Смертельный яд

Глава 10

— Милости просим, Питер, — приветствовал Вимси старший инспектор Паркер, — вот эта леди, которую ты так хотел увидеть. Миссис Балфинч, позвольте мне представить вам лорда Питера Вимси.

— Право, мне очень приятно, — сказала миссис Балфинч и захихикала.

— Миссис Балфинч до своего брака с мистером Балфинчем была душой салон-бара «Девять Колец» на Грейс Инн-роуд, — объявил мистер Паркер, — и славилась своим обаянием и остроумием.

— Ну, будет вам! — сказала миссис Балфинч. — Какой вы, право! Не слушайте вы его, ваша светлость. Знаете, какие они бывают, эти парни из полиции!

— Бессовестный народ, — согласился с ней Вимси, укоризненно качая головой. — Но мне не нужны его рекомендации, я доверяю собственным глазам и ушам, миссис Балфинч. И я могу с уверенностью сказать, что если бы я имел счастье познакомиться с вами вовремя, то целью моей жизни стало бы опередить мистера Балфинча.

— Да вы ничуть не лучше него! — игриво проговорила миссис Балфинч. — Уж и не знаю, что бы сказал мистер Балфинч, если бы услышал наш разговор. Он был очень недоволен, когда к нам пришел полисмен и попросил меня забежать в Ярд. «Не нравится мне это, Грейси, — говорит он, — мы с тобой всегда вели дело, как полагается, и у нас не было неприятностей ни с драками, ни с выпивкой в неположенные часы. А стоит тебе оказаться среди этих ребят, то неизвестно, о чем тебя станут спрашивать». «Не будь таким нюней, — отвечаю ему я. — Там все парни меня знают, и у них ничего на меня нет. А если они просто хотят расспросить меня насчет того джентльмена, который оставил пакетик с порошками у нас в баре, то я готова им все рассказать. Мне винить себя не в чем. А что они подумают, — говорю я, — если я вдруг откажусь идти? Готова спорить, что они решат, будто тут дело нечисто». «Ну, — говорит он, — тогда я иду с тобой». «Да неужели? — говорю я. — А как же новый бармен, которого ты собирался сегодня принять на работу? Потому что знай, — говорю я, — подавать кувшины и бутылки я не стану, непривычная. Так что делай, как знаешь». С тем я и ушла, а его оставила заниматься делами. Только поймите правильно: он мне за эту заботу и нравится. Я ничего против Балфинча сказать не хочу. Но я и сама себя в обиду не дам, ни полиции, ни кому-либо другому.

— Совершенно верно, — терпеливо согласился Паркер. — Мистеру Балфинчу не о чем беспокоиться. Мы всего лишь хотим, чтобы вы рассказали нам, как можно подробнее, о том молодом человеке, которого вы видели, а потом помогли бы нам найти тот пакетик из белой бумаги. Возможно, этим вы спасете от наказания невинного человека. Я уверен, что ваш муж не станет возражать против этого.

— Бедняжка! — сказала миссис Балфинч. — Право, когда я читала про этот судебный процесс, то сказала Балфинчу…

— Минуточку. Если можно, я бы попросил вас начать с самого начала, миссис Балфинч. Лорду Питеру будет тогда понятнее, что именно вы хотите нам рассказать.

— Ну конечно! Ну, милорд, до того как выйти замуж, я работала за стойкой в «Девяти Кольцах», про это уже говорил старший инспектор. Я была тогда мисс Монтегю (имя получше, чем Балфинч, так что мне было почти что жаль с ним расставаться, но что поделать: девушке приходится идти на большие жертвы, когда она выходит замуж, так что одной жертвой больше, одной меньше — какая разница). Я работала только в салон-баре, а не в общем зале, потому что эль разносить никогда не согласилась бы — район у нас не слишком хороший, только вечерами в салон захаживали очень милые джентльмены-юристы. Ну, вот я и говорю: я работала там до самой свадьбы, а она была этом августе. И я помню: как-то вечером заходит к нам один джентльмен…

— А вы не могли бы вспомнить точную дату?

— С точностью до дня не смогла бы, потому что не хочу говорить неправды, но это было незадолго до самого длинного дня в году, потому что я помню, что сказала об этом тому джентльмену — просто для того, чтобы что-то сказать, понимаете?

— Это достаточно близко, — сказал Паркер. — Примерно двадцатого или двадцать первого июня, может днем раньше или позже?

