Смерть под Рождество

Глава шестнадцатая

Гриссом вошел в редакцию «Обозревателя» и сразу же услышал рождественскую песенку. Ее исполнял по радио низкий баритон. В глаза бросились ленты и банты, украшавшие столы и две фотографии на стене. А еще дальше сидела на корточках Аниза Айвори и наряжала елку.

Увидев Гриссома, она подняла голову и улыбнулась.

— Вы как раз вовремя, Бобби. Ненавижу разбираться с этими проволочными крючками. — Она держала в руке серебряный елочный шар, пытаясь вставить туда крючок. — Мечтаю купить уже наряженную елку, да все никак не соберусь.

— Большую работу вы здесь проделали. — Гриссом кивнул на украшения в комнате. — Никогда еще не видел в одном месте столько рождественских украшений.

Она засмеялась, отбросив со лба выбившийся локон.

— А как же. Должна же и от меня в редакции быть какая-то польза. — Лицо ее вдруг стало печально-серьезным. — Смерть под Рождество. Словно кто-то дал Богу пощечину.

«Или Бог всем нам влепил по пощечине», — подумал Гриссом, дивясь на жену шефа, которая думает, что убийство может повергнуть кого-нибудь из журналистов в состояние депрессии. Он присел рядом с Анизой и выбрал из ящика у ее ног голубой шар. Затем аккуратно вставил крючок и подвесил шар на веточку.

Аниза подпевала мелодии, льющейся из радиоприемника. Голос у нее был приятный, высокий. Спустя несколько минут она повернулась и озорно посмотрела на Гриссома.

— И что же вам принес на Рождество Дед Мороз?

— Ничего стоящего, — смеясь ответил он. — Думаю, он не захотел в этом году тратить на меня время.

— Зря вы так. Я знаю, Оррин прочит вам большое будущее. Он очень высоко ценит ваши репортерские способности. Должна сказать, мой муж довольно строгий критик с очень высокими требованиями и заслужить похвалу от него не так уж легко.

— Пойду к Оррину, — сказал Гриссом. — Думаю, он уже наверху.

Аниза кивнула.

— Вместе с Джилл. Он просматривает вашу статью о слушании у коронера, а она заканчивает уборку в темной комнате. — Аниза посмотрела на свою работу. — Вот и я тоже решила прийти — не хотелось оставаться вечером дома одной.

Гриссом пробормотал: «До свидания» — и ринулся вверх по лестнице.

Айвори сидел за его столом и читал верстку. Увидев репортера, он хлопнул в ладоши и откинулся на спинку стула.

— Великолепно, Бобби! Чудесная проза. Живо передана вся атмосфера. Пять минут назад я побывал на слушании дела у коронера. Теперь я в курсе.

Гриссом медленно снял куртку, стараясь не выдать своей радости. Ему еще раз удалось — и весьма успешно — проделать ловкий журналистский трюк. Дело в том, что это слушание у коронера было скучнее не придумаешь. Надо было поработать, чтобы сделать его «живым». Надо было постараться.

— Вот этот пассаж о том, что круглый стол символизирует непрочный фасад, — превосходный. А ваше описание Эдгара и Брайана: «Останки от того, что было разорвано на куски, собраны вместе и втиснуты в костюмы»! А как вы о полицейских пишете — «благопристойность в кубе»! Хорошо, хорошо и еще раз хорошо.

Гриссом решил извлечь из похвалы хоть какую-то пользу.

— А как вам место насчет Джилл? Я очень долго над ним работал.

— Да. Утонченно, как в старинном романе. Но я даже не знаю, Бобби, — продолжил Айвори, мягко подбирая слова. — Может быть, не надо так? Ведь Джилл всего лишь одна из публики.

— Тогда вычеркните этот абзац, и все тут, — сказал Гриссом, пытаясь показать, что не обиделся. — Это ведь я так, чтобы украсить материал. — Потом он кивнул в сторону двери архива, плотно запертую, как всегда. — Что сказали полицейские насчет взлома?

— А что они могут сказать? Что и обычно, — ответил Айвори. — Будем искать и позвоним, если что-нибудь найдем. Кстати, они просили некоторое время никому в архив не заходить.

