Словацкие повести и рассказы

СВЕТЛОВОЛОСЫЙ ВЕЛОСИПЕДИСТ

Наша «старушка», а по военной терминологии — противотанковое орудие тридцать седьмого калибра, стояла на своем прежнем месте: в огороде возле дома на краю села. Стояла она там, хорошенько замаскированная фасолью, которая вилась вдоль забора. Глазок ориентира внимательно вглядывался в долину, где между крутыми откосами змеились Ваг и дорога.

А мы лежали между грядок и грызли что попадет: кольраби, огурцы, морковку. Вот так мы завтракали и глядели в чистое голубое небо, по которому карабкалось солнышко.

День обещал быть отменным, да только что он нам преподнесет! Вчерашний начинался точно так же, а закончился изрядной заварухой. Перед обедом из каменоломни в Дубной скале заговорил тяжелый пулемет и начал прочесывать позиции пехоты метрах в ста прямо перед нами. Стоило кому-нибудь шевельнуться, как раздавалась очередь. Происходило что-то непонятное, потому что, как нам было известно, каменоломни удерживали наши партизаны. Уже потом мы узнали от связных, что немцы атаковали каменоломни и вытеснили партизан с этих стратегически важных позиций. Потому-то наша пехота и оказалась у них как на ладони. А приказ, который передали нам связные, был такой: подавить пулеметную точку, что находится там-то и там-то, а именно под старым дубом, который нам был хорошо виден. Мы расстреляли целый ящик снарядов, и пулемет замолчал. Но и нам пришлось несладко. Мы себя обнаружили, и немцы принялись потчевать нас минами. Они сыпались как град, две упали на крышу дома. Хорошо, что хозяин с семьей ушел оттуда сразу же, как только мы окопались у него в огороде. Мы лежали в ямах и окопах, дожидаясь, когда же кончится эта минная лавина. Немцы, сволочи, вроде перестали стрелять, но только мы вылезли из укрытий, как они принялись за свое. Одна мина упала возле окопа Фери, и осколок ранил его в плечо. В конце концов нам не оставалось ничего лучшего, как в минуту затишья оттащить нашу пушку подальше, за избу, чтобы в нее не угодил шальной снаряд. Только за избой она стояла совсем без пользы, поэтому-то мы ее ночью опять перетащили на старое место. А уж лучшей позиции здесь не сыщешь! Весь выход к Стренчанскому как на блюдечке. И дорогу видно до самой Рутткайовской корчмы, и холмы по обе ее стороны до самой опушки леса. И вот мы снова тут отлеживаемся и ждем, что же будет дальше.

— Я бы наконец съел чего-нибудь поприличнее, — угрюмо проворчал Имре Владар и захрустел кольраби.

— Позови официанта, пусть принесет жареного цыпленка, — съязвил Фери — тот самый, которому мы вчера перевязали раненое плечо.

— Уж ты-то помолчи, — хмыкнул Имре. — Чья бы корова мычала… Вчера у тебя душа в пятки ушла.

Мы все заржали. Когда Фери задело осколком, он бухнулся передо мной на колени и умолял: «Командир, уйдем отсюда, пока живы». А потом добавил: «Если мы отсюда унесем головы на плечах, каждому ставлю пятилитровую бутыль вина!» Я вынужден был его одернуть — не устраивай, говорю, паники, а то пошлю тебя ко всем чертям и поищу вместо тебя порядочного хлопца.

— Послушай, Фери, а не поставишь ты нам сейчас хоть бутылочку из того, что обещал? Давай, авансом, — смеясь сказал Штефан Кркань — единственный среди нас призванный из запаса.

— Да не ждите вы. Обещал вино, а даст какое-нибудь пойло, — уколол Фери Имре Владар.

— Ты что треплешься, морда неумытая, — окрысился Фери. — Я сказал вино, так в худшем случае будет «пан Турго», а не пойло… только бы выбраться отсюда!

— Снова начинаешь? — сказал я, бросая в Фери надкушенный горький огурец. — Смотри дождешься — отправлю на кухню!

