Соседи (СИ)

А Уля вдруг ощутила, как в грудине заискрило чувство, с которым она познакомилась всего несколько месяцев назад. Давящее, тянущее чувство сопротивления. Боги, ей уже двадцать четыре, а от неё по-прежнему требуют чуть ли не беспрекословного послушания. Управляют её жизнью, причем делают это с непоколебимой уверенностью в том, что лучше знают, что для неё хорошо, а что плохо. Да, право мама имеет: она ведь себя положила на то, чтобы в одиночку поднять на ноги единственную дочь. Однако последнее время Ульяна ощущала, будто стала заложницей ситуации. Мамин вклад в благополучие их семьи был поистине велик, и Ульяне предлагалось внести свой — казалось, вполне посильный. Так что взрослела Уля с пониманием: расстраивать и разочаровывать маму никак нельзя, нельзя не оправдать возложенных надежд. Нужно быть идеальной дочерью, чтобы мама видела, что всё не зря.

Свою маму Уля очень любила, старалась соответствовать её ожиданиям, но…

Том как-то на это сказал, что такими темпами себя она узнает в лучшем случае к пенсионному возрасту, и то если очень повезёт. И мысль эта беспокойная в Ульянину голову последнее время что-то зачастила. В прошлый раз совсем недавно мелькала, недели две назад, в школе танцев. Тогда Уля, с завистью разглядывая взмыленных, покрытых синяками девчонок, вывалившихся из тренировочного зала, в котором закончились занятия по акробатическому пилону, размышляла о том, что мама упадет в обморок, если узнает, что её дочь подумывает освоить «танцы на шесте». «Стыд-то какой!». В тот самый момент Уля ясно почувствовала протест души, сказала: «Довольно!», и записалась на пробный урок. Потом уже себе удивилась, потом, после занятия, ощутила дурманящий запах свободы и сладкий вкус победы — над мамой и собой. Но признаться всё равно не смогла, пришлось соврать. Мучаясь страшными угрызениями совести, Уля выдала матери легенду о дополнительных занятиях по шаффлу, которые ей непременно нужно посещать.

Чувство сопротивления заискрило и тут же потухло. То танцы. А то — сосед. Здесь Ульяне пока особо не хотелось маме перечить. Здесь не знаешь, чего ждать. Точнее, вроде как раз-таки знаешь.

— Ой, Вадим… Давай лучше ты сам, а? Я подожду, — покачала она головой. Родительница одобрительно кивнула, показывая, что полностью поддерживает свою дочь. Уля знала, что сию секунду высказать собственное мнение вслух маме мешало лишь чувство такта: в конце концов, этого человека она впервые видит. Да и… С посторонними она в принципе была достаточно любезна. А вот когда дверь за ними закрывалась, тогда-то Уля с Коржиком и узнавали, что глава семьи на самом деле по поводу всего происходящего думает.

Однако на Вадима Улино неуверенное блеяние произвело обратный эффект. Парень перехватил её руку и вытянул в общий коридор:

— Да ладно тебе, пошли! Там интересно! На пять минуточек!

— Меня не приглашали! — пискнула Уля, предпринимая последнюю тщетную попытку отбрыкаться от сомнительной идеи. Тщетную, потому что по глазам его видела: нет, Вадим не отстанет. Он и впрямь уже всё решил.

Казалось, лицо Стрижова вот-вот треснет от растянувшейся от уха до уха победной улыбки.

— А Рыжий специальных приглашений не шлёт. Но всем рад!

Комментарий к

III

Меньше ожиданий —… Визуал:

https://t.me/drugogomira_public/25

Музыкальная тема всей главы: Olga Kouklaki — Hollow Lives (“Пустые жизни”, перевод в Телеге)

https://music.youtube.com/watch?v=RIaJDvpF-0Q&feature=share

====== IV… — Меньше разочарований ======

«Оставь надежду, всяк сюда входящий»{?}[Заключительная фраза текста, помещённого над вратами ада в известном произведении Данте Алигьери “Божественная комедия”. Врата — граница между светом и тьмой, жизнью и смертью. Каждый, кто входит в эти врата, должен забыть всё и отбросить надежду на возвращение.](Данте Алигьери, «Божественная комедия»)

Ульяна чувствовала себя крайне неловко. Нет, она неоднократно бывала в соседней квартире, лет до десяти-одиннадцати ходила туда, как к себе домой и даже, кажется, в самых общих чертах помнит, как у Черновых там всё устроено. Но то было черт знает когда, а с тех пор как Егор решил исчезнуть из её жизни, у Ули не возникало ни малейшего желания вновь переступать их порог. И любопытство, порожденное недельной давности ситуацией с бабой Нюрой и философскими рассуждениями Тома, повлиять на её нежелание не могло. Не настолько оно сильное — это раз.

А еще, говорят, от любопытства кошка сдохла — это два. Аргументов в пользу того, чтобы остаться дома, у Ули нашлось бы и на «три», и на «четыре», и на «пять», и на «сто двадцать пять».

Во-первых, и это главное, резкий разрыв детской дружбы породил в душе глубокую обиду на того, по чьей инициативе отношения оборвались.

Во-вторых, было страшно оказаться там и понять, что это место все еще хранит трепетную память о людях, которых давно нет в живых. Не почувствовать их запах, ощутить на своей шкуре ледяное дыхание смерти, осознать вдруг бесповоротно, что жизнь скоротечна, конечна — и конечна иногда абсолютно внезапно. Ей за её двадцать четыре года довелось пережить новости о чей-то смерти лишь однажды — пять лет назад, когда солнечным осенним утром заплаканная мама постучалась к ней в комнату и сообщила о том, что тетя Валя и дядя Артём разбились на тропе в горах, куда из года в год ездили отдыхать. Сорвались с обрыва. Раз — есть люди, два — нет. В памяти Ульяны та минута отпечаталась навсегда — жестокими контрастами. Отпечаталась высоким безоблачным небом, щебетом птиц и заливистым детским смехом с дворовой площадки, нарастающим шумом в ушах, зашедшимся сердцем и искаженным гримасой боли маминым лицом. Мир не заметил горя двух семей, миру было всё равно. Помнит: Егор тогда пропал из вида с концами. Первые месяцы после трагедии мама еще пыталась донести до него, когда, конечно, ей удавалось отловить его, в тот период вечно пьяного, дома, что у него есть они, что они всегда его поддержат, что он может приходить к ним в любое время дня и ночи — всегда. Но Егор предпочел приходить куда-то еще. Или же отсиживаться в норе. Утверждать наверняка нельзя, потому что о его состоянии и передвижениях никто ничего не знал. Никто не знал, где он — дома или пропадает, не слышал его и не видел, дверь не открывали: как в нее ни молоти, бесполезно. А спустя месяца три или четыре всё вдруг резко переменилось.

И это была еще одна причина, по которой Ульяна не хотела сейчас идти к соседу. Пять следующих лет не прошли для их панельной девятиэтажки бесследно: Уля понятия не имела, каково пришлось другим её обитателям, но жизнь Ильиных спустя эти три или четыре месяца начала отдаленно напоминать… дайте-ка подумать… ад, да. Именно тогда Егор купил подержанную «Ямаху», чей оглушительный рев с тех пор сотрясает их тихий двор по десять раз в сутки. Именно тогда у него откуда ни возьмись, как грибы после дождя, объявился вдруг десяток-второй-третий буйных знакомых, и дверь в квартиру перестала закрываться. Складывалось устойчивое ощущение, что у него там шарага. Балаган! Если Ульяна сама сталкивалась с ним в коридоре или у подъезда, то всегда, то есть, вообще всегда его сопровождала новая девушка. Если музыка грохотала на весь дом, так это у Егора. Если пьяные вопли и смех — так это из Егоровой квартиры. Если по утру на всю лестничную клетку отвратительно несло перегаром — так это спасибо Егору и его дружкам. Если хотелось полюбоваться на само равнодушие — стучись в Егорову дверь. Открывало тебе Равнодушие.

Мама, в смятении и ужасе наблюдавшая за тем, «во что», а точнее, «в кого» он постепенно «превращается», переживала, стенала, заламывала руки, тихо плакала, вливала в себя вонючий валокордин, а потом… Потом поставила на нём крест.

Периоды относительного затишья настали лишь спустя года три. Сначала очень короткие — Ильины не успевали выдохнуть, как представления начинались по новой, — затем они удлинились. И еще удлинились. Неизменным оставались лишь не замолкающий рокот «Ямахи» и безучастное выражение его лица. Наконец, настали благословенные времена, когда тишина стала преобладать над вакханалией. Тишина, да, ну, если не считать гитарных переборов по ночам, но с этим Ильины готовы были мириться. По сравнению с тем, что творилось три осени, три зимы, три весны и три лета, можно было сказать, что Егор почти успокоился, даже стал заглядывать к ним иногда за помощью, вспомнив про «тетю Надю». А безразличие на его лице сменилось беспечностью. Но всё равно нет да нет — и что-то вновь на него находит, и опять дверь не закрывается, и снова возникает ощущение, что в этой квартире чуть меньше чем на восьмидесяти квадратах умещаются бордель, кабаре и казино, которые еще и работают одновременно. Вот сегодня, например… Она, безусловно, очень рада — нет! — тому, что у Егора столь насыщенная половая жизнь, но вообще-то в этом доме стены из картона, если что!

«“Оставь надежду, всяк сюда входящий”…

………..

Да он наверняка до сих пор не один, на фиг мне туда вообще идти?»

Вот о чем думала Уля, прячась за спиной Вадима, уверенно отстукивающего в соседнюю дверь под пристальным, полным сомнений взглядом мамы. Паника, охватившая её стремительно, парализовала сознание и ноги, сердце шарашило, как у какого-нибудь зайца, за которым гонится лиса. Ульяна пыталась сообщить, что все-таки пойдет к себе, чтобы переодеться, вот и рот уже открыла, но тут замок щелкнул, нутро в последний раз встряхнуло, слова застряли в горле, и все волнение куда-то подевалось. Поздно. Волноваться о чем-то стало слишком поздно. Это как в очереди под дверью стоматологического кабинета сидеть, трясясь в ожидании своей участи, а потом попасть в ненавистное кресло и со всем в тот же миг смириться.

Это как полжизни, артачась и протестуя, не посещать именно эту могилку с воспоминаниями, погрести ее под наслоениями мыслей, людей и событий, позволить ей зарасти и затеряться в дебрях сменяющих друг друга дней, недель, месяцев и лет — и вдруг ясно и обречённо осознать, что всё это время старался впустую. Что если только захочешь, если себе разрешишь, то дорогу туда найдёшь вслепую, с шорами на глазах. Покориться пришедшему осознанию, опустить руки и сдаться на милость флешбэкам.

Егор явно собирался на выход.

Нутро-то встряхнуло, слова-то застряли, язык-то к нёбу прирос, зато художник в ней мгновенно обрёл голос, заключив, что вид сосед имел весьма живописный. Взъерошенные полотенцем волосы умудрялись даже во влажном состоянии стоять фактически дыбом; свободно болтающуюся на плечах клетчатую рубашку Егор застегнуть не потрудился, и Уля, страшно смутившись данным фактом, а заодно и пытаясь утихомирить ни с того ни с сего встрепенувшуюся в ней творческую личность, поспешно отвела взгляд в сторону. А поздно: картинка уже отпечаталась на сетчатке глаза — во всех нюансах. Сработал профессиональный навык: мгновенно выхватывать из общего частное, подмечать в обыденном красивое. И запоминать — рано или поздно пригодится. Вот и здесь взгляд перед тем, как мозг подал сигнал моргнуть и срочно переключиться на выкрашенную в беж стенку, успел выхватить бледную кожу, выраженный рельеф мышц, обнимающие рёбра чернильные линии, редкие веснушки на груди, небольшой блёклый рубец аккурат под левой ключицей и едва намеченную дорожку волос, убегающую под пояс брюк. Спасибо, брюки там, где им и положено находиться.

Если бы эту бередящую воображение картину увидела Юлька, охов, ахов и разговоров потом на неделю бы хватило. Если не на месяц. Поэтому стоило ещё хорошенько подумать, сообщать ли ей о своем невероятном «везении».

Глаза отвести Уля отвела, но поначалу удивлённый, а затем остекленевший взгляд на себе поймать успела. Кажется, кое-кто был вовсе не рад её видеть. Что же, это, можно сказать, почти взаимно. «Постучи, спроси», — мысленно передразнила она Тома. В том, что касается Егора, куда уместнее звучит иной вариант: «Постучи, огреби». Даже про маску свою забыл.

Вадим протянул руку для приветственного рукопожатия, ввалился в квартиру, как к себе домой, и быстро скинул обувь.

— Здарова! Так прикольно, что вы рядом живете! За девушкой зашел, к другу заскочил, не теряя времени. Ты же не против, да?

Две пары бровей взлетели вверх одновременно. Уля не имела ни малейшего представления, о чем подумал Егор, а вот ей фраза про «девушку» оцарапала не слух, а прямо сразу мозг.

«Я что-то упустила из вида? Думаешь, цветочки подарил, так сразу девушка?»

Эта потрясающая уверенность в себе продолжала поражать до глубины души. Вадим показался ей напористым еще неделю назад, но тогда она списала на волнение. Он пять минут назад показался самоуверенным, но сейчас… Пересекает все мыслимые границы. Вот что это, скажите на милость, такое?

— Мы в общей сложности полчаса как знакомы, — процедила Уля, глядя на него в упор и не торопясь переступать порог. — Не гони коней.

Вадим заулыбался в ответ — миролюбиво и обезоруживающе, заставляя мгновенно пожалеть о суровом тоне. Да как он это делает вообще?! А ямочки эти! Проступающие так внезапно и ярко и исчезающие, стоит ему спрятать свою широкую ребяческую улыбку… Эти ямочки каждый раз — открытие. Собеседник, доверчиво распахнувший глаза в немом любовании, не замечает, как приносит себя в жертву обладателю такого сокровища, просто вдруг обнаруживает, что очарован… Юлька бы уже… Ну невозможно на этого парня взаправду злиться. Невозможно всерьез злиться, когда тебе так улыбаются.

