маленькая девочка, Крис. Что за идиотские фантазии?

На середине фильма Стася засыпает. Просто выключается и начинает смешно посапывать. Он смотрит на нее, поправляет один из хвостиков, проводит пальцем по носу. Улыбается. Потом осторожно, чтобы не разбудить, подхватывает на руки и со словами «Отнесу ее в кровать», легко, как пушинку, несет наверх.

Через пять минут начинает ворочаться Марик — как часы, потому что ему как раз пора есть. Я иду на кухню под аккомпанемент цоканья по полу собачьих когтей, потому что Зевс — тоже сонный и еле ковыляющий кривыми лапами — идет с нами за компанию. Смотрю, как жадно моя ванильная ватрушечка присасывается к соске, как смешно двигаются бровки на его крошечном сосредоточенном личике, и растираю пальчики от избытка чувств, нежности и безграничной любви.

Боже, я не знаю, как вообще жила без него.

Из меня та еще «супер-мама», но я готова отдать ему даже свое сердце и всю жизнь, если понадобиться — без раздумий и колебаний.

Уже почти одиннадцать и, хоть ничего такого мы не делали, я все равно чувствую себя как человек, в одиночку разгрузивший вагон угля. Поднимаюсь наверх, качая на руках задремавшего Марка. В коридоре горит только тусклый ночник, и тени кажутся густыми и живыми. Я как раз у двери в комнату Вадима, временно ставшей моей, когда открывается дверь напротив.

Мы с Авдеевым сталкиваемся в узком, полутемном коридоре. Здесь достаточно места — можно проехать на серьезном внедорожнике, но почему-то мы так близко, что я снова едва не ударяюсь носом в его грудь. Кажется, у него там точно спрятан особенный магнит, работающий исключительно на моих волнах.

Но все-таки успеваю отшатнуться до того, как между нами случится физический контакт.

Возможно, это снова зло шутит мое слишком богатое воображение, но на мгновение мне кажется, что Вадим слишком резко, как будто чего-то опасается, сует руки в карманы домашних штанов. Стараюсь на этом не зацикливаться, но тогда остается еще один раздражитель — ненавязчивый запах геля для душа, и влажные завитки волос, падающие на его лоб.

А еще синие глаза в полумраке кажутся почти черными, и я чувствую себя Алисой, которая проваливается вверх — вниз тормашками, и абсолютно не хочет сопротивляться.

Тишина между нами натягивается до предела.

Я слышу, как бьется мое сердце. А у проклятого Авдеева даже дыхание не сбивается.

— Спит? — Кивает на Марка.

Простой вопрос, простой приглушенный голос, но в этом — чеееееерт! — так много секса, что мне приходится сделать глубокий, слишком очевидно нервный вдох, прежде чем ответить короткое:

— Да.

— Спокойной ночи, Кристина, — сдержано улыбается.

— Спокойной… ночи, — заикаюсь в ответ я, и быстро прячусь в комнате, кажется, слишком сильно хлопнув дверью.

Но сон так толком и не приходит.

Я лежу в его кровати, на его территории, и чувствую себя самозванкой, пробравшейся в святилище. Гладкие и прохладные простыни пахнут им. Не его парфюмом, а им самим я даже не могу толком сказать, что это за запах, но в ответ на него пальцы у меня на ногах начинают поджиматься, а в голову почему-то то и дело лезут слова моего гинеколога: «Сексом заниматься уже можно…». И можно было еще несколько недель назад.

Я переворачиваюсь на другой бок и пытаюсь думать о Марке, спящем в нескольких шагах от меня в своей умной колыбели. О том, как смешно он морщил нос, когда Стася пыталась дать понюхать ему пряник. О том, как хрустел снег под ногами, когда мы гуляли. О том, что щенка булли я себе все-таки тоже хочу, потому что мне тоже очень нужно такое же сопение на постоянное основе. Но все мои мысли, как бы я ни старалась направить их в безопасное русло, неизбежно возвращаются к Авдееву.

