Снеговик

Глава 19

А он с готовностью, будто только этого и ждал, принимает. Не отрываясь от поцелуя, ласково бродит руками по открытым плечам и спине, порождая вихри мурашек на коже, толкающие вжаться в эти прикосновения сильнее, чтобы их усмирить. Потом, не спеша, чтобы не спугнуть, начинает аккуратно снимать с меня остатки одёжек, которые давно ничего не прячут.

Сначала исчезает кружевная «Анжелика», для Айса не составляет особого труда справиться с застёжкой, даже не заглядывая мне за спину. Его губы, по-прежнему удерживают мои в затяжном дурманящем разум поцелуе, а руки живут самостоятельной жизнью.

Опять мурашки, я не прикрыта ничем, а он, давая сделать пару судорожных вдохов, продолжает вторгаться в мои пределы. Внимателен и азартен, как голодный, но опытный зверь, и только странная, будто бы несвойственная ему человеческая личина, заставляет быть очень аккуратным, сдерживая резкий порыв.

— Не бойся, — шепчет, прижавшись губами к мочке уха и щекоча дыханием. Потом нежно прихватывает её и дальше медленно опускается к шее, — расслабься, — пройдя полукруг, украшает меня невидимым ожерельем горячих поцелуев до ложбинки между грудей, — не обижу… никогда…

А я не смею дышать, мне волнительно, тревожно и приятно, я не боюсь… Вернее боюсь, что остановится.

Но он не останавливается, осторожно вбирая сосок мягкими губами, и больше не могу,

— Мммм… — и вдох, и выдох, и стон, всё сразу.

Айс смелеет, уложив меня на постель, отправляется путешествовать с груди на живот и ниже, к поясу чулок. Внутренняя дрожь не поддаётся моему контролю, пограничное состояние между оттолкнуть и скрыться в безопасном месте, или, отринув смуту, пройти с ним путь до конца, буквально разрывает на части.

А он отстёгивает одну застёжку, потом другую и медленно-медленно, нежно касаясь руками кожи, скатывает трубочкой тонкий капрон сначала с одной ноги, согнув её в колене, потом точно так же с другой. Да он — мастер! Именно скручивает рулончиком, как сделала бы женщина, понимая, насколько капризная, материя эти чулки! И не забывает при том рисовать новые дорожки поцелуев, на открывающемся теле.

Ухожу в ощущения, заставляя себя остаться, и тогда, волнение заменяется предвкушением чего-то невыносимо нежного и прекрасного и, в то же время, запретного, и оттого, ещё более возбуждающего…

Когда Айс добирается до последней моей защиты в виде эфемерно тонких кружевных трусиков, я останавливаю его руки, всё-таки, останавливаю.

Душа требует справедливости! Ведь он, хоть и обнажён по пояс, но всё ещё в брюках! А я не могу вот так оказаться абсолютно безоружной, мне нужны гарантии, равные условия. Хотя, о каком равенстве может идти речь? Что ему брюки? Он завалился ко мне вообще нагишом, и это ни капли его не смущало. При том, что я в это время была в пижаме, однако, мне до его самоуверенности не дотянуться.

Но Айс уважает такой выбор и понимает. Берёт мои ледяные пальцы в свои ладони и приглашает сам, усадив напротив,

— Не бойся! Я не опасный и не холодный, вот! — прижимает к своему животу и груди, — проверь.

Проверяю, сначала осторожно и опасливо, но он действительно согревает, такой горячий. А я впервые могу прикасаться к его телу, не прячась, как хочу и где хочу, как во снах. Интересно, он такой же наяву?

А наяву его кожа оказывается мягче и нежней, и всё можно разглядеть в подробностях. Видела, конечно, но вот так откровенно, стеснялась.

Чёрная дорожка курчавых волосков сбегает по его плоскому животу под пояс брюк, зазывая следом. Я мнусь возле пуговки, но Айс поощряет,

— Давай! — повозившись, расстёгиваю и опять замираю, — смелее, Мариш.

Мне что, штаны с него снимать? Он, поняв, что не посмею, больше не ждёт, поднимается, стягивает сам, причём сразу всё! Я охаю и жмурюсь от неожиданности при виде его богатства.

— Да, ну что ты, девочка моя! Он не опасен! — кладёт мою руку, туда, куда бы мне самой не посметь, — он умеет быть нежным и осторожным! — прижимает к себе всем телом, не давая родиться сомнениям, — он будет очень осторожным!..

