Шипы в сердце. Том второй

Глава пятая: Хентай

Я лежу на спине в спальне Лизы, ее дыхание ровное, кожа теплая под моими пальцами.

Она прижимается ближе, рука скользит по моей груди, но это — просто движение, отработанное, как механизм швейцарских часов. Секс с Лизой похож на сделку: все на своих местах, все по плану.

Ее губы находят мои, ее тело двигается в знакомом ритме.

Я отвечаю — четко, технично, как на тренировке.

Это расслабляет, сбрасывает давление, как клапан на паровом котле. Но внутри — тишина.

Лиза — это порядок, который я выбрал абсолютно сознательно.

Я отстраняюсь, сажусь на край кровати, простыни шуршат. Воздух в спальне Лизы пахнет так же, как она сама — тонким, едва уловимым ароматом сандала, дорогих уходовых средств и выверенной до миллиметра чистоты. Все правильно. Все на своих местах. Даже простыни из египетского хлопка смяты как-то… идеально. Как будто она и в постели умудряется все контролировать.

В этом мы с ней поразительно похожи.

Я застегиваю пуговицы на рубашке, стоя спиной к кровати. Лиза лежит под шелковым покрывалом. Чувствую, как рассматривает мою спину, но молчит. Не устраивает сцен, не пытается удержать. Знает, что бесполезно. Я никогда не остаюсь.

Надеваю часы, защелкиваю браслет. Металл холодит кожу.

Я ни разу не привозил ее в свою квартиру в «Престиже», хотя один раз случайно о ней обмолвился. Само собой, не приглашал домой. Не звал на конюшни. Сафина, конечно, ни разу не спросила, почему. Слишком умна для этого. Объяснять сам тоже не видел смысла.

В той квартире в последний раз я был, когда вырвал Таранову из своей жизни.

После Кристины сделал для себя жесткое табу — никуда и никого минимум полгода.

Пару раз снимал пентхаусы в отелях, пару раз мы оставались в СПА.

Ездили за город, снимали там дом.

Никакого дискомфорта для Сафиной, как мне кажется, это не доставило. По крайней мере она ни разу на это не намекнула.

Идеальная женщина. Идеальная до зубовного скрежета.

— Снова не останешься на ночь, Авдеев? — Голос Лизы ровный, с легкой, почти незаметной иронией. Она лежит на кровати, подперев голову рукой, и край одеяла сполз, обнажая гладкое, покрытое легким загаром плечо.

— У меня завтра ранний вылет, — отвечаю, не оборачиваясь. Набрасываю на плечи пиджак. — Нужно заехать домой, собрать вещи.

— Я могла бы помочь, — мягко намекает Лиза.

Это не предложение. Это констатация факта. Она всегда готова помочь. Всегда готова быть удобной.

Я поворачиваюсь, разглядываю ее сверху вниз. Не очень красивая, на мой вкус. Слишком правильная, слишком выверенная. Но умная. И спокойная. Как гавань после девятибалльного шторма. Гавань, в которой я пытаюсь убедить себя, что это именно то, что мне нужно. Что тишина лучше, чем эмоции.

В пизду эмоции.

— Не стоит, Лиза. Справлюсь.

Она спускает ноги с кровати, прижимает покрывало к груди и идет ко мне.

Не знаю почему думаю, что Таранова ни хуя бы не прикрывалась — а запрыгнула бы на меня голой, и нашла бы способ если не задержать меня до утра, то своровать еще час моего времени — точно.

Лиза же просто мягко пробегает пальцами по манжетам моей рубашки, как будто ищет за что бы зацепиться, чтобы поправить. Легко касается губами моих губ. Никаких мурашек. Никакого электричества. Просто прикосновение. Правильное. Как подпись под очередным контрактом.

— В воскресенье в филармонии Берлинский симфонический оркестр, — как бы невзначай говорит Лиза, когда я уже отстраняюсь. — У меня два пригласительных. В ложу.

В ее голосе нет просьбы. Только информация. Но в целом не трудно догадаться, что это — проверка. Тонкая, почти незаметная. Она хочет знать, есть ли в моих планах место для нее.

Есть ли для нее место в моей повседневной жизни.

— В воскресенье я еще буду в Осло, — смотрю прямо ей в глаза, вычленяю реакцию. — У друзей.

В ее серых глазах на долю секунды мелькает разочарование. Лиза быстро его гасит, прячет за маской светской вежливости. Но я все равно успеваю заметить. Она — как хороший, но не очень опытный игрок в покер, который умеет скрывать свои карты, но легкая дрожь в пальцах сдает ее блеф с головой.

