Смертный приговор

9

В разных концах города горели жилые дома и заводские корпуса. В далеких отблесках пламени тьма как бы рассеялась, и в мерцающей синеве проступили деревья, тротуары, дороги, по которым входили в Бендеры волонтеры.

Город, конечно, не спал. Оглушительная канонада, почти час сотрясавшая землю, разбудила бы мертвого. Люди, затаившись в жилищах, со страхом ожидали развития событий.

Первое потрясение, которое Янош испытал в начале обстрела, прошло. На его место пришла апатия. Осталась ноющая боль в груди, будто он снова сегодня потерял Агнешку. Пропади все пропадом. Даже главная цель — месть за гибель любимой девушки, ставшая смыслом существования, как-то потускнела и отошла на задний план перед лицом происходившей у него на глазах трагедии.

Ударила короткая автоматная очередь. Послышался дребезжащий звон рассыпавшегося по асфальту стекла. Янош выглянул из-за угла: так и есть, раскроили огромную витрину гастронома — в дыру хоть на танке въезжай. В магазине было полно волонтеров. Кто-то сбрасывал с полок батоны колбасы, пачки с печеньем, коробки конфет. Другие кувалдой долбили кассовый аппарат в надежде грабануть дневную выручку. Третьи, не отходя от прилавка, откупоривали бутылки со спиртным и утоляли жажду прямо из горлышка.

Яноша охватила ярость. Что ж это творится? На своей они земле или в каком-нибудь вонючем афганском кишлаке?

— Отставить! — скомандовал он.

Голос потонул в восторженных воплях новоявленных мародеров. Никто не обратил на команду ни малейшего внимания. Волонтеры, переругиваясь, тянули с прилавков все, что попадалось под руку, рассыпая, разбивая, втаптывая в грязь сахар, муку, крупу.

— Ах сволочи! — взревел Чепрага и, вскинув автомат, дал поверх голов длинную очередь. Это подействовало. Солдаты замерли, прижав бутылки и коробки к груди. — Прекратить грабеж! Положить все на место. Я сказал — все!

Глухой рокот прокатился по торговому залу. Янош перехватил свирепые взгляды, подумал: сейчас его запросто снимут очередью из автомата.

— Оставить помещение! — приказал он. — Иначе расстреляю на месте.

Под высокими сводами голос Чепраги прогремел как трубный глас. На сей раз никто не посмел возразить. Злобно поглядывая на командира, волонтеры покинули помещение. Остановив молодого парня, Янош велел ему заступить на пост возле гастронома и никого не впускать.

— Головой отвечаешь за сохранность народного имущества! — предупредил он и побежал догонять взвод.

— Неправда твоя, командир, — тихо, не без опаски сказал Миклош, шагавший во взводе замыкающим.

— Это почему же? — отозвался Янош. — Нам приказано занять позицию близ моста через Днестр. О грабежах в том приказе ничего не сказано.

— Господин капрал,, можно вопрос? — послышался голос солдата из задней шеренги.

— Говори, — разрешил Янош.

— Я в книжке читал, что город, ежели он захвачен, на день отдают тем, кто его... ну вроде как взял.

— Историей интересовался? Это хорошо, — ответил Янош. — Но тогда должен знать, что касалось такое варварство городов чужих, а не своих. Здесь кругом наши живут. Как их грабить? Как у матери или невесты кусок из горла рвать?

— Сладко поешь, командир, — послышался голос спереди. — Магазины государственные. Ни мне, ни моим родителям там ничего не принадлежит...

— Бо-оль-шой политик в каждом из вас сидит, — Чепрага возвысил голос, т— Власть наша дурацкая приучила народ к тому, будто вокруг все ничейное, колхозное. Но завтра тем не менее люди придут в государственный магазин за хлебом — больше некуда. А там шиш...

Вопросов больше не задавали. В темноте слышался не очень стройный топот сапог, да Миклош все еще бурчал под нос про попа, который проповедями мозги сушит. Янош сделал вид, будто не слышит. Обострять отношения с кривоногим мерзавцем не хотелось. Словно предчувствовал, что еще схлестнутся они не на жизнь, а насмерть.

Чем дальше шли по городу, тем чаще встречались следы грабежей и насилия. То и дело попадались магазины с выбитыми витринами и опустошенными прилавками. На улице валялись вспоротые мешки, выпотрошенные ящики. Даже мебельный салон не избежал разгрома. Точно смерч прошел...

Возле фабричных корпусов сновали машины. По изрядно подсевшим рессорам было видно, насколько перегружены грузовики. Янош удивился: почему товар нужно вывозить ночью? Он спросил у водителя:

— Послушай, друг, куда торопишься? Разве груз такой важности, что голову не жаль под случайную пулю подставлять?

— Ты, похоже, с луны свалился, — возразил шофер. — Станки приказано демонтировать. И готовую продукцию, и сырье, и оборудование — все увозим...

— Кто приказал? — изумился Янош. — Куда увозите?