— В общем, как всегда, много шума из ничего, — отозвался Гриссом.

Эту реплику Айвори оставил незамеченной, дочитывая статью. Из темной комнаты доносились звуки, свидетельствующие о том, что там что-то происходит. Возможно, и уборка. Гриссом посмотрел на часы. Уже девятый час. Если повезет, Айвори скоро закончит и уйдет. Тогда, может быть, удастся поговорить с Джилл.

Гриссом откашлялся.

— Если вы довольны этой работой, я бы хотел послать ее в Лондон. Интересно, что они скажут.

Айвори вскинул голову.

— А зачем это вам?

— Затем, что вы считаете статью хорошей. А я все время ждал, когда же мне удастся написать действительно что-нибудь стоящее. Да и сам предмет статьи — «убита девушка, присматривающая за ребенком Гейл Грейсон». Это должно вызвать определенный интерес. Думаю, центральные газеты захотят получить такую информацию.

Листы верстки были разбросаны сейчас по столу, как игральные карты. Айвори не сводил с них глаз.

— Я думаю, рановато, Бобби. Расследование только началось. Что вы можете сообщить центральным газетам? В любом случае придется ждать, когда появится что-нибудь определенное.

— Ну и прекрасно. Я покажу им эту статью. Если их заинтересует, может быть, они поручат мне освещать для них расследование этого дела. Вы же сами месяц назад советовали послать какую-нибудь из моих работ в Лондон.

Айвори обеими руками пригладил волосы.

— Я по-прежнему утверждаю, что не вижу пока для них ничего интересного. Вот когда полиция подцепит на крючок убийцу, тогда другое дело. А сейчас? Вы попросту потеряете время. А может быть, засветитесь ненужным образом.

— Вы шутите? — хрипло проговорил Гриссом.

— Нет, Бобби, я говорю вполне серьезно. Просто я хочу предостеречь вас от ошибки, которая может нанести вред вашей профессиональной карьере.

— Оррин, полиция расследует убийство. Мы живем в Англии, не в Лос-Анджелесе. Не забывайте об этом.

— Ну и что из того? Вы что, думаете, центральные газеты клюнут на это хилое убийство? И сделают из него сенсацию? Вот если бы у кого-нибудь в саду обнаружили грузовик трупов, тогда другое дело.

— А разве здесь нет никакой сенсации? Фамилия Грейсон еще у всех на слуху. Гарантирую вам, на уик-энд, если не раньше, тут будет полно репортеров центральных газет. Я немного удивлен, почему их до сих пор здесь нет.

Ручка двери темной комнаты повернулась, и дверь отворилась. В комнату вошла Джилл Айвори. На руках у нее были толстые резиновые перчатки. Светлые волосы убраны назад и прижаты пластмассовым обручем. Щека и подбородок слегка запачканы. Увидев в очередной раз, какие у нее пушистые ресницы, Гриссом почувствовал знакомый теплый толчок в грудь. Несомненно, Джилл знала, что Гриссом на нее смотрит, потому что наморщила нос и несмело улыбнулась.

— Там такая вонь от этих химикалий. — Она сбросила перчатки и швырнула в темноту за собой. — Но все-таки, папа, я закончила. Если ничего больше нет, я пошла домой.

Сердце Гриссома екнуло, когда он услышал слова Айвори.

— Послушай, Джилл, мне надо еще немного посидеть с Бобби, но я не хочу, чтобы ты одна шла домой. Подожди в моем кабинете, пока я освобожусь, или, еще лучше, пойди помоги маме. Я скоро.

Она молча посмотрела на отца и спокойно направилась в его кабинет — небольшой кубик в углу зала. Айвори поднялся и принялся барабанить пальцами по столу, видимо, не зная, какое решение принять.

— Послушайте, Бобби, — начал он, — вы правы. Я хочу быть с вами полностью откровенным. Это действительно хороший, горячий материал. Центральные газеты, несомненно, подхватят его. А вы написали отличную статью и заслуживаете того, чтобы ее отправить в Лондон. Но я хочу, чтобы вы подумали вот о чем.

Он взял первую страницу статьи Гриссома, свернул ее в трубочку и стал рассеянно катать в ладонях.

