Синие дали

ТАМ, ГДЕ ШУМЯТ КАМЫШИ

Октябрь в том году выдался холодный и ненастный. Над городом низко плыли косматые тучи. Не переставая лил дождь, а иногда, когда ветер начинал дуть с севера, вместе с дождем сыпал еще и снег, и тогда на улице становилось особенно уныло и тошно.

От этой слякоти нестерпимо хотелось удрать из города куда-нибудь подальше. Я стал подыскивать место поинтересней и неожиданно получил заманчивое предложение. Зашел ко мне мой приятель доктор Михаил Николаевич Кирсанов и пригласил:

— Давай махнем на охоту в дельту Волги! Там сейчас солнышко греет, перелет утиный в полную силу идет.

Я обрадовался.

— Давай! А управимся вдвоем? Экспедиция серьезная.

— Попутчики найдутся, — пообещал Кирсанов и в тот же вечер познакомил меня с охотниками Зимовьевым и Мещерским.

Зимовьев, помню, произвел на меня очень приятное впечатление. Был он полуседой, грузный, с круглым загорелым лицом, на котором зоркие, подвижные и хитроватые глаза очень удачно гармонировали с густым, словно у девицы, румянцем.

Мещерский при первом знакомстве понравился мне меньше и показался сухим и замкнутым. Однако при более близком знакомстве я увидел в нем заботливого и очень душевного человека.

Для полной характеристики нашей компании скажу пару слов о Кирсанове. Среди нас доктор выделялся могучим телосложением атлета, расторопностью, неунывающим озорным характером и незаурядными хозяйственными способностями окружного интенданта.

Мы тогда же при знакомстве составили план поездки и распределили между собой обязанности членов экспедиции.

На сборы мы выделили три дня, но еле уложились в пять. Пока вырезали, раскрашивали и сушили профили для гусиной охоты, пока снаряжали патроны, пока мастерили палатки, чинили надувные лодки и запасали харчи, время шло да шло. Уже неделя была на исходе, а неутомимый Кирсанов заваливал нас все новыми и новыми заданиями. Картошка, спиннинги, надувные матрацы, спальные мешки, термосы — чего только у нас не было! Но оказывалось, что для экспедиции этого еще мало, и мы неутомимо бегали по магазинам.

Наконец настал день отъезда. Собрались на Павелецком вокзале и начали грузиться. Проводник за голову схватился, когда увидел наш багаж. И было чему удивляться. Тюки, чемоданы, ружья и вещмешки лежали на перроне такой внушительной кучей, что даже видавшие виды носильщики не брались уместить все это в одном купе.

Однако скоро все это осталось позади. Кое-как втащили, втиснули и рассовали всю поклажу, усталые, уселись вокруг маленького столика и с третьим звонком поехали в просторы прикаспийских степей.

В Астрахань прибыли через два дня. Тут в порту нас поджидал катер и двое местных товарищей. С одним из них, мотористом, мы расстались, как только он доставил нас на рыбную базу. Но со вторым, Виктором Сергеевичем Борисовым, мы провели вместе целый месяц. Виктор Сергеевич был сразу же единогласно избран нашим руководителем. Он честно выполнял эти обязанности на протяжении всей охоты, очень умело ее организовывал, и, вообще, только благодаря его опыту мы спустя месяц, проведенный в плавнях, вернулись в Астрахань живыми и невредимыми. О его добрых деяниях и отеческой заботе будет сказано еще немало, а пока… пока мы плыли дальше вниз по Волге и были очень довольны тем, что так быстро приближаемся к местам, побывать в которых заветная мечта каждого охотника и рыболова.

Было пасмурно и сыро и еще очень душно.

Катерок, попыхивая сизым дымом, бодро скользил к морю. Мы сидели на палубе, подняв капюшоны, и с любопытством смотрели на глинистые берега, песчаные гривы и бесконечную бурую, выжженную солнцем степь. Кругом до самого горизонта ни одного деревца. Даже кустов не видно. Нет ни холмов, ни пригорков, сплошная равнина, такая плоская, словно ее выгладили утюгом. Навстречу нам с низовья плыли огромные баржи, тянулись буксирчики, летели чайки. На полпути от города до базы поднялся ветер.

Плыли весь день. В потемках причалили к пристани села Каралат. Отсюда путь наш поворачивал налево. Нам следовало пересечь главный фарватер и двигаться дальше по узким извилистым протокам. Протоков сотни. И все они похожи один на другой, точно струйки воды на стекле после дождя. Плыть по ним самостоятельно, без опытного лоцмана — нечего было и думать. Мы решили обратиться за помощью к местному охотнику. Сошли на пристань и пошли по селу. Все дома в Каралате построены на высоких сваях. На таких же сваях от дома к дому тянутся мостки, точно на ходулях стоят на задворках стога сена, сараи, житницы. Мы шли и слушали Виктора Сергеевича.

— В моряну и половодье вода здесь поднимается метра на три, — объяснил он. — А если ветер посильнее дунет, то и выше зальет.

— А что такое «моряна»? — спросил я.

Виктор Сергеевич улыбнулся:

— Подожди, узнаешь. В моряну отличнейшая охота начинается. Только с умом ее проводить надо. А то, чего доброго, сам на обед к ракам попадешь…

Мы отыскали дом охотника и постучались. Дверь открыла молодая женщина. На вопрос «дома ли хозяин», ответила «нет» и сама спросила:

— А он зачем вам?

Мы объяснили цель своего прихода. Женщина оживилась:

— Ну, тогда не велико горе, что вы его не застали. Проводить вас на базу и без него есть кому. Я вам дочку свою кликну, — проговорила она и пригласила: — Вы заходите пока в дом.

Мы зашли.

Хозяйка скрылась за перегородкой и скоро вывела к нам щупленькую беловолосую девочку лет десяти — двенадцати.

— Проводи, Галочка, дядей на рыбную базу, — ласково проговорила она.

Мы в изумлении переглянулись: плыть ночью по бесчисленным протокам с таким «лоцманом»?

— На веслах пойдем? — спросила девочка, протирая сонные глаза.

— На катере, — неопределенно ответил Зимовьев и вздохнул: — может, нам, братцы, тут заночевать?

Женщина посмотрела на нас и улыбнулась.

— Да вы не бойтесь. Поезжайте спокойно. У нас дети ко всему приученные. Мы им, как себе, доверяем. Они и в шторм через Волгу, если надо, ходят.

Девочка накинула на плечи ватную куртку и вышла в сени.

Мы все еще в нерешительности стояли на месте, когда за дверью послышался ее голос:

— Что же вы там, пойдете?

Кирсанов не выдержал первым. Глухо крякнув, он молча надел шапку и шагнул к двери. Мы поблагодарили хозяйку и поспешили за ним.

На катере Галя встала на самом носу палубы и громко скомандовала:

— Полный вперед!

Моторист послушно пустил машину. Катер пересек Волгу, вошел в проток, и мы сразу же очутились в царстве непроходимого камыша. Плыли как по просеке. Справа и слева сплошной стеной стоял четырехметровый камыш. Галя уверенно определяла повороты: «Право на борт! Лево на борт!» Катер послушно вертелся в петлях излучины, огибал какие-то острова и островки, но упрямо лез только вперед.

Мы спокойно дремали в каюте. Теперь уже нас ничего не пугало. Глаз у нашего «лоцмана» оказался зоркий. За четыре часа плаванья мы ни разу не сбились с курса. Уже перед рассветом я спросил у Гали:

— Как же ты дорогу находишь?

— По веточкам, — просто отвечала она, — у нас тут лозинки натыканы.

Я перегнулся за борт, долго таращил в темень предутренних сумерек глаза, но не увидел никаких лозинок. В ту ночь, мне кажется, не грех было не разглядеть и столетние дубы, не то что какие-то прутики, и как различала свои ориентиры Галя — для меня непонятно до сих пор.

К рыбной базе, огромной барже, на которую рыбаки сдавали свой улов, мы подошли уже днем. База стояла под тремя развесистыми ивами. Рядом с ней на острове высился камышовый навес, под ним лежали лодки, сети. У самой воды, словно поджидая нас, стояли рыбаки. Катер сбавил ход и потихоньку стал пришвартовываться к берегу. Мы вылезли на палубу полюбоваться окрестным пейзажем. Вдруг Кирсанов рванулся с места и в полном облачении прыгнул в воду.

— Миша?! — выкрикнул кто-то из нас.

Кирсанов по самые плечи запустил в воду руки, схватился за что-то тяжелое, нагнулся еще ниже, чуть не упал, зашатался и неожиданно вытащил на поверхность огромного, пуда на полтора осетра.

Мы обмерли.

Осетр мотнул хвостом и чуть не сбил доктора с ног. На помощь Кирсанову бросился Мещерский. Но, пораженный гомерическим хохотом рыбаков, остановился. Из пасти осетра тянулся толстый кукан[8]. Минуты две Кирсанов в недоумении смотрел то на рыбаков, то на кукан, то на нас, потом рассмеялся и опустил осетра обратно в воду.

— А я думал, его катером к острову прибило, — смущенно проговорил он и вылез на берег.

Рыбаки схватились за животы.

— Вот это охотник! — вырвалось у кого-то.

— Ну и прыгнул!

Под смех и шутки мы причалили к берегу. Рыбаки помогли нам выгрузить наше имущество и пригласили нас к костру. Познакомились, разговорились. Злополучного осетра сварили в общей ухе и, проводив катер в обратный рейс на Астрахань, всем миром стали решать, где будет лучше разбить охотничий лагерь.

Местом своей стоянки мы выбрали маленький островок, расположенный в сорока километрах от базы. Добраться до него нам помог рыбак Гаспар, мужчина лет пятидесяти пяти, худощавый и молчаливый. Он привез нас туда под парусами на своем легком куласе и принял самое деятельное участие в устройстве лагеря.

Островок наш безымянный, имел в длину не более двухсот шагов, в ширину шагов тридцать — сорок, а над водой он возвышался всего четверти на две. Наверное, в шторм и даже при большом ветре волны легко перекатывались через него. Справа и слева островок омывали протоки; к северу от него на десятки километров раскинулась дельта; с юга, насколько видел глаз, плескался сердитый Каспий. Островок густо зарос камышом, чеканом и ивовыми кустами. Среди сотен других таких же незатопленных кусочков земли он не выделялся ничем.

В северной его части мы расчистили небольшую площадку, установили на ней надувные лодки, над лодками натянули палатки, внутри лодок устроили места для ночлега и отдыха и, таким образом, обеспечили нашему лагерю относительную незатопляемость. Мысль о том, что кипучий Каспий в любую минуту может слизнуть нас в свои объятия, не оставляла нас на протяжении всего месяца. Мы постоянно помнили об этом и старались быть всегда наготове.

Длинен и труден путь от Москвы до нашего островка. Но был бы он труднее хоть вдвое, хоть втрое, его все равно и непременно стоило бы проделать ради того, что мы увидели в дельте.

Нас поразили просторы низовья Волги и то несметное множество дичи, которое обитает здесь. Нигде и никогда не видел я ничего подобного. Ни на севере, ни в Сибири, ни даже на озере Ханка в самый разгар знаменитых весенних перелетов не бывает, по-моему, такого количества гусей и уток, какое мы встретили здесь. Небо над дельтой буквально кишело пернатыми. Стая за стаей непрерывно тянулись над нами, пока мы добирались от базы до островка. И каких только пород уток не было тут: гоголи, краснобаши, шилохвостьи, чернеть, кряквы! Воздух свистел от утиных крыльев. Над водой летели чирки, вереницами проносились бакланы. Казарки стремительно пролетали большими и шумливыми стаями. Тянули гуменники, оглашая воздух разноголосицей переклички, а откуда-то сверху, из самой голубой выси лилось лебединое ячканье. В камышах, в протоках, на плесах разливов копошились и плавали сотни лысух. Жирные и неповоротливые, они почти не боялись нас и очень неохотно уступали дорогу нашим куласам. Я уж не говорю о чайках, куликах и прочей болотной мелочи. Ее в дельте набралось великое множество.

Большая часть всей дичи была пролетной. Но и местной, гнездившейся здесь, было столько, сколько иногда в хорошую погоду собирается над нашими болотами комаров и мошек. Утки то опускались, то взлетали над водой, и целый день велась нескончаемая птичья карусель. Ее хорошо было видно со всех сторон, чему, впрочем, немало способствовал пейзаж дельты — красивый, но несколько однообразный и потому даже утомительный. Чекан да вода, кое-где над островками низкорослые ивы, десяток тополей видны по горизонту, и небо, нескончаемое, бездонное, лиловое, прозрачное и холодное, как родниковая вода.

По мере сил мы старались удержать себя от соблазна и не начинать охоты до окончания устройства лагеря, но толком ничего из этого не вышло. Утки, словно нарочно, то и дело со свистом носились над островом, и мы не утерпели.

Первым пойти добыть что-нибудь на ужин вызвался Кирсанов. Не глядя на нас, он положил лопату, взял ружье, опоясался патронташем и скрылся в камышах. Больше в тот день мы его не видели. Мещерский, Зимовьев, я и дядя Витя, так между собой мы называли Виктора Сергеевича, продолжали трудиться. Но как только вдали загремели дуплеты кирсановского «зауэра», наша работа тоже приостановилась. Побросав топоры, мы быстро разбрелись по кустам. В лагере остались только дядя Витя и Гаспар.

Я перебрался на соседний островок и встал там под высоким кустом ивняка. На меня, помню, тотчас же налетела стайка белогрудых гоголей. Я вскинул ружье и выстрелил. Две птицы круто нырнули вниз. Свист крыльев, удар, знакомый всплеск воды. И вот она — первая добыча! Сердце в волнении заколотилось от удачи. Глаза неотрывно смотрят на убитых птиц, а руки сами уже перезаряжают ружье.

Над головой проносится новый табунок. Опять короткая вскидка. Воздух раскалывается от резкого грохота, и рядом в камыши тяжело падает селезень. Снова трепет охватывает душу и снова волненье приятной дрожью пробегает по телу. Великолепен охотничий азарт! В нем все: и быстрота, и ловкость, и радость меткого выстрела, и стремительный полет птиц! От прилива сил трудно устоять на месте. Хочется броситься к воде и скорее взять добычу в руки. Но с места сходить нельзя. Табунки уток проносятся над островком один за другим. Ниже, выше, но все летят и летят.

Сколько продолжалась эта охота: час, полтора? Не помню. Помню только, что патронташ мой опустел очень скоро. Я с досадой переворошил кучу стреляных гильз и осмотрел плес. На воде, в прибрежной траве и на лугу восемь[9] убитых птиц. Собрал их, связал птиц за шеи, взвалил на плечо и довольный, не чувствуя под собою ног, побежал к лагерю.

В лагере меня встретил Гаспар.

— Маладэц, — усмехнулся он, — отвел душу… ва!

Подошел дядя Витя, посмотрел на убитых уток и покачал головой.

— Куда же тебе столько? — недовольно спросил он.

Я растерялся.

— Как куда? Такой лёт был, не пропускать же их.

— Лёт тут всегда хороший, — перебил меня дядя Витя, — а вот бить всех подряд ни к чему. Мы не заготовители и торговать дичью тоже не собираемся.

Мне от этих слов сразу как-то не по себе стало.

— Зачем же тогда ехали сюда! — обиделся я. — Отмахали тысячи полторы верст, а приехали, и пострелять вволю нельзя.

— Пострелять можно, — подобрел дядя Витя, — только знать надо, по какой дичи. Бей бекасов, куликов. Их много не убьешь, а настреляешься вдоволь. Понятно?

В это время в лагерь вернулся Мещерский. На поясе у него висело не менее десятка отборных селезней.

Дядя Витя почесал затылок.

— Вот, вот. И те двое тоже принесут по столько, — проговорил он и вздохнул. — Этой дичью роту накормить можно. А нам разве съесть ее? Ну нет, отпускать вас одних, я вижу, нельзя. Да и потом, что это за удовольствие уток стрелять? В дельте есть кое-что поинтересней.

Мы молча выслушали выговор и точно провинившиеся школьники исподлобья оглядели дело рук своих. Уток и впрямь набралось многовато. И особенно после того, как под вечер на остров со своими трофеями явились Зимовьев и доктор. Но пропасть этой дичи мы, конечно, не дали. Большая часть ее была законсервирована, часть тут же пустили в котел, а часть, выпотрошив и подсолив, вывесили на вешала.

Однако алчность наша была осуждена справедливо. Мы поняли это и установили строгий лимит отстрела.

Ночью дядя Витя повел нас на места пролета гусей.

Небо вызвездило так, что казалось, будто вся дельта усыпана золотом. Мерцали тысячи светил, сверкало что-то в листве деревьев. Искрились волны, лениво перекатываясь друг за другом и чуть заметно колыхая в черноте своей голубоватые, червонные и красные огни небесной россыпи. В камышах глухо ухала выпь. Плескалась рыба. Кем-то вспугнутый, сердито вскрикивал кулик-перевозчик. Таинственностью веяло от тишины и мрака. И было жутко, не видя ничего под ногами, шагать по темному уснувшему морю. Казалось, вот-вот нырнешь в какую-нибудь яму. Но дно было ровное, как стол, и мы без всяких приключений уже более часа брели за дядей Витей на Гусиную косу.

Гусиной косой оказался большой, сплошь залитый водой илистый нанос. Хорошо, что дядя Витя заранее велел каждому из нас нарвать по большой охапке камыша и веток. А то хороши бы мы были: на косе не то что человеку — чирку спрятаться негде. Кругом ни камышинки, ни кустика. Над водой кое-где щетинкой торчит лишь осока, да и той мало.

Стали строить засидки. Вырыли на дне по яме, устроили над ними небольшие шалаши, расставили профили, и тотчас же со всех сторон послышался приглушенный шепот:

— Доктор! Дайте веточек!

— Зимовьев! У вас камыша не осталось?

— Виктор Сергеевич, а тут поблизости кустиков нет?

— Гуси тут поблизости, гуси! А кустиков нет, — полушутя, полусерьезно отвечал дядя Витя.

Пришлось подналечь на лопаты. Идеальным выходом из положения была бы охота из бочки, установленной и замаскированной на мелководье. Но бочек, к сожалению, мы с собой не захватили. В распоряжении нашей экспедиции имелось немало всяких нужных и ненужных приспособлений и для охоты, и для рыбной ловли, и для устройства жилья, а вот о бочках мы в свое время забыли. И напрасно.

Гусиный пролет начался задолго до рассвета. Кругом стояла томительная тишина. Казалось, весь мир спал крепким сном. И вдруг сразу раздались сотни пронзительных голосов. Гусиная перекличка, начавшаяся со стороны моря, перекинулась в плавни, и скоро над нами пролетела первая стая.

Мы с замиранием сердца слушали этот ночной концерт, но до рассвета, а следовательно и до стрельбы, было еще далеко. Неясной, мутной полоской высветилась заря. Подул ветер. Луна нырнула за черный небосклон, а гуси все летели, летели и летели. Сколько их пронеслось над нами за эти минуты: сотни? тысячи? Трудно сказать.

Восток заалел яснее. И как только в рассвете обозначились профили, справа от меня над морем раскатился тяжелый дуплет. Налетевшая на Мещерского стая круто взмыла вверх. Мещерский, перезарядив ружье, послал ей вдогонку второй дуплет, и вот удача! Два гуся, перевертываясь в воздухе, нырнули книзу.

Я засмотрелся на эту короткую сценку и чуть не прозевал табунок гуменников, налетевший на мои профили с моря. Птицы летели над самой водой, почти касаясь ее поверхности крыльями. В синеве рассвета их трудно было заметить. Но они сами выдали себя. У профилей, обнаружив обман, гуси сбились в кучу и подняли пронзительный крик. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал возле себя их сердитые и удивленные голоса. Секунда замешательства решила все дело. Я развернулся в своей неудобной и узкой засидке, упал на колено, зачерпнул полный сапог воды, но выстрел сделал. Отдача чуть не свалила меня с ног. Я ухватился за ветки, устоял и тут неожиданно получил такой удар в бок, от которого тотчас же плюхнулся в воду. Подбитый гусь, как снаряд, влетел в мою засидку, раскидал камыш и ветки и угодил мне в плечо.

Проклиная все на свете, весь мокрый, я поднялся на ноги, подобрал ружье и стал продувать стволы. Надо было приготовиться к встрече следующей стаи. Охота только начиналась.

Два дня шел дождь. Наш островок разбух как губка. По нему невозможно стало ходить: ноги засасывало точно в болоте. На третий день подул ветер, развеял тучи и нагнал с моря седого, волглого тумана. Камыш, кусты, вода — все утонуло в белой пелене.

Мы вылезли из палатки. Но об охоте нечего было и думать. В двух шагах ничего нельзя было разобрать. Пришлось еще день просидеть у костра. На следующее утро Зимовьев и Мещерский пошли на косу. Дядя Витя остался дежурить в лагере, а мы с Кирсановым отправились стрелять кашкалду. Другого выхода у нас не было. День выдался солнечный, жаркий. Море искрилось чуть видимой зыбью. Утиного лёта не было, а кашкалды сидело под боком видимо-невидимо. Дичь эта интересная. В море она не летит, табунится в тихих камышовых заводях. В стаи собирается штук по пятьсот. Нас такое положение устраивало вполне. Эти черные птицы, с белыми кожистыми залысинами на лбу, временами напоминают овец: такие же ленивые и малоподвижные на кормежке, они с таким же упрямым упорством всегда стремятся держаться только стаей. Разбить стаю можно лишь пополам, на две равные партии. Тогда на некоторое время птицы разлетятся в разные стороны. А вот разогнать стаю вовсе — нам не удавалось никогда. Меньшая часть, едва отлетев в сторону, сейчас же сворачивала со своего направления и напрямик, несмотря ни на какую опасность, летела к основной массе. Мы знали об этом стремлении птиц и при охоте на них всегда применяли один и тот же излюбленный прием. Завидев плавающую кашкалду, на двух-трех лодках мы отсекали от стаи небольшой табунок и, пока птица разлеталась, старались как можно быстрее разъехаться на лодках по всей заводи. Делать это приходилось очень быстро, так как отлетевший в сторону косяк, едва заметив отсутствие большинства, поворачивал в обратном направлении и напрямик, через лодки, спешил за ним вдогонку. Этим-то моментом и надо пользоваться. Два-три дуплета сделать можно, а больше уж некогда: птицы пролетят.

Вдвоем с доктором мы, конечно, таким методом охотиться не могли. Кашкалда облетала бы нас стороной, и нам волей-неволей пришлось изменить обычную тактику. Мы забрались по течению вверх и, забросав куласы для маскировки камышом и чеканом, пустили их вниз по реке, прямо на стаю. Волга, разливаясь сотнями протоков, течет медленно, плавно. Куласы чуть двигались. Светило солнце, и издали хорошо было видно, как кашкалда спокойно кормилась на мелях. Лодки птицы заметили, конечно, еще издали, но нас в них они не разглядели: мы лежали, заваленные зеленью, на самых днищах, и кашкалда спокойно подпустила нас довольно близко.

У меня перед лицом в рассохшемся борту крохотной точкой просвечивала дырка от гвоздя. Приложился к ней глазом — видно плохо. Пришлось слегка раскрутить дырку кончиком ножа. Сразу стало отчетливо видно все. До стаи оставалось метров сто. Проплыл еще немного — и вдруг замечаю: кашкалда прекратила кормежку и, вытянув шеи, подняла клювы вверх. Что за оказия? Неужели заметили? Сгоряча хотел вскинуть ружье к плечу, да вовремя удержался: уж очень странно вели себя птицы. Вместо того, чтобы, расплывшись от куласа в разные стороны, затаиться в камышах и, как это обычно бывает, пропустить мимо себя незнакомый предмет, кашкалда, словно нарочно, стала быстро собираться в тесную кучу впереди лодки, точно сама подставляясь под дуплет.

Течение тихонько продвинуло меня еще метров на пятнадцать. Кашкалда не разлетается. Смотрю в дырку: без малого уже вся стая в кучу сбилась крылом к крылу. И перед самой лодкой последние, заплывшие во время кормежки далеко в сторону птицы, с шумом торопятся прибиться туда же. А сами все вверх, прямо над собой смотрят. То поднимутся на воде, рты разинув и вытянув шеи, точно птенцы в гнезде, то опять, тесно прижавшись друг к другу, на воду опустятся. Я заинтересовался. Но неожиданно кулас мой развернуло бортом, и я потерял из виду птиц. Что было делать? Ждать, когда лодка снова повернется к ним носом, — долго. Да и повернется ли она вообще? Решил осторожненько нарушить маскировку. Раздвинул камыш над головой, выглянул через борт — и сразу все понял. Над стаей, едва не касаясь кашкалды крыльями, кружился болотный лунь. Он то взмывал почти вертикально вверх, то стремительно бросался вниз и, вытянув лапы, длинными, крючковатыми когтями старался ухватить какого-нибудь зазевавшегося кашкалдака. Но птицы зорко следили за ним, и каждый раз, как только хищник, растопырив когти, вытягивал их для захвата добычи, навстречу ему, словно по команде, поднимались сотни две острых разинутых клювов. Клюв у кашкалды крепкий, острый, и лунь шарахался в сторону. Но снова нападал с высоты на стаю и, встреченный кашкалдой, опять взмывал вверх. Так продолжалось несколько минут. В горячке боя ни та, ни другая сторона не обращала на меня ни малейшего внимания, хотя я уже совершенно открыто сидел в куласе и с любопытством смотрел на поединок хищника со стаей.

Мне стало вдруг жаль кашкалду. Я дал луню возможность снова взлететь и, когда он поднялся над стаей метра на два, выстрелил в него два раза. Ударом дроби тело его отбросило далеко в сторону. Но, прежде чем он упал в воду, стая с шумом и плеском метнулась кто куда. Перепуганные неожиданными выстрелами, птицы, мешая друг другу, быстро разлетались в разные стороны. Секунд через пять возле лодки никого уже не было. Только рябила солнечными бликами Волга да плавал пух, выбитый птицами друг у друга. За спиной у меня раздался выстрел и скорый всплеск воды. Я оглянулся. Кирсанов, подтянув сапоги, шагал по протоке за своим трофеем. Его кулас занесло течением в небольшую заводь, и он, не желая мешать мне, сидел там до тех пор, пока я не убил луня.

Я рассказал ему обо всем, что видел из лодки. Он выслушал рассказ и удивленно спросил меня:

— А ты разве не знал, как они от хищников отбиваются? Это, брат, народ дружный: один другого в обиду не дает. Я раз даже видел, как кашкалда таким образом подорлика отвадила. А тот как только уж не старался, чтобы вырвать хоть одного из них.

В скором времени после этого случая мне снова довелось наблюдать, как кашкалда отбивалась от наседавших на нее сразу двух ястребов. Но тогда ястребы победили. Несколько птиц, испугавшись хищников, изменили свою обычную тактику и, вместо того, чтобы скорее примкнуть к стае, поторопились укрыться в камышах. Ястребам же только этого и было надо. Нырнув с высоты вниз, они тотчас схватили по кашкалдаку и, зажав трепещущую добычу, улетели с ней на пустынный песчаный остров.

Дядя Витя заболел. Доктор Кирсанов внимательно осмотрел его горло и безапелляционно проговорил:

— Ангина. Лежать минимум два дня.

Виктор Сергеевич вздохнул.

— А как же вы без меня на косу пойдете?

— Найдем дорогу, — успокоил его Зимовьев.

— А назад?

— И назад придем, не заблудимся.

— Надо в море вех натыкать, — посоветовал Кирсанов, — в темноте легче будет протоку искать.

Зимовьев засмеялся.

— Ну что вы, доктор! К чему такая кустарщина? По компасу вернемся! Я, знаете, с этой штукой никогда не расстаюсь! Надежнейший помощник! — уверенно проговорил он и достал из кармана блестящую коробочку с визиром, похожим на прицел винтовки.

Мещерский тоже встал на сторону техники.

— Конечно, по компасу придем! — поддержал его Зимовьев. — Неужто с вехами возиться?!

Посрамленный Кирсанов почесал затылок.

— Ну что ж, по компасу, так по компасу, — нехотя согласился он.

Мы стали собираться на вечернюю зарю.

Солнце давно уже перевалило за полдень и сейчас висело над горизонтом тусклым и красным пятном, словно раскаленный пятак. Стоял полный штиль. Вода блестела как лед. Хотелось разбежаться и прокатиться по ее зеркальной, гладкой поверхности.

В синей дали моря неподвижно белели паруса рыбачьих баркасов. Мы пришли на косу, залезли в свои сидки и почти тотчас же начали стрельбу. Над косой не переставая попарно и небольшими табунками летали утки. Повыше кряковые, краснобаши, над самой водой с треском и свистом проносились чирки. Они налетали и справа и слева. Мы едва успевали поворачиваться, стреляли навскидку и часто мазали.

В азарте охоты не заметили, как наступили сумерки. Небо посинело, вспыхнули звезды, заря угасла, и сразу наступила ночь. Темны ночи на юге. Но над морем они кажутся особенно непроглядными и мглистыми. Небо черно, вода еще чернее, попробуй разгляди что-нибудь под ногами.

— Давай домой! — громко прокричал Мещерский.

Я перекинул через плечо убитых уток и побрел к нему навстречу.

Когда собрались все, Зимовьев достал «надежнейшего помощника» и стал определять направление. Стрелка компаса долго дрожала и вертелась, но наконец замерла. Зимовьев установил визир. Фосфорная мушка нацелилась в темноту.

— Все ясно! — пробасил Зимовьев. — Идти надо туда. — И он махнул рукой в сторону невидимого берега. Возражений не последовало. Подтянув повыше сапоги, мы тронулись в указанном направлении. Звезды колыхались на черных волнах от наших шагов. Со стороны камышей тянуло туманом. Мы шли до тех пор, пока не уткнулись в какой-то голый песчаный остров.

Таких островов возле нашей протоки не было.

— Ну что там компас показывает? — не удержался от вопроса Кирсанов.

Зимовьев взглянул на стрелку.

— Все точно! — ответил он.

— Ничего себе! — вырвалось у Кирсанова.

— А где наша протока?

— Где-нибудь тут, рядом.

Мы разбрелись вдоль острова.

— Эге-ге-ге! — полетело над морем.

— Ого-го-го! — неслось в ответ.

Перекличка была нелишней, потеряться в ночи — пара пустяков.

— До-о-ктор! Нашел протоку?

— Какая к черту протока! Тут ямы какие-то!

— Эге! Вот протока!

Мы поспешили на голос Мещерского. Узкая и заросшая камышом протока показалась нам именно той, которую мы искали. Поднялись по ней метров на сто. Вдруг я оступился и по пояс влетел в бочажину. Кирсанов подхватил меня под руку, вытащил в камыши и, присмотревшись к кустам, решительно проговорил:

— Не сюда забрели!

Подошел Зимовьев, повертел в руках компас и неохотно согласился:

— Кажется, действительно немного взяли вправо, надо назад.

Пошли назад. По пути обследовали каждый залив. Часа через полтора снова остановились на совет.

— Черт ее знает, где эта протока, — вздохнул Зимовьев, — может, нам, наоборот, влево идти следовало?

Кирсанов сложил руки рупором и что было сил закричал:

— Дя-дя Ви-тя! Ого-го-го!

Над водой покатилось раскатистое эхо. Кирсанов крикнул еще несколько раз, вскинул ружье и дал дуплет.

Минут через пять где-то далеко в стороне прозвучал ответный выстрел.

— Там! — обрадовались мы.

— Давай еще разок громыхнем, — предложил я.

Кирсанов снова выстрелил.

В темноте долго ничего не было слышно, потом ответили сразу из двух мест.

— Этого еще недоставало! — пробурчал Мещерский. — Кто там старается?

— Рыбаки, наверное…

— Что же делать будем?

— Пойдемте обратно, — посоветовал я.

Молча, один за другим, пошли к песчаному острову. Шли долго. Но когда заметили светловатое пятно песка, на душе немного стало легче. Да и как не обрадоваться? Хоть какой-нибудь ориентир отыскался в этой кромешной темноте. Хотелось вылезти на берег, развести костер, обогреться. Кирсанов посмотрел на часы.

— Четыре часа бродим, — ни к кому не обращаясь, проговорил он.

— Давайте дичь оставим здесь, — предложил Мещерский. — Утром приедем на лодке и заберем.

Ему никто не ответил. Но предложение было принято. Молча сложили гусей и уток на самом высоком месте и забросали их песком. Две утки Кирсанов, однако, прихватил с собой и подвесил их на пояс. После этого пошли вдоль правого берега. Остров был длинным и узким, как мол, и совершенно голым, словно куриное яйцо, на нем не росла даже трава.

Сразу же за островом начались камыши. Камыш — протока, камыш — протока, и так без конца.

Мы осматривали каждый проливчик, каждый рукав и залив. Поднимались по протокам вверх, кричали, стреляли. Но нам никто не отвечал. Между тем восток замерцал тусклым, белесым светом. Наступал рассвет.

На одном из островов Кирсанов нашел развесистый куст ракиты, выбрался из воды и сел под куст.

— Нечего зря воду мутить! — сердито сказал он. — Надо дождаться утра.

Зимовьев устало опустился на песок возле него. Я и Мещерский последовали его примеру.

На островке валялись сухие ветки и два сломанных весла. Развели костер. Пахнуло дымом. Стало светло и тепло. Настроение приподнялось.

У Кирсанова в рюкзаке очень кстати нашлись два бутерброда. Он разделил их на четыре части, но снова убрал обратно в рюкзак и заставил нас щипать уток. У него нашлась и соль и пара луковиц, но он не дал их нам даже понюхать, до того как утиные тушки не превратились в обжаренные куски мяса.

Трапеза наша была короткой. Побродив всю ночь в поисках лагеря, мы все здорово устали и теперь, после столь запоздалого ужина, нестерпимо захотели спать. Мы нарвали по большой охапке камыша, сложили в костер остатки хвороста и, прижимаясь друг к другу, улеглись возле огня. Перед утром неожиданно похолодало. Камыши припудрило инеем. У островков воду затянуло тоненькой пленкой льда. Взошло солнце. В глаза ударил яркий свет. Я проснулся и увидел Кирсанова. Он стоял возле куста, пристально вглядываясь куда-то вдаль. Я посмотрел туда же: у самого горизонта тоненькой седой струйкой вертикально вверх поднимался дым.

— Дядя Витя обозначился! — усмехнулся Кирсанов.

— Так далеко?! — не поверил я.

— А ты что думал, всю ночь ходили. Послал же черт этот компас на мою шею.

В лагерь мы вернулись часа через три. Виктор Сергеевич встретил нас на полдороге. Всю ночь он не спал. Голос у него был осипший, взгляд усталый, взволнованный.

— Где вас нелегкая носила? — сердито проговорил он, но, увидев наши понурые лица, тотчас же смягчился: — Ну, слава богу, что хоть все целы! Как же вы заблудились-то?

Кирсанов в ответ махнул рукой в сторону Зимовьева и Мещерского:

— Спрашивай у них.

Зимовьев пожал плечами и поморщился.

— Кто его знает, как это получилось. Вроде шли все время правильно, — недоуменно проговорил он и тут же решил: — Надо будет еще разок пройтись этим маршрутом.

— Непременно надо, — усмехнулся Кирсанов и в тот же день у выхода из нашей протоки, метров на триста в глубь моря, набил жердей.

На крайнюю, самую высокую из них, он повесил фонарь и заправил его керосином. С тех пор мы спокойно стали уходить из лагеря на все четыре стороны.

Сегодня к нам снова приехал Гаспар. Он привез нам в подарок двух сазанов и большущего черного, как обгорелое бревно, сома. Наши все ушли на косу. Я дежурю по лагерю. Ужин уже готов, теперь мне надо дождаться десяти часов, чтобы зажечь фонарь на крайней вехе. После неудачного возвращения по компасу Кирсанов вменил это в обязанность всем дежурным.

Время течет медленно, мы лежим с Гаспаром у костра и слушаем, что делается вокруг нас.

В камышах то тут, то там раздаются голоса ночных птиц, воет шакал. Я смотрю в ночное небо. Как бескрайни его просторы! Сколько в нем мерцающих огоньков! Гаспар посасывает трубочку и от нечего делать шевелит палкой горящие головешки в костре. Головешки от этого потрескивают и высыпают в темноту снопы золотистых, как звездочки, искр. Волна ласково плещется у берега.

Вдруг из тумана слышится долгий раскатистый звук, очень похожий на ржание молодого жеребенка. Я знаю, так кричит какая-то болотная птица, но все-таки спрашиваю:

— Кто это, Гаспар?

— Как кто? Каралат, — одобрительно кивает головой рыбак, — значит, живы они еще, хорошо.

— Какой Каралат, кто они? — не понимаю я.

— Неужели не знаешь?

— Честное слово, нет, расскажи.

Но рыбак начинает ворчать.

— Ой, длинная эта история, потом расскажу.

Голос его звучал тихо, плавно, с красивым акцентом. Я люблю слушать Гаспара и не отстаю.

— Гаспар, миленький, ну расскажи сейчас. Я чайку заварю, выпьем по кружечке…

Гаспар молчит, потом медленно начинает рассказывать:

— Жил когда-то в степи пастух. Звали его Хадыр. Был он беден, имел коня да юрту. Он жил на этом берегу, а на том — жила дочь богатого хана Зейнаб. Хадыр и Зейнаб любили друг друга. Но разве мог пастух жениться на дочери хана? Голову ему бы отрубили за это. Ва! Вот они и встречались потихоньку. Как стемнеет, Зейнаб выходила на берег и разжигала у воды маленький костер.

Хадыр садился на коня и плыл к ней. Хороший конь у него был. Цха! Каралат. Сильный, быстрый, как джейран.

Долго ли так дело шло, коротко ли, только узнал обо всем этом хан.

Рассердился. И велел построить на реке плот. Ночью, когда Зейнаб разожгла на берегу костер, ханские слуги схватили ее, а костер перенесли на плот и пустили плот по реке.

Плывет Хадыр на огонек. Спешит к берегу Каралат, а дна все нет и нет. Последние силы напрягает скакун, и вот уже близок огонь, но тут дунул ветер и погасил костер.

Пропали джигит и конь.

Люди долго искали их, но так и не нашли. В степи искали, перегородили реку сетями и караулили, не выплывут ли тела, да все без толку.

И решили тогда все: значит, не утонули они. К тому же скоро по ночам, особенно в тумане, стали слышаться над рекой такие крики, как ты сегодня слышал.

Прислушаешься к ним, будто конь ржет, люди по голосу узнали Каралата. А потом, говорят, однажды даже видели Хадыра и коня.

Они из воды вышли и понеслись. Скачут по берегу и все ищут чего-то, ищут, а если где костер увидят, то обязательно у огня промчатся.

Много лет с тех пор прошло, но люди о них помнят, не забыли их, потому что погибли они из-за любви.

У нас даже село такое есть Каралат. Были вы там. Помнишь? Это в честь коня прадеды наши его так назвали. Вот какая была история!

Гаспар умолк и закрыл глаза, словно задремал. А мне почему-то сразу грустно стало. К людям потянуло. Двадцать дней уже живем мы робинзонами. Надоела гусятина. Осточертела кашкалда. На всю жизнь, кажется, получил я отвращение к осетрине. И на охоту уже не тянет. У нас теперь каждый день споры: кому дежурным оставаться… Мне вчера чернотроп приснился. То ли дело у нас в лесах сейчас! Листья облетели, шуршат под ногами. В морозном воздухе гончие за версту слышны.

— Гаспар, — тормошу я рыбака, — почему так бывает? Сидишь вот иногда дома, делаешь что-нибудь, а в глазах сугробы искрятся, дымка морозная маревом дрожит, в ушах пересвист синиц отдается. Вспомню, как елки под снегом прячутся, в носу защекочет, словно морозного ветра хлебнул. И до того в лес захочется — хоть караул кричи! Брошу все. Лыжи на плечи — и за город. Придешь в лес, каждую березу погладить рад. А час побродишь, угоришь от мороза, и уже другие мысли в голову лезут. К теплу потянет, к свету. Почему так, Гаспар?

Гаспар вздыхает, раскуривает трубку и говорит:

— Душа у тебя беспокойная. Бродяга ты! И я тоже бродяга. Дома сижу — к воде тянет. В море приду — в деревню хочу. Не любим мы на одном месте сидеть. Волка ноги кормят.

— Вот и мне удрать отсюда захотелось, — честно признался я.

Гаспар качает головой.

— Не время сейчас уезжать. Скоро моряна[11] начнется! Птица, рыба кишмя кишеть будут. Думаешь, я сюда зря приехал?

— Моряна? — удивился я. — А ты откуда знаешь?

— В сельсовете говорили, — многозначительно поднял палец вверх Гаспар, встал и пошел за хворостом.

Я тоже встал. Пора было зажигать кирсановский «маяк».

Волга тихо несла свои воды в Каспий. Спокойные, тяжелые, словно масленые, катились волны одна за другой навстречу ночи. Не оставляя следа, они уходили все дальше и дальше вперед и где-то таяли там в темноте. Я вспомнил слова Гаспара и усмехнулся.

— Ну и что ж, что бродяга! Разве плохое это занятие: бродить по земле?!

В один из последних дней нашего пребывания на островке ветер неожиданно подул с юга, точнее, даже с юго-востока. Подул он ровно, без порывов, постепенно увеличивая свою силу. Небо до полудня оставалось чистым. Потом откуда-то из-за горизонта в направлении нашего острова поползли длинные перья облаков.

— Хорошится девка[12], косы расплетает, — прокомментировал Гаспар это интересное явление природы. — Если вечер зарумянится — значит, к рассвету плясать пойдет.

Моряна зарумянилась. В зарю небо горело жутковатым пунцово-оранжевым пламенем. Ветер подул еще сильнее. Спокойное до той поры море покрылось пенистыми завитками.

Ночью непогода разыгралась до небольшого шторма. Но ветер все продолжал усиливаться. И утром моряна действительно «расплясалась». Привычной спокойной дельты с ее обычными тихими камышовыми заводями, зеркальными заливами и сонными протоками нельзя было узнать. Вся она как-то раскосматилась, посерела, стала неприветливой и хмурой. Седые перистые облака сменились черными тучами. Волна поднялась до метра. Река на какое-то короткое время, казалось, остановила свое течение и вдруг повернула вспять. Вода начала затоплять острова. Вот тогда-то я и понял, почему так нетерпеливо ждали моряну рыбаки и охотники.

Тысячные стаи гусей и уток, спокойно отдыхавшие и кормившиеся на морских отмелях, поднялись в воздух. Ветер согнал птиц с облюбованных мест, и они закружились над дельтой.

Не находя укрытия, птицы нескончаемым роем носились над водой, не обращая на нас никакого внимания. Было очень интересно наблюдать за птицами.

Но если мы встретили моряну как наблюдатели, то Гаспар отнесся к ней совсем иначе. Вялый и медлительный в обычные дни, он вдруг словно проснулся. Его верткий кулас без устали носился среди волн из протоки в протоку.

Вместе с прибывающей водой в дельту из моря пошла рыба: лососи, осетры, сазаны. Гаспар едва успевал выбирать их из сетей. Мы, как могли, помогали ему. Но он и без нас отлично справлялся со своим делом.

К исходу третьего дня наш остров скрылся под водой.

Дядя Витя посоветовался с Гаспаром и решил: пора подобру-поздорову уносить ноги.

Зимовьев и Мещерский встретили это предложение в штыки. Кирсанову тоже не очень хотелось уезжать из дельты. Но дядя Витя был неумолим.

— Вы с ума сошли! — ругался он с ними. — Утонуть из-за каких-то уток?! Этого еще недоставало. Да вы знаете, что тут будет через день? Грузиться сейчас же! Немедленно! Гаспар, настраивай паруса.

Гаспар посмотрел на небо и согласно кивнул головой.

— Все правильно, — сказал он, — небо сухое. Дождя нет. Утром шторм будет. Ой-е-ей! Надо плыть.

И он стал грузить в кулас рыбу.

Спорщикам пришлось согласиться.

Готовиться к отъезду нам было незачем. Мы всегда были готовы к отплытию: стоило только отвязать лодки, сцепить их и поднять паруса. Мы так и сделали. Паруса были подняты, и наша флотилия, подгоняемая ветром, стала быстро удаляться от моря.

С небольшими происшествиями мы добрались до рыбной базы, пересели там на попутный катер и взяли курс на Астрахань.

Шторм свирепел не на шутку. В городском порту мы едва пристали к причалу. По реке разгуливали огромные волны, и нашему рулевому пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он высадил нас на берег.

Так неожиданно и экстренно закончилась одна из самых интересных охотничьих экспедиций, в которой мне довелось побывать.

Впечатления от нее были настолько ярки и так сильны, что даже после возвращения в Москву мне еще долго по ночам снились безбрежные просторы могучего Каспия, густые камышовые заросли дельты и яркое астраханское солнце. Когда-нибудь я обязательно побываю в тех местах еще раз.