Смертный приговор

11

Город горел. Полыхали многоэтажки, массивные заводские корпуса, магазины, больницы, школы. Сидя в машине, стоящей в укрытии, Михаил с содроганием наблюдал за ужасающей картиной. Такое варварство невозможно было осмыслить. Настоящий фашизм!..

Вдоль тротуаров валялись трупы. Их некому было убирать. Выход из дома грозил пулей. К пулеметным очередям, прошивающим улицы, прибавился огонь снайперов, засевших на верхних этажах зданий. Ими был застрелен пацаненок, перебегавший улицу с булкой хлеба в руках. Парнишка упал у дверей дома, попытался встать и был добит вторым выстрелом...

Второй день воевал Михаил Обут в составе батальона Носенко. Бои шли с переменным успехом. Вначале противник, применив массированный огонь артиллерии и бросив до десяти единиц бронетехники, потеснил их на самую окраину. Ночью подполковник Носенко поднял гвардейцев в контратаку и вернул утраченные позиции. Утром подразделения армии Молдовы снова попытались продвинуться вперед, чтобы прижать батальон к Днестру, но все атаки в течение дня были отбиты с большими для них потерями. К вечеру наступило затишье. Женщины из Тирасполя, собрав по домам продукты, привезли гвардейцам еду. Михаилу достался кусок пирога с капустой. Он уплел его за минуту и воскликнул:

— Вкуснотища невероятная!

Чернобровый молдаванин, улыбнувшись, заметил:

— Еще сутки попостишься, мамалыгу сглотнешь как торт. Михаил смеялся вместе со всеми, хотя впору было рыдать.

За два дня они потеряли десять бойцов. Убитых хоронили во дворах домов в неглубоких ямах, завернув в плащ-палатку. К наскоро сбитому кресту приколачивали дощечку с именем — вот и все почести. Но понимал Михаил и другое: плоские шуточки, вызывающие хохот у солдат, — есть не что иное, как потребность в разрядке после того дикого напряжения, которое человек испытывает в бою.

Обут был профессиональным военным. В его короткую биографию кровавой строкой вошел Афган. Но эта война гораздо страшнее, особенно для людей необстрелянных. Страх поднимается откуда-то изнутри, из самой потаенной глубины человеческого существа. Начинается озноб, возникает дикое желание спрятаться, затаиться в щели, замереть там и не двигаться, пока не прекратятся свист пуль, разрывы снарядов, пока не смолкнет грохот осколков по броне, от которого мороз по коже. Трудно с этим страхом совладать. Невероятно трудно взять себя в руки...

На войне надо работать, заниматься делом, все помыслы направить на выполнение поставленной задачи, чтобы некогда было думать об опасности, о том, что тебя вот-вот убьют.

Кто-то крикнул:

— Степанчик, до командира!

Михаил не сразу понял, что кличут его, — так и не привык к новой фамилии. Лишь когда посыльный позвал во второй раз, встрепенулся.

Штаб размещался в том же кирпичном особняке, только сад вокруг изрядно поредел. Поваленные, вырванные с корнем яблони, посеченные осколками ветви свидетельствовали об интенсивном обстреле, и вряд ли Носенко стоило сюда возвращаться. Бравирует комбат...

На крыльцо вышел Писарчук. Следом за ним в сопровождении конвоира плелся, едва передвигая ноги, седоголовый человек в гимнастерке, без ремня, с сорванными погонами. Лицо в кровоподтеках и заплывший глаз не оставляли сомнений в том, что его жестоко избили.

— Кто такой? — спросил Михаил, пораженный видом арестованного.

Писарчук пропустил седоголового с конвоиром мимо и, остановившись перед Михаилом, процедил сквозь зубы:

— Не суйся, мужик, понял? Заткнись наглухо, пока самого не повели.

— Дерьмо поганое! Как ты смеешь! — вскипел Михаил и, схватив Писарчука за грудки, рванул на себя.

— Отпусти! — не своим голосом заверещал Писарчук, пытаясь правой рукой дотянуться до кобуры.

— Ты, гад, еще за оружие хватаешься? — рявкнул Михаил и рывком приподнял тощего Писарчука над землей. Одного десантного приема было бы достаточно, чтобы сломать негодяю руку, ногу, шею.

— Что происходит? — послышался повелительный голос. В дверях стоял подполковник Носенко. По лицу его блуждала усмешка, уж больно забавно смотрелся начальник особого отдела, червем извивающийся в могучих руках десантника. — Отпусти его, Обут!

Михаил с сожалением оттолкнул от себя Писарчука. А тот, едва отдышавшись, прошипел:

— Он... Он напал. Он убить хотел!

— Не балагань, — остановил Писарчука подполковник. — Кабы хотел, убил бы без разрешения. Сам виноват, не задевай спецназовца; Обут, сам знаешь, где побывал. Ты, Писарчук, после камеры смертников в психушку попал бы. Иди!.. А ты, Обут, тоже кончай с дурацкими замашками. Замечу что-нибудь этакое — пеняй на себя. Заходи в дом, разговор есть. За бутылкой обсудим.

— По какому случаю пьем? — спросил Михаил.

— За одержанный нами боевой успех.

— Сил у противника еще много, а на подмогу никто не спешит.

— Ошибаешься. Группа казаков во главе с бендеровским атаманом прорвалась в горсовет.

— Казаки нынче пешие. Где техника?

— С этим хуже, — нахмурился Носенко. — Бросили, идиоты, из Тирасполя бронегруппу утром, а их на мосту прямой наводкой в металлолом превратили.

— Не могли темноты дождаться?

— Вот и я про то: командовать должны спецы, а их катастрофически не хватает. Батальон в ночном бою понес потери. Ротный один, сволочь поганая, задурил...

Лицо подполковника приняло хищное выражение. А Михаил вспомнил того, седоголового, с сорванными погонами.

— Ты приказал его расстрелять?

Носенко повернулся всем корпусом, словно круглая голова плохо вращалась на толстой короткой шее.

— Для меня дисциплина — святое, — медленно сказал он. — И хватит об этом. Поговорим о тебе. Водителя я где-нибудь найду, а командира...

— Вы хотите...

— Вот именно — хочу, — перебил Носенко. — Примешь первую роту. Твой предшественник оказался болтуном и предателем, слишком многое стал замечать, а сегодня дошло до прямого неповиновения.

— И ты его решил в расход? — спросил Михаил, глядя на комбата в упор. Тот выдержал взгляд, только сжал губы.

— Подчиненный не выполнил приказ. Мы на фронте, а не в пансионе для благородных девиц. Запомни, Обут, неповиновения не потерплю!

— Я пока не дал согласия. Не знаю, имею ли право. Четырнадцатая армия соблюдает нейтралитет.

— Ты себя все еще в ней числишь? — расхохотался комбат. — Они ж тебя продали. Ты выполнял приказ, а тебя под суд? За исполнение долга — небо в клеточку и пуля в затылок?..

— Все равно из армии меня никто не увольнял, — упрямо повторил Михаил, оттягивая время. Принимать из рук Носенко офицерскую должность, становиться его, пусть невольным, соучастником немного чести.

— Но ты уже воевал против мамалыжников! — воскликнул Носенко нетерпеливо.

— Что дозволено рядовому Степанчику, не положено лейтенанту Обуту.

Ноздри у комбата заходили ходуном.

— Я рассчитывал по-хорошему договориться, — отрывисто бросил он и стремительно вскочил, опрокинув кресло. — Рядовой Степанчик, данной мне властью произвожу вас в сержанты и назначаю командиром первой роты.

Отказываться дальше было чревато крупными неприятностями и вполне предсказуемыми последствиями, Михаил ответил:

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

— Давно бы так, — буркнул Носенко. — Распустил слюни, словно гражданский шпак... А теперь слушай, — комбат придвинул крупномасштабную карту, на которой синим карандашом были отмечены позиции противника: — Обстановка, сам видишь, аховая. Три четверти города кошке под хвост сдано. Остались отдельные очаги сопротивления — здание милиции, исполком, где сосредоточен штаб обороны, ну и мы, конечно. Тяжелее всех защитникам горисполкома. Их беспрерывно атакуют. Короче, грузи боеприпасы, бери роту, пробейся любой ценой. Понял? Повторяю: любой ценой!

— Для этого не нужна рота. Возьму небольшую группу.

— Ты командир, тебе и решать. Операцию начнешь через час...

В роту Михаил отправился в сопровождении личного ординарца Носенко. Боец был немолод, угрюм, за всю дорогу не проронил ни слова. А жаль, ординарец наверняка мог бы многое порассказать о нравах в батальоне новоиспеченному ротному. И все же молчание солдата оказалось кстати, потому что давало возможность обдумать случившееся. Уж больно круто распоряжалась Михаилом судьба. Арест. Суд. Приговор. Побег. Рядовой в одном войске, сержант — в противоборствующем. Такое даже в кошмарном сне не привидится. А ведь он был и останется офицером четырнадцатой российской армии, которая в местном конфликте участия не принимает. Черт знает что...

Встретили Михаила в роте довольно спокойно. Сержант Степанчик? Новый командир? Ну и хорошо, какая разница... Никому в голову не пришло поинтересоваться, куда подевался его предшественник. Люди были явно приучены держать язык за зубами.

Время, однако, поджимало. Час, отпущенный на подготовку, заканчивался. Отобрав десяток показавшихся ему наиболее толковыми бойцов, Михаил поспешил к бронетранспортеру. Решил, не мудрствуя лукаво, максимально загрузить боевую машину боеприпасами и прорваться на ней к горсовету. Противник, конечно, не дурак, если блокировал здание, то предусмотрел также возможность прорыва к нему. Мины вряд ли поставили, на асфальте они слишком заметны, а гранатометы и пушки в засаде наверняка припрятали и площадь перед горсоветом прошивают сплошным огнем, через который в светлое время суток не прорваться.

Внезапность — на этом Михаил и построил свой расчет. Бойцам, которых он взял с собой, предстояло имитировать прорыв.

— Главное — побольше шума! — сказал он солдатам, разъясняя план. — Вы атакуете площадь с юга. Особенно не высовываться, себя не подставлять. А я — в обход.

Имитация прорыва удалась. По наступающим, которые, памятуя наставления ротного, старались быть не очень-то на виду, противник открыл ураганный огонь. Михаил же, обогнув здание горсовета, на полной скорости выскочил на площадь и задом подал машину к двери.

— Налетай, братва! Принимай горячие пирожки! — крикнул он, распахивая дверцы.

Обороняющиеся не сразу поняли, что прибыл свой, а догадавшись, бросились гурьбой, и работа по разгрузке закипела. Опомнился наконец и противник. На бронетранспортер обрушился шквал огня из пушек и крупнокалиберных пулеметов.

— Шевелись, братцы, — подгонял Михаил таскавших патронные «цинки» солдат. И сам, взвалив ящик на спину, побежал к двери. Над головой с мерзким свистом разорвалась мина. Земля ушла из-под ног. Уронив ящик, Михаил упал.

«Как глупо — в последний момент», — подумал с отчаянием. Попытался встать, качнулся. И потерял сознание.