Смерть под Рождество

Глава двенадцатая

Хелен Пейн религиозной не была. Она сидела сейчас перед алтарем Винчестерского кафедрального собора и никакого благоговения не испытывала. Не больше, чем когда ела чипсы у себя в магазине. Это сравнение ей очень нравилось, и употребляла она его много раз. И Джереми тоже это слышал не однажды. Она занималась с ним любовью всего один раз, и произошло это здесь же, в соборе, в одной из его часовен, на куче какого-то пыльного тряпья. Правда, сверху были подстелены две старые сутаны. Тогда она тоже сказала ему это.

Тряпье под ними шуршало. Хелен посмотрела на Джереми: лицо было в испарине от напряжения. Вот тогда она и позволила себе пошутить насчет Винчестерского собора и часовни… Лицо священника мгновенно изменилось. Мягкое и нежное прежде, оно стало жестким. Он не сказал ни слова, только поднялся на колени, привел в порядок волосы, одежду и вышел, оставив ее всю измятую, онемевшую, брошенную поперек пола, как старую тряпку. Ни он, ни она никогда больше об этом инциденте не вспоминали. Любовь очень быстро кончилась, если вообще когда-то начиналась.

Она достала из маленькой сумочки бумажный носовой платок, приложила к носу и громко чихнула. Туристы — а их тут была целая группа — оторвались от обозрения красот и улыбаясь повернулись к ней. Она вытерла нос и улыбнулась в ответ. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь сказал: «Будьте здоровы!» Никто не сказал.

Простужена Хелен была уже два дня. Видимо, гибель Лизы ослабила ее иммунную систему, поскольку у нее еще вскочила лихорадка на губе и на внутренней стороне щеки. Она потрогала сейчас ее языком и поморщилась. Девушке вдруг стало себя очень жалко: рот болит, из носа течет, глотать больно, в груди давит.

Она высморкалась и постаралась успокоиться. Взглянула на часы: начало второго. Сегодня звонил Нэт Бейлор, когда она делала примерку у этой жуткой дочки Коллинзов, и подтвердил, что он и старший инспектор будут ждать ее в полвторого в кафе «Миллисент». Бейлор сказал также, что коронер отложил слушание дела, пока полиция не найдет преступника.

Эта новость огорчила Хелен больше, чем она ожидала. Она вернулась в гостиную Коллинзов и дрожащими руками закончила примерку подвенечного платья Сьюзен Коллинз. При этом от волнения даже чуть-чуть порвала тонкое кружево на юбке. Сьюзен и ее мать ничего не заметили. Они были слишком заняты шумным и злым обсуждением скудного ужина, который устроили накануне родители жениха. Хелен всегда казалось, что толстые девушки все добрые — им самим не сладко, поэтому они сочувственно относятся к другим. Однако она ошибалась. Сьюзен Коллинз и ее коротконогая бочкообразная мамаша были настоящие змеи.

Лепные украшения и роспись на сводчатом потолке над ее головой — короны, кресты, гвозди, руки — напоминали драгоценное пасхальное яйцо. «Фаберже от самого Господа Бога», — подумала Хелен и стала разглядывать свою любимую фреску: пару игральных костей, символизирующих, как она считала, тезис «что наша жизнь? — игра!». Разумеется, точно об этом она ничего не знала. Джереми как-то пытался объяснить значение этой фрески, что-то насчет епископа и его Эго, но Хелен тогда почти не слушала. И вот сейчас у нее вдруг защемило в груди, оттого что она смотрит, смотрит на эту фреску, часто и долго уже смотрит, а так ничего толком о ней и не знает.

Трясущимися руками она поправила под собой изношенную расшитую зеленую подушечку. Лизина смерть все перевернула в Хелен. Заставила посмотреть поглубже в себя, поискать ответы на тысячи вопросов. Возможно, это не так уж плохо. Человек погибает в результате несчастного случая, и все мы твердим о Божьем провидении. Человека убивают, и живые начинают копаться в каждом вздохе, в каждом движении погибшего выискивать элемент неизбежности случившегося. Хелен прищурилась и, почувствовав на ресницах слезы, закрыла глаза. Если быть совсем уж честной, то воспоминания о Лизе далеко не все приятные. Прошлым летом Гейл, по настоянию Лизы, собрала большой вязальный станок и научила Лизу и Джилл вязать из синтетической пряжи простые пояса. Это предполагалось делать для церкви — девушки вяжут пояса, а Хелен через свой магазин продает их. Деньги идут церкви. Несколько дней подряд Лиза и Джилл собирались в рабочей комнате магазина Хелен и вязали широкие пояса с бахромой.

