Сорок роз

В пути I

Ее автомобильный наряд был черно-белым. Черные туфли, чулки, юбка, белая блузка, белый платок на голове. It’s too much Audrey, наверно, сказал бы сын, чересчур а-ля Хепберн, ужасно démodé, и был бы прав, время Одри Хепберн давно passé, звезда ее клонилась к закату, река вновь стала могучим потоком, все, что ему не годилось, он смывал, расплющивал, в том числе, увы, и великих кинозвезд и их фильмы, например «Завтрак у Тиффани», где юная Одри в узеньком красном платье и темно-синей накидке-болеро идет по Пятой авеню, потом заглядывает в ювелирный магазин, а в руках, затянутых в длинные, до локтя, перчатки, держит бумажный стаканчик… или, может, «Завтрак у Тиффани» — фильм черно-белый? Движение на шоссе стало нервознее, солнце опускалось к горизонту, обернулось прудом, жирным, вязким, и уже издалека Мария увидела автозаправку у следующей эстакады, похожую на расцвеченный флагами пароход.

Ей удалось наверстать время. Она уложится в срок. Даже если сделает тут остановку. Примерно в пять доберется до пригородов, а еще через полчаса подъедет к «Гранду», и, когда войдет в вертящуюся дверь отеля, в зеркалах холла, как всегда, возникнет целый кордебалет Марий — все черно-белые, с улыбкой на губах, с сумочкой под мышкой и кожаным чемоданчиком в руке, в котором лежало платье от Пуччи. Старший швейцар с достоинством приложит ладонь к груди зеленой, расшитой галуном ливреи, наклонит голову и поздравит ее от имени персонала: «Мадам, наилучшие пожелания по случаю сорокалетия!»

«Мсье, никак не ожидала, вы очень любезны, большое спасибо!»

Лифтом она поднимется наверх, в звуках музыки, снова окруженная зеркалами, так что можно быстренько оглядеть швы на чулках, макияж, прическу, цвет лица, а потом поспешит по мягкой красной дорожке коридора, бой отворит ей дверь, а там в самом деле будет стоять он, уже в смокинге, засунув правую руку в карман брюк, тень на фоне вечернего неба: Макс.

«Мария, ну наконец-то!»

«Розы, Макс, они просто изумительны!»

«Доставили вовремя?»

И в эту минуту зазвучит знаменитый сонг из «Вестсайдской истории» — «Мария-Мария-Мария!». Дверь распахнется, и Серджо, старший официант, внесет поднос с шампанским. «Quarant’anni? Non é vero!»[19]

«Правда, Серджо, правда…»

Кабриолет снова пошел на обгон.

Мария дала газу и последовала его примеру.

Би-би, би-би…

Вдали горели костры, дым тянулся ввысь, а уборочные машины, которые, точно жуки, ползли вдоль горизонта, оставляли за собой крохотные кубики лета.

Трехчасовые новости, о Максе ни слова, дальше вторая эстакада, пазы в бетоне, она в левом ряду, темп нарастал, прическа в порядке, белый платок тоже на месте, как и темные очки, косточки болят, но вполне терпимо, окаянный возраст сперва дает о себе знать в ступнях, потом по варикозным венам ползет выше, пока не добирается до глаз, до слуха, до рассудка, до памяти… Она едет дальше.

Забавно, каким-то образом в городке за нею, похоже, сохраняется двойственная слава. Хотя она уже не Мария Кац, натурщица Перси, а Мария Майер, супруга уважаемого политика. Правду ли сказала Адель? В самом ли деле она случайно выглянула в окно как раз в ту минуту, когда к дому подъехал Оскар на своем черном «мерседесе»?

Нет, ни к чему сейчас думать об Оскаре. И о любопытстве Адели. И о сплетнях в городишке, они там вечно судачат, сидят на автозаправке, глазеют на подъезжающие и отъезжающие машины, слушают свежие новости, о которых сообщает почтальон, одни и те же истории о расцвете и увядании, о приездах и отъездах…

Предки…

Потомки…

Би-би, би-би…

У следующей эстакады опять пришлось затормозить, снова затор, рев, смрад, потом наконец оранжевые предупредительные мигалки, красно-белое ограждение, машина под брезентом, кучи щебенки и песка с непременной лопатой, торчащей словно неподвижная стрелка часов, по сторонам жнивье, жуки уборочных машин, кубики лета, а над всем этим чистая бесконечность, ни облачка, ни синевы, ни самолета, просто небо, и всё, думала Мария, продолжая путь.