— Понятно, — она чуть улыбается. — Передавай им привет.

Она не спрашивает, надолго ли я уезжаю. Не спрашивает, почему не сказал раньше. Не устраивает сцен. Просто принимает мои планы как данность.

Наверное поэтому, Лиза Сафина — идеальная женщина для мужчины, который устал от эмоциональных качелей. Для мужчины, который хочет простой ёбаной тишины.

— Сходим куда-нибудь, когда вернусь. — Предлагаю альтернативу. Это не обещание. Просто констатация факта. Часть нашего негласного договора, условия которого мы никогда не обсуждали, но оба безупречно соблюдаем.

Ее улыбка становится чуть более расслабленной.

— Буду ждать.

Я выхожу из ее дома и мира идеального порядка и сдержанных эмоций, и погружаюсь в ночной, холодный город.

«Бентли» бесшумно плывет по пустым улицам. Я веду машину сам. Люблю это ощущение полного контроля. Над скоростью, над траекторией.

Над собственной жизнью.

Думаю о Сафиной

Она похожа на хорошо продуманный инвестиционный проект. Низкорисковый актив с гарантированной, пусть и не заоблачной, доходностью. Стабильный портфель, который не требует круглосуточного мониторинга и не грозит обвалиться в одночасье. «Голубая фишка» на рынке человеческих отношений. Надежная. Предсказуемая.

Наши отношения — четко выстроенная бизнес-модель. Встречи два-три раза в неделю. Ужины в дорогих ресторанах, где еда — искусство, а разговоры — интеллектуальная разминка. Светские выходы пару раз в месяц, когда Лиза выполняет роль идеального аксессуара, подчеркивающего мой статус.

Секс. Хороший, качественный, технически безупречный, но лишенный огня. Он как идеально приготовленное, но пресное блюдо. Насыщает, но не рвет. Но тут дело не в Лизе — дело во мне. Никакой огонь мне на хуй не уперся. Потрахаться, сбросить напряжение — ок. Достаточно.

Я препарирую наши отношения, как хирург — холодным скальпелем анализа.

Сафина стабильна. Она не качает меня на эмоциях. С ней нет американских горок, от которых захватывает дух, но после которых чувствуешь себя выжатым, как лимон. Она умная. С ней можно говорить не только о шмотках и сплетнях. Она разбирается в искусстве, в политике, в бизнесе. Лиза — лучшая партия для человека моего уровня. Она знает, как себя вести, что говорить, как улыбаться. Она дорогое и качественное украшение.

И, самое главное, она без сюрпризов.

Ее прошлое проверено моей службой безопасности вдоль и поперек.

Никаких темных пятен, никаких скелетов в шкафу. У нее только одна фамилия (вернула девичью после развода). Никаких танцев голой.

Разум говорит, что Лиза — именно то, что нужно. Что после тотального пиздеца, мне нужна именно такая тихоня как она. Что я должен ценить эту стабильность и безопасность.

Но где-то глубоко внутри, под толстым слоем льда, которым я заковал сердце, что-то иногда протестует. Требует хаос и огонь. Просит снова начать чувствовать. Неважно что — злость, ярость, нежность, желание.

Главное — чувствовать.

Я резко бью по тормозам. Машина останавливается у светофора. Я смотрю на свое отражение в зеркале заднего вида. На холодные, пустые глаза.

Хватит. На хуй.

Я сделал свой выбор. Я выбрал тишину. Покой. Контроль.

Заново отстроил свою крепость. И Лиза может стать одним из ее бастионов. Надежным. Прочным. В нужной степени безжизненным и в точности выполняющим свой функционал.

На следующем светофоре набираю Алену.

Она отвечает после первого же гудка.

— Добрый вечер, Вадим Александрович.

На часах уже за полночь, но она как будто даже не ложилась.

— Два поручения. Первое: выстави квартиру в «Престиже» на продажу. Со всем, что там есть. Мне оттуда ничего не нужно.

На том конце провода — секундная тишина. Даже для неё это, видимо, неожиданно, поэтому что эту квартиру я любил, и она это знает. Но в ее обязанности не входить комментировать, а тем более обсуждать мои решения.

— Поняла. Второе?

— Найди мне новую. Такой же формат, новостройка. Другой район.

— Сколько у меня времени?

— Неделя, две. — Найти элитную недвижимость не такая уж проблема, потому что покупателей на нее можно пересчитать по пальцам.

— Я пришлю варианты вам на одобрение.