Однажды после полудня Хелен оставила девушек в рабочей комнате, а сама пошла наряжать манекен в старинное подвенечное платье, которое купила в Шотландии. Платье было великолепное, просто чудо-платье! Богато расшитое бисером, с корсажем в форме сердечка и атласным шлейфом, подбитым тончайшим кружевом, и фата была из этого же кружева. Хелен, повинуясь какому-то импульсу, вдруг надела ее на себя, спустив вуаль на лицо.

Несколько секунд она смотрела сквозь вуаль, наслаждаясь игрой света на кружеве. И неожиданно в зеркале увидела Лизу. Та стояла на пороге рабочей комнаты и пристально смотрела на нее. Затем заговорила, почти покровительственно:

— Примеряешь, я вижу. Ничего, я уверена, придет день, это будет и у тебя.

Хелен пропустила это замечание мимо ушей. Она осторожно сняла фату и водрузила на манекен.

— Просто здесь чудесное кружево, вот и все, — наконец ответила она. — Кружево ручной работы XIX века, предположительно брюссельское. Разве можно устоять и не восхититься такой — красотой?

— Не переживай, Хелен. Я тебя не осуждаю.

— Я так и не думаю. И вообще, что во мне такого, за что меня надо осуждать?

— Так ведь я это же самое и говорю. — Лиза наклонила голову и почти зашептала: — Если у тебя проблемы, можешь смело говорить о них со мной. Я умею слушать.

— Я в этом не сомневаюсь. — Хелен начала застегивать пуговицы на корсаже. — Но сейчас мне слушатели не нужны.

Взгляд Лизы медленно блуждал. С манекенов на стойки с одеждой, потом на стены. В конце концов он зафиксировался на подвенечном платье.

— Я знаю, ты одинока. Недавно я говорила о тебе с Джереми. Он сказал, что тебе нужна хорошая подруга. Хочу, чтобы ты знала: я всегда готова тебе помочь.

Затем она молча повернулась и исчезла в рабочей комнате, оставив Хелен смущенную и разозлившуюся. Позднее Хелен обсудила этот инцидент с Джереми. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо говорил с Лизой о Хелен. Но вроде бы и не отрицал.

Хелен взяла зеленую книжечку религиозных псалмов, лежащую в специальном углублении, и начала рассеянно ее листать. «Все это не стоило переживаний, — подумала она. — А кроме того, ведь Лиза как ребенок. А дети часто бывают жестокими бессознательно».

Она вытерла с нижнего века тушь и сунула платок в сумочку. Посмотрела на часы — почти половина второго. Сегодня утром она одевалась с особой тщательностью: шелковая блузка и шерстяной костюм цвета темного золота, черные серьги и бусы. Темно-рыжие волосы свободно зачесаны назад во «французскую косу», что придавало ей некую романтичность. На ногах поблескивали золотистые чулки. Глаза Хелен снова заблестели. Она почувствовала себя уверенной, искушенной, хорошо одетой женщиной. Перед встречей с двумя мужчинами в кафе она зашла сюда, просто чтобы скоротать время, почувствовала себя старшей дочерью в семье, которая знает, во что одеться и как себя вести.

Хелен встала и заторопилась к южному выходу. И… внезапно она почувствовала себя очень скверно. Туфли, руки, ноги, лицо вдруг стали пластмассовыми. Ее можно было взять сейчас двумя пальцами и швырнуть вдоль этой каменной коробки, и она понеслась бы по каменному полу вперед, в стену… А что дальше? Сломается?

«А все ли сломаются? Тимбрук, так тот отскочит от стены, Гейл разобьется вдребезги, Джереми с глухим стуком упадет рядом, а я… я, наверное, аккуратно расколюсь на две части. А Лиза? А как бы сломалась Лиза? — Хелен едва сдерживала дрожь. — Лиза бы не сломалась. Она бы просто медленно умерла, глядя на мир ясными голубыми глазами. С легкой улыбкой на губах».

