Соседи (СИ)

====== I. Соль ======

Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой.(А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»)

Где-то посреди мая

— Тёть Надь, здрасьте! Соли у вас не найдется?

«Опять ты, горе луковое? Ты угомонишься когда-нибудь?»

Перед Надеждой, кандидатом филологических наук, преподавателем стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны, стоял сосед по лестничной клетке. Взъерошенный, как мокрый воробей, однако преступно бодрый для времени, которое у честного, работающего люда принято называть «ранью собачьей». Ни капли смущения в связи с собственным вопиющим поведением на лице его обнаружено не было. Ну, если только граммулечка — под лупой, может, и разглядишь. Если очень постараешься.

Выглядел парень жизнерадостно и энергично, в отличие, как она подозревала, от нее самой, десять минут назад расставшейся с подушкой и одеялом. Да что уж там? Бросить взгляд в зеркало перед тем, как открыть этому обормоту дверь, она успела. И отражение в который раз успело ей бестактно намекнуть, что лучшие годы жизни миновали. Дряблые щеки, грузные, опухшие веки и разбегающиеся во все стороны лучики «гусиных лапок», мешки под глазами, кожа в заломах, всклоченная со сна шевелюра с нитями седины; повидавший всякое, всем своим уставшим видом сообщающий, что своё уже отслужил, халат. И вишенкой на торте — обвисшее пузо, которое и животом-то назвать язык больше не поворачивался. Неотразима! В кавычках, конечно же.

И вот в таком виде она оказалась вынуждена предстать перед гостем. Пусть на пороге стоял человек, выросший на ее глазах — буквально, а неважно! Надежда относила себя к той породе женщин, которые даже на помойку при параде выходят, к той породе женщин, которые не могут себе позволить явиться пред чужие очи в расхлябанном, разобранном состоянии. А тут… Форменный беспредел творится! Знает, засранец, что ей в институт к первой паре, и что она, стало быть, к шести утра уже проснулась.

И тем не менее!

— Мальчик мой, ты на часы-то смотрел? — прочистив горло, прошептала она недовольно. Самые нехорошие подозрения зароились к этому моменту в потихоньку просыпающейся голове, и наверняка они же отразились во взгляде, которым Надежда негостеприимно окатила «мальчика» сверху донизу. К слову, этому шалопуту намедни тридцать годков стукнуло, мог бы уже и задуматься о своем образе жизни-то. Так что вопрос прозвучал, скорее, в воспитательных целях, а вовсе не потому, что ее действительно интересовало, смотрел ли Егор на часы в момент, когда его осенила гениальная мысль заглянуть за солью к соседям. Да-да, в воспитательных: кто ему еще мозг на место вправит, если не «теть Надя»?

Спустя пару секунд пристального сканирования собранного внешнего вида своего визави её вдруг осенило:

— Что, не ложился еще?

— Извините, теть Надь. Магазины закрыты, я бы сбегал… — пропустив вопрос мимо ушей, тот развел руками и чуть виновато улыбнулся. Сдержанно и даже скупо, одними уголками точёных губ — в общем, как обычно. Что говорить? По-настоящему открытой, свободной, солнечной улыбки на этом лице Надежда за все двадцать два года их с Черновыми соседства не видела. И это обстоятельство, будучи впервые осознанным лет сто назад — угловатым подростком он тогда ещё был — поразило её до глубины души. Ко всему постепенно привыкаешь. — М-м-м… Ну так что насчет соли-то? — непринуждённо перекатившись с носков на пятки и обратно, уточнил Егор.

«Ушел от ответа. Как обычно… Вот что мне с тобой делать?»

Взбелениться и послать его по, надо полагать, хорошо известному ему адресу совесть не позволяла: Валя бы очень расстроилась, увидев такое её отношение к своему ребенку. Вале там, с облачка, видно всё. И сам Егор относился к ней, можно сказать, как к родной: притерся за те двадцать с хвостиком лет, что они делят лестничную клетку. Да и… И жаль парня, хоть и вымахал уже, здоровый лоб, и сам о себе позаботиться может, и сочувствие в свой адрес не переваривает. А всё равно жаль.

— Есть соль, — сменив гнев на милость, театрально вздохнула Надежда. — Не стой на пороге, заходи.

Запахнув полы халата потуже, в очередной раз отметив, что пора бы заняться собой, отступила на пару шагов вглубь коридора.

— Не, теть Надь, спасибо, — Егор, решительно мотнув лезущими в глаза густыми вихрами, опасливо покосился через её плечо. — Я тут подожду, а то разбужу еще… ваших.

«“Ваших?”. Кота, что ли, в виду имеешь?»

В квартире стояла глубокая, густая тишина, что вовсе неудивительно — в шесть-то часов утра. Даже Корж — и тот пока не появлялся в поле зрения своей хозяйки. Ясно всё: свил опять себе гнездо в шкафу и дрыхнет, чудовище хвостатое. «Снова платья от шерсти чистить», — мелькнуло смазанной обреченной мыслью в окончательно проснувшейся голове.

Что же до второй… Надежда усмехнулась сама себе: некоторые тут слишком много о своей весьма скромной, надо сказать, персоне думают. В такое время Улю военный оркестр, исполняющий торжественный марш у изголовья ее постели, не разбудит, не то что…

— Егор, ты скоро там? Долго еще тебя ждать? — раздалось вдруг из его собственной распахнутой настежь квартиры.

Внезапно!

Настала очередь Надежды коситься через его плечо, что было затруднительно, потому что ростом и телосложением природа Егора явно не обделила. Словно считав её любопытство, он слегка посторонился, и взору Надежды предстала молодая, до безобразия смазливая блондинка — такие фифы имеют обыкновение смотреть на простых смертных с глянцевых обложек модных журналов. Прислонившись к дверному косяку, сложив на груди холеные руки, надув губки и выразительно изогнув бровь, красотка буравила взглядом сразу обоих. Одета, и на том, что называется, спасибо. Впрочем, как раз это обстоятельство Надежде странным и показалось — уж зная Егора-то. Степень её уверенности в том, что данного товарища она изучила, как себя саму, стремилась к ста процентам. Ста сорока шести.

Егор даже глазом не моргнул. Весь его нахальный вид сообщал: «Ну же, теть Надь, что вы, меня не знаете? Знаете. Вот он я, уж какой есть. Смиритесь».

— Соф, пять сек! Иди давай, — подбородком подсказал он направление своей гостье. Девушке предлагалось вернуться в квартиру.

— Как-как ты меня назвал?! Повтори! — задохнулась та, багровея щеками и широко распахивая густые ресницы.

Егор же свои, наоборот, устало прикрыл:

— Тише… Я просто думал о работе, вот и оговорился. Не кипишуй. Иди, пожалуйста.

«Неисправим…»

— Ма-а-а-м? Кто-то пришел? — а это — сонное, хриплое и не очень, чего греха таить, довольное, — раздалось уже из комнаты Ульяны.

Внезапно, дубль два.

Глаза Надежды в этот момент, должно быть, сделались узкими-узкими, потому что Егоровы — круглыми-круглыми, виноватыми-виноватыми. Прямо как у кота из мультика про зеленое чудище лесное, ни дать ни взять. Отступив на шаг в общий коридор, сосед одними губами произнес:

— Извините, теть Надь. Я, наверное, позже зайду…

— Стоять! Все равно всех уже перебудили. Будет тебе соль, минуту обожди.

Кряхтя и ругаясь про себя словами, которые ей, преподавателю стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны, вслух стыдно произносить, Надежда поплелась на кухню. Где-то у нее непочатая упаковка соли этой стоит, вот всю и отдаст. А то завтра снова ни свет ни заря явится, что она, его не знает? Знает! Еще как знает!

***

Поддев лапой дверь, из комнаты малóй в коридор вывалился истинный хозяин квартиры. Неспешно потянулся, в моменте визуально удлинившись вдвое, сладко зевнул во всю свою клыкастую пасть, пощурился лениво на струящиеся через кухонное окно и заливающие пространство солнечные лучи, взглядом властителя оглядел свои владения и лишь после соизволил заметить незваного гостя.

«“Очень приятно, царь!”»

— Привет, Корж, — поприветствовал животину Егор, стараясь звучать как можно тише.

Не то чтобы его беспокоило, что он все-таки помешал Уле мирно досыпать, но, вообще-то да. Самую малость. Немножко. Сильно. Он, что бы ни думали о нем люди, был вовсе не из тех, кому такие явления, как чувство вины и стыда, вообще не знакомы. Отнюдь. Такое ощущение, что он с ними родился — по крайней мере, помнит их, сколько помнит себя. Иногда Егор оглядывается назад, в прошлое, и ему вообще кажется, что родился он сразу взрослым. Однако миру, в котором каждому своих забот и головной боли хватает, он привык предъявлять адаптированную, выправленную версию себя под рабочим названием «Чернов 3.0» — от базовой и второй её выгодно отличает легкость созданного образа, она устраивает самого Егора и более чем устраивает его окружение. Необременённое эмоцией выражение лица — это, к тому же, и очень удобно: избавляет его обладателя от лишних вопросов. Вот и закрадываются в чужие головы подозрения, что совести в нём нет.

Такое восприятие ему только на руку.

— Мяу, — с великим достоинством ответил тот.

— Как жизнь?

«Вестимо, получше, чем у тебя», — проступило на наглой кошачьей морде.

Еще бы! Знай себе — спи, жри, гадь, ленись, снова спи, пузо подставляй чесать по настроению. Казалось бы, что еще надо? Но это коты и некоторые экземпляры рода человеческого так считают. А Егор считал иначе. Распробовав вкус жизни, он понял, что от неё надо брать всё, на что она соизволила расщедриться, а вот такое унылое существование — это просто преступление против себя.

Впрочем, коту-то не объяснишь. А уж этому коту — тем более: он сделал выбор в пользу человеческой ласки и безопасной, теплой квартиры, хотя у него имеется прекрасная возможность шастать на улицу через балкон, устраивать разборки с покусившимися на его территорию, покорять кошечек и наводить свои порядки окрест. Но Корж не хочет, возможно, потому, что помнит, что когда-то с ним сделали люди. Коржу повезло. Если бы в груди у мало́й не билось огромное, судя по всему, сердце, не таскала бы она в дом с улицы всех сирых и убогих, на «радость» тете Наде, которая после, охая и ахая, носилась с найденышами по всем местным ветеринаркам и приютам. И тогда почил бы уже Корж наверняка — от мышиной отравы, собачьих клыков или колес автомобиля. Или замерз бы насмерть «в студеную зимнюю пору».

Родственная душа, на жизнь грех жаловаться обоим.

— У меня тоже неплохо, не гони, — ухмыльнувшись, прошептал Егор. — Спасибо, что поинтересовался.

Они с котом так бы и продолжали играть в эти гляделки, как вдруг со стороны кухни раздался страшный грохот, а спустя пару мгновений послышались тихие жалостливые причитания. И началось! Корж, забирая когтистыми лапами по паркету, тут же дал стрекача в противоположную от звука сторону, Егор, особо не раздумывая, кинулся внутрь. Где в этой квартире кухня, он знал прекрасно — в былое время с матерью провел на ней немало вечеров. Одновременно с ним из своей комнаты с перекошенным от ужаса лицом и круглыми глазами на скорости пробки из-под шампанского вылетела мала́я.

— Тёть Надь?!

— Мамочка! Ты в порядке?

Представшая его взору картина озадачила: тетя Надя распласталась на полу — рядом с пачкой соли и опрокинутой табуреткой — и вставать не торопилась.

— Вы целы? — повторил Егор вопрос Ульяны, помогая перепуганной внезапным полетом и пока не оклемавшейся соседке подняться на ноги. Та что-то неразборчивое прокряхтела в ответ, и, кажется, это неразборчивое нечто было не для печати. Наверное, ослышался. За эти несколько десятков лет в его голове сформировалось вполне определенное представление о Надежде Александровне как об интеллигентной, одинокой, тихой, чуть сварливой, но мягкосердечной женщине, к которой всегда можно обратиться за помощью и ее получить. Воспоминания о единственном случае, когда соседка неожиданно явила миру тёмную сторону своей доброты, давно покрылись толстым слоем пыли.

Образ мало́й за минувшие десятилетия тоже сложился. Он привык к ней — этой девочке, она была частью дома, частью его детства, сначала часто, а затем все реже и реже, всё смазаннее мелькая на задворках его собственной жизни, и всё же продолжая составлять её пёстрый фон.

Вот тёть Надя катит перед собой красную клеенчатую прогулочную коляску — на тот момент Егору было восемь, он с семьей только-только сюда переехал. Вот тёть Надя ведет трехлетку в белоснежном облаке бантов в сад, а ему, стало быть, девять. Вот он сам ведет ее из сада, потому что тётя Надя не успевает из института. Вот — первый класс, а банты те же, из широких гофрированных лент. Советское наследие. Ему тринадцать. В школе банты заменили яркие — красные, зеленые, желтые, синие — атласные ленты, с которыми, как сейчас помнит, мала́я постоянно мучилась, потому что они то и дело норовили развязаться. Вот ей восемь или девять, она взрослой себя возомнила и за этим высоко вздернутым носом оказалось так занятно наблюдать, что он перестал отказывать себе в удовольствии лишний раз ее спровоцировать и после наслаждаться её насупленным видом. Потом извиняться, конечно же, все-таки не чужая. Вот она на лавке сидит и рыдает ему в плечо — всякое бывало. Вот у неё школьный выпускной, вот — вступительные экзамены. Снова выпускной — уже в институте.

В общем — ничего особенного. Всё, как у всех. Ну, фактически…

В его сознании Ульяна так и осталась ребенком, на горшок при нём ходившим. Со своих семнадцати лет он перестал за ней приглядывать: «необходимость отпала». Переключил внимание на другие интересы, коих образовалась куча-мала, смирился и отпустил. И приглядываться к ней перестал тоже: мозг пришел к выводу, что правильнее сместить фокус. И тем не менее, как бы ни сложилось, Ильины — это константа, жирная непрерывная линия, идущая через всю его другую жизнь. Раньше тянулась еще одна такая же жирная линия, но в его двадцать пять оборвалась. Остались только соседи. И он за них цеплялся, только за них.

Образ мало́й сложился, закрепился, зацементировался, отпечатался в подсознании фотокарточкой, и потому Егор оказался абсолютно не подготовлен к фокусам этого беспокойного майского утра. Его застигли врасплох.

Когда проверка целостности конечностей несчастной тети Нади в четыре руки, наконец, закончилась, взгляды встретились в районе седеющей макушки. На него в упор смотрели васильковые глазища. Два огромных озера, на глади которых начинался шторм.

— Егор, почему там, где ты, постоянно что-то происходит? — хрипло поинтересовалась Уля.

