Смерть под Рождество

Глава восьмая

«Сколько на свете есть мест, — размышляла Хелен, — наверное, не меньше сотни, где бы я с удовольствием сейчас находилась, вместо того чтобы торчать в этом унылом доме Стилвеллов». Она осторожно заглянула в кухню. Там собралось полдюжины женщин в твиде, вроде бы затем, чтобы помочь, успокоить, но Хелен подозревала, что все они получают от этого тайное удовольствие.

Женщины тихо говорили.

— Чудесный был ребенок. Господи, как это ужасно, когда умирают такие молодые и красивые!

— В моей молодости здесь о подобном даже и слуху не было. В Лондоне — это пожалуйста.

— Да что вы, Мэри… В жуткое время мы сейчас живем, вот что я вам скажу. Похоже, мир сошел с ума. Возьмите хотя бы эти фильмы, что делают американцы. Это же просто вбивание идей насилия в людские головы.

— Что фильмы! Для того, чтобы увидеть насилие, не надо даже ходить в кино. Достаточно выглянуть на улицу. Господи, что же это такое происходит!

Хелен внесла керамическую супницу.

— Я принесла суп, — сказала она. — Куда его поставить?

Женщины смотрели на нее, ничего не понимая, примерно несколько секунд. Хелен шире улыбнулась и вытянула перед собой руки с супницей.

Первой очнулась Джун Кингстон.

— Хелен! — Вот сейчас только она узнала девушку. — Как это мило, что вы пришли. На горе сейчас откликаются очень мало людей, я имею в виду молодых людей. Да и чего от них ждать. А ведь какая трагедия!

Джун Кингстон пригорюнилась и сморщила лицо, словно ей только что отдали приказ: «Скорбеть!» Хелен она всегда напоминала какой-то неуклюжий, старый военный корабль, поэтому при взгляде на неестественно искаженное печалью лицо ей казалось, что в Джун сейчас попала торпеда. Хелен посмотрела на остальных женщин на кухне и тоже приняла скорбный вид.

— Да, трудно даже вообразить, какое горе. Я вот суп принесла. Куда его поставить?

Джун наклонилась к раковине и с остервенением принялась драить кастрюлю.

— Каждый здесь находит себе занятие сам. Мы просто решили вместе провести в этом доме уик-энд, принесли с собой еду и прочее. Такое впечатление, будто смерть заходила сюда дважды.

— Как вы правы, Джун! — Голос Мэри Адамс был под стать ее тонкой, как у птички, шейке. — У меня тоже такое чувство, что Лиза умирала дважды. Несчастный случай — это ужасно, но представить, что ее убили…

— Мы вот здесь толковали, Хелен, о том, как изменились времена, — продолжила Джун. — Раньше, когда мы были детьми, в Фезербридже ничего подобного не случалось.

Супницу было не так-то легко держать, тем более наполненную почти до краев. Кухонный стол загромождали увесистые куски мяса. Хелен протиснулась между женщинами и пристроила супницу на свободное место рядом с раковиной.

— Да, мир сейчас изменился, это точно, — согласилась Хелен.

— Какой ужас, что полиция запретила Эдгару похоронить дочь. — Рут Баркер скрестила руки на груди и встряхивала головой; как всегда, ее жесткие, похожие на проволоку волосы разлетались в разные стороны. — А ведь все уже было спланировано. Эдита готовила панегирик. Эдгар с Анизой Айвори должны были получить гроб. Именно сегодня. Я готовилась заказать цветы.

— Цветы, конечно, цветы, Рут, — мрачно проговорила Джун Кингстон. — Но не в цветах дело. Эта девочка заслуживает, чтобы ее похоронили, как положено. Кто знает, сколько ей пришлось страдать, как долго она лежала на этой дороге, прежде чем Брайан нашел ее. Она была чудесным ребенком… А теперь что же получается? Значит, нужно ждать разрешения полиции. Но расследование может продлиться несколько месяцев.

— Что за дикие порядки! — покачала головой Мэри Адамс. — Какие-то еще повторные экспертизы. Живые всегда должны иметь право похоронить своих мертвых.