— А я что? Я ничего, я свои намерения обозначаю, только и всего! — усмехнулся он. — Чего там стоишь? Проходи давай!

Уля в замешательстве перевела глаза на хозяина квартиры. Тот смотрел на обоих таким выразительным, откровенно оценивающим взглядом, будто спрашивал себя, сразу их выпроводить или все-таки дать шанс исправить реноме. Будто пред его очи явились два идиота — один в большей степени, другая — в меньшей. Будто ему прямо сейчас хотелось кое-кого очень наглого убить. Брови так и застыли там, на лбу.

Сделав пространный жест рукой в сторону комнат, словно сообщая молчаливо: «Проходи уж, раз ты все равно здесь», Егор прошлепал босыми ногами на кухню.

— Чай? Кофе? Минералка? Еды нет, — спустя несколько секунд послышался будничный голос. Судя по звуку, раздавшемуся за пару мгновений до того, как сосед решил сыграть роль официанта захолустной придорожной кафешки, он открыл холодильник и обозревал его содержимое. Наверное, задумчиво. А может — тоскливо. Или равнодушно. — Забыл заказать.

«Столько женщин в доме, и что, ни одна суп сварить не в состоянии?» — невольно поймала себя на мысли Ульяна. Она так и застыла в прихожей в нерешительности, не зная, куда дальше. Квартира выглядела совсем иначе, Уля помнила ее другой. Такое ощущение, что за минувшие годы Егор вынес отсюда фактически всю мебель: по крайней мере, если раньше пространство можно было охарактеризовать, как загроможденное, то теперь — как «уютную квартирку в минималистичном европейском стиле». Светло и просторно, только у двери на открытой вешалке куча разномастных курток, несколько шлемов и какая-то похожая на форму для мотокросса одежда. А на обувнице — ряды кроссовок всех мастей и степеней ушатанности и громоздкие бутсы со странным металлическим мыском и торчащими во все стороны ремнями.

Еще в глаза — буквально с разбега — бросилась поразительная чистота. А ведь Уля была на все двести процентов уверена, что пыль и грязь лежат здесь на всех поверхностях сантиметровыми слоями.

«Клининг, небось»

— Я ж к тебе не жрать пришел! — тем временем воскликнул Вадим, проходя следом за Егором на кухню. — Жесткий диск привез твой.

— Уже не чаял увидеть, — с откровенной иронией в голосе ответил сосед. — Хватило памяти?

— Да, в самый раз! Спасибо, бро!

Ульяна тихой сапой проследовала в место скопления людей и встала в дверном проеме, внимательно оглядывая пронизанное вечерним светом пространство. Ваза тёть Валина — стоит на своём месте, вечная. Мамой сто лет назад подаренная. Кухонная стенка тоже осталась прежняя, а вот стол и стулья Егор, кажется, поменял. Внимание привлекла ополовиненная миска сухого корма на полу — прямо у ее ног.

Вот и тема для разговора. Хоть одна, но всё же нашлась, надо пользоваться. Улю вдруг охватила нервозность: вопрос такой простой, и задать бы его как можно непринужденнее, но… Давно же не общались, она с надеждой-разочарованием-волчицей на него смотрела, а он — приветливо-бегло-насквозь-безучастно-беспечно, по-всякому. Ну и как теперь вести себя с ним как ни в чем не бывало? Как сделать вид, словно не было этого провала длиной в тринадцать лет?

Как-нибудь.

— У тебя есть кот? А где он? — сдержанно поинтересовалась Ульяна. Ну и с чего она взяла, что у него кот, а не собака? А с того, что собаки сносят гостей с порога, а вот коты нередко демонстрируют к ним полнейшее пренебрежение. А еще собаки лают, как полоумные, она же лая из этой квартиры отродясь не слышала. Коты независимы и полны собственного достоинства. Класть коты хотели на всех вокруг себя большую кучу. В общем, по характеру Егору однозначно подходил кот.

Сосед равнодушно повел плечами:

— Скорее всего, уже у вас. Но пять минут назад дрых на диване.

«У нас? В смысле?!»

Резво развернувшись, Уля бросилась в сторону комнаты, в которой краем глаза заметила подлокотник дивана. И застыла в дверях. Корж, лениво приподняв усатую морду, сонно уставился на нее с пухлой спинки. В прищуренных глазах его ясно читалось: «Да, я здесь живу! И что ты мне сделаешь, женщина? Добро пожаловать в мои владения».

Вот это наглость!

Нет, она, конечно, знала, что Коржик шастал к Черновым через балкон. Нет, бывало, и сам Егор, уезжая из дома, приводил беглеца по месту жительства. Но что этот хвостатый чувствует себя здесь настолько вольготно, что он здесь в буквальном смысле прописался — такого Уля и представить не могла.

— Корж, ты совсем оборзел? — в негодовании уставившись на животное, прошептала она. — Предатель!

Коржик и ухом не повел. Положив морду на диван, прикрыл глаза и провалился в свои кошачьи сны. Что было странно с учетом того, что прямо сейчас на этой территории находился — в понимании кота — третий лишний в лице Стрижова. Вообще-то Корж из тех представителей семейства кошачьих, что чужих на дух не переносят. В том числе поэтому он не любит ходить на улицу, хотя такая возможность ему ему благодаря окружающим дом раскидистым каштанам предоставлена.

«Видимо, что-то случилось… Может, ты под валерьянкой?»

— Ты что, с котами разговариваешь?

Удивленный возглас Вадима прямо над ухом раздался настолько внезапно, что Ульяна вздрогнула. Встав у неё за спиной — непозволительно, по её мнению, близко для все еще постороннего человека, — её потенциальный ухажер разглядывал засопевший шерстяной мешок через её же плечо.

«Да! И что?»

— Вообще-то, это мой кот! — не сводя глаз с флегматичной рыжей морды, прошелестела негодующая хозяйка.

— Кто тебе сказал? — мимо них в дверной проем со стаканом минералки в руке протиснулся Егор. Уля буквально задохнулась от небрежности тона, даже не сразу обратила внимание, что рубашку он таки застегнул. — Корж, ты чей?

Кот чуть приподнял морду, ответил ленивым «мяу» и вновь отключился. Егор с торжествующим видом развернулся к Ульяне:

— По-моему, он ясно выразился.

— И ты разговариваешь?! — изумлению Вадима, похоже, не было предела. — И что, по-вашему, он ответил? — переводя взгляд с одного на вторую и даже не пытаясь скрыть скепсис в голосе, спросил Стрижов.

Очевидно же!

— «Иди ты лесом!» — воскликнула Уля.

— «Я выбираю тебя», — чуть ли не промурлыкал Егор.

Получилось хором. Оппоненты взглянули друг на друга вызывающе, впрочем, Чернов усмехнулся, предлагая, видимо, не воспринимать сказанное всерьез. А вот Уле очень хотелось, чтобы её слова были восприняты в самый что ни на есть всерьез. Какие уж тут шуточки?

— Ну давай еще кота с тобой поделим, малая, — ухмылкой отвечая на её гневный взгляд, парировал сосед, — раз уж формочки в песочнице не довелось.

«Какая я тебе малая?!»

Уля открыла было рот. Только задорные огоньки вдруг пропали из его глаз, лицо преобразилось, словно бы на тон потемнев; скулы очертились, а желваки проступили, добавляя резкости и без того четким линиям челюсти. Дрогнув, губы сжались в жесткую прямую линию и застыли в заданном положении, подбородок взлетел. Из его нутра на Ульяну сверху вниз вполне осмысленно смотрел другой человек. Свой — прежний — и незнакомый одновременно.

Слова встали комом в горле. Малая, да, кто же еще?

Вспомнилась вдруг песочница и башни из утрамбованного в пластмассовое ведёрко мокрого песка, которое он помогал ей опрокидывать так, чтобы кулич на полпути не развалился.

Вспомнилось, как играл с ней в «съедобное — несъедобное». В детстве Уля эту игру просто обожала и пыталась вовлечь в неё всех подряд. Взрослые под различными предлогами отмазывались, а он не отмазывался никогда. «Шоколад! Калоша! Тухлое яйцо! Вчерашние пельмени! Малая, соображай!»

Вспомнилось, как забирал из сада по просьбе вечно опаздывающей из института мамы и ответственно выгуливал на площадке под окнами или вел за руку прямо к Черновым домой, на пирожки к тете Вале.

Вспомнилось, как не упускал возможности лишний раз над ней подшутить, когда она в начальных классах возомнила себя очень взрослой и стала ходить мимо его компании с высоко вздернутым носом.

Как помогал справиться с то и дело развязывающимися атласными лентами, затягивая их намертво — так, что мама ломала потом ногти, пытаясь развязать узлы.

Вспомнилась лавочка. Как, успокаивая её, говорил что-то, не помнит. Мороженое даже купил. В тот день папа их бросил. Она тогда убежала из дома и ревела в три ручья два часа. Час — в его присутствии, полчаса — ему в плечо.

Как каждый раз лишь снисходительно усмехался, никак не реагируя на её нелепые потуги огрызаться, но один раз при Юльке приложил словом так, что с тех пор огрызаться она, кажется, в принципе разучилась.

Как где-то в ее одиннадцать — его семнадцать — он пропал с радаров. Конечно! Взрослая жизнь закрутила, учеба, тусовки, девчонки. Служба в армии. А потом Черновы разбились и понеслась… В него словно бес вселился. Сколько мать из-за его поведения успокоительно в себя опрокинула — по первой, пока, наконец, не смирилась, — страшно вспоминать.

И почему же она тогда удивилась так, когда он по просьбе бабульки из соседнего подъезда в аптеку побежал? Потому что забыла — всё. Потому что отвыкла от человека за долгие годы его неприсутствия в своей жизни и забыла. Ведь совсем ребенком не придаешь значение такой ерунде, воспринимая заботу окружающих как нечто само собой разумеющееся. А после сформировала новое представление по свежим следам.

Ведь когда-то всё и впрямь было иначе, Уле вдруг вспомнилось. И рот закрылся. Сам.

— Высокие отношения, — оценив их молчаливую перепалку, хохотнул Вадим и плюхнулся на диван.

Егор смерил его взглядом температуры арктических льдов. А после и по ней вновь вскользь прошёлся — просто, ни за что. Уля шкурой чуяла: что-то не так. Всё не так. Стрижов в ответ лишь вздохнул печально. Приподнял брови, поджал губы, напустил на физиономию выражение потрагичнее — в общем, показал, что сильно расстроился.

— Что-то ты не в духе сегодня, Рыжий. Мы можем в другой раз зайти, ты скажи.

«“Всем рад”, говоришь?»

— Забей, — покачал головой Чернов. — Проблемы в коллективе, на людей срываюсь. Чай будете?

«Врёшь!»

Впрочем, Вадима ответ Егора вполне устроил: ему, видимо, в чужие головы лазить было совсем не интересно — даже не спросил, что за проблемы. Заметно расслабившись, Стрижов растекся по дивану, от чая отказался, достал из кармана телефон, попросил у окружающих минуточку и начал сосредоточенно наяривать что-то по клавиатуре.

Улина же уверенность в том, что Егор врет — и врет на голубом глазу — крепла с каждой миллисекундой. Может, у него и впрямь проблемы в каком-то там коллективе, но срывается-то он сейчас прицельно, с полным пониманием того, на кого и почему. Хоть и не высказывает своих претензий вслух. Егор всегда умел громко сообщить о своем мнении или состоянии, не разомкнув рта. Другое дело, нужно ему это было или нет, хотел он этого или нет. Много-много лет — точно нет, по крайней мере, она не видела на его лице ничего, кроме беспечности. Конечно, ей-то зачем лишнее знать? Она же «малая», а он же взрослый, так было и так будет.

Взрослый. Пусть он никогда за ее счет не самоутверждался, никогда не тыкал в эту разницу в возрасте между ними, но… Так бывает с детьми. Они смотрят на старших, как на взрослых, пусть те старше всего на год, два, три. А целых шесть лет — это же бездонная пропасть, ну! Егор всегда казался ей очень взрослым. Что в его десять, что в пятнадцать, что в двадцать — всегда. Даже сейчас. И если в детстве Уля не задумывалась о причинах, по которым ей доставалось столько внимания со стороны соседского мальчика, принимая их общение как должное, как искреннюю дружбу, то после того, как он окончательно растворился в собственных заботах, потихоньку начала. И чем старше становилась, чем внимательнее наблюдала за его жизнью, тем крепче становилась её убежденность, что в интересы «взрослых» возиться с такими шмакодявками, как она, входить ну никак не может, а уж делиться наболевшим — тем более. Да. Тогда-то она и почувствовала себя той самой «малой». Может, её в том числе это так в нём бесило и бесит? Ощущение, что он никогда не воспринимал ее всерьёз. Не воспринимает.

И не воспримет.

Окончательно расстроилась, глаза обожгло горячей водой обиды. Только этого не хватало… Не хватало еще свидетелей её уязвимости. Не хватало ей еще, чтобы кое-кто причинно-следственные связи установил. Не хватало еще статус «малой» зацементировать на веки вечные, выдав бесконтрольный фонтан слез. Нужно отвлечься. Как? На что? На что-нибудь, а об этом, по совету О’Хары, «подумать завтра». Вот, например, можно рассмотреть повнимательнее, как он тут вообще живет, «взрослый» этот.

Взгляд, отцепившись наконец от лица хозяина квартиры, растерянно побежал по комнате, то и дело останавливаясь то тут, то там. Первое, что бросилось в глаза — обтянутый искусственной кожей массажный стол у стены напротив дивана. Стола в большой комнате она не помнила. Интересно.