Оцепенение. Он опешил под этим ни черта не детским взглядом. В башке случился мгновенный затык, натуральный диссонанс. Вот она в коляске, вот на горшке, вот в школе, вот гофрированные банты и красные ленты, вот платьишко в горошек с рукавами-воланами и пышной юбкой-колоколом. А прямо сейчас вновь стоит перед ним насупленная, в огромной розовой пижаме с мишками, застегнутой наглухо, и Егор бьется об заклад: в кровати у нее тоже мишка, и не один. Её детская щека еще хранит след подушки, грудь в растущем негодовании поднимается всё выше, взлохмаченная копна тёмных волос образует на голове грозовую тучу, их «антеннки» потешно тянутся из макушки во все стороны, локоны лезут на лицо, и мала́я пытается сдуть их потоком воздуха, а когда не выходит, сердито заправляет за маленькое ушко. Губы поджаты, густые брови смешно хмурятся. В общем, вид она имеет… весьма и весьма забавный. И голос еще не проснулся, что добавляет впечатлений. Но глаза… Глаза… Он вроде так близко их и не видел-то никогда. А там…

«Что это?..»

— Откуда ты знаешь? — выдавил из себя. Кажется, на секунду даже дыхание перехватило. Но ироничную ухмылку на всякий случай миру предъявил. Мало ли… Просто на всякий случай.

— Что знаю? — недовольно поинтересовалась Уля.

— Что там, где я, постоянно что-то происходит?

— Я, вообще-то, через стенку живу, Егор, — недобро усмехнулась она. — Догадываюсь.

«Только этого не хватало…»

Она права. Там, где он, что-то происходит постоянно. Потому как он сам это «что-то» организует. Сам ищет приключений на свою задницу, окружает себя делами и людьми. Его мозг упрямо считает, что на сон достаточно и четырех-пяти часов в сутки. Лет пятнадцать из тридцати жизнь без остановки пробуется на вкус. Уже пять лет, как дверь его квартиры всегда открыта — и пол-Москвы в курсе и с удовольствием этим пользуется. А ему только того и надо. Он не хочет, отказывается вспоминать, что бывает и по-другому. Как это — по-другому.

Сколько сейчас Ульяне? Порядка двадцати с хвостиком. Двадцать четыре, должно быть, если самому ему тридцатка. Так-то, по паспорту, она давно не ребенок. И пронзительный взрослый взгляд данный факт лишь подчеркивает. Вселенная словно предлагает ему прозреть, вынырнуть из киселя, в котором он добровольно увяз, и смириться с неизбежным. Словно нашептывает сейчас в ухо: «Все течёт, Егор, все меняется. Мир меняется, жизнь меняется, а ты нет. Хватит. Пора себя принять».

Отметив, что смотреть в эти глаза, сохраняя беспечность и хладнокровие, довольно сложно, Егор перевел взгляд и тему:

— Тёть Надь, если все в порядке, я, наверное, пойду. Меня там… ждут. Или давайте, может, в травмпункт вас отвезу на всякий случай? Посмотрят, что да как.

Женщина с подозрением покосилась на Егора. Она явно взвешивала все «за» и «против», и, судя по выражению ее лица, «против» уверенно перевешивало.

— Соглашайся, мам. Когда еще такая возможность представится — на «Ямахе» прокатиться? — сузив глаза, ядовито прошелестела Уля. Всё не уймется никак. — С ветерком.

«Давно ты такой борзой стала?»

Тетя Надя потерла ушибленное бедро, аккуратно наступила на ногу, сделала несколько шагов и заключила:

— Да в порядке я. Не волнуйтесь.

«Повезло…»

— Ну, тогда я пошел? — пробормотал Егор, под раздраженным Улиным взглядом отступая из кухни в прихожую. — Еще раз извините.

Обескураженный возглас: «Егор, соль!», долетел в спину уже на пороге в общий коридор.

***

Никогда Ульяна борзой не была, то есть, вообще никогда. Всегда была Ульяна тихой, скромной, послушной девочкой — радостью и надеждой своей матери. Просто щелкнуло в ней что-то в момент, когда она пересеклась с Егором взглядом. «Лондонский» оттенок голубого топаза, пронизанного редкими вкраплениями янтаря, бездну — вот что она увидела в широко распахнутых глазах напротив. На мгновение дух захватило даже: «Вот они какие, оказывается. Точно…». В детстве Уля не придавала данному факту ровно никакого значения, а потом, когда повзрослела, возможности разглядеть уже не представилось — не до того ему стало, не до неё, ни до кого. А чего она с час назад в глазах этих не увидела, так это сожаления по поводу случившегося. То есть, сожаление какое-то, может, в них и плескалось, а вот понимания, что мама, немолодая уже женщина, свалилась с табуретки из-за того, что кое-кому ни свет ни заря соль понадобилась, обнаружить не удалось.

Правильно мама про него говорит: горе луковое, а не парень. Там, где он, творится какая-то вакханалия. Вакханалия — его второе имя. У Ульяны за время, что она добровольно-принудительно приглядывалась к кардинально изменившемуся образу жизни своего соседа, именно такое ощущение и сложилось. С такими, каким он стал, связываться себе дороже. Из квартиры вечно или гитарные напевы, или барабанные соло, дым коромыслом. Года три дверь вообще не закрывалась: хлоп-хлоп, топ-топ, громкие голоса, нескончаемый смех, а то, бывает, и звуки, о природе которых приличным девочкам думать негоже. Причем, что любопытно, девушек он к себе водил и водит в основном в дневное время, ночью же чаще слышится тихое бренчание струн. Последние пару лет стало, вроде, потише, бесконечные тусовки у Егора дома закончились, но всё равно нет-нет да «привет, былое». Под окном — вечное тарахтение его «Ямахи». Уля всегда знает: Егор приехал. Егор уехал. Весь дом, блин, знает!

Коржик, мяукнув, запрыгнул на кровать, боднул хозяйку в плечо, устроился под боком и замурлыкал, будто призывая успокоиться. Сон больше не шел. Какой уж теперь сон?

— Вот нормальный он, как ты думаешь? — с досадой протянула Уля, на автомате касаясь пальцами теплой пушистой макушки. Риторический вопрос размышлений не требовал: Ульяна давно уже себе на него ответила. Нет.

Однако собеседник, судя по всему, придерживался иного мнения.

«Много ты понимаешь…» — жмурясь на солнышко, протарахтел кот.

— А что тут понимать? Нормальные люди в шесть утра за солью не приходят. Притон из своей квартиры не делают, и вообще!

Под «И вообще!» подразумевался тысяча и один грех Егора, которым она много лет мысленно вела тщательный учет. Так уж получалось: впечатления наслаивались одно на другое, их масса росла как на дрожжах, перемешивалась с мнением мамы, и в конце концов новое представление сложилось. Мама — это вообще отдельный разговор. Если Уля «переваривала» происходящее за стенкой молча, то для матери, чей авторитет под сомнение никогда не ставился, как не ставилось под сомнение и убеждение в том, что её жизненный опыт дает ей на подобные суждения право, поведение Егора стало одной из любимых больных тем. Переживала она за него.

«Ветер в голове». «Горе луковое». «Беспечный». «Живет одним днем». «Скатился». «Что сказала бы Валя?». «Глупостями занимается». «Вот что с ним стало? В кого превратился?». И коронное: «Шалопай». В общем, соседу доставалось ежевечерне, и чуть ли не ежевечерне свои тирады мама заканчивала удовлетворенным: «То ли дело ты…», вынося ему приговор, ментально гладя её по головке и в который раз подчеркивая проведенную ею еще когда линию разлома: Уля стояла на одном берегу этой пропасти, а Егор — на другом.

Коржик внимательно посмотрел на Улю. Моргнул. Снова посмотрел. Взгляд его был полон лени и снисхождения.

«О чем с тобой говорить, человек? — спросил молчаливо. — Очевидного не видишь».

— У вас с ним глаза похожего оттенка. Но для тебя это не повод его оправдывать, — хмыкнула она, почесав питомца за ухом.

Ульяна понимала, что подкупает его, знала, что сейчас-то кот и сдастся, сейчас-то ее сторону и примет. А что поделать? Его хозяйка — она, а не всякие там, за стенкой! Это она его домой полудохлого принесла, она маму, давясь слезами и соплями, уговаривала оставить, она обивала пороги ветеринарных клиник, выходила его и откормила тоже она. Это её стараниями он превратился из грязного, побитого, тощего, блохастого заморыша в большой пушистый вибрирующий комок шерсти. И сильнее любить, стало быть, тоже должен её. Уля знала, как этого добиться. Ради того, чтобы ему за ушком почесали, Корж был готов по десять раз на дню превращаться в самого милого, самого лучшего на свете кота. А получая свое, растекался по поверхности маслом, а то и, смешно подтянув к морде передние лапки и поджав задние, доверительно подставлял ее пальцам свое беззащитное мягкое пузо. Тарахтение, в моменты кошачьей неги исходящее из самых глубин нутра, усиливалось десятикратно. Даже усы у ее питомца в эти сладостные минуты, кажется, вибрировали.

Но тут вдруг Коржик передумал мурлыкать. Поднявшись с нагретого было места, еще немного потоптался на одеяле, а затем спрыгнул с кровати и, хвост трубой, с достоинством проследовал в сторону приоткрытой двери.

Посыл по известному адресу прослеживался четко. «Ой, да иди ты знаешь куда?» — вот так следовало сию акцию трактовать. Очевидная демонстрация несогласия по всем фронтам.

Уля уже давно заметила странную, необъяснимую любовь своего кота к соседу. Корж жил с ними четыре года, и за эти четыре года кто только в их квартире не побывал: мама поддерживала отношения с третью девятиэтажки. Так вот, Коржик гостей не жаловал, как и сама Ульяна: стоило раздаться звонку или стуку в дверь, животину с насиженного места как ветром сдувало — как правило, в сторону вечно открытого шкафа или за диван. Ульяну сдувало к себе в комнату. В своих убежищах оба терпеливо пережидали нашествие «человеков» на собственную территорию. На пять ли минут те пожаловали или на два часа, оба не появлялись, пока визитеры не уходили. Но у Коржика имелось исключение, одно-единственное. И имя это исключение носило Егор. Ульяна понятия не имела, чем он так хвостатого покорил, да только стоило на пороге возникнуть Егору, как Коржик бежал его встречать. В глазах соседа, для которого устраивалась гордая проходка из одного конца квартиры в другой, эта картина должна была выглядеть так: «Не подумай, что я тебе тут честь оказываю. Просто как раз мимо по своим делам шел». По крайней мере, самой Уле написанный в такие моменты на кошачьей морде месседж был очевиден.

А еще Коржик повадился шастать в его квартиру, следуя по проторенному маршруту «балкон Ильиных — ветви близстоящего раскидистого каштана — балкон Черновых». Бывало, после таких набегов на пороге они появлялись уже вместе. Двое рыжих: один натурально рыжий, а второй таковым прикидывается. Каждому зрячему очевидно: от рыжего в Егоре только медовые крапинки на радужке да еле заметная россыпь веснушек на переносице и щеках: не приглядишься — не увидишь. Как несостоявшийся художник, цвет его волос Уля бы определила скорее как ореховый. Но половина двора зовет его не иначе, как Рыжий, чем приводит её в недоумение. Эта кличка мало того, что не соотносится с его внешностью, потому что её воображение при мыслях о рыжих сразу рисует огненных ирландцев. Эта кличка диссонирует с его фамилией, и Ульяна, которая все в своей жизни пытается разложить по полочкам, всему найти объяснение, логики не понимает.

Так вот, изредка двое рыжих появляются вместе — один под мышкой у другого. Егор молча сдает кота хозяевам, разворачивается и отчаливает по своим делам.

07:04 Кому: Юлёк: Привет! Соль у тебя есть?

07:14 От кого: Юлёк: Ильина, ты там че, с дуба рухнула? Какая соль в такое время? Я только глаза продрала.

07:17 Кому: Юлёк: Я примерно с этими же мыслями их продрала. Всё утро Коржу под хвост. Прикинь, Егор с час назад приперся за солью. Мама полезла искать пачку и свалилась с табуретки.

07:21 От кого: Юлёк: Фига! А че ему не спится? А мама как?

07:23 Кому: Юлёк: А я почем знаю? И еще бодренький такой заявился! Может, он вообще вампир? Им, говорят, спать не нужно. Питается только не кровью, а чужим добрым отношением. С мамой обошлось, ушла уже. Ей сегодня к первой паре.

07:26 От кого: Юлёк: Вампиры дневного света боятся. Пора тебе «Сумерки» перечитать, сдаешь, подруга:)

07:28 Кому: Юлёк: Нашла, что вспомнить! Когда это было? Кстати, я тут одну занятную вещь начала, «Покорность» Уэльбека.

07:30 От кого: Юлёк: Ой-ой, не-не-не, всё, Ильина. Это ты чатиком ошиблась.

07:31 Кому: Юлёк: Молчит что-то тот чатик. Четвертый день уже.

07:33 От кого: Юлёк: А ты у нас такая гордая, что ли? Возьми и сама напиши. Уль, ну, как маленькая, честное слово.

07:33 Кому: Юлёк: Я не гордая, я тактичная. И людям навязываться не люблю.

07:35 От кого: Юлёк: И обнаружишь себя в сорок пять лет в компании десятка вот таких Коржиков, с тебя станется. И не говори мне потом, что я тебя не предупреждала.

07:36 От кого: Юлёк: Всё, короче, сегодня вечером объявляется поисковая операция. Ничего не планируй.

07:36 Кому: Юлёк: Кто-то пропал?

07:39 От кого: Юлёк: Ильина! Чувство женского предназначения в тебе пропало (хотя подозреваю я, что и не рождалось). Пойдем искать того, кто в тебе его откопает.

07:39 Кому: Юлёк: Ой, всё!

Опять она за своё! Ну хорошо же начали, причем тут женское предназначение, что за бред?! Иногда Уле кажется, что Юля спит и видит, как бы подругу свою «в надежные руки» пристроить. Они с мамой могли посоревноваться за пальму первенства в номинации: «Эффективный вынос мозга».

Мать при каждом удобном случае напоминала ей, что все мужики безответственные… э-э-э… шалопаи, что всем им только одно и подавай, и поэтому к поиску надо подходить крайне щепетильно и выбирать сразу спутника жизни, не меньше. В связи с чем информацию о собственном половом опыте Уля предпочла от мамы утаить. Во избежание, как говорится. Во избежание инфаркта.

Юлька же все пыталась открыть ей глаза на какое-то мифическое женское предназначение, а мамину позицию с пеной у рта осуждала. Подруга меняла ухажеров как перчатки и считала такой подход нормой жизни. Вот буквально на днях или раньше очередному от ворот поворот дала. Прямо трусы «неделька»: сегодня один, завтра второй, послезавтра уже третий. Ульяна оставила попытки запоминать их имена: толку-то?

