Шипы в сердце. Том второй

Глава двадцать седьмая: Барби

Январская серость за окнами нашего магазинчика кажется густой и вязкой, как остывший кисель, но внутри «Двух из ларца» царит свой, отдельный мир — теплый и уютный, пахнущий глиной, деревом и свежей, только что завезенной партией наших собственных брендированных пакетов. Все как положено — из переработанной целлюлозы, с красивым черным логотипом без лишнего шума.

Вечером у нас почти нет посетителей — основной наплыв почему-то после обеда и до пяти, тогда же примерно и пустеют прилавки. Так что сейчас мы с Олей, устроившись за стойкой, подводим итоги дня, который, вопреки послепраздничному затишью, снова оказался на удивление бойким.

— Оль, ты видела отчет по онлайн-продажам за вчера? — спрашиваю я, лениво прокручивая цифры на экране ноутбука.

— Видела, — она, высунув кончик языка, старательно, до блеска, натирает очередную чашку. — Еще пара лет — и сможем купить себе по острову. Маленькому. Где-нибудь в Греции. И будем лепить там вазы из вулканического пепла.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — смеюсь. — Только давай сначала разберемся с новой партией глазури. Та, что пришла сегодня, какая-то… странная. Оттенок не тот вроде. Глянешь?

Мы погружаемся в обсуждение поставок, цветов и фактур, и я чувствую.

Это — мое. Мой маленький, гудящий от жизни мирок, который стал чем-то вроде спасательного круга от проблем в голове и в сердце, с которыми я тоже пытаюсь бороться, но и близко не такими темпами, как бы того хотелось.

Время близится к семи. Я достаю телефон, чтобы написать няне.

Я: Елена Павловна, я скоро выезжаю. Как Марк?

Ответ приходит почти мгновенно.

Елена Павловна: Как всегда — идеальный ребенок. Я его как раз покормила. Ждем маму купаться)

Я улыбаюсь. Купать Марика я люблю сама — это наш неизменный ритуал, вне зависимости от того, какие планы на день. Люблю смотреть, как он лежит в ванночке, сосредоточенно хмуря свои авдеевские брови, пока я поливаю его водой и рассказываю всякие выдуманные на ходу истории про улиток, воробьев и котиков.

Проверяю другие сообщения, нахожу чуть было не затерявшееся среди рабочих и спама, сообщение от Арика: «Просто хочу уточнить, все ли в силе на сегодня? Если что-то изменилось, не переживайте, я пойму».

Его сообщение, как и он сам — воплощение спокойствия и деликатности. Это чувствуется даже сквозь буквы и в наших коротких переписках, которые, тем не менее, уже стали частью моей ежедневной рутины. Ничего такого мы друг другу не пишем, но контакт держим. Правда, если быть совсем уж честной — в основном по инициативе Аркадия, хотя в последнее время я иногда ловлю себя на мысли, что мне хочется написать ему первой — не о чем-то конкретном, а просто так.

Мы должны были встретиться еще на прошлой неделе, как и договаривались еще до Рождества, но Марк в тот день раскапризничался не на шутку и я, не раздумывая, все отменила — написала Аркадию за час до встречи, извиняясь и чувствуя себя ужасно неловко. А он ответил так, будто ничего не произошло — все хорошо, ничего страшного, встретимся, когда настроение у моего сына наладится. Ни тени раздражения, ни капли давления.

Это, конечно, подкупило тогда и продолжает подкупать до сих пор, поэтому я сама назначила встречу пару дней назад. Просто подумала, что хочу куда-то сходить в компании красивого мужика.

Я: Никаких ЧП, все в силе. Буду в «Террасе» в 19.30, как и договорились)

Убираю телефон, чувствуя легкое, почти забытое волнение. Прячу ноут в сумку, прощаюсь с Олей и из уюта магазина переныриваю в пахнущий кожей салон «Роллс-Ройса».

Пока Виктор ведет машину сквозь вечерние пробки, разглядываю тягучие нитки неоновых огней, кусаю губу и еще раз заглядываю в телефон, прекрасно зная, чье сообщение жду.