— Да, — протянула Рут, — во времена моей молодости…

— Конечно, — прервала ее Джун, — во времена нашей молодости здесь не было никаких приезжих. — Она отошла от раковины и начала протирать обеденный стол, а Хелен молча наблюдала, как хлебные крошки сыплются на пол. — Я знаю, в чем причина. Приезжие. Они по-другому себя ведут, даже иначе выглядят. Знаю, сейчас так говорить не принято, но все здесь изменилось именно из-за них.

— Вы правы. В последние годы здесь полно приезжих, — заволновалась Рут, и Хелен, натянуто улыбаясь, начала протискиваться к двери. — Но это мы так, — спохватилась Рут. — Я хочу сказать, что не все приезжие плохие. Вы же знаете, Хелен, что я так не думаю. Но некоторые приносят с собой какое-то зло. Это зло, наверное, просто следует за ними. — Она посмотрела на Джун Кингстон и вскинула брови. — По-моему, у некоторых из них просто крыша поехала.

— Я абсолютно с вами согласна, дорогая. Именно крыша поехала — очень подходящее определение.

Миссис Кингстон закончила уборку. Улыбнувшись Хелен, она подняла крышку супницы и заглянула внутрь.

— Баловница! Что это ты принесла? Да это же не суп, а объедение!

Хэлфорд, который, пригнув голову, входил сейчас в полицейский участок Фезербриджа, был мало похож на Хэлфорда, забравшего девять часов назад Мауру у ее дома в Лондоне. Вся элегантность и мягкость его манер куда-то испарились. Сейчас его высокая, крепкая фигура напоминала монумент. И злой он был сейчас до чрезвычайности. О причинах этой злости Маура могла только догадываться, наблюдая из машины, как он открывал дверь участка.

Первый удар неудовольствия Хэлфорда принял на себя резной медный колокольчик, подвешенный на красной веревочке у двери из матового стекла. Тень Хэлфорда исчезла за дверью. Появление «м-ра Э» меняло все. С надеждами на быстрое и тихое завершение дела пришлось немедленно распрощаться. Для серьезного расследования Хэлфорду сейчас была нужна полная команда. Возможно, потребуется более ста человек. Маура с горечью подумала, что Рождество придется провести без Джеффри.

Оставив своего шефа сражаться в одиночестве, Маура нажала на газ и двинулась по Главной улице на запад. Унылый дождь прекратился, облака рассеялись, и после полудня небо неожиданно стало ясным. Колокольня церкви св. Мартина была выполнена в норманском стиле. Сверху ее венчал массивный римский крест. Он торчал из этой колокольни, как уродливый рог. У церкви Маура замедлила ход и свернула направо. В этом месте улица огибала кладбище и дальше соединялась с кольцевой дорогой. Кладбищенская стена, сложенная где из кирпичей, а где из камня, была неровной и во многих местах покосилась.

Кристиан Тимбрук жил в перестроенном доме, в двух кварталах от Главной улицы. Карту городка Хэлфорд засунул между сиденьями, но, чтобы определить, в каком доме живет витражных дел мастер, Мауре заглядывать в нее не требовалось. Вот справа небольшой белый дом. Он прятался под ветвями дуба, единственного дерева на участке. Южная стена была почти полностью застеклена, за ней виднелись панели витражей.

Маура въехала на небольшую подъездную дорожку и выключила зажигание. Приближался вечер, и туман, который обычно бывает утром, вернулся, но теперь он был желтоватый. Солнечные лучи ласкали застекленную стену дома Тимбрука, и панели витражей вспыхивали всеми цветами радуги. «Интересно, а как выглядит этот дом ночью, — вдруг подумала Маура. — Наверное, в чернильной темноте он кажется кафедральным собором».

Тимбрук откликнулся не сразу. Мауре пришлось позвонить трижды. «Специально тянет, — решила констебль Рамсден, — ведь я звонила и сообщила, что выезжаю». Художник даже не открыл дверь, а как-то странно вывернул ее и прислонился к косяку. Можно было подумать, что он внезапно заболел. Некоторое время Тимбрук мрачно разглядывал ее глаза, лицо, шею и вдруг улыбнулся. Маура его мгновенно невзлюбила.

— Вы определенно не старший инспектор, — сказал Тимбрук. — Старший инспектор должен быть выше и солиднее.

