Сокровища древнего Искера

Клей

Сердце Хана выбивало нестройный ритм, а глаза не отрывались от Алисы. Его женщины, его Спутницы. Пусть пока ещё не только его, пусть напополам с Нараном — и это знание острыми иглами царапало его изнутри — но всё же она здесь. С ним, с ними. Они сказали «да», а она молчаливо согласилась. Ее ответное «да» мелькнуло в нежной улыбке, искрой проскочило в воздухе между ними, лаской соскользнуло с кончиков ее пальцев. Она приобняла их за шеи и притянула к себе — такая хрупкая, тонкая, мягкая повелевала двумя сильными и крепкими мужчинами.

Хан не был против этого. Он был готов встать перед ней на колени, усыпать поцелуями ее ноги, готов был назвать ее своей повелительницей, потому что так оно и было. Она владела его сердцем, с мыслями о ней он отложил открытие сокровищницы — дело всей его жизни. Бывшее. Теперь таким делом стала она.

Но на колени он всё же не встал — не время и не место. И не при Наране. Однажды он это сделает, однажды он распахнёт перед ней свою душу, и она поймёт, она всё увидит сама. А сейчас Хан позволил себе лишь скользить широкими ладонями по ее горячей коже, целовать манящие изгибы ее тела, вдыхать ее запах — тёплый, мягкий и такой женский. Он позволил себе насытиться ею — той ее частью, что она готова была ему дать. Ее левая рука по-прежнему обнимала его за шею, и он не смел ее снять. Левая рука, левая. Та, что ближе к сердцу. Хан не верил, что это случайность, нет. Он знал, что это очередной кусочек картинки, на которой изображено их будущее. Там, где их двое. И только в его глаза она будет смотреть с пробивающей душу нежностью, только с его пальцами переплетать свои, только ему на ухо будет шептать ласковые глупости.

Но это — потом, когда-нибудь однажды. А пока — их трое. И Хан мирился со своей ролью «одного из двух».

Наран помнил недавний разговор со своим другом, а потому отчаянно гасил в себе все порывы сжать Алису пожёстче, укусить сильнее, сдавить так, чтобы пальцам сопротивлялись ее мышцы. Ему до безумия хотелось скорее повалить ее на пол и подмять под себя. Или впечатать в стену. Или хотя бы в клочья разорвать одежду на ней так, чтобы натянутые нити врезались в ее кожу, оставляя красные полосы.

Следы. Ему нужно было оставить на ней следы, чтобы на утро она точно знала, с кем была этой ночью, чтобы на утро удивлялась, как это не заметила боли, чтобы синяки ещё долго напоминали о том, как ей было хорошо с ним.

С ними. Конечно, с ними. Наран забывал о присутствии Хана, но его друг был сам в этом виноват — он был слишком тих и нежен. Отнюдь не ласки Хана срывали с ее губ стоны, не его поцелуи заставляли ее сжимать в кулаках их одежду, не под его ладонями она выгибалась, прикрывая глаза. Это всё делал Наран, балансируя на тонкой грани, за которой — уже другая боль, другая жёсткость, другие стоны. Он словно играл на ней с ювелирной аккуратностью, проходя уровень за уровнем, не торопясь, но и не задерживаясь. Хан отчасти мешал ему, не давая развернуться как следует, временами ломая его игру, позволяя Алисе переводить дыхание тогда, когда Наран повышал накал. Это сбивало его, отвлекало от любования ею — тем, как дрожали ее ресницы, как она кусала губы, как напрягалось всё ее тело, как вздымалась ее грудь.

Наран ловил себя на мысли, что трое — это не так уж просто. Не тогда, когда разница между Ханом и им самим, их навыками и их желаниями, была столь велика, что вместо дополнения у них получалось противоборство. Вместо объединения — противостояние.

Борьба… Даже здесь, на расстеленных — наскоро, не глядя, ногами — одеялах, даже сейчас, с красивой девушкой в руках, всё действие для Нарана превращалось в привычную борьбу, где наградой победителя был сорванный с ее губ полу-вздох, полу-стон. Наран рычал, оказываясь без ее внимания, лишаясь ее взгляда, не чувствуя ее отклика, когда Хан вдруг перетягивал всё действие на себя. И поэтому всё же сжимал ее слишком сильно, всё же кусал ее слишком больно, всё же напирал на неё слишком яростно, отбирая у друга кусочки ее эмоций.

Алиса… что ж, Алиса в этот момент была потеряна для реальности. Она не в полной мере осознавала происходящее, растворившись между двумя мужчинами. Она не всегда понимала, где и кто, и в какой-то момент это перестало быть важным. Ее тело само реагировало на их действия, само откликалось на поцелуи, на ласки, на укусы, на властные движения. Их губы, руки и тела будто слились в одно. Ей казалось, что она находится в коконе, бесконечно любящем ее разными способами, дарящем безграничную череду взрывов всех чувств, открывающем в ней всё новые и новые грани восприятия. Этих ласк, этих запредельных ощущений было много для неё одной. Она ещё никогда прежде не забывалась наяву, как во сне, никогда прежде не терялась в любовных играх так безусловно, так всецело, что не могла бы даже примерно сказать, лежит она или сидит, обнимают ее сзади или спереди, целует ли она кого-то или ее кто-то. Всё, что осталось в ней, принадлежало тому первобытному существу, которое много позже превратилось в человека. Все ее эмоции, все ощущения, все чувства свелись лишь к простым односложным понятиям — горячо! Сильно! Хорошо! Вся Алиса в этот момент была сконцентрирована в том клубке нервов внизу живота, который умеет разжигать, умеет получать и умеет взрываться. Под чьими губами, под чьими руками, чьими стараниями — это осталось тайной этой ночи, незначимой для клубка нервов и существенной для тех двоих, что боролись за эмоции девушки, за ее прерывистое дыхание, за ее стоны, за ее капельки пота. За имя, которое она должна была хоть раз выкрикнуть. Они яростно сражались друг с другом, выталкивая ее за пределы раз за разом, но так и не добились от неё решения. Так и не услышали от неё то единственное, что хотели.

То самое слово — имя одного из них — что раз и навсегда провело бы между ними непреодолимую черту. Раз и навсегда поделило бы их на победителя и проигравшего. Раз и навсегда развело бы их по разные стороны.

Алиса не выкрикнула, не простонала и не прошептала ни имя Хана, ни имя Нарана, оставив их обоих отчасти неудовлетворенными. Они и сами слегка потерялись в этой борьбе, сами незаметно слились в одно целое — не прикасаясь к друг другу, а лишь чувствуя второго через Алису. Они сами переняли друг у друга эмоции, и уже не только ладони Хана ласково выводили узоры на коже девушки, уже не только зубы Нарана смыкались на ее нежной шее в том месте, где так хорошо ощущался пульс.

Они лежали, тяжело дыша, не имея сил пошевелиться — слева от Алисы Хан, справа Наран. Оба смотрели на звезды сквозь прогнившую дыру в потолке избы и оба понимали, что произошедшее теперь не смять, не разорвать, не выбросить. Что Алиса — разгоряченная, стонущая, требовательно цепляющаяся за них пальцами — эта Алиса останется между ними навсегда. Как клей, как цемент — скрепляя и разделяя одновременно.

Отныне — не быть им ближе и не быть им дальше друг от друга.