— Правильно, более точно я уже не скажу. А что до того, который был час, вот это-то я сказать могу. Я знаю, как вам, детективам, всегда важно знать, как были повернуты стрелки часов. — Миссис Балфинч снова захихикала и лукаво посмотрела на своих собеседников, ожидая восторгов. — Там сидел один джентльмен — я его не узнала, он в наших местах раньше не бывал. И он спросил меня, во сколько мы закрываемся, и я ответила, что в одиннадцать, на что он сказал: «Слава Богу! А то я боялся, что меня выставят в десять тридцать». А я посмотрела на часы и сказала: «О, вам все равно не надо беспокоиться, сэр: мы всегда ставим часы так, чтобы они показывали на пятнадцать минут больше». На часах было двадцать минут одиннадцатого, так что на самом деле было всего пять минут. Так что мы немного поговорили о всяких там запретах и правилах, и что нас снова хотят заставить закрываться в половине одиннадцатого, только в суде у нас есть приятель симпатичный мистер Джадкинс, он нас отстоял… И пока мы это обсуждали — я прекрасно это помню — дверь вдруг резко распахивается, и входит молодой джентльмен, да так поспешно, что чуть ли не падает. И говорит «Двойной бренди, и побыстрее!». Ну, мне не хотелось обслуживать его сразу же, потому что вид у него был такой бледный и странный, что мне показалось — он и без того перебрал сверх нормы. А хозяин насчет этого у нас следил строго. Но говорил он нормально — совершенно четко, не повторялся, не запинался. И глаза у него, хоть и были какие-то странные, но они не были мутными и остекленевшими. Ну, вы понимаете, о чем я. У меня глаз наметанный. Он прямо-таки уцепился за стойку, весь съежился и сложился чуть ли не вдвое. И он говорит: «Налейте мне побольше, будьте умницей. Я себя отвратительно чувствую». Тот джентльмен, с которым я разговаривала, говорит ему: «Держитесь! — говорит. — Что случилось?». А джентльмен ему отвечает: «Меня вот-вот вырвет». И кладет руки на живот — вот так.

Миссис Балфинч схватилась за живот и театрально закатила свои огромные голубые глаза.

— Ну, тут я поняла, что он не пьяный, так что налила ему двойную порцию «Мартеля» и плеснула туда немного содовой. Он проглотил все залпом и говорит: «Ну вот, теперь получше». А другой джентльмен обхватил его за пояс и помог сесть. В баре было много посетителей, но они особого внимания на него не обратили, потому что обсуждали результаты скачек. А вскоре тот бледный джентльмен попросил у меня стакан воды. Я принесла ему воды, и он говорит: «Извините, что так сильно напугал вас, но я только что пережил сильное потрясение, а я страдаю гастритом и любая неприятность сразу же отражается на моем желудке. Однако, — говорит он, — думаю, вот это мне поможет». И он достает из кармана пакетик из белой бумаги с каким-то порошком, высыпает его в воду, размешивает прямо авторучкой и выпивает».

— Вода в стакане при этом не шипела и не пузырилась? — спросил Вимси.

— Нет. Это был самый что ни на есть простой порошок, и растворился не сразу. Он его выпил и сказал: «Ну, это снимет боль», — или что-то в этом роде. А потом он говорит: «Спасибо вам большое. Теперь мне лучше, и я поеду домой, а то вдруг меня снова прихватит». Он приподнял шляпу — вежливый такой, настоящий джентльмен — и ушел.

— И сколько порошка он насыпал себе в стакан? — начал расспросы Паркер.

— О, сыпанул немало. Он его не мерил, а просто вытряхнул из пакетика. Наверное, с десертную ложку.

— А что случилось с пакетиком? — подсказал Паркер.

— А, тут вот какое дело.

Миссис Балфинч бросила взгляд на лорда Питера и, похоже, ее удовлетворило то, какое впечатление производил ее рассказ.

— Мы как раз проводили последнего посетителя (что-то около пяти минут двенадцатого), и Джордж уже запирал двери, когда я вдруг вижу: на сиденье лежит что-то белое. Я подумала — это чей-нибудь носовой платок, но когда я его взяла в руки, вижу — бумажный пакетик. Так что я сказала Джорджу: «Эй, смотри! Один джентльмен потерял у нас свое лекарство». Тут Джордж спросил, какой именно джентльмен, и я ему рассказала, а он говорит: «А что это такое?». Я посмотрела, но этикетка была оторвана. Это был просто аптечный пакетик, знаете, но даже обрывка этикетки не осталось.