Уле претило видение что одной, что второй, но и одну, и вторую она могла понять. Что касается мамы, она осталась совершенно одна, когда самой Уле было десять лет. Отец собрал манатки и ушел, свалив всё на личностный кризис. Спустя полгода мама призналась, что у кризиса есть ФИО: Марина Павловна Захарова, коллега его по работе. Насколько известно Ильиным, он женат второй раз и воспитывает двоих.

Что же до Юльки, той просто скучно. И шило в жопе играет. Ее никогда не держали в ежовых рукавицах, предоставляя фактически полную свободу действий, лишь бы училась и домой не позднее десяти приходила. С Юлькой Новицкой она знакома с детского сада, они живут в соседних домах, играли на одной и той же площадке. Юлька с младых ногтей строила вокруг себя шеренги восторженных поклонников, ничего эдакого не делая, и поклонники эти готовы были маршировать под ее дудку и ложиться штабелями к ногам по ее команде: природное обаяние и густые ресницы — страшное оружие. В общем, вертела она ими, как хотела.

И сейчас успешно вертит. Весь район Юлька поделила на две категории: «Годен» и «Не годен». Во вторую попали сирые и убогие, женатые, болезные и пенсионеры. Первую, конечно, возглавлял сосед, «потому что у него “Ямаха”». Но всерьез Юля вроде его не рассматривала, потому что «хрен знает, чего от него ждать». Она вообще всерьез никого не рассматривала, и Уля начала подозревать, что угомонится Юлька, лишь когда встретит человека, который не упадет ни по первому свистку, ни по десятому. Однако судя по тому, что сама подруга рассказывала о своей насыщенной личной жизни, счет выжившим шел на единицы.

А «поисковые операции» эти вообще ничем хорошим никогда не кончались. Уля чувствовала себя крайне глупо и нелепо, немела, бледнела, краснела, не могла связать двух слов и сбегала под различными благовидными предлогами. Каждый раз она клялась себе, что больше на Юлькины уговоры не поведется. Каждый раз Юльке удавалось убедить её в том, что «просто тот парень оказался лохом, а в этот раз точно повезет».

А вообще, на мужчинах же свет клином не сошелся. Уля искренне полагала, что есть в этом мире вещи не менее интересные. Вот, книжки, например. Рисование. Танцы. Карьера. Юлька слушала ее пространные рассуждения, картинно закатывая глаза к потолку или небу.

Пока Ульяна предавалась размышлениям о перипетиях своей личной жизни, совершенно забыв о том, что у неё, вообще-то, вот-вот начнется рабочий день, у соседа начало что-то происходить. Сначала послышался звон бьющихся тарелок, а затем…

— Ты нормальный?! — вскинулся возмущенный женский голосок.

Что ни говори, а слышимость в этих панельках просто превосходная. Правда, хоть какого-нибудь ответа не последовало. Или Ульяна не различила. Спустя минуту или две раздался оглушающий хлопок двери и рассерженный стук каблуков по коридорной плитке.

Уля торжествующе усмехнулась: еще одна прозрела.

Комментарий к I. Соль Немного музыки: Vas' — Бинго https://music.youtube.com/watch?v=EdLr1Jq_Sws&feature=share

Всем привет! Давайте познакомимся с теми, кто ко мне пришел впервые. Меня зовут Катя. И я пишу. «Ахахаха! Вот так неожиданность!» — скажете вы. Для меня — да =) Чуть больше 2-х лет назад я и не подозревала, что, оказывается, люблю писать. Полтора года назад не догадывалась, что не смогу без этого процесса нормально жить. Год назад — что профиль на фикбуке сообщит о 1500 отданных читателям страницах. Полгода назад — что все же осмелюсь прийти в ориджиналы. И вот я тут. И мне страшно.

Вас ждет история, которой я сейчас дышу. Глубоко, до опьянения. Возможно, это уже диагноз, с каждой большой историей у меня одно и то же. Чего тут ждать? Больших глав (моя фандомная ватага уже знает), не очень больших глав, регулярных обновлений, музыкального сопровождения, эмоций. Наверное, это основное — эмоций. Я буду очень, очень стараться вам их дать: втайне рассчитываю заставить вас и посмеяться, и пальцы покусать, и поплакать. =) В ТГ-канале будут появляться маленькие спойлеры к следующим главам, музыка и коллажи с персонажами. А еще в нем можно оставить мне и остальным приветствие или мнение, сказать: «Егор, не туда смотри! Сюда смотри!», и вот это вот все.

Вы видите первую главу, я своих героев уже люблю до безумия, уже приютила в самом сердце и не могу больше держать все в себе.

Привет!

====== II (1). Чужие шашни его не касаются ======

Месяц спустя

— Рыжий, ты уверен? Может, ну его на фиг?

Вадим Стрижов, приятель Егора, топтался на месте, с опаской косясь на издохшего «зверя». За последние пять минут тезис о том, что мотоцикл лучше бы сдать на ремонт в мастерскую, прозвучал в его исполнении трижды, и Егор начал подозревать, что если этот нудёж продолжится, то он быстрее заведется сам, чем заведет своего коня. Что значит «ну на фиг»? К реанимации он толком ещё даже не приступал.

— Уверен. Мозги людям зачем-то ведь даны, Стриж. Руки — тоже штука полезная, в хозяйстве пригодятся.

Зажав в зубах сигарету, Егор в очередной раз попробовал включить зажигание. Внимательно прислушался, пытаясь обнаружить у «Ямахи» признаки «дыхания» и нащупать наконец вектор движения на пути к её воскрешению. Еще вчера вечером всё было в полном порядке, ночью не заливало дождями, в качестве бензина тоже сомневаться не приходилось, тогда что?

Датчик уровня топлива давно барахлил, поэтому первое, что пришло на ум — проверить наличие горючего визуально. Вид полного на две трети бака приводил к закономерному выводу, что дело не в этом.

«Подача топлива?.. Воздушный фильтр?.. Искры нет?.. Опять возня…»

Судя по тому, что приборная панель еле светилась, а реле не щелкало, проблема могла заключаться в аккумуляторе. Или заряда не хватало, или ток не поступал, что уже хуже, поскольку означало, что неисправна контактная группа в замке или сам электростартер. В любом случае — снимать, заряд и клеммы проверять.

— Откуда ты всё это знаешь? — Стрижов зачарованно следил за его манипуляциями, и на лице его по-прежнему отражалось полное недоверие к происходящему здесь и сейчас. Брови, сведясь в сплошную линию, беззастенчиво хмурились, уголок губы приподнялся в недоверчивом изгибе. Взмахнув рукой, он озадаченно почесал затылок, поправил волосы, досадливо цокнул языком, а затем зачем-то сунул нос в прикрепленный к хвосту седла кожаный кофр, где хранились перчатки, шестигранники, аптечка, замок на диск и прочая мелкая лабудень, которая может понадобиться на дороге в любой момент. Вся мимика, весь красноречивый вид Вадима сообщали Егору о двух вещах: первое — его опыту никакого доверия нет; второе — Стрижу скучно, и он отчаянно пытается привлечь к своей персоне внимание. Ну, извините. Сам в гости напросился, зная, что у Егора, если он дома, всегда открыто, и, кстати, зная, что уж кто-кто, а Егор носиться с ним как с писаной торбой не станет.

Егор вообще частенько недоумевал, что такого болтуна и эгоцентрика, как Вадим, привлекает в общении с таким не любителем впустую сотрясать воздух, как он. Что их всех привлекает? Но Стрижову тут словно медом мазано. Возможно, готовность слушать байки о себе любимом Вадик принимал за искренний интерес и верный признак дружеского отношения. Что одновременно не так уж далеко и довольно далеко от правды. Благодаря своей профессии — двум — Егор обзавелся тысячей знакомых, но ни одного из них не мог назвать настоящим другом. Однако к Вадиму был в целом расположен, как только мог быть расположен к постороннему. В душу Стриж не ломился, лишних вопросов не задавал, на концерты исправно приходил, приглашают или нет, по клубам за компанию тоже, собственными проблемами особо не грузил и вообще демонстрировал легкое отношение к миру. От остальных знакомых Вадима отличала повышенная эмоциональность, и пока это его качество вызывало в Егоре любопытство.

— Жизнь научила, — чуть помолчав, уклончиво ответил Егор. — Уметь работать руками полезно.

Жизнь многому его научила, например, не распространяться о своей жизни. Он так и не смог побороть ощущение собственной ущербности, что сопровождало его с тех пор, как он всё про себя понял. И внутренний цензор запрещал говорить о своем прошлом вслух, нашептывая, что другие могут что-то понять и изменить свое к нему отношение. Глупо, конечно, но кто их знает, баловней судьбы этих. Реакция могла оказаться непредсказуемой. Он и сам не знал, как реагировал бы, если бы с младых ногтей пороха не нюхал, а тут кто признайся ему в подобном.

А ещё жизнь научила Егора не привязываться к людям, поэтому его совершенно не волновало, как Вадим отреагирует на нежелание своего приятеля тратить энергию на дурацкую болтовню.

На озадаченной физиономии Вадима, меж тем, по-прежнему отображался весь скепсис мира:

— Ну а если ошибешься? Если разобьешься?

«Месяца три еще есть…»

Егор фыркнул под нос, неохотно давая воспоминаниям ход.

Ему семь. Ливень, темень, детский лагерь, отбой давно отгремел. Тусклый свет огонька свечи рисует причудливые дрожащие тени на доверчивых детских лицах и равнодушных облупленных стенах. Притихшие разновозрастные пацаны сгрудились вокруг коротко стриженной девчонки, возомнившей себя провидицей. На цыганский манер повязав на голову платок, она гадает на воске: плавит его и опрокидывает в щербатую тарелку с ржавой водой. Храбрецов, желающих узнать свою долю, немного, с учетом того обстоятельства, что за всю свою короткую «карьеру» ничего жизнеутверждающего местная Ванга никому не предсказала. Егор согласился то ли от скуки, то ли из детского любопытства, то ли из желания доказать главному задире, за всем этим цирком наблюдавшим, что не трус. Подержал в руках свечу, «передал свою энергию», как было велено, и вернул Владлене — так звали девчушку, как сейчас помнит. Спустя полминуты приговор прозвучал.

«До тридцати доживешь. Дождь, листья в лужах. Осень, Рыжий».

И можно было бы относиться к этому «пророчеству», как к дурацкой игре, да только сопровождали слова Влады глухой удар в оконное стекло, жуткий скрежет ни с того ни с сего распахнувшихся створок шкафа и скрип старых половиц, по которым никто в тот момент не ступал. Можно было бы забить, если бы на следующий день они не нашли под окном дохлого голубя. Можно было бы забыть, если бы Женьке, которому «цыганка» гробовым голосом пообещала, что вскоре его «поломают», на следующий день не сломали руку и нос в жестокой драке.

Егор очень не любил вспоминать тот отрезок своей жизни. Он предпочел бы, чтобы прошлое выветрилось из головы как бессмысленный сон, но в небесной канцелярии не предусмотрели опции стирания человеческой памяти по собственному желанию, а «нейрализатор»{?}[устройство для стирания памяти из кинофильма «Люди в черном»] человечество пока не изобрело. К сожалению. И потому всё, что ему оставалось — пытаться закопать выцветшие картинки поглубже, подальше, пробовать «замазать» их новыми и новыми впечатлениями, событиями, людьми. Больше событий, больше людей! Еще больше! Иногда они, воспоминания эти, возвращались в ночных кошмарах, вставали перед глазами в самые неожиданные моменты, вновь и вновь напоминая о том, кто он такой.

Предсказание, что уж, тоже отложилось где-то на задворках сознания. Помнит, как чуть повзрослев и получив возможность взглянуть на тот период отстраненнее и хладнокровнее, подумал о том, что отправиться к праотцам в тридцать в его случае можно даже считать везением. Такие, как он, имея перед глазами дурной пример — и не один, — нередко кончают гораздо, гораздо раньше. Спиваются, обдалбываются, замерзают на улицах. Ну, или получают лет двадцать-тридцать за особо тяжкие, а на зоне уже и…

Сентябрь, значит. Или октябрь. Вряд ли ноябрь. А может, Влада ошиблась, и всё случится прямо сегодня. А может, она крепко промахнулась, и он помрет в девяносто от обширного инфаркта. Сбудется или не сбудется — совсем скоро всё прояснится. Фаталист в Егоре говорил, что чему быть, того не миновать. Конечно, хорошо бы пожить подольше, тут столько всего интересного и до сих пор неизведанного, но и Там наверняка есть, чему поудивляться. Сюрпризом окажется, если Там нет вообще ни черта. Впрочем, в тот момент ему будет уже вообще всё равно, тогда чего бояться?

Вслух же, чтобы немного успокоить Вадима, Егор произнес несколько иное:

— В Клуб 27 я уже опоздал, так что смысл торопиться на тот свет теряется.

— Что за клуб? — тут же оживился Стрижов. Этого хлебом не корми, дай поклубиться. Он даже не просёк иронии в голосе, не понял, куда приятель его клонит. Мысленно, небось, уже вечер свободный искал, чтобы забуриться.

Егор поднял на Вадима голову и прикурил вторую, ощущая, как теплый дым окутывает легкие и успокаивает нервы. Они со Стрижом совершенно точно из разных миров. В мире Егора каждая собака подзаборная знает, что это за клуб такой.

— Забей, — выпуская с выдохом сизое облако, пробормотал он. Раскручивать тему не хотелось: одно дело, когда ты сказал и тебя поняли, и совсем другое, когда ты сказал, тебя не поняли и придётся потратить время на доходчивые объяснения. А времени у него сегодня не то чтобы много. Ему его вообще по жизни мало, особенно если брать в расчет всякие там «пророчества» от горе-гадалок.

Хрена с два Стрижов забьет теперь. Теперь он вцепится клещами.

— Я ведь ща гуглить полезу, будь человеком, — взмолился Вадим, подтверждая Егоровы нехорошие подозрения.

«Не отстанешь ты от меня, да?»

— Ладно, — смилостивился тот. — Что общего между Джими Хендриксом, Куртом Кобейном, Эми Уайнхаус и Махно?

Стриж округлил глаза и крепко задумался: явно не в ту сторону изначально пошла его мысль и пришлось на ходу менять её движение. По сосредоточенному теперь лицу было видно — перебирал в голове имена, но что-то его смущало. Еще бы: про «Гражданскую оборону» этот любитель электропопа и инди вряд ли слышал. Про Хендрикса, скорее всего, тоже ничего, кроме фамилии.

— Ну… Музыка? — наконец пожал Вадим плечами.

— Точно, — кивнул Егор, с усилием проводя пальцами по торчащим во все стороны волосам. Они постоянно лезли в глаза, но вариант подстричься покороче не рассматривался принципиально: вечный шухер на башке символизировал шухер в душе, вечный этот протест, творческую натуру, полудохлого внутреннего «ребенка», которого он все тридцать лет зачем-то пытался реанимировать — короче, много всякого. Кроме того, патлы эти — часть сценического образа, да и девушкам нравится.

— И почему ты опоздал? — ухмыльнулся приятель, до сих пор не понимая, к чему Егор ведет.

— Мне тридцать, и я всё еще жив.

И тут — Аллилуйя! — озадаченное лицо Стрижа озарилось догадкой:

— А они че, все умерли, хочешь сказать? В двадцать семь?

«Бинго»

— Ты чертов гений, Вадик, — мрачно заключил Егор, с трудом справившись с соблазном всласть постебаться. Зачем людей на пустом месте обижать? Тем более, Вадим критику в свой адрес на дух не переносил: чувствительная натура, тонкая душевная организация, подвижная психика — как угодно.

— Я в курсе, — самодовольно ответил Стрижов. — Интересно! С этим ведь можно поработать…

Вадим занимал должность заместителя топ-менеджера в PR-агентстве своего отца, и, как Егор успел понять по его рассказам, их контора не гнушалась обращаться к таким вот спорным темам в своих проектах. С другой стороны, почему нет? Черный пиар — тоже пиар, нередко выстреливает.

— Поработай, — равнодушно бросил Егор, присаживаясь на корточки перед разложенными на земле инструментами. Вовсе не судьбы почивших музыкантов и грядущих рекламных проектов занимали сейчас все его внимание. Аккумулятор. Мысленно он давно уже его снял и проверил каждую клемму, а заодно и каждый винтик в брюхе своего немолодого уже коня, все фильтры, тросики, трубки, карбюратор и масла. Ключевое слово здесь — мысленно, потому что все эти пустые разговоры мешали немедля приступить к делу.

— А это кто? — пробормотал вдруг Вадим куда-то в сторону.

«Да ты задолбал уже, Вадь!»

Резко распрямившись, Егор бросил короткий взгляд в указанном направлении. На лавке у подъезда сидела баба Нюра, а рядом с ней, закинув ногу на ногу и гордо демонстрируя голые коленки мимо проходящим мужикам всех возрастов, Новицкая из соседнего дома.

— Это баб Нюра, Стриж, — вздохнул Егор наигранно трагично. — Не думал, что тебя интересуют женщины столь уважаемого возраста.

— Да причем тут баб Нюра? Вон! — Вадим нетерпеливо передернул плечами и даже вихры свои беспокойно поправил.

«Однако…»

— А, ну рядом если, так это Новицкая из четырнадцатого дома. Познакомить?

— Да не рядом! На углу! В черном!

«Да где?! Ты чё, издеваешься, что ли?!»

Вдо-о-о-ох. Затяжка вышла глубокой, четверть сигареты махом: ротовая полость, трахея, бронхи, легкие. Раз… Два… Три… Восемь. Удар. Никотин, даря своему рабу ложное, но столь необходимое сейчас ощущение спокойствия, просочился через альвеолы в кровь и всадил по мозгам.

Вы-ы-ы-дох.

Егор нехотя скосил глаза левее, в сторону небольшого магазина, который примостился аккурат за его домом и предъявлял сейчас их взглядам свой обшарпанный, осыпавшийся серый угол. Огибая торец здания, в сторону подъезда шла «то ли девушка, а то ли видение». Ну… Как шла? Неспешно подтанцовывала. С расстояния ста метров чувствовалось её прекрасное настроение. Накладные наушники на голове, чёрный сарафан, белые кеды на ногах, живущих в этот момент какой-то своей жизнью. Впрочем, руки тоже жили своей: в них она, судя по мимолётным внезапным движениям, «держала» барабанные палочки или что-то вроде. Внезапный порыв ветра поднял и разметал длинные каштановые волосы, всколыхнул подол платья и через мгновение оставил в покое. Её несла музыка, и она, подставляя ветру лицо, щурясь на солнце и время от времени чуть подпрыгивая, откровенно наслаждалась мгновением. Плевать она в этот момент хотела на то, о чём думают при взгляде на неё мимо проходящие и приросшие к земле зеваки.

Вот она. Эта тихая, домашняя девочка, которую не слышно, не видно, а если и видно, то с книжкой на лавочке или у мольберта — во втором справа окне третьего этажа. Вот эта — в розовой пижаме с мишками. Эта — с васильковыми глазами. Может совсем по-другому. Всё ещё может прогнуть гребаный мир к чертям собачьим, если пожелает. Но вряд ли сама это осознает.

Сюрприз.

Они с момента того инцидента с солью раз пять-шесть-то только в общем коридоре и пересекались, гремя ключами каждый от своей хаты. «Привет — Пока». Егор в эти минуты чувствовал на себе полный укора и недоверия взгляд и отвечал насмешливым. Отличный у них обмен мнениями выходил. Молчаливый и в то же время красноречивый до безобразия. Ну да, легко представить, что мала́я о нем думает, сама же тогда на кухне сказала: «Я через стенку живу, догадываюсь». А когда там они последний раз по человечески-то общались? Лет эдак тринадцать-четырнадцать назад, когда дядя Вова от тети Нади ушел. Ей тогда десять, что ли, было, а ему шестнадцать. А потом «необходимость приглядывать отпала». А после и фокус начал смещаться. А еще через восемь лет всё и вовсе по пизде пошло.

Впрочем, какая уже разница, что она сейчас о нём думает? На понимание окружающих Егор никогда особо не рассчитывал. Чтобы тебя поняли, хотя бы попробовали примерить твою шкуру, надо переступить через себя, оголить душу, поделиться тем, что болит, а делиться с миром он не готов. И с ней не готов: они давно чужие. Так что выбор этот — осознанный.

«Что у неё там в “ушах”, интересно?»

Повисшую на губе истлевшую сигарету Егор успел поймать зубами в последний момент. Отругав себя за не вовремя разинутый рот, перехватил фильтр пальцами, швырнул окурок под ноги и тут же смачно раздавил кроссовкой, словно вымещая на нем накопившееся за утро и в особенности — за минувшие двадцать минут. И — в особенности! — за последние секунды. Пойдет домой — выбросит в урну то, что осталось от этого несчастного бычка.

Нечего там выбрасывать — мокрое место от него осталось.

— Это малая, — выдохнул он, чувствуя, как на поверхности вскипевшего котла с ядовитым зельем булькают и взрываются пузыри вновь поднявшегося раздражения.

«Какого черта сегодня весь день происходит?!»

— Кто-кто? — зачарованно переспросил Вадим. Ну всё, приплыли.

«Святые угодники, за что мне это?!»

— Уля, — имя словно клещами из глотки выдрали. Впрочем, так оно и есть: по глуповатому виду приятеля было предельно ясно, что пока Егор не предъявит имя, с него не слезут. С живого уж точно. — Соседка.

— Чё, прям по этажу? — уточнил Стриж с нехарактерным придыханием.

«Дар речи теряешь? Может, оно и к лучшему, голова от тебя трещит»

— Прям по этажу, — нехотя подтвердил Егор, интуитивно чуя, что правда может обойтись ему дороже, чем хотелось бы. Лучше бы соврал, честное слово, а теперь… С какой стороны ни глянь — отстой.

— Вот с ней познакомь!

Егор покосился на Вадима.

«Так, стоп! В смысле, познакомь? Тебе сколько лет, аллё?»

Вопрос возник стремительно, вспыхнув из ниоткуда — сигнальной ракетой в мозгу. Черные дыры в глазах Стрижа ничего хорошего не обещали.

— Ей двадцать четыре, — гробовым голосом уведомил он Стрижова. Так, на всякий случай, вдруг Вадик ослеп на солнце и очевидного не видит. Мысли об аккумуляторе забились в самый пыльный угол сознания. «Всего двадцать четыре! А тебе тридцать два! Она ребенок, а ты баб как перчатки меняешь!». Вот что за вопли заполонили башку, на мгновение вытеснив из неё все остальное.

Кто угодно, только не Стриж.

— Шик, самый сок! — в голосе Вадима послышались нотки, которые Егор своим врожденным музыкальным слухом уловил безошибочно. Откровенно похабные.

«Какой она ребенок? Прозрей…»

Не ребенок, конечно, но все же!

— То есть, разница в восемь лет тебя не смущает?

— Ну, не четырнадцать же ей, — хохотнул Стрижов. — Че ты разворчался, как старый дед? Как будто я тут несовершеннолетних растлевать собрался. Может, у меня в этот раз самые серьезные намерения? Может, я завтра предложение ей сделаю!

— Я ещё в коляске её помню, — зачем-то уточнил Егор, исподлобья разглядывая соседку, которая к этому моменту успела подтанцевать к Новицкой и что-то оживленно ей рассказывала. Руки то и дело взлетали во все стороны, описывая дуги, и от этого мельтешения аж в глазах рябило, добавляя ощущений и без того отяжелевшей от ударной дозы канцерогенов голове. Неуемная энергия била фонтаном во все стороны, поражая вокруг себя все живое в радиусе сотни метров. Юля смеялась, баб Нюра демонстративно отвернулась в другую сторону, но с места вставать не торопилась.

В коляске? Это были лишние подробности, которые миру знать не обязательно, но которыми зачем-то он с этим миром поделился, пойдя против собственных принципов. Значит, хочет подкатить? Что ж…

— Без проблем, Вадь, — нахмурился Егор. — Но если услышу, что ты её обидел — убью.

Губы дрогнули и сжались в тонкую линию. Судя по тому, что идиотская улыбка с лица этого Ромео недоделанного схлынула, посыл, заложенный в интонацию и, как Егор в тот момент искреннее надеялся, во взгляд, донести удалось.

— Очень смешно, — надулся Вадим, с укором косясь на своего «бро» и явно оценивая, кто из них двоих крепче и насколько вообще такой сценарий реален.

«Не сомневайся. Убью»

— Я не шучу. Считай, что это моя вторая семья. Вот она конкретно, — кивком подбородка Егор указал в сторону Ульяны, — мне как младшая сестра. Типа того.

Ну, тут он перегнул, конечно, и, пожалуй, сильно. Давно всё быльём поросло. Однако время, что они делят одну лестничную клетку, взаимоотношения между его семьей и Ильиными, проведенное вместе время и сердобольность Надежды Александровны, особенно ярко проявившаяся после гибели родителей, сделали свое дело. Если к кому он и был в этом доме номинально привязан, если он вообще был хоть к кому-то в своей жизни условно привязан, так это к ним и к старенькой бабушке. Невидимой нитью, о существовании которой предпочитал лишний раз не задумываться. Потому что так гораздо проще. Потому что тогда и на мотике разбиться не так страшно.

— Понял, — сдулся Стриж. Объяснять дальше не требовалось: сам старший брат, Вадим менялся в лице каждый раз, когда говорил о своей сестре.

— Не передумал? Все еще хочешь познакомиться?

Внутри теплилась слабая надежда, что угрозы подействовали, но голова понимала — нет. У Стрижова на лбу было написано — хочет, еще как хочет. Во взгляде было написано — последствий он не боится так, как Егору бы хотелось, чтобы боялся. Всё, абсолютно всё просвечивалось на физиономии приятеля. Вадик просто глаз с малой не сводил, раздувал ноздри и бил копытом, и Юлька его неприкрытый интерес уже заметила, в отличие от самой «счастливицы», которая вокруг себя, казалось, не видела вообще ничего. К счастью, Новицкой хватило ума не подрываться с лавочки в их сторону и не тащить за собой Ульяну. Это правильно, вот и пусть сидят там дальше, терпеливо дожидаясь первого шага заинтересованной стороны.

«Может, еще обойдется как-нибудь?»

— Спрашиваешь! Конечно хочу! — воскликнул Стриж. Огни в его глазах разгорелись в неукротимое пламя. — Где у вас тут поблизости цветочный ларек?

«Да блядь…»

Что ж, он не в праве решать за двух взрослых людей, что им делать, как жить, с кем общаться, а с кем нет. Но раз уж у него тут интересуются направлением движения, указать он может. И отнюдь не в цветочный ларек он Вадика сейчас пошлет.

«Иди к черту!»

— Купи ей пломбир, — процедил Егор сквозь зубы, доставая из кофра и швыряя на землю шестигранники.

Всё, на этом раздача бесплатных советов конченым ловеласам окончена!

— Чего? Мороженку?

«Ты всегда такой сообразительный?!»

— Мороженку, — не без язвительных интонаций передразнил Стрижа он. — Вафельный стаканчик. В бумажной обертке, «линия» там какая-то, не помню названия. Сливочный только, не крем-брюле, не фисташковый, не шоколадный и не цветной. Не перепутай.

Вадим удивленно уставился на Егора, словно вновь спрашивая: «Чувак, ты уверен? Точно?».

Уверен он, уверен. Глубоко вздохнув, Егор вставил в личинку ключ и открыл подседельное. Должен же он сегодня добраться до этого грёбаного аккумулятора, в конце-то концов!

А еще вдруг остро захотелось закурить. Опять. Но третью за двадцать минут — нет, идея однозначно плохая. А курить, снимая аккумулятор, идея так вообще просто «блестящая».

— Понял!

«Да ты сегодня просто в ударе!»

Спустя десять секунд Стрижа и след простыл. Егор не поднял в их сторону головы. Чужие шашни его не касаются.

Комментарий к II (1). Чужие шашни его не касаются Визуал:

Егор/Вадим https://t.me/drugogomira_public/17

У Ули в наушниках: Lemaître, Jennie A. — Closer

https://music.youtube.com/watch?v=tgyJNXv8dGQ&feature=share

Не в плейлист этой истории, а как дань памяти:

Nirvana — Smells Like Teen Spirit

https://music.youtube.com/watch?v=hTWKbfoikeg&list=RDAMVMhTWKbfoikeg

Джими Хендрикс — Cat Talking To Me https://vimeo.com/315201147

Эми Уайнхаус — Back to Black https://music.youtube.com/watch?v=TJAfLE39ZZ8&list=RDAMVMTJAfLE39ZZ8

Гражданская оборона — Из последних сил https://music.youtube.com/watch?v=N_Iz81TXKc8&list=RDAMVMN_Iz81TXKc8

(В “основной состав” Клуба 27 Махно не входит, но иногда его туда включают по принципу возраста)

====== II (2). «Наконец-то устроим твою личную жизнь!» ======

Комментарий к II (2). «Наконец-то устроим твою личную жизнь!» 30 августа в порядке эксперимента разделила одну большую главу 2 на две равноценные по объему — 2.1 и 2.2. Сделано это для тех, кому сложно читать объемные главы. Таким образом, все комментарии к этой части истории остались в 2.1.

Чудесный день, просто чудесный!

Уля вываливала на Юлю все новости дня одним махом. Как получила от своего куратора письмо с уведомлением о повышении оклада, а от Тома — весточку. Как на маркетплейсе ей удалось урвать отпадные кроссовки за бесценок, а в книжном — закупиться на год вперед с сумасшедшей скидкой. И музыкальный сервис сегодня будто в душу ей влез и основательно там покопался: шикарные песни звучали буквально одна за одной, каждая следующая лучше предыдущей! И на пилоне «Рогатку» сделала, и треск в наушниках самоубился, и мама подозрительно добродушна, а на улице прекрасное лето: не жарко, не холодно — в самый раз.

Хотелось петь! Летать! Танцевать!

Юля не столько слушала — хотя слушала, конечно, куда ей деваться? — сколько косилась в сторону парковки. Ульяна недоумевала, что же такого интересного подруга там узрела: площадка была абсолютно пуста, и лишь в дальнем её углу происходило какое-то движение. Сосед возился со своим железным конем, параллельно болтая с незнакомым парнем. Точнее, если судить по хмурым бровям Егора, которые за версту было видать, это с ним болтали, а не он. Абсолютно ничего примечательного: взлохмаченного, сосредоточенно ковыряющегося в своей «Ямахе» Чернова она имеет удовольствие через день из собственного окна наблюдать.

В общем, Уля глянула разок и вернулась к рассказу. А вот Новицкую картина явно поглотила, о чем говорил её раздающийся невпопад смех.

— Так и что тебе твой буквоед написал? — провожая взглядом высокого брюнета, только что отиравшегося рядом с «Ямахой», а теперь куда-то намылившегося, уточнила Юля.

Она как всегда: столько новостей, а её интересуют только мужики, словно на них весь свет клином сошелся! Даже обидно иногда, честное слово.

— Попросил что-нибудь порекомендовать. Я ему ответила, — Уля достала из кармана сарафана смартфон, прочистила горло и зачитала: — «Ну не смешно ли смотреть, как это хилое существо, живущее на ничтожной планетке какого-то дальнего ответвления заштатной галактики, встает на задние лапы и заявляет: “Бога нет!”»{?}[Мишель Уэльбек “Покорность”].

Юлька смотрела на неё не мигая; рот уже открылся, но звук пока не шёл — переваривала.

— Это что-то типа игры, — терпеливо пояснила Ульяна. — Один цитату кидает, а второй угадывает произведение. Бывает, что не узнает, сдается, и только тогда книга и автор называются. Ну, и… Частенько это своего рода рекомендация, потому что цитатами мы обмениваемся, только если история впечатляет. Иногда, правда, таким вот образом над автором угораем, но это редкость. Это же что-то такое должно быть… Откровенная дичь. Зачем вообще читать?

Юлины красивые брови взлетели высоко на лоб.

— О, Господи, Ильина, и вот этим ты пытаешься парня завлечь? У вас там какая-то своя вечеринка, меня на неё не зови, — ухмыльнулась она, откидываясь на спинку лавки и эффектно перекидывая ноги одна на другую. Прям Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», ни дать ни взять. Вот только Егор кроме мотоцикла своего не видит ничего, напрасная трата энергии. — А он в ответ что?

— Не пытаюсь я никого завлечь! — вскинулась Уля, покосившись на сидящую рядом с Юлькой старушку, которая, казалось, с интересом прислушивалась к их разговору. В теплое время года эту одинокую бабушку она нередко здесь замечала, но ни имени, ни номера квартиры, в которой та проживает, ни того, где её родственники, есть ли они у неё вообще, не знала. — А он в ответ: «Высшее счастье заключается в полнейшей покорности». Значит, читал. Обе цитаты из одной книги.

— Блеск! — съязвила Юля. — Кружок интеллектуалов прямо. Напомни, где таких дают? Чтобы случайно в это место не забрести и дурой себя не почувствовать.

— На литературном форуме, — развеселилась Ульяна, мгновенно представив себе, как растерялась бы Новицкая, окажись она в окружении таких людей. Последнее, что они с ней обсуждали — лет десять назад то было — «Сумерки» Стефани Майер. Уля тогда с пеной у рта доказывала этой фанатке Эдварда Каллена, что книги стоит прочесть хотя бы потому, что в них можно найти множество пропущенных в фильмах сцен. Разве не интересно? Экранизацию «Гарри Поттера» даже упомянула в качестве примера, но на Юльку её увещевания никакого воздействия не возымели. Максимум, на что она готова была согласиться — послушать в аудиоверсии.

— Ну… А ты что? — откровенно демонстрируя потерю к теме интереса, вяло уточнила Юлька.

Ульяна повела плечами. Что-что? Ничего.

— Спросила, счастлив ли он. Ответил: «Нет». Строптивый, видимо. А может и впрямь… Ну и… всё. Решила не лезть с расспросами.

На лице подруги проступило явственное разочарование:

— М-да. И чего ж ты тогда довольная-то такая?

— Да просто радуюсь, когда он объявляется, — зачем-то начала оправдываться Уля.

Очевидно же всё: если сам пишет, значит, ему до сих пор интересно. В противном случае давно бы уже слился. Мужское внимание к своей скромной персоне Ульяне льстило — в отличие от Юли она им не избалована. Может, домашний образ жизни на это влиял, может, неумение эффектно себя подать и нежелание по этому поводу заморачиваться. Да, не «бомба» с грудью четвертого размера и ногами от ушей, да, лишние килограммы точно есть и неплохо бы их согнать, но не это же в человеке главное. Главное — внутренний мир, и вот внутренний мир её, наконец, кого-то заинтересовал.

Заинтересовал же, раз пишет?

— Не хочу спускать тебя на грешную землю, Ильина, но ты, во-первых, уверена, что это «он», а не «она»? — взяла Юлька нравоучительный тон, который так хорошо у нее выходил и так безотказно на Улю действовал. — А во-вторых, если до сих пор не звал встретиться, значит, нечего там ловить. Сколько вы там переписываетесь-то, напомни? Полгода уже?

Ульяна вздохнула — глубоким и каким-то обреченным вышел этот вздох при мысли о том, сколько они с Томом уже «знакомы». И при этом даже имен друг друга не знают. Как-то завертелось у них общение влёт, взахлеб, она через месяц опомнилась, когда задавать вопрос, который люди обычно задают первым, уже казалось ей крайне странным ходом. Тем более, он и сам не спрашивал и не представлялся. «Том» и «Том», привыкла.

— Да, почти полгода. Я и не пытаюсь «ловить», Юль, почему надо постоянно кого-то «ловить»? Тебя послушать, вся наша жизнь — охота и рыбалка, и другим интересам в ней не место. Ну… Как тебе объяснить-то, чтобы ты меня поняла? Редко встретишь человека, с которым у тебя литературные вкусы совпадают, с которым можно часами напролет обсуждать прочитанное. Сейчас вообще читающих трудно найти. Может, это и «она», конечно, только пишет о себе в мужском роде.

Юлька покачала головой, словно решая, соглашаться с озвученным мнением или нет.

— Что еще пишет? — уточнила она лениво.

— Да ничего. Иногда интересуется, как дела, я совета могу попросить, он даст. О себе ничего особенного не рассказывает, знаю только, что программист, живет в Уфе, пишет на «Джаве» и «Питоне». Говорит: «Жизнь как жизнь, не стоит внимания».

Том и правда сливался, когда Уля пыталась завести разговор о личном, так что довольно скоро попытки были оставлены. У него на аватарке милаха-котеночек и надпись: «На хуй пошёл». Ульяна узрела в этом толстый намек не лезть в душу без приглашения. И это нормально: как можно доверять тому, кого никогда не видел? Впрочем, Уля чувствовала, что сама ему доверяет. Но и не соврала, признавшись, что ничего не «ловит». Просто и правда интересно с ним: человека более начитанного она не встречала. Мама не считается, её профессия обязывает. Тома что ни спроси, все читал, о многом сформировал мнение. А сама она нередко проигрывала в этой их игре в цитаты.

— Программист-буквоед? — скептические интонации в Юлькином голосе зазвучали уже неприкрыто. — Задрот какой-нибудь очкастый в растянутом свитере. А вдруг он маньяк, раз не рассказывает ничего?

— Вот зачем ты так о людях, Юль? — возмутилась Уля. — Что за стереотипное мышление?! А мне, знаешь, любопытно! Предложил бы встретиться, я бы согласилась не раздумывая.

— Ох, Ильина… Наивная ты моя… Ничего, жизнь тебя научит, — менторский тон Юльке удавался как никому. Такому даже мама могла позавидовать. Впрочем, тон этот сопровождала хитрющая улыбка, предполагающая, что всерьез её воспринимать не стоит.

— Правильно, дочка, — раздался вдруг дребезжащий голосок. Это сидящая рядом бабушка решила вставить свои пять копеек. — Смотреть надо вглубь, а не по верхам. В приближении всё не то, чем кажется издалека.

Прихватив прислоненную к лавке клюку, старушка с видимым усилием поднялась на ноги.

И вдруг как гаркнет:

— Егорушка!

«Егорушка?! Вот он?..»

«Егорушка», все это время сосредоточенно копающийся в своей «Ямахе», резко вскинул подбородок, стянул перчатки, сунул их в задний карман брюк и спустя десять секунд стоял перед женщиной, тыльной стороной кисти утирая мелкие капельки пота со лба. Влажные волосы послушно подчинились движению ладони и легли, как надо. Большая редкость, ведь обычно шухер на его голове больше всего походил на тот самый «взрыв на макаронной фабрике». Иногда, правда, Егор все-таки вспоминал о существовании расчески, и тогда его вихры выглядели более или менее симпатично. Юлька от них с ума сходила. Впрочем, эта влюбчивая натура сходила с ума много от чего много у кого. Вспыхивала как спичка и прогорала за условные полминуты.

Улю, до сих пор ошалело переваривающую «Егорушку», равно как и смотрящую на него с неприкрытым любопытством подругу сосед удостоил лишь равнодушным: «Привет» и коротким кивком. Бабушке в этом плане повезло больше.

— Да, баб Нюр?

В терпеливом ожидании ответа склонил голову на бок, и непокорные пряди вновь упали на лоб. Юлька шумно вздохнула и закусила губу, в её полном обожания взгляде читалось: «Чернов, я твоя…». Ульяна закатила глаза к небу. Мысленно.

«Егорушка. С ума сойти!»

— Милок, сбегай в аптеку, будь добр, — проскрежетала старушка, вновь опускаясь на лавочку. — Валокордин закончился, а я по такой жаре не дойду. Сил нет никаких.

— Конечно, без проблем. Может, еще что-то вам нужно? Нимесил? Хлеб? Молоко? Лук? Картошку? Шоколад у вас еще есть? Давление, кстати, ваше как?

«Что?..»

Ульяна даже как-то забыла, что вот так откровенно пялиться на людей неприлично. Долгие годы формировавшийся в голове шаблон натянулся по швам: разрываться отказывался, но треск вдруг начал издавать угрожающий. Вот этот, словами мамы, «шалопут», который «ни о ком, кроме себя, не думает», побросает сейчас все свои дела, коня своего драгоценного и помчится в аптеку по указке какой-то бабульки? Да ладно!

Объяснить себе такое Уля могла только почтением к возрасту и ничем иным. Но «Егорушка»? Это чересчур ласково. Так к человеку можно обратиться лишь от большой любви. А чтобы от большой любви — это же еще заслужить надо.

Нет, ну… В детстве Ульяна Егора сама чуть ли не братом считала, однако пришло время, и он спустил её с небес на землю, дав понять, что не готов стоять на её пьедестале самых близких людей. Наглядно показав, что для него не имеет значения привязанность соседской девчушки, что в его жизни для неё места уже не хватает. О том, как тяжело переживался разрыв отношений, вспоминать не хотелось. Неоспоримо одно: последующие тринадцать лет — и особенно последние пять — Егор лишь укреплял Ильиных в сделанных на его счет горьких выводах.

«Егорушка…»

— Нет-нет, милый, мне и за месяц то, что ты мне в прошлый раз принес, не съесть. Дай Бог тебе здоровья!

«Что, блин?! Да в смысле?!»

Пока Уля подбирала с асфальта отвалившуюся челюсть, баба Нюра запустила морщинистую руку в карман цветастого байкового халата, изъяла оттуда горсть монет и протянула их ему на раскрытой дрожащей ладошке, предлагая набрать, сколько надо. Ульяна не могла отвести от этой жалкой кучки грязного металла взгляд. Ей сразу вспомнилась собственная бабуля, здоровья ей покрепче! Бабушка Галя всю жизнь живет на Камчатке, переезжать в Москву отказывается наотрез, и Ильиным ничего не остается, кроме как перечислять на карту пару десятков тысяч рублей в месяц, чтобы та чувствовала себя свободнее в тратах.

«Интересно, а там кто-нибудь бегает для неё в аптеку и за продуктами, или всё сама?»

Егор отшатнулся с таким выражением лица, словно эта старушка божий одуванчик протягивала ему сейчас гранату без чеки. Покачал головой и испарился. Инструменты и запчасти остались брошены на земле у «Ямахи».

На всё про всё пара минут.

— Никогда не берет, — задумчиво протянула баба Нюра, разговаривая, скорее, сама с собой, чем с оторопевшими девушками. — Эдак и на похороны накопится.

«Я чего-то не знаю?..»

Ульяна пришла в себя лишь спустя несколько мгновений. И то только потому, что Юлька, вздохнув еще мечтательней и громче прежнего, пробормотала что-то бессвязное себе под нос.

— А почему… Почему вы меня не попросили? Я бы тоже могла сходить, — тихо спросила Уля.

Сгорбленная фигура бабы Гали встала перед глазами. Бабушке Гале до ближайшей аптеки минут десять, а до магазина — все пятнадцать. И пусть она никогда не жалуется, пусть постоянно твердит, что всё у нее хорошо, но кто их знает, стариков этих? Вечно они боятся близких напрячь, боятся стать обузой. До сего момента Уля почему-то никогда всерьез не задумывалась о том, каково бабуле там одной приходится.

«Позвонить бы…»

Старушка усмехнулась по-доброму:

— Милочка, ты ведь даже не в курсе, как меня зовут и где я живу, как я могу тебя тревожить? А Егорушка быстро сбегает и занесет домой. Пойду я, а то вон — кавалер ваш уже замаячил на горизонте. Не буду мешать.

С этими словами баба Нюра поднялась и застучала клюкой в сторону соседнего подъезда. А Уля — та даже не успела переключить мысли на мифического кавалера: произошедшее выбило из-под ног почву, всегда казавшуюся ей твердой. Чуть ли не впервые в жизни она задумалась об одиночестве. А Егор… Чего она о нём не знает? Точнее, по-другому: что она вообще о нём знает? Сама знает, без маминых подсказок? Знает, если «вглубь, а не по верхам»? Если вспомнить…

«В приближении всё не то, чем кажется издалека», — зазвучал в голове дребезжащий голос бабы Нюры. В их случае приближение сменилось широким углом лет сто назад, и в этой позиции «линзу» заклинило.

Способен ли один поступок перевернуть уже устоявшееся представление окружающих о человеке, его совершившем? Вряд ли, но, кажется, способен это представление пошатнуть.

А еще почему-то одолело вдруг чувство жгучего стыда. Прожила тут двадцать четыре года и понятия не имеет, кто её соседи, из каких они квартир, чем живут… Дом как улей, девять этажей, тридцать шесть квартир в подъезде, подъездов два, итого квартир семьдесят две, и в каждой — один, двое, трое, да хоть десяток людей всех возрастов и социального положения, разных судеб. Как тут всех упомнить и какой вообще в этом смысл?

«Так себе оправдание. Просто ты не хотела, не думала об этом, вот и всё. Было не интересно. Куда как интереснее за скидкой на кеды охотиться и прятаться от реальности в выдуманных мирах…»

Шикарное было настроение пробило дно. Трижды.

***

— Девушки, не грустите. Угощайтесь мороженым!

Парень, которого Уля заметила рядом с «Ямахой» десять минут назад, материализовался в фокусе её внимания внезапно: только что она смотрела в себя, размышляя о собственном вопиющем безразличии к окружающему миру, и тут кто-то бесцеремонно вторгся в её личное пространство и выдернул в наружность. Юлька тут же заняла «охотничью стойку»: расправила плечи, накинула на губы одобрительную полуулыбку, взмахнула ресницами и тряхнула головой; светло-русые пряди спружинили и красиво обрамили лицо. Королева.

Королева и красавчик.

Ну, красавчик же, что тут скажешь. Красавчик, который с самым что ни на есть непринужденным видом раскрыл перед ними пакет, под завязку набитый сливочными стаканчиками. Теми самыми, что Уля так любит. Теми, что готова трескать с утра до вечера в режиме нон-стоп. Стаканчиками-расти-попа. Даже с производителем угадал. А она со вчерашнего дня на диете. Как некстати!

— Ты весь подъезд решил накормить? — шутливо поинтересовалась Юлька, запуская в пакет руку и доставая один.

Молодой человек заулыбался еще шире прежнего, беззаботно и открыто, как улыбаются большие дети.

— Не, все вам, — хитро подмигнул он Юле. — Если не справитесь, мы с моим другом, так уж и быть, вам поможем. Кстати, — парень озадаченно покосился в сторону сиротливо приютившегося в дальнем углу парковки мотоцикла, — куда это он усвистел? Не видели?

Чертята в Юлькином взгляде уже отплясывали бачату:

— Смылся! По особо важному поручению некоей бабы Нюры.

— Да? — совершенно искренне удивился тот. — Надо же. Мне всегда казалось, палец о палец он готов ударить только ради девушки, да и то не факт. Впрочем, мы не так уж долго знакомы.

«Во-во… И ты в шоке?»

— Так а баба Нюра-то кто? Девушка и есть, — Юля звонко рассмеялась и поправила и без того идеально лежащие волосы. — О-о-очень почтенного возраста.

— Давайте не будем обсуждать людей у них за спиной, ладно? — тихо произнесла Ульяна. Настроение и не думало брать хотя бы половину прежней высоты. — Особенно друзей, — выразительно посмотрела она на Вадима. — И беспомощных стариков, — это касалось уже Юльки.

Уля знала, что Юлька, добрая душа, за эту отповедь на нее не обидится, разве что в морализаторстве слегка упрекнет. Что поделать: их представления о том, что правильно, а что не очень, несколько отличались. Но это никак не мешало их дружбе. Юлька — легкая на подъем, веселая, общительная, яркая, обаятельная, терпеливая, искренняя. Да, ветреная с мужчинами, но верная подруга, всегда готовая выслушать, поддержать, помочь словом и делом. Ульяна с детства гадала, что эта звезда детских площадок, школьных дворов и университетских аудиторий в ней, послушной маминой дочке, нашла. Юлька никогда об этом не говорила. Но факт остается фактом: их дружба длилась уже двадцать лет. Новицкая — она уникальная. Одна такая на всём белом свете.

— Ой, да ладно тебе, Ильина, не нуди, — тут же округлила глаза Юля. — Что в этом такого? Ей лет девяносто на вид, не меньше. Очень почтенный возраст, нет, что ли, скажешь? Неудивительно, что до аптеки дойти не может.

— Моя бабушка наверняка тоже уже не может, — голос дрогнул, готовый сорваться. — Думаешь, там ей вот так кто-то помогает? Сомневаюсь. А я в столице баклуши бью, кеды выбираю.

Юля понимающе улыбнулась, потянулась к ней и ободряюще коснулась руки.

— Да не переживай ты так, Уль, мир не без добрых людей… Как видишь. И твоей помогают. Она ведь не жалуется?

«В том и дело… Я не знаю!»

Парень, между тем, явно смутился: уверенность сошла с лица, уступив место озадаченности. Беседы незнакомых друг с другом людей обычно ведь непринужденные и бессодержательные, а эта слишком быстро приняла неожиданный для него оборот — по растерянному взгляду было понятно. Покосившись на Улю, он выпалил вдруг:

— Меня, кстати, Вадим зовут! Вадим Стрижов.

— Ульяна, — сдержанно ответила Уля. — А это Юля.

— Спасибо за мороженое, Вадим. Ты наш спаситель, такая жара… — томно протянула подруга, с наслаждением впиваясь зубами в начавший подтаивать пломбир.

— И куда же, Ульяна, подевалось твое хорошее настроение? — не сводя с Ули глаз, спросил новый знакомый. — Только что смеялась, сам слышал…

Уля вежливо улыбнулась, подумывая о том, а не сбежать ли ей домой, оставив этих двоих наедине. Очевидно как день — Юльке он понравился. Такие не могут не нравиться. Под два метра ростом, косая сажень в плечах. Темные, падающие на лоб кудри, подбородок с умопомрачительной ямочкой, невероятной густоты брови, благодаря которым выразительные серо-зеленые глаза приобретали особую яркость. А еще легкая щетина и обезоруживающая улыбка, которую он им предъявил, лишая Юльку последнего шанса устоять. Ну и финальными штрихами — футболка цвета вырви глаз, модные белые кеды, накачанные руки, широкая грудь и вот это вот всё, от чего девочки обычно с ума сходят. Сто пудов из спортзала не вылезает. Стало даже самую малость интересно, что кроется за оболочкой? Что у этого парня в голове? Есть там что-нибудь вообще?

— Кажется, я кое-что забыла сделать по работе, — пискнула Уля неуверенно, озираясь в сторону собственного подъезда. — Наверное, я тогда пойду. Приятно было познакомиться.

Выражение лица Вадима изменилось в одно мгновение, превратившись в уморительное. Бровки домиком, опечаленный взгляд и скорбно поджатые губы сообщили миру о том, что он однозначно против подобного расклада. Повезло человеку с мимикой — очень живая. Уле даже подумалось, что он актерствует на досуге.

— Эй, не убегай, побудь с нами! — воскликнул парень, легко перехватывая её ладонь. — Съешь мороженое! Зря я, что ли, весь холодильник выгреб в «Пятерке»? Да и какая работа? Суббота же!

«Блин, не прокатило…»

Юлька перевела внимательный взгляд с Вадима на Улю, снова на Вадима. И снова на Улю. Кажется, она удивилась. Нет, не кажется: она действительно удивилась. А уж как Ульяна-то удивилась: ей всегда казалось, что на фоне этой шикарной блондинки в глазах мужчин она выглядит довольно посредственно. Но Вадим уже минуты три смотрел на неё с такой открытой заинтересованностью, будто перед ним Анжелина Джоли, не меньше. И это… Это было непривычно: кто-то, при том весьма симпатичный, вдруг выделил не Юльку, а именно её. И голые коленки не помогли, и пушистые ресницы. Возможно, подруга думала о том же.

О чем бы Юля не думала, прежнее расслабленное выражение она вернула лицу стремительно. «Не тупи, Ильина! Оставайся! — считалось в ее округлившихся глазах. — Оставайся, говорю тебе!»

— Я…

Мысль свою Ульяна не закончила — точнее, толком даже не начала. Внезапно Вадим встрепенулся и закричал, призывно замахав вскинутой рукой:

— Рыжий! Дуй к нам!

Обе инстинктивно обернулись назад. Явно застигнутый врасплох Чернов с доверху набитым пакетом в руке притормозил у соседнего подъезда. Хмуро оглядел троицу, чуть задержавшись взглядом на покоившейся поверх её ладони руке Вадима, тряхнул вздыбленной своей шевелюрой, показывая другу, что не до него ему, и спустя секунду растворился в недрах дома.

— Баба, наверное, у него там какая-нибудь, — насупившись как ребенок, с нескрываемой обидой в голосе произнес Вадим. Кажется, откровенный игнор со стороны Егора на глазах у публики его задел. А Ульяна вдруг поймала себя на мысли, что чувства нового знакомого ей понятны.

— Ага. Баба Нюра, — хохотнула Юлька, выразительно приподняв одну бровь. Этот фокус с бровями Уле никак не давался, как она ни пыталась повторить его перед зеркалом. — Девяносто лет. В обед.

— А, блин, точно! — хлопнул он себя по лбу и рассмеялся вдруг. — Уже забыл! Таинственное поручение же…

«Боже…»

Уля не знала, куда деваться. Вадим, ничего не сделав, за пять минут успел создать вокруг себя натуральный фестиваль. От футболки ядерного цвета «Yupi Малина» — химозного напитка из лихих девяностых — в глазах рябило. А если добавить сюда активную мимику и не менее активную жестикуляцию, если учесть весь спектр предъявленных за это время эмоций… Такое ощущение, что для неё его слишком много. Вот для Юльки — для Юльки, пожалуй, в самый раз! Она таких колоритных, нестандартных и общительных ребят любит.

— Мне правда пора, — пролепетала Ульяна, осторожно высвобождая свою ладонь и делая шаг в сторону подъезда. — Спасибо за мороженое, я… Я сегодня уже две штуки сточила, так что… Но всё равно большое спасибо!

Чистое вранье. Две штуки она сточила позавчера, а вчера она сточила полкило огурцов, грудку куриную отварную, две порции гречки и полпакета кефира. А сегодня так вообще только плошку обезжиренного творога. Пришедшее вдруг понимание, что на пилоне чем вес тела легче, тем проще, заставило Улю резко полюбить что резиновую курицу, что пресное зерно, что водянистые огурцы, совершенно не утоляющие чувство голода. С её малоподвижным образом жизни на один спорт надеяться не приходилось: два часовых занятия шаффлом и два часа pole dance в неделю сбросить лишнее не помогут.

— Уходишь всё-таки? Жаль! — искренне опечалился Вадим. — Рыжий сказал, что вы соседи. Ты же не против, если я как-нибудь загляну в гости?

«В гости?..»

— Она не против! — хитро подмигнув опешившей Уле, тут же вмешалась Юлька. Называется, перехватила бразды правления в свои руки.

Ульяна лишь сдержанно кивнула. В большем смятении она не чувствовала себя уже давненько. И вроде не против, парень интересный, но такой напористый. Вот уже и тактильный контакт установил, и в гости сам себя пригласил. К ней! С другой стороны, людям надо давать шансы: может, он совсем другой, может, просто чуток переволновался. Может, это Вселенная сжалилась и сама подкинула ей вариант. Со стаканчиком-то сливочным угадал. Вдруг это знак?

…

17:05 От кого: Юлёк: Поздравляю, Ильина, кажется, этот красавчик на тебя запал! Наконец-то устроим твою личную жизнь!

Комментарий к II (2). «Наконец-то устроим твою личную жизнь!» Визуал:

Юлька/Ульяна https://t.me/drugogomira_public/18

====== III. Меньше ожиданий —… ======

Ох уж эти «сеансы массажа». Хочешь получить девочку, палец о палец не ударив?

1. Скажи ей как бы между прочим, что у тебя дома без дела пылится массажный стол

2. Правильно считай реакцию

3. Назначь время «сеанса», удобное тебе самому, оставь адрес

4. Садись на берегу и жди.

Единственный сложный пункт этой нехитрой схемы — завершающий:

5. Попробуй получить удовольствие.

Последнее время стол, оставшийся от отца, посвятившего жизнь мануальной терапии, все реже использовался по прямому назначению и всё чаще — как вполне рабочий инструмент съёма. Очень дешёвый, кстати, инструмент с точки зрения затрачиваемых на процесс усилий. Егор в принципе находил эту приманку дешевой — в смысле, дешманской. По его мнению, все наживки, на которые они клевали, так или иначе являлись дешманскими — что «сеансы» эти, что гитара на плече, что «Зенит» на шее, что «Ямаха», что… Все до одной, мать их! Но при этом все до единой привлекали безотказно — по отдельности или в различных комбинациях. Рыба ловилась независимо от того, собирался он рыбачить или нет. Оно само: девушки мгновенно велись на непреднамеренно созданный образ, на блеск блесны{?}[искусственная металлическая приманка для ловли рыбы]. Ни одна из десятков перебывавших по этому адресу дам ни словом ни обмолвилась о том, что неплохо бы начать с ухаживаний. С миллиона алых роз, романтических ужинов при свечах, выгулов по паркам и кинотеатрам и прочей белиберды. Ни одна из них не попробовала для начала хотя бы немного приглядеться: а в друг он маньяк серийный, Чикатило 2.0 какой-нибудь? Ни одна не пыталась предварительно набить себе цену, наоборот: раз за разом он считывал с их лиц готовность отдаться в ближайшем укромном углу чуть ли не в момент знакомства. «Привет. Я Егор». Всё. Их всех устраивал один и тот же сценарий. Так и зачем тогда изобретать колесо?

Так вот, массажный стол. На нём удобно стартовать, а продолжать — ну, где пойдёт. В зависимости от наличия времени и желания — на нём же или в любой из разнообразных локаций квартиры. Все как одна в эту незамысловатую игру вступали весьма охотно. Сами проходили, сами раздевались, обязательно покрываясь лёгким румянцем и мурашками. Сами занимали горизонталь в ожидании «сеанса». И он с невинным видом приступал к делу. Изобразить профессионализм труда не составляло — даром, что ли, отец на дому практиковал? Минут через десять, ощущая отдачу ладонями, Егор пускал кисть по внутренней стороне бедра, чуть сжимал мышцы и прислушивался к отклику «клиентки». Ещё ни разу за всю его блестящую «карьеру» «клиентка» не воскликнула: «Да что вы себе позволяете?!» Чаще всего ответом был протяжный стон, шумный выдох и разведённые в стороны, освобождающие руке дорогу ноги. Ну а дальше дело техники. Можно, например, переключиться на ягодицы или, пользуясь мнимо беспомощным положением посетительницы, пальцы в неё запустить и смотреть, как она будет на этом столе извиваться. Самые развязные его, бывало, и опережали.

Вот как сегодняшняя. Не успел опомниться, обнаружил себя припечатанным к стене, а её, точнее, её затылок — на уровне бедер. Как она умудрилась за пару секунд обвести его вокруг пальца, проворно выскользнуть из-под рук и стечь со стола на пол, так и осталось загадкой. Обычно у него всё под контролем.

С этой малышкой вышло неплохо. Оценивая по десятибалльной шкале — на пять при средних трёх. Пять баллов за итоговое удовлетворение, ещё пять — за её безграничную фантазию и смелость. Минус пять — ему: за выверенные отточенные движения и чистую механику, за неготовность целовать, за отсутствие и тени эмоций, за обыденность последовавшего за разрядкой состояния. Здесь всё как прежде, ничего не меняется. Никаких открывшихся душе откровений, озарений и воспарений, ни тебе расцвеченного кометами неба, ни плывущих перед глазами пятен.

Зеро.

Женские стоны — это, конечно, музыка для ушей. А лица, все одинаковые в жизни, лица, что стираются из памяти максимум на следующий день, если не с хлопком двери, всё же бывают очень выразительными в моменте. Женское тело неописуемо красиво, взгляд то и дело останавливается на изгибах и впадинках, выпирающих косточках и нежном пушке на шее — под линией роста волос. На россыпи родинок и реках вен. Гормоны там какие-то вырабатываются в процессе — здоровью плюс. Вот и все профиты. Однако внутри по-прежнему мёрзлая пугающая пустота. Перекати-поле катится, барханы пустыни Сахара, Северный-Ледовитый застыл.

А если ничего не меняется, если всё равно не работает, то, возможно, и с этим пора кончать, как в своё время покончил с беспробудными пьянками. Или к психотерапевту пора — одно из двух.

Полулёжа в постели, изнывая от изнуряющей жары, что пытала город уже неделю, и мечтая о ледяном душе, Егор без интереса рассматривал стройный девичий силуэт в нетерпеливом ожидании, когда она уйдёт. Две минуты назад без всякой задней мысли предложил своей гостье вызвать такси, а она вдруг как подорванная подскочила с кровати и в яростном молчании начала собирать разбросанную по всей спальне одежду. В отчаянной борьбе с не желающими налезать на ещё влажную кожу джинсами чуть не снесла прислонённую к стене гитару. Он аж нервно на локтях приподнялся. Пронесло.

Нет так нет. Значит, пешком пойдёт.

Как её там? Забыл уже.

— Что это?! — вдруг подпрыгнула девочка, испуганно уставившись в окно, где только что мелькнуло рыжее нечто. Свет солнечных лучей, что пробивался сквозь густую тёмно-зелёную листву, помешал ей разглядеть визитера. Сгруппировавшись и прицелившись, существо взметнуло в воздух свою тушку и исчезло из поля зрения. Целью его была смежная со спальней кухня, а точнее — кухонный балкон, откуда оно сможет проникнуть в квартиру. И действительно: уже десять секунд спустя совсем близко раздался характерный громкий скрежет. Резко обернувшись на источник звука, юная особа застыла изваянием: чья-то мохнатая когтистая лапа с успехом вскрывала дверь в комнату. Ещё пара мгновений — и чудовище явит свой лик.

«Давно не виделись…»

Егору почему-то вспомнился выпуск мультфильма «Ну, погоди!». В той серии волк в «Доме юного техника» с зайцем-роботом повстречался. На свою беду. Определённо улавливалось что-то общее между состояниями мультяшного героя и замершей с футболкой в руках девушки.

«— Привет лунатикам!

— Не-а».

Или нет:

«— А вот и Джонни!»

Тоже неплохая аналогия — с «Сиянием» Кубрика и сценой, в которой герой Николсона дверь топором в щепки разносит. Хвостатый, стало быть, сейчас в роли помешавшегося писателя, а девушка — в роли его супруги. Только кухонного ножа ей в руках и не хватает, а так — один в один. Загляденье.

— Это Корж, — спокойно ответил Егор, наблюдая за тем, как соседский кошак по-хозяйски вваливается в комнату. Как к себе домой шастает, право слово. — Привет, Корж. Как житуха?

Упрёк на усатой морде считался безошибочно.

«Когда уже я приду, а ты меня удивишь? Не надоело еще? Все одинаковые. Я сбился их считать».

— Я тоже… Надоело, — шёпотом подтвердил Егор собственные худшие опасения. Видимо, вышло все же недостаточно тихо, потому что девочка услышала.

— Чего? — покосилась на него с подозрением. — Ты что, с котом разговариваешь?

«Да. И что?»

— Ничего. Может, всё-таки такси? — бросив выразительный взгляд на часы, вновь предложил Егор. Ещё столько планов, а она всё возится.

«Как же её?.. Василиса?.. Женя?.. Света?.. Нет, точно не Света. Вспоминай…».

С Софой вон как неудобно тем майским утром получилось. Вовсе не Софой она оказалась. А очень даже Тоней. Причём, ночью он имя ещё помнил, а к утру вся лишняя информация выветрилась из башки напрочь. У-у-у, что эта Тоня тогда ему устроила. Неужто решила, что если второй раз, если до утра осталась, так и тапочки свои к нему можно перевозить с зубной щёткой? Вот в том числе и поэтому каждая его связь — одноразовая.

— Иди к чёрту! Джентльмен… — недобро усмехнулась загадочная незнакомка. Нутро отчётливо улавливало волны её недовольства. Только толку? Манипуляции на Егора никогда не действовали, он сам кем хочешь сманипулирует при желании.

— Как скажешь, — безучастно отозвался он, неотрывно следя за вальяжными передвижениями Коржа в пространстве. С откровенно брезгливым видом кот перенюхал всю валяющуюся на полу одежду и удалился в сторону кухни — проверить, есть ли что пожрать. Да, в этой квартире у соседского кота была собственная миска. Знала бы тетя Надя, что Корж точит не дважды в день, а минимум трижды, по головке бы свое «горе луковое» не погладила.

Что до проклятий… Ему не впервой. К чёрту и по смежным адресам Егора посылали с завидной регулярностью. Он и сам посылал. И давно привык к мысли о том, что в глазах своих жертв выглядит последним мудаком. И всё же водопад эмоций с их стороны всякий раз вызывал в нём искреннее недоумение. Кроме одноразового секса ни одной из них он никогда ничего не обещал, да и как ещё можно воспринимать намерения человека, упоминающего массажный стол спустя пять минут знакомства? Как серьёзные? Разве у него на лице написано, что он серьёзен? В глазах, что ли, написано: «Завтра я тебя в ЗАГС поведу»? Отнюдь. Егор прекрасно знает, что именно раз от раза написано на его лице. Чёрным по белому, бегущей строкой на лбу. «Ты привлекательна, я чертовски привлекателен, так чего время зря терять?» — посыл всегда примерно таков, в разных вариациях. Так и к чему тогда истеричные выходки после?

Однако редко когда эти райские птички вылетали из его холостяцкого гнезда так же непринуждённо, как в гнездо пикировали, то есть не питая надежд на продолжение знакомства. В основном же по итогу выяснялось, что они рассчитывали не только на приятно проведённый день или вечер, но и на утро. А если экспериментальное совместное утро всё же наступало, что само по себе уже нонсенс, то и на кофе в постель. Иногда, не дождавшись просьбы оставить номер телефона, пытались всучить его сами. Егор прямо говорил, что не позвонит. И вот тут-то… Вот только тут до них доходило, что продолжение не запланировано. Что их просто использовали. Потому что они дали себя использовать, потому что с первой минуты показывали, что не имеют ничего против такого расклада. Потому что вели себя откровенно вызывающе, открыто демонстрируя свою доступность. Провоцировали. И что потом порой в момент озарения начиналось, мама дорогая! Обиды, надутые щёки и губы, слёзы, ливень смачных эпитетов на голову — роль оскорблённой в лучших чувствах добродетели некоторым из них удавалась неплохо. Одна даже, как сейчас помнит, умудрилась ослепить его вспышкой чувства вины: её ночной «концерт» по градусу выданных эмоций переплюнул его собственный — настоящий. Но восвояси всё же удалось её отправить, причём сделать это ещё до того, как часы возвестили начало новых суток.

Не хотелось представлять, о чём соседи в тот момент подумали. Весь этаж, наверное, о чём-то, да подумал.

Почему приводил он их днём или вечером, а за порог стремился выставить до полуночи? Потому что в полночь карета превращалась в тыкву, а выбранная по случаю маска отправлялась на полку до востребования: носить её круглосуточно решительно невозможно. Егор и так ощущал, что она вот-вот прикипит к лицу. Потому что ночи созданы для души, а утра — для тела: ночью слышишь себя и ворох утонувших в дневной суете мыслей, а утро заряжает энергией на грядущие сутки. Ночью внутри звучит и рвётся на бумагу музыка. В общем, ночью и утром посторонним вход сюда заказан.

А иногда ночь — это борьба. Всем им, в принципе, вход сюда был бы заказан на веки вечные, если бы не кошмары, что возвращались к нему с завидной регулярностью. Если бы в них из раза в раз он не видел себя ребёнком, методично качающимся туда-сюда в тщетной попытке успокоиться. Если бы во снах снова и снова не являлись ему эти хранящие печать смирения лица детей и отпечаток раздражения лица взрослых. Если бы не облупленные эти стены. Если бы опять и опять не возвращалось чувство одиночества. Никчёмности. Ущербности. Отверженности и обреченности. Вины и стыда. Удушающего ужаса.

Если бы не призраки прошлого, здесь бы никогда никого — никого! — не было.

Если бы не фантомное дыхание прожитого, наверное, не цеплялся бы он за малознакомых людей как утопающий за спасательный круг. Не использовал бы их снова и снова, лихорадочно гоня прочь выжигающие грудную клетку чувства. Не бежал бы от них после, как чёрт от ладана, избегая никчёмной, бесплодной привязанности. Не лепил бы на лицо маску беспечности, пряча страх и опасаясь разоблачения.

Не выжимал бы себя досуха день за днём, хватаясь за любую деятельность, занимая каждую свободную минуту, испытывая себя на прочность, прощупывая жизнь на границы возможностей, а Вселенную — на границы терпения.

Всё могло сложиться иначе, он мог бы стать совсем другим человеком, «если бы».

Если бы да кабы.

Когда-то, кстати, Егор заметил: полная отдача на сцене и в сексе от ночных кошмаров пусть временно, но избавляет. Спится крепко.

Спалось.

***

18 июня 17:00 Кому: Том: Ты когда-нибудь разочаровывался в себе?

18 июня 17:50 От кого: Том: Что стряслось?

18 июня 17:55 Кому: Том: Я осознала вдруг, насколько безразлична к людям. Насколько я их не знаю — даже тех, с кем живу на одной лестничной клетке. Своей бабушке раз в месяц звоню. Том, что я за человек такой? В кого такими темпами превращусь лет через десять?

18 июня 18:33 От кого: Том: «Обыкновенный человек ждет хорошего или дурного извне, а мыслящий — от самого себя». Если верить классику, ты мыслящий. Способный видеть самого себя, это ценно. С другой стороны, знаешь, с таким категоричным мнением Андрея Ефимыча, поделившего мир на «мудрецов, или, попросту, мыслящих, вдумчивых» людей и прочих «обыкновенных» (читаю, недалеких) я не согласен. Ничего не могу с собой поделать — тухлый запашок мании величия в нос бьёт. Я, скорее, согласен с другим героем истории, Иваном Дмитричем, который в ответ замечает: «Идите, проповедуйте эту философию в Греции, где тепло и пахнет померанцем, а здесь она не по климату». Чуть понесло меня, сорри. Так вот. На мой взгляд, ты человек обыкновенный — самый что ни на есть. И я. Все мы так или иначе обыкновенные, все рано или поздно что-то о себе понимаем, что-то в себе разглядываем. Сомневаемся, разочаровываемся в себе и в мире. Мне кажется это нормальным. Никто не идеальный, не белый, не пушистый, в каждом найдется ложка-вторая дегтя, иногда ведро. Ты же, судя по твоим интонациям, заглянув в себя, уже умудрилась откопать где-то в недрах целую цистерну… Во-первых, к чёрту такую «мудрость». Во-вторых, уверен, цистерна — не твой случай и не случай большинства.

18 июня 18:35 От кого: Том: А, да, любить чужих людей ты не обязана, они же тебя по дефолту{?}[по умолчанию — с англ.] не любят. Более того, большинству из них на тебя плевать. Как и тебе на них. Так что не парься. А бабушке позвони, конечно. Бабушки — это святое.

18 июня 18:37 Кому: Том: «Палата № 6» Чехова. Спасибо, вроде полегчало.

18 июня 18:41 От кого: Том: Да, Антон Павлович. Умница =) Впрочем я в тебе не сомневался. Обращайся.

18 июня 18:43 Кому: Том: Просто, знаешь, всё в сравнении познается. Думаешь про себя, что вот вроде нормальный ты человек, не образец для подражания, конечно, но сойдёт. Живёшь свою жизнь, никому не мешаешь, маму слушаешь, работаешь, дружишь, на спорт ходишь. Все так живут, и ты так живешь. У тебя свои интересы, свой маленький мирок. О людях разрешаешь себе судить, сравниваешь их с собой, думаешь, что ты на их фоне просто образчик адекватности и порядочности. А потом случайная ситуация — и твои представления о себе стеклом сыплются. Вдруг понимаешь, что заблуждался на счет других и, главное, себя. Видишь собственное равнодушие и высокомерие, ярлыки навешанные.

18 июня 18:45 От кого: Том: Ну, во-первых, одна единственная ситуация — ещё не повод для масштабных выводов что на собственный счет, что на счёт других. Вот когда в этих случайностях ты заметишь чёткую закономерность, тогда и будешь голову пеплом посыпать. Во-вторых, если ты уже всё-таки успела что-то в себе разглядеть и тебе это не нравится, всегда можно хотя бы попробовать исправить. Но это сложно, не всякому по зубам.

18 июня 18:46 Кому: Том: Как?

18 июня 18:50 От кого: Том: Глаза шире открывать. И равнодушие со временем исчезнет, и высокомерие, и ярлыки налепленные полетят. Наносное слетит, не только других рассмотришь, но и себя саму. Только это довольно страшно — вдруг голым себя обнаружить посреди переполненной площади. В сотканном из устоявшихся представлений и убеждений коконе чувствуешь себя в безопасности, мнишь себя обладателем истинного знания в толпе слепцов и идиотов. Вот мы и сидим все, не рыпаемся. А вдруг окажется, что всё это время ты жил в мире иллюзий? Вдруг слепец и идиот — именно ты? Для подобных финтов смелость надо иметь, и мне сложно осуждать тех, кто не может в себе её найти. Я тоже не могу.

18 июня 18:52 Кому: Том: А с тобой что не так?

18 июня 19:08 От кого: Том: Примерно всё.

18 июня 19:10 Кому: Том: И всё же?

Ульяна в пятый раз перечитывала кусочек их с Томом переписки, которая в минувшую субботу оборвалась на этом «И всё же?» и не воскресла. Он слился. Уже несколько раз сливался, стоило задать личный вопрос. Советы — сколько угодно. В душу лезть? Там закрыто. Неделю назад она попробовала рискнуть ещё раз, пообещав себе, что если не прокатит, больше попыток предпринимать не станет.

И вновь не удержалась. Вот зачем спросила? Зачем к нему с расспросами пристала? Знала же, что так и будет! Семь дней прошло с тех пор, как Том исчез и, кажется, не думал возвращаться.

Бабе Гале своей она тем вечером и впрямь позвонила, ещё и по видеосвязи. Всё-всё у неё про жизнь выведала, до мелочей. Кто с продуктами и лекарствами помогает, тоже выяснила — на эту тему чуть ли не в первую очередь разговор завела. Оказалось, соседская девчонка бегает. Не бескорыстно, правда, пятьдесят рублей за труды, но и то неплохо. Чуть успокоилась на бабушкин счет.

А на счёт своего испарившегося в никуда собеседника — не смогла. К этой среде подозрения окрепли. К четвергу под ложечкой засосало, тревога усилилась. К пятнице Ульяна ощутила, как теряет чувство внутренней опоры, а к субботе сердце не выдержало: настал момент, когда притворяться, будто всё по-прежнему совершенно нормально, сил не осталось.

Как перестать сходить с ума от неизвестности? Спросить бы у Тома на этот счет совета. Он бы, наверное, ответил: «Обрати многоточия в точки». Что-то вроде.

Перед смертью не надышишься.

15:14 Кому: Том: Ты обиделся, что ли?

15:15 От кого: Том: С чего ты взяла?

«Слава Богу!»

15:15 Кому: Том: Ну… Ты пропал. Я тебя задела?

15:16 От кого: Том: Просто был занят, не забивай голову.

«Ну да… Всегда «занят», очень удобно. Ну… Не хочешь — ладно»

15:18 Кому: Том: Давно хочу спросить, почему такой ник? Как Том Сойер?

16:18 От кого: Том: =)) А вдруг как Том и Джерри? Или как Том Йорк?

16:20 От кого: Том: Кстати, о Сойере. Твена я до дыр зачитал в детстве. Очень мне нравился дружок Сойера — Гекльберри Финн. С английского huckleberry можно перевести, как «незначительный человек». Люблю такие приемчики у авторов. Он ведь и впрямь был «незначительным» для «образцового» общества. «Нормальные» люди его шугались.

16:21 Кому: Том: Том Сойер, мультяшный кот Том и Том Йорк — это же три совершенно разных характера. А Финн — вообще четвёртый. Не знаю, что и думать…

16:23 От кого: Том: На это и расчет. Не думай =) Как там сосед поживает? Давненько ничего про него не слышал.

«Опять тему переводит»

16:24 Кому: Том: Да как обычно, в принципе. Ничего нового. Женщины, музыка, проходной двор там у него.

16:24 От кого: Том: А ты, значит, домашняя девочка?

16:25 Кому: Том: Да. И что?

16:39 От кого: Том: Возвращаясь к тому нашему разговору. Знаешь, если всё-таки решишь приглядеться к людям вокруг, обнаружишь, что на поверхность всплывают интересные вещи. Половина моих знакомых точно такую жизнь ведут, как этот твой «придурок». Если тебе не 10 лет и не 50, если ты свободный человек в самом расцвете сил, если любишь общение, полон энергии, то почему нет? Но. Из этой половины половина просто пытается заполнить внутреннюю пустоту. Фифти-фифти.

«Ну, может и не придурок… Это же со злости было. Балда…»

16:40 Кому: Том: Я об этом не подумала.

16:43 От кого: Том: Тогда подумай. Вот ты книжки читаешь, рисуешь, работаешь, дружишь, считаешь себя цельной личностью. У тебя всё есть, есть, куда и к кому вернуться, тебе повезло. Может, ты даже видишь смыслы. Кто-то бросается во все тяжкие от не хрен делать, у него тоже всё есть, но всё наскучило. А у кого-то дисгармония, кто-то до сих пор себя не знает, не знает, чего от жизни хочет. И ищет, за что зацепиться. А кто-то живёт на всю катушку потому, что боится завтра не проснуться. Может у него диагноз смертельный. Постучись, спроси.

«А ты?..»

16:45 Кому: Том: У тебя всё есть, как ты считаешь?

«Блин, зачем спросила?! Опять сольётся!»

16:45 От кого: Том: Смотря под каким углом взглянуть. Да и нет. Могло быть гораздо, гораздо меньше того, что есть сейчас. Могло вообще ничего не быть. А могло быть и много больше. Жизнь распорядилась так. С другой стороны, человеку сколько ни дай, ему всё мало.

«Почему?.. Вообще ничего? Как это?»

Так хотелось попросить разъяснить, что он имеет ввиду, задать наводящие вопросы, всё выяснить. Но страх в очередной раз потерять Тома из виду на неделю-вторую, а может и навсегда — кто знает? — победил.

16:49 Кому: Том: Том, сколько тебе лет?

16:50 От кого: Том: 60

16:51 Кому: Том: Не гони:)

16:52 От кого: Том: Тебя не проведешь =) 10

16:52 Кому: Том: Том!

16:55 От кого: Том: Пффф! Да что? Если по календарю, бери посередине, не промажешь. Если по ощущениям, то я и сам не знаю. Когда 60, а когда и 10.

«Писец, с кем я связалась…»

16:56 Кому: Том: Нагнал тумана. Ты хоть иногда в Москве бываешь?

16:57: От кого: Том: Редко. Хочешь повидаться?

16:57 Кому: Том: Конечно!

16:59 От кого: Том: А если разочаруешься? Вдруг я старый лысый пердун, от которого за версту несет нафталином?

16:59 Кому: Том: Не разо|

Внезапный звонок в дверь отвлёк Ульяну от мысли о том, что за время их общения разочароваться в своем собеседнике она успела уже с десяток раз, так что разочароваться в очередной — не страшно. А очароваться успела уже раз сто, не меньше. Точнее, отвлёк от мысли о том, что ну как можно разочароваться в человеке, которого целых полгода знаешь, пусть и заочно. К чьему мнению уже прислушиваешься. От мысли о том, что будь он хоть «задрот очкастый в растянутом свитере», на отношение сей факт уже не повлияет. В общем, отвлёк Улю звонок от кучи заполонившей голову неоформленной чуши.

Кто-то пришёл. А она ведь ещё потанцевать хотела. Взлетевшее вдруг настроение требовало сиюсекундного выплеска наружу. Если бы не незваные гости, сейчас закрыла бы дверь в комнату, чтобы не беспокоить маму, и отдалась бы музыке. Даром, что ли, почти полгода в школу танцев на шаффл ходит? И на пилон! Уже целых две недели! В одиночестве танцуется лучше всего: никто тебя не видит и не оценивает, слышишь только музыку, раскрепощение приходит внезапно и — и летишь.

А потом, наплясавшись до одури, села бы, пожалуй, рисовать. С детства это был её любимый способ медитации. Даже в «художку» поступать хотела, но мама порыва не поняла. Сказала: «Уля, это занятие для души, на хлеб с маслом им не заработаешь, подумай как следует». И Ульяна поддалась, вняв увещеваниям кандидата филологических наук, преподавателя стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны. Ульяна поступила в МГЛУ на переводчика с английского и — спасибо маме и её связям в деканате, — с испанского, а не с какого-нибудь арабского. Вязь бы она не осилила.

О, что за времена то были… МГЛУ. Москва Гуляет, Лохи Учатся. Пока Юлька не напрягаясь постигала азы гостиничного бизнеса и туризма в соответствующем институте, Ульяна постигала премудрости европейских языков, мотаясь между Ростокино, «Комсомолкой», «Бабайкой» и Остоженкой. Пока подруга без перерыва на перекусить налаживала личную жизнь, Уля без перерыва на перекусить налаживала расписание дня, чтобы успевать не только на пары, но и домашнее задание вовремя делать. И немножко поспать. У Юльки — клуб, у Ули — ад и Израиль, у Юльки сменяются парни, у Ульяны — ректоры, а со сменой ректоров — и весь студенческий уклад. Юлька даже тему своего диплома уже не помнит. Ульяну разбуди среди ночи, выпалит без запинки: «Сленг в британской поп-культуре». На пять потраченных на учёбу лет она выпала из жизни. Точнее, это жизнь из неё… выпала.

Чтобы что? Чтобы сейчас умирать со скуки, строча переводы на заказ. Настанет время — и она найдёт себя. Конечно, непременно найдёт. Но пока что-то не заметила Уля среди крупных компаний драки за переводчиков, пусть и закончивших МГЛУ, но не имеющих опыта. Вечное проклятие «зеленого» выпускника. Пока всё, что ей предложили, это работу в мелкой конторке, где больше пусто, чем густо. Зато на удалёнке, сделал дело — и свободен, как степной ветер.

Так вот, она собиралась сначала потанцевать, а потом набросать пару скетчей, но кто-то пришёл. К маме, разумеется, потому что Юлька — та всегда предупреждала, если планировала заскочить. В любом случае, это означало, что танцы временно отменяются. Не будет же она отплясывать в присутствии чужих, пусть и за закрытой дверью.

В коридоре раздались шаги. Замерев на кровати с телефоном в руке, Ульяна напрягла слух.

— Здравствуйте, а вы к кому? — недоумённо вопросила мама.

— Здравствуйте! Я… Я к Ульяне! Она же здесь живёт? Я уже две квартиры обошёл!

Полный энергии и энтузиазма молодой мужской голос заполонил собой пространство, проник в каждый уголок квартиры, просочился в каждую щель. Коржика, небось, уже в шкаф сдуло.

«Твою налево!»

Уля напряглась пуще прежнего. Во-первых, это всё-таки к ней. Во-вторых, голос был ей смутно знаком, она точно слышала его раньше. Такая… Экспрессивная манера говорить.

— Да, здесь, — растерянно ответила мама. — Уля! К тебе пришли!

Ульяна метнула стремительный взгляд в зеркало. На пороге стоял какой-то парень, а отражение предъявило ей взъерошенную не накрашенную девочку в футболке с Микки Маусом. Ну мама! Нет бы сказать: «Извините, вы квартирой ошиблись». Или: «Ой, а Ульяны сейчас нет дома». Сдала с потрохами.

Значит, отменяются не только танцы, но и рисование. Провела субботу спокойно, называется. Вздохнув, Уля скатилась с кровати, кое-как пригладила волосы пальцами и выползла в коридор. Мама глядела на свою дочь с плохо скрываемым изумлением, в то время как из дверного проема на неё глядела огромная охапка бордовых роз, за которой с трудом угадывался визитёр. Впрочем кеды его выдавали.

«Ты что тут делаешь?..»

— Какая ты милая! — воскликнул Вадим, торжественно вручая ей тяжеленный букет. — Ещё лучше, чем неделю назад! А я тут мимо шёл и подумал, не заскочить ли? Приглашение же в силе?

«Какое ещё приглашение?.. Ах, да… Приглашение… Ты ведь сам себя пригласил, точно!»

— Мам, это Вадим. Вадим, это мама, — принимая цветы, смущённо пробормотала Уля. Ну вот, теперь вала вопросов жди.

Мама кривовато улыбнулась, но с прохода все же тактично посторонилась.

— Очень приятно, Вадим. Надежда Александровна. Проходи, как раз чайник вскипел.

Ох уж эта мамина вежливость. По глазам же видно — предлагает, потому что гость, а гостей принято приглашать на чай. Но никакого доверия молодой человек ей пока не внушает — и это тоже прекрасно видно. Была бы её воля — устроила бы ему допрос с пристрастием, не сходя со своего места. Впрочем, глядишь и устроит: семейное чаепитие как раз создает подходящую атмосферу. Не затем ли зовет? Вот только если Вадим сейчас соскочит, отдуваться придётся ей — Ульяне. На допросе. С пристрастием.

Вадим широко улыбнулся, демонстрируя маме одновременно расположение, благодарность, открытость, доверие и даже уязвимость. Улыбка у него и впрямь была детской — Уля ещё в тот раз подметила.

— Спасибо, Надежда Александровна! Я бы с большим удовольствием, но… — покосился он на Улю, — я хотел позвать вашу дочь прогуляться. На часик. Ульяна, ты же мне не откажешь?

«Да ты же уже всё решил! Ну!»

Вопросительная интонация и впрямь не соотносилась с выражением его лица, на котором проступала отнюдь не надежда на благосклонное отношение, нет. «Я знаю, ты мне не откажешь», — вот, о чём Уля читала в серо-зеленых глазах. Довольно самонадеянно, однако уверенность в себе — качество, человеку в принципе нужное. Ульяна такой чертой характера не обладала, но мечтала рано или поздно этот полезный в хозяйстве навык освоить.

Так. Прогуляться. Хочет ли она с ним «прогуляться»? Хороший вопрос. С одной стороны, сердце не отбивало барабанную дробь, голову не заволакивало туманом, а глаза — пеленой. Ей не хотелось прыгать до потолка от осознания, что она понравилась такому симпатичному парню. Приятно, да, но и только. С другой — ведь каждый заслуживает шанса. Может, из него выйдет неплохой друг. А может, со временем она сможет разглядеть его получше.

— Прогуляться? Ну… Пошли, — протянула Ульяна растеряно. — Я только соберусь, десять минут.

— Да не переживай! — будто в подтверждение своих слов Вадим взмахнул рукой в жесте, который означал: «Не стоит заморачиваться». — Ты отлично выглядишь, к тому же прямо сейчас нам в соседнюю дверь. А гулять уже потом.

«Что?»

— В смысле? — оторопела Уля.

— К Рыжему. Мне нужно кое-что ему вернуть, уже давно. Ненадолго! Он сказал, что в семь у него репетиция, так что… — и ещё один жест: плечи поднялись и опустились, Вадим трагично поджал губы. На этот раз посыл был таков: «Так что надолго не получится».

«К какому ещё Рыжему?! Какая ещё репетиция?»

Мамины глаза округлились, став похожими на тарелки из их лазурного столового сервиза. В её взгляде отчётливо читалось вопросительное: «Ульяна, ты же не пойдешь?», сменившееся требовательным: «Ульяна, нет!».