Изнутри на плохо выкрашенной двери кафе висел отпечатанный на машинке пожелтевший листок. Что-то вроде рекламы. Согласно ей, Миллисент Уэбстер умерла в 1773 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Это было во Фрайерсгрейте, а спустя две сотни лет ее заведение перебазировалось вот сюда, на юг, в это здание рядом с собором. Владельцы надеются, что все хорошие традиции, которые культивировала в своем заведении мисс Уэбстер — приверженность отличному чаю, лакомства, веселье, — все это в полной мере сохранилось здесь и поныне.

Разглядывая официанток, Хэлфорд в этом засомневался. Одна из них — существо с водянистыми глазами, на супершпильках и в супермини — стояла сейчас и смотрела на него. Она уже поставила перед ним его обильный обед — так едят, наверное, пахари после хорошей работы на поле — и чего-то ждала. Хэлфорду показалось, что девушка ждет от него каких-то претензий и недовольства, чтобы иметь возможность кликнуть из задней комнаты громил. Они прибегут и сломают ему нос. Детектив положил на колени салфетку и подмигнул ей. Она стрельнула в него улыбочкой, полунасмешливой-полупрезрительной, и, вихляя бедрами, потопала на кухню.

Хэлфорд с Бейлором ели молча. Обсуждать, собственно, было нечего. Все прошло, как и ожидалось. Тот факт, что Лиза была убита, а не погибла в результате несчастного случая, вполне достоверно и определенно подтверждали акты экспертизы. Белки глаз Лизы все в точечных кровоизлияниях, хрупкая подъязычная кость горла оказалась не повреждена, однако по всей шее имеются сильные ссадины и кровоподтеки, что свидетельствует о перевязке кровеносных сосудов. Шарф, конечно, мог случайно зацепиться за зубчатую передачу велосипеда, это было возможно, хотя и маловероятно. И еще менее вероятно, что Лиза оказалась не в состоянии как-то на это среагировать. Ведь она была здоровая, энергичная двадцатидвухлетняя девушка, virgo intacta[11], она недавно приняла ванну с лавандой; ее желудок уже переварил скромный завтрак (один тост и грейпфрут); и в субботу утром, где-то между 9.20 и 10.25, в колесо ее велосипеда попала деревянная палка, разломанная впоследствии на две части, которые были обнаружены — одна примерно в семидесяти метрах от места происшествия, а вторая — на противоположной стороне дороги, семнадцатью метрами дальше. Коронер отложил слушание и оставил дело открытым до получения результатов расследования полиции.

Да, у коронера все прошло без драматических эксцессов. Присутствующие вели себя сдержанно. В общем, все было более или менее строго регламентированным, кроме, пожалуй, самого коронера и его секретарши. Они сидели на своих традиционных местах, но походили, скорее, не на участников юридического действа, а на покупателей на ярмарке. Коронеру было за пятьдесят, он выглядел добродушным малым в ярко-голубом костюме с ярко-зеленым галстуком. Его секретарша напоминала малиновку по весне. В красном платье и с соответствующим бантиком в темных волосах, она ссутулилась над своими бумагами и добросовестно стенографировала.

Несмотря на всю эту внешнюю цветистость, тон слушания был весьма холодным и сдержанным. Людей пришло много больше, чем Хэлфорд ожидал. Конечно, явились те, кто должен был явиться: Стилвеллы, Гейл Грейсон, представители судмедэкспертизы, полиция. Но скамьи в зале занимало много незнакомых личностей, видимо, жителей Фезербриджа. Нескольких из них Хэлфорд узнал: Джакоб Баркер, Клайв Кингстон и Бен Хоссет. Он видел их накануне в пабе. Пришли также мать и дочь Айвори — плечи приподняты и напряжены, лица бесстрастны. Вся публика держалась настороженно, внимательно слушая показания свидетелей и экспертов.

Показания Гейл Грейсон были краткими и немногословными. Лиза должна была прийти к ней в девять. Она не пришла. Брайан Стилвелл был слишком подавлен и свидетельствовать не мог. Он сидел с застывшим взглядом, а коронер зачитывал его показания. Констебль Бейлор корректно доложил, как он, проезжая на велосипеде по кольцевой дороге — это было обычное плановое патрулирование, — в 10.25 обнаружил рядом с телом сестры рыдающего Брайана.