Вадим уже неделю катается по Европе — я даже не очень понимаю, где именно он засыпает, а где — просыпается. Сам или с кем-то? Я стараюсь не задавать этот вопрос даже себе не говоря уже о том, чтобы спросить у него напрямую.

После Рождества в моей душе… то раздрай, то полный штиль.

Мое признание, конечно, ничего не изменило. Да я особо на это и не рассчитывала, и уж точно не излила душу в надежде на прощение. Просто тогда момент показался максимально идеальным для того, чтобы снять с души этот камень. Я — предательница и дура, но не подстилка. Мне хотелось, чтобы Авдеев зафиксировал это в своей голове, просто как факт, а не как повод падать на колени и просить прощения.

Никто из нас никому ничего в этом плане не должен.

Я была бы рада просто тому факту, что дальше мы сможем взаимодействовать уже без этого бэкграунда.

Мне стало легче.

Но между нами снова выросла стена. Другая — на этот раз не из ненависти и презрения, а из пустоты. Как будто вместе со взаимными обидами и упреками, смыло вообще все.

Теперь наше общение больше смахивает на фехтование. Он приезжает к сыну, и я, под любым предлогом, ухожу из дома — в магазин, в спортзал, просто посидеть в кафе. Не могу находиться с ним в одном пространстве. Мое тело помнит слишком много и слишком остро, чтобы присутствие Авдеева рядом давалось легко.

Мне больно быть рядом — вот так просто. Физически больно.

А он просто спокоен как удав. Раздражающе сдержан — смотрит на меня так, будто ничего не было. Иногда мне даже кажется, что я и правда сошла с ума и в ту ночь все, что случилось между нами на его кухне — случилось исключительно в моем богатом воображении. Но след укуса и пара маленьких синяков на бедрах, оставленных его слишком крепкой хваткой, удержали мою менталку на плаву. Я их, блин, даже сфоткала!

Вадим снова забирает Марка на выходные. Мы передаем друг другу сына, как эстафетную палочку, обмениваясь короткими, формальными фразами. «Как он спал?», «Не забудь сделать с ним развивающую гимнастику», «Я верну его в воскресенье в восемь».

И все. Ни одного лишнего слова. Ни одного лишнего взгляда.

Его чертовы холодность и отстраненность — как соль на открытую рану. Доводят до бешенства. Я снова и снова прокручиваю ту ночь в голове, пытаюсь найти хоть какой-то намек, малюсенькую зацепку, которая объяснила бы, что, черт возьми, происходит.

Я сказала, что это ничего не значило и просто секс, но, блин…

Я… защищалась. Боялась вдруг услышать, что-то такое же от него, поэтому действовала на опережение. Вадим ничего такого не сказал, но то, что сейчас происходит — это его способ донести, что он… просто потрахался, сбросил пар или… что вообще, господи?!

Машина останавливается у подъезда. Я поднимаюсь на свой этаж и прежде чем зайти, натягиваю на лицо улыбку. Жду несколько минут, прежде чем сердце перестанет отчаянно колотится. К сыну я всегда подхожу с покоем в душе. Насколько это вообще возможно.

Меня встречает Елена Павловна с Марком на руках. Теперь он уже абсолютно осознанно поворачивает голову на мой голос и реагирует целой трелью разных звуков — чаще смахивающих на чириканье маленьких каракалов. Я сразу забираю его на руки, втягиваю родной любимый до одури запах и расцеловываю.

К черту вообще все — у нас впереди полчаса ванных процедур. Пока купаю его, рассказываю, как дела в магазине, а он смотрит так сосредоточенно, как будто понимает и только великая несправедливость не дает ему добавить пару разгромных пунктов в мои планы по развитию магазинчика.

Потом — заворачиваю в одеяльце, несу в комнату и укладываю на кровать, чтобы он немножко повалялся голышом — у Марка Вадимовича это прямо самое любое время в сутках, когда можно пищать и хватать себя за пятки.

Телефон вибрирует входящим.

Авдеев: Буду через 10 минут.

Большой палец над полем для ответа начинает предательски дрожать. Сегодня пятница, мы не договаривались, что он заедет — я вообще не знала, вернулся ли он домой или продолжает гонять свой драгоценный джет из Парижа в Лондон, или куда он там нацелился на этот раз.

