Сочинения

Письмо Зимона Таннера

Все, что я здесь пишу, для Вас, милая госпожа. У меня впереди столько времени, которое я не могу употребить ни на что, кроме как на искусную игру, такое количество, такая куча времени, что я могу лишь радоваться всем сердцем, что нашел этот способ времяпрепровождения. Меня не хотят и не могут занять, во мне не нуждаются, у меня нет каких-либо потребностей, я нуждаюсь в себе самом, сам выбираю себе цель и считаю для себя достаточным, если удается довести до конца какое-нибудь дело, пусть даже самое странное и бесполезное. Я широк и тяжел и полон ощущений. Каким бы жалким ни было мое теперешнее состояние на Шпигельгассе, я, и это тем более странно, кажусь себе свободным и смелым, мое сердце так легко и так изобретательно в приятных мыслях. Лишь время от времени, не стану скрывать, я грущу и теряю надежду, думаю о будущем как о чем-то потерянном и мрачном, но это длится лишь мгновения, не больше.

Я пишу Вам, потому что Вы прекрасная и милая госпожа, а мне нужно носить кого-то в сердце, чтобы писать живо и искренне, я всегда любил ближнего, и Вы моя ближняя, Вы, рядом с которой я дышу и живу, отделенный лишь тонкой, глупой стеной. Я нахожу в этом что-то прекрасное, в этом есть для меня что-то дурманящее и загадочное и уносящее вдаль. Я пришел к Вам одним жарким днем, помните, когда солнце раскалило переулок, волей случая и прихоти, возможно, чудом, я думал, что в этом переулке комнаты, должно быть, особенно темные, без солнечных лучей, мрачные, узкие и… дешевые. Вы стояли у подножия лестницы и смотрели на меня так проницательно, должен признать, я чуть дрожал под этим взглядом, казался себе просителем, к тому же у меня было совсем немного денег в кармане и я поверил, что Вы и это могли рассмотреть. Нищие ведут себя неуверенно. Вы показали мне комнату, и я сунул Вам в руку, уже не помню, из какого чувства, возможно, из гордости, мои последние монеты; Вы удовлетворенно кивнули и сделка была заключена. С тех пор я не обмолвился с Вами ни единым словом, а между тем пролетел уже почти месяц, и я предполагаю, Вы держите меня за гордеца. Мне доставляет удовольствие допускать такие мысли и думать, что Вы не решаетесь заговорить, хотя я был бы счастлив, если бы Вы это сделали. Впрочем, я и так счастлив. Я вижу, что произвожу на Вас приятное впечатление, мое молчание вызывает у Вас интерес, обычно нищие болтливы. Вы думаете обо мне как о бедном человеке, Вы сострадаете мне и, я уверен, боитесь что я не смогу заплатить, когда месяц подойдет к концу, и все же Вы не решаетесь даже на малейшее сближение, не произносите ни слова, каждый раз при встрече со мной Вы делаете озабоченно-дружелюбное лицо, в чертах которого я вижу подавленное желание заговорить. Пока Вы будете бояться быть обманутой мной, Вы будете дружелюбны, будете оказывать мне небольшие знаки внимания, которые ценишь потому, что это происходит молча, принесете ко мне в комнату ковер и зеркало и будете позволять мне по ночам, когда Вы спите, тревожить Ваш покой, чтобы Вы впустили меня в дом, Вы простите, даже если я не попрошу прощения. В целом, Вы видите во мне что-то особенное, Вы думаете, возможно, что я хороший человек, который попал в затруднительное положение, Вы убеждены, что мои родители были высокочтимые люди, или еще являются таковыми, Вы цените меня и не хотели бы меня ранить; ну, по всем этим причинам, которые я использую себе во благо и которые вижу очень ясно, когда месяц подойдет к концу, я появлюсь перед Вами, коротко, возможно, заметно краснеющий, с несколько наигранной теплотой в голосе, и открыто заявлю и посмотрю при этом Вам в глаза, как, этого я еще не знаю, но в любом случае, с намерением попросту дерзко поставить Вас в известность, что я не в состоянии заплатить. Я знаю, что я одержу победу и что победа не будет хоть сколько-нибудь недружелюбной, милая Вы женщина! Как же я люблю Вас, что знаю все это так точно. Вы знаете меня, а я знаю Вас, мне это кажется таким чудесным, согревающим. Пока я рядом с Вами, мне просто не может быть плохо. Нет, это невозможно!

Разве я не говорил этого заранее? У Вас не было времени даже успокоить меня и заверить, что мне не нужно беспокоиться на этот счет, так быстро я прервал разговор, попросту убежав. Я лишь просунул в дверь голову и довольно бегло и холодно все высказал и исчез, не желая слушать, что Вы на это скажете. Вы сидели, занятая рукоделием, на софе и были удивлены и в то же время нисколько не удивлены моему поведению. Вы улыбнулись и, казалось, не выказали никакой озабоченности. Мое поведение, несмотря на мою хладнокровность, а может быть, и благодаря ей, Вам, кажется, даже понравилось. В любом случае, совершенно точно, что я был пунктуален, намеренно пунктуален с этим откровением: я Ваш должник; итак, в Ваших глазах я кажусь человеком, любящим порядок, человеком, который знает, когда истекает срок, человеком, который держит в голове все тридцать дней календаря. Одним словом, то, что я точно знал, с какого времени и сколько я Вам должен, произвело на Вас хорошее впечатление, и я с удовольствием буду Вам должен и очень рад буду появиться перед Вами однажды, так же коротко и безразлично, как и в этот раз, чтобы выплатить долг. Очень вероятно, что Вы будете меня ужасно, сверх меры благодарить, и это заставит меня рассмеяться. Я охотно смеюсь над подобными вещами, это лучший способ избавиться от них. Я зарабатываю немного, сочинениями, которые посылаю в одну христианскую газету. Кроме того, я пишу адреса и произвожу расчеты, так что могу надеяться дать Вам вскоре полное удовлетворение. Если бы Вы только знали, какое мне доставляет удовольствие откладывать для Вас деньги! Все-таки это очень хорошо, что я не смог заплатить Вам, теперь я могу сделать что-то для Вас. Когда я работаю, Ваши черты предстают передо мной во всем их дружелюбии, так что я работаю, так сказать, для Вас, ради Вас, под впечатлением от Вас. Нет, я бы не хотел не иметь совсем никаких забот. Заботы делают жизнь более совершенной и хоть немного скрашивают дни. И это очень хорошо.

Текст должен был находиться в 18. главе романа Семейство Таннер (Geschwister Tanner, 1907); однако рукопись романа не позволяет установить, был ли он изъят из манускрипта или написан отдельно. Вариант его представляет собой письмо Йозефа Марти бывшей хозяйке г-же Вайсс в начале романа Помощник (Der Gehülfe, 1908).