— Так что даже нельзя было определить, были ли буквы черными или красными?

— Ну, право… — Миссис Балфинч задумалась. — Нет. Это я сказать не могу. Вот вы меня спросили, и мне вроде бы вспоминается, что на пакетике было что-то красное, но я точно вспомнить не могу. Так что под присягой показывать не стала бы. Я только знаю, что там не было ни названия, ни фамилии, потому что я заглянула внутрь, чтобы посмотреть, что в пакетике лежит.

— Надо думать, пробовать на вкус вы не стали?

— Ну уж нет! Это ведь мог оказаться яд! Говорю вам: странный это был посетитель.

Тут Паркер и Вимси переглянулись.

— Вам это тогда так показалось? — поинтересовался Вимси, — или это пришло вам в голову позднее — когда вы читали об этом деле?

— Конечно, тогда! — раздраженно огрызнулась миссис Балфинч. — Ведь я же сказала, что не стала пробовать порошок на вкус! И больше того — я тогда сказала об этом Джорджу. И потом, если бы это был не яд, это мог оказаться кокаин или еще что-нибудь подобное. «Лучше его не трогать», — вот что я тогда сказала Джорджу. А он сказал: «Брось его в огонь». Но я не стала этого делать. Джентльмен ведь мог за ним вернуться. Так что я бросила его на полку за стойкой, где стоят крепкие напитки, и больше о нем не вспоминала, с того дня до вчерашнего, когда ваш полисмен пришел спросить насчет него.

— Его там ищут, — сказал Паркер, — но найти никак не могут.

— Ну, тут я ничего вам сказать не могу. Я его туда положила, и уволилась из «Девяти Колец» в августе, так что не могу сказать, что с ним случилось. Может, его просто выбросили во время уборки. Нет, подождите: я неправду сказала, будто больше о нем не вспоминала! Как раз о нем я и подумала, когда прочла о суде в газете, и сказала Джорджу: «Не удивлюсь, если это окажется тот самый джентльмен, который пришел в «Кольца» как-то вечером и которому было так худо. Подумать только!» — вот что я сказала, а Джордж ответил: «Не фантазируй, Грейси девочка моя. Незачем тебе связываться с полицией». Джордж всегда задирал нос, знаете ли.

— Очень жаль, что вы не сообщили об этом полиции в тот момент, — сурово сказал Паркер.

— Ну, а откуда мне было знать, что это важно? Таксист увидел его всего через пару минут, и ему уже было дурно, так что тот порошок был ни при чем, если это вообще был он, в чем я поклясться не могу. И вообще, я прочла о процессе уже после того, когда все было закончено, так что мои показания ничего бы не изменили.

— Ну, а теперь дело будет слушаться еще раз, — сказал Паркер, — и, возможно, вам придется давать показания в суде.

— Вы знаете, где меня искать, — отважно заявила миссис Балфинч. — Сбегать я не собираюсь.

— Мы очень благодарны вам за то, что вы сегодня сюда пришли, — любезно добавил Вимси.

— Не стоит благодарности, — ответила дама. — Это все, что вам от меня было нужно, мистер старший инспектор?

— Пока все. Если мы найдем пакетик, то, возможно, нам понадобится, чтобы вы его опознали. И в любом случае вам не рекомендуется обсуждать эти вопросы со знакомыми, миссис Балфинч. Женщинам только дай поговорить, и пошло-поехало, одно цепляется за другое, глядишь, они вспоминают такое, чего и вовсе не было. Вы меня понимаете.

— Я никогда болтушкой не была, — оскорбилась миссис Балфинч. — И, по-моему, если уж речь идет о том, чтобы все переврать или понять неправильно, никакой даме в этом с джентльменами не сравняться.

— Полагаю, я могу рассказать об этом адвокатам защиты? — спросил Вимси после того, как свидетельница удалилась.

— Конечно, — сказал Паркер. — Именно поэтому я и пригласил тебя прийти сюда и выслушать миссис Балфинч. Чего бы ни стоили ее показания. А тем временем мы, конечно, организуем поиск пакетика.

— Да, — задумчиво согласился Вимси, — Да. Вам необходимо это сделать… безусловно.