Теперь я понимаю, что такое нежность великана, когда ты, маленькая кукла в его могучих руках, но он так аккуратен, столько трепетной заботы вкладывает в каждое движение и действие, что уже сама хочешь приласкать живое существо, слепо и доверчиво тычущееся в ладонь…

Вот и всё, не боюсь и не скрываю желания, прощай последняя защита, он помогает с ней расстаться, и я горю, произнося то и дело бессмысленное,

— Айс, Айс, Айс…

Он, то ли по меняющемуся тембру голоса, то ли по опыту, то ли потому что поймал со мной одну волну, угадывает тот самый миг, когда уже нет сил, выносить эту эйфорию, и мы вместе делаем последние рваные выдохи…

Я улетела и теперь медленно и расслабленно возвращаюсь на землю, готовая осыпать его кучей ласковых и нежных слов и поцелуев, и признаний, что он — первый настоящий мужчина в моей жизни, остальной жалкий опыт не в счёт!

Теперь я понимаю, как надо писать ту сцену, из-за которой мы спорили! Остаётся запомнить ощущения и передать книге, я уж точно их не забуду! Главное, подобрать правильные, нужные слова. Без пошлости и цинизма. Потому, что это было ни капли не пошло и не цинично. Это было похоже, на высочайшую степень доверия, уводящую ощущениями в отрыв от реальности… Меня опять понесло в сказку…

А в это время, тяжело выдыхая, Айс сам осыпает меня шквалом поцелуев и шепчет в полубеспамятстве,

— Наташка, я тебя люблю! — не успеваю сообразить, поправляется, — прости, прости, прости, — снова целует. Быстро, торопливо, пытаясь загладить, — Марина, морская моя стихия, прости!

Но сказанного не воротишь. И плёнку жизни назад не отмотаешь даже на несколько секунд. Сказка закончилась. Я не в силах сдержать обиды, отталкиваю его и, не глядя, иду в ванну.

Он просто меня использовал! Разжалобил наивную дурочку и получил своё! Вот, Марина, ты и стала прочитанной книгой. Да ты и сразу была ему не интересна! Он просто нашёл себе развлечение на праздники! Появился этаким Карлсоном, пошалил, как в голову пришло, не шибко заморачиваясь, что из этого выйдет и, не задумываясь о последствиях. Сморгнёт и забудет…

Под душем даю волю слезам и не показываюсь до тех пор, пока не успокаиваюсь, хотя бы внешне. Собрав волю в кулак, выхожу.

Он по-прежнему в моей спальне, сидит на краю постели с поникшими плечами и низко опущенной головой. Я не иду к нему. Сразу отправляюсь на кухню, мне совершенно необходимо чего-нибудь проглотить, какую-нибудь вредную конфету, да я бы сейчас целую плитку шоколада заточила в одно лицо. Надо же как-то восстанавливать эмоциональный баланс.

Но на моей кухне теперь только одни полезности: ни рафаэлок, ни шоколадок, ни даже зелёного желе в холодильнике! И всё благодаря некому поборнику ЗОЖа, мать его, влюблённого в какую-то Наташу, навязавшегося на мою несчастную голову!

Поэтому просто варю кофе. Стою у плиты и смотрю в одну точку, вернее, в турку, боясь упустить момент закипания,

— Марина, прости, — слышу за спиной виноватый шёпот.

Что ему ответить? Как мне больно и обидно? Что чувствую себя половой тряпкой, о которую вытерли ноги? Купили красивыми дорогими шмотками, отмыли, разукрасили и вывезли на бал, и я потекла как сосулька на мартовском солнышке, и растаяла! И потеряла себя до такой степени, что прощу всё, и пропущу мимо ушей?! И могу даже отзываться на Наташу без обид?! Ну, уж, нет,

— Проехали, — говорю, как можно безразличней и хладнокровней, — спасибо за качественный секс. Ты — мужчина, я — женщина, не важно, что ты там болтанул, мне нет никакого дела до этого. Мне, вообще, нет дела до малознакомого человека, фиолетово… А секс понравился, давненько не было, так что очень кстати пришёлся…

— Ты опять упустила кофе, Марина, — в его голосе боль, но я не слышу! Моя больнее!..