— Подумаешь, испугал! — приподнялся на локте наш «поскребыш», конопатый Вило. — Хоть нажрется там как следует.

Лежим мы здесь уже пятый день, три из них нам даже кофе не привозили. Первые два дня было просто блеск, потом нам привезли полные бачки еды, а машину так по-идиотски поставили, что немцы ее обнаружили и пустили парочку мин. Ребята не успели бачки снять, а машина уже горела. И с тех пор три расчета батареи словно забыли нас. Танкисты ушли в тыл, а мы остались с тем, что росло в огороде. К счастью, были там и овощи и фрукты. До сих пор мы, худо-бедно, держались. Но чем дальше, тем больше все тосковали по куску мяса, а сластена Вило все время вспоминал о пирожных. Так вот, сейчас мы как раз завтракаем. Солнышко ласково щекочет наши небритые физиономии, и мы уже почти не чувствуем однообразия нашей пищи. И побриться бы надо! Как посмотрю на ребят, заросли, как бродяги. Вся беда в том, что вода есть только на другой стороне дороги, а мы не хотим выдавать себя фашистским наблюдателям, чтобы снова не получить в подарок дождичек мерзких мин. Нам хорошо вот так, когда все спокойно. Уж лучше потерпим немытые и небритые. Хорошо сейчас, будто и войны никакой нет. Тихо, спокойно! Только надолго ли? После затишья обычно приходит буря. Хорошо бы сегодня в этой узкой долине ничего не стряслось.

— Ребята, доедайте и идем работать, — говорю я и тыльной стороной руки вытираю рот, как после бог знает какого сытного угощения.

— Какая еще работа? — вытаращил глаза Фери.

— Что мы — на барщине? — ощерился Имре.

— Боеприпасы нужно перетащить в траншею, да и орудие привести в порядок — вчера ведь стреляли.

— Чего? — захохотал Штефан Кркань. — Мы же не в казармах. Не беспокойся, прочистим ствол, как выстрелим. И хватит трястись!..

Я стоял на своем, и ребята один за другим принялись за работу. Я требовал, чтобы они все делали аккуратно, враг не должен заметить никакого движения.

Фери с Имре тащили из-за дома ящик с боеприпасами и решили передохнуть. Кто-то из них поднял голову и вдруг закричал: «Эй, поглядите-ка!» Все мы уставились туда, куда нам показывали. И видим, как по дороге вышагивает рядом с велосипедом какой-то паренек. Идет прямо из долины, которая контролируется немцами.

— Мы тут ползаем, брюхо себе обдираем, а этот вышагивает, как на свадьбу, и немцы хоть бы что, — бурчит Феро Глоговчанин и далеко сплевывает через щербину между зубами. И правда удивительно. В долине, где все видно, где заметно каждое движение, какой-то парень идет себе, точно на прогулке. И ведь даже ухом не ведет.

Паренек с велосипедом все шагает и шагает, он уже близко, а мы на него только глаза таращим.

— Ребята, это невозможно, здесь что-то не так, — замечает наш мудрец Штево Кркань. — Мне это не нравится.

Я и сам не мог ничего понять. А что, если это какой-нибудь шпион оттуда, раз он идет с их стороны?!

— Фери, иди сюда, спрячемся за домом и там его подождем, — говорю я, и Фери охотно со мной соглашается.

— Ну погоди, заглянем ему в нутро, — говорит он, когда мы уже ползем за дом. Там, возле калиточки, что выходит на дорогу, мы этого малого и подождали.

— Эй ты, — закричал я пареньку, когда он уже готов был вскочить на велосипед.

Он остановился удивленный и посмотрел в ту сторону, откуда слышал голос. Видеть нас он не мог, потому что мы были за кустом бузины.

— Чего? — спросил он.

— Ну-ну, приятель, подойди-ка сюда, к калиточке.

Теперь он догадался, где мы. Подошел к калитке и толкнул ее. Калитка заскрипела, и мы схватили его велосипед.

