Смерть меня не найдёт

Глава 47

Первые несколько мгновений я счастлива. Я действительно счастлива, безоговорочно. Так иногда сунешь ногу в кипяток — и не сразу понимаешь, что что-то не то.

Вот и я обозреваю окружающее пространство, не сразу, постепенно осознавая увиденное.

Я стою в странной гостиной чёрного дома среди каких-то странных, крайне подозрительных людей. В открытых дверях замер Март, самый настоящий, такой, каким я его и видела незадолго до ареста и своей смерти, умирающим от тоски и тревоги за меня он не выглядит. И, сжав сильные пальцы на моих плечах, почти требовательно вглядываясь в моё лицо, счастливым от нашей встречи он тоже не выглядит. Скорее… недоумённым. И даже немного сердитым.

На меня? Что пришла? Подвергаю его жизнь опасности, заставляю решать собственные проблемы? Отвлекаю от отдыха и развлечений?

Лохматые каштановые волосы, тёмные глаза, черные ромбики камней — такие же, как и раньше. А вот всё остальное… я отступаю для лучшего обзора.

Ха. Умирающий от тоски и тревоги за меня?!

Март одет в какой-то фривольный бордовый бархатный халат, на ногах тоже какие-то домашние туфли, мягкие и уютные. То, что разбилось вдребезги несколькими секундами ранее, было, очевидно, бутылью вина и тарелкой с какими-то фруктами на подносе: всё это разлетелось по полу. А из-за спины Марта выглядывает его проклятущая сестрица, и вид у неё такой, словно я без предупреждения пришла к ним домой пожить за бесплатно пару месяцев с двенадцатью чемоданами и шумным чихуахуа.

Развлекаются? Отмечают избавление от тюрьмы? Ну да, власти, разыскивая самую опасную преступницу, как-то удачно позабыли о её спутнике. А ведь могут и вспомнить, и найти. Я же нашла, а он тут… с вином и дамами. Даже смешно.

Двадцать восемь замечаний о распутстве за пять лет, Камилла! И вот ты появляешься перед ним, после предполагаемой казни, и первое, что он тебе говорит: почему ты такая холодная!

Ну, это ты зря. Могу быть ещё какой горячей, и сейчас ты это узнаешь.

Я хватаю его за ворот, сжимая когти на мягкой ткани, толкаю вперёд. Рывок — и нас выхватывает из тёплой светлой гостиной, выбрасывает в тьму, на что-то твёрдое и шершавое. Ночной ветер набрасывается на нас, треплет за волосы. Март лежит, кажется на некоем подобии черепичной крыши, обалдело трясёт головой, а я сижу на нём, по-прежнему вцепившись в ворот когтистой, посеревшей, с тёмными овальными пятнами рукой. Пальцы соскальзывает на голую шею.

— Агнесса, ты чего? Ты как вообще? — бормочет Март, почти забавно скосив глаза на мои когти в опасной близости от пульсирующей жилки. — Где ты была? Я так волновался…

Когти сжимаются чуть сильнее.

— Я. Тебя. Искала! — не специально, но слова чеканятся по одному. — Ходила по этому хмырову городу, общалась с девицами из борделя, со студентами, что одно и то же, искала тебя, меня почти что поджарили, а ты! Тут!!! Думал, что меня казнили, и отмечал избавление от лишней проблемы?

Толчок — я даже не успела вдохнуть или моргнуть, как Март резко приподнялся, откатываясь от края крыши. Теперь уже я лежала на спине, а он прижимал мои руки к плоской черепичной крыше, нависал надо мной, так низко, что его волосы почти касались моего лица.

— Почему ты осталась здесь? Почему не сбежала, не спряталась? Разумеется, я знал, что тебя не казнили, по всему городу объявления о том, что тебя ищут! Я оставил твои документы и деньги в той таверне, думал, у тебя хватит ума прийти туда…

— Пока ты отмечаешь освобождение? — взвыла я, безуспешно пытаясь высвободиться. Терпеть не могу, когда кто-то удерживает меня силой, сразу паника накрывает с головой. В детстве у отца это был лучший аргумент против моего баловства: прижать, не дать двигаться. Кроме того, злость на Марта и на саму себя затуманила голову. А и правда, почему я не вернулась в таверну, где была облава? Это было бы логично, но мне такая мысль в голову не пришла. И теперь я уже сама не понимала, что говорю. — Отпусти меня! Куда я могла пойти, в отличие от тебя, я в питейных заведениях не ориентируюсь, да я ни адрес, ни название той пивнушки не помню! Я… была у себя дома, Март. Мать умерла, тётке я дома не нужна, у меня никого здесь нет, кроме тебя, а ты!

