Скучный декабрь

Глава 41. Его Сиятельство, бывший аптекарь из Шулявского района

Минут через двадцать они, чертыхаясь, добрались до поросшей кустарником лощины, которая должна была незаметно вывести к неприятелю. Здесь отважные разведчики остановились, потому что у Пшибыла случился очередной приступ желудочных колик и он, вручив бесполезную винтовку товарищу убежал в кусты.

Беспечно прислонив оружие к дереву, пан Штычка присел под ним на корточки. Зима слепо смотрела на него. Лежащий в лощине снег не был тронут. Никем: ни человеком, ни зверем, ни птицами.

— Знаешь, что я сейчас думаю, пан кухарь? — крикнул в бурелом музыкант.

— Цо? — глухо ответил невидимый санитар.

— Думаю, что славно мы с тобой повоюем. Отдадим живот за Отчизну, лопни мой глаз.

Пока Пшибыл матерно высказывал мысли о священных жертвах в общем, и войне, в частности, Леонард продолжил:

— Все оно так и есть братец. Только выхода у нас нет, только умереть и никак! Нет выхода! — помолчав флейтист добавил, — и патронов нету. Патроны то нам не дали!

— Курва мац! — отреагировал его товарищ. — Как это не дали? Я на такое несогласный.

— А это никогда не спрашивали, согласный ты или несогласный. Одно только — жесли назад повернемся, кранты нам, братец. Сам его сиятельство по дыре в голове устроит. Скажет — струсили, герои. Нате вам с револьвера.

— Прям так и сделает? — недоверчиво отозвался санитар.

— Да едят меня муравьи, если не так.

В кустах затихли, переваривая известия. Выходило совсем плохо: вернуться назад было невозможно. Убежать тоже — где они находятся, никто не знал. Бродить по лесу неизвестно где, верная смерть от холода. И вперед идти было опасно — мало ли что ожидало их там? Ни назад, ни вперед. Что еще может ожидать человека на войне? Только неприятности. И смерть, которая истрепанным душам, казалась самой легкой из них. Ведь когда ты к этому готов — умереть легче легкого. Та тонкая ниточка, что крепила душу солдата к телу, уже и так была надорвана мобилизацией, осталось только дождаться косой, пристально смотрящей исподлобья. По большому счету это и была награда, сладкая награда за муки, после которой было ничего. Простое ничего — без мыслей, надежд и будущего. Без поисков правды, сомнений, голода, жажды, холода — всего этого тяжелого груза, который нес каждый солдат, и от которого можно было сойти с ума.

— Так что тогда делать? — осторожно поинтересовался санитар, с треском появляясь из чащи.

— Ну, можно сходить до поворота. Глянуть одним глазком и сразу назад. — предложил отставной пехотинец. — Вроде, как и разведали, а вроде, как и нет. У нас в полку так Георгия давали. Одному прошение написали — дайте Георгия, заслужил. В атаку пошел, а там геройски потерялся, завернул в деревню по пути, чтобы водички попить. В погребе поискал. В сарае. Ни курей тебе, ни скотины какой. Заходит в хату, стало быть. В прихожем поискал, ниц нема. Только тряпки какие-то, заместо в комнате на стулке шинелку прихватил офицерскую. А в кармане той шинелки мапу нашли. Хотели ее на шкреты пустить, но он не дал. Нечего курить, говорит. Вот за этот подвиг ему Георгия назначили, и даже почти дали. Только не ему, а одному писарю. Попутали там что ли. Фамилию не так написали.

— Как так? — удивился санитар, принимая у него кривую винтовку, — Так ему за вражескую карту орден положен! Как могли напутать?

Отставной музыкант пожал плечами и закинул свою за плечо. А потом изрек прописную истину.

— Да кто на войне у солдата фамилию запоминает? И карта наша была, вроде, при отступлении забыли.

Санитар засопел и двинулся за ним вслед, мучительно припоминая, написал ли он свою фамилию на конверте. Ему очень не хотелось умереть вот так — безымянным, да и вообще никак не хотелось умереть. Оторванный от сытой кухни и поставленный перед лицом почти уже случившейся смерти он помрачнел. То, что есть сила, которая просто умножит все его желания, планы, да и саму жизнь на ноль — приводило огромного Пшибыла в ужас. Он брел за Леонардом, удивляясь отваге отставного пехотинца. Тот беспечно топал вперед, проваливаясь в снег почти по колено.

Через полчаса они выбрались из лощины и вошли в сосновый лес. Деревья высились укрытые шапками снега, осыпающихся колким ледяным туманом. Пшибыл остановился, задрал голову и раскрыл рот, как мальчишка в Рождественском райке.

