Синие дали

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Мне едва исполнилось четырнадцать лет, когда я впервые взял в руки ружье. Было это на реке Ветлуге, в живописнейших и богатых дичью лесах Горьковской области.

В один из воскресных дней вместе с приятелем Борькой Ясневым я отправился на охоту. Борька родился и вырос на Ветлуге, он знал всю округу вдоль и поперек и рад был показать мне богатые дичью места. Плотный, веснушчатый, рыжеватый, с острым носом, с синими глазами, Борька слыл среди приятелей добряком и отпетым лентяем. Учился он через пень-колоду. Дома тоже старался не утруждать себя работой, но лес и реку любил и мог по целым дням пропадать на рыбалке.

Зарядив десятка полтора патронов, мы поспешили к лодке. Борьке не терпелось узнать, как стреляет мое ружье. Меня тоже подмывало хлопнуть разок. Как только мы пришли на берег, Борька сказал:

— Давай ружье попробуем!

— Давай, — согласился я и стал выбирать, во что бы выстрелить.

— Бей в шапку, — предложил Борька и, не раздумывая, повесил на сук свой новенький картуз.

Я отошел шагов на двадцать, прицелился и бахнул. Из картуза полетела вата. Козырек сломался пополам.

От неожиданности я смутился и, запинаясь, пробормотал:

— Что сделал-то, а?

Но Борька даже не обратил на это внимания.

— Хорошо бьет, — уверенно сказал он. — Дай я тоже попробую. — И выстрелил из второго ствола.

После этого, закинув картуз в кусты, мы сели в лодку и оттолкнулись от берега.

Стоял ясный ветреный весенний день. По Ветлуге шел лед. Холодные пенистые волны с шумом плескались о борт лодки. Но нам все было нипочем. Налегая на весла, мы все дальше уходили от берега, потихоньку приближаясь к заветным местам охоты. Вот и лес! Каким непривычным выглядел он в половодье! Наполовину затопленные деревья казались несуразно маленькими. Кусты совсем исчезли, и лишь отдельные верхушки их виднелись над поверхностью. Ни сучков, ни валежника, ни прелой прошлогодней листвы, ни единой сухой, перестоявшей под снегом зиму травинки не было видно: все скрылось под водой. Между деревьями плавали осколки льда, грязная пена. Утки со свистом носились над затопленными зарослями.

У рыбачьей избушки нас окликнул завхоз сельской больницы Шабрин, нахальный, одноглазый, лет сорока, охотник. Увидев Шабрина, Борька сразу отвернулся.

— Не отвечай ему. Это такой живодер, — зашептал он.

Я закрылся воротником, но Шабрин окликнул нас снова:

— Куда едете? Пришлось отозваться:

— В бор, за веснянкой!

— Ну и хорошо, меня захватите.

— У нас лодка маленькая, — нехотя ответил Борька.

— Ничего, не утонем, — заверил Шабрин и стал спускаться к воде.

— Вот увидишь, он нам всю охоту испортит, — разозлился Борька.

Но делать было нечего, мы посадили Шабрина в лодку. У соснового бора лодку спрятали в кустах, а сами пошли пешком на токовище. Шабрин нагрузил на Борьку свой вещмешок, а меня заставил тащить брезентовый плащ. Он шел впереди нас и по пути убил трех рябчиков. Мы с Борькой шагали сзади, несли чужие вещи, ничего не видели и ругались.

Перед ягодниками дорогу нам преградил бурный поток. Летом тут плескался всего лишь небольшой ручей, а теперь настоящая река неслась из болота к разлившимся озерам.

Перебраться через этот поток без лодки нечего было и думать. К тому же начинало вечереть. Мы решили в потемках по лесу не бродить и, разложив костер, переночевали под деревьями.

Ночь выдалась холодная, звездная. Меня знобило и трясло. До самого рассвета я не уснул ни на минуту. Борька тоже часто ворочался на куче еловых лап, подставляя к огню то один, то другой иззябший бок. Но он все-таки спал, и, если бы не сердитый голос Шабрина, который заставлял нас следить за костром, храп его ни на минуту не умолкал бы среди сонных деревьев.

Перед рассветом Шабрин неожиданно встал и ушел куда-то, не сказав нам ни слова. Я видел, как он собирался, но притворился спящим. За вечер он надоел нам хуже, чем дым от костра, и теперь, когда темные кусты скрыли его от нас, на душе у меня сразу стало легко, словно прошла болезнь. Я разбудил Борьку и сообщил ему о том, что Шабрин удрал.

— Очень хорошо, — обрадовался Борька. — Откуда только черти его принесли? Катился бы сразу своей дорогой.

— Давай и мы пойдем отсюда куда-нибудь, а то, чего доброго, он еще вернется, — предложил я.

Борька согласился. Мы быстро потушили тлеющий костер и, довольные тем, что оказались одни, поспешили вниз по разлившемуся ручью. Но радость наша была преждевременна. Скоро мы опять встретились с Шабриным, и на этот раз при очень трагических обстоятельствах.

Пройдя по ручью с километр, мы вышли в низину, сплошь залитую водой. Пока я лез через кусты, Борька осмотрел разлив и быстро замахал мне рукой: «Садись». Я присел.

— Гуси, — шепнул Борька. — Целая стая.

Прячась за деревьями, мы подползли к берегу и затаились. Гуси плавали на середине разлива. Стрелять по ним было далеко. Мы стали ждать, не подплывут ли они поближе. Ветер дул на нас, и нам хорошо было слышно, как птицы чистились в воде и ныряли за кормом.

Вдруг на том берегу затрещали сучки, послышалось хлюпанье, и между кустами замелькала большая темная туша. Гуси мгновенно всей стаей взлетели с воды, а на берег, поводя мордой им вслед, вышел здоровенный медведь.

От неожиданности я перепугался и даже вспотел. Гляжу на Борьку. Борька побледнел, глаза вытаращил, но лежит, с места не вскакивает.

Медведь понюхал воздух и тихо заворчал, как собака. Из кустов к нему сейчас же подкатились два темных шара.

«Медведица с медвежатами», — мелькнула в голове у меня мысль и так пригвоздила меня к земле, что я даже дышать стал тише. Медведица схватила зубами одного медвежонка и ловко забросила к себе на спину. Второй медвежонок, он был побольше, вертелся возле нее, но в зубы ей не давался. Медведица сердито зарычала и поддела медвежонка лапой. Медвежонок шлепнулся на бок, но к матери не пошел. Тогда медведица мотнула головой и полезла в воду без него. Она шла через разлив, высоко поднимая лапы и поминутно оглядываясь на отставшего детеныша. Медвежонок брел за ней. А тот, что сидел у матери на спине, смешно таращил глаза по сторонам. Мне даже показалось, что он от удовольствия язык высунул. Медведи переходили разлив немного в стороне от нас, но нам хорошо было их видно на фоне воды.

Дойдя до середины потока, медведица поплыла. Медвежонок потянулся за ней и неожиданно оступился. Вода сразу же скрыла его с головой. Он вынырнул, фыркнул и забился. Стремнина понесла его книзу. Звереныш начал тонуть.

Трудно сказать, что пережили мы с Борькой в этот момент. Нам было жаль медвежонка, страшно за себя, хотелось как-нибудь помочь зверям, и в то же время мы не знали, куда деваться самим. Медведица вылезла на берег шагах в ста от нас. Она сбросила со спины второго детеныша и оглядела реку. Медвежонка тем временем унесло далеко вниз. Медведицу это рассердило. Она встала на задние лапы и так рявкнула, что мы с Борькой обмерли. Потом медведица решительно вошла в воду и быстро поплыла за медвежонком. Она почти догнала его, но того уже закрутило в водовороте. Он отчаянно бултыхался, несколько раз скрывался под водой и наконец исчез совсем. Медведица подплыла к водовороту слишком поздно. На поверхности никого уже не было видно. Тогда она повернула к берегу и вылезла из воды. В лес она вошла, пошатываясь, словно пьяная. Я видел, как она, не выбирая дороги, лезла через кусты, стукалась о деревья, пока не пропала в чаще. И вдруг она закричала истошным пронзительным голосом. За кустами ей жалобно подвизгивал медвежонок. Я никогда не думал, что у зверей может быть такой выразительный крик. В голосе медведицы явно слышался стон. С таким стоном в деревнях голосят по покойникам. Медведица кричала совсем как человек, и мне стало жутко от этого крика.

Вдруг с той стороны, откуда доносился ее голос, один за другим сухо треснули два выстрела. Медведица глухо рявкнула и умолкла. В лесу стало тихо-тихо, словно в нем никогда не было ни единой живой души. Даже деревья стояли, не шелохнувшись. Потом мимо нас галопом пробежал медвежонок и скрылся в ельнике.

Не сговариваясь, мы с Борькой вскочили на ноги и, словно настеганные, во весь дух помчались к месту стрельбы. В кустах, шагах в ста от берега, мы наткнулись на Шабрина. Он стоял за деревом и, сжимая в руках ружье, заглядывал под развесистую ель. Мы тоже посмотрели туда. Там, не шевелясь, обхватив голову лапами, лежала медведица. Из правого уха ее темной струйкой бежала кровь. Пасть зверя была полураскрыта, задние ноги поджаты.

Уверившись в том, что зверь неподвижен, Шабрин вышел из-за дерева. Лицо его пестрело бурыми пятнами румянца, на губах ползала улыбка.

— Видали? Вот это добыча, — проговорил он. — С первой пули уложил. Второй раз стрелял для надежности.

— Неужто она напала? — недоверчиво спросил Борька.

Шабрин засмеялся.

— Какое напала? Она, словно шальная, мимо прошла, на меня даже не взглянула. А я ее сзади в ухо!.. Не копнулась!

— У нее же детеныш утоп, — насупился Борька.

— Дурак ты, братец! — обиделся Шабрин. — Добыча есть добыча, при чем тут детеныш. — И он, вытащив нож, пошел к медведице.

Меня, помню, затошнило, когда он рассек ей брюхо. Мне было жаль медведицу до слез. В этот момент я ненавидел Шабрина всей душой. Он казался хуже всякого зверя, и, будь я посильнее, я, наверное, отлупил бы его, как самого отпетого негодяя. Охотиться — дело одно. Но быть свидетелем такого случая и поступить так, как сделал Шабрин, — это не укладывалось в голове.

— Боря! — сказал я. — Пойдем домой! Меня трясет, я совсем разболелся.

Борька молча повернул к старице.

— Эй вы! — неожиданно окликнул нас Шабрин. — Скажите там, чтобы за мной лошадь прислали.

— Сам скажи, — буркнул в ответ Борька.

— Что? — не понял Шабрин.

— Чтоб тебе подавиться этой медвежатиной, живодер проклятый! — крикнул Борька, и мы бегом пустились через бор.

С тех пор прошло много лет. Но в памяти моей еще до сих пор жив отчаянный вопль медведицы. И где бы мне ни встречались медведи: в зоопарке или на манеже цирка, я всегда при этом испытываю какое-то глубокое смущение. Мне кажется, что медведь понимает и чувствует гораздо больше, чем думают о нем люди, и, может быть, именно поэтому мне неудобно бывает смотреть на него глазами, какими обычно человек смотрит на животных.