— Здорово, — приветствовал его Фери. — Пойдем к нам, отдохнешь.

— И расскажешь, что к чему, — говорю я строгим голосом.

Паренек засмеялся: «Ну и любопытные вы!» — и поплелся за нами. Велосипед он прислонил к стене и спросил:

— Есть у вас что-нибудь на зубок?

— Только вот это. — Фери показал ему кулак.

— Не дури, — оборвал я Глоговчанина. — Принеси ему чего-нибудь перекусить. А сам тут по огороду не мотайся, немцы за нами наблюдают, мина тебе запросто голову оторвет. Садись здесь и рассказывай.

Парнишка с интересом посмотрел на меня. Видно, его удивляло, что я говорю с ним так строго, почти приказываю. Возле нас уже стояли и Штево, и Имре, и веснушчатый Вило.

— Что это ты так? — Паренек зыркнул на меня какими-то совсем девичьими голубыми глазами. Ростом невысок, щуплый. Широченные брюки ему явно велики. Кепка нахлобучена по самые уши. Был он скорее смешным, чем опасным. Схвати его парень поздоровей — вытряхнет запросто из этих штанов.

Я засмеялся:

— Это у меня привычка такая. Садись. Здесь мы как в укрытии.

Мы сели возле стены, где ветви сливы опускались к самой земле, закрывая от наблюдателя из долины. Фери тем временем принес большую кольраби, два огурца и грушу-масловку.

— Мясо еще не варилось, — съязвил Глоговчанин, видя, что паренек вытаращил глаза от такого угощения. Все остальные заржали как кони, а паренек, уже не задавая никаких вопросов, принялся за огурец. Должно быть, здорово проголодался, потому что глотал куски, почти не прожевывая, и даже хвостик не выплюнул.

— Вот жрет, собака, — засмеялся Вило, глядя на него.

— У меня со вчерашнего утра крошки во рту не было, — говорит паренек. Мордашка у него гладкая — должно быть, никогда не брился, выглядит неженкой.

«Молокосос», — думаю я. А все-таки тут что-то не так. Будь он неженка, никогда бы не осмелился идти по такой опасной дороге. Неспроста он оказался здесь. Нет, он не из тех, у кого от страха полные штаны.

— А откуда, скажи-ка, ты идешь? — спрашиваю я, не вытерпев, пока он наестся.

— Ну оттуда, вы же видели, — махнул он в сторону долины и начал ножичком чистить кольраби.

— Откуда ты — мы видели, да ведь там немцы. Как это они тебя не схватили, не стреляли?

— Да так вот, не схватили и не стреляли, — пожал плечами паренек, и глаза у него сверкнули из-под широкого козырька.

— Не валяй дурака, — сказал я строго, — я тебя серьезно спрашиваю.

— Ого, серьезно, а что так?! — В его голубых глазах блеснули озорные искорки.

— А потому серьезно, приятель, что на все это можно смотреть по-разному.

— Как это «по-разному», скажи яснее.

— А «по-разному» — это значит, что ты можешь быть их… ну, скажем… шпион или кто-нибудь вроде того.

— Ты, может быть, та еще свинья, — пояснил Фери. Паренек расхохотался, хлопнув себя по бедрам узкими ладонями.

— Шпион, говоришь, или вроде того… Ну, здорово!

— А что мы должны думать, если ты идешь с территории, которую немцы удерживают, — терпеливо объяснил ему Штефан.

— Вот потому именно я и иду оттуда. Не хочу оставаться на земле, которая у немцев под сапогом, — уже серьезно говорит паренек. В глазах у него нет прежнего озорства, щеки горят. Может, от злости, а может, от обиды.

— Ну, хорошо, а почему мы должны тебе верить? На лбу-то ведь у тебя не написано, — говорю я.

— Вот и мне тоже не верится, что тебя не задержали, что в тебя даже не стреляли, — покачал головой Штефан Кркань.

