Сочинения

Четыре шутки

У Вертхайма, на самом верху, где пьют кофе, можно увидеть кое-что интересное, а именно — поэта Зэльтмана. Он сидит на маленьком плетеном стуле на высоком помосте, легкая мишень для взглядов, он стучит, приколачивает, и шлепает и тачает, как представляется зрителям, белые стихи. Маленький четырехугольный помост со вкусом увенчан темно-зелеными еловыми ветвями. Поэт изящно одет, фрак, лаковые ботинки и белый галстук, все при нем, и никому не придет в голову стыдится выказать внимание к этому человеку. Но самое чудесное это ржаво-желтая, роскошная копна волос, которая мощными волнами спадает с головы Зэльтмана, по плечам, до самого пола. Она похожа на гриву льва. Кто такой Зэльтман? Избавит ли он нас от стыда, что мы отдали театр под селитряную фабрику? Напишет ли он национальную драму? Предстанет ли однажды перед нами как герой, которого мы ждем, как кровяную колбасу? В любом случае, следует поблагодарить дирекцию Вертхайма за демонстрацию Зэльтмана.

Из театра постепенно исчезают лучшие и самые добротные кадры, как следует, к нашему большому сожалению, из письма, что направила нам госпожа Гертруда Айзольдт. Она сообщает, что собирается открыть магазин корсетов на Кантштрассе, на углу Йоахимсталерштрассе, чтобы тем самым стать деловой дамой. Какое странное решение, и как жаль! Даже актер Кайслер хочет уйти, а именно, как мы слышали, из-за того, что во временной перспективе выгоднее стоять за стойкой, чем двигать фигуры по доске. Он должен первого мая взять под руководство небольшую пивную на востоке, и он уже, поговаривают, радуется, что будет наливать пиво, мыть стаканы, намазывать бутерброды, подавать селедку и по ночам выпроваживать сапогами пьянчуг. Печально! Но мы можем лишь глубочайшим образом сожалеть, видя, как два столь удивительных и почитаемых артиста предают искусство, и хотим надеяться, что это не войдет в моду.

В Камерном театре незадолго до закрытия ворот случилось небольшое изменение. Дирекция накинула на плечи драматургов изящные светло-синие фраки с большими серебряными пуговицами. Нам это кажется милым, ибо это разумно. Служителей театра упразднили, и теперь драматурги по вечерам, когда есть представление, то есть в то время, когда им все равно нечем заняться, принимают у дам пальто и указывают посещающим театр господам их места. Они также открывают двери и дают разные небольшие, но необходимые справки. На ногах они носят теперь длинные, толстые, желтой кожи гетры по колено, а еще они могут превосходно, с элегантным поклоном, раздавать программки и бинокли. В провинции они бы еще передавали записки; но здесь, в Берлине, в этом нет нужды. Одним словом, ни один критик больше не сможет спросить, что такое драматург и какие у него обязанности. Теперь они делают все, что в их силах, и впредь их следует оставить в покое.

Чтобы раз и навсегда покончить с вечным нытьем и постоянными упреками в том, что есть только декорации, а пьес нет, режиссер Райнхардт решил впредь ставить пьесы на фоне белого полотна. Его драматурги, конечно, уже разболтали секрет, и он удивлен, если не обескуражен, видя, как мы уже раструбили эту новость. Белое полотно! Белоснежное, как белье? Или неизвестная крупная дама из цирка для начала пощеголяла в нем пару дней? Тогда декорации наверняка будут источать чарующий запах ее ножек, что только пойдет на пользу господам критикам, которые забудут, где и сидели, а их острые чувства будут притуплены. Кроме шуток. У идеи Райнхардта есть потенциал, то есть она блестящая. На фоне белых тряпок лица и особенно призраки будут выделяться необыкновенно ярко. Применит ли Райнхардт это изобретение и в Придворном театре?

Берлинская знакомая Вальзера Гертруде Айзольдт (Gertrude Eysoldt, 1870–1955), известная актриса, принадлежала, как и Фридрих Кайсслер (Friedrich Kayßler, 1874–1945), к труппе Макса Райнхардта (Мах Reinhardt, 1873–1943).