— А миссис Грейсон выглядела симпатичной.

Хэлфорд оторвался от своей тарелки.

— Что?

Бейлор отправил в рот последнюю пшеничную лепешку, туда же последовали и крошки, собранные пальцами. Все это прожевал и, сделав большой глоток лимонада, продолжил:

— Миссис Грейсон сегодня была симпатичной. Так бывает далеко не всегда. Иногда я вижу, как она мчится по городу на своем мопеде, с Кэти Пру сзади, и выглядят они, как две ведьмы. А иногда встретишь ее — идет, на лице и намека на косметику нет, вся в чем-то непонятном, каком-то большом, мешковатом. Выглядит, в общем, как нищенка. Так и хочется подать. А говорят, что женщины в Америке одеваются гораздо лучше наших, но это, видно, не про нее, зато сегодня она была первый сорт. А Брайан Стилвелл, вы видели его? Неделю уже не умывался. После смерти Лизы за ним следить некому. Шнурки на ботинках развязаны, вы заметили, сэр? Странно все это. Мистер Карт нагнулся и завязал их ему. А ведь Брайан — взрослый парень. Эдгар Стилвелл был очень злой, никогда его таким не видел.

Хэлфорд посмотрел на Бейлора: «Вот разговорился. Никак метит в комментаторы на Би-Би-Си».

— А как по-вашему, почему пришел Карт? — спросил Хэлфорд. — Ведь как свидетеля его не вызывали.

Бейлор пожал плечами.

— Видимо, счел это своим долгом викария. Для спокойствия прихожан. А может быть, он явился из-за своей кузины. Большую часть времени — я заметил — он держал миссис Грейсон за руку. А может быть, из-за Лизы. Насчет священников и их поведения я плохо разбираюсь.

Хэлфорд бы так не сказал, но ему тоже нелегко, когда дело касается служителей культа. Замечание Бейлора, что все время, пока длилось слушание, Карт держал руку миссис Грейсон, было не совсем точным: не просто держал, он руку Гейл поглаживал. Викарий то поигрывал ее колечком, то крутил его пальцем, не забывая каждые несколько секунд массировать ее кисть. Лицо миссис Грейсон оставалось при этом бесстрастным, но Хэлфорду не надо было смотреть на ее лицо, чтобы понять, что она сейчас переживает. Говорили ее руки. Вернее, одна рука. Конечно, не та, что держал Карт. Та оставалась вялой и безжизненной. Зато свободная — вцепилась в край юбки так сильно, что, когда Гейл Грейсон встала для дачи свидетельских показаний, на юбке остались глубокие складки.

Хэлфорд остановил взгляд на длинных, сильных пальцах констебля. Они сжимали бутылку.

— Как вы можете это пить? — спросил он.

— Смешно вы спрашиваете, сэр, — рассмеялся Бейлор. — А как вы можете не пить этот чудесный лимонад? Он напоминает мне о детстве. Мальчиком, особенно летом, я все время мечтал о нем, но попить досыта удавалось редко. Это вам хорошо вспоминать свое детство. Наверное, есть что вспомнить. Только не говорите, что все время были таким вот серьезным и никогда не хотели лимонада. Могу поспорить, у вас было детство что надо — большой дом у моря, куча братьев и сестер. И каждый день лимонад на столе.

— Почти все неправильно, констебль. У меня одна сестра, и жили мы в маленьком тесном домике в Ноттингеме. А рядом был не океан, а всего лишь пруд. Мама же моя была твердо убеждена, что от лимонада портятся зубы. Но все равно детство у меня действительно было что надо. Это вы правильно сказали. Все свои неврозы я приобрел, повзрослев.

В кафе вошла Хелен Пейн и начала холодно осматривать столики. Увидев ее, официантка издала торжествующий возглас и помахала рукой. Правильнее было бы сказать, что Хелен хотела казаться холодной. У кого бы другого это получилось, но не у нее. Она стояла, выставив одну ногу слегка вперед и схватившись руками за маленькую сумочку на боку. Официантке Хелен кивнула и улыбнулась. Видимо, в этой улыбке содержался какой-то намек, который та уловила, потому что сразу же унеслась на кухню.

Хэлфорд подошел к Хелен.

— Мисс Пейн. Спасибо, что пришли. Мне кажется, мы оторвали вас от работы.