Паренек встал, потянулся и говорит:

— Ну, я вижу, нужно открыться, чтобы вы не думали, что я свинья.

И вдруг, не успел этот молокосос стянуть с головы кепку, как из-под нее посыпались светлые кудри. Длинные, почти до плеч волосы. И мальчишка на наших глазах превратился в девушку. Сейчас вот, глядя на эти кудри, не ошибешься — это лицо девушки. А мы-то, дурни, сразу не заметили! Мы стояли с разинутыми ртами и выпученными глазами, пораженные таким перевоплощением. Глядели на девушку, не в силах выдавить из себя ни слова. А в ее голубых глазах снова появились озорные искорки. Видно, ее весьма забавляло то, как она нас провела.

— Так ты не парень? — первым опомнился Глоговчанин.

— Как видишь. А ты, джентльмен, меня уже и свиньей обозвал, — смеется девчонка. — Но я рада, что вы меня приняла за парня, — продолжает она и прохаживается в этих своих широченных штанах.

— Ну теперь-то мы видим, что остались в дураках, — говорю я. — И что только может сделать с человеком одна кепка!

— Вот так-то. — Девушка садится на свое место. — Теперь, надеюсь, будете вести себя по-рыцарски.

— Теперь нам еще любопытнее, чем раньше, — говорит веснушчатый Вило.

— Если вам любопытно, то я все расскажу, чтобы вас не хватил удар от появления бабы.

Девушка начала рассказ, и мы ее не прерывали.

— Я из Жилина, а учусь в Братиславе. Сейчас, вы знаете, каникулы, я все время сидела дома, «у мамы под юбкой». А когда началось восстание, я сразу решила улизнуть к восставшим. Не хотела оставаться у фашистов! Но мама начала причитать, — ведь я у нее одна-единственная. Отец два года назад умер от какой-то непонятной болезни. Ну вот, мама меня никак не отпускала. Да я и сама мучилась. Вдруг, думаю, с ней от горя что случится!.. И чем больше я ломала голову, тем яснее мне становилось, что я должна попасть сюда, к вам. Хорошенько я все это обдумала, приготовила старые отцовские тряпки, починила его велосипед и вчера перед рассветом выскользнула из дому. Доехала до Стречна, там у подружки переночевала, а сегодня рано утром набралась духу и двинулась прямо через эту долину. Все время боялась, что меня остановят или просто пристрелят за здорово живешь. А сама все шла и шла, и вот я тут. Может быть, и немцы думали, как вы: что я свинья, потому и дали мне пройти. Видели, что я иду прямо по дороге, то на велосипеде подъеду, то снова пешком, не убегаю… Ну ясно, нечто подобное они и думали, — засмеялась девушка и голубыми глазами оглядела наши заросшие лица. А потом добавила: — Если бы они меня все-таки остановили, то я для них придумала целую историю.

Мы на нее только зенки таращили и ни слова сказать не могли. А пока мы так вот на нее таращились, девушка сняла пиджак, и мы увидели, как под рубашкой у нее обрисовывается грудь. Ножичком, которым до этого чистила кольраби, она распорола подкладку у рукава и вынула какую-то книжечку. Открывает и подает мне. Читаю: МУЦ. Блажена Захарикова, студентка медицинского факультета…

Ребята берут у меня книжечку, смотрят, передают друг другу.

— А что это, МУЦ? — спрашивает Штефан Кркань, в «гражданке» плотник.

— А это как раз сокращенно «студент медицинского», — объясняет веснушчатый Вило, а сам прямо сияет, что опередил студентку и показал свои знания.

— Правильно, так оно и есть, — засмеялась Блажена и подмигнула Вило. Тот даже покраснел, отчего его веснушки стали еще заметнее.

— МУЦ… МУЦ… Муцинька, — бурчал Глоговчанин себе под нос. Потом захохотал и сказал: — Знаешь, Блажена мне как-то не очень нравится, мы тебя будем звать Муцинька. Что скажешь?..

Все мы засмеялись, и сразу исчезли последние следы недоверия. Все мы ждали, что девушка ответит на предложение Фери.