К тому, что он слишком рядом. За стеной, в соседней комнате.

И сейчас это почему-то ощущается гораздо ближе, чем когда он спал на диване в моей квартире. Там между нами были правила и война. А здесь… все границы как будто размыты. Я сплю в его постели, я хожу по его дому, я дышу его воздухом.

Еще раз переворачиваюсь, долго ползаю по огромной кровати, пытаясь найти какое-то идеальное место или позу, или что угодно, лишь бы не думать о том, что случилось в моей гостиной несколько недель назад.

Но чем больше отмахиваюсь от тех воспоминаний — тем настырнее они лезут в голову.

Его руки в моих волосах.

Хриплый шепот.

Твердый, требующий член, упирающийся мне в живот.

Господи, кто бы еще шутил на тему недотраха, Крис!

Я снова и снова прокручиваю этот момент в голове… и тело, предательски живое, отзывается на воспоминания тугой, сладкой болью внизу живота. Сжимаю колени, зарываюсь лицом в подушку, которая пахнет им, и почти скулю от бессилия.

Хочу его.

Боженька, а можно, а? ну хоть разочек? Можно без прелюдии даже, просто потрахаться, чтобы… меня просто отпустило и все? Это же… ну гормоны, да? Я читала об этом в умных статьях.

Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, чтобы точно — вот сейчас абсолютно точно! — уснуть, но вместо этого начинаю воображать, что через минуту Мое Гребаное Величество просто зайдет в комнату и выебет меня по какому-то своему первобытному праву. А если вдруг не зайдет, то я сама встану и пойду к нему.

Мысли, как ядовитые змеи, заползают в голову. А что, если и правда…?

Что, если просто открыть дверь в его комнату? Что он сделает? Оттолкнет? Или…

Как будто услышав мои сумасшедшие мысли, тишину разрывает тонкий, требовательный плач.

Марк.

Подрываюсь с кровати так, будто сработала пожарная тревога. Плач сына — как ледяной душ. Цепляюсь за него как за спасительный круг, потому что хотя бы на кое-то время он вырвет меня из плена фантазий для взрослых девочек.

В комнате горит только тусклый ночник, я подхожу к кроватке, наклоняюсь над сыном.

— Что, выспался уже, Морковь Вадимович? — Прижимаю его к плечу, поглаживаю по теплой спинке. Рефлекторно вспоминаю, что ему есть через полчаса.

Дверь в спальню бесшумно открывается.

Вадим стоит на пороге — сонный, с растрепанными волосами. Без футболки.

Я стараюсь думать не о том, как он выглядит топлес и как мне хочется его поцарапать с чувством глубокого собственничества, а о том, что пока я тут не знала, как утопить разбушевавшееся либидо, он, судя виду, совершенно спокойно спал.

Вот же… мудак.

Лунный свет через панорамные окна падает на широкие плечи, выхватывая из темноты рельеф мышц на плечах, груди и животе. Взгляд прицельно на Марика, потом — на меня.

Мы молчим.

Просто смотрим друг на друга.

Секунду. Две. Целую вечность.

Кровь гулко бьется в моих ушах.

— Прости, — чуть-чуть охрипший после сна голос щекочет там, где мне рефлекторно хочется сжать ноги. Возможно, именно это я и делаю. — Рефлекс.

Я резко отворачиваюсь, чувствуя, как краска заливает щеки.

Не могу на него смотреть. Потому что смотреть на него сейчас — значит, не дышать.

— Все в порядке, — стараюсь чтобы голос не дрожал. — Ему просто пора есть. И… подгузник нужно сменить.

Кладу Морковку на пеленальный столик, расстегиваю кнопки комбинезона, но пальцы как деревянные — не слушаются.

Вадим предлагает сделать смесь.