— Вы живете в Фезербридже недавно. Да Господи, что я говорю, вы же совсем молодой и вообще еще мало прожили на этом свете. Вас здесь не было три года назад, и через три года вас здесь тоже уже не будет. А я буду. И я хочу, чтобы вы мне поверили: этот городок второго нашествия журналистов просто не переживет. Вам надо было видеть, что здесь творилось после того, как Том Грейсон убил этого человека, а потом убил себя.

В горле у Гриссома защипало, на душе потеплело. Айвори всем телом подался вперед.

— Я не могу запретить лондонским газетам освещать ход расследования убийства Лизы. Я знаю, рано или поздно это случится, и тогда Фезербридж снова превратится в зоопарк. Но, Бобби, нам не нужно приглашать их сюда. Сынок, журналист должен думать не только о сенсациях, он еще должен чувствовать какую-то ответственность. Ведь мы часть здешней общины и должны ее поддерживать.

— И что же вы мне советуете?

— Я прошу вас: пусть все идет своим чередом. У вас еще все впереди. Будут другие очерки, которые вы тоже — я не сомневаюсь — напишете превосходно. У вас большое будущее, Бобби. Вы можете позволить себе не торопиться. Дайте этому городку шанс пожить спокойно столько, сколько это возможно.

Первая страница очерка, с превосходным началом, с великолепными описаниями деталей, в ладони Айвори вдруг смялась в комок. Гриссому только что было тепло, теперь ему так же быстро стало холодно. Он напялил куртку и начал собирать оставшиеся листки рукописи.

— Я подумаю об этом.

— Вот именно, это я вас и прошу: подумать, — произнес Айвори. — Мы, журналисты, часто за деревьями не видим леса. Я прошу вас сейчас его увидеть. — Он взял смятый лист и старательно его расправил. — Кстати, я хочу, чтобы вы завтра посетили поминальную службу в церкви и написали репортаж. Это очень важно для местных жителей. О слушании у коронера вы сочинили поэму, теперь же создайте гимн. А статью эту оставьте мне. Ее надо слегка отредактировать, не очень, но все-таки.

Гриссом передал ему листки и, коротко кивнув, направился к лестнице. Когда он проходил мимо кабинета Айвори, его окликнула Джилл. Она сидела за столом отца с раскрытой энциклопедией.

— И тебе не скучно? — спросил Гриссом. — Сначала убиралась в темной комнате, теперь читаешь что-то серьезное.

— А мне это действительно интересно, — улыбнулась она.

За спиной Гриссома появился Айвори.

— Я готов идти, Джилл: Подай, пожалуйста, мне пальто.

Гриссом посмотрел в глаза Джилл и что-то в них прочитал, Нечто, что можно было бы расценивать как сожаление. Он повернулся к Айвори.

— Оррин, если вы не против, я хотел бы пригласить Джилл поужинать со мной. Мы бы съездили в Винчестер. Через пару часов я привезу ее домой.

Айвори нахмурился.

— Я не знаю, Бобби. Завтра заупокойная служба. Мне кажется…

— Я хочу пойти, — спокойно проговорила Джилл. — Мы не будем долго гулять.

Несколько секунд Айвори изучал их обоих. Затем сделал шаг назад.

— Прекрасно. Сейчас восемь пятнадцать. Будь дома к десяти.

И он ушел, оставив Гриссома радоваться подвалившей удаче.

Эдита Форрестер шарила по ящикам кухонного стола в доме Стилвеллов. Ножи, вилки, ложки, прихватки, отвертка, еще одна отвертка, расчески, потрепанная колода карт, камешки. Но ни ручки, ни карандаша. Ни у телефона, ни на столе, ни в одном из тех мест, где обычно можно найти какой-нибудь пишущий предмет. Озадаченная мисс Форрестер скрестила руки на груди. К похоронам так или иначе готовиться надо. Нужна организация, а кто может это сделать лучше, чем она, мисс Эдита Форрестер. Вот сейчас ей требуется кое-что записать, а нечем.

Эдгара она нашла сидящим, как обычно, в кресле. В комнате полумрак, единственный свет проникает через щелочку в шторах. Только подойдя вплотную, она смогла различить черты его лица.