— Красота-то! Глянь, братец, какая красота! Файно же? Зобач, пан солдат!

Высоко над ними кроны сходились, но не касались друг друга, оставляя между собой узкие просветы, в которых светилось небо. Словно деревья стеснялись коснуться соседа. Стояла редкая гулкая тишина. Ни звука, даже вороны — и те молчали. Было слышно лишь тяжелое шерстяное дыхание разведчиков.

— Ага, — согласился Леонард, снял фуражку и обтер пот, — давай ще до полянки дойдем вон той и сразу назад. С нее-то вже видно будет.

Они осторожно двинулись вперед. Но у Декабря на бравых разведчиков были совершенно другие планы, и дойти до полянки, им так и не было суждено. В синем полумраке леса щелкнул выстрел, мимо прожужжала пуля. Послышался тяжелый топот, а затем последовал грозный оклик.

— Стий! А ну стий, хто иде?

Еще до того как они услышали голос, пан Штычка упал в снег и привычно перекатился за толстый сосновый ствол. Шедший по правую руку Пшибыл рухнул в мелкую канавку как мешок с мукой.

— А ты сам стой! — крикнул музыкант из убежища, — Не то стрельну!

Подтверждая намерения, он клацнул пустым затвором.

— Зараз сам стрельну в тебе! Обходи их, браты! — завопил противник.

— Зараз! — откликнулся другой голос. — Там их двое!

— Бий усих!

— Слава те Господи, панове! — крикнул теням отставной флейтист, — То думал, не доживу!

— До чого, телепень? — темная фигура мелькнула между деревьев и спряталась за стволом сосны. Мелькнул Адриан с малиновой кокардой. Шлем болтался на голове владельца, словно был не по размеру. Бросив взгляд на врага, Леонард покрепче прижался к колючей коре.

— До смерти своей! — крикнул он в ответ.

— Тю, дурень, — звонко отозвался противник, — а ну, обзовись!

— Сам обзовись, — ответил флейтист, рассматривая неподвижного Пшибыла. Тот оглушительно испортил воздух, вызвав гогот в рядах окружавшего разведчиков неприятеля.

— Хлопци, ховайся! Зараз газами травить будут! — серые тени перебегали между стволами деревьев, умело обходя с флангов. Отставной пехотинец насчитал около десятка. Десять против двоих. Обычный для Скучного декабря счет, который предъявлялся без разбора всем — врагам, союзникам, красным, белым, зеленым, простому человеку и солдату. И он никогда не менялся: ты всегда был в меньшинстве, и у тебя всегда была пустая обойма.

«Вот и все», — пришло ему в голову, он прислонился к сосне и задрал голову вверх. — «Вот тебе и все, пан хороший. И биться нечем, да и незачем. За кого? Зачем? А ведь и правда, убьют сейчас, и имени не спросят. Зачем солдату имя? Прощайте, пани Анна, жесли уже и свидемся, то может нескоро».

Отставной пехотинец еще даже не понял, каково это — умирать? Идти-идти, что-то себе думать и вдруг неожиданно умереть. Прямо здесь, в заваленном снегом лесу, где-то непонятно где. Наверное, чтобы умереть, нужно быть виноватым, решил он. Ну, хотя бы в чем-то немножечко быть виноватым. Поискав в памяти свои прегрешения, он ничего и не нашел. Совсем ничего, никакой малости, которая заслуживала бы смерти. Да и нужна была эта мелочь — вина? Скучный декабрь всегда и все расставлял по местам. Виноват ты был или нет. Пули рвали тела, не разбирая твоих провинностей. Ударник накалывает капсуль, порох вспыхивает, гулко стучит выстрел. Разносится в холодном воздухе. Последний звук, перед тем как ты насовсем утонешь в белом звенящем пламени.

Так он сидел и мучительно думал, пока его требовательно не окликнули.

— Обзовись, падлюка! — грохнула винтовка, и пуля выбила светлую щепу из соседнего ствола. — Зараз стрельну, уже не пожалею.

— Штычка Леонард, седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, — крикнул он в ответ, не желая умирать безымянным. — И Пшибыл Миколай, санитар из Беднарца. Тут мы, лопни мой глаз!

— Штычка? С Городу, не?

— С Городу, — подтвердил отставной флейтист. — С Мочаловой улицы. С зеленым забором что. Только зараз забор уже не зеленый пан, давно не красил, с четырнадцатого года в окопах грязи принимаю.

— А пана Шмулю знаешь?

— А то! — подтвердил Леонард, задумчиво рассматривая тонкое жало штыка своей винтовки, — только видел. Еще пьяный с его бимберу.

— Хлопцы, — крикнул невидимый знакомый флейтиста, — То Штычка с Городу, музыкант! Не стреляйте. Зараз раберемся.