Сердце спотыкается, по венам растекается ледяная паника.

Он не должен был приезжать.

У нас не было никаких договоренностей.

Зачем? Что ему нужно?

Мозг, предатель, тут же подсовывает самый страшный вариант: он собирается поставить точку, сказать, что та ночь была ошибкой. Глупой, гормональной ошибкой, которая ничего не значила и не должна повториться. Это очень в духе того, как он любит вести переговоры — просто с наскока, зажать в угол, не оставить вариантов, кроме единственного — того, который устроит его одного.

Я с силой сжимаю телефон.

Делаю долгий выдох сквозь жатые трубочкой губы, и пишу короткое безразличное: «Ок».

Пусть даже не мечтает, что я тут сижу как на иголках и есть не могу без его подачек!

Поднимаюсь, чувствуя, что вопреки попыткам быть пофигисткой, решительность начинает парализовывать паника. Что я буду делать, если он и правда скажет… что жалеет? Что то «Барби» ничего не значило и абсолютно ничего не стоило — было просто брошенным рефлексом в память о том, что с сексом у нас никогда не было проблем.

Быстро одеваю Марка, спускаюсь с ним вниз, укладываю его в уютный кокон качелей. Сын смотрит на меня своими большими синими глазами, и я заставляю себя улыбнуться ему, спрятав за этой улыбкой весь бушующий внутри ураган.

Пока жду Авдеева, хожу по гостиной из угла в угол, как зверь в клетке, и мысленно репетирую. Я буду спокойной. Сдержанной. Вежливой. Надену свою лучшую маску — маску сучки, у которой все под контролем, есть своя жизнь, планы и дела. И ей абсолютно, категорически плевать на то, что какой-то там Авдеев думает о какой-то там ночи.

Когда слышу щелчок замка — замираю посреди комнаты, зачем-то дергаю вверх подбородок.

Он входит. В темно-сером костюме, как обычно идеально сидящем на его мощных плечах. Волосы падают на лоб, на лице — ни тени усталости после перелета. Чертов Авдеев как всегда выглядит так, будто только что сошел с обложки Forbes — собранный, непроницаемый, контролирующий даже воздух вокруг.

Этот мужик точно не стал бы трахать бывшую предательницу, разве что очередным договором. Например, о том, что я обязуюсь не разглашать наш спонтанный секс, который он — очевидно же! — считает ошибкой.

Возможно, я уже загоняюсь, но проклятый Авдеев не делает ровно ни-че-го, чтобы дать понять — ему та ночь тоже спать не дает.

У него точно никаких проблем со сном — вон какой свежий и цветущий, чтоб ему провалиться!

— Привет. — Его спокойный и ровный голос режет тишину и укладывает в могилу остатки моего здравого смысла.

— Привет, — отвечаю я.

Даю себе десять из десяти за абсолютно спокойный, даже немного безразличный голос.

Первым делом, Вадим, конечно, идет к сыну. Что-то тихо ему говорит, и Марк в ответ издает радостный, булькающий звук. Вадим улыбается — той самой, редкой, настоящей улыбкой, которая предназначена только его детям. И никогда — мне.

Мне нужно просто уйти. Принять два факта — он приехал к сыну и, кажется, не собирается давать никакие «официальные комментарии» по поводу нашего секса — и подняться наверх. Нужно собираться на свидание с Ариком, даже если часть меня уже изо всех сил ищет вежливую отговорку. Но я продолжаю наблюдать за тем, как мое Грёбаное Величество играет с наследником, и как они оба гармоничны в этот момент, и мои ноги наливаются свинцом, перестают подчиняться законам физики, намертво прилипая к полу.

Поэтому, когда Вадим, наконец, поворачивается ко мне, секунду или две по инерции продолжаю пялиться на него влюбленными овечьими глазами. А он в ответ смотрит серьезно и сосредоточенно.

— Нам нужно поговорить, Кристина, — произносят его идеальные губы, пока я представляю этот рот между ног. — О том, что случилось.

Блять. Вот оно.

Момент истины.

Казнь.