— Эдгар, мне нужен карандаш и листок бумаги. Где я могу это найти?

— Не знаю. В пекарне у меня что-то такое есть. — Он не пошевелился.

— Но мы же не в пекарне, Эдгар, — мягко произнесла Эдита. — Мне нужны карандаш и бумага здесь. Где-нибудь припрятаны, наверное.

— Не знаю, — повторил он. — За домом следила Лиза. Я этим не интересовался.

— Ладно, пойду спрошу у Брайана. Уж он-то знает. Кстати, мальчик весь день не ел. Мэри Адамс принесла ему бутерброд, так он так и засох на тарелке. А ему надо быть крепким, Эдгар. Может быть, ты поговоришь с ним?

На этот раз он поднял голову.

— Зачем я буду с ним говорить? — После паузы Эдгар повысил голос. — Что я ему скажу? Что у него нет сестры? Ты считаешь, что с ним надо поговорить, вот и поговори. У тебя это получится лучше.

Эдита повернулась кругом, больно ударившись при этом о журнальный столик. Она наклонилась потереть ногу, злая на темноту в комнате, злая на отца, который не хочет помочь своему убитому горем сыну.

Покидая комнату, Эдита слышала, что Эдгар Стилвелл продолжал что-то бормотать. Она вернулась в кухню, плотно закрыла за собой дверь, затем взяла чистую тарелку и стакан и начала собирать Брайану легкий ужин.

Его комната наверху была заперта. Она постучала ногой.

— Брайан, это мисс Форрестер. Открой дверь. Я принесла тебе чудный кусочек ветчины.

— Я не хочу есть.

— Это не разговор. Открывай дверь, если не хочешь, чтобы я позвала отца.

Пружины матраца заскрипели, и щелкнул замок. Но пока она входила, парень был уже снова в постели, закрывшись по горло одеялом.

— Господи! Когда здесь в последний раз проветривали? В этой комнате просто дышать нечем. А теперь, Брайан, вот — давай ешь свой ужин. И о чем только думает Эдгар!

Эдита поставила на прикроватный столик стакан с молоком, а тарелку с ветчиной опустила на участок одеяла, натянутого между колен Брайана, и проковыляла к окну. Шпингалет долго не поддавался, но когда она с ним все же справилась, оконная рама застонала, протестуя, что ее беспокоят.

В комнату вместе с серебряным светом луны хлынул холод зимнего вечера.

— Вот так вот, — сказала она и вытерла руки о передник. — Подыши немного свежим воздухом, и тебе станет лучше.

Брайан уставился в тарелку на своих коленях. Эдита нахмурилась, села к нему на постель и, наколов вилкой кусок ветчины, подала ему.

— Ешь. Ты нужен отцу. Через пару дней вы снова начнете работать. Съешь хотя бы пару кусочков. Иначе совсем ослабнешь.

Брайан не пошевелился. Эдита потянулась поправить ему подушки, и рука ее случайно задела простыни. Они были влажные, и сильно. Она сунула руку под одеяло. Все насквозь промокло.

— Подожди, Брайан, — прошептала она. — Я сейчас принесу свежие простыни. Я мигом. И не надо стесняться. Ведь мы же друзья.

Эдита Форрестер вышла за дверь, проследив, чтобы та случайно за ней не захлопнулась. В холле стоял небольшой шкаф. Эдита взяла несколько простыней.

От гостиницы до дома Тимбрука идти было сравнительно недолго. По дороге почти в каждом окне Хэлфорду подмигивали огоньки рождественских елок. Но подмигивали они ему как-то нерешительно, вроде бы не зная, поздравлять его или еще подождать.

По контрасту со светлыми соседними домами коттедж Тимбрука был угольно-черным. Подойдя поближе, Хэлфорд увидел в окне витражи, но они лишь угадывались как витражи, потому что без света сейчас были обычными темными стеклянными панелями.

Хэлфорд был одновременно раздражен и заинтригован. Маура с таким пафосом описала ему работы Тимбрука, что детектив, большой любитель искусства, предвкушал наслаждение, ожидал, что даже вид дома художника будет каким-то необычным. А вместо этого коттедж выглядел абсолютно покинутым, а Тимбрука, который должен был его ждать, нигде видно не было.