Она чуть тронула пальцами прическу.

— Нет. Утром я работала, а сейчас все в порядке. Я шью подвенечное платье, тут у одних будет на Рождество свадьба, и сегодня была последняя примерка. Вы можете подумать, что я люблю такую работу, но это не так. — Она нервно потрогала сумочку. — Знаете, какие невесты бывают капризные. А вы, мистер Хэлфорд, были женаты?

— Много, много лет назад. И брак наш был таким коротким, что ни я, ни моя бывшая жена уже не помним об этом.

— Я не это имела в виду… я хотела сказать, что если вы были женаты, то должны знать, какими бывают невесты. — Сумочка упала на пол. Хэлфорд наклонился и поднял ее. — Я хочу сказать: они капризные и кокетливые одновременно. Нервные. Работа с ними — совсем не веселье.

— Могу представить. — Продолжая улыбаться, он передал ей сумочку и пригласил пройти к столику.

Официантка уже принесла чашку чая и тарелку с фаршированным сушеным инжиром. Она подмигнула Хелен, и та покраснела. «Симпатично покраснела, — подумал Хэлфорд. — И даже прищелкнула ей в ответ языком».

— Вы хорошо с ней знакомы? — спросил Хэлфорд, после того как официантка удалилась.

— Я прихожу сюда довольно часто. Раз или два в неделю.

Хэлфорд оглядел обстановку в кафе. Официантка удалилась вроде бы по делам, но Хэлфорду казалось, что она сейчас исподтишка наблюдает за ними.

— Если бы я искал приятное местечко, где можно выпить чашку чаю, то вряд ли бы выбрал это заведение, — произнес он.

— Вот как? Очень жаль. — Хелен выглядела удивленной, но Хэлфорд подозревал, что удивленное выражение лица для нее является привычным, своего рода маской. Издали внешность Хелен Пейн поражала, но и при ближайшем рассмотрении она тоже была неплоха: великолепная фигура, точеное лицо, чуть водянистые, подернутые поволокой зеленые глаза, темнорыжие волосы. С косметикой, правда, был слегка перебор. Хэлфорд с трудом оторвал от нее взгляд.

— Я понял так, что вы с Лизой были близкими подругами? — спросил он.

Она наколола маленькой вилочкой инжирину и отправила в рот.

— Да. Хотя даже не знаю, как и сказать. Это не то, что школьные подруги. Вы понимаете? Она была для меня чем-то вроде младшей сестры. Как раз перед приходом сюда я думала об этом. Именно так оно и было — старшая сестра. У нее ведь не было матери.

— Она когда-нибудь обсуждала с вами свои свидания с молодыми людьми, отношения… ну, в общем, все такое?

Нежные губки Хелен поджались. Но только на мгновение.

— Немного. Лиза была не по этой части. Еще встречаются такие молодые девушки, да и мальчики тоже. Кругом пишут, печатают черт-те что, даже ужас берет, а этих как будто не касается. Они остаются наивными и вовсе не помешанными на сексе. — Хелен приподняла подбородок и взмахнула руками, демонстрируя беззаботность, но кожа на лице у нее заметно порозовела. — Вот Лиза была из таких.

— Вы когда-нибудь слышали от нее упоминание о «м-ре Э»?

— Я не знаю, что бы это могло означать. — Хелен нахмурилась.

— И как давно вы знакомы с Лизой?

— Пару лет.

— Два, три года? Когда вы с ней познакомились?

Она задумалась.

— Мне кажется, — произнесла Хелен после небольшой паузы, — в первый раз я увидела ее вскоре после моего переезда сюда два года назад. Я пришла на распродажу при церкви. Лиза там работала, и мы разговорились. Она помогла выбрать несколько интересных костюмов — у нее неплохой вкус, может оценить хорошее кружево, необычные пуговицы, ну и все такое. Мое основное занятие — реставрация старой одежды, и все эти маленькие мелочи для меня очень важны. Тогда я с ней впервые заговорила. А видела и раньше — встречала пару раз в городе.

— И вы сразу же подружились?

Вторая попытка наколоть инжирину Хелен не удалась. Инжирина выскочила из-под вилки и упала рядом с блокнотом Бейлора. Констебль осторожно положил ее на тарелку Хелен.