— Мать? — переспросил он, отпуская мои руки, чем я не преминула воспользоваться, резким толчком возвращаясь в первоначальную, более комфортную позицию: он снизу, я сверху. — Твоя мать умерла?

— Мать. Её допрашивали жрецы. Не надо меня сейчас жалеть, я же говорила тебе, что многого не помню, и её сейчас тоже не помню. Может быть, потом…

— Агнесса, ну, не сердись! Я тебя искал, правда. Но город такой большой, и я думал, что ты… Я, правда, о тебе очень волновался, но… с учётом твоего донума… надеялся, что ты сможешь…

А что — я? Ярость, такая бессмысленная и неразумная, на мгновение отступившая, нахлынула с новой силой. Ладно, он был не обязан мне особо ничем, ведь даже из тюрьмы я его вытащила случайно. Мы снова резко поменялись местами, ветер торжествующе бросил мои растрепавшиеся чёрно-бирюзовые пряди Марту в лицо.

— Не ври, не о чем тебе было волноваться! Ты здесь всё знаешь, а я…

Он снова легко, почти не напрягаясь, перекатился, накрывая меня собой, утыкаясь лбом в лоб и полностью блокируя мои суматошные движения. Внезапно моя клаустрофобия отступила, и я прикрыла глаза, ощущая его тяжесть на руках и бёдрах, дыхание на лице.

Оно было тёплым.

Наверное.

Я вдруг поняла, что ветер, всё так же беснующийся здесь, на крыше, должен быть холодным, а тело прижимающегося ко мне Марта — контрастно горячим. Но разницы температур не ощущала, совсем.

Кожа словно онемела.

— Агнесса, прошло всего три дня! Я…

Всего три дня? Всего?! Да целая вечность прошла!

— А как же конец света? — ехидно говорю я. — Ладно я, я тебе никто, сумасшедшая чужачка, но собственная жизнь и жизнь твоей дорогой сестры? Тебя это тоже не волнует? А как же все эти разговоры о фелиносе?

— Агнесса, перестань! Как я должен был тебя искать? Бегать по улицам Магристы, выкрикивая твоё имя, которое на каждом фонаре написано? Разумеется, Венута меня пугает, но я, что именно я могу сделать?! Жрецы молятся Тирате о снисхождении ежедневно, по всему Магру, это я знаю доподлинно. Если кто-то может предотвратить бедствия, то только ты! В конце концов, надеюсь, Единая пощадит этот мир…

— Значит, я во всём виновата? Руки от меня убери, хмарь, драев сын! Руки убери!

Руки он убрал, приподнялся, освобождая меня, и, против всякой логики, мне стало ещё более тошно и как-то пусто.

Чёрт.

Веду себя как девица из женского журнала или мужских анекдотов. Пора заканчивать с истерикой.

Я стала осторожно выбираться, но тут Март снова ухватил меня за плечо, провёл рукой по лбу, щеке — и от этой нежданной ласки, даже не похожей на ласку, я застыла, ненавидя себя за эту слабость. Только бы он не заметил.

— Что?

— Что с тобой, Агнесса? — тихо спрашивает Март, серьёзно, совсем не так, как только что оправдывался. — У тебя кожа ледяная, и щека порезана, но…

Значит, не показалось — со щекой. Жаль. Впрочем, это такие мелочи по сравнению с остальным.

— А это я тебя хочу спросить, — как и он, понижая голос, говорю я. — Что со мной? Что за заклинание ты тогда, перед облавой, на мне опробовал? Что мне вот с этим делать? — я стягиваю рукава платья до локтей, обнажая руки, еще более страшные в зеленоватом сиянии Стилуса. — Что это, Март?! Они ведь убили меня тогда, Лигран отвёл меня на казнь, а потом я пришла в себя в морге, среди мёртвых тел, голая!

Стилус на миг отражается в его глазах, и они вспыхивают жутковатым зелёным блеском, сходство с лешим становится просто невероятным. Он скользит пальцами по коже предплечий, сжимает, надавливает кожу, подносит к глазам продырявленные щепками ладони, снова касается щеки… Онемение ощущается ещё явственнее.

— Что со мной, Март? — повторяю я. — Верни всё обратно, я так не хочу!

— Но, — совершенно потерянно говорит он, садится, обхватывает руками голову, взбивает волосы. — Но я не понимаю… Это как?! Я… не знаю.

Нет, Единая, только не это, пожалуйста!

А Март продолжает твердить, как заведённый:

— Такого не должно было быть! Не должно! Я не знаю… не знаю, что с этим делать…