И тут, почти у дверей дома, зажглась спичка, осветившая лицо Тимбрука. Он прикурил и швырнул ее в сторону. Но спичка успела осветить еще двоих. Конечно, все это произошло очень быстро, но Хэлфорду было достаточно, чтобы увидеть, что к Тимбруку пришла Гейл Грейсон с Кэти Пру.

Хэлфорд притаился за дубом и прислушался. Через секунду можно было различить приглушенные голоса.

— Я только хочу знать, не слышал ли ты что-нибудь. Возможно, у меня паранойя.

— У тебя? Паранойя? Помилуй, Гейл, что за ребяческие мысли. — Тимбрук не скрывал сарказма.

— Все это странно, — продолжила миссис Грейсон, вроде бы защищаясь. — Я имею в виду Джун Кингстон. Большими друзьями мы никогда не были, но…

— Эта ведьма Джун Кингстон, — прервал ее Тимбрук, — ни с кем в большой дружбе не состоит. Послушай, Гейл, на дворе холодно. Идите с Кэти Пру домой. А об этом не беспокойся. Лучше выспись как следует. Это убийство всех нас выбило из колеи, и тебя в том числе. Иди выспись и забудь обо всем.

Рядом с Гейл начала прыгать Кэти Пру.

— Мама, пойдем домой. Спейс Люси голодный. Смотри. — Девочка распахнула курточку и показала матери спрятанную игрушку.

Гейл Грейсон не обращала на нее внимания.

— Но меня это волнует. Как это может не беспокоить, если… — Она не закончила фразу. — И тем не менее ты прав. Моя реакция на все это какая-то гипертрофированная. На заупокойной службе завтра ты, конечно, будешь?

Светящийся кончик сигареты описал в темноте окружность.

— Конечно. Разве я могу пропустить момент скорби по нашей усопшей красотке!

Гейл Грейсон — а она уже уходила — остановилась.

— Не надо. — Она пыталась держать себя в руках, но Хэлфорд отчетливо чувствовал в ее голосе боль. — Не надо так говорить, хотя бы ради меня.

Сигарета упала на землю. Огонек исчез под каблуком Тимбрука.

— Ради тебя, девочка? Я уже очень давно перестал что-то делать ради тебя.

Миссис Грейсон схватила дочку за руку и быстро потащила прочь. При этом Кэти Пру весело напевала своим хриплым голоском: «Наша усопшая красотка, наша усопшая красотка…»

Хэлфорд подождал, пока голос не растаял вдали, и вышел из-за дерева.

Тимбрук зажег еще одну сигарету и любезно подал голос.

— Надо было подойти к нам. Чего вы стеснялись? Я видел, как вы прятались за деревом. Ну да что там говорить, ведь шпионить — ваша профессия.

Хэлфорд приближался к Тимбруку, и под его ногами похрустывали ветки.

— Значит, вы специально для меня так разговаривали с миссис Грейсон?

— А как я, собственно, разговаривал с миссис Грейсон? Вы говорите так, будто я ее ударил. Нет, старший инспектор, я разговаривал с Гейл для себя, а не для вас. И, могу добавить, что это мое дело.

— Я не понял, что ее беспокоило?

— Кое-какие проблемы в Фезербридже. Ничего серьезного, уверяю вас. — Тимбрук стряхнул пепел. — Гейл — талантливая женщина. У нее талант видеть в каждой тени чудовище. Думаю, на это повлияло ее замужество.

Хэлфорд сделал жест в сторону дома.

— Как вы сами заметили, на улице холодно. Вы не думали о том, чтобы пригласить ребенка в дом?

— Конечно. Еще как думал. Трудность состояла в том, что Гейл никогда не была в моей студии и, осмелюсь предположить, не позволит туда войти и Кэти Пру.

— В самом деле? Почему?

Красный огонек сигареты неподвижно застыл в руке Тимбрука.

— Потому что, сэр, там у меня стоит напоминание о ее прошлом. И очень большое. На это ей не так-то легко смотреть. Я удивлен, что именно вы об этом спрашиваете. Это так очевидно.