— Если Блажена вам не нравится, то могу для вас быть и Муцинькой. Кем угодно могу быть, я ужасно рада, что я на этой стороне и среди вас, ребята!

И всех нас обняла, рада-радёхонька, и мы ее. И сразу же стали настоящими друзьями.

— Ты можешь с нами остаться, — предложил Муциньке Вило, который глаз от нее не мог оторвать. И голос у него был какой-то глухой, мягкий, как бархат.

Девушка посмотрела на Вило, только на этот раз она ему не подмигивала, а серьезно сказала:

— Нет, остаться не могу. Что мне здесь делать?

— Ничего не надо делать, — торопливо проговорил Вило. — Ничего не делай, только останься с нами.

— На кольраби по крайней мере не потолстеешь, — засмеялся Штефан.

— Но я не для того сюда шла, чтобы ничего не делать.

— А мы дадим тебе выстрелить из пушки.

Теперь и она засмеялась, и смех у нее был звонкий, как колокольчик.

— Командир, я и правда смогу выстрелить из пушки? — спросила она.

— Для тебя я — Мартин, — говорю ей. — А выстрелить сможешь, когда придет время.

— Но ведь я будущий врач, мое место в госпитале. Я могу быть медсестрой, — возражает девушка.

— Отлично, — выскочил Фери. — Я, душенька, ранен. Мне нужна медсестра! — И он хватается за плечо, которое ему вчера зацепило осколком мины.

Еще и гримасу корчит, разбойник!

— Меня нужно осмотреть, Муцинька!

Девушка не понимает, разыгрывает он ее или говорит правду.

— Он и в самом деле ранен, посмотри его, — говорю я.

— В самом деле? — Ее голубые глаза оживились.

— Покажи!

Фери снял куртку, стащил через голову рубаху, обнажив волосатую грудь. Плечо у него было забинтовано неумело, с первого взгляда видно — не специалистом. Вило с завистью посмотрел на Глоговчанина, когда Муцинька подошла к нему и стала снимать повязку. Казалось, он жалел, что осколок зацепил не его.

— Ну, ничего страшного, — заметила Муцинька, когда сняла бинт. — Нужно только обработать рану, а то она уже начала гноиться… — Вода у вас есть?

— С водой плохо, — говорю я, — но сейчас принесем с той стороны дороги.

— Я пойду за водой, — с превеликой охотой вызвался Вило, хотя и знал, что за водой нужно «идти» на брюхе.

— Пойди, голубчик, — ласково сказала девушка и подмигнула ему, после чего Вилко готов был ей хоть в зубах притащить не то что ведро, а всю воду из колодца.

Пока Вилко ходил за водой, Муцинька вытащила из бокового кармана какой-то мешочек, открыла его и вынула оттуда пинцеты, ножницы, тюбики с мазями и лекарствами и даже скальпель.

— Ну, герой, теперь держись, — говорит она Глоговчанину, — сейчас открою рану, вытащу все, что в ней осталось, промою и наложу повязку с мазью. — В обморок не упадешь, голубчик?

— Может, и упадет, — смеется Штефан Кркань. — Он у нас не из героев.

— Заткнись, — оборвал его взбешенный Глоговчанин.

Но Штефан только смеется и говорит:

— Вчера мы видели, какой ты герой. Правда, командир?

— Оставь его, — усмиряю я Штефана, потому что вижу, как в глазах у Глоговчанина вспыхивает недобрый огонь. Высмеивать его перед женщиной — это может плохо кончиться.

— Оставь его, — присоединяется ко мне Имре.

— А скиснет, так обольем водой. Вило с удовольствием сбегает еще раз.

Муцинька вымыла руки, мыло мы ей дали, вытерла их насухо полотенцем Вило и принялась за дело. Открыла рану, промыла спиртом. Фери шипел, извивался как уж, но не стонал. Сжал зубы и молчал как пень, а Вило ему завидовал. Этот «конопушка» и вслух сказал, что был бы рад с ним хоть сейчас поменяться местами.