— Я детектив Рамсден. Старший инспектор Хэлфорд сейчас занят другими делами. — Она показала свое удостоверение. — Я могу войти?

— О, пожалуйста. Действительно, здесь не самое удобное место для разговоров. — Он показал ей свои забинтованные пальцы. — Видите? Когда я порезал последний, десятый палец, то решил, что на сегодня пора кончать. Мизинец мне жалко больше других. Им я обычно пробую, не слишком ли горячий кофе, а то, знаете ли, желудок. А вообще это у меня вроде жертвоприношения — я даю Богам свою кровь, а они мне даруют цвет и свет.

Конечно, Мауре следовало скрывать свои чувства, но это было выше ее сил. Тимбрук неожиданно улыбнулся и посторонился.

— Боже мой, детектив, вы уже меня ненавидите. Между прочим, давать мне об этом знать — не очень профессионально. А с другой стороны, такая искренность в полицейском подкупает. Уверен, мы подружимся. Входите.

Она пошла вперед, но на пороге комнаты внезапно остановилась. Маура была уверена, что если бы ее зубы сейчас не были крепко стиснуты, то нижняя челюсть обязательно бы отвисла. Все пространство в доме занимала мастерская. Где-то в углу помещалась маленькая кухня и у дальней стены место для сна. Но не это, конечно, поразило Мауру, а цвет, вернее цвета. Все стены и большую часть пола занимали витражи. Они свисали даже с потолка. Проникающий из окна зимний свет создавал на белых стенах комнаты настоящую фантасмагорию красок — светло-вишневая, изумрудная, сапфировая… Потрясающе!

— Забавно, не правда ли? Даже меня это иногда поражает, — тихо сказал Тимбрук.

Маура инстинктивно сделала шаг назад. С этим художником еще надо разобраться: непростой это человек.

У длинной западной стены она вдруг увидела что-то знакомое. К деревянной раме был прислонен витраж церкви св. Мартина. Разумеется, это был новый витраж, плод мастерства Тимбрука. Старый она в последний раз видела в церкви, прямо перед ним покончил собой Том Грейсон: тело, распростертое под алтарем, и цветные стеклышки, покрывающие его, как конфетти. И вот теперь этот витраж стоял здесь в полном порядке. Богоматерь и младенец Христос, тогда разделенные пулей, блаженно глядели друг на друга.

Маура была в восторге.

— Это феноменально! И живопись, и цвета… Я бы не смогла отличить этот витраж от прежнего.

Тимбрук прищелкнул языком.

— Значит, стоило постараться, как вы считаете?

Маура оглядела комнату. Верстаки покрывали кусочки цветного стекла. Они были похожи на детали детских головоломок. На небольшом столике лежали яркие, наполовину законченные наброски, выполненные цветными карандашами. Кругом кисти, краски и прочее. Восточную стену занимали большие стекла и ящики с графитом. В углу располагались две небольшие печи для обжига.

— Ваши работы чудесные, — произнесла Маура, поворачиваясь к нему. — Вы делаете несколько вещей одновременно?

Тимбрук посмотрел на нее с притворным ужасом.

— Несколько одновременно? Мой дорогой детектив, разве у меня конвейер? Я же творю. Мои глаза и руки получают это прямо от Господа.

Тимбрук поднял руку с забинтованными пальцами. В этот момент он был похож на актера, пытающегося спасти своей игрой очень плохую пьесу. Наклонив голову, Кристиан смотрел на Мауру с такой тревогой, что та громко рассмеялась. Его лицо смягчилось, голубые глаза блеснули.

— Детектив Рамсден изволили рассмеяться. Может быть, они также и присядут.

Он указал на единственный приличный предмет мебели, массивный плюшевый диван. На нем вполне могли усесться семеро и не меньше троих лечь спать. Перед диваном стоял железный стол, ширины которого хватало только на то, чтобы там разместились грязная чашка с блюдцем.

Маура села на край дивана и извлекла ручку с блокнотом. Сейчас она немного расслабилась, но этот человек, с которым предстояло беседовать, ее настораживал. Тимбрук легко опустился рядом, вытянул ноги под стол и начал тихонько покачивать его тонкую ножку.