Я, не оборачиваясь, киваю, слышу его удаляющиеся шаги и только тогда позволяю себе капельку расслабиться.

Быстро меняю Марку подгузник, укутываю его в теплое одеяло. Он перестает плакать, смотрит на меня своими большими, серьезными, абсолютно, блин, авдеевскими глазами.

Вадим возвращается с бутылочкой минут через десять — уже в футболке. Я надеюсь, что от этого должно стать немного легче, но нифига, потому что все равно вижу крепкие, покрытые аккуратными темными волосами предплечья. И слишком бурно реагирую, кажется, даже на голые ступни.

Он протягивает бутылочку. Наши пальцы на секунду касаются. Я дергаюсь как от электрошокера и быстро отворачиваюсь.

Вадим почти сразу уходит.

Когда Марк засыпает, сытый и довольный, я осторожно укладываю его обратно в кроватку. Включаю видеоняню, беру маленький монитор и спускаюсь на кухню, чтобы попить воды. Хотя скорее просто чтобы хоть немного выветрить из легких авдеевское присутствие — в спальне его слишком много. Если бы была возможность отмотать назад — я бы ни за что не согласилась на такой обмен.

Останавливаюсь на пороге.

Похоже, не спится не мне одной, потому что спиной ко мне, на фоне огромного окна, стоит Вадим. Я старалась не шуметь, но его голова все равно слегка дергается на звук. Лица я не вижу — горит только пара точечных светильников.

Мозг подсказывает, что надо валить.

Сердце — что я хочу посмотреть на него еще минутку.

Что подсказывает либидо, не умещается ни в одни известные мне рамки возрастного ценза.

А по факту, пока меня шатает от одного к другому, бежать уже некуда, потому что Вадим оборачивается.

Пространство между нами съеживается, превращается в узкую, наэлектризованную полоску воздуха. И эта чертова полоска вибрирует, гудит.

Притягивает.

Трахаться можно, Крис.

Это же просто секс — у него давно не было, у меня — тоже.

Это. Совсем. Ничего. Не значит.

Авдеев смотрит — чуть-чуть склоняет голову набок.

Хочет треснуть его по башке, чтобы отпустил свой долбаный контроль и показал хотя бы что-то живое. Хотя, с чего я решила, что после всего случившегося между нами — живое вообще существует? Потому что мы перестали друг на друга откровенно шипеть? Потому что он склеил мою дурацкую чашку? Или просто потому, что мне так хочется?

Я делаю пару шагов навстречу.

Между нами — огромный мраморный «остров» стола и такая густая тишина, что в ней тонет даже тихое потрескивание дров в камине из соседней гостиной.

Медленно, как будто иду по тонкому льду, обхожу этот проклятый остров, разделяющий нас как континент. Каждый шаг гулко отдается в ушах, смешиваясь с оглушительным грохотом собственного сердца.

Я иду к нему, как на эшафот, но добровольно.

Останавливаюсь только когда подхожу так близко, что могу сосчитать морщинки в уголках синих глаз. Так близко, что чувствую жар, исходящий от его кожи. Он не двигается. Просто смотрит на меня сверху вниз, держа руки расслабленными в карманах штанов. Он всегда их так держит. Рефлекторно? Это сигнал мне, чтобы даже не рассчитывала или попытка удержать себя в рамках наших новых… правил?

Мозг кричит: «Беги!». Но тело не слушается.

Я пришла сюда за водой. Но на самом деле я пришла сюда за ним.

— С Рождеством, — шепчу — и краснею, но не от стыда, а от похоти, которая разливается под кожей. — Прости, что я без подарка.

Делаю последний, самый маленький шажок.

Между нами только наэлектризованный воздух.

Авдеев… смотрит. Даже не шевелится.

А я чувствую себя круглой идиоткой, потому что с чего-то поверила, что ему вдруг захочется точно так же остро, как и мне.