— А вот это не твоего и не моего ума дело, — нахмурился водитель. — Не мешай, браток. Твоя задача воевать, наша — выполнять распоряжения оттуда, — показал он пальцем вверх и нажал на газ.

Янош на ходу соскочил с подножки кабины. Он был сбит с толку. Можно еще как-то объяснить разграбление неохраняемых лавок, бесхозных складов, брошенных домов. Национальная армия Молдовы, особенно волонтерские формирования, комплектовались черт знает из кого. В число волонтеров могли попасть и нечистые на руку люди или просто уголовники, почитавшие за честь тащить все, что плохо лежит. В Афгане не то бывало, особенно к концу войны. Но были и законы, по которым карали за подобные преступления. Сами ребята тоже разбирались с теми, кого заставали за шмоном кишлаков... Тут же происходило нечто, не укладывающееся ни в какие рамки. Одно дело уворовать мешок с мукой или бочку бензина и совсем другое — демонтировать и вывозить фабрики не с вражеской территории, а со своей собственной, в родном единоутробном суверенном государстве...

Посыльный из штаба догнал взвод возле автобусной станции, когда до места дислокации оставалось полтора-два километра.

— Слышь, командир, планы переменились, — сказал он. — К мосту выдвинута артиллерия и бронетехника. Разведка донесла, на рассвете со стороны Тирасполя ожидается танковый удар. Вас велено перенацелить на исполком. Приказано сосредоточиться во дворе школы.

— Ну, веди, коли так, — пожал плечами Янош, которому теперь стало решительно всё равно.

Окна школы были ярко освещены. Со второго этажа доносились музыка, дружный топот ног, взрывы смеха. Неуместное с точки зрения Яноша веселье контрастировало с обстановкой, царившей в городе.

— Что там происходит? — спросил он посыльного. — Не ко времени вроде бы шабаш устраивать.

— Выпускной бал сегодня, — пояснил солдат.

— Пир во время чумы...

— При чем тут чума, — возразил посыльный. — Ребята закончили десять классов. Такое событие раз в жизни бывает. Я хорошо помню, как сам в такой день отплясывал с будущей жинкой.

— Могли бы учесть обстановку, — сухо заметил Янош.

— Кто ж знал, что Молдова именно сегодня двинет войска? Все сделано тихой сапой...

Последние слова посыльный произнес невнятно, испугавшись излишней откровенности с незнакомым человеком. Но Янош расслышал.

— И то верно, — отозвался он. — Усыпили народ. Обещали нейтралитет, божились, а поступили, как последние подонки...

— Велено дожидаться команды на территории школьного двора, — сказал посыльный. — Красная ракета — сигнал. Означает — идти к исполкому.

— Все понял, — кивнул Янош и скомандовал взводу: — Привал! Дозарядить оружие, проверить гранаты, амуницию. Потом отдыхать!

Он опустился на траву, густо росшую между яблонями, и сразу ощутил неимоверную усталость. Как тогда, в Бартангском ущелье...

...Пограничники шли на перехват нарушителя. Вначале с Яношем было трое солдат, потом осталось двое и наконец один — собаковод с Эмиром. Этот не отставал от сержанта ни на шаг. А скалы поднимались все круче, голый камень, как наждак, сдирал подошвы ботинок. Но гнала мысль: упредить нарушителя, оказаться раньше на перевале у излучины Бартанга. Над горами низко висели яркие крупные звезды. В их мерцающем свете Памир казался угрюмым и совсем безжизненным.

Они успели. Когда выскочили на тропу возле бурлящей в узкой теснине реки, Янош сразу увидел чужака. Человек шел быстро, но спокойно, уверенный, что ушел от погони. Грозный окрик пограничника оказался для него полной неожиданностью. Бросок Эмира довершил дело...

Пьянящий аромат сада слегка кружил голову. «Божья благодать», — так говорила матушка. Была она искренне верующей, а Янош не верил ни в Бога, ни в черта. Он видел гибель новобранцев, не успевших согрешить даже в мыслях, — не подонков и гадов, которым гореть в геенне огненной, а невинных мальчишек, не успевших пожить. Сколько крови, сколько смертей!.. Будь трижды проклята любая война! Не было и нет справедливости на свете. Нет, значит, и Бога...

Подошел Миклош, присел рядом.

— А что, командир, может, на веселье заглянем? — спросил весело. — Там такие кошечки выплясывают — пальчики оближешь.

— Я тебе покажу кошечек! Я на тебя всех собак спущу! Скоро в бой...

Закинув руки за голову, он растянулся на траве во весь могучий рост и прикрыл веки. Позволив себе расслабиться, Янош сразу же погрузился в недавнее. Агнешка!.. Горечь утраты, подернутая легкой дымкой, слегка притупилась. Пройдет год-другой, и милая подружка Агнешка останется в памяти самым дорогим воспоминанием. Но только в том случае, если рассчитается за ее смерть. Иначе никогда не будет покоя...

Внезапно Янош обнаружил, что Миклоша рядом нет. Только что сидел под яблоней и вдруг исчез, растворился в ночи. Яноша словно что-то кольнуло. Он вскочил, огляделся. Несколько солдат мирно дремали неподалеку. Где же остальные?..