— Итак, детектив, я полагаю, вы хотите знать о моих передвижениях в то утро, когда Лизы не стало.

Она раскрыла блокнот и отбросила за ухо прядь волос.

— Скажем, с девяти и до полудня.

— Это для меня не вопрос. Я в точности помню, чем занимался. Собственно говоря, тут и забыть нечего. Я был здесь, как, впрочем, и каждое утро. Большую часть работы я выполняю до двух — в это время самое хорошее освещение. И даже, если оно не особенно необходимо для работы, все равно солнце меня вдохновляет. Раньше восьми я не встаю — вернее, такое бывает, но редко, и обычно начинаю работать в девять. Именно так все было и в ту субботу. Я работал не переставая до одиннадцати тридцати, а затем сделал перерыв. Собирался уже выйти — надо было кое-что купить, — но тут позвонила Хелен Пейн с сообщением о смерти Лизы, и я никуда не пошел.

— Во сколько она позвонила?

— О… наверное, где-то около полудня.

— И что она вам сообщила?

— Что ей позвонила Гейл Грейсон и сказала, что Лиза попала в аварию на велосипеде и погибла. Сломала шею. Ну а потом пошли всякие «охи» и «ахи». Вот и все.

Маура внимательно посмотрела на него.

— Что за «охи» и «ахи»?

Кристиан пригладил волосы.

— О, ну всякое такое: она не может в это поверить; только вчера, в пятницу, она видела Лизу; что же будут делать бедные Эдгар и Брайан. Ну, в общем, все в таком вот духе.

— Мисс Пейн сказала, что Лиза сломала себе шею?

— Она пересказала слова Гейл. А откуда та об этом узнала, понятия не имею. Я ничего не уточнял. Авария с велосипедом, сломанная шея. Мне это без разницы.

— А не считая телефонного звонка мисс Пейн, кто-нибудь еще в субботу утром видел вас или говорил с вами?

— Нет. Кроме Хелен, меня никто не беспокоил. И в этом нет ничего необычного. Большинство соседей вокруг знают, что до двух мне звонить нельзя. Я вообще могу за целый день не встретиться ни с одним человеком.

Маура глубже погрузилась в диван и посмотрела на свои записи.

— Каким транспортом вы пользуетесь, мистер Тимбрук?

— Вы имеете в виду автомобиль? У меня микроавтобус. «Лейланд», 1985 года. Удобная машина.

— Она вас устраивает?

— Не всегда. Для перевозки витражей я нанимаю небольшой грузовик.

— А здесь, в Фезербридже, чем вы пользуетесь?

— В основном ногами. Велосипеда у меня нет, если вы это имеете в виду.

— Насколько хорошо вы были знакомы с Лизой Стилвелл?

— Достаточно хорошо, чтобы не заниматься с ней сексом.

Маура бросила на него усталый взгляд.

— Не поняла.

Он скрестил на груди руки.

— Был период, когда ей очень хотелось переспать со мной. Но, уважаемый детектив, городок этот очень маленький, а Лизу здесь знают все. Она вообразила, что полюбила во мне душу пилигрима. Пару раз мы с ней выезжали кое-куда: на пикник в Петерсфилд, один раз в кино, в Саутгемптон. Но ей хотелось «отношений». О Господи, вам просто надо было ее знать! Она была такая юная. — Он пожал плечами. — У меня хватило ума остановиться.

— Когда происходили эти свидания?

— Где-то в сентябре. Могу сказать точнее: в первую и вторую субботу сентября. Вначале был пикник — мы выезжали на природу. Вряд ли я смогу найти сейчас это место. А в следующую субботу ходили в кинотеатр повторного фильма, смотрели «Войну супругов Роуз».

— Вот как?

— Да. Фильм, конечно, вполне в моем духе, но ей, я думаю, вряд ли понравился. Очень уж она была романтичная.

— А кто-нибудь знал о ваших встречах?

— Не думаю. Лиза очень не хотела этого. «Боюсь, папочка бы наших встреч не одобрил», — говорила она.

Кристиан снова принялся покачивать столик. Маура потянулась и переставила чашку с блюдцем на пол.

— Мистер Тимбрук, похоже, смерть Лизы вас не очень удивила?

Он только усмехнулся.