— Ты… Массаж делаешь? — желая перевести тему разговора и слегка разрядить обстановку, удивленно спросила Уля. — Или это от отца еще?

Егор поперхнулся водой, закашлялся и уставился в окно. Поняв, что упоминать сейчас погибшего дядю Артёма было верхом бестактности, и мгновенно перепугавшись до чёртиков, Ульяна мысленно от всей души настучала себе по бестолковой башке за привычку ляпнуть, хорошенько перед этим не подумав. Но тут Вадим рассмеялся, да так заливисто и громко, что Уля ощутила полный ступор. Мало того, что реакция оказалась слишком неожиданной — смех буквально разрезал наступившее молчание, как тишину раннего утра разрезает рёв включившейся газонокосилки или бензопилы — так еще и причина его бурного веселья была Уле неведома. Над чем тут вообще смеяться?

— О, Рыжий мастер, ты не знала? Девчата в очередь выстраиваются под дверью, да, Егор? — хитро взглянув на друга, подмигнул он. — Пожалуй, я даже завидую, но выпрашивать сеанс не рискну.

«О, Боже!»

— И правильно, — угрожающе прошипел сосед. — Вдруг я тебе сломаю что-нибудь ненароком? В рабочем запале…

Усмехнулся. Возможно, на всякий случай, во избежание дальнейших расспросов о настроении. А может и искренне… Нет, скорее всё же во избежание…

— Ой, боюсь-боюсь…

Вся кровь разом хлынула Уле в лицо, в ушах зашумело, и она поспешила отвернуться, прикидываясь, что продолжает свою инспекцию, а на самом же деле желая спрятать глаза. Намёк вышел не слишком тонким, тут нужно полной идиоткой быть, чтобы не сообразить. Ни при чём тут отец. Взгляд заметался по поверхностям, ноги сами понесли по комнате — она вновь судорожно пыталась себя отвлечь.

На небольшом столике в углу комнаты, у окна, примостился виниловый проигрыватель, и там же, у окна, в объятиях двух металлических стоек — две электрогитары. Еще одна, самая обычная, подпирала подлокотник дивана.

На рабочем столе — черт ногу сломит: раскрытый ноутбук с запущенной программой; россыпь квадратных бумажных конвертов, надписи на которых гласили, что внутри — гитарные струны; небольшая синяя пластиковая коробочка с узким экраном и логотипом Korg; большая металлическая коробка с кучей кнопок и «гнёзд» и возвышающимися над поверхностью шапочками каких-то «крутилок». Уля понятия не имела, как эти штуки называются, лишь интуитивно догадываясь, что с их помощью что-то в этой мудреной системе регулируется. Здесь же, на столе, разной толщины свернутые провода и большие наушники. Смартфон, кардхолдер и пачка сигарет. Кипа расчерченных от руки листов с буквенными обозначениями, цифрами, нотами, стрелками, волнами, дугами и черт еще знает какими символами. Китайская грамота!

Под столом — большая колонка или как там у них называется эта штука, из которой звук идет? Саббуфер?{?}[Верно — сабвуфер. Необходим для воспроизведения звука низких частот порядка 20-160 Гц. У Егора стоит “комбик”, а не саб. Гитарный комбоусилитель (или просто комбик) — это устройство, без которого электро- или бас-гитара просто не будет звучать. Комбик не только усиливает и воспроизводит звук инструмента, но ещё и определённым образом изменяет сигнал, чтобы гитара звучала максимально выразительно. Бывают трех категорий: гитарные, басовые и для акустики] На стеллаже по правую от дивана сторону стройными рядами выстроились фотоаппараты и объективы всех возрастов и размеров, а на полу валялся раскрытый рюкзак, на первый взгляд тоже набитый фототехникой. В этом же углу — штатив и «свет».

На месте болгарской стенки теперь гордо высилась икеевская вешалка для одежды, и, глядя на многообразие вещей на плечиках, Уля поймала себя на мысли о том, что никогда не приглядывалась к тому, что он носит. А там, помимо футболок и худи, чего только не было. И даже — мама дорогая — пальто! И рубашки! И пуловеры с горлом. Не только джинсы, но и брюки. Всё, что не по сезону — в прозрачных чехлах! Одеваться, стало быть, Егор при желании тоже мог «по-взрослому».

А она тут в футболке с Микки Маусом. Малая и есть.

Второй стеллаж — по левую от дивана руку — тоже не пустовал. Сделав несколько шагов к полкам, Ульяна осторожно коснулась барабанных палочек. Живые! Изрубцованные вмятинами и зазубринами на половину длины каждая. Подняла глаза выше и уперлась взглядом в малютку-гитару и стоящую рядом фоторамку, на которой тётя Валя, совсем еще молодая, крепко обнимала за плечи серьезного подростка. Сглотнула: детство вновь встало перед глазами — счастливое, беззаботное, такое светлое в своей наивности, наполненное глупыми заблуждениями время. Которого не вернешь. Они тогда были совсем другими. И Черновы были еще живы. И никто не знал, что принесет завтрашний день. Не знал, что завтрашний день не настанет.

Пытаясь справиться с захлестнувшими ее эмоциями, Уля кивнула на маленькую гитару.

— Это для детей?

— Это укулеле{?}[гавайская четырёхструнная разновидность гитары, используемая для аккордового сопровождения песен и игры соло], — сдержанно ответил Егор. Вадим на них даже глаз не поднял: уткнулся в свой телефон, строчил там всё кому-то.

«Спасибо, блин, сразу всё прояснилось…»

На этой же полке ворохом валялись какие-то бумажки и сертификаты. Ульяна бегло прочла надпись на верхнем: «Центр парашютной подготовки и спорта “Skycenter”. Количество самостоятельных прыжков: 20». Подпись и печать. Вновь сглотнула, на этот раз нервно: она всю жизнь до одури, до вспотевших от одних лишь мыслей ладошек боялась большой высоты. Ей на пилон-то поначалу было страшновато лезть, а тут — целое безбрежное небо и далекая-далекая, неизбежно притягивающая тебя земля. И стропы могут запутаться, и купол — не раскрыться. Твоя жизнь зависит от того, правильно ли ты сложил парашют.

Ну вот, опять. Опять вспотели.

Брошюры. Журналы о мотоспорте. Журналы о фотографии и желто-коричневые конверты с фамилиями. Какие-то билеты на какие-то мероприятия. Красочные буклеты. Гигантская коллекция винила, занимающая три полки из шести. И ни одной книги. Самой завалящей. Ну, ясно всё.

— У вас вроде раньше был книжный шкаф… — тихо произнесла Уля, переводя на Егора растерянный взгляд.

Тот лишь руками развел. Наверное, мысли считал в глазах. Впрочем, ему было по боку: за то время, что она тут по сторонам глазела, к нему вернулась привычная безмятежность. Вопрос прозвучал, но ни одна мышца на его лице не дернулась.

— Переехал в ближайшую библиотеку, — равнодушно изрек Егор.

«Как так можно?.. Это же… кощунство!»

Ну, это уже… Это уже слишком. Слишком! Грудь выжгло пламенем острого разочарования. Конечно, взрослые же книг не читают! Взрослым же некогда всё!

Да, они абсолютно точно совершенно из разных миров, общего между ними — лишь стенка, разделяющая их квартиры.

— Лучше бы нам отдал, — в этот раз голос всё-таки дрогнул. Дрогнул от обиды за шикарную коллекцию, утёкшую, можно сказать, прямо из ее рук неизвестно куда. — Я люблю читать, если помнишь.

Егор удивленно уставился на нее. Он явно не осознавал масштабы её личной трагедии, не понимал, в чем суть её претензий, а если и понимал, то никакой вины за собой не чувствовал. Сколько у Черновых было книг? Если на каждой полке помещалось, допустим, штук десять-пятнадцать, а полок в том шкафу было навскидку десять, то выходит, до ста пятидесяти штук он сбагрил, не моргнув глазом.

Даже не предложив сначала взглянуть! Сосед, называется!

— Не подумал, малая. Извини. Зачем вам лишняя макулатура? Своей, что ли, мало?

«Макулатура? Макулатура?! Конечно, ты не подумал! Когда ты думаешь вообще? Ты вообще ничего обо мне не знаешь… Ты…»

Уля не могла сообразить, что сказать и стоит ли вообще что-то говорить, впустую сотрясая сгустившийся воздух. Нутро захлёбывалось в праведном гневе, и в то же время где-то там, в темном углу сознания, зарождалось смутное пока подозрение, что со своими к нему претензиями она рискует малость перегнуть палку. Ведь в принципе никто никому ничего не должен, да? Да же? Она ему давным-давно уже никто, чтобы о ней в принципе думать. Объясняться за выражение лица или спрашивать разрешения пускать к себе их кота. Правильно — никто. И он ей давно — никто. Тогда о каком недовольстве речь?

Зато Вадим, наконец, отвлекся от своего телефона. Словно почувствовав Улино потерянное состояние, поспешил перевести тему.

— Извинения от Рыжего дорогого стоят. В следующий раз лет через десять услышишь, — добродушно усмехнулся он, запихивая смартфон в карман. — Так что принимай. Рыжий, — перевел взгляд на Егора, — кстати, а пульт диджейский ты куда дел?

— Продал, — выуживая из-под стола чехол и упаковывая в него одну из гитар, всё так же беспечно отозвался Егор.

Вадим искренне удивился. И даже, кажется, чуть-чуть расстроился.

— Почему? Крутой же был! — в сердцах воскликнул он, состроив при этом такую трагичную физиономию, будто продал его друг не пульт, а душу. Похоже, Вадим — это просто ходячая драма, на театральные подмостки ему надо было подаваться. Если уже не… Впрочем, именно сейчас его чувства Уля понимала. Может, в его глазах продажа техники выглядела точь-в-точь, как в её — избавление от сотни книг.

Егор в ответ лишь устало вздохнул: кажется, всё это его порядком утомило. Или нет, утомило — не совсем подходящее слово, подходящее слово — достало. Но как бы то ни было, к Улиному огромному удивлению, на фоне которого о книгах даже как-то немного подзабылось, на три известные буквы никто никого пока не слал.

— Потому что мне понадобились деньги на синтезатор, — терпеливо пояснил он, продолжая изображать умиротворение на лице. В глазах, однако, читалось: на исходе его терпение. — С пультом любви у нас не случилось.

Вадим, в отличие от Ульяны, явно не чувствовал, что ступил на лезвие ножа. Не похоже, что он вообще придавал значение эмоциям окружения. А вот Уля, в которой осознание нелепости ситуации за прошедшую минуту успело существенно потеснить чувство негодования, попробовала вдруг поставить себя на место Егора. Как происходящее выглядит в его глазах? Возможно, так: ввалились и чуть ли не с порога напали на него вдвоем, требуя письменных объяснений, какого черта он избавляется от личного имущества, забыв спросить мнения чужих ему людей.

— На кой ляд тебе синтезатор?! — всплеснул руками Стрижов, продолжая недоуменно глядеть на Егора в ожидании пояснений.

«Вадим… Остановись…»

— Я же не интересуюсь, на кой ляд тебе двадцатые New Balance, Стриж.

Егор кривовато усмехнулся. Это явно был маленький ответный камушек в кое-чей огород, а может — непрозрачное предложение перестать задавать дурацкие вопросы.

— Понял.

«Бинго», — отразилось на лице соседа. Раньше любимое Егорово словечко было, Уля внезапно вспомнила. Его взгляд заскользил по поверхностям. Спустя несколько секунд в карманы штанов отправились кардхолдер и смартфон с рабочего стола, сигареты. А в карман чехла от гитары — какой-то толстый кабель, синяя коробочка и несколько пластиковых белых баночек. В таких обычно пленку хранят, но что на самом деле было внутри, Ульяна не разглядела. Она молча наблюдала за сборами, пытаясь смириться с пониманием, что эти гитары стоят тут не просто для украшения интерьера, не для того, чтобы производить впечатление на «девчат». Что фотоаппараты — цифровые и пленочные — используются по назначению, что он и впрямь пару десятков раз прыгал с парашютом, что слушает винил, подкармливает их кота и черт еще знает чем, о чем она и не догадывалась, по жизни занимается. Никаких оснований согласиться с предположением, что у Егора «вакуум внутренний» или «диагноз смертельный», Уля не нашла. Здесь Том ошибся.

— Ты вообще в курсе, что твой сосед — маньяк? — перехватывая её пристальный взгляд, с откровенным весельем в голосе спросил Вадим. — У него есть комната с коврами, а в ней барабанная установка, но никто ни разу не видел, как он что-то на ней исполняет! А еще он кеды раз в месяц меняет! Чё с ними делает, не признается, но убивает их в хлам. Бесовщина какая-то! Иди глянь…

Уля покачала головой. Раз за разом убивать кеды в хлам можно лишь в одном случае: если постоянно танцевать. Но, опять же, Егор и танцы? Нет. Хотя теперь — черт теперь знает! Барабаны она иногда слышала из собственной квартиры — действительно, по мозгам не било, звучало довольно приглушенно, даже тактично. Вот и палочки «изнасилованные» — подтверждение тому, что установка не стоит без дела.

— А еще у меня на балконе кровь летучих мышей, кусочек меха лисицы, тушка ягненка и щепотка опиума хранятся, а на кухне в большом нижнем ящике — котёл, — без малейшего намека на иронию бросил Егор. Кажется, всё-таки достали. — Полная луна обращает меня оборотнем. А зелье помогает безболезненно пройти трансформацию. Идите гляньте.