Муцинька весело посмотрела на него и тотчас поняла, что к чему.

— Хватит у тебя пороху, так я и тебя полечу, — сказала она со смехом. Но смех этот был милый и теплый, а мы все начали понимать, что между этими двумя что-то происходит. Обнаружилось это, когда Муцинька уже собиралась уходить. Забинтовав Фери плечо, она снова вымыла руки и сказала:

— Ну, я пойду.

— Куда же? — забеспокоился Вило.

— Пойду в Мартин, узнаю, не понадобятся ли там мои знания.

— Так не останешься? — разочарованно протянул «конопушка» и покраснел.

— Не могу, Вилко, — сказала девушка так, будто тут был только он один, а мы все испарились. А потом добавила: — Знаешь что? Я подожду, пока меня там куда-нибудь определят, а потом заскочу к вам. — Нужно посмотреть у Фери плечо, — объяснила она уже не для Вило, а для нас.

— Хорошо, если приедешь, — сказал Вило.

— Послушайте, ребята, — обратилась Муцинька к нам, уже готовясь сесть на велосипед. — Что вам привезти? Ничего вам не нужно?

Мы переглянулись: а ведь это она серьезно. Минуту было тихо, и снова первым тишину нарушил веснушчатый Вило:

— Муцинька, прошу тебя, если достанешь, привези мне чего-нибудь сладкого. Меня уже тошнит от кочерыжек.

— Хорошо, привезу, — кивнула она.

— А мне колбасы или сала, вот деньги, — говорит Фери. Тут же к нему присоединились и остальные. Кркань дал деньги на бутылку крепкого.

— Это я уже должна записать, — сказала девушка и стала рыться в боковом кармане. А когда нашла бумагу, карандаш и уже собралась писать, снова тут как тут Вило:

— Я тебе все запишу.

Она отдала ему карандаш с бумагой и засмеялась:

— Как будто не война, а каникулы. Сладости, колбаска, сальце, бутылочка…

— А что делать, если нашу машину с едой разнесло, — оправдывался Кркань. И тут же добавил: — Мне можешь еще купить лезвия, чтобы я мог побриться, когда ты снова приедешь к нам в гости.

— Домашние тапочки никому не нужны? — уколола нас эта «заноза».

— Купи для себя, — отплатил ей Имре.

— Ну, до свидания, ребята, — попрощалась Муцинька. — Что смогу, то привезу. Постараюсь приехать не о пустыми руками.

— А когда приедешь? — допытывался Вило.

— Может, еще сегодня, может, завтра, как получится, — ответила она. Натянула кепку, подобрала непослушные волосы, и уже не Муцинька перед нами, а прежний парнишка-молокосос. Заскрипела калитка, и Муцинька вскочила на велосипед. Все мы смотрели ей вслед, пока она не исчезла среди домов за пригорком.

А мы снова вернулись к нашей жизни на передовой.

Было хорошо, что она пришла, что мы ее остановили. Мы совершенно забыли, что кругом война, что немцы могут нас в любую минуту засыпать минами, что мы снова можем получить приказ уничтожить огневую точку врага, а потом на нас обрушится «возмездие». Мы обо всем этом забыли. Но как только остались одни, вспомнили обо всем снова. Снова мы были расчетом противотанкового орудия и торчали в крайнем огороде прямо на глазах у фрицев.

Мы вернулись к орудию и залегли между грядками. Солнышко стояло уже высоко, приближался полдень. Мы знали об этом не только по солнцу, но и по своим-пустым желудкам. Через пару минут опять возьмемся за кочерыжки, за кольраби и горькие огурцы. Возьмемся, если немцы нам не помешают. Но везде тихо: и у нас и у немцев. Эта тишина слишком подозрительна, она звенит у нас в ушах. Чтобы не вышло какой неожиданности, нужно в оба смотреть на долину, откуда появилась наша девушка. Как же она все-таки прошмыгнула? И правда молодец, хорошо замаскировалась наша Муцинька, если даже мы здесь приняли ее за мальчишку. Рисковая она, отчаянная, хоть и призналась, что было страшно. Говорят, что смелым везет, и это святая правда.

