Сочинения

Писатель (I)

Как правило, у писателя два костюма, один для улицы и визитов, а другой для работы. Он аккуратный человек; сидение за узким письменным столом сделало его скромным, он отказывается от радостных удовольствий жизни и когда приходит домой после какого-нибудь необходимого выхода, быстро снимает хороший костюм, вешает брюки и пиджак, как и полагается, аккуратно в платяной шкаф, натягивает рабочую блузу и домашнюю обувь, идет на кухню, заваривает чай и приступает к привычной работе. Он пьет во время творчества всегда только чай, ему это очень нравится, это поддерживает здоровье и, по его мнению, заменяет все остальные мирские удовольствия. Он не женат, ибо у него не хватило смелости влюбиться, ведь ему пришлось употребить все доступное ему мужество на то, чтобы остаться верным художественному долгу, который, как известно, очень строг. Он хозяйничает по дому, как правило, один, разве что подруга помогает отдохнуть, а невидимый охраняющий его дух — работать. По его глубочайшему убеждению, его жизнь ни особенно радостна, ни слишком печальна, ни легка, ни тяжела, ни однообразна, ни занимательна, ни продолжающееся, ни часто прерываемое празднество, ни крик, ни стойкая, бодрая улыбка: он творит, это его жизнь. Он непрерывно пытается вжиться во все подряд, в этом состоит его творчество, и когда он встает на минуту скрутить папиросу, выпить чая, сказать пару слов кошке, открыть кому-нибудь дверь или выглянуть в окно, это не долгие перерывы, а паузы или дыхательные упражнения. Иногда он немного тренируется в комнате, или ему в голову приходит немного пожонглировать; ему нравится упражняться в пении или декламации. Он прерывается на эти мелочи, чтобы за письмом, чего он опасается, не превратиться в идиота. Он точный человек; его вынудила к этому профессия, ибо небрежности и неаккуратности не место на письменном столе! Желание и страсть изобразить жизнь словами происходят, в конце концов, из известной точности и прекрасной педантичности души, которой больно наблюдать, как много всего прекрасного, живого, спешащего и мимолетного летает по свету, вместо того чтобы заключить это под стражу в записную книжку. Это же вечные заботы! Человек с пером в руке это почти герой из сумрака, манеры которого лишь потому не геройские и не благородные, что он не может предстать перед лицом света. Не случайно же говорят о «героях пера». Это, может быть, и банальное выражение для банальной вещи, но пожарный ведь тоже нечто тривиальное, хотя и не исключено, что он при случае может стать героем и спасителем жизней. Если вдруг какому-нибудь отважному человеку удастся спасти из воды ребенка, ну или что-нибудь, с опасностью для жизни, то может быть, все-таки не стоит отказывать и искусству и жертвенным усилиям писателя в способности спасти ценности красоты, которые как раз захлебываются и тонут, от небрежного и бездумного уносящего их потока жизни, и вообще это нездорово, десять или тринадцать часов подряд сидеть за столом над романом или новеллой. Итак, его вполне можно отнести к мужественным, отважным натурам. В обществе, где все всегда блестяще и гладко, он из стеснительности ведет себя подчас робко, из благожелательности грубо и неровно из недостатка лоска. Но стоит втянуть его в разговор или в сети сердечной беседы, как он тут же сбросит неуклюжую сущность; его язык будет говорить, как любой другой, руки обретут самые естественные движения, а в глазах засверкает столько же огня, как и в глазах какого-нибудь государственного, торгового или флотского человека. Он обходителен, как никто другой. Возможно, с ним за весь год не случится ничего нового, ведь он все время возился с рядами предложений и звуков, завершал работу, но позвольте, разве у него нет фантазии? Разве она сегодня больше не в цене? Он способен шутками уморить компанию из, скажем, двадцати человек, или вызвать удивление в два счета или вызвать слезы, просто прочитав стихотворение, которое сочинил. А потом, когда его книги появятся на прилавках! Весь свет, мечтает он в чердачном одиночестве, бросится к ним и будет драться за мило изданные или даже обернутые в коричневую кожу экземпляры. На титульном листе стоит его имя, обстоятельство, которого, по его наивному мнению, достаточно, чтобы прославить его на весь круглый, широкий мир. Затем наступает разочарование, критика в газетах, смертоносное шипение, смертоносное молчание; наш герой как раз проходит через это. Он идет домой, уничтожает бумаги, наносит письменному столу страшный удар, так что тот отлетает в сторону, рвет начатый роман, раздирает на клочки бювар, выбрасывает в окно запас перьев, пишет издателю: «Глубокоуважаемый господин, я прошу Вас перестать верить в меня» и отправляется в морские странствия. Впрочем, вскоре его гнев и стыд кажутся ему смешными и он говорит себе, что его долг и обязанность снова работать. Так поступает один, другой, возможно, несколько иначе. Прирожденный писатель никогда не теряет мужества; у него почти непоколебимое доверие к миру и к тысяче новых возможностей, которые тот предлагает ему каждое утро. Он знает все виды сомнения, но и все виды счастья. Странность в том, что у него вызывают подозрения к самому себе как успехи, так и неудачи; но это, наверное, просто потому, что машина его мысли все время в движении. Снова и снова писатель сколачивает состояние, но едва ли не стесняется того, что заработал кучу денег, и в таких случаях старается себя незаметно, чтобы по возможности избежать отравленных стрел зависти и насмешек. Совершенно естественное поведение! Но что, если он живет в бедности и презрении, в сырых холодных комнатах, за столами, по которым ползают насекомые, на кроватях из соломы, в домах, полных шума и крика, на одиноких и пустынных дорогах, в сырости падающего дождя, в поисках средств к существованию, которых ему, возможно, поскольку выглядит он довольно глупо, никто не предоставит, под жаром столичного солнца, в приютах, полных неудобств, в местах, полных непогод, в убежищах вдали от друзей и родины? Разве такое несчастье исключено? В общем, так: писатель может преодолеть опасности, и в какие бы обстоятельства он ни попал, как он через них пройдет, всегда будет зависеть только от его гения. Писатель любит мир, он чувствует, что перестанет быть его ребенком, если не сможет больше любить его. В этом случае он скорее всего станет обыкновенным посредственным писателем, он ясно чувствует это и избегает показывать жизни недовольное лицо. Поэтому часто бывает так, что его принимают за недалекого, ограниченного мечтателя и не думают о том, что он человек, который не может позволить себе ни насмехаться, ни ненавидеть, ибо эти чувства слишком легко лишают его желания творить.