Двое уставились на хозяина балкона не мигая. Впрочем, тот тоже сверлил их испытующим взглядом, и не думая улыбаться или как-то иначе давать понять, что просто шутит. Ликантропия{?}[мифическая или волшебная болезнь, вызывающая метаморфозы в теле, в ходе которых больной превращается в монстра]. Вспомнились Джейкоб из «Сумерек» Майер, четверка анимагов из «Гарри Поттера» Джоан Роулинг и преподобный Лоу из «Цикла оборотня» Кинга, куда же без Кинга. Ульяна невольно, но легко представила себе дьявольский огонь в глазах, которые в момент обращения наверняка приобретают глубокий янтарный цвет. А медовые крапинки — это такое тонкое проявление его истинной волчьей сущности. А шухер на голове — так это же всклоченная шерсть. А в баночках тех на самом деле корень мандрагоры, а не плёнка. Поэтому, бывает, его целыми днями не слышно не видно — отсиживается в своей норе.

«Надо будет свериться с луной…

…………………….

Боги, что за бред? Начиталась всякого! Тому скажи — на смех поднимет»

— А вы думаете, чего Коржу тут как медом намазано? Чует во мне родственную животную душу, вот и ходит, — сузив глаза, зловещим шепотом продолжил сосед. — Мы с ним в сговоре.

Коржик повел ушами, приподнял морду и, нарушая всеобщее молчание, изрёк из пасти подтверждающее: «Мяу». С обожанием в кошачьих глазах посмотрел на Егора. На Егора смотрели все. Молча. Долго. А он смотрел на них — сурово-выжидающе.

— Вот за это я тебя и люблю, Рыжий… Хрен знает, чего с тобой ждать, — наконец отвис Вадим.

— Так, всё, выметайтесь отсюда, — простонал Егор, закатив глаза к потолку. — Мне пора.

***

22:30 Кому: Том: Нет. В тебе я не разочаруюсь.

23:56 От кого: Том: Меньше ожиданий — меньше разочарований.

Комментарий к IV… — Меньше разочарований Визуал:

— Ну давай еще кота с тобой поделим, малая. Раз уж формочки в песочнице не довелось.

https://t.me/drugogomira_public/31

Музыка: Supermassive, Smogy — Reason

https://music.youtube.com/watch?v=c4KxAaIngSk&feature=share

(перевод в ТГ-канале)

====== V. «Здравствуй, мама, плохие новости» ======

Когда ты как проклятый пахал неделю, у тебя законное воскресенье, а за окном серое, унылое, беспросветное нечто и льет как из ведра — это, знаете ли, обидно. Открыть погодное приложение и прочитать уведомление: «В ближайшие два часа дождь не прекратится», увидеть обложенную графическими тучами Москву и Московскую область и «+13» в разгар лета — обидно десятикратно. А нарисованное солнце и жара в прогнозе чуть ли не на всю следующую рабочую неделю — вообще плевок Вселенной прямо в душу! Вовсе не дома торчать весь день Уля сегодня намеревалась. Но, видимо, придется пересмотреть свои планы.

Сосед включил электронную музыку — она-то Улю и разбудила в полдевятого утра. Звучала композиция достаточно приглушенно, слова не разобрать, но мотив мозг все же уловил, а уловив, принял его за звук будильника и подал сигнал открывать глаза. Ульяне, в общем-то, к таким бесцеремонным побудкам давно не привыкать. Можно было бы разозлиться, возмутиться, испортить себе настроение. Но как однажды подметил Том: «Всё это фигня. Только от человека зависит, позволит ли он вот такой фигне — плохой погоде, громкой музыке из-за стенки, брошенной в его адрес неосторожной фразе, сорвавшейся покупке и тэ дэ и тэ пэ — испортить ему день». «На любую фигню обязательно найдется ништяк, нужно лишь уметь их замечать и использовать, попробуй», — сказал Том.

Именно сегодня Уля решила вдруг попробовать. Его советам она привыкла доверять.

Творящееся на улице безумие компенсировал умопомрачительный аромат сырников, пропитавший всю квартиру. Давненько мама их не готовила — уже, наверное, с полгода. А между тем, сырники в её исполнении — это же ум отъесть: крепкие, как с картинки в журнале о изысканной и дорогой еде, но нежные-нежные, в меру сладкие, ароматные, с корочкой… Политые вареньем или украшенные сезонными ягодами. И чтобы на тарелке непременно — горка желтоватой сметаны с рынка неподалеку. И красивая фарфоровая чашка, и пар над чаем. Мысли о том, что она, вообще-то, пока на диете, трусливо поджав хвосты, попрятались по углам сознания. Сегодня объявляется день чит-мила!

Уля вынырнула из-под воздушного одеяла, открыла створку окна, полюбовалась на умытую природой темно-зелёную листву, послушала дождь, порадовалась болтающимся под потолком воздушным шарикам и спиралям привязанных к ним серебристых лент и прошлепала в ванную. Набрала Юльке сообщение: «Погода отстой, давай у меня». Скинула пижаму и встала на весы. 55,1. Минус полтора килограмма за неделю, вода ушла, минус двести грамм за минувшие сутки. Сойдёт!

— Уля! Стынет! — донёсся с кухни бодрый мамин голос.

— Пячь минут! Добгое утро!

Зубная щетка во рту смешно коверкала дикцию, но Ульяне даже нравилось вот так дурачиться. Пусть она уже взрослая, ну и что?

Рука орудовала щеткой на автомате, а Улин мозг, медленно, но верно просыпаясь, внезапно выдал догадку, все-таки накренившую настроение в сторону пола. Наверняка ведь сырники не просто так. Вчера вечером Уле, сославшись на разболевшуюся голову, удалось соскочить с расспросов о новом ухажере, но мама не такова. Мама не сдастся, пока не выведает все, что её интересует. А сырники, стало быть, прелюдия к разговору, только и всего. Задабривает. Или мягко стелет перед тем, как…

Ну уж нет! Том прав: если смотреть на мир глазами пессимиста, подмечая лишь плохое, то проще уж сразу «Реквием» включить, в гробик лечь и ручки на груди сложить.

Будет действовать на опережение. Растягивать эту волынку с допросами на час у Ули не имелось ни малейшего желания. Сама расскажет как на духу всё, что вчера удалось о Вадиме узнать.

— Обычный парень, — появившись в дверях кухни, небрежно бросила Ульяна в мамину сторону. Взгляд упал на букет роз, раскинувшийся над столом пышной шапкой и придающий энергии жизни их сдержанному, выполненному в бежевом интерьеру. — Тридцать два года, работает заместителем креативного директора в PR-агентстве своего отца. Названия фирмы не знаю, не упоминал. Не курит, не матерится, по крайней мере, при мне не матерился, занимается спортом, есть младшая сестра, Алёна, пятнадцать лет, — вилкой подковырнула душистый сырник и отправила кусочек в рот. Ммм, объедение! — Семья полная, зарплата хорошая. Производит впечатление… — Уля задумалась на секунду, размышляя над тем, говорить ли маме всю правду или пока попридержать язык за зубами, — нормального человека с целью в жизни. Уверенного в себе и завтрашнем дне. Заинтересованного в общении, — чуть тише добавила она и вскинула на затаившуюся у столешницы мать глаза.

Отрапортовала. Теперь блиц.

Мама разлила по кружкам чай, присела на краешек стула, сцепила пальцы в замок — верный признак напряженности — и, слегка сощурившись, начала.

— И где же вы познакомились?

— Во дворе. Он нам с Юлькой мешок мороженого принес, — невинно хлопнув ресницами, ответила Ульяна.

Мать кивнула. Совершенно очевидно, что она бы хотела подробностей, но делиться подробностями Уля вновь оказалась не готова. Вслух выдавалось ровно столько информации, сколько требовалось, чтобы ответить на заданный вопрос. С мамой у неё всегда так: то ли её нервы бережет, то ли свои, то ли стеснение это, то ли попытка самое сокровенное от посягательств уберечь, да только никакого желания потрошить перед родительницей собственное нутро Ульяна в себе никогда не чувствовала.

— У него есть высшее образование? — склонив голову к плечу, уточнила мама. Цепкий взгляд сканировал лицо на предмет малейших признаков вранья, сомнений или любых других эмоций. И она их все-таки уловила — эмоции: — Уля, не смотри на меня так! Да, я по-прежнему считаю, что это очень важно! Меня все эти истории про то, как человек учился в ПТУ, а после возглавил крупный бизнес, не убеждают, а лишь настораживают.

Ульяна придерживалась несколько иного мнения: что сейчас решает корочка? Ей, только что выпорхнувшей из МГЛУ, пока так и не удалось найти компанию мечты: работодатели воротили нос, узнавая, что у неё нет опыта работы. А где она с бухты-барахты возьмет опыт работы, если никто не готов дать ей шанс себя проявить? Замкнутый круг! Если уж мама упомянула собственный бизнес, если говорить не о том, чтобы трудиться белым воротничком на чужого дядю, а вести свое дело, то образование важно, но не менее важна уверенность в себе, смекалка, живой аналитический ум, готовность к рискам. Понимание законов и потребностей рынка. Так считала Уля. Нельзя ставить крест на человеке лишь потому, что у него нет диплома вуза, всякое в жизни бывает.

— Есть, мама, — вздохнула она. — Вадим закончил МГИМО. Факультет делового администрирования.

Здесь маме крыть точно нечем. Целый МГИМО, целое деловое администрирование, еще и выпуститься умудрился. И действительно: мать оценивающе покачала головой, словно соглашаясь с тем, что пока звучит портфолио Стрижова впечатляюще. Вроде успокоилась.

А, нет.

— А тебе самой он как? — перешла она к личному. — Какое впечатление произвел? Это было ваше первое… свидание?

— Ма-а-а-м, мы просто погуляли, какое свидание? Нормальное впечатление, — буркнула Ульяна, чувствуя, что начинает немножко краснеть под свербящим взглядом родительницы. — Не волнуйся, я никуда не тороплюсь. Конечно же, я к нему сначала пригляжусь.

Какое впечатление? Неоднозначное. За две встречи она не успела определиться, чего в этом человеке для нее больше — плюсов или… Не плюсов. Накануне они провели в парке два часа, и Вадим не замолкал ни на минуту. Казалось, за это время он рассказал ей собственную биографию с момента рождения по день сегодняшний. Где родился, где в сад ходил, где учился, где работает; о своих родителях и сестре, машине и карьерном росте; круге общения; о том, как отдыхает; о предпочтениях в музыке, литературе и кинематографе, моде. Десяток историй, иллюстрирующих личные победы, и ни одной о поражениях. Что Ульяна успела рассказать ему о себе? Что ей двадцать четыре и она закончила МГЛУ. Даже о языках речи не зашло. По-прежнему складывалось впечатление, что именно для нее его слишком много.

Но. Домой она явилась с охапкой шаров: Вадим просто осчастливил продавца, сделав ему кассу. Энергия этого человека хлестала, что называется, из всех щелей, выражаясь в активной жестикуляции и экспрессивной манере речи. С ним не соскучишься, его рассказы о себе Уля слушала с интересом, отмечая всякие мелочи. Особенно подкупала уверенность, легкость и, конечно, внешность: Вадим обращал на себя внимание окружающих, и Уле откровенно льстило, что такой красавчик гулял с ней. Он словно на ней замкнулся, игнорируя долгие заинтересованные взгляды девушек и оценивающие — парней.

— …сама знаешь, что у них у всех на уме.

Уля очнулась, выныривая из воспоминаний на поверхность. Мама пристально смотрела на неё в ожидании подтверждения, что у её дочери все в порядке со способностью адекватно оценивать людей.

— Мам, ты за кого меня принимаешь-то вообще? Ну вот откуда мне знать, «что у них у всех на уме»? Я вообще-то у тебя не гулёна, если ты вдруг забыла. Опыт небольшой, но мозги-то на месте, — чувствуя, как внутри поднимается внезапная волна раздражения, процедила Ульяна. Опять мать на своего конька села. «Все мужики козлы», — вот лейтмотив ее любимой песни. Пора заканчивать этот бестолковый разговор.

— Я надеюсь. Уля, я просто не хочу, чтобы ты потом из-за них плакала. Они того не стоят.

Категоричность, звучащая в голосе, поражала. Вот они — ярлыки, о которых они с Томом недавно говорили. Кругом одни упрощающие жизнь ярлыки, что как шоры лишают угла обзора, избавляют повесившего их человека от мук сомнений и творят в голове удобную, понятную, безопасную реальность.

«Если ты плакала, это не значит, что все обязательно плакать будут»

— Не переживай, — сдержанно ответила Ульяна, вяло разрубая вилкой очередной сырник. Что-то уже и не хочется ей больше сырников этих, кусок в горле встаёт.

Мама театрально всплеснула руками, чуть не опрокинув чашку с горячим чаем:

— Ну как не переживать? Как не переживать? Уже один тот факт, что он дружит с Егором, повод для переживаний! Ты же понимаешь, что подобное тянется к подобному. Уля?

«К подобному?!»

Нет, что-то с сырниками этими сегодня определённо не так. Или с аппетитом у неё сегодня что-то не так. Или в голове. Внутри щелкнуло и замкнуло шлюзы, обида за обесцененные матерью моменты далекого прошлого начала затапливать нутро, а слить её оказалось некуда. «Ну давай еще кота с тобой поделим, малая. Раз уж формочки в песочнице не довелось». Уля полночи в постели ворочалась, вспоминая вовсе не прогулку в парке, а визит в соседнюю квартиру, размышляя о том, как он сейчас живет, как у него там всё устроено. Гадая, для чего нужны те или иные штуковины, чем он занимается, чем дышит. О том, кто он вообще сейчас такой, что за человек. Вспоминала собственные вчерашние эмоции в минуты, когда детство вдруг отчетливо встало перед глазами — со всеми его глупыми заботами и проблемами, гипертрофированными чувствами к окружающим и наивным видением мира. Думала о роли, которую те или иные люди в её жизни тогда играли, о том, кто и что для неё на том жизненном отрезке значил. И стало так за Егора вдруг обидно! Пусть сейчас у мамы имеются все основания для подобных суждений, а все равно!