Мистер Крофтс был не слишком доволен, когда эта история была изложена ему.

— Я предупреждал вас, лорд Питер, — сказал он, — что может случиться, если показывать свои карты полиции. Теперь они ухватились за этот факт и будут иметь возможность воспользоваться им в своих интересах. Почему вы лишили нас возможности самим провести расследование?

— Дьявольщина! — сердито ответил Вимси. — У вас была такая возможность на протяжении чуть ли не трех месяцев, и вы абсолютно ничего не сделали. Полиция раскопала это всего за три дня. В этом Деле время решает все, знаете ли.

— Очень может быть, но разве вы не понимаете, что полиция не успокоится, пока не найдет этот драгоценный пакетик?

— Ну и что?

— Ну, а если там окажется вовсе не мышьяк? Если бы вы предоставили действовать нам, мы могли открыть свои карты в самый последний момент, когда было бы уже поздно наводить какие-то справки. Тогда мы выбили бы почву из-под ног обвинения. Дайте присяжным выслушать рассказ миссис Балфинч таким, каков он сейчас, и они вынуждены будут признать, что есть свидетельства того, что погибший отравился сам. Но теперь, конечно, полиция откопает этот пакетик из-под земли или подсунет вместо него другой, и докажет, что порошок был совершенно безвредным.

— А если они обнаружат, что это действительно был мышьяк?

— В этом случае, — сказал мистер Крофтс, — обвиняемая, конечно, будет полностью оправдана. Но неужели вы верите в то, что это действительно возможно, милорд?

— Мне совершенно ясно, что вы в это не верите, — накинулся на него Вимси. — Более того, вы уверены в том, что ваша клиентка виновна. Ну, а я уверен в обратном.

Мистер Крофтс пожал плечами.

— В интересах нашей клиентки, — сказал он, — мы должны рассматривать самый дурной оборот событий, чтобы предусмотреть те шаги, которые может предпринять обвинение. Я повторяю, милорд: вы поступили опрометчиво.

— Послушайте! — проговорил Вимси энергично, — я не добиваюсь вердикта «невиновна за отсутствием доказательств». На карту поставлены честь и счастье мисс Вэйн. Ее могут объявить виновной или освободить из-за каких-то сомнений. Я же хочу, чтобы она была полностью оправдана, и чтобы вина была возложена на того, кто этого заслуживает. Я не хочу, чтобы тут осталась хотя бы тень сомнения.

— Это в высшей степени желательно, милорд, — согласился его собеседник, — но позвольте мне вам запомнить, что вопрос стоит не только о чести или счастье, а о том, чтобы спасти шею мисс Вэйн от виселицы.

— А я говорю, — сказал Вимси, — что ей лучше быть повешенной, чем остаться жить, если все будут считать ее убийцей, которая осталась жива по чистой случайности.

— Да неужели? — изумился мистер Крофтс. — Боюсь, что защита не может принять такой точки зрения. Могу ли я спросить, придерживается ли ее сама мисс Вэйн?

— Не удивлюсь, если придерживается, — ответил Вимси. — Но она не виновата, и я, черт подери, обязательно заставлю вас в это поверить!

— Превосходно, превосходно! — любезно проговорил мистер Крофтс. — Я буду этому только рад. Но должен повторить, что, по моему скромному убеждению, вашей светлости не следовало бы чересчур откровенничать со старшим инспектором Паркером.

Все еще кипя от гнева после этого разговора, Вимси вошел в контору мистера Эркерта на Бедфорд-роу. Старший клерк его не забыл и приветствовал со всем почтением, подобающим столь высокому и заранее договорившемуся о визите гостю. Он нижайше попросил его светлость на минутку присесть и исчез в кабинете.

Как только дверь за клерком закрылась, машинистка с волевым и довольно неженственным лицом подняла взгляд от своей машинки и отрывисто кивнула лорду Питеру. Вимси узнал в ней одну из сотрудниц «Курятника» и мысленно пообещал себе выразить благодарность миссис Климпсон за быстрые и результативные действия. Ни единого слова, однако, не было произнесено, и через несколько мгновений старший клерк вернулся и нижайше попросил лорда Питера войти.