Истребили мы свой вегетарианский обед. Кркань ударил о стену перезрелой грушей, так что она брызнула во все стороны, и начал ругаться, что с него уже хватит всего этого. И снова вокруг был покой и тишина. Солнышко припекало, а мы загорали и были вялые, как мухи. Время шло медленно. Вило все чаще и чаще поглядывал на дорогу, так что это стало заметно, и Фери Глоговчанин его охладил:

— Чего это ты, конопушка, в ту сторону пялишься? Думаешь, она и впрямь вернется? Плакали наши денежки. Она про тебя давно забыла и про нас тоже.

— Так ведь я ничего, — оправдывался Вило, а сам все время оборачивался к Вруткам, туда, где из-за холма видна дорога.

Вдруг в том месте, где начинается железнодорожный туннель, в воздух взлетела красная ракета. Засветилась, как кровавая звезда, и, описав крутую дугу, рассыпалась на множество мелких искорок. Всех нас словно наэлектризовало. На первый взгляд красивое зрелище. Но на фронте ракету не пустят без причины.

— Как будто что-то готовится, — бросил нам Кркань. И неясно было: то ли он почувствовал облегчение и перестал скучать, то ли опасался предстоящего.

Никто не проронил больше ни слова о зловещей ракете, ко мы уже не могли валяться так беззаботно, как до этого, нам было как-то не по себе. Имре встал и залез в глубокий окоп, оперся локтями о край, положил подбородок на руки и глядел в долину. И остальные были серьезны. Только Вило, этот конопатый сопляк, все чаще и чаще смотрел на дорогу, и в глазах у него начало появляться нечто похожее на смятение.

Приблизительно с полчаса стояла напряженная тишина. Не было ни малейшего дуновения, как будто и ветер застыл в напряжении, и вся природа насторожилась и выжидала.

И вдруг началось. Но не с земли, а с воздуха. Послышался приглушенный гул, и где-то над Сухим Верхом и Франтишковым Криванем показались маленькие точки. Одна, две, три… пять точек, они быстро приближались к нам, увеличиваясь в размерах.

— Внимание, воздух!

— В укрытие, быстро в укрытие! — кричу я и бегу туда, где у нас траншеи. Все, пригнувшись, побежали за мной. Штево еще проверил, хорошо ли сверху замаскировано орудие. Я-то знал, что хорошо, потому что мы еще ночью обо всем позаботились.

Только Вило остался на месте и не отрываясь смотрел на дорогу.

— Иди сюда, Вило!

Самолеты приближались с нарастающим гулом. Мы уже знали, что это «щуки» — гнусные машины, которые сбрасывают бомбы и на бреющем полете расстреливают из пулеметов. А у нас против них ничего нет: ни зенитных орудий, ни самолетов, которые бы их отогнали.

Первая «щука» с завыванием ринулась к земле где-то далеко впереди. Разорвались бомбы. Вторая спикировала уже ближе к нам. Снова несколько взрывов. Каждый последующий самолет пикировал все ближе и ближе к окраине городка, и раздавались взрывы. Последние были уже совсем близко, от них закладывало уши, мы чувствовали взрывную волну.

«Щуки» опять набирают высоту, им вслед раздаются одиночные выстрелы из орудий и пулеметные очереди. Но самолеты, кажется, даже не обращают на них внимания. Они снова резко пикируют — прямо на окраину Вруток. Теперь на очереди мы. А что, если с небольшой высоты пилот заметит нас?! Что, если блеснет ствол или орудийный замок! Наша «старушка»!

— Едет! Ради бога не теперь!

Это выкрикнул Вило, который круглыми глазами смотрел на дорогу.