— Браво, детектив! Ну, конечно, это я убил Лизу. А как же могло быть иначе? Извините, но в этом направлении ничего путного вы не добьетесь. Лиза искала любовника. И могу поспорить, что нашла. Причем любовника и убийцу одновременно. Как говорится, в одном флаконе.

Неожиданно он сделал резкое движение ногой, и столик опрокинулся. Маура бесстрастно за ним наблюдала и тут же задала вопрос:

— И кто же, по-вашему, мог быть этим любовником?

Несколько мгновений Тимбрук сидел тихо, изучая грязь на ножках стола. Затем его губы сложились в улыбку. Он потянулся за чашкой, которую Маура поставила у своих ног, и сокрушенно выдохнул:

— Не знаю. Можете мне не верить, это ваше право, но я действительно хочу вам помочь. Чем могу. Разумеется, никакой радости от смерти Лизы я не испытываю. Просто я ко всему подхожу философски. Это мне очень помогает. А теперь, детектив Рамсден, я собираюсь заварить отличный чай на травах. Вас включить в список приглашенных на чаепитие?

С блокнотом в руке Маура последовала за ним на кухню. От остальной части комнаты кухню отделял только низкий прилавок. На нем Тимбрук и готовил пищу, а потом и ел. Маура вытащила из-под прилавка стул и села. Мельком взглянула на рабочую поверхность прилавка, и у нее перехватило дыхание.

Это нечто совершенно необычное. Из кусков кафеля и стекла — некоторые из них не больше полутора миллиметров — в духе византийской мозаики была сложена картина, изображавшая умирающего Христа. У подножия креста его оплакивали две женщины в свободных голубых одеяниях. Для слез использовались маленькие кусочки слюды.

— Как прекрасно! — выдохнула Маура. — И вы что, режете на этом салат?

— Что? — Тимбрук обернулся к ней. — А, это. Нет, конечно. — Костяшками пальцев он постучал по прилавку. — Плексиглас. Предохраняет произведение искусства. Так, давайте посмотрим: сегодня у меня цветки липы и фенхель. Что вы выбираете?

— Цветки липы, наверное.

— Очень полезно от головной боли. Я могу дать вам с собой, чтобы вы взяли в полицейский участок.

Маура оторвала взгляд от мозаики и стала наблюдать, как Тимбрук заваривает чай. Он вроде бы успокоился. Скорее всего все так и было, наверное, как он рассказывает, но этот опрокинутый столик. Вряд ли он это сделал случайно. Тимбрук бросил в керамический заварной чайник две чайные ложки сухой травы, и Маура обратила внимание, что руки у него не дрожали. А под ее руками одна из женщин рыдала над распятым Спасителем. Маура аккуратно очертила пальцем ее контуры.

— Знаете, Тимбрук, — она постучала по крышке мозаики, — это меня удивляет. Витражи вам заказывают, но это… Мне показалось, что вы совсем нерелигиозный.

— Экая вы непонятливая. Двойка вам за это, уважаемый детектив.

— В конце концов я могу признать, что вы агностик.

— А вот теперь вы выбираетесь на правильную дорогу. — Он достал из шкафа банку с медом и вместе с чашкой поставил перед ней.

— Если хотите знать — а я не понимаю, зачем вам это нужно, но Господь запрещает мне спрашивать об этом представителей закона, — отец мой был религиозный фанат от искусства. Просто одержимый. Ребенком я путешествовал с ним от одного европейского кафедрального собора к другому, где он над всеми этими красотами распускал слюни. Ну прямо как маленький мальчик. В результате он воспитал меня полной противоположностью себе. Я терпеть не могу такую дребедень. И одновременно это занимает чуть ли не всю мою жизнь.

Маура задержала на нем взгляд. Было видно, что излияния атеиста не произвели на нее никакого впечатления.

— Тяжелая у вас жизнь, что ни говори.

Прежде чем она смогла что-то сообразить, рука художника припечатала ее ладони к мозаике. Она попыталась высвободиться, но Тимбрук надавил сильнее и придвинул свое лицо так близко, что Маура чувствовала его дыхание.

— Именно так, детектив, — прошептал он. — И теперь, я уверен, вы понимаете, что у меня за жизнь. У многих такая же. И моя стоит того, чтобы жить ею.