Норман Эркерт встал из-за стола и по-дружески протянул руку, чтобы приветствовать своего посетителя. Вимси уже видел его на судебных заседаниях и обратил внимание на его костюм от дорогого портного, густые темные волосы, манеру держаться — он оставлял впечатление энергичного делового респектабельного человека. Теперь, увидев мистера Эркерта вблизи, он отметил, что тот выглядит старше, чем казалось издали. Лет сорок пять — сорок шесть. Лицо бледное, кожа удивительно чистая, если не считать мелких веснушек, довольно неожиданных для данного времени года и для человека, по виду которого нельзя было бы сказать, что он часто бывает на воздухе. Глаза, темные и проницательные, казались немного усталыми, а окружавшие их глубокие морщинки говорили о том, что им хорошо знакомы тревоги, и заботы не обходили его стороной.

Нотариус приветствовал своего гостя высоким приятным голосом и осведомился, чем он может быть ему полезен.

Вимси объяснил, что его заинтересовал судебный процесс над Вэйн по обвинению в отравлении, и что господа Крофтс и Купер уполномочили его побеспокоить мистера Эркерта вопросами. Закончил он, как обычно, извинениями за беспокойство.

— Не за что, лорд Питер, не за что. Я буду просто счастлив, если смогу хоть чем-нибудь помочь вам. Боюсь, однако, что вы уже слышали все, что мне известно. Естественно, я был глубоко поражен результатами вскрытия и, надо признаться, несколько обрадован тем, что на меня не могло пасть никаких подозрений при всех этих достаточно странных обстоятельствах.

— Ужасно неприятно для вас, — согласился Вимси. — Но вы, похоже, вовремя предприняли прямо-таки достойные восхищения меры предосторожности.

— Ну, знаете, наверное, у нас, адвокатов, годами вырабатывается привычка действовать осторожно. Не то чтобы я в тот момент подозревал отравление — иначе, нет нужды говорить, я сам настоял бы на немедленном расследовании. Я в тот момент думал скорее о каком-то пищевом отравлении — не о ботулизме, симптомы были совсем другими, но, может быть, окислилась кухонная посуда, или пища была недоброкачественной. Я рад, что дело оказалось не в этом, хотя в некотором смысле реальность оказалась даже хуже. Наверное, в случае внезапной и необъяснимой болезни анализ выделений должен стать обязательной частью обследования, однако доктор Вир, казалось, был полностью удовлетворен, но я полностью ему доверился.

— Естественно, — сказал Вимси, — кому придет в голову заподозрить убийство? Хотя, смею вас заверить, убийства происходят куда чаще, чем можно было подумать.

— Очень может быть. И если бы я хоть раз столкнулся с криминальным делом в моей практике, у меня могло бы возникнуть подозрение, что не все в порядке. Однако я занимаюсь главным образом составлением нотариальных актов о передаче имущества, оформлением завещаний, разводов и так далее.

— Кстати, о завещаниях, — небрежно проговорил Вимси, — у мистера Бойса были какие-то финансовые перспективы?

— Насколько мне известно — никаких. Его отец — человек отнюдь не состоятельный: у него небольшое жалование, а на руках — огромный дом викария и полуразрушенный храм. По правде говоря, почти все члены семьи принадлежат к не очень удачливым средним слоям: их давят огромными налогами, а финансового запаса прочности у них почти нет. Не думаю, чтобы Филипп Бойс получил больше нескольких сотен фунтов, даже если бы он пережил их всех.

— А мне казалось, что в их числе была некая богатая тетка.

— О, нет! Если только вы не имели в виду Креморну Гарден. Она его двоюродная бабка по материнской линии. Но она уже много лет не желала ни о ком из них слышать.

В эту секунду лорда Питера посетило некое озарение из тех, которые случаются в тот момент, когда два казавшихся несвязанными факта вдруг соединяются. Обрадованный сообщением Паркера о белом бумажном пакетике, Вимси не обратил достаточного внимания на отчет Бантера о чаепитии с Ханной Вэстлок и миссис Петтикен, однако теперь он вспомнил, что уже слышал что-то об актрисе, которую звали «Гайд-парк или еще как-то в том же роде». Его разум перестроился настолько легко и естественно, что его следующий вопрос прозвучал почти без паузы.

— Это, кажется, миссис Рэйберн из Уиндла в Уэстморленде?

— Да, — подтвердил мистер Эркерт. — По правде говоря, я только что вернулся оттуда — ездил ее навестить. Ах да, конечно — вы же послали мне туда письмо. Она, бедная старая леди, окончательно впала в детство уже лет пять тому назад. Как ужасно влачить столь жалкое существование, быть обузой себе и другим. Знаете, мне всегда казалось жестоко продлевать страдания. С животными поступают куда гуманнее. Закон не проявляет такого же милосердия к людям.

