Сибирь

Вторник, 8 июня: Иркутск, тринадцатый день

8 часов. Какое-то время я одна в зале цокольного этажа, куда спустилась на завтрак. Мне предложили несколько меню, из которых я выбрала наугад. Завтра я закажу что-нибудь другое… Телевизор работает, непонятно для кого. Во всяком случае, прием плохой, почти ничего не видно, и звук очень слабый. Почему бы его не выключить? Это очень неприятно постоянно видеть перед глазами мутный аквариум. И потом, утром так хочется немного тишины. Я смотрю на узкий проход, по которому идет официантка, маленькая японка, серьезная, точная. Кто она? Откуда? Все эти судьбы, с которыми я пересекаюсь в путешествии, жизни, которые вспыхивают на мгновение и свет которых удаляется безвозвратно… Так, без сомнения, происходит и в нашей повседневной жизни, особенно если, как я, жить в большом городе.

Но этого достаточно, чтобы я вновь почувствовала безотчетный страх предыдущих дней. Усталость и волнения путешествия делают вас восприимчивыми ко всякого рода беспокойствам, на которые мы обычно не обращаем внимания. Громадность мира, плотность населения, различие и шаткость судеб — все это переворачивает. Вдруг происходит что-то, что вне вашей власти. Вы больше не владеете собой, вами владеют, вы не управляете собой, вами управляют. Откуда-то слезы и приступ бурных неконтролируемых эмоций. Так вдруг выплескивается подземная река. Я не одна это ощущаю. Когда это приходит, я ищу глазами F. F., и она своей ладонью стирает на щеке маленькую спускающуюся полоску, и глаза у нее красные.

Вернувшись в свою комнату, я готовлюсь к экскурсии на озеро Байкал (инструктаж: всем тепло одеться). Но я думаю скорее о визите в дом Волконского, музей декабристов, предусмотренном на завтра. Иркутск, несмотря на вечернее очарование улиц, остается наполненным образами ссыльных, их бесконечными страданиями. Я возвращаюсь во времени, вспоминаю рассказы о ГУЛАГе, рассказы Достоевского, воспоминания жен декабристов и вообще особенную озабоченность писателей XIX века Достоевского, Виктора Гюго, Толстого каторгой, наказанием, смертной казнью… Виктор Гюго до самых ворот Парижа сопровождал цепь каторжников, отправляющихся пешком в Тулон, Толстой проделал ради «Воскресения» часть пути приговоренных на высылку в Сибирь…

У меня немного времени до нашего отъезда, и я ограничиваюсь краткими напоминаниями в блокноте, чтобы их развить после возвращения. Например: говорил ли Виктор Гюго с Достоевским? Или с Толстым? Я знаю, что Достоевский в юности читал Гюго. Я говорю себе, что название «Отверженные» могло быть также «Униженные и оскорбленные». Я вспоминаю даже, что обе книги были написаны примерно в одно и то же время (точнее с разницей в один год: «Униженные и оскорбленные» — в 1861 году, «Отверженные» — в 1862-м). Я была очень рада, увидев ее в Красноярске в библиотеке для слабовидящих, переводной том в красивой синей обложке. Т. К. меня перед ним сфотографировал.

Но я уже опаздываю. Нужно спускаться.

…В 9 часов мы садимся в автобус, который должен нас отвезти на Байкал по одной из двух дорог, которые идут из Иркутска, большого города, затерянного в бесконечности. Гид рассказывает нам опять общие сведения о Сибири. Природные ресурсы: лес, нефть, алмазы. Площадь — 8 миллионов квадратных километров, население — 42 миллиона жителей. Эти цифры немного отличаются от тех, которые я уже записала несколько раньше: 49 и 13. В действительности, по последним данным, 39 миллионов жителей на 13 миллионов квадратных километров. Это значит три человека на один квадратный километр. (Во Франции — 110 человек на квадратный километр.) Сравним с китайским городом-регионом Шонкинг, который насчитывает почти столько же жителей. Теперь немного понятны русские измышления о китайской угрозе колонизации южных районов Сибири.

Но когда мы едем далеко за город, путь в автобусе — это всегда счастливая возможность подышать… Почти все что-то пишут, возможно, для будущих книг. Это подсказывает мне идею небольшой новеллы. Это была бы история двух писателей А. и Б., которые совершают одно и то же путешествие, и каждый хочет по возвращении написать о нем рассказ. Они беспрестанно следят друг за другом. Каждый пытается сохранить для себя самые интересные сведения, а другого снабдить ложной информацией, чтобы дискредитировать его книгу. Так как А. немного глуховат, Б. подсказывает ему вымышленные названия и слова, когда тот не понял название региона или горы. — Какие горы? — спрашивает А. — Карамбар, — отвечает Б. — Хорошо! (В действительности это горы Карабах…) В это время наш гид рассказывает о представителе сибирской фауны росомахе. Так как много русских в этих местах катаются на велосипедах, и мы встречаем множество таких групп, то я представляю, как это мог бы разыграть А., воспользовавшись этим. Он спешит рассказать Б., что росомаха нападает на велосипедистов, чтобы полакомиться велосипедными шинами. Я так и не закончила эту новеллу.

Утро свежее, в воздухе чувствуются капельки воды из-за большой влажности. Я спокойно продолжаю безобидно фантазировать. Впрочем, Байкал вызывает у меня только мирные картинки времен Мишеля Строгова: я все еще не прочитала книгу Оссендовского. (Как, впрочем, и книги Сильвена Тессона, среди них его «Небольшой трактат о необъятности мира», который был бы мне таким хорошим компаньоном в сибирском одиночестве: по мнению автора, во время путешествия не надо читать ничего связанного с этим путешествием. Я об этом сейчас сожалею.) Я прочту Оссендовского в самолете, возвращаясь домой. И сразу пойдут впечатляющие образы. В 1919 году, во время отступления Белой армии из Сибири, как ранее Енисей, так позднее и Байкал покрылся трупами. «Когда Красная армия гналась за ними по пятам, многие белые пытались уйти на юг по льду замерзшего озера: тридцать тысяч солдат, их семьи и пожитки. С приходом весны замерзшие трупы и их добро ушли на дно озера. Сотни тысяч гражданских лиц в эту сибирскую зиму продолжали идти на восток вдоль Транссибирской железной дороги, пытаясь добраться до Владивостока».

Несколько минут переправы на пароме, и мы достигаем пункта нашего назначения. Ледяной воздух, сильный мороз, вдали горы, увенчанные белым над зелеными склонами, и, вокруг нас до бесконечности кристально чистая голубая вода, тихая и гладкая. Поверхность озера имеет вытянутую форму, как Бельгия, его глубина достигает местами 2000 метров. Здесь сосредоточены 25 процентов запасов питьевой воды планеты. Воды чистейшей, без конца очищаемой разными бактериями. Небольшая, довольно бедная деревня Слюдянка расположена вокруг жалкого маленького порта с несколькими ржавыми судами. Именно отсюда отъезжает экскурсионный поезд, который едет вдоль озера несколько десятков километров, делая остановки в нескольких избранных местах. Я покупаю пуловер в магазинчике, скорее вагончике, хозяйка которого, несговорчивая девушка с резкими чертами лица, продолжает тем временем свой разговор с двумя не менее резкими типами. Там продаются всякого рода продукты, зубная паста, банки сардин, игрушки. Как старый передвижной домик американского запада, он стоит на угловых клиньях, в него заходят по деревянным ступенькам. Наклонный откос заканчивается рельсами. Маленькая черно-белая собачка бегала, а затем улеглась перед этой будкой, сама более напуганная нашей группой, хоть и яростно на нас лаяла. Мне хотелось ее сфотографировать и хотелось, чтобы она в это время смотрела на меня. Я вдруг вспомнила русские слова и крикнула ей: «Собачка, собачка, смотри на меня!» Русские с удивлением оглянулись, я еще никогда не произносила такую длинную фразу. Собачка в неподвижности застыла, глядя на меня, а затем принялась радостно лаять.

Маленький поезд останавливается в определенных местах, давая нам возможность пройтись по берегу. Затем мы собираемся и продолжаем путь. Из моего окна, тем более при движении вдоль берега, озеро вызывает ощущение, что вся его масса водяного молчания через все поры проникает глубоко в вас, будит и настораживает. На одной остановке на прекрасном пляже, покрытом мраморной галькой чистейшего белого цвета, становится опять очень холодно, пахнет водой, озоном и хвоей. Температура воды, должно быть, не превышает восьми градусов, но двое или трое из нас, и среди них М. d. К., настоящая дочь моряка, собираются искупаться и делают это! Когда они выходят из воды, торопливо проплыв несколько метров, они похожи на вареных раков…

Мы возвращаемся в поезд, чтобы перекусить. Я оставляю слишком жирную колбасу, но блины великолепны, за ними апельсины. Я приклеиваю поперек странички моего дневника этикетку «Жемчужина Байкала», которую отрываю от бутылки с водой. И мы опять выходим немного пройтись, вновь охваченные этой необыкновенной тишиной, которую я ни с чем не могу сравнить: прозрачная, чистая, вибрирующая мириадами капелек воды, которыми, кажется, дышишь. Расположенные на горных склонах гостиницы альпийского стиля на самом деле летние лагеря, которых было много в советские времена, пионерских лагерей для детей бывших и нынешних номенклатурщиков. Наша группа вытягивается на тропинку в траве. Впервые мы можем спокойно побеседовать, в то время как раньше нам приходилось спешить с одной встречи на другую. Кто-нибудь время от времени останавливается, пропуская группу, и с минуту стоит неподвижно. Я тоже так делаю два или три раза, чтобы вновь почувствовать в запахе воды и ее поднимающуюся за нами свежесть, и этот покой, покрывающий всю бело-голубую поверхность озера, физическое ощущение огромного простора, которым дышит все твое «я».

…Пространство, простор! Как его измерить? Широкий, обширный, огромный? Пустой, изолированный, ненаселенный? Безжизненный? Как найти подходящее слово, объясняющее то, что позади нас и перед нами? То, что здесь никогда не будет человека… Если только продолжить смысл слова «огромный» как протянувшийся вдаль до бесконечности, и слышать его эхо запустения. И при этом ощущать всю бесконечную мощь создателя, которая еще все здесь изменит так, как мы и не можем себе представить и никогда не увидим. И угроза времени, тоже уходящего в бесконечность и которая у меня всегда связана с пространством, хоть это, наверное, и не имеет смысла.

Но понятно, что в такой бескрайней пустоте душа чувствует себя шатко и неустойчиво, лишенной и опоры, и подвеса. Человек не создан для этого. Подтверждение тому самоубийство Мериветера Льюиса, умного и мужественного американского капитана. Это на мгновение может вдохновить, но ненадолго. Без других людей мир — это тюрьма, каким бы огромным он ни был. Особенно если он так огромен, что не имеет конца…

Возвращаемся на берег Байкала. Это озеро больше, чем страна. Это огромная протяженность ледяной воды, находящейся в одиночестве, едва населенная людьми, и она навевает нам самую трудную истину: человек так же реален, как и капля воды, падающая в океан, — буддийская теория, но и мы недалеко от Улан-Удэ. В конце фильма Пана Налина «Самсара» монах говорит: «Чем становится капля воды, падающая в океан?» Эта истина звучит в наших ушах как молчаливое предупреждение. И вдруг эти метафизические отголоски, которые мы слышим, переходят в медленное движение поезда, в который мы опять сели. Наш коллега I. показывает нам игру своего детства: он кладет монету на рельс, а затем забирает после прохождения поезда. В результате она превращается в античную монету неправильной формы, разной толщины, с расплывчатыми плоскими надписями, как будто бы стертыми временем…

Поздний обед в красивом просторном деревянном ресторане. У нас волчий аппетит. Таковы последствия пребывания на свежем воздухе! Нет ничего более действенного против меланхолии! В меню: знаменитый байкальский омуль, горбуша разных сортов, рыба семейства сиговых. Нежная вкусная кожа. Один из самых аппетитных обедов нашего путешествия своей утонченностью и сервировкой.

Опять прогулка. На краю дороги я фотографирую дикого барана, который наблюдает за нами с вершины острой скалы. Его спина такая узкая, что кажется, будто он несет на ней шерстяное обтрепанное одеяло. Когда я увеличиваю изображение, то меня ошеломляет его выражение хитрого и злобного ликования в его рассеченном глазу. Маленькое творение сатаны между двумя деревьями на горе!

Начинало темнеть. Поезд пустился в обратный путь, чтобы остановиться теперь уже только в конце. Зажатые между голубым небом, все более бледным, и озером, все более белым, горы на противоположном берегу наливались темной голубизной, прозрачной, светящейся, увенчанной белой линией снегов в форме зубьев пилы. Вершины отражались в спокойной воде. Ни ветерка, ни ряби. Кажется, что их полупрозрачная плотная масса поднялась на ровную и гладкую поверхность, точно как на картинках Великих американских озер, сфотографированных Анселем Адамсом. (Вечером следующего дня на Транссибирской магистрали по дороге на Улан-Удэ озеро было совершенно красно-оранжевым, освещенное удаляющимся от нас солнцем, склоняющимся к горизонту.)

В поезде поют «Цыганочку». Возвращение в Иркутск показалось нам долгим. Опустилась ночь, мы нескончаемо едем между вагонными депо, нагромождениями жалких лачуг, сараев, целый полуразвалившийся пригород. Крутят бесконечный фильм, довольно слабый, надо признаться, но я всегда интересуюсь сценами с животными: одна семья вместе с котом воспитывает детеныша белого тюленя, нерпу. Этот вид можно найти только на берегах Байкала. Кот и нерпа делят между собой тарелку с рыбой. Как это возможно? Я долго разговариваю с H. N.: Россия это не страна, это идея. Я понимаю все лучше и лучше, что это значит. Но тогда возникает вопрос: кто может сегодня принять такую идею?