Сейчас он скажет: «Это ничего не значило, не воображай ничего такого, маленькая грязная Таранова»

Я просто, блин, сдохну, если он произнесет вердикт вслух, даже если морально давно к этому готова. Пусть «казнь» случится только в моем воображении. Но черта с два я дам ему произнести смертельное для моего сердца заклинание.

— О, боже, Вадим, прости, — действую на опережение, бросая преувеличенно панический взгляд на часы. — Совсем забыла про время. Давай поговорим потом, хорошо? Я сейчас уже и так сильно опаздываю.

Он смотрит на меня долго и изучающе, как будто пытается заглянуть под маску. Но я держусь. — не даю ни единого повода думать, что моя спешка — она специально для него.

— Хорошо, — говорит он наконец. Медленно. Спокойно, блять! — Как скажешь.

Даже не пробует узнать, куда же это я могла намылиться в пятницу вечером.

Не пытается остановить. Бесит до зубного скрежета.

Поэтому, чтобы не ляпнуть ничего разоблачительного, быстро поднимаюсь к себе.

Захлопываю дверь, тяжело дыша, прислоняюсь к ней спиной. Получилось. Я отсрочила приговор.

И… что дальше?

Подхожу к гардеробной. Меня трясет от ярости, но еще больше — от бессилия и унижения.

Он даже не поинтересовался, куда я иду!

А зачем, если ему плевать, если я просто «мать наследника» — священная корова. Которую он по ошибке трахнул, а теперь жалеет об этом и оттирает член с мылом, наверное, раз сто на дню.

Не знаешь, как закрыть гештальт, Авдеев?!

А я что — должна сидеть и покорно ждать, пока ты вынесешь вердикт?

Да пошел ты к черту!

На встречу с Аркадием я собиралась надеть что-то простое удобное — брюки, свитер, в таком стиле. Точно ничего, что могло бы быть истолковано как приглашение к действию. Но сейчас это кажется абсолютной глупостью.

Какого, блин…?!

Я молодая, красивая и чертовски свободная женщина!

Но, конечно, главная причина моего демарша «Даешь секс вагине!» сидит внизу.

Хочу чтобы он, увидев меня, подавился своим хваленым спокойствием.

Мой взгляд падает на тонкое струящееся платье в пол из шелка цвета ночного неба — с открытой спиной и глубоким, почти неприличным вырезом вдоль по ноге. Я купила его в тот свой первый день свободы и ни разу не надела. Оно ждало своего часа.

И этот час настал.

Я срываю с себя домашнюю одежду, подумав секунду, тянусь за комплектом красивого белья. Но беру только трусики — к черту бюстгальтер, он только испортит вид под такой тонкой тканью. Ныряю в платье и шелк холодной, ласковой змеей скользит по коже. Добавляю необходимые для завершения образа штрихи — высокие каблуки, собранные наверх волосы, чтобы открывали шею и ключицы. Немного макияжа — я и так офигенно выгляжу.

Из зеркала на меня смотрит уже не испуганная брошенка, собирающаяся отлично поохотится хищница.

Пальто намеренно бросаю на руку, чтобы оно не скрывало платье.

И спускаюсь вниз.

Вадим сидит на полу, спиной ко мне. Марк лежит рядом с ним на мягком коврике — слышу, как Авдеев что-то тихо ему говорит, а сын в ответ как будто даже осознанно агукает.

Кажется, я могу спокойно выйти — а он меня даже не заметит.

На долю секунды проскальзывает такая трусливая мысль, но потом я вспоминаю, что твердо решила перестать быть жертвой обстоятельств, и обозначаю свое присутствие парой шагов, чуть сильнее необходимого постукивая каблуками.

Он оборачивается. Не сразу. Медленно.

Синий взгляд скользит по мне снизу вверх — оценивающе. Задерживается на моем бедре в вырезе платья, на груди по тканью. Желваки на покрытых темной щетиной скулах, напрягаются.

— Прекрасно выглядишь, Кристина. — Его голос по-прежнему убийственно спокойный.

Хочется просто уже послать его на хуй — вот так, без купюр.

Я ждала чего угодно — злости, ревности, вопроса: «Куда ты так вырядилась?».

А вместо этого получила вежливый комплимент. Таким же тоном он мог бы похвалить тумбочку за то, что она красиво стоит и не шевелится.

