Сочинения

Ашингер

Бокал светлого, пожалуйста! Хозяин пивной знает меня уже довольно давно. Я секунду рассматриваю наполненный бокал, беру двумя пальцами за край и небрежно несу к одному из круглых столов, снабженных вилками, ножами, булочками, уксусом и маслом. Ставлю запотевший бокал, как положено, на войлочную подставку и размышляю, стоит ли взять что-нибудь поесть или нет. Мысль о еде влечет меня к барышне у сине-белого столика с нарезкой. Дама отпускает целый набор бутербродов на тарелке, и, обогащенный таким манером, я с достоинством отправляюсь к моему месту. Я не использую ни вилки, ни ножа, только ложечку для горчицы, с помощью которой намазываю булочку коричневым, чтобы затем задушевно отправить в рот, и чувство, которое снисходит на меня при этом, есть самый настоящий душевный покой. Еще один светлого, будьте добры. У Ашингера быстро привыкаешь к доверительному тону обращения к персоналу, через некоторое время начинаешь говорить почти как Вассман в Немецком театре. Со вторым или третьим бокалом светлого в руке кто-то обычно начинает делать разные наблюдения. Хотелось бы самым точным образом записать, как едят берлинцы. Они делают это стоя, но никуда не торопятся. Это все сказки, что в Берлине все только спешат, шипят и рысят. Напротив, здесь знают толк в том, как должно протекать время, все-таки тоже люди. Что за глубокая радость наблюдать, как здесь выуживают булочки с колбасой и итальянские салаты. Деньги обычно достают из карманов сюртука, и часто речь идет лишь о грошах. Я скрутил сигарету и прикурил от светильника под зеленым стеклом. Как хорошо я знаю это стекло и латунную цепочку. Все время заходят и выходят толпы охочих до еды и сытых людей. Умирающие с голоду быстро находят удовольствие у живительного пивного источника и у теплой колбасной горы, а сытые довольно выпрыгивают на деловой воздух, обычно с папкой подмышкой, с письмом в кармане, с заказом в мозге, с четким планом в черепе, с часами на раскрытой ладони, которые говорят, что уже пора. В круглой башне в центре покоев сидит на троне молодая королева, властительница колбас и картофельного салата, она немного скучает в окружении поваров. Входит изящная дама и цепляет двумя пальцами булочку с икрой, я тут же обращаю на нее внимание, но так, как будто мне до колбасы, заметят это или нет. Между тем я нашел время взять еще светлого. Изящная дама немного смущается вгрызться в икряную роскошь, я, конечно, тут же воображаю, что именно я и никто другой являюсь тем, из-за кого она не может дать волю своим желаниям. Мы так легко и охотно обманываемся. Снаружи на площади шум, который, собственно, здесь совсем и не слышно, кутерьма телег, людей, машин, продавцов газет, трамваев, тачек и велосипедов, которых, собственно, также не видно. Совершенно не к месту думать, что нам хочется все это слышать и видеть, мы все-таки не понаехавшие. Элегантно одетая дама, которая еще закусила хлебом, покидает Ашингера. Кстати, а сколько я сам намереваюсь еще здесь сидеть? Парни с пивом моментально утихомириваются, но ненадолго, снаружи вваливаются новые и с жаждой бросаются к бурлящему источнику. Люди, которые едят, рассматривают других, работают челюстями. Ну а у кого рот уже набит, у этого глаза видят еще и того, кто занят тем, что пытается набить рот себе. И люди ни разу не засмеются, даже я. С тех пор, как я в Берлине, я отвык находить человеческое смешным. Кроме того, в этот момент я сам отправляюсь за новым кулинарным чудом, на этот раз это хлебная кровать со спящей на ней сардиной, она лежит на простыне из масла, такой чарующий вид, что я разом бросаю весь натюрморт в разверстую пасть. Смешно? Ни в коем разе. То-то и оно. Что не смешно во мне самом, то в других еще менее смешно, таков долг, в любых обстоятельствах быть о других лучшего мнения, чем о себе, мировоззрение, как нельзя лучше подходящее к серьезности, с которой я думаю о молниеносной гибели сардинного ночного лагеря. Некоторые из людей, что меня окружают, общаются за едой. Важность, с которой они это делают, соответственная. Если уж решил что-то предпринять, делай это достойно и как положено. Достоинство и уверенность в себе производят благоприятное впечатление, по крайней мере, на меня, и потому я так люблю постоять в каком-нибудь из заведений Ашингера, где люди одновременно пьют, едят, разговаривают и размышляют. Как много заключено было здесь всяких сделок. И самое прекрасное: можно часами стоять на одном и том же месте, это всем безразлично, никому из всех тех, что приходят и уходят, это не бросается в глаза. Кто находит вкус в здешней умеренности, может разойтись вовсю, красиво жить не запретишь. Ну а кому не требуется особенной задушевности, тому позволяется найти родственную душу, это не возбраняется.

Действие происходит в одной из дешевых стоячих пивных братьев Ашингеров. Ханс Вассманн (Hans Waßmann, 1873–1932) — актер, выступавший в театре Райнхардта, в основном в комических ролях.