«Это уже не фигня, Том. Не получилось»

— Ты так о нём говоришь, будто он исчадие ада… — откладывая вилку и отодвигая от себя тарелку, прошептала Ульяна. — Уже забыла, как он меня из сада забирал, когда ты из института опаздывала?

— Уля…

— Что «Уля»? — тон получился холодным, под стать температуре нутра.

Тяжело вздохнув, мама покачала головой. Она не собиралась сдаваться:

— Конечно, я не забыла. Но люди взрослеют. И меняются. Меняются под воздействием обстоятельств. Ты и сама всё видела. Я не хочу, чтобы вы общались.

Вновь щёлкнуло, треснуло и страшно загрохотало — на этот раз жесточайшим чувством поднявшегося протеста. Она и так всю жизнь жила, как хотела мама. Пропуская всё свое окружение через её фильтры. У неё единственная подруга, да и то лишь потому, что их дружба еще с детского сада тянется. Нет, даже не поэтому. А потому, что Ульяна благоразумно умалчивала, какую жизнь Юлька вела и ведет. А если бы мама услышала, что её дочь с каким-то незнакомым мужиком плотно переписывается, её бы, наверное, удар хватил.

— Не хочешь?.. — хрипло переспросила Уля. Зубы больно прикусили губу, и внимание на мгновение переключилось с душевных мук на физические.

— Не хочу, — мама решительно мотнула головой. — До добра тебя это не доведет. Он… Да простит меня Валя за эти слова, скатился. Ступил на скользкую дорожку и не собирается с неё сворачивать. Я переживаю за него, ты же знаешь, мне больно на это смотреть, но я не допущу, чтобы он дурно на тебя влиял. Не удивлюсь, если у него там батареи алкоголя, наркотики по тумбочкам и девочки по вызову.

— Ага, — Ульяна вскочила со стула, схватила из шкафа пустую пиалу и в остервенении начала накидывать со сковородки свежую порцию сырников. — А еще у него, — «Как там было?» — кровь летучих мышей, кусочек меха лисицы, тушка ягненка и щепотка опиума на балконе. Твой сосед — оборотень!

— Уля!

— Пять секунд!

С этими словами Ульяна в чём была — в пижаме-рубашке до колен — с пиалой в руках ломанулась в коридор. Окрик матери, последовавший в спину, был проигнорирован. Входная дверь, соседняя дверь. Ни грамма сомнений внутри в тот момент она не чувствовала.

Пришлось подождать, пока Егор сообразит, что в девять утра к нему уже кто-то припёрся. Один, не один он там — плевать. У нее высокая миссия, нет, даже две! И одна из них — показать маме, что её дочь и сама способна принимать решения.

Замок повернулся, дверь открылась. Егор — в обычной домашней футболке, трениках и кроссовках — приподняв брови, уставился на Ульяну. Еще бы! Чтобы она одна на пороге его квартиры стояла — да такого отродясь не было! Ну ладно, было… Давно и неправда. «Чего надобно?» — мелькнуло в удивлённом взгляде.

— От нашего стола вашему столу, — впихивая сырники прямо в руки, выпалила Уля. И рта оторопевшему соседу раскрыть не дала. — У тебя же холодильник пустой. И да, можно попросить музыку сделать чуть тише? Хорошего дня.

— Малая, у тебя все нормально?..

— Пока!

Не успела опомниться, как обнаружила себя в собственном коридоре с сошедшим с орбиты сердцем, а прямо перед собой — маму, взирающую на неё с таким осуждающим видом, будто она с ночной гулянки в разодранных колготках и с размазанной по щекам помадой явилась. Бухая в стельку.

— Буду общаться, с кем хочу, — с вызовом, но достаточно тихо, чтобы до ушей за стенкой не донеслось, припечатала Уля. Зря попросила его звук убавить: теперь, не дай Бог, еще услышит. — Когда захочу и сколько захочу. Захочу — с Вадимом, захочу — с Черновым, захочу — с бабушкой из соседнего подъезда.

Мама нахмурилась:

— Причем тут бабушка из соседнего подъезда?

— Да при том! — прошипела Ульяна. — Ты в курсе, что он ей продукты таскает регулярно и в аптеку бегает, только свистни? Или у тебя с десяток вот таких примеров найдется? Может, все так делают? И нет там никаких батарей алкоголя, очень чисто и уютно! И фотография с тетей Валей на видном месте. И ваза, которую ты дарила! И вообще! И вообще наш Корж там прописался, чтоб ты знала! У него там миска личная! А Корж ведь людей не выносит!

Про то, что Егор избавился от сотни книг, не меньше, Уля решила умолчать. Вот не время сейчас об этом — маму кондрашка хватит. Про Коржика, возможно, тоже не стоило говорить, но уже поздно.

— Ульяна, я просто волнуюсь за тебя, — проследовав за ней в её комнату и встав в дверном проеме, запричитала родительница. — Не хочу, чтобы ты с дурной компанией связывалась. Любая нормальная мать будет пытаться уберечь своего ребенка от беды.

— Мама, прекрати, пожалуйста. Давай потише, здесь стены картонные. Я разберусь, я у тебя вроде не совсем дура. Не собираюсь я ни с кем связываться, я просто хочу сама определять свою жизнь. Слышишь?

«А не по твоей указке её жить!»

— Хорошо, — обида прорвалась наружу звонким, надтреснутым голосом, заблестевшими глазами. — Я тебя поняла. Видимо, плохая я мать.

— Я не это сказала!

— Ну а что ты сказала?

— Мама, послушай, — вздохнула Ульяна, понимая, что против маминых слёз у неё нет иммунитета. Эти слезы, бледный вид, дрожащие губы, сведенные брови всегда работали одинаково: связывали руки и язык. — Я не говорила, что ты плохая мать. Я сказала, что мне двадцать четыре года, я сижу дома, толком никуда не хожу, ничего не вижу, отсеиваю ухажеров, поступила, куда ты хотела, закончила. Работаю. Что еще ты от меня хочешь? Ты мне не доверяешь? Считаешь, я безмозглая или слепая? Не вижу, с кем можно общаться, а с кем нельзя?

— Я так не считаю. Просто Егор, он…

«Опять Егор! Да при чем тут Егор?! Дело в другом!»

— Двадцать четыре, мама. Двадцать четыре, не двенадцать, — прикрыв глаза, медленно, чуть ли не по слогам произнесла Уля. — На меня уже нельзя вот так легко повлиять, поздно, я выросла. Сформировалось мое отношение к миру и людям. Нет больше угрозы, не бойся.

— Ты провела всего двадцать пять минут в его квартире и уже его защищаешь. Ульяна! О чем ты говоришь?

«С секундомером, что ли, стояла?»

Нет, её не слышали. Мама упрямо продавливала собственную точку зрения. Она словно оглохла, отказываясь вникнуть в то, что говорит ей родная дочь. Уля не понимала, что задевает её больше: тот факт, что мать упорно видит в ней десятилетнюю девочку в бантиках, тот факт, что сотрясение воздуха ни к чему не ведет, или же совершенно вопиющим образом расходящееся с ранее звучавшими словами и делами восприятие соседа. Стоило ей, значит, почувствовать мифическую угрозу своей семье, как истинное отношение и вылезло! А Уля-то думала, мать искренне переживала. Черта с два!

— Мам, давай остановимся. Не собираюсь я ни с кем общаться. Но не потому, что ты так сказала, а потому что и сама не хочу, — телефон в руке ходил ходуном, дрожал голос, который все еще необходимо было контролировать, чтобы не сорваться на крик, ведь крик точно услышат те, кому не положено это слышать. Содрогалась душа. — Я не защищаю его. Я… Я разочарована — в тебе. Я… Не ожидала от тебя, что ты на самом деле настолько плохого мнения о человеке, который вырос на твоих глазах. О сыне своей подруги, на минуточку, который с твоей дочкой возился, пока она росла, а ты — работала. Ты не помнишь, а я вот вспомнила вдруг. Не думала, что все эти твои причитания — для публики. А на самом деле за ними ничего, кроме презрения к образу жизни и страха, что твоя дочь, — взмахнув руками, Уля изобразила в воздухе кавычки, — окажется жертвой дурного влияния, нет!

Раньше Ульяне и в голову бы не могло прийти, что кричать можно и шепотом. Оказывается, при желании можно всё.

Мама стала белее стены, у которой стояла:

— Уля, это не так. Ты же помнишь, я действительно волновалась. Это правда! И волнуюсь! И не знаю, как буду смотреть его матери в глаза, когда окажусь… Там. Я ведь ничего не смогла сделать. Но ты — ты моя дочь! Единственная. Это совсем другое. Будет у тебя собственный ребенок — ты меня поймешь.

«О, Боги!»

— Может быть. Но пока не понимаю, — пробормотала Уля, пытаясь в этот раз не только не поддаваться на извечный мамин аргумент о единственной отдушине в жизни, но и наскрести храбрости на сопротивление. — Я очень тебя люблю, но давай не доводить до того, что твоя дочь соберет чемоданы и хлопнет дверью, мам.

Нет, это невозможно. Невозможно же жить с постоянной оглядкой на то, а что она скажет. В вечном страхе услышать ее осуждение. Нельзя продолжать разрешать маме себя продавливать.

— И да, я на пилон хожу! — собравшись с духом, выдохнула Ульяна. — Это который «шест»! Уже несколько недель. И с парнем одним уже полгода общаюсь в интернете! А, вот еще что… С девственностью я давно рассталась. Вот такая у тебя испорченная дочь. Без всякого влияния извне, сама испортилась.

— Что?..

Прислонившись к стене, мама стала медленно оседать на пол. Праведное негодование мешало понять, ей и правда поплохело, или же она просто устраивает очередное представление с целью надавить на совесть. Ослепленная, в запале, Ульяна выпалила:

— Что? Шест? Вот так. И не собираюсь бросать. И ни о чем не жалею. Мне нравится.

***

11:15 Кому: Юлёк: Я сама приду, дома неспокойно. Жди.

15:32 Кому: Том: И все-таки жаль, что ты не в Москве. Мозги на место вправлять у тебя выходит, как ни у кого, а мне надо. Но о таком в переписке не расскажешь, конечно.

Она собиралась торчать дома, но планы изменились. Накинув на плечи тренч, схватив с полки зонт-трость, Уля вылетела из квартиры. Четыре часа ушло на то, чтобы откачать маму, не растеряв при этом отвоеванных позиций. Четыре часа ушло на примирение, на разговор о пилоне и на объяснения, что она занимается не похабщиной, а воздушной акробатикой, что это настоящий вызов, что это сложно, больно и страшно — страшно интересно. На легализацию покрывших тело синяков. На попытки спокойно обсудить наболевшее. На попытки убедиться, что мама не лицемерка распоследняя, что и впрямь всё ещё переживает. На то, чтобы показать ей, что её понимает. Попросить прощения за причиненную боль. Но отстоять при этом право жить жизнь так, как ей иногда — всего лишь иногда — хочется. Взять с мамы обещание не диктовать и не вмешиваться в её выборы. Взять обещание приглядеться. Ведь как сказала баба Нюра, «в приближении всё не то, чем кажется издалека». Такая простая истина, лежащая буквально на поверхности, но нередко люди не замечают именно находящегося под самым носом, мнят себя, ставят выше других. Очень просто чувствовать себя на высоте, над остальными, когда и смотришь на этот мир с высоты. Шмякнешься в лепёшку с неё разок-второй — так будет тебе и надо. Стой на земле ногами, будь приземлённее — увидишь больше.

В общем, выйти из дома, не убедившись, что мама более или менее отошла, и их отношения не пострадали катастрофически, Ульяна не смогла.

Спустя пять минут, изрядно вымокшая под проливным дождем, несмотря на зонт, Уля стояла перед Юлькиной дверью.

— О! А чё с лицом? — Юлька — она такая: умела поприветствовать с порога. — ПМС, что ли?

Посторонившись, Новицкая пропустила гостью в прихожую, выдала игривые розовые тапки с помпонами и уставилась на неё в ожидании пояснений, которые Ульяна не торопилась давать.

— Может и ПМС, — пожав плечами, ответила Уля. Взглянула на себя в зеркало и обомлела. Она была похожа на панду. Самую натуральную панду, каких в передаче «В мире животных» показывают, на каких в московском зоопарке можно посмотреть. Немножко слёз по дороге она себе действительно позволила, но расчет был на то, что новая тушь этот тоненький ручеек выдержит, а тут вон оно что. — С мамой поцапалась.

Юлька вздохнула, посмотрела сочувственно и где-то разочарованно. Понятное дело, она-то рассчитывала вытащить из Ули все подробности о Вадиме, а тут придется слушать совсем другое. Но одно из неоспоримых Юлькиных достоинств заключалось в том, что слушать она умела — причем делала это молча, позволяя себе лишь редкие, ёмкие комментарии. Умела обходиться без критики, осуждения и нотаций.

— В ванной мицелярка и ватные диски, сейчас будешь в порядке, — приободрила Ульяну она. — Винишка?

Ульяна, вообще-то, к алкоголю равнодушна, но тут ей показалось, что только винишко её и спасет. В груди по-прежнему булькало и клокотало, хоть и выходила она из дома с ощущением, что конфликт с мамой исчерпан. Коротко кивнув, Уля отправилась прямиком в ванную, а через минуту уже сидела на кухне перед красивым бокалом, чуть ли не доверху наполненным белым вином. Юлька — она такая: плевать она хотела на этикет, она всегда от души, до краев. Везде и во всем.

— Так и в чем дело-то, Ильина? Так и будем в молчанку играть? Из-за чего поругались?

— Из-за всего, — делая внушительный глоток и ощущая чуть ли не сиюсекундный удар по мозгам, нехотя протянула Уля. — Из-за Вадима. Из-за Егора, из-за тебя, меня, Тома, моего образа жизни, пилона — всего.

