Шипы в сердце. Том второй

Глава восьмая: Барби

Я сижу в кожаном кресле его чертового джета, и этот запах — кожа, металл и… Авдеев — душит, как удавка.

Слишком хорошо я помню этот самолет: на нем Авдеев катал меня в Нью-Йорк, а потом — в Калифорнию. Шутил, что я слишком маленькая, чтобы вручать мне штурвал. Укрывал пледом, пока я спала. Работал. Странно, но я не могу вспомнить ни одного дня, когда бы он не отвлекался на звонки или работу. Но меня это почему-то не задевало.

Теперь я в этой роскошной стальной «птице» одна, с маленькой сумкой на коленях, в которой звенят тарелки с блошиного рынка в Осло — пара керамических мисок с дурацкими цветочками, заварник для кофе, масленка… Я зачем-то взяла все это, как будто дешевые побрякушки могут спасти меня от его мира. Остальной багаж — чемодан с одеждой и всяким барахлом — в отсеке, но большую часть я оставила в Осло. Алёна сказала, что сама все организует по приказу Вадима Александровича, и я даже не стала спорить. Если честно, для меня этот вопрос не стоил не то, что нервов — а даже дырки от бублика. Я вообще хотела лететь обычным рейсом, как простой смертный, но она, с ее голосом, как из холодильника, отрезала: «Вадим Александрович распорядился».

Конечно, он распорядился. Он всегда распоряжается.

Я смотрю в иллюминатор, где облака рвутся, как мои нервы, и думаю о Лори и Шутове. Перед отъездом они были в моей квартире, пока я пихала вещи в чемодан, стараясь не смотреть на пустые полки в гардеробной, куда я так и не успела положить маленькие вещички для моего сына. Лори обняла меня так, будто я уезжаю на казнь, сказала, что все будет нормально — достаточно твердо и уверенно. Спокойнее от ее слов все равно не стало. Шутов не успокаивал, просто сказал, что, если «… Авдеев зажмет в угол — посылай его на хер и вали к нам, мы выгребем». И… я чуть не разревелась. Они даже не знают, что подписанный мною договор — это не бумага, а ошейник. Но я держу эти слова в голове, как спасательный круг.

Возвращаться и становиться «Еленой Троянской» я, конечно, не собираюсь.

Я их слишком люблю.

Самолет садится мягко, как будто Вадим заплатил даже за это.

Алена ждет меня у выхода, в идеальном сером костюме и с планшетом. Личный Авдеевский андроид — никогда не ест, не спит, не устает. Рядом — мужчина, лет сорока, в черном костюме, с лицом похожим на кусок грубо отесанного гранита. Водитель, очевидно. Машина за ним — белоснежный Rolls-Royce Cullinan, блестящий, как туфли Авдеева в нашу последнюю встречу.

Вадим не мелочится.

— Кристина Сергеевна, — Алёна кивает на своего спутника. — Это Виктор, ваш водитель. Вадим Александрович распорядился.

— Моего личного надзирателя зовут Виктор? — огрызаюсь, но голос срывается, и выходит жалко. Ненавижу себя за эти импульсы, но ничего не могу сделать. Мужик не виноват, он же просто наемный рабочий. — Класс. А специальный человек, который будет меня выгуливать — тоже будет? Что Вадим Александрович распорядился на этот счет?

Виктор даже не моргает, только кивает, как будто я воздух. Забирает мой чемодан, а я сжимаю сумку с мисками, ощущая эту маленькую бессмысленную поклажу последним куском свободы. Алёна идет впереди, ее каблуки цокают по асфальту, и я плетусь следом, чувствуя, как еще раз пинается мой сын. Или мне кажется?

Кладу руку на живот, и на секунду мне хочется сказать ему: «Потерпи, малыш, я что-нибудь придумаю». Но что я могу придумать против Его Грёбаного Величества?

Мы садимся в машину, и мне кажется, что даже долбаный «Роллс-Ройс» пахнет его контролем. Алёна сидит спереди, что-то печатает на планшете, а я смотрю в окно, где мой родной город мелькает, как чужой фильм. Море вдали, старые дома, жара — все красивое, но уже как будто совсем-совсем не мое. Я вспоминаю, как Шутов обнял меня перед отъездом, его дурацкую шутку про то, что «большие шкафы просто громче падают, но все равно — падают», и Лори, которая сунула мне в сумку коробку с моими любимыми трюфелями. Они обещали быть на связи, но я не планирую никого собой обременять.

Я даже не знаю, возможно, мне сегодня выдадут специальный телефон, чтобы Авдеев мог контролировать даже мои звонки. Это кажется ужасно абсурдным, но несколько недель назад я посмеялась бы и над всем, что уже происходит.