Маура рывком освободилась. Собственное спокойствие ее несколько даже смущало. С ней, можно сказать, вошли в физический контакт, может быть, даже опасный, а никакого взрыва эмоций это у нее не вызвало. Маура мягко посмотрела на него, но сказала довольно твердо:

— Если вы попытаетесь проделать что-нибудь подобное еще раз, то получите удар, и очень ощутимый. А теперь, пожалуйста, скажите мне, мистер Тимбрук, когда вы приехали в Фезербридж?

Выдержка этой женщины удивила и его и даже понравилась. Кристиан одобрительно посмотрел на Мауру и вытер тряпкой прилавок.

— Победа по очкам присуждается детективу Рамсден, — пробормотал он и показал на закрытый блокнот. — Уважаемый детектив, прошу вас, пишите, пожалуйста, все точно. Я не намерен повторять это несколько раз. — Увидев, что она не пошевелилась, Тимбрук оперся на локоть и продолжил. — Значит, так. Я жил в Лондоне, на паях с несколькими художниками арендовал студию. И вот однажды — это было примерно полтора года назад — в мою дверь постучал преподобный Карт и сказал, что ищет кого-то, кто бы мог реставрировать в их церкви витраж. Я согласился. Ну и, конечно, он сообщил о самоубийстве. По-моему, оно стало некой достопримечательностью этого городка.

— Вы говорите об этом с оттенком пренебрежения.

— А почему бы и нет? Знаете, люди довольно легко переживают чужие трагедии. Вот, например, смерть Лизы. По-настоящему она взволновала лишь немногих. А «охи» и «ахи» продолжаться будут еще очень долго.

— Что в этом плохого? В конце концов это подтверждает и укрепляет мораль.

Тимбрук округлил глаза.

— Прошу вас, детектив, не надо. Для социологов и священников выход у вас за спиной.

Засвистел чайник. Тимбрук снял его с плиты и аккуратно налил кипяток в заварной чайник. От пара лицо его повлажнело.

— Мистер Тимбрук, кто такой «м-р Э»?

Он наморщил лоб и поставил чайник.

— Лиза сказала кому-то, что встречается с «мистером Э». Кто бы это мог быть? — настаивала Маура.

Он подумал с минуту, а потом покачал головой.

— Не могу сказать, что знаю кого-нибудь с инициалами на «Э». Эдита Форрестер? Но она, по-моему, старше Мафусаила и такая же красивая.

— Очень остроумно, мистер Тимбрук. Вы на самом деле такой бестолковый или прикидываетесь им, потому что не хотите помочь?

— Нет, абсолютно честно. Меня не удивляет, что Лиза с кем-то встречалась, но я понятия не имею, кто это такой «м-р Э».

— А кто, по-вашему, мог желать ее смерти?

Тимбрук вытер влажный лоб платком и покачал головой.

— Никто. Лиза вообще-то может раздражать, в частности меня, но, знаете ли, за это не убивают. А в целом Лиза была вполне достойной девушкой. С доброй душой, немного фантазеркой, но… повторяю, весьма и весьма порядочной девушкой. — Он взялся своими забинтованными пальцами за ручку заварного чайника. — Понимаю, в моих речах сегодня содержался определенный сарказм, но на самом деле Лиза была совершенно безобидной.

— А кто еще может рассказать мне что-нибудь интересное о Лизе?

— О, на вашем месте я обязательно бы поговорил с Джилл Айвори. И Хелен Пейн. С Джилл особенно. Они с Лизой были, как сестры.

— А как насчет миссис Грейсон? Мне говорили, что она тоже была очень близка с Лизой.

— Да, с Гейл тоже стоит поговорить. Она может помочь. Уверен.

— Действительно уверены? Мне показалось, что как раз не очень.

— Да нет же, Гейл действительно была близка с Лизой. Лиза говорила, что та считает ее… то есть она чувствует, что Гейл считает ее вроде как второй дочерью. Лиза ведь была такая добрая, услужливая, понимающая. И Гейл тоже такая. Все мягкое, никаких острых углов. Она ведь очень… приятная дама.

Маура смотрела на него и чувствовала, что антипатия к этому человеку возвращается.