Повисла минутная пауза, тишина на мгновение влилась в переговоры противников. Так всегда было на войне, та замирала в замешательстве, перед тем как больно ударить. С той стороны послышались тихие споры. Собеседник отставного флейтиста стоял на позиции, что спочатку трэба разобратися, остальные желали сначала стрелять, а уж потом выяснять, кто и откуда прибыл.

— Кидай сброю, та выходь, стриляты не будемо, — наконец предложил противник.

— На кой чорт мене тоби вирыты? — откликнулся музыкант. — Може ты брешешь?

— Да вот те хрест, — заявил противник, — я ж с Веселой Горы, Петро Горбатко, розумиешь?

— Панаса сын? — уточнил Леонард и перехватил винтовку удобней.

— Так, — ответил собеседник.

— Кривого Панаса або того, который на Усекновение главы в нужник провалылся?

— Та кривого же! Коло колодязя била хата.

— Цо, батьки твои живы ще? Хозяйство е? — поинтересовался Леонард, — то смотрю по сегодняшним временам, без хозяйства зовсим туго приходится.

— А то! — заверил противник. — Тилькы козу купылы. Опять же курочки в них.

— А дид твой как?

— Досить вже! — хрипло взмолился кто-то невидимый, — Так усих батьков переберетэ!

— Так я- то причем, жесли у Петро родня большая? — начал оправдываться пан Штычка, — на войне не каждый день земелю встретишь, так ведь?

— Так, — хмуро подтвердил противник. — Або досить, вже. Холодно. Давайте вже стреляти. Та до дому возвернемся.

— Да чекай ты! — перебил его земляк отставного флейтиста, — Штычка! Тут цо робишь?

— Вывьядывачу, — ответил Леонард, — Разведка с польского потягу мы, натимчас як стжлелам! Там у пана ротмистра две пушки, едят меня муравьи! Кааак дадут!

— Разведчики? Тю, скаженый, так мы ж союзники! До вас идемо, у Варшаву. Перший сичевой курень мгновенной смерти, розумиешь? Чо ты, дурне, ранийше мовчав?

— А ты запытывал? — пан Штычка с облегчением вздохнул и опустил винтовку. Встреча так и не стала настоящим боем, в котором у них с Пшибылом было ровно никаких шансов. Стрелять никто не собирался, а это значило, что можно пожить еще. Не умереть прямо здесь, всеми забытым. Это радовало, потому что человек на войне всегда живет настоящим и никогда будущим. Потому как настоящее всегда радует, если ты жив и здоров, а будущее пугает, несмотря на тишину и покой. Что там было, в будущем, не знал никто.

Услыхав, что вокруг вовсе не противник огромный санитар, до этого момента лежавший неподвижно зашевелился и издал слабый стон.

— Курить есть, братцы? — глухо поинтересовался он на всякий случай. Хитрый Пшибыл опасался за кисет, который лежал у него в кармане.

— Нет, — ответил кто-то и кухарь понял, что попал к своим.

Из-за сосен начали осторожно показываться фигуры в новеньких шинелях. Снаряжены сичевики были превосходно. На голове у каждого Адриан, теплые варежки с отдельным указательным пальцем, черные кожаные подсумки и ранцы за спинами. На их фоне Леонард с санитаром казались оборванцами, упавшими в навозную кучу.

— Пан Штычка! — позвал один из стрельцов, лопоухий и маленький. — То я, Петро!

— Петька, хватит лясы точить, — оборвал его хмурый солдат с двумя звездами на петлицах, означающими, что он был гуртовым, — зараз пидемо до начальства, доложим, чо союзников знайшлы.

Героических разведчиков окружили, с любопытством разглядывая грязные тряпки в которые те кутались. Присев на корточки, один из стрельцов даже потрогал кривую винтовку Пшибыла, нелепо валяющуюся в снегу.

— Нешто такой зброей воевать можливо? — поинтересовался он.

— То секретность большая. Новейшее средство, братец, — объяяснил музыкант, помогая кряхтящему повару подняться из канавы. — Ту зброю не каждому выдают, на раз врага валит. Тильки попасть надо.

Огромный санитар испугано оглядывался, но к его облегчению, взятые наизготовку винтовки были закинуты за спины.

— Повертаемося, швыдчей, хлопци! — гаркнул гуртовый, — Швыдче, я казав!

Повертев рукой над головой, он двинулся назад. Повинуясь команде, остальные тоже потянулись к выходу из леса. Пока остальные гоготали над кривым Лебелем Пшибыла, словоохотливый Петро, топавший рядом с Леонардом, выспрашивал у него, как он тут оказался. И открыв рот, выслушал историю о том, как сиятельный Тур-Ходецкий отправлял их в разведку. По словам отставного пехотинца, его благородие, нежно обнял каждого и даже пустил слезу, а отец Крысик пообещал причислить к лику святых.