Дубовые ветки наверху зашуршали над их головами. Хэлфорд сдерживал себя, чтобы не поежиться. Конечно, конечно, ноги миссис Грейсон никогда не будет в этой студии. Конечно…

— Но ведь церковь она посещает? — неожиданно спросил Хэлфорд.

Тимбрук разглядывал его с холодным любопытством.

— Гейл вам так сказала? Нет, она ни разу не заходила в церковь… со дня смерти Тома. Она кое над чем работает вместе с Джереми, это верно. Но на богослужениях не присутствует. У некоторых людей это бывает — Бог иногда от них уходит.

— Вы были любовником миссис Грейсон.

Хэлфорд намеренно сказал это не в виде вопроса, а в виде утверждения, чтобы проследить за его реакцией. К чести Тимбрука, он даже бровью не повел.

— Подтверждаю. — Тимбрук сунул сигарету в рот и начал ее медленно сосать. — Старший инспектор, вы интересуетесь этим по службе или лично? Если вам нужен ее телефон, пожалуйста, могу дать.

Хэлфорд стремился не скатиться на враждебный тон.

— Я пытался понять, что связывало вас с миссис Грейсон и с Лизой. И вообще вас троих, — произнес он ровным голосом.

Тимбрук швырнул сигарету на землю и растоптал.

— Уловил. А что если я вам скажу, что нас троих ничего не связывало? Меня и Гейл — да. Меня и Лизу — едва ли. Но чтобы существовал этот паршивый треугольник? Нет, такого не было.

— Может быть, не паршивый, мистер Тимбрук, а просто треугольник. Вы заметили, что спали с одной из этих женщин, другая, как вы сами ранее признались, хотела спать с вами. В любом случае вы должны признать, что это и есть настоящий, хотя и банальный, треугольник.

Тимбрук подпер стену спиной.

— И в одной из вершин — моя постель. Ну и ловкий же вы! Так вот, могу вам сказать: я спал с Гейл, потому что она мне нравилась. Насчет ее мотивов можно только строить догадки. Что же касается Лизы, то меня интересуют взрослые женщины. Двадцатилетних школьниц, вроде нее, с суперлибидо, я оставляю другим ребятам.

— Значит, у вас с миссис Грейсон никогда не было трудностей из-за Лизы?

— Трудностей? Нет. Однако, если бы вы задали вопрос: много ли времени мы с Гейл провели, обсуждая ее, я бы вам ответил — гораздо больше, чем хотелось.

— Это как же понять?

— Это надо понять так, что Гейл не все нравилось в поведении Лизы с Кэти Пру. Иногда она была довольно бесцеремонной, бесчувственной какой-то. — Тимбрук глубоко вздохнул и выпрямился. — Вы спрашивали меня, ходила ли Гейл в церковь? Нет, насколько мне известно. А вот Кэти Пру ходила. Ее водила туда Лиза.

Хэлфорду никак не удавалось в темноте разглядеть лицо Тимбрука.

— И…

— Я это рассказал не для того, чтобы вас развлечь. Я хочу, чтобы вы поняли: с Лизой порой было трудно. Гейл говорит, что та объясняла это так: мол, посещение церкви было импровизацией, мол, Кэти Пру все равно ничего не понимает и, наконец, они ходили слушать репетицию детского хора. Но Гейл не уверена, что все именно так. С одной стороны, Лиза действительно довольно бесхитростная, а с другой… Гейл была наполовину убеждена, что Лиза — жестокая по природе — сделала это нарочно, чтобы показать ребенку: вот видишь — там должен быть витраж, так вот, в этом месте твой отец себя убил.

Хэлфорд с сомнением покачал головой.

— Но это не просто жестоко, а сверхжестоко. А может быть, это просто еще одно «чудовище в тени», которое увидела миссис Грейсон?

Тимбрук полез в карман пальто и достал перчатки. Но не надел, а начал постукивать ими по ладони.

— Вы специалист, старший инспектор, вам виднее. Но вот, по моему разумению, если бы Гейл была абсолютно честна сама с собой, то призналась бы себе, что боялась Лизу. И добавлю, что в глубине моей маленькой темной душонки я тоже боялся эту Стилвелл.

Кухня в комфортабельном итальянском ресторане, расположенном в северной части Винчестера, была отменная. Но блюда сами по себе, а разговор не клеился. Гриссом ругал себя. Вот уже год, как он работает в «Обозревателе», но только любовался девушкой на расстоянии. Она была надежно защищена юным возрастом и папиной опекой. Конечно, сразу Бобби заметил, какая Джилл красивая. Она ему нравилась, и все равно рядом с ней Бобби себя не видел.

Но так было раньше. С тех пор, как она стала работать в газете, все изменилось. Он захотел Джилл. И не только в чувственном плане — хотя, разумеется, этот аспект тоже присутствовал, — нет, все было гораздо сложнее. Это было больше, чем сексуальное влечение, — он хотел, чтобы Джилл была с ним. И все. Она работала в «Обозревателе» уже три месяца, и время от времени Бобби удавалось с ней побеседовать. Но только сегодня вечером, благодаря счастливому стечению обстоятельств, сбылась наконец его мечта — провести с ней вечер, один на один.

Он открывал двери ресторана, и в голове роились десятки тем, десятки тем, которые хотелось с ней обсудить. Но Джилл сидела, словно воды в рот набрав, а он что-то, все время заикаясь, бормотал. Молодые люди ушли, даже не дождавшись десерта. Бобби медленно вел машину по темной дороге и повторял про себя: «Идиот, идиот, идиот».

Они въехали в Фезербридж с запада. Небо было словно вымазанное дегтем — безлунное, а дорога по-прежнему темная. При слабом освещении приборов автомобиля лицо Джилл стало совсем отчужденным и далеким. Сейчас она была от него гораздо дальше, чем когда Гриссом впервые ее увидел.

— Бобби, — неожиданно произнесла она. — Бобби, сейчас только полдесятого. Я не хочу домой. Давай поставим где-нибудь машину и просто погуляем.

— Конечно.

Он свернул на Паркленд-роуд, улицу, параллельную Главной, потом направо и остановился недалеко от аптеки. Выйдя из машины, Бобби оглянулся. Кругом ни души. Они были в полумиле от дома Айвори. Даже если идти очень медленно, у них в запасе еще уйма времени.

Гриссом помог выйти Джилл, и они не спеша двинулись в сторону Главной улицы. Впереди ярко освещены только окна гостиницы. Они шли медленно. Мимо магазина Хелен Пейн, книжного магазина Хоссета и магазина тканей. Напротив хозяйственного магазина тротуар был разрыт так, что обнажилась часть фундамента. Джилл остановилась у ямы и носком туфли подковырнула землю.

— Я испортила тебе вечер. Извини. — Она принялась ногой чертить по земле круги. — Но понимаешь… Я все еще не могу привыкнуть, что ее нет. Конечно, со временем привыкну, но сейчас… Я все время ожидаю, что вот она появится из-за угла или позовет меня, и я услышу ее голос…

Гриссом пробормотал что-то утешительное, сознавая, как глупо это звучит. Он все еще хотел произвести на Джилл впечатление.

— Я понимаю, тебе сейчас трудно, — закончил он.

Она повернула к нему голову.

— Это правда. И я не думаю, что мама и папа понимают меня. Скорее всего они считают, что это пройдет, что я молодая и т. д. Но мне сейчас кажется, что это никогда не пройдет.

Бобби понял, что она плачет, — скорее услышал, чем увидел. Джилл застыла, закрыв лицо руками. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным и крайне неуклюжим, как увалень, пытающийся танцевать менуэт.

— Но все же это пройдет, — заикаясь проговорил он. — Должно пройти. Просто нужно время.

— Я знаю, — отозвалась она. — Нужно время. Нам всем нужно время. Но где его взять?

И он, и она были без перчаток. Вдруг Джилл подошла к нему вплотную и засунула руки в его карманы. Он застыл как вкопанный, не зная, что делать. Затем медленно и нежно начал гладить ее кисти.

А потом они пошли дальше по улице. И Бобби не выпускал руку Джилл. Он знал, что не может вернуть назад ее подругу, знал и о том, что сейчас не может прекратить страдания Джилл. Бобби Гриссом готов был сделать все, чтобы мисс Айвори не страдала в будущем.