— Нет, не сразу. Подружились мы не больше года назад. Вначале я считала ее ребенком. Ей было за двадцать, но выглядела она много моложе. Начиная с прошлого года я стала регулярно посещать церковь, и здесь мы узнали друг друга получше.

— Вы сказали, что она выглядела моложе своих лет. Означает ли это, что и поступки ее были соответствующими?

Она поднесла наманикюренный пальчик к губам. «Руки у нее, — с удивлением отметил Хэлфорд, — просто прекрасные. Ухоженные, почти в идеальном порядке». Совсем не такие руки ожидал он увидеть у портнихи. Хотя что он знает о портнихах?

— Я думаю, для своего возраста она была чересчур наивной и невинной. Во многих вещах у нее совершенно не было никакого опыта или, лучше сказать, опыт этот приходил к ней позже, чем это обычно бывает. Но в конце концов она же была дочкой пекаря в маленьком провинциальном городишке! Только совсем недавно начала заходить в рестораны, пабы, ездить в Лондон за покупками. Иногда мы вместе ездили. Как я уже сказала, вкус определенный у нее был, но все из книжек и журналов, и не очень ей шло. Она давно без матери. Думаю, поэтому Лиза выглядела моложе своего возраста.

— Но мне всегда казалось, сироты взрослеют раньше. Разве не так?

— Так было и с ней, в определенном смысле. Многие вещи она воспринимала… по-взрослому. Очень по-взрослому. Я даже не могу объяснить это.

«Молодая девушка, выслушивающая излияния женщины, у которой проблемы с мужчинами» — так, кажется, Джилл Айвори оценила отношения Лизы с Хелен Пейн.

— А как вы, мисс Пейн? Вы когда-нибудь изливали ей душу? Было так, чтобы вы использовали способность Лизы понимать вещи по-взрослому?

Реакция Хелен была более бурной, чем он ожидал. Она густо покраснела, но на сей раз это не сделало ее симпатичнее. Хэлфорд сделал знак глазами, и Бейлор взял ручку, раскрыл блокнот. Хелен смотрела на полицейского. Когда она перевела взгляд на Хэлфорда, в ее глазах блестела влажная зелень.

— Я вижу, вы уже кое с кем поговорили. — В ее голосе чувствовалось раздражение. — Но мне, собственно, чего печалиться? Да, я говорила с Лизой о своей личной жизни. Большей частью, разумеется, об отношениях с мужчинами. Не все эти отношения складывались для меня счастливо. — Она повертела чашку на блюдце. — Внебрачные связи, надеюсь, не являются нарушением закона?

Хэлфорд покачал головой.

— И, значит, вы рассказывали обо всем этом, чтобы найти в ее душе какой-то отклик?

— А что в этом плохого? Она же не школьница, которая никогда не слышала о таких вещах. Ей, слава Богу, было двадцать два.

— Но она была девственница.

— Ну и что? — Теперь у Хелен покраснел даже нос. — Не скажете же вы, что и в мозгах у нее была девственная плева.

— Нет. Я просто предположил, что девушка, не имеющая никакого сексуального опыта, вряд ли окажется способной глубоко понять ваши переживания.

Хелен отвернулась от Хэлфорда и стала смотреть в окно. Дыхание ее участилось.

— А может быть, именно это мне и нравилось! — выпалила она и в упор посмотрела на Хэлфорда. — Может быть, в этом я и находила утешение. Может быть, в этом и был настоящий талант Лизы.

— Может быть.

Хелен наколола вилкой последнюю инжирину. Затем поставила вилку вертикально на тарелку, зубцами вверх, и начала балансировать ею.

— Не может быть, а вполне определенно. Лиза не все сразу могла понять, но поняла в конце концов. Она умела слушать, как никто другой. И знала об этом своем даре.

Бейлор кончил записывать и бросил ручку на раскрытый блокнот. Хэлфорд заметил, что констебль пишет все печатными буквами. Очень аккуратно. С того места, где сидел Хэлфорд, записи выглядели, как напечатанные на машинке.

— Значит, умела слушать людей и знала об этом, — задумчиво подвел итог Хэлфорд. — Она была слушательницей. Не читательницей — мы видели ее книги. Не писательницей — мы читали ее записи. Но к любовным историям у нее была определенная тяга. А людям, кажется, нравилось рассказывать их Лизе.