— Да, стоит нам позволить кошке жить в мучениях — и нас привлечет к ответственности «Общество по защите животных», — поддержал его Вимси. — Глупо, не правда ли? Но это совершенно в духе, кто пишет в газеты гневные письма против содержания собак в холодных конурах, а сам не пожертвует ни пенни на то, чтобы помешать домовладельцу выселить семью из тринадцати человек в сырой подвал с окнами без стекол — да и без рам, в которые их можно было бы вставить. Иногда меня все это ужасно бесит, хотя обычно я довольно миролюбив. Бедная старая Креморна Гарден… Но ведь ей должно быть уже немало лет! Она, наверное, долго не протянет.

— По правде говоря, пару дней назад мы уже готовы были с ней проститься. У нее сдает сердце — ей уже за девяносто, бедняжке. Удивительной жизнеспособностью отличаются некоторые из этих древних старух!

— Надо полагать, вы теперь ее единственный родственник.

— Полагаю, что да. Если не считать моего дяди, который живет в Австралии. — Мистер Эркерт признал факт своего родства с миссис Рэйберн, не спрашивая, откуда Вимси стало об этом известно. — От моих приездов ей, конечно, не становится легче, но я не только ее родственник, но и поверенный, так что, если что-то случится, мне лучше быть рядом.

— О, конечно, конечно. И поскольку вы ее поверенный, то, конечно, знаете, как она распорядилась своими деньгами.

— Ну… конечно. Хотя, извините, я не понимаю, какое это может иметь отношение к настоящему делу.

— Ну, видите ли, — признался Вимси, — мне только что пришло в голову, что Филипп Бойс мог влипнуть в какую-нибудь финансовую историю (такое случается даже с самыми достойными людьми) и… ну, решил выбрать легкий путь выхода из тупика. Но если у него были основания рассчитывать на то, что он получит что-нибудь по завещанию миссис Рэйберн, а старушка — извините, я хотел сказать бедная старая леди — была готова «покинуть этот бренный мир», то он мог бы выждать или подзанять деньжат под будущее наследство, или придумать еще что-нибудь в этом духе. Вы поняли, что я имел в виду, а?

— О, понимаю. Вы пытаетесь найти доказательства того, что он покончил с собой. Ну, я должен согласиться с вами: это было бы наиболее удачной линией защиты для мисс Вэйн. И в том, что касается этого, я готов вас поддержать. В том смысле, что миссис Рэйберн ничего не оставила Филиппу. И, как мне кажется, у него не было ни малейших оснований считать, что она это сделает.

— Вы в этом совершенно уверены?

— Полностью. Если уж на то пошло… — мистер Эркерт секунду поколебался, — … ну, я могу вам признаться, что он как-то задал мне такой вопрос, и мне пришлось сказать ему, что у него нет ни малейшего шанса что-то от нее получить.

— О, так он прямо об этом спросил?

— Ну… Да, спросил.

— Что ж, это что-то да значит, правда? И примерно когда это было?

— О! Года полтора тому назад, наверное. Точнее сказать не могу.

— И раз миссис Рэйберн сейчас впала в детство, то, наверное, у него не было никакой надежды на то, что она изменит свое завещание?

— Ни малейшей.

— Ну, конечно. Я это понимаю. Ну, наверное, мы смогли бы что-то на этом построить. Глубокое разочарование, конечно: можно утверждать, что он сильно рассчитывал на эти деньги. Кстати, это крупная сумма?

— Да, неплохая: тысяч семьдесят или восемьдесят.

— Да, не очень-то приятно сознавать, что такое состояньице отправляется к чертям, а тебе не достанется ни гроша. Кстати, а как насчет вас? Извините, конечно: я непростительно любопытен. Я только хотел сказать — раз уж вы столько лет за ней присматриваете и остались единственным, так сказать, доступным родственником…

Нотариус нахмурился, и Вимси снова попросил у него прощения.

— Знаю-знаю, это было бесцеремонно с моей стороны. Я иногда этим грешу. Но все равно об этом напишут во всех газетах, как только старая леди преставится, так что не знаю, с чего это я решил вас пытать. Забудем. Прошу вас меня простить.

— Нет причин, почему вам нельзя было бы об этом знать, — медленно проговорил мистер Эркерт, — хотя профессиональный долг и призывает меня не посвящать посторонних в дела моих клиентов. По правде говоря, ее наследник — я.

— О? — сказал Вимси разочарованно. — Но в этом случае… моя версия несколько блекнет, правда? Я хочу сказать, что в этом случае у вашего кузена были все основания считать, что он может рассчитывать на то, что вы… то есть… я, конечно, не знаю, какие у вас могли быть планы…

Мистер Эркерт покачал головой.

— Я понял, к чему вы клоните. Вполне естественное предположение. Но дело в том, что так распорядиться деньгами — значило бы нарушить ясно выраженное желание завещательницы. Даже если бы я по закону мог передать деньги, я не имел бы морального права это сделать, так что мне пришлось прямо сказать Филиппу об этом. Я мог, конечно, оказывать ему помощь, время от времени делая денежные подарки, но, честно говоря, я вряд ли захотел бы пойти на такое. По моему убеждению, Филипп мог бы спастись, только добившись успеха своим трудом. Он был немного склонен… хотя я не хотел бы плохо отзываться об умерших… ну… слишком полагаться на других.

— А, конечно. Несомненно, миссис Рэйберн тоже так считала?

— Не совсем. Нет. Проблема была гораздо серьезнее. Она считала, что родственники ее обидели. Короче, раз уж мы говорим настолько откровенно, я готов познакомить вас с ее собственными словами.

Он позвонил.

— У меня здесь нет самого завещания, но остались черновики. О, мисс Мерчисон, не будете ли вы столь добры принести мне ящичек с надписью «Рэйберн»? Мистер Понд вам его покажет. Он не тяжелый.

Дама из «Курятника» молча удалилась на поиски ящичка.

— Это, конечно, несколько не по правилам, — продолжил тем временем мистер Эркерт, — но порой избыток осмотрительности бывает даже вреднее ее недостатка, а мне хотелось бы, чтобы вы поняли, почему я занял такую довольно бескомпромиссную позицию по отношению к моему кузену. А, спасибо, мисс Мерчисон.

Он отпер ящичек ключом из связки, которую извлек из кармана брюк, и достал оттуда кипу бумаг Вимси наблюдал за его действиями глазами глуповатого терьера, ожидающего подачки.

— Боже, боже! — воскликнул нотариус, — что-то я их не вижу… Какая досада! Конечно! Ну, что у меня за память! Извините, эти бумаги у меня дома, в сейфе, еще с июня. Мне нужно было уточнить один пункт завещания, когда в прошлый раз состояние здоровья миссис Рэйберн заставило нас поволноваться. А из-за сумятицы, которая началась после смерти кузена, я совершенно забыл вернуть их на место. Но суть я могу вам изложить…

— Ничего, ничего, — сказал Вимси. — Никакой спешки нет. Я бы мог зайти завтра к вам домой, и тогда вы, наверное, могли бы мне их показать.

— Конечно, если, по-вашему, это важно. Я прошу простить меня за небрежность. Чем я еще могу помочь вам?

Вимси задал еще несколько вопросов, которые касались того, что уже успел разузнать Бантер, а потом распрощался. Мисс Мерчисон по-прежнему стучала на машинке в приемной. Когда он проходил мимо, она даже не подняла головы.

— Интересно, — размышлял вслух Вимси, шагая по Бедфорд-роу, — просто чудеса какие-то, до чего все в этом деле услужливы и готовы помочь. Они радостно готовы ответить на вопросы, которых никто не имеет права им задавать, и пускаются в объяснения, необходимость в которых совершенно отсутствует. И всем им, похоже, скрывать нечего. Просто поразительно! Может, этот тип действительно покончил с собой? Надеюсь, что это так. Хотел бы я допросить его самого! Уж я бы его вывернул наизнанку, чтоб его разорвало! У меня уже не меньше пятнадцати его характеристик… И все разные. Нет, он не джентльмен — нельзя совершать самоубийство, не оставив предсмертной записки, нельзя доставлять людям столько хлопот. Когда я пущу пулю себе в лоб…

Тут он резко остановился.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказал он. — Маму это огорчит, да и потом, это так неэстетично. Но я начинаю ненавидеть эту работу — подводить людей под виселицу. Их друзьям это чертовски тяжело… Нет, не буду думать о виселице. От этих мыслей рехнуться можно.