Он не сделает шаг навстречу. Конечно, нет.

Глупая, сумасшедшая идея.

А ты, Крис, просто… полная круглая идиотка.

Отступаю, делаю шаг назад.

По хуй, даже если это будет выглядеть как бегство. Я хотя бы спасу остатки своего самоуважения.

Завтра вообще из комнаты не выйду!

Но развернуться не успеваю.

Он хватает меня за запястье. Резко. Безапелляционно.

Рывок — и я лечу вперед, впечатываясь всем телом в его твердую, горячую грудь.

Удар выбивает из легких весь воздух. Успеваю только ахнуть — а его вторая рука уже обвивает мою талию, прижимает к себе так сильно, что я не смогла бы пошевелиться даже если бы приложила к этому все долбаные усилия.

Но я не пытаюсь.

Не хочу.

Боже, просто не хочу…

Его рот накрывает мой.

И это… блин, ни черта не поцелуй.

Это — шторм.

Гребаное наказание, утверждение власти, укус голодного зверя.

Требовательные грубые губы не целуют — они кусают, пьют мои стоны. Язык властно, безжалостно вторгается в мой рот, я отвечаю с таким же бешенством. Кусаю его губы до привкуса крови, цепляюсь пальцами в широкие каменные плечи, пытаясь отыскать в этом урагане хотя бы малюсенькую точку опоры.

Мы как два голодных, измученных зверя, которые наконец-то добрались друг до друга.

Вадим отрывается от моих губ, оставляя за собой след из огня вниз по шее, до ключиц, хрипло шепча мое имя как проклятие:

— Крис… Блядь, Крис…

Стону, выгибаясь ему навстречу, подставляя под безжалостные зубы больше и больше голой кожи. Хочу, чтобы оставил на мне следы. Много-много следов и зверских отметин, чтобы завтра утром я проснулась и знала, что это было не сном.

Он подхватывает меня под бедра так, будто я ничего не вешу, одним движением сажает на холодную, гладкую поверхность кухонного острова. Мрамор обжигает кожу сквозь тонкую ткань пижамных шорт, и от этого контраста — его жар и холод камня — у меня окончательно сносит крышу.

Авдеев встает между моих бедер, и я тут же обвиваю его торс ногами, притягивая к себе, не давая ни единого шанса на отступление. Его руки срывают с меня футболку, отшвыривают куда-то в темноту. Он смотрит на мою обнаженную грудь, на соски, затвердевшие от холода и возбуждения, и в синих глазах вспыхивает… боже, я не знаю, что это, но хочу в этом утонуть.

Ты же трахнешь меня сейчас, Тай?

В голове мелькает мысль о том роскошном комплекте черного кружева, который лежит на дне моей сумки, и я мысленно смеюсь. Слава богу, я его не надела. Нам некогда. Нам отчаянно некогда.

— Только попробуй сейчас… — Выстанываю и ерзаю от нетерпения.

— Что сказал твой врач, Крис? — Пальцы уверенно накрывают мои колени, разводят медленно, но так широко, что тянет в паху. Так офигенно, что я готова попросить на хрен меня порвать.

Боже, совсем сдурела.

— Кристина, я вопрос задал…

— А? — Трясу головой, пытаясь понять, сообразить, что он такое спрашивает? Мозг, точнее то, что от него осталось, тонет в бушующем океане изголодавшихся по этому мужику гормонов.

— Ебать тебя можно, Барби? — Усмехается, за бедра подтягивая ближе к себе, так, что моя промежность впечатывается в его пах.

Там так много и твердо, что вместо ответа я запрокидываю голову и стону, выкручивая похотливые круги.

— Ты назвал меня Барби, Таааай…

В ответ пальцы зарываются мне в волосы, сжимают — не больно, но крепко, фиксируя мою голову в одном положении, смотрящей на него. На потемневшие голодные глаза в длинных ресницах, на приоткрытые губы, острющие скулы…

— Я тебя и пальцем не трону, пока не услышу ответ.