Чтобы не выдать раздражение, опускаю демонстративный взгляд на часы.

— Спасибо. Елена Павловна будет до десяти, так что если хочешь — можешь остаться с Марком.

Как будто, блин, ему нужно мое разрешение, чтобы проводить с сыном столько времени, сколько он захочет, когда и где ему приспичит.

— С кем ты встречаешься? — Он встает, перекладывает Марика в качельку и, еще раз окинув меня пристальным взглядом, скрещивает руки на груди.

Ждешь, что я отчитаюсь?

— У меня деловая встреча, — произношу ровно тем тоном, который нельзя прочитать кроме как: «Не твое сраное дело».

В какой момент в моей голове рождается план об этой самоубийсвтенной выходке — сама не понимаю. Просто подхожу к нему еще ближе, почти впритык, так что чувствую жар тела даже через одежду.

Глядя прямо ему в глаза — хоть это чертовски сложно! — запускаю руку под платье, цепляю пальцами резинку кружева и стаскиваю по ногам.

Медленно и демонстративно.

Чтобы видел. И понял. И больше не задавал свои долбаные вопросы с таким видом, как будто свидание — это что-то невозможное для таких, как я.

— Очень… очень… — вкладываю скомканное черное кружево ему в ладонь, — деловая встреча. И важные переговоры.

Вадим смотрит сначала на мой «подарочек», потом — снова на меня.

В синих глазах за секунду раскрывается портал в ад.

Кажется, он меня сейчас просто придушит и все — так это ощущается, хотя он даже пальцем в мою сторону не дергает.

Но трусики сует в карман брюк, возможно — или мне просто хочется так думать? — чуть более резко, чем обычно.

— Переговоры… о чем? — В авдеевском голосе наконец-то появляется металл.

— О важном, — мурлычу я, чувствуя, как по венам разливается ядовитый азарт. — Собираюсь договориться о парочке оргазмов. А то знаешь, есть тут один… как собака на сене. И сам не ебёт, и другим не дает.

— С кем. Ты. Встречаешься? — чеканит Вадим.

Вот теперь я почти уверена, что он едва сдерживается, чтобы не схватить меня и не вытрясти признание, если я и дальше буду уходить от прямого ответа.

— Не переживай, — улыбаюсь как сука, получив в конце концов, хоть каплю эмоций от этого камня, — я помню наш договор. Твоя драгоценная репутация не пострадает. Кандидат очень достойный. Холостой, молодой и очень симпатичный архитектор без вредных привычек и финансовых проблем.

Расправляю платье, чтобы не было ни одной складки. Чтобы он заодно увидел, что на мне нет не только трусов. Что на мне кроме этой тонкой тряпки и шиммера на коже, больше вообще ни черта нет.

— Но ты, конечно, обязательно перепроверь, а то вдруг… ну, знаешь… я просто придумываю — я же совсем не похожа на женщину, которую можно пригласить на свидание, а потом трахнуть как королеву. Вы же именно так и думаете, да, Вадим Александрович?

Он щурится еще всего лишь раз — на секунду или чуть больше.

— Хорошо провести время, Кристина. — Улыбается — спокойно, почти по-деловому.

Не знаю, что в этот момент отражается на моем лице, но поскорее отворачиваюсь, чтобы Авдеев не увидел даже намека на разочарование.

Да пошел ты, ясно?!

Просто… иди на хуй!

Быстро иду до двери, радуясь хотя бы тому факту, что мои танцы у шеста оставили после себя не только парочку проблем с головой, но и навык безупречной ходьбы на каблуках в любое время и в любом настроении.

Только в лифте позволяю себе выдохнуть.

Вся моя бравада осыпается как пепел. И ноги становятся ватными, так, что приходится опереться плечом на стенку кабинки, чтобы удержаться в вертикальном положении. На секунду даже возникает крамольная мысль все отменить — написать Арику что-то вежливое, но достаточно прямолинейное, чтобы он больше не писал дуре, которая просто морочит ему голову. Даже расстегиваю клатч, чтобы достать телефон, но… передумываю.

Мне нужно это свидание.

Просто чтобы вспомнить, что я, блять, Кристина Таранова, и я могу иметь буквально любого мужика, какого только захочу!