Юлька оживилась просто мгновенно: спокойствие на её лице сменилось неприкрытым любопытством, глаза загорелись. Еще бы! В одном предложении прозвучали три мужских имени и ее собственное, да и вообще — может быть сейчас и немного интересующей ее информации ей перепадет. Зачин был многообещающим.

— Давай попробуем по порядку, что ли, у меня где-то час, а потом свидание. А знать я хочу всё! — с азартом в глазах возвестила она.

Уля вздохнула. Легко сказать, по порядку. По порядку — это надо с детства начинать, с самого начала. Рассказывать, как мама её всю жизнь строила, снова вспоминать одни на двоих моменты с соседом, вернуться во время поступления и выпуска, про Вадима поведать, не упустив из вида мелочей, сегодняшнее утро в красках пересказать, о вчерашнем походе в гости не забыть упомянуть. Сообщить, как она изо всех сил старалась увидеть в этом утре что-то хорошее, но не вышло. Тут не то, что часа, тут трех не хватит.

— Вчера Вадим заявился, принес цветы, позвал гулять, — начала Ульяна, будучи совершенно не уверенной в том, что выбрала правильную стартовую точку. — А сегодня утром она устроила мне допрос с пристрастием. «Кто такой?». «Чем занимается?». «Уля, ты уверена?». «Им всем одно надо». И вот это вот всё, что обычно выдает, стоит на горизонте замаячить какому-нибудь парню. «Не связывайся с дурной компанией», — говорит. Будто у меня на лбу красной мигающей строкой: «Мама, ахтунг! Я хочу связаться с дурной компанией! Немедля!»

Юлька жадно глотала каждое слово. Видно было, что на языке у неё уже вертится миллион вопросов, но задавать их она не торопилась, предоставляя Ульяне возможность выговориться. Такая она у нее — Юлька. Понимающая.

— И так меня это все вдруг выбесило, Юль! Выбесило! Я и так всю жизнь делаю лишь то и так, как она хочет! Я боялась сказать ей про пилон и прятала синяки, лишь бы не попасть под перекрестный огонь вопросов! — голос окреп, зазвучал, поднялся и начал срываться. — Я училась на «отлично», поступила, куда она считала правильным поступить, я вновь и вновь отказывалась от общения с людьми, которые чем-то ей не угождали! Ты мой единственный друг! Я постоянно у неё на виду, чтобы не волновалась, дома к девяти вечера! Я устала переживать о том, что она скажет, устала себя в узел завязывать, понимаешь?! Устала пытаться соответствовать её представлениям о том, что её дочь — идеальная, не чета… остальным. А я не идеальная, невозможно идеальным быть!

— И почему я впервые об этом слышу? Ты никогда раньше не говорила, — удивленно протянула Юлька. Тот факт, что от Улиного крика на кухне уже, кажется, стены тряслись, ничуть её не смущал. «Продолжай», мол.

— Я не знаю. Не говорила, да. Не понимала, чего хочу и до сих пор не понимаю, может, поэтому. А может стыдно перед тобой, что я такая… Бесхребетная, — прикрыв глаза, с горечью произнесла Ульяна. — Ты-то совсем другая. Только Тому говорила, он меня не знает в реале, ему как-то проще было рассказать. Мы полгода общаемся, и вот последнее время все больше о жизни, и у меня глаза на себя стали открываться. Как-то он это делает… Так. Ненавязчиво. Не осуждая, но заставляя задумываться о важном. Во мне словно треснуло что-то с неделю назад, вчера к ночи эта трещина превратилась в разлом, я до трех не спала, все думала о жизни, обстоятельствах, собственном отношении к людям, а утром сорвалась на неё. Вывалила все махом, даже про то, что не невинная девочка, выдала. И про Тома. Всё сказала! И знаешь, ей-то поплохело, зато мне так полегчало, Юль. Просто валун с плеч грохнулся. Вот нормально это, как ты думаешь? Я вообще нормальная?

Юлька вопрос проигнорировала.

— А что вчера было, что тебя так прихлопнуло?

Всё ясно: в Новицкой включился режим «психолог». Юлька — она такая: иногда дотошная в своем желании понять, что подругой двигает, но это даже хорошо. Ульяна читала где-то статью о том, как работают гештальт-терапевты: пациента не просят давать оценку собственным действиям, а задают вопросы, и клиент в поисках ответов на них вынужден копать всё глубже и глубже в себя. Это лишь поначалу кажется, что вопросы несущественны и отношения к делу не имеют, но если пытаться честно на них отвечать, такое вылезает… Вместе с соплями и слезами.

— Ничего. Пришел Вадим, принёс цветы, позвал гулять, но перед прогулкой на пять минут затащил к Егору, вот там-то меня и прихлопнуло.

Юлькины брови поползли вверх, на лоб, и в этом положении их заклинило. Молча взирая на Ульяну, она всем своим видом показывала, что уж с этого момента точно неплохо бы поподробнее, потому что она перестала понимать что-либо вообще. Если бы сама Ульяна хоть что-то понимала, было бы проще, но нет. С мамой-то всё ясно, а вот сосед — это полный провал. Уля ощущала себя так, словно её без предупреждения бросили в черную-черную комнату и сказали: «Дальше сама». Потерянной и напуганной внезапным прозрением. Маленькой девочкой, которой далее придётся двигаться в этой темноте в одиночку и наощупь. Добавляло неприятных ощущений чувство стыда, становящееся тем сильнее, чем больше она разрешала себе думать о прошлом. Моменты всплывали на поверхность памяти один за другим, как освобождённые от груза «обстоятельств» поплавки.

Как вспухшие утопленники.

«Малая, ну чего ты ревешь? Смотри, что у меня есть! Только сегодня и только для тебя».

«Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, а если будешь драться, то в парк мы не пойдем».

«Малая, хочешь фокус покажу? Закрой глаза. Чур не подглядывать!».

«Да как я тебе его оттуда достану, малая? Он же на самой верхотуре… Ла-а-адно!»

«Сливочное, как обычно? Шоколадное тоже вкусное. Ну, как хочешь, сливочное так сливочное».

«Малая, ты зачем ему голову оторвала? Нет, этого пупса я починить не смогу. Ну, не реви. Давай скотчем замотаем? Симпатичненько выйдет».

«Малая, ты этого не видела. Будет наш с тобой секрет. Нет, тебе нельзя! Потому что это вредно! Усекла?…Бинго».

«Ну и где ты опять взяла этого блохастого? Теть Надю удар хватит! Мне тоже жалко, но всех не переспасаешь. Ладно… Пошли вместе».

«Ты как маленькая, малая, ну!».

Ну и… И кто из них другого предал? Это он или она? Теперь выходит, что оба. Оба предатели.

Вино дало по мозгам, расслабило и развязало язык. Лишь бы голос опять не сорвался.

— Мы очень давно не общались, около тринадцати лет точно, как нормально не общались, но вообще-то, лет до десяти моих или одиннадцати Егор немало времени со мной проводил. Так уж вышло. Наши мамы дружили. Моя всегда могла позвонить тете Вале и попросить забрать меня из сада или школы. Тетя Валя Егора посылала. Ты, наверное, уже не помнишь. Он постоянно со мной возился. Потому что его просили, по привычке или по каким-то своим соображениям — я не знаю.

Почему, в самом деле? Хороший вопрос. Правда, не знает Ульяна. Но когда он испарился вдруг из ее жизни, она, уязвленная, задетая до глубины души, как никогда остро ощутившая разницу в возрасте, нарекла его предателем и, ведомая подростковым максимализмом, «вычеркнула из жизни навсегда» и всё «забыла». Она была ранена тогда, да, и сильно. Как еще можно было такое воспринимать и как еще можно было такое пережить?

— В общем… А потом всё, институт у него начался, своя движуха, никто его не видел, потом в армию пошел, потом родители погибли и… — в горле встал ком. Вот с этого места, набравшись смелости, как на предательницу можно посмотреть и на себя. Нет, она пару раз заходила, пыталась что-то, скорее, для очистки совести, но без толку всё. — Ну, это-то ты точно знаешь. Я вчера вдруг так ясно вспомнила детство… Да, мы давным-давно не общаемся, но когда-то ведь много хорошего было, правда, много. И я ужаснулась, как могла всё забыть, как позволила себе поддаться эмоциям, чужому влиянию, пусть и маминому, а всё равно. И сама хороша, что тут скажешь? Обиды детские повылезали вчера опять, оказалось, что никуда они не делись. Если бы не Том, так бы и сидела в своем коконе в тепле, негодовании и непоколебимой уверенности в своей правоте.

Юлька долго молчала. Болтала в воздухе тапкой, хмурилась: судя по её взгляду, количество вопросов в её голове множилось в геометрической прогрессии, ход минутной стрелки на висящих на кухонной стене часах нервировал, она пыталась удержаться в русле основной проблемы, с которой Уля к ней пришла, но мысли скакали туда-сюда.

— Ну, вопросов у меня к тебе, Ильина, вагон с тележкой, — заключила Юлька наконец, подтверждая Улины предположения. — Но давай начну с главного. А мама при чем? Я что-то четкой связи не улавливаю.

— К Егору мы с Вадимом пошли при маме, она же дома была — все видела. И сегодня она мне выпотрошила за это мозг. Вадим же с Егором дружит, это плохо, подобное тянется к подобному, значит, ничего хорошего от Вадима ждать не приходится, а сосед наш — конченый человек, и она не хочет, чтобы я с ним общалась, потому что он будет дурно на меня влиять. Как-то так, — пытаясь воспроизвести мамину логическую нить, выпалила Ульяна на одном дыхании. — Я как услышала это после вчерашнего, после бессонницы сегодняшней — всё. Меня со стула подкинуло! Накидала в тарелку сырников, чуть дверь ему не выломала, сунула эти сырники и свалила. Хотела до мамы посыл донести.

— Донесла?

Уля растерянно пожала плечами.

— Не знаю. Знаешь, вроде и донесла. За некоторые слова я сейчас себя уже ненавижу, они звучали жестоко, но я как в воздухе нуждалась в том, чтобы меня услышали. А как дальше пойдет — без понятия. Но я всё еще в шоке. Мне всегда казалось, что она искренне за людей переживает, всегда думала: «Ну да, не подарочек у нас сосед, не повезло, но ты-то всё равно его любишь, мама, я же вижу, потому и терпишь». А сегодня почудилось, что все это — лицемерие, попытки казаться лучше, чем она есть, что ни черта я не вижу, как оно на самом-то деле, что слепая. Она потом плакала и клялась, что я неправильно её поняла, что она и впрямь до сих пор места себе не находит, и корит себя, и как-то помочь хочет, только не понимает уже давно, как именно. Но… Юлька, я же сегодня всё своими ушами слышала. Как мне теперь ей верить?

— В чужую голову не залезешь, так что никак, — эхом отозвалась подруга. Время шло, рассказ тёк, а она становилась все задумчивее и задумчивее. — Своими мозгами живи.

«Легко сказать…»

— Я пытаюсь! Но сейчас там такая каша, — Уля тяжело вздохнула. — Я никак не могу понять, чего во мне больше: собственного мнения или её мнения. Откуда все эти убеждения взялись вообще в моей голове.

— По-моему, ты сама на этот вопрос уже ответила: от мамы, — смешно поджав губы, предположила Юлька. — Она для тебя всю жизнь была истиной в последней инстанции.

— Ни фига, — покачала головой Ульяна. Проще всего назначить виноватого, а самой остаться в белом пальто. Смотреть на себя под другим углом оказалось неприятно и больно. Как Том и сказал: страшно, выбравшись из кокона, сотканного из устоявшихся убеждений, обнаружить: а король-то голый. — Теперь мне кажется, началось все задолго до того, как мама включила эту свою волынку про «Горе луковое. В кого он превратился?». В подростковом возрасте еще, злость какая-то поднялась, про меня ведь забыли. А когда лютый треш пошел, я же даже чуть ли не обрадовалась, потому что его поведение стало прекрасным оправданием моему отношению. Я себя тогда почувствовала выше, мы как будто поменялись местами: я стала взрослой, а он — ребенком. Смотрела на его беспечную физиономию и думала о том, что я такой никогда не буду. Никогда! Что бы мне жизнь ни уготовила. И мама еще со своими причитаниями добавляла. А сейчас я себя больше не понимаю, перестала понимать. Где мое, где чужое, где главное, где второстепенное, где корень, где гниль, что еще живо, а что мертво, какие эмоции справедливы, а какие нет. Ни-че-го. Полный раздрай внутри.

Юлька как-то приуныла. Кажется, Ульяна за всю свою жизнь не вываливала на неё столько, сколько вывалила на минувшие сорок минут. Грузанула по полной программе, а не сказанного еще столько осталось. Ничего — о Вадиме, о прогулке этой, ничего о том, как Чернов живет, а ведь ей интересно, по лицу видно. Всё, что связано с Егором, всегда было и будет ей интересно, пусть и не пытается она ничего с ним ловить.

— И что… Будешь теперь общаться? — осторожно уточнила Юля.

— Не буду. Не могу сказать, что нам вчера обрадовались, — это правда: не обрадовались. — И… Столько ведь времени прошло. Каждый давно живет своей жизнью. Как ты себе это представляешь? «Привет! Я тут решила вновь с тобой дружить!»?

— Ну… Через Вадима, например, — повела плечами подруга. — Как вариант…

«Нет, не вариант»

— Предлагаешь мне общаться с человеком лишь для того, чтобы поближе подобраться? Это низко, — еще как! — Да и нет у меня все равно такого уж острого желания. Так что буду дальше тихонечко копаться в себе.

— Не только для того! — воскликнула Юлька. Она явно собиралась продолжить мысль, но тут лежащий на столе смартфон засветился входящим сообщением. Бросив на экран мимолетный взгляд, Уля застыла истуканом.

— Вадим… — растерянно пробормотала она.

Юлька оживилась, усмехнулась. Расслабленно откинувшись на спинку стула, кивнула в сторону телефона: отвечай давай, мол. Что Вадиму уже могло успеть от неё понадобиться? Вчера, что ли, не наболтался?