— Да, Тай. — Облизываю губы, улыбаясь. Наконец-то доходит, что он спрашивает. — Ебать меня можно было еще пару недель назад.

— С какими оговорками? — Он нависает совсем впритык, так, что кажется, совпадают даже наши голодные зверские улыбки.

— Мммм… — Зыркаю на него из-под ресниц. — Осторожненько… Вадим Александрович.

На секунду на его лице мелькает что-то похожее на легкое разочарование.

Я хрипло смеюсь, потому что сама ни хрена не хочу «осторожненько».

А потом он наклоняется, горячий, влажный рот накрывает мой сосок — и все…

Я громко стону. От шока и удовольствия, от того, как его язык обводит чувствительную плоть, как ее прихватывают и оттягивают зубы. Как потом он жадно его посасывает, пока ладонь накрывает второе полушарие и пальцы сжимают, сильнее и сильнее, заставляя мое тело задрожать от восторга.

Запускаю пальцы в темные, еще немного влажные волосы, сжимаю пряди, притягивая его еще ближе и ближе.

Выгибаюсь дугой на холодном камне, когда жадный рот тянется ко второму соску, обхватывает, сосет. Язык облизывает по кругу, и ощущается это… пошло и горячо.

Авдеевская рука скользит вниз, под резинку моих шорт.

Находит влажные, горячие складки между ног. Пальцы поглаживают — не слишком нежно, а именно так, как нужно: снизу вверх, собирают и размазывают влагу, которой так много, что даже шорты промокли насквозь. Я толкаюсь навстречу — очевидно выпрашивая. Он в ответ без долгих прелюдий толкает в меня сначала один палец, потом — второй, растягивая, толкая движения вверх, к пупку. Я вскрикиваю от кайфа, на этот раз — громче и в его рот, потому что Вадим снова целует меня, поглощая мой крик, смешивая его со своими хриплыми стонами.

Я перестаю ощущать связь с реальностью.

Окончательно. Официально.

Есть только он — его запах, вкус и сила.

В какой-то момент он подхватывает меня на руки, сдирает шорты, пока я тащу вверх его футболку. Моя тоже слетает в неизвестном направления — и я снова вздрагиваю от контакта с прохладным мрамором, на котором сижу теперь уже абсолютно голая. Хочется пошутить про «место женщины — на кухне», но не получается — мой рот снова занят авдеевским языком, и это ощущается абсолютно правильно.

Тянусь пальцами к резинке его штанов, на секунду замираю, но меня снова отрывает, когда в ответ на паузу Вадим выразительно толкается бедрами навстречу.

Ладонь ныряет под одежду, обхватывает член — твердый, горячий и подрагивающий.

— Ты же не пьешь таблетки? — слышу хриплое дыхание в свои губы.

— Неа.

— Блять…

— Кончишь в меня, Авдеев, и я тебя убью, — издеваюсь, чувствуя, как по венам разливается адреналин

Он на мгновение замирает, отрывается от моих губ.

Скалится точно так кот — только большой и бешеный.

Котище мой… охуенный.

От моей наглости синие глаза вспыхивают. Жгут так сильно, как долбаный криптонит.

Он резко шлепает меня по заднице всей ладонью, и звук пощечины гулко разносится по тихой кухне. Я вскрикиваю, но это звук не боли, а сучьего восторга.

Дрочу ладонью его член.

Дурею, потому что наливается под пальцами все больше и больше.

От предвкушения болезненно тянет внизу живота.

Я знаю, что наши с ним «отношения» станут еще сложнее после этого секса, но… как же по хуй, боже.

Вадим сбрасывает мою руку, перехватывает член у основания, направляет в меня.

Секунду или две дразнит — трется головкой между складками, размазывает влагу.

От вида, как на покрытой венами коже появляются влажные тягучие следы моей смазки, вою и колочу пятками от нетерпения. В ответ Авдеев забрасывает мои ноги себе на бедра.

Толкается — коротко, бескомпромиссно.

Боль и удовольствие взрываются во мне сверхновой.

Вскрикиваю, царапая его спину, оставляя на ней длинные, глубокие борозды.

Он с шумом выпускает воздух через ноздри, замирает на мгновение, давая мне привыкнуть, а потом начинает двигаться. Быстрее и быстрее, вколачиваясь в меня как долбаный отбойный молоток. А я поддаюсь — так же яростно, натягивая себя с блядской откровенностью.

Это наше с ним выяснение отношений на языке тела.

Каждый его толчок — вопрос. Каждый мой стон — ответ.

Он берет, я — отдаюсь.

Он доминирует, я — капитулирую, но в итоге сдаемся мы оба.

Потому что в синих глазах над собой вижу то же самое, что чувствую сама — отчаяние, голод, боль и даже немного мучительной нежности, которой нет места на нашем с ним поле боя.

Ритм толчков становится все быстрее, глубже.

Сладкая волна подбирается к самому горлу.

Голова кружится от влажных звуков, которыми тело радостно приветствует член моего Грёбаного Величества.

Мы перекрещиваемся взглядами.

Мой — распахнутый, его — прищуренный, с огромными зрачками, расплывшимися почти до самого края радужки.

Он вдалбливает член еще пару раз — как-то по-особенному глубоко и офигенно, с оттяжкой.

Разбивает к чертям мои попытки растянуть удовольствие.

Стону, громко, забив вообще на все — я заслужила этот оргазм!

И Вадим растягивает его до последнего — член входит глубже, длиннее, как будто с каждым толчком загоняет в меня дозу эндорфинов и дофамина.

А потом резко выходит.

За мгновение до.

Толкает меня на спину, заставляя лечь на холодный мрамор.

Я ставлю пятки на столешницу, развожу колени ладонями, пока Авдеев гоняет член в кулаке — как-то по-особенному красиво и грязно одновременно.

Глухо стонет, кусая губу.

Кончает — длинными густыми струями мне на живот и на грудь.

Я лежу, тяжело дыша. Смотрю на него — как он нависает надо мной, огромный и горячий как вулкан, и разглядывает, как капли, щекочась, стекают по моей коже. Я хочу смахнуть их пальцами, облизать, но почему-то держусь.

Наверное, потому что послевкусие оргазма начинает перекрывать тишина.

Она слишком… тихая.

Я запрокидываю голову, смотрю на стоящий в стороне монитор видеоняни — Марик будет спать еще часа два. Беспокоится не о чем.

Вадим тем временем отрывает бумажное полотенце, смачивает его теплой водой. Не произнося ни слова, тщательно, почти нежно, меня вытирает. Пальцы едва касаются моей кожи, но от этих прикосновений в дрожь бросает сильнее, чем от оргазма.

Заканчивает, комкает полотенце и бросает в мусорное ведро.

Я спрыгиваю на пол, быстро — как комета — натягиваю шорты и футболку.

Пол под пятками комфортной теплой температуры, но сейчас для меня ощущается как невидимые лезвия, по которым ходила немая Русалочка.

— Крис… — слышу голос в спину, когда иду к двери.

Точнее, сбегаю.

— Расслабься, Авдеев, — улыбаюсь, затыкая рот своей внутренней истеричке. — Это просто секс без обязательств. Кольцо на палец я взамен не попрошу.

Бегу.

Вон из этой кухни.

Вон из этой опасной близости.

Наверх, в его чертову спальню — теперь я здесь точно сдохну.

Захлопываю за собой дверь и только тогда позволяю себе сползти на пол.

Сердце колотится, как сумасшедшее, а между ног все еще сладко тянет и пульсирует от него.

Это. Совсем. Ничего. Не значит, Крис.