И правда. Из-за холма вынырнул велосипедист. То есть не велосипедист, а она, наша Муцинька. Что она, слепая? Или думает, что ей все время будет везти? Неужели так сильно влюбилась? Видно, как она напрягается, как нажимает на педали, чтобы доехать раньше, чем начнет пикировать самолет. Но «щука» уже близко, уже пикирует с ревом и омерзительным свистом. Раздается пулеметная очередь, вслед за которой от темного корпуса самолета отделяется еще более темная точка — бомба. И падает, падает… Муцинька! Хоть бы в канаву прыгнула, укрылась — иначе конец! Мы глядим на все это, окаменев от ужаса. Мы не в состоянии выдавить из себя ни словечка, крикнуть ей. И только глядим, чем все это кончится.

Раздался взрыв, над обочиной дороги взлетела гора черной земли, которая заслонила Муциньку. А когда гора упала, когда осела пыль и разошелся дым, Муциньки не было. Нет, была. Но она уже не спешила, не нажимала изо всех сил на педали, а лежала там, возле велосипеда, неподвижная в неловкой позе, светлые волосы, как нимб вокруг головы, кепка отлетела в сторону. Не шевелится! Господи! Не шевелится Муцинька, не встает, лежит, будто мертвая! Самолеты снова набирают высоту, пройдет какое-то время, пока они вернутся. А может, и не вернутся. Может, они уже сбросили весь свой смертоносный груз. Время есть. Вило бросается к дороге, мы — за ним. Бежим, перескакиваем большую воронку на обочине, бежим к Муциньке, неподвижно лежащей на земле. Вот мы уже возле нее, берем ее беспомощное тело на руки. Она легкая, как перышко. Кркань поднимает велосипед, к рулю которого привязаны свертки. Мы бежим назад, быстрее, быстрее, потому что «щуки» разворачиваются; если они нас обнаружат — нам конец.

Мы принесли Муциньку к избе, под густую крону старой груши. Смотрим на нее. Лицо у нее белое, как полотно, прозрачное, из носа течет кровь — две тонкие струйки. Но самое ужасное — рана в боку. Наша Муцинька, наша медсестра, наш светловолосый велосипедист!..

И снова «щуки». Теперь они уже не сбрасывают бомбы и только поливают окраину села огнем из пулеметов. Обстреливают все, что кажется им подозрительным. Хоть бы скорее улетали, чтобы мы могли как-то помочь Муциньке!

— Ребята, спасите ее! — стонет Вило. В глазах у него слезы, веснушки на лице побледнели, их почти не видно.

— Как же мы ее спасем?! Надо огородами выбраться отсюда, найти любую машину и немедленно отправить в больницу. В ту, из которой она приехала.

— Ребята, кто пойдет со мной, еще хоть один, — стонет Вило.

Вызвался Фери из Глоговца. Она ему помогла, теперь он поможет ей.

— Хватит, ребята, двоих хватит. После налета немцы перейдут в наступление, попрут танки. Нам нужно быть возле орудия. Вы двое несите ее. Но, слышите, вы за нее в ответе! Это наша Муцинька, наша, всех нас. Они там должны ее спасти!

Самолеты больше не вернулись. А Вило и Фери осторожно несли Муциньку огородами; где было нужно, выламывали забор и несли дальше. Быстрей, быстрей, чтобы не потеряла много крови!

Я молча разворачивал свертки, которые были привязаны к рулю велосипеда. В одном сладости и пирожные, в другом колбаса, буханка хлеба. И лезвия там были. Она ничего не забыла. Хотя… чего-то не хватало. Бутылки для Крканя…

— Вот и видно, что я призван из запаса. Забыла о старике, — пытался шутить Штево, но никто не засмеялся.

Глядели мы на все это добро, а аппетита ни у кого не было.

Я сел, обхватил руками голову, тяжелую от дум о том, что случилось. Очнулся я от крика Крканя:

— Командир, командир, танки!

Хорошо, что эти двое вместе с Муцинькой уже далеко. А теперь, други, заряжайте! Встретим их как следует! За нее! За нашу Муциньку!

Перевод Н. Васильевой.