— Прямо так! Осенил крестным знаменем и сказал, канонизируем зараз вас, святые герои, будете на небесах, кланяйтесь от меня, передавайте приветы, — сообщил Леонард, глядя в широко открытые наивные глаза. — А жесли вернемся, обещал поминать на святых Фелицитату и Перпетую каждый год.

Всю эту ересь он нес совершенно серьезно, зачем-то сообщив, что ксендз обещал подарить каждому по паре петушков и куриц из собственного стада. Лопоухий собеседник со знанием дела изрек, что главное об этом не забыть, потому что куры по сегодняшним временам большая редкость. А хорошую курицу еще надо знать.

— Тильки гузно у курочки надо помацать, не то може подсунуть тебе негодную.

В ответ на дельный совет Леонард сказал, что обязательно пощупает. Так они развлекались, пока не выбрались к железнодорожной насыпи, на которой дымил паровоз с прицепленными к нему вагонами. Роскошным пульманом, парой третьего класса и четырьмя теплушками. Пульмановский салонный вагон, окрашенный в желто- голубой, ярко выделялся на фоне остального состава.

— Хорошее дело, — одобрил нелепый выбор цвета отставной флейтист, — по военному времени совсем нужное. У нас под Режицей в батальоне, один прапорщик тоже за спиртом полез в медпалатку. Что-то протереть ему ночью понадобилось срочно. Толи чирей, толи еще что. Только было темно, все он поперепутал и не протер, а вовсе выпил с пузырька какого-то. Так тоже сверху стал синим, а остальное пожелтело. Его потом в атаку не пускали. Якшо герман его видел, так и начинал с пятидюймовок грузить со страху. В газетах о нем писали, читал? В музей еще сдали прапорщика нашего.

Газет Петро не читал, но признаться стеснялся, поэтому лишь неопределенно помотал головой. Желто синий прапорщик, отчего-то произвел на него глубокое впечатление.

На остальные вагоны краски не хватило, поэтому на каждый было просто наляпано два пятна. Появление состава в глухих лесах где-то по направлению к Варшаве объяснялось двумя причинами. Полным разгромом большевиками под Броварами и Дарницей Левобережного фронта и неожиданно возникшим желанием правительства украинской Директории направить посольство в польскую столицу. Это желание было таким неожиданным, что само отбытие делегации не сопровождалось ровно никакими торжествами: ни оркестром, ни парадным строем, ничем другим. Просто к недостроенному зданию на Старовокзальной улице в одно утро слетелось десяток подвод и пролеток, из которых спешно появились высшие чины. Возникла минутная суета. Багаж был мгновенно погружен. Паровоз тонко свистнул и потянул за собой вагоны. Через пять минут после отбытия поезда, на вокзал прибыла еще одна пролетка, в которой прибыл министр образования. Выскочивший из нее и припустивший со всех ног к платформе толстячок, тяжело дыша, остановился и застонал вслед слабому дымку, поднимавшемуся из-за домов. В отчаянии он выругался и плюнул себе под ноги. В ту же секунду, в выходную стрелку Киевского вокзала попал трехдюймовый снаряд. Первый, но не последний снаряд подходившей к городу с востока второй бригады товарища Щорса. Через покидаемый Киев текли нескончаемые толпы.

— Дозвольте звернутыся! — заорал гуртовый, когда они подошли к поезду.

Через несколько мгновений в открытой двери показался суетливый старичок в мундире. Грозно оглядев толпу солдат, словно пересчитав их, он обратился к старшему.

— Дозволяю!

Пока гуртовый объяснял, кого они встретили в лесу, отставной пехотинец пытался определить, в каком звании находится пришелец. На груди того был ворох наград, из-за недостатка места переходивший под мышки. Сползавший от шеи к животу. По мундиру змеились позументы, начинавшиеся с накладных карманов френча, через впалую грудь проходившие к плечам с массивными погонами. Все это выглядело так, будто горемыку факира душили толстые змеи. Золото слепило, его было настолько много, что казалось, владелец френча сейчас упадет и задохнется под его тяжестью.

Внимательно выслушав гуртового, тот перевел взгляд на польских разведчиков.

— Штычка Леонард, седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, пехотнец! Послан в разведку, — отставной флейтист секунду помедлил, и добавил, — Ваше Сиятельство!

Его Сиятельство, бывший аптекарь из Шулявского района, случайно попавший на военную службу, кивнул и приказал им подняться в вагон.