На втором этаже звякнуло разбитое стекло, осколки посыпались на землю. Раздался приглушенный вскрик, тут же смолкнувший, словно человеку заткнули рот.

Яноша захлестнула ярость. Он вскочил, вбежал в здание и, задыхаясь от бешенства, помчался по длинному школьному коридору, по обе стороны которого находились одинаковой белизны двери с порядковыми номерами. Массивные дверные ручки походили на гашетки станкового пулемета.

Из приоткрытой створки послышались странные звуки. Янош рывком распахнул дверь. На полу на распластанной девочке, воющей от боли и ужаса, елозил солдат. Равномерно колышущаяся жирная задница, хриплое дыхание не оставляли никаких сомнений в том, что он творит.

— Ах ты, мразь! — взревел Чепрага и ударил сапогом по его заду.

Ошарашенный солдат свалился набок. Был он немолод, с двойным подбородком, заросшим давно небритой щетиной. Мужик посмотрел на Чепрагу немигающим оловянным взглядом и прошамкал:

— Ты чо? Ты за чо?..

Третью фразу Янош кулаком вбил ему в глотку. Таким ударом на спортивных занятиях в погранотряде он запросто перебивал пять кирпичей. Что-то хрустнуло под костяшками пальцев. Солдат безвольно, как куль, растянулся на полу.

— Мотай отсюда! — крикнул Чепрага девчонке, тщетно пытавшейся натянуть на нагое тело разодранное шелковое платьице. Была она тощенькой, совсем юной, но личико, обрамленное кудряшками, выглядело старушечьим.

Выбежав в коридор, Янош кинулся к актовому залу. В легких не хватало воздуха, нутро горело, кровавая пелена застилала глаза. Из-за поворота навстречу ему два солдата выволокли упиравшихся девчонок.

— Отпустить! — заорал Чепрага и загнул такое, что очумевшие солдаты вмиг повиновались, а девчушки, получившие неожиданную подмогу, пустились наутек.

— И чего ты суетишься, командир, — начал было один боец дрожащим голосом.

Продолжить он не успел. Резким оттягивающим ударом в солнечное сплетение Янош размазал обоих солдат по стене.

Задерживаться было нельзя. Совершенно очевидно: выпускникам школы от этих головорезов не поздоровится. Только его вмешательство может хоть частично предотвратить насилие и надругательство.

В конце коридора из распахнутых дверей доносились взрывы дикого хохота. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить происходящее. На полу позади учительского стола неподвижно лежала девчонка. Клочки бального платья из голубого шелка валялись рядом. На обнаженном теле остались крестик на металлической цепочке да белые носочки. Солдаты — их было пятеро — выстроились в очередь. Двое с приспущенными штанами уже сделали черное дело. Увидев Чепрагу, они шарахнулись в разные стороны, но через мгновение, сообразив, что их большинство, решили за себя постоять.

— Не мешай, командир, — примирительно сказал высокий чернявый молдаванин. — Мы управимся скоро.

— Подонки, гниды, — прошипел Чепрага. — У вас самих дочери, сестры...

— Ты потише, ты на нас не дави, — заорал молдаванин и потянулся за автоматом, лежавшим на парте.

Лучше бы он этого не делал. Янош сорвал с плеча «калашников» и, нажав на спуск, повел ствол веером. Пятеро были срезаны одной очередью.

Едва затихло эхо, как со второго этажа донесся истошный вой, похожий на крик смертельно раненного зверя. Янош бросился вверх по лестнице. То, что он увидел в учительской, заставило его, видавшего виды солдата, остолбенеть. На полу бился в конвульсиях белобрысый парнишка. Был он без брюк и весь в крови. Рядом валялся бесформенный шмат мяса. Даже в Афгане, где зверства были у душманов в почете, такое кощунство не допускалось. Кто?.. Кто кастрировал ни в чем не повинного подростка?..

И тут Чепрага встретился со злобным взглядом Миклоша. Руки у негодяя были в крови, а возле сапог валялся окровавленный нож.

— За что ты его? — прохрипел Янош.

— Москаль проклятущий... Не будет теперь наших девок портить, — хихикнул Миклош и тут же понял, что подписал себе смертный приговор. Передернув затвор автомата, он заорал:

— Не имеешь права! Убью!..

— Это я тебя убью!

Янош прыгнул, локтем выбил у Миклоша оружие, обрушил страшной силы удар на его голову, приподнял за шиворот и выкинул в распахнутое окно.

Кастрированный парнишка умирал. Зрачки его закатились, белки подернулись желтой пленкой. Янош прикрыл ему веки, произнес: «Пусть земля тебе, малец, будем пухом».

«Ну, вот и все, — подумал устало. — Нету у тебя теперь взвода, сержант Чепрага. Сам его наполовину уничтожил, хотя вершить суд, даже правый, нельзя одному человеку».

И еще подумал, что навсегда вычеркнул себя из рядов доблестной молдавской армии.