Дом встречает тишиной. Я прохожу по темному холлу, поднимаюсь на второй этаж. Дверь в комнату Стаси чуть приоткрыта. Заглядываю внутрь.

Дочка, свернулась калачиком под одеялом с единорогами, спит. Волосы разметались по подушке. Ресницы чуть подрагивают. Она что-то бормочет во сне, улыбается.

Я подхожу к ее кровати, сажусь на край. Осторожно, чтобы не разбудить, поправляю одеяло. Провожу рукой по ее волосам. Мягкие, шелковистые. Пахнут детским шампунем и молочным коктейлем.

Только здесь, в этой тихой, залитой лунным светом комнате, лед в моей груди начинает таять.

Я наклоняюсь, целую ее в теплый, сонный лоб.

— Спи, принцесса, — шепчу ей, и дочка тут же улыбается во сне.

Мы вылетаем в Осло на следующий лень, моим джетом, в восемь утра. На День рождения дочерей Шутова. Стася сидит рядом, увлеченно рисует в своем альбоме. Она ждала этой поездки несколько недель. Она обожает Шутова и Лори. Хорошо, что они у нее есть. Хотя бы какая-то семья, раз из меня в этом плане херовый отец. Я могу дать моей дочери вообще все, но не в состоянии найти женщину, которой бы был готова доверить свое единственное сокровище.

В аэропорту нас встречает Шутов. Выглядит, как всегда — чуть насмешливо, чуть вызывающе. Белобрысый, загорелый, в простых джинсах и футболке.

— Авдеев, — кивает он мне. — Норм долетели? У нас тут погода не шепчет.

— Нормально.

Мы жмем друг другу руки. Крепко. По-мужски. В этом рукопожатии — вся наша сложная, многолетняя история. Соперничество, общая боль, общее прошлое. И, наконец, дружба.

— Папа Дима! — Стася с визгом бросается ему на шею.

Он подхватывает мою дочь на руки, кружит. Она смеется, заливается счастливым, колокольчиковым смехом.

— Привет, Стасян, — звонко чмокает ее в макушку. — Соскучилась?

Она кивает, обнимая его еще крепче.

В эту минуту во мне борются два чувства. Благодарность — за то, что он так любит мою дочь. И какая-то глухая, непонятная ревность. Потому что она, как бы там ни было, все-таки его дочь. Биологически. И эта связь между ними — особенная. Невидимая, но прочная.

Это глупость, конечно, но когда они вдвоем, я чувствую себя третьим лишним.

— Я заберу ее, — говорит Шутов, опуская Стасю на землю. — Лори уже заждалась. А ты езжай в отель, отдохни. Увидимся вечером.

— Вот спасибо, что разрешил, — как всегда немного язвлю. Потом наклоняюсь к дочери, поправляю ее косички. — Стась, веди себя хорошо.

— Хорошо, пап, — обещает она, но ее глаза уже блестят от предвкушения встречи с близняшками и Лори.

Она у них просто сходит с ума. Превращается в маленького бесенка.

У меня роскошный номер с видом на фьорд. Тишина. Пустота.

Распаковываю вещи, принимаю душ. Работаю, успеваю сделать пару звонков.

Вечером приезжаю в парк, где Шутовы устроили праздник. Большой шатер, украшенный шарами и гирляндами, набит детьми почти под завязку Длинные столы под белыми скатертями — как из сказки про Гензель и Гретель. Много гостей и смеха.

Я чувствую себя немного лишним на этом празднике жизни. Как будто смотрю на все со стороны, через толстое, пуленепробиваемое стекло. Как будто я наблюдатель, а не участник.

Поздравляю Лори и Шутова, дарю подарки близняшкам.

Пью воду с лимоном, отвечаю на вопросы, улыбаюсь. Играю свою роль.

Стася счастлива. Она носится по поляне с другими детьми, ее смех звенит в воздухе. Если честно, это единственное, что меня до сих пор здесь держит — свои тридцать минут вежливости я отбыл. Но каким-то образом все равно задерживаюсь до вечера, даже делаю пару десятков видео и фоток Стаси на телефон, позирую вместе с ней, строю смешные рожи и даю нарисовать на своей щеке облако из сладкой пасты.

Когда гости начинают расходиться, подходит Шутов. Протягивает влажную салфетку, чтобы я стер с рожи кривые Стаськины художества.

Лицо у него серьезное. Даже странно, почему до сих пор не подъебнул ни разу.

— Авдеев, — кивает в сторону, — отойдем на пару слов. Разговор есть. Серьезный.

Мы отходим подальше от затихающего детского смеха и гула голосов, которые кажутся фоновым шумом, помехами в эфире моей собственной, идеально отлаженной системы. Шутов останавливается около старой, раскидистой иве у самой кромки парка, где тени сгущаются, а воздух пахнет влажной землей и прелой, горьковатой листвой. Почему-то отмечаю, что мне нравится это место. Я бы тут дом построил, если бы это не был общественный парк.

И если бы было для кого строить еще одну здоровенную домину.

Мой особняк в Палос-Вердес в руках модного дизайнера. Пока что от мысли поехать туда, меня, мягко говоря, бомбит. По-хорошему, его лучше всего было бы продать. Но, сука, частная бухта, и я обещал Стаське океан.

— Видел тебя на обложке, — Шутов криво лыбится. — С новой пассией. Ничего так. Породистая.

Я усмехаюсь. Холодно. Без тени эмоций. Лиза — не «пассия». Лиза — это анестезия.

— Своих женщин я ни с кем не обсуждаю, Шутов, с тобой — тем более не собираюсь.

— Ага. — Он дергает плечом. — Просто констатирую факт. Выглядишь, как будто у тебя все заебись.

— Потому что у меня все заебись.

Но он же вытащил меня не для того, чтобы обсуждать мой вкус на женщин или анализировать душевное состояние. Шутов не из тех, с кем я, грубо говоря, готов поговорить «за жизнь». Впрочем, я особо ни с кем о таком и не разговариваю. С некоторых пор — даже с Дэном.

Чуйка, мой старый, верный пес, уже начинает беспокойно ворочаться и подсказывать, что он затеял этот разговор с прицелом.

— Авдеев, слушай. — Шутов поворачивается ко мне, и в его взгляде что-то новенькое. Какая-то тяжелая, мрачная усталость, которая не вяжется с его обычной, наглой манерой. — Мы с тобой столько дерьма в жизни разгребли. Вместе и поодиночке. И всегда как-то выплывали. Потому что знали правила. Знали, где черта, за которую нельзя.

— К чему эта нужная мораль? — обрываю его философские излияния. У меня на эти «задушевные беседы у костра» нет ни настроения, ни желания, ни времени.

Он отворачивается. Сжимает челюсть.

Пытаюсь угадать, что за хуйню он мне сейчас скажет? Собирается все-таки повоевать за опеку над Стаськой? Да ну в пизду, серьезно?

— Кристина здесь. В Осло, — наконец, «рожает». Резко. Почти зло.

Внутри что-то дергается. Тонкая, натянутая до предела струна.

Больной недобитый нерв.

Отрезаю его недрогнувшей рукой.

Я не искал ее. Не пытался узнать, где она, что с ней. Я выжег ее из своей жизни, из своих мыслей. Превратил в пепел.

Ничего из этого ни разу не подверг остракизму, не пожалел, не захотел переиграть.

Переступил, пошел дальше.

— И что? — мой голос звучит ровно, как у диктора на радио. — Мир тесен. Почему бы ей не быть здесь?

Я действительно так думаю. Четыре месяца — достаточный срок, чтобы начать новую жизнь. В новом городе. В новой стране. С оглядкой на мое последнее китайское на прощанье — это логично и правильно. Кристина Таранова — не дура, за три месяца у меня под боком, она слышала и видела достаточно, чтобы понимать, что лучше не рисковать.

— Крис работает на Лори, — продолжает Шутов, и каждое его слово — как удар молота по наковальне. — Личной помощницей.

Вот теперь я чувствую, как лед под кожей начинает трескаться.

Работает на Лори, значит? Рядом с ними.

За эти четыре месяца Стаська здесь уже в четвертый раз…

Какого, блять, хуя?!

В голове вспыхивает калейдоскоп образов. Кристина и Лори. Кристина и Шутовы. Смеются. Пьют кофе. Обсуждают что-то. Делятся секретами. И в этом калейдоскопе монстры — это, блять, почему-то я.

— Лори бы никогда ее не бросила, ты же понимаешь, — говорит Шутов, как будто читая мои мысли.

В двух словах, без подробностей, пересказывает, как она тут оказалась.

Я торможу его взмахом руки — хватит, не надо мне это дерьмо.

Я и так знаю, что Лори святая, а и в их семье понятия о «хорошо-плохо», мягко говоря, весьма расплывчатые и подчинятся их личным рамкам. Без проблем, кто я такой, чтобы лезть со своим уставом в чужой монастырь?

Но прошло четыре месяца.

Четыре ёбаных месяца, за которые мы созванивались, списывались, виделись, когда они прилетали забирать Стаську. О том, что у нас с Кристиной — все, меня никто не спрашивал. Я не придал этому значения, списал на то, что сам всех приучил — о личном не разговариваю даже с самыми-самыми. Но за четыре месяца я сам ни разу, ни полусловом, ни полунамеком не дал понять, что меня каким-то образом волнует ее судьба.

Что, мать его, изменилась теперь?

Нахуя совать мне ее под нос?

На сваху он тоже не тянет.

В чем подвох?

Шутов смотрит на меня долго, тяжело.

— Она не в порядке, Авдеев.

— И? — Чувствую, как дергается бровь. — Это теперь моя проблема?

— В каком-то смысле, да. — Он делает шаг ближе, и его голос становится резким. — Ты же там ей какой-то хуйни наговорил на прощанье.

— Просто предупредил, не драматизируй. — Я усмехаюсь. Холодно. — Я ее и пальцем не тронул, Шутов, к чему этот разговор? Забрали ее с Лори под крыло — ок, разбирайтесь с этим счастьем сами.

— Может, и так, — неожиданно соглашается он. — Я не лезу в ваши отношения.

— У нас нет отношений.

— Но это дерьмо отравляет все вокруг, — продолжает, абсолютно игнорируя мои слова. — Кристина плачет, Лори нервничает и переживает, а когда нервничают и переживают мои девчонки, я зверею, Авдеев. Крис теперь часть нашей жизни. И пока между вами висит этот топор, спокойно не будет никому.

Я молчу, анализируя его слова.

А с хуя ли моя бывшая любовница перекочевала в разряд «твоих девчонок», Шутов?

— Я так понимаю, ты мне предложить что-то хочешь? — Заранее знаю, что любое предложение насчет Крис просто пошлю лесом. Но интересно.

— Встреться с ней. Поговори. — Делает широкий жест рукой. — Просто скажи Крис, что не собираешься ее убивать. Что она может дышать спокойно. Закройте этот гештальт, Авдеев. По-человечески. Чтобы каждый мог идти дальше.

По-человечески.

Это слово в его исполнении звучит, как издевка.

Шутов делает шаг ко мне, и в его взгляде появляется ровно такая же чернота, как и та, что бурлит во мне. Ровно, мать его, тоже самое дерьмо.

— Только Крис теперь — часть нашей семьи. Она мне как сестра. Попытаешься ее обидеть, сделаешь ей больно… снова какой-то хуйни наговоришь или доведешь до слез — не от счастья — я в стороне не останусь. За нее есть кому заступиться, ладно? Планируй свои действия, исходя из этой информации.

Я смотрю на него. На своего… ну, типа, все-таки друга. Который сейчас стоит передо мной, как лев, защищающий свой прайд. И ни хрена он не шутит.

Он готов драться. За нее. Против меня.

Да за что мне этот пиздец…

— Я не собираюсь с ней встречаться, — чеканю свой ответ. — Мне не о чем с ней разговаривать. Все, что я хотел сказать — я сказал. Корчить одувана не собираюсь. Ее детские обидки и страхи — не моя, блять, проблема. А ваша, насколько я понимаю. Вот и ебитесь с этим подарком судьбы. Я по горло сыт Тарановой, мне на хуй не уперлось лечить тараканов в ее голове.

— Жестоко. — Он смотрит на меня прямо, без страха. Единственный человек на этой гребаной планете, который может выдержать меня вот такого — и глазом не моргнет. Только из уважения к этому и потому что рядом моя дочь, которая называет его «папа Дима», я до сих пор ему не вломил.

— Честно. — Я отворачиваюсь, смотрю на Стасю, которая машет мне рукой с качелей. Челюсти так заклинило, что когда пытаюсь улыбнуться дочери — скрипят и хрустят кости. — Разговор закончен.

— То есть, тебе похуй? Правильно я понимаю?

Я поворачиваюсь к нему. Медленно.

— Да, Шутов. Мне похуй. — Как говорится — от души. — Это ее проблемы. Она сама их создала. Пусть сама и разгребает. А ты, если такой сердобольный, можешь и дальше вытирать ей сопли. Но меня в это не впутывай, ок?

— Понял, — дергает плечом. — Буду вытирать Крис сопли.

Он разворачивается и уходит, не сказав больше ни слова.

Я остаюсь один и чувствую, как внутри все клокочет от холодной, тихой ярости.

Когда собираюсь свалить по-тихому, потому что внутри кипит, меня окрикивает Лори.

Супер, видимо, у них сегодня двойная смена.

Поворачиваюсь, жду, пока она идет ко мне нарочно медленно — в джинсах и футболке, совершенно домашняя, и даже ее татуированные руки выглядят в этот момент уютно.

— Дай угадаю, — не жду, пока заговорит, и начинаю первым, — ты тоже решила прочитать мне мораль.

— Подумала, не будет лишним, — не юлит она, останавливаясь достаточно близко, чтобы порыв ветра бросил ее волосы мне в лицо. — Слушай, Авдеев. Я понимаю, что ты на взводе и имеешь на это полное право, но…

— Остановимся на этом, — перебиваю ее максимально мягко. Выдаю весь свой максимум мягкости, на который способен. В последнее время таким я бываю только с дочерью. — Я имею право на все.

— Она тебя любит, Авдеев.

— Мне все равно.

— Серьезно? — Ее голос слегка леденеет. — Вот так просто? Ты не тряпку из жизни вышвырнул, а человека, Авдеев. Разница, поверь мне, существует.

Не самая верная тактика, чтобы разговаривать со мной, когда я буквально трачу все свои физические и моральные ресурсы на то, чтобы не разнести к хуям все, что попадется под руку. Строго говоря, я бы уже давно так и сделал, но это — Лори. У нее есть право безнаказанно дергать меня за усы.

— В твою упрямую голову хотя бы раз закрадывалась мысль, что прежде, чем выносить человеку приговор, а потом казнить без суда и следствия, можно дать ему шанс хотя бы высказаться? — Лори поджимает губы, и я вдруг отчетливо вспоминаю, с кем имею дело. Что она меня и на хуй послать может — и не переломится.

Я открываю рот, чтобы ляпнуть какую-то хуйню, но ограничиваюсь коротким «блять» сквозь зубы.

— Я не хочу возвращать Таранову в свою жизнь, — говорю максимально сдержано, хотя терпение и так рвется к хуям. Четыре месяца. Четыре ёбаных месяца я ее даже не вспоминал — и все было заебись. Мне даже в страшном сне не могло присниться, что в итоге она всплывает здесь — в доме моих друзей. — Хотел бы ей жизнь сломать — сломал бы, Монте-Кристо.

— А ты думаешь, что вы расстались — и все было в шоколаде? — Лори издает нервный смешок.

— Я думаю, что Таранова отлично умеет приспосабливаться. Все остальное меня не интересует.

— Знаешь, где она была, когда я ей позвонила, Авдеев?

Я смотрю на нее с открытой угрозой. Хватит, не хочу слушать.

Но это же Лори — когда ее останавливало рычание, тем более — мое?

— Интересно, Авдеев, ты был бы рад, если бы однажды узнал, что Крис выловили из реки? Ну давай, скажи мне, любитель махать шашкой наголо!

Дергает.

Сука, как же дергает где-то очень глубоко.

— Когда-нибудь, большой злой мужик, ты мне спасибо скажешь за то, что с Крис в тот момент был хоть кто-нибудь рядом. И просто, чтобы ты знал. — Лори убирает прядь за ухо, делает маленькое движение назад, как будто подчеркивает, что теперь более близкая дистанция между нами для нее не комфорта. — Ты мне вот такой — не нравишься.

— Отлично, зафиксируй для мужа.

— Не язви — тебе это не идет.

— А тебе очень идет роль мамочки, Монте-Кристо, но я — без пяти минут сорокалетний мужик, и воспитывать меня уже поздно.

Хрен знает, куда вообще иду, не разбираю дороги.

Хочу вернуться в отель. Запереться в номере. Напиться первый раз за кучу лет.

Сделать хоть что-то, что поможет заглушить гадкое мерзкое чувство внутри.

Только это все бесполезно. Алкоголь — для слабаков. А я не слабак.

Просто иду по улицам Осло, пытаясь найти себе хоть какое-то место, где бы остановиться и бросить якорь, потому что моя злость реально выходит за берега. Потому что внутри меня — война.

Лори знала, куда бить.

Она всегда отлично это умела.

Я даже глаза закрыть не могу — потому что в голову сразу всякая хуйня лезет, и пульсирует, так настойчиво, блять, пульсирует: «…ты был бы рад, если бы… Крис выловили из реки?»

Отшвыриваю эти мысли.

Сжимаю ладонь в кулак, до сих пор чувствую легкую саднящую боль от пореза.

Чуйка. Мой старый, верный пес, скребется, воет, не находит себе места.

Что-то не так.

За что я тебе спасибо сказать должен, Лори?

Думай, Авдеев.

Шутов не стал бы рисковать нашей дружбой, нашим хрупким миром, просто чтобы попросить меня «закрыть гештальт». Он не такой. Он прагматик. Циник. Никогда не полезет в чужую драму, без веской, очень веской причины.

«Она не в порядке».

«Это дерьмо отравляет все вокруг».

Но что-то в его взгляде… Он меня ни хуя не просил.

Он требовал.

Зачем?

Что такое случилось за этих четыре месяца, что Кристина вдруг стала настолько важной и ценной, что они оба готовы за нее драться до крови?

В чем подвох?

Думаю, прокручиваю все сказанное снова и снова. Ни он, ни Лори, как будто не сказали ничего такого, но…

Я закуриваю, смотрю на пульсирующую вывеску аптеки, напротив которой почему-то остановился. Медленно-медленно сцеживаю дым тонкой струйкой.

Подвох не в том, что они сказали, Авдеев, а в том, о чем промолчали.

Я достаю телефон. Нахожу номер Дэна.

Торможу. В последнее время мы почти не общаемся. Но сейчас кроме него мне не к кому обратиться — Шутов, очевидно, язык даже под пытками не развяжет, иначе выложил бы все сразу как есть.

— Привет, Авдеев. — Дэн отвечает мгновенно, как будто ждал моего звонка. — Что тебе надо, пропажа?

— Таранова в Осло. Хочу знать, что она здесь делает.

— Я знаю, — в его голосе ни грамма удивления.

Конечно, он знает. Он всегда все знает. Видимо, одного моего слова о том, что Кристину я трогать не собираюсь, ему было недостаточно. Решил присмотреть, чтобы я случайно не оторвал ей руки и ноги.

— Знаешь что-то конкретно? — Не будет лишним на всякий случай спросить. Возможно, он в курсе из-за чего такая паника, и мне даже не придется просить его об услуге.

— В общих чертах, — на этот раз Дэн отвечает немного уклончиво.

— Я в курсе, что она у Шутовой работает, — «подсказываю».

— Я примерно около того и знаю, глубоко не копал. Ты же знаешь.

Комментарий о том, что я уже вообще ни хера не знаю, держу при себе.

— Тебя, я так понимаю, интересует что-то конкретное, Авдеев?

— Меня интересует все, — продолжаю разглядывать проклятую вывеску, слишком яркую и неоновую, так, что начинают побаливать глаза. — Где живет, в какие места ходит. С кем встречается.

— Ты же понимаешь, что это быстро не делается.

— Стареешь, Моисеев, теряешь хватку.

— Ой, не пизди, — слышу обиду в голосе. Его всегда было так легко развести на слабо, даже странно, учитывая, чем он занимается и сколько лет не боится по локоть засовывать руки в чужое грязное белье. — Ладно, посмотрим, что нарою. И только потому, что мы друзья.

Наша с ним дружба — уже весьма сомнительная история, но после стольких лет ни один из нас не рискнет произнести это вслух. Скорее всего, через полгода-год все и так сойдет на нет. Хотя терять Дэна мне пиздец как бы не хотелось.

Как тут не вспомнить Таранову «тихим и ласковым»?

Все, буквально все до чего она дотянулась, пошло по пизде.

Я жду. Два часа. Три. Просто тупо гуляю по улицам, потому что местные белые ночи на хрен вырубили мой внутренний будильник. В башке тухло.

Телефон звонит в только в шесть утра, когда до отлета остается всего пара часов.

— Говори.

— Тебе все или только самое интересное? — Слышу, что голос у Дэна в эту минуту напряженный как струна. Он, конечно, уже вырыл «изюм» и прекрасно понимает, что именно ради этого — даже не зная, что конкретно ищу — я поставил его на уши.

— Кристина стоит на учете в частной клинике «Volvat». У доктора Хансен. Это одна из лучших клиник по ведению беременности в Норвегии.

Беременности…

Твою мать, беременности..

Слово падает в меня, как камень в бездонный колодец.

— Срок? — спрашиваю на автомате абсолютно чужим хриплым голосом.

Мы четыре месяца не виделись. Это сколько недель?

— Слушай, давай я тебе сейчас скину все, что у меня есть, а ты там уже сам ковыряй, ладно?

Что, Дэн, заело?

Я угукаю и через пару минут на телефон летят фотки — скрины с экрана монитора. Как Дэн это нарыл — даже не буду пытаться угадывать. Меня вообще не ебёт способ, только результат.

Все на норвежском, само собой, его я ни хрена не знаю, но одна минута с ИИ-помощником — и все готово.

Она была на плановом осмотре буквально на днях, и срок после УЗИ — двадцать две недели.

Беременность протекает нормально, никаких осложнений нет, из всех назначений врача — препараты железа.

Пол ребенка — мальчик.

Мальчик, Авдеев. А точно твой мальчик?

На снимках с УЗИ — нескладное, но оформившееся тельце маленького человека.

Хочу потрогать пальцем, но одергиваю руку.

Достаю еще одну сигарету, закуриваю.

Мой мозг моментально отщелкивает назад.

Не в Калифорнии.

Не в Нью-Йорке.

Раньше. Вот тогда, когда я первый раз забыл про «резинку».

Значит, Таранова знала, когда уходила. И нихуя мне не сказала.

Может… потому что он — не мой?

Блять, сука… я даже выдохнуть не могу… просто тупо не могу.

Потому что вместе с воздухом из меня начинает сочиться такая черная адова хуйня…

Она поднимается из самых глубин души. Холодная, слепая, всепоглощающая.

Затапливает на хуй, душит.

Вытесняет все остальные чувства. Боль, растерянность, удивление — не остается ничего, только она. Дистиллированная, обжигающая изнутри ярость, за секунду превратившая мою кровь в лаву.

Я смотрю на первую фотографию моего сына. Или все-таки не на моего?

Блять, да за что мне все это?!

Врубаю все тормоза, которые остались, но все равно лечу в эту пропасть буквально с разбега.

Была бы Кристина рядом — я бы, блять, душу из нее вытряс. Хорошо, что не знаю, где живет, а то бы реально нахуевертил сгоряча.

Еле-еле все-таки останавливаюсь почти у самого края, включаю голову.

Думаю. Анализирую. Раскладываю по полочкам, как привык делать всегда.

Она знала. Она скрыла. Она меня наебала. Снова.

На этот раз — гораздо «виртуознее», украв у меня двадцать две недели жизни моего ребенка.

Двадцать две недели, которые я никогда, ни за какие деньги не смогу вернуть.

Или ребенок все-таки … не мой? Теоретически — такое возможно. Что я знаю про Таранову, кроме того, что ни хрена о ней не знаю?

Я иду и иду, пока ноги не начинают гудеть от усталости. Сажусь на скамейку у фьорда. Вода — мрачная и холодная, как моя душа. Я смотрю на нее и пытаюсь понять, что мне делать дальше.

Злость уступает место холодному, расчетливому бешенству.

Но ладно, будем исходить из того, что есть на данный момент.

Допустим — мой. При желании это, конечно, можно вычислить как нехуй делать.

Наверное, с этого и начну. Выдеру из себя эту поганую неопределенность. В конце концов, если ребенок не мой — вся эта история закончится быстрее, чем началась.

Утром я заезжаю к Шутовым, чтобы попрощаться со Стаськой — она остается у них на неделю, как обычно уже два года подряд.

Дочка бросается мне на шею, говорит на ухо, что будет очень-очень скучать. Требует обещание звонить ей каждый день — как будто я не буду делать этого просто потому, что не могу как-то иначе.

Прощаюсь с Лори и Шутовым. Вежливо. Холодно. Они все понимают. В глазах Лори — тревога и сочувствие. В глазах Шутова — сталь и предупреждение.

Мне, блять, в страшном сне не могло присниться, что нам придется встать по разные стороны баррикад. Надеюсь, что и не придется, но этот белобрысый умник, кажется, решил взять Таранову под свое крыло. Почему так и как это вообще соотносится с нашей «историей» с морально-этической точки зрения — я предпочитаю не задумываться. Боюсь, что ответ мне не особо понравится.

В самолете, пока он набирает высоту, я достаю телефон. Нахожу номер Алены. Бросаю взгляд на часы — разница часовых поясов — минус час в Осло.

— Алена, доброе утро.

— Доброе утро, Вадим Александрович.

— Есть важная задача, — говорю я, глядя на проплывающие внизу облака, которые похожи на ледяные торосы. — Мне нужен адвокат. Лучший в стране по семейному праву. Жесткий, зубастый. Беспринципная сволочь тоже приветствуется. Максимально быстро, Алена. Отложи пока все остальные дела, сосредоточься на этом.

— Конечно, Вадим Александрович. Уже приступила.

За что я люблю свою умницу-помощницу — она никогда, никогда не задает лишних вопросов.