— Квартира в жилом комплексе «Приморский», — говорит Алёна, не отрываясь от планшета. — Все подготовлено по указаниям и пожеланиям Вадима Александровича. Будет приходящая домработница и повар. Дата и время первого визит в клинику — на столе в гостиной.

— О, Его Величество даже домработницу нанял? — пытаюсь язвить. — А туалетную бумагу он тоже лично одобрил?

Алёна не отвечает, только ее губы чуть дергаются, как будто она сдерживает вздох. Водитель старательно изображает глухонемого и ведет машину, как робот. Я смотрю на его руки на руле — большие, с аккуратным маникюром, но выразительными костяшками. Как будто он не просто водитель, а чертов телохранитель. Наверное, так и есть. Вадим не оставляет шансов.

Мы подъезжаем к жилому комплексу. Это огромная стеклянна башня, на которой не хватает разве что вывески с тремя значками долларовых знаков, чтобы точно никто не усомнился, как тут все дорого и эксклюзивно. Охрана у ворот, консьерж в холле, мраморные полы, зеркала — не дом, а целый дворец. Лифт бесшумно поднимает нас на последний этаж, Алёна открывает черную дверь пентхауса кодом, вручая мне карточку.

— Ваш ключ, Кристина Сергеевна.

А для меня этот пластик — просто как пропуск в тюрьму.

Квартира огромная, больше, чем его личная в Престиже — это ощущается буквально с порога. Много, очень много места, два этажа, панорамные окна с видом на море. Полы из темного дуба, белый кожаный диван, молочный мрамор — все стерильное, как операционная. Алёна коротко рассказывает:

— Гостиная, кухня с техникой «Миле», гостевая комната для персонала, если горничная будет необходима на весь день, главная спальня наверху, детская…

Я не слушаю. Какая разница, что есть в этой клетке, если это все равно — клетка? Если все это — не мое, а его.

Его деньги, его контроль. Его видение того, как должно быть.

Мне для счастья было достаточно моей маленькой квартирки с видом на реку.

Обращаю внимание на букет орхидей на столе, зачем-то пристально его изучаю. Наивно надеюсь найти там хотя бы записку? После той нашей встрече мы больше не пересекались даже на уровне телефонных звонков. Я просто стала еще одним пунктом в списке дел его идеальной помощницы.

Никакой записки, конечно же, нет. Да и букет выглядит скорее просто элементом украшения, а не знаком внимания. Осматриваю гостиную, бросаю взгляды на предметы декора, пытаясь понять, могут ли здесь быть камеры слежения и если могут — то где? Даже не знаю, зачем мне эта информация.

— Детская полностью оборудована, — продолжает Алёна, ведя меня по стеклянной лестнице на второй этаж. — Кроватка, пеленальный стол, все по стандартам безопасности.

Заглядываю в комнату. Серая, с голубыми звездами, кроватка, как трон, лаконичная мебель.

Красиво. Наверняка дорого. Жутко экологично, само собой. Мне ли жаловаться — это же для моего сына.

Но проблема в том, что я хотела сама покупать чертову кровать, столик, игрушки. Сама оборудовать его уголок. Не знаю как — откладывала до последнего, потому что боялась, не знала. А теперь… уже никогда не узнаю, потому что вот эта выхолощенная красота как из каталога, выглядит… идеально. А я сделал бы так же? Или криво, но с душой?

Алена смотрит на меня, как на экспонат, слегка скрывая удивление от того, что я так и не переступила порог. На секунду мне кажется, что на ее лице выразительно написано: «Неблагодарная дура», но вместо этого помощница Авдеева проводит меня дальше по коридору.

— Главная спальня, — толкает дверь, и я вижу кровать, как из журнала, люстру, гардеробную, забитую одеждой, которую я не выбирала. — Все подобрано в вашем размере и с учетом беременности.

— Конечно, — бормочу, — Вадим Александрович знает, что мне идет.

— Если захотите что-то переделать — пожалуйста, дайте мне знать. На карте безлимит, но лучше, если вопросы ремонта будут решаться через меня — я смогу подобрать вам временное жилье на период переделки.

Я просто пропускаю ее слова мимо ушей. Мне здесь даже ни до чего дотрагиваться не хочется, потому что — не мое, и совершенно бессмысленно даже пытаться сделать это своим. А еще я просто адски вымоталась снова — который раз за год? — вить новое гнездо. Видимо, не судьба.

Единственное, что мне нравится в этой спальне — она совмещена с детской красивой, идеально вписанной в интерьер аркой.

Алена в очередной раз никак не реагирует на мою реплику, показывает ванную — тоже совмещенную. Изящная ванна на ножках, тропический душ, мрамор, полотенца, зеленый уголок. Вся моя квартирка в Осло была примерно, как одно это пространство. Мне хочется поцарапать что-то — просто из внутреннего протеста против вылизанного порядка, может быть, разбить зеркало, но вместо этого вслед за Алёной спускаюсь на первый этаж.

По пути она подробнее рассказывает про первый визит в клинику, про водителя, который «всегда на связи», но я уже не слышу. Мой взгляд цепляется за террасу за панорамными окнами. Море. Закат. Оранжевое небо, цвет которого я почти забыла в Осло с его белыми ночами.

— Я закончила, — говорит Алёна, кивая на папку на столике. Выглядит она внушительной. Может, там еще один договор? Не знаю даже, о чем, но Авдеев бы наверняка придумал. — Если что-то нужно, звоните Виктору или мне.

— А Вадиму Александровичу? — срывается с языка, о чем я тут же жалею. Но — гулять так гулять. — Или Его Величество отвел для моих обращений час в неделю?

Алена смотрит на меня, как на ребенка — заслуженно, наверное — который спросил глупость, и уходит. Дверь за ней закрывается с мягким щелчком, и я, наконец, остаюсь одна. Оставляю свою сумку прямо на полу, потому что на белоснежный диван даже смотреть больно, не то, что дышать или, тем более, трогать.

Иду на террасу. В лицо сразу ударяет воздух с запахом соли и шум моря.

Забираюсь с ногами в удобное и просторное плетеное кресло, кладу руку на живот и шепчу:

— Мы справимся, малыш.

Но в груди предательски жжет: «Точно справишься, Крис?».

Я хочу верить, что Вадим не будет жестко давить.

Хочу верить, что все это — просто маленький акт мести за то, что я сделала.

Что со временем… ему надоест и он просто даст мне дышать.

Попытки представить наше совместное воспитание ребенка превращаются в пыль. В который раз. Я делаю это регулярно уже неделю, с тех пор как подписала бумаги, и ничего не получается. Как бы не крутила этот сложный пазл, он не складывает в «долго и счастливо». Мне рядом с ним даже физически находиться было больно, ему со мной, очевидно, противно. До родов мы вряд ли будем контактировать чаще самого необходимого минимума, а что потом?

У нас будет график посещений?

Или… он будет просто забирать ребенка когда ему вздумается?

Мысль о том, что он уже воспитывает дочь один почему-то вспыхивает в голове только сейчас. Именно в таком контесте — он уже воспитывает ребенка сам. Даже если отец Станиславы Шутов, это не отменяет того, что у нее должна быть мать. И если девочка с Авдеевым, то и мать тоже была где-то поблизости. А теперь ее просто нет. Нигде. Она как будто просто испарилась.

Я чувствую на коже противную липкую панику. Настолько нестерпимую, что вскакиваю на ноги и пытаюсь растереть предплечья, чтобы избавиться от противного ощущения, но оно становится только еще сильнее.

А что, если все это — просто замыливание глаз?

Что как только я рожу сына — меня тоже… просто не станет? Не важно, каким образом, но я просто стану еще одним пустым пятном в его жизни, точно так же как мать его дочери? Что пока я буду донашивать ребенка, Авдеев будет плести свою паутину, а потом просто поставит меня перед фактом.

Он на такое способен?

Господи.

Я прячу лицо в ладонях, сглатываю стоящий в горле ужас и быстро иду на кухню.

Открываю холодильник, издаю громкий стон — даже здесь все идеально, вплоть до того, что бутылки с соком разложены по цветам. Беру бутылочку с минералкой и делаю пару жадных глотков.

«Он способен забрать у меня ребенка?» — бьется в висках.

Я не знаю, ни черта уже не знаю, на что он способен.

Обвести меня вокруг пальца и использовать, чтобы слить Гельдману дезу, Авдеев оказался очень даже способен. И даже если моего отца он напрямую не убрал… черту, за которой это стало просто вопросом времени, начертил именно он. С точки зрения его морали, у него полностью развязаны руки поступать так, как ему хочется.

Как это будет «правильно» для него.

Или как она там сказал? «Исходя из интересов моего сына и моих».

Меня в этих интересах он не обозначил даже пунктиром.

В этой стерильная тишина, как в музее, чувствую себя самым ценным экспонатом с табличкой «Собственность Авдеева».

Я возвращаюсь за брошенной в гостиной сумкой. Белоснежный диван продолжает «смотреть» на меня как на унылое говно, не достойное даже его касаться. Ну и ок, мне не привыкать сидеть на полу. Тащу сумку на кухню, надеясь, что хоть там найду уголок, который смогу отвоевать у этой инстаграмщины.

Но черта с два.

Кухня — точно, как из журнала. Как будто Авдеев листал его, выбрал то, что понравилось ему, ткнул пальцем — и как по мановению волшебной палочки все сделали именно так. Черные глянцевые шкафы без ручек, тяжелая мраморная стойка, такая глянцевая, что в нее можно смотреться как в зеркало. Холодильник, кофемашина, которая, блять, умнее меня, и плита, на которой можно собрать не только ужин, но и кибертрак. Все блестит, все идеально, ни пылинки — ни соринки. На стойке — корзина с фруктами, обернутая в красивую прозрачную упаковку, но без записки. Уверена, еще один штрих Алёны. Хочу швырнуть все в мусорку, но вместо этого открываю шкафы, ищу, куда бы засунуть свои миски.

Открываю один — пусто, только пара бокалов, как в шоуруме. Другой — тарелки, белые, без единого узора, очень ресторанные, идеальные для фудфото. А мои миски с цветочками, потертые, с историей, выглядят здесь, как и я — чужими и абсолютно неуместными. Пробую поставить их на полку, но это выглядит абсолютно убого. Заварник вообще не лезет — слишком пузатый для этих стерильных шкафов. Масленка падает, чуть не раскалывается, я уговариваю себя не реветь. Уговариваю себя не быть тряпкой, не раскисать.

Но внутри все кипит.

Я не вписываюсь. Как эти миски. Как будто Вадим специально сделал так, чтобы мне здесь не было места.

Оставляю все на стойке, как бомбу, которую не знаю, как обезвредить.

И вздрагиваю, когда домофон длинную мелодичную трель.

Мнусь, не спешу открывать. Не хочу, потому что на сегодня мне и так достаточно впечатлений, а это определенно еще одна «деталь» моей новой жизни. Не тешу себя иллюзиями, что это может быть Авдеев — у него есть свой ключ, и личный, замаскированный под помощницу андроид, через которого, как оказалось, мы вполне можем контактировать. Я бы перекрестилась, если бы Его Грёбаное Величество явился просто чтобы поздороваться или проверить, как я устроилась в этом высоко комфортном террариуме.

— Кто там? — бормочу в трубку, разглядывая на маленьком цветном экранчике незнакомую мне женщину.

— Галина Петровна, кухарка, — отвечает голос, мягкий, с теплым местным акцентом.

Нажимаю кнопку, открываю дверь, и через минуту в гостиную входит женщина лет пятидесяти, с круглым лицом, добрыми карими глазами и легкой сединой в темных, собранных в пучок волосах. На ней простое платье в мелкий цветок. У нее добродушная улыбка, так же не стыкующаяся с этим местом, как и я. Почему-то начинаю чувствовать себя дурой за мысли о камерах слежения.

— Кристина Сергеевна, да? — говорит она, ставя на стойку корзину с продуктами. — Я Галина Петровна, можно просто Галя. Буду готовить для вас. Утром приезжаю к завтраку, вечером уезжаю после ужина. Что любите? Есть какая-то аллергия?

Я стою, скрестив руки, и пытаюсь найти в ней подвох. Она слишком добрая, слишком настоящая для этого места. Но она тоже на зарплате у Авдеева, как Виктор и «Роллс-Ройс».

— Аллергии нет, — говорю так, что слова царапают горло. Делаю глубокий вдох, чтобы толкнуть речь, заранее обреченную кануть в лету. — Мне не нужна кухарка. Я два года питалась объедками из мусорных баков. Мой желудок способен пережить отсутствие сбалансированных боулов и карбонары.

Галина Петровна замирает, ее брови взлетают, но потом она смеется — тихо, по-доброму, как будто я ребенок, который брякнул глупость. Хочу огрызнуться, но ее смех как будто смывает мою злость, и я чувствую себя еще большей дурой.

— Ой, Кристина Сергеевна, не пугайте меня, — говорит, качая головой. — Из мусорки, надо же. Ну, я вам такое приготовлю — лучше любого ресторана. Утречком, может, сырники? Или омлет — пушистый, сливочный, съедите — и пальчики будете облизывать. А на обед — борщ, с пампушками. Хотите?

Я смотрю на нее, и в груди шевелится что-то теплое.

Не знаю, специально она или нет, но, если бы предложила что-то в духе «херь под волшебной херью в окружении дорогой эксклюзивной хери», у меня бы точно случилась истерика.

— Я люблю сырники, — поджимаю губы. — Только без изюма. Ненавижу изюм. И борщ… хочу. С пампушками.

Выдыхаю. Физически чувствую, как стальной стержень, который я впихнула в себя через задницу в ту минуту, когда села в авдеевский джет, становится мягким и уже не держит.

Она кивает, как будто я дала задание государственной важности, и начинает раскладывать продукты из корзины. Ее пухлые аккуратные руки двигаются быстро, уверенно, и выглядит она здесь намного правильнее, чем я. Как дома.

Когда ловлю на себе любопытный взгляд, чувствую себя идиоткой — понятия не имею, что говорить. Она смотрит внимательнее, я невольно отворачиваюсь, чувствуя, как горят щеки.

— Что? — бормочу, теребя край кардигана. — Пятно на мне где-то?

— Да нет, Кристина Сергеевна, — Галина Петровна улыбается и прищуривается, напоминая солнышко из какого-то старого детского мультфильма. — Просто вы красивая такая. Впервые такую девочку вижу. Как с картинки, честное слово. Глазки такие, личико — ну прям куколка.

Я фыркаю, но внутри что-то сжимается. Она не врет, это ощущается. Почему-то ее слова похожи на мои несчастные миски — такие же потертые, но настоящие. Хочу сказать что-то язвительное, но язык не поворачивается. Вместо этого мямлю:

— Я не куколка. Я — бракованная Барби Вадима Александровича.

Она снова смеется, всплескивает руками, и на этот раз невольно улыбаюсь в ответ, как дура.

Ее доброта — как воздух, которого мне так не хватает в этой квартире.

Галина Петровна замечает мои миски на стойке и ахает, как будто нашла сокровище.

— Ой, какая красота! — разглядывает, крутит в руках заварник с цветочками. — Старенькое, но с душой. Это ваше, Кристина Сергеевна? С собой привезли?

— Да, — безобразно расклеиваюсь и шмыгаю носом. — Из Осло. Купила на блошином рынке. Думала, хоть что-то свое тут будет.

— И правильно! — кивает как будто я сказала что-то гениальное. — Такие вещи — с историей. Им место надо найти, чтобы дом дышал. Давайте подумаем, куда поставить?

Я смотрю на Галину Петровну, как на инопланетянку. Она серьезно собирается возиться с моим глиняным мусором в этой стерильной кухне? Но ее энтузиазм заразительный, и я, как идиотка, киваю.

— Наверное… можно попробовать.

Мы начинаем искать место. Пробуем полку над стойкой — не то, миски слишком широкие и не прилизанные, не встают в решетки. Пробуем шкаф — заварник опять не лезет. Наконец Галина Петровна показывает на открытую полку у окна, где свет очень красиво падает на мрамор. Мы ставим туда миски, заварник, масленку. Они выглядят неуместно, но… как-то правильно. Как я — чужая, но… не выбросить же?

— Вот, — говорит Галина Петровна, отступая назад. — Прямо как дома. А то не продохнуть, ей-богу. Не люблю я всю эту красоту — трогать страшно.

Пока я разглядываю полку — свою, наверное, ее можно назвать своей — она успевает достать и надеть передник. Ставит чайник, берет доску, ловко, за секунды распаковывает корзину с фруктами. Режет апельсины, моет малину и персики.

— Кристина Сергеевна, а давайте сюда вашего красавца, — кивает на заварник, — чай пить будем.

Я снимаю его с полки — сразу двумя руками, потому что, если разобью — точно тронусь.

Споласкиваю, ставлю на стол.

Сажусь за стойку на большой барный стул. Снимаю и кладу кардиган на соседний.

Выдыхаю.

— Кристина, — говорю тише. — Можно просто Кристина.

Она протягивает чашки, заварник в котором кроме фруктов плавают еще и фиолетовые листочки базилика. Пахнет вкусною Я так люблю.

— Давайте я вам греночки по-французски сделаю? — предлагает Галина Петровна, когда я упрямо сама себе наливаю чай, стужу и делаю первый глоток. Просто чтобы смочить губы. — А на ужин что хотите?

Пожимаю плечами.

Есть мне, если честно, совсем не хочется.

— Может, пюрешечку? — предлагает очень мягко. — Я судака купила — свежий, аж переливается. Запеку с помидорами и корочкой. И компот для «животика». А завтра — варенички с творогом, на пару, два съедите — и сразу силы на прогулку будут. По Приморскому самая погода гулять.

Киваю, кусаю нижнюю губу.

Хотя бы меню у меня будет не стерильное и не «Вадим Александрович распорядился», спасибо, боженька.