16:20 От кого: Вадим: «Привет! Я тут мимо проезжал и подумал, что хочу тебя увидеть! Как насчет вместе поужинать?»

— Уж не знаю, что он там тебе предлагает, но соглашайся! — читая ярко проявившееся на Улином лице сомнение, закивала Юлька. — Ты же матери сказала, что будешь общаться, с кем хочешь. Вот — очень удачный момент, подтвердишь намерение, так сказать. И развеешься заодно.

— Да? — Уля все еще не могла понять, хочет ли она сама сегодня с ним видеться или нет. Воде да, а вроде и… И не очень.

— Да. И чтобы дома не раньше десяти вечера — для пущего эффекта. А соскочить всегда успеешь, не ссы!

***

Егор любил насыщенный дождевой влагой воздух — прозрачный, пряный, сырой, землистый, с примесью паров нагретого солнцем асфальта. Петрикор он называется — запах этот, в интернет-энциклопедии вычитал. А еще там же вычитал, что человек унаследовал любовь к петрикору от предков: дождливая погода была важна для выживания, вот они и прониклись так, что десятки и десятки будущих поколений теперь, не в состоянии ничего поделать с этой генетической любовью, настежь открывают форточки и балконы и жадно втягивают ноздрями восхитительный насыщенный аромат.

Любил и морось, и ливень, и плотный туман, то есть туман такой водности, когда микроскопические капельки воды ощущаются кожей. Любил в дождливые дни выходить на перекур на общий балкон, потому что его собственный закрывает огромная крона каштановых листьев, подставлять воде лицо и чувствовать, как встает время. Смотреть на двор, на лужи, на суету разноцветных зонтиков, на очищенную от пыли блестящую листву и низкое тяжёлое серое небо. Думать. Это уже ритуал.

Тема сегодняшних размышлений прежняя — коллектив. Безалаберный в своем отношении к репетициям, так по-настоящему и не сплотившийся, несмотря на годы и годы существования, коллектив. Не имеющий концепции, не готовый к развитию и потому не желающий создавать собственную музыку и довольствующийся уже написанным коллектив. Коллектив, не чувствующий трясины болота, в котором увяз. Впрочем, это в восприятии Егора они в болоте увязли, а в восприятии их фронвумен Анюты всё у них было чикипибарум: своя аудитория, имя, известность в определенных, не таких уж и узких, кругах, открытые двери клубов и фестивалей. «Солянки», собственные концерты и корпоративы. Какой-никакой заработок, и даже — с ума сойти! — целый альбом, предел мечтаний, зачем пытаться прыгнуть еще выше? Суть назревшего конфликта заключалась именно в этом: два лидера группы — формальный и неформальный — смотрели в разные стороны.

Нет, Аня старалась прислушиваться к мнению команды, но завели их её попытки сделать лучше только глубже в омут. Анюта привела на репетицию третьего гитариста и радостно сообщила, что уж теперь-то они зазвучат по-новому, «теперь-то Егор должен быть доволен». Егор как «выпал» в тот знаменательный день, так до сих пор и не вернулся в адекватное состояние.

Во-первых, они не метал играют, они никакие не AC/DC и не Iron Maiden, у них нет задачи создавать «стену звука» за счёт трех гитар. Бас-гитариста и лид-гитариста для каверов на несложные роковые и рокопопсовые вещички вполне достаточно.

Во-вторых, новенький, Олег, поливает{?}[“Поливать на инструменте” — играть быстро, на максимуме своих возможностей. Иногда это очень неуместно] на своем инструменте как одержимый, руша музыкальную ткань. Не слыша, как, не успев родиться, в адских муках умирает композиция. Не понимая, что часто гениальность — в простоте. Раскрывая пальцы веером, бравируя «опытом» и отказываясь слышать аргументы против такого подхода.

В-третьих, в их группе соло-гитара, ритм-гитара, а по настроению еще и вокал, собственно, Егор, и ему всегда казалось, что он полностью справляется с возложенной ответственностью. А тут выходит, что нет. Так, что ли? Ну так на вокал он никогда не напрашивается, даже избегает. Прошли те времена, когда он мог выйти и свободно исполнить вокальную партию: сейчас ему комфортнее всего не перед микрофоном в центре сцены, а немного в расфокусе людского внимания. Но Аня всё свою линию гнет: «Они тебя любят, иди!». Никак прошлых «заслуг» забыть не может. А пора бы.

В-четвертых, хаос, который Анька учинила, приняв единоличное решение, пока и не думал упорядочиваться. Егор, переварив новости, предложил первое, что на ум пришло — распределиться: один играет ритм-партию, другой исполняет соло. Один создает подложку, аккомпанирует, другой ведет основную мелодическую линию. Олег самоуверенно метил в лидера, о чем как раз и говорила вот такая агрессивная, задиристая манера игры. И это была катастрофа!

Неделю назад терпение кончилось. Приехав на репетиционную базу, Егор с порога заявил, что в этот раз исполняет ритм-партию и записывает всю репетицию на аудио. Настроились, как обычно, и погнали. В результате случилось именно то, чего он боялся: на записи удалось услышать лишь барабаны и ведущую гитару — бас утонул, голос ушел на задний план и утонул, синтезатор утонул. Всё утонуло, на выходе получилась какофония звуков. Это ли не мрак? Это ли не наглядная иллюстрация к тому, как делать не надо? Олег вроде понял, слегка присмирел, коллектив покивал и с доводами согласился, роли инструментов наконец распределили — вчера опять! «Хочу соло, — говорит. — Дома партию написал». Да Бога ради, давай, вперед! Если так хочется, Егор и аккомпанировать готов. Но и ты тогда веди свою партию так, чтобы вокал и остальные инструменты в твоей игре не захлебнулись!

Многие музыканты с этим сталкиваются на этапе становления, это чистая психология. Когда усердно занимаешься, то и выпендриться хочется, и себе доказать, что всё не зря. С опытом у многих музыка побеждает над техникой, человек начинает использовать свои возможности точечно, для того, чтобы эмоционально подчеркнуть важные моменты. Но есть люди, которые живут с этим до конца своих дней, и, кажется, Олег, отдавший гитаре десять лет и не желающий ничего в своем видении менять, относился к их числу. Как правило, такие музыканты исполняют фьюжн. Но у них не фьюжн, мать вашу!

Невозможно работать.

Проблем хватало. Игорек, барабанщик, дул при любом удобном случае, в таком состоянии мог явиться на базу и запороть встречу на корню. Женька, басист, разрывался на тысячи маленьких Женек между двумя группами, семьей и основной работой. Тексты Егору больше не давались — смыслы не складывались в рифмы много лет. Заработанных на выступлениях денег хватало, чтобы держаться на плаву — на аренду базы и докупку инструментов, «железа», техники, коммутации и расходных аксессуаров, типа гитарных струн. На студийную запись за год накопили. А вот на то, чтобы свободно жить, ни в чем себе не отказывая, не хватало. Так что абсолютно все в коллективе работали на основных работах. Отсюда еще одна проблема — совместные репетиции стали роскошью, которую группа могла себе позволить в лучшем случае дважды в неделю: проще всего было встретиться в выходной и фактически нереально в будний вечер. В будний вечер — только на финальную репетицию перед выступлением. Анька и остальные упрямо делали вид, что всё нормально, а сам Егор не первый раз возвращался к мысли об уходе. На этот раз — с концами.

Первому уходу предшествовали два года плодотворной совместной работы и неуемный творческий зуд, погасить который помогали только чуть ли не круглосуточные занятия: на репбазе в тот период он поселился. Тексты летели из-под руки, партии писались на чистом вдохновении, без намека на муки. Иногда у Егора складывалось ощущение, будто пальцами управляет некий высший разум, а вовсе не его мозг. Он жил музыкой и дышал ею, она ему снилась, звучала в голове не замолкая. Оставалось только разложить её на аккорды, ноты, взять лист, ручку, расчертить табы, набросать ритмический рисунок и зафиксировать результат, наиграв на инструменте. Если родился текст — и текст записать: в таких делах на память надеяться не стоит. После наброски приносились на базу, и какая-нибудь идея мгновенно подхватывалась старым коллективом. Каждый уносил её с собой домой, чтобы уже на следующей репетиции предложить к ней собственную партию и попробовать сыграть всё вместе. Анюта возвращалась с готовым вокалом, и на глазах рождалось чудо.

Егор ушел из группы после того, как лишился семьи — понял, что не хочет и не может больше ни писать, ни играть: боль и липкий страх вытеснили из груди всё живое. Не планировал возвращаться, но спустя три года все же вернулся — по настоянию Ани, решившей во что бы то ни стало вытащить его на свет из личного кризиса — за шкирку, шантажом и угрозами. Помнит, как она ввалилась к нему однажды утром и рассказала про сумасшедшую ротацию состава. За эти три года в группе якобы сменились три барабанщика и два басиста, а за день до ее появления на его пороге об уходе объявил лид-гитарист{?}[ведущий гитарист]. Рассказала, что устала со всем справляться одна, что группа изживает себя, что ей нужны помощь, лидер, гитарист и вокал, что пора возвращаться, иначе всё развалится окончательно, и все их труды, всё, что было за эти годы вложено, вся любовь, все силы — всё пойдет насмарку.

В результате музыка его и спасла. Или Анька. Музыка и Анька. Занял у знакомого денег, немало, до сих пор до конца не рассчитался, купил новую гитару взамен Fender, которую раздолбал в неадекватном по своему выхлопу пьяном угаре. Взял новые мониторы и звуковую карту. Старый компьютер заменил ноутбук. На остаток же перекинутых на карту средств Егор подлатал убитую за три года квартиру. Вот с текстами как отрезало, и группа переформатировалась в кавер-бэнд. Отстой, да, сложно спорить. Но здесь хотя бы стихи уже готовы, а дальше можно постоянно экспериментировать и выдавать слушателю что-то интересное, а не тянуть на площадках заезженные, зато полностью авторские пластинки.

Стоя на балконе, Егор думал о том, сколько еще готов мучить себя и остальных. «То, что мертво, умереть не может»? Наверное. Если смотреть их глазами — всё прекрасно: музыка льется, люди реализуют свои амбиции, слушатели получают свои эмоции, что еще надо? Если смотреть его — сердце группы уже еле бьется. Стоит ли пытаться реанимировать этого пациента или дело дрянь? Вправе ли он без предупреждения спускать курок в контрольном выстреле? Должен ли он думать о других, пытаясь выбраться из западни? Может, и нет никакой западни, может, западня лишь в его голове?

Анюта, конечно, не переживет. Если уж уходить, то сначала хотя бы научить этого чудика, жаждущего восторженных воплей юных фанаток, уму-разуму. Оставить ей после себя наследие в лице прозревшего соло-гитариста. И на выход. А дальше пусть сами.

Взгляд зацепился за трупик голубя, валяющийся рядом с его «Ямахой», а после — за серебристый кругляшок зонта, внезапно поменявший положение в пространстве: девушка решила вдруг сложить трость, хотя еще накрапывало. Егор, по-прежнему в своих мыслях, следя за быстро приближающимся к дому темным пятном, отметил, что кто-то любит мокнуть под дождем так же, как и он. Опущенная голова, черный то ли тренч, то ли пальто, распущенные волосы, белые кроссовки. «Да уж, — с издевкой подумал он, — в такую погоду только в белых кроссах и рассекать».

Внезапно девчушка подняла подбородок и посмотрела на дом. Смазано скользнула по каштану, общему балкону, по нему самому. Задержалась, но лишь на мгновение. Опустила голову и свернула в сторону абсолютно пустой — в такую-то погоду — детской площадки. Егор так и остался невозмутимо стоять, прослеживая ее дальнейший путь.

Малая.

Последнее время в его голове на удивление много малой, она туда зачастила, причем, без приглашения. В мае с феерического падения тети Нади с табуретки все началось и с тех пор так и продолжается по накатанной. И никаких восторгов по этому поводу Егор, разумеется, не испытывает: чем меньше мыслей о людях, тем легче живется. Но она прямо как Коржик — как к себе домой повадилась в его черепную коробку. Он с неделю назад еле справился с аккумулятором: до вечера ковырялся, потому что вместо того, чтобы искать корень проблемы, искал ответ на вопрос, можно ли доверять Стрижу Ульяну. Мысленно желал ему провала, а ей — хорошего зрения, чтобы разглядеть опасность и вовремя лесом послать.

Вчера таки выяснилось, что со зрением у нее всё же не очень. Испытанное разочарование оказалось тягучим, вязким, как черный вар{?}[легкоплавкое, мягкое смолистое вещество, нерастворимое в воде]. Наблюдая за этими двумя на собственной территории, Егор спрашивал себя о том, что может быть хуже, чем видеть, как сбываются твои опасения, и не иметь возможности — да и права — помешать процессу. За какие грехи ему такое удовольствие, а? Фраза про формочки сама вырвалась, честное пионерское. Он не планировал напоминать малой о прошлом, хотя мысли эти пару раз за последний месяц и втыкались кольями в мозг. Но по ответному взгляду было понятно, что заложенный посыл считан адресатом верно. Ну ладно, так уж вышло.

Потом она начала свою инспекцию, и Егор завис. И отвис лишь где-то на полпути на базу. В его доме перебывала куча народа, куча народа облапала всё, что можно и нельзя. Чужое любопытство на него никак не действовало, не трогало, эмоций — по нолям. А вчера она — ничего не касалась, протягивала руку и тут же отдергивала, предпочитая просто внимательно разглядеть. А у него — адовы табуны мурашек, причем, прямо в голове. По темечку и по позвоночнику, вниз, вверх, влево, вправо, по диагонали, солнечными лучами, в каждой клеточке тела, везде. Удивительное ощущение, словно кто-то перышком нутро щекочет.

Из-за книг расстроилась. Ну, что ж теперь делать? Не подумал, что им могут понадобиться вторые экземпляры Пушкина, Толстого, Лермонтова, Тютчева, Чехова, Достоевского и прочих солнц русской литературы. Такого добра в каждом доме навалом, а уж в доме тети Нади — преподавателя стилистики русского языка в одном из ведущих вузов страны, кандидата филологических наук — тем более. От пола до потолка. Вот за Бакмана можно было бы и предъявить. В общем, тоже не та ситуация, которую взял и из башки сию секунду выкинул.

А фееричное появление на пороге сегодняшним утром — это вообще нечто, он не понял ни черта. Ничего, как говорится, не предвещало. Да, музыка действительно играла, попробуй без музыки выживи. Но играла тихо, никогда Ильиных такая громкость не смущала. Или он ничего об этом не знает. Пришлось вывести в наушники, ну и черт бы с ней, с музыкой. Озадачило другое: мелкая явилась взлохмаченной фурией в смешной рубашке до колен, одна, в рань собачью, он даже рта не успел открыть, как оказался с сырниками в руках, а её уже и след простыл. На все про все не больше пятнадцати секунд. Незабываемо! Озадачило многое, синяк на запястье, например, но за жилы дернул тот банальнейший факт, что о нем в принципе подумали. Услышали и запомнили про холодильник, он ведь и правда так ничего и не заказал вчера, так и не успел с этой репетицией. В общем…

Поселилась, в общем. Осваивается.

Пока Егор по очередному кругу прогонял в памяти сегодняшнее утро, соседка добежала до припаркованной у площадки черной Toyota. Точно такая тачка у Стрижа: этот любит, чтобы дорого, богато, по-имперски. «Федерально…» — не удержался от комментария Егор, впервые увидев, на чем Вадик передвигается. Тот счел за комплимент.

Дверь распахнулась и навстречу выскочил… Ну, кто бы сомневался! Прищурившись, Егор облокотился локтями о перила, с третьей попытки прикурил вторую и тут же спрятал ее от накрапывающего дождика в куполе ладони. За шиворот закапало.

«Как поздороваются?»

Вадик облетел «Крузак», бросился было к ней чмокнуть в щечку, но она забавно увернулась, и кончились их приветствия слегка нелепыми объятиями. Егор криво ухмыльнулся: возможно, все-таки на её зрении крест ставить рано. Хотя — ухмылка ли то была? Давай по-честному, Чернов: это от подозрения, что Стриж, похоже, решил всерьез за Улю взяться, челюсть свело.

«И куда же это, интересно, мы намылились?»

Следом пришла внезапная мысль: пожалуй, он не против, чтобы эти двое заглядывали к нему вместе и, желательно, почаще. Так можно будет за обоими приглядеть, держать их на мушке, в приближении, поглядывая за тем, чтобы его малую умышленно не обидели. Интуиция продолжала шептать, что как бы легко ни было с Вадимом приятельствовать, а ухажер из него может получиться так себе — с учетом количества женских имен, которыми он совсем недавно щедро сыпал направо и налево, хвастаясь очередными победами. Однажды у Егора даже возникло дурацкое ощущение, что Стриж пытается меряться с ним достижениями. Возможно, вот только разница между ними была в том, что Егор в достижения своих жертв не записывал. Там что ни девушка, то личное поражение, несмотря на их одухотворенные физиономии и попытки всучить номер телефона после.

Что ж… Намерения можно проверить.

Небрежно бросив окурок в предусмотрительно оставленную на общем балконе стеклянную банку, Егор достал телефон и отступил через распахнутую дверь на лестничный пролет.

16:45 Кому: Стриж: Я сегодня на мероприятие в Пентхаус. Составишь компанию?

16:49 От кого: Стриж: Привет! Уже были планы, но ради такого дела я их подвину:))) Во сколько?

16:49 Кому: Стриж: К восьми. Жду.

Новостей, стало быть, две. Первая — плохая. На данном этапе Вадик без раздумий готов променять свою новую пассию на стрип-клуб. Вторая — хорошая: может быть, на сегодня удалось их развести.

«Голубя убрать бы…»

Уже третий за месяц.

Комментарий к V. «Здравствуй, мама, плохие новости» Ну что же, я постаралась показать вам старт “трепетного цветочка Ульяны” (привет, тёзка =)) из точки А в точку Б. Получился он, как видите, далеко не гладким, как это зачастую и бывает с людьми, выбитыми из (как это модно сейчас говорить) зоны комфорта и вдруг обнаруживающими себя в кризисе.

Егор в кризисе пребывает перманентно, он настолько привык к этому состоянию, что очередной зоне турбулентности должного значения пока не придает.

Визуал:

“Последнее время в его голове на удивление много малой, она туда зачастила, причем без приглашения”.

https://t.me/drugogomira_public/38

В тексте: Максим Свобода — Атлантида https://music.youtube.com/watch?v=yYjDoHTO29Y&feature=share

В названии главы отсылка к Земфире — ЛКСС (Любовь как случайная смерть)

https://music.youtube.com/watch?v=83Ec6boVt30&list=RDAMVM83Ec6boVt30

====== VI. Я окей. ======

Комментарий к VI. Я окей. Самый тёмный час — перед рассветом, Егор. 🌑 Ты же знаешь.

Визуал:

“Мальчик-ноль”

https://t.me/drugogomira_public/43

— Рыжий, да у тебя не работа, а халява! — брякнул Стриж в затылок, под руку и невпопад. В общем, как всегда себе не изменяя. Упёршееся в пол колено ныло, но наиболее выгодный ракурс съёмки требовал принесения коленей в жертву. В очередной раз сменив объектив, Егор «пристрелялся», бегло оценил результат, недовольно цокнул, нахмурился и открыл настройки фотоаппарата.

— Тусовки, знакомства, женщины, алкоголь! — меж тем не унимался Вадим. — Научишь?

«Как два пальца об асфальт…»

Весь этот антураж Стрижова явно манил. Ещё бы! Ведь прямо сейчас танцовщица — умопомрачительная зеленоглазая блондинка в изумрудном бикини — подпирая спиной пилон и строя глазки сразу обоим, терпеливо застыла в призывной позе. И всё — ради них: для них старалась. Суета, снующие туда-сюда люди, непринуждённый смех, обманчиво расслабленная атмосфера, мнимая легкость рабочего процесса, соблазнительные изгибы юных подтянутых тел… Всё это Стрижа привлекало, выглядело в его глазах халявой, за которую ещё и прилично платят.

Однако такое плоское восприятие ошибочно, это ловушка, рассчитанная на круглых идиотов. Со стороны и впрямь может показаться, что здесь нечего делать. Ну а что? Покрутился вокруг симпатичной девахи часик-второй-третий, поспускал затвор бездумно раз эдак тысячу-вторую, увёз домой результат и деваху — так уж выходит, что нередко они вовсе не против продолжить «работу» в «студии» молодого беспечного фотографа. Через пару дней почесался лениво правой пяткой, перекинул контент на ноутбук, скосил один глаз в папку, отобрал наобум годные — хотя зачем отбирать, они же все шедевральны по дефолту! — отдал подборку заказчику и свободен.

Как два пальца об асфальт.

Вадим заблуждался. Да, при должном желании заработать и впрямь можно выйти на неплохой доход, но тем не менее это труд, и далеко не самое сложное здесь — уложить в мозгу основные законы фотосъемки.

Если на плечах имеется голова, а в голове серое вещество, несложно выучить теорию, разобраться, в каких случаях приоритет следует отдавать выдержке, а в каких диафрагме, и усвоить нюансы работы с той или иной камерой или стеклом{?}[объективом] в зависимости от условий освещения и поставленной себе задачи. Но давай-ка попробуй применять полученные знания «в поле», оставаясь стабильно довольным результатом. Оцени особенности рабочей площадки, подбери верные настройки, найди с моделью общий язык, определи выгодные ракурсы, рисуй светом, подчеркни её достоинства и скрой недостатки. Не запори съемку в уверенности, что всё знаешь и умеешь. Передай атмосферу, создай образ, настроение, вдохни жизнь, лови моменты, пока голова не затрещит от напряжения, фантазия не иссякнет и глаз не замылится. Привези результат домой, будь к себе придирчив и строг, отбери из тысячи-двух пару-тройку сотен, кропни{?}[откадрируй] каждую, проверь баланс белого, вытяни тени, проведи цветокоррекцию. Желая облегчить себе жизнь, в очередной раз наложи фильтры и в очередной раз от них откажись. Отдай сто лучших, еще сто приложи бонусом, а необработанные готовься выслать по запросу клиента. RAW{?}[формат данных, содержащий необработанные (или обработанные в минимальной степени) данные] на всякий случай пару-тройку месяцев храни, мало ли.

Повтори. Повтори. Повтори.

Делать «на отвали» Егор не привык. Хочешь действительно достойного результата — выложись по полной. Это правило применимо не только к фотосъемке, но и к музыке, и к танцам, и ко всему, за что он в своей жизни брался. За последние несколько лет удалось выработать собственный почерк и стиль, заработать какое-никакое, но имя. Вадиму всегда всё кажется простым. Егор уже это слышал с полгода назад, после выступления, когда Стриж взахлеб делился эмоциями. Особенно его тогда поразило, как «непринужденно» группа и сам Егор выглядели на сцене. На самом же деле за этой непринужденностью стояли и стоят часы, дни, сутки, месяцы, годы кропотливой, невидимой чужому глазу работы. Профессионализмом такая непринужденность у людей называется.

Хочет попробовать? Да Бога ради.

— Возьми из рюкзака «тушку»{?}[сам фотоаппарат, без оптики и прочего обвеса] и вперед. «Зум»{?}[объектив с переменным фокусным расстоянием] там же найдешь, — небрежно бросил Егор, присаживаясь перед сценой на корточки в поисках очередного ракурса и подмигивая заскучавшей модели. Если этому заведению нужны «горячие» фотографии, значит, будут «горячие». Когда он выполнял заказ для филиала городской библиотеки, на благостных лицах позирующих ему «посетительниц» разве что просветления от снизошедших в головы знаний не отражалось. — Тань, представь, что ты не на работе, а в спальне, и соблазняешь не пилон, а мужчину. Играешь с ним в кошки-мышки, но пока, увы, безрезультатно. Он у тебя крепкий орешек, не поддаётся.

Подсказки оказалось достаточно, чтобы девушка наконец поняла, чего именно он от неё хочет. Нет, не в этом смысле, этих смыслов Егор допускать в свои мысли не собирался.

Поздно.

Соскользнув вдоль пилона на пол и широко раскинув длиннющие ноги, танцовщица подалась грудью вперед, по-кошачьи прогнулась в пояснице, выдохнула и томно прикусила пухлую нижнюю губу. Объемные локоны обрамили лицо, придав ему выразительности. Про температуру взгляда, которым это «невинное» создание наградило камеру, наверняка сжегши пиксели на матрице, лучше и не думать. По первым ощущениям, не уступает градусу раскаленный лавы. Чисто разврат. То, именно то, что требуется! Нутро опалило знакомым щекочущим чувством предвкушения: знает Егор вот эти пылкие взоры, вовсе не воображаемому мужчине предназначающиеся. Стриж восхищенно присвистнул, палец на автомате нажал на спуск, свет вспышки и характерные щелчки затвора заполнили пространство, а голову заполнило лишнее… всякое.

«Нет»

Лучше думать о том, что, если поймать это выражение глаз в объектив удалось, задачу можно считать выполненной. Получившееся фото будет красоваться на главной странице сайта заведения и всех их соцсетей. Опустив камеру, Егор удовлетворенно произнес:

— Отлично. Думаю, с тобой мы закончили, спасибо за сотрудничество.

— Закончили? — Таня удивилась, причем довольно искренне. И даже вроде как расстроилась. — А я думала, мы только начали…

— Закончили, — уверенно кивнул Егор. — Отдыхай, настраивайся на работу.

Стоило им со Стрижом сменить локацию, переместившись от главной сцены к барной стойке, как того прорвало:

— Бро, да ты же её снял, пальцем не пошевельнув!

«Может, ты еще и счет ведешь?»

Ну вот опять — сел Стриж на излюбленного своего конька. Началось мерение половыми органами на пустом месте. Ну, или же это завуалированная попытка выцыганить у своего приятеля некое тайное знание, благодаря которому он сможет прокачать собственный скилл до ранее недостижимого уровня. Егор пока не разобрался, что в этот раз это такое в Стриже взыграло. В любом случае ждало Вадика страшное разочарование: нет тут ни спортивного интереса, ни особого знания. Просто кто-то, видать, его «бро» проклял.

— Такой цели сегодня не было, — сдержанно ответил Егор, скользя блуждающим взглядом по помещению и размышляя о том, что перед уходом неплохо бы сделать парочку кадров общего плана, найти и отснять интересные решения в интерьере и хотя бы полчаса потратить на репортажную съемку, отщелкав стафф и девочек в рабочем угаре. Разглядывая лица, подумал, что ведь не от хорошей жизни они все тут оказались, хотя некоторые и впрямь умудряются получать удовольствие от своего дела.

Взять, например, ночные клубы, опустить пилонщиц и гоу-гоу, часть из которых действительно пытается что-то здесь ловить. Ну вот, например, фейс-контроль. Как-то Егор после выступления группы сцепился языками с охранником и много интересного узнал. Оказалось, мало кто из этих ребят приходит в профессию, потому что всю жизнь спал и видел себя вышибалой в злачном местечке. В основном сюда приводит нужда: все хотят более или менее вкусно кушать, нормально одеваться и не отказывать себе в удовлетворении других базовых человеческих потребностей. Поэтому ночью они пьяных посетительниц со стоек снимают, а утром разгружают товар на каком-нибудь складе. Бармены тоже: ночью короли шейкеров, днем иногородние студенты последних курсов. Хочешь не хочешь — а жизнь заставит вертеться. Ужