Сокровища древнего Искера

Луна

— Ты хочешь ее себе, — констатировал истину Наран.

Хан тяжело выдохнул и опустился на ступеньку крыльца, признавая даже на подсознательном уровне преимущество своего друга над собой. Он не хотел оправдываться — это было бы совсем низко, и он не хотел придумывать решения — потому что никакого адекватного и всех устраивающего решения здесь быть не могло.

Наран хотел ее, и Хан хотел ее.

Выбор должна сделать она.

Делить ее с Нараном он не будет.

— Хан, — ворвался в его голову голос друга, и, подняв глаза, он увидел, что тот сел рядом с ним. — Ты должен кое-что знать. Я… — Наран замялся на мгновение, а потом всё-таки договорил. — Я отдал ей Луну.

Еще никогда до этого Хан не зверел от произнесенных кем-то слов. Еще никогда до этого красная пелена не застилала его глаза. Еще никогда до этого ему не хотелось голыми руками разорвать тело человека.

Его сознание не успело среагировать, не успело напомнить о кредо, о бесстрастности, хладнокровности и ясности взгляда. Тело Хана само набросилось на Нарана, скидывая того с крыльца на истоптанную землю, само вбивало кулак за кулаком, само сжимало руки на горле друга, само рычало разьяренным тигром:

— Ты… Отдал… Луну?!

Наран не слишком защищался, позволяя другу выпустить пар и в то же время внимательно наблюдая за ним. Увидеть Хана без привычной безэмоциональной маски было сродни нахождению Святого Грааля, с той лишь разницей, что Грааль точно был чём-то реальным, а вот в наличии у Хана бурных эмоций Наран сильно сомневался до этого момента. Что ж, если ради этого нужно было пожертвовать Луной, то оно стоило того.

— Это… Единственное… Моей матери… — продолжалось рычание. — Моей матери! Моей, даже не твоей! Как ты мог?!

На последних словах Хан в очередной раз занёс кулак над лицом друга, но остановился, выдохшись и почувствовав разочарование в друге, и с какой-то нечеловеческой усталостью в теле повалился на землю рядом. Они уставились в небо, один — тяжело дыша, второй — морщась от боли во всем теле.

— И она?.. — тихо спросил Хан, не договорив вопрос.

— Она приняла его, — соврал Наран хриплым от разрастающейся боли голосом.

Наран был уверен в том, что говорил. Как Алиса могла иначе воспринять тот диск-кулон? Конечно, она приняла его, впустила в свою душу и в свои сны. Не помешало бы проверить, но к чему эти нюансы? Наран и без того был твердо убеждён в правдивости своих слов.

— Приняла… — бездумно повторил за ним Хан и замолчал.

Луна. Женский кулон — круглый и щербатый, как сама Луна. Знак верной Спутницы. Мать Хана носила его всегда, до самой своей смерти. Серебряный диск успокаивающе поблескивал сквозь ворох ее одеяний, покачиваясь на шее от ходьбы. Мать рассказывала, что кулон служил мужчине, выбирая для него ту самую, единственную. История появления каждой женщины в семье Хана была подернута дымкой выдумки и совпадений. Кулон — простой металлический диск — умудрялся пропадать в самых неожиданных местах, теряться, выпадать из карманов и непременно оказываться тем или иным способом в руках у той, что идеально подойдёт. Он передавался от матери — сыну, а от мужчины к будущей жене он переходил сам, и этот круговорот длился не одно столетие. Хан верил, что однажды диск найдёт и его избранницу.

А теперь Наран отдал Луну Алисе. Можно ли считать руки Нарана — руками провидения? Можно ли считать случившееся знаком вселенной? Можно ли допустить мысль, что диск сам пожелал этого?

— Почему ты это сделал? — по-прежнему тихо спросил Хан.

Наран поморщился — на этот раз не от боли, а от неприятного вопроса, необходимости отвечать на который ему хотелось избежать.

Почему он отдал Луну Алисе?

Он и сам не знал. Кулон попался ему на глаза, когда они с Ханом собирались на очередную ночную вылазку в лагерь археологов. Диск лежал на полу, видимо, выпал из кармана Хана, и Наран сунул его к себе. Он хотел отдать его другу, но сначала его что-то отвлекло, потом он забыл, а затем… затем он встретил Алису. Ее глаза светились такой неподдельной радостью, что Нарану на секунду захотелось, чтобы она всегда так смотрела на него. Чтобы не мелькали в ее взгляде насторожённость и страх, чтобы не было там обиды и разочарования, чтобы не коснулось ее отчаяние и горе. И он сунул Луну ей в карман, как маленький подарок, как что-то, что будет поддерживать ее в трудные минуты. Как талисман.

Минут тридцать спустя до него, конечно, дошёл смысл сделанного. Луна! Единственное, что было у Хана от его матери! Единственное, чем он дорожил больше всего на свете! И это единственное Наран отдал совершенно незнакомой девушке. Это было кое-что похуже, чем дьявольское дерьмо.

Целый день Наран метал ножики в дерево, пытаясь найти себе оправдание, а после и вовсе малодушно решил, что диск же не простой, значит, возможно, так и задумывалось? В любом случае Алиса на обоих друзей производила странное впечатление чего-то своего, но как будто давно утерянного. Ее хотелось вернуть. Снова быть рядом. Снова заботиться.

Наран не говорил этого вслух, но он видел, что Хан чувствовал то же самое. Вот только если Наран хотел ее для них, то Хан хотел ее для себя. Так может быть диск мог бы им помочь? Им троим. Может быть, воспользовавшись руками Нарана, Луна намекнула и на его участие во всей этой истории?

— Я не знаю, — ответил наконец Наран. — Всё вышло как-то само. Ты обронил диск, я хотел тебе его отдать, но… Но отдал Алисе, потому что в тот момент я чувствовал, что это правильно.

Хан ничего не ответил на это признание, и Наран неожиданно для них обоих продолжил:

— Я и сейчас чувствую, что это правильно. И тогда, ночью в лесу… между нами тремя всё было правильно. Трое — гораздо сильнее, чем двое. Почему ты это отрицаешь?

— Я не отрицаю этого, Наран. Я помню истории твоего дядьки. Твой род всегда был… выдающимся. И особенно, когда у руля стояло трое. Но… она такая хрупкая, а ты… — Хан замолчал, подбирая верные слова. — В тебе всегда была щепотка садизма, признай. Тебе нравится видеть страх, видеть боль, угрожать и чувствовать таким образом силу и власть. Ты агрессивен по своей натуре.

— Щепотка садизма? — хмыкнул Наран. — Мелковато берёшь, друг, мелковато. Во мне гораздо больше этого мерзкого пламени, но я научился гасить его. Разве ты не заметил? Я совсем не тот, что был десять лет назад.

— Не тот, — согласился Хан, потому что это действительно было правдой. — Но ты всё ещё перегибаешь палку. Ты приставил нож к ее шее!

Лицо Хана искривилось от воспоминания. Если бы тогда он чувствовал к Алисе то же, что сейчас, он, пожалуй, мог бы и убить своего друга.

— Не совладал с собой, — откровенно признался Наран. — Алиса… как морок. Всё вокруг размывается, четким остаётся только желание.

Хан тяжело вздохнул.

— Но я никогда не причиню ей боль, — Наран резко сел, поморщившись, и повернулся к другу. — Ни физически, ни морально. Я могу вырезать эти слова на своей груди, чтобы они стали правдой.

— Не нужно ничего вырезать, — хмуро ответил Хан, отворачиваясь.

— «И та, что объединит двух, откроет скрытую дверь в ночи, и три сердца обретут долгожданные богатства и восстановят былую честь родОв», — процитировал конец предания Наран и положил руку на плечо друга. — Мы — те самые три сердца, Хан. Это мы.

Хан посмотрел в глаза Нарану. Темно-серые, сейчас спокойные, уверенные в своей правоте, в своих обещаниях, в своих желаниях. Да, Наран уже не тот, каким был десять лет назад. Сегодняшний Наран силён духом и крепок волей, и в нем Хан мог быть уверен. В нем одном, пожалуй. И если такова судьба, если нити их жизней переплетены с ещё одной — самой хрупкой и самой ценной — то вдвоём они смогут защитить сокровенное, а втроём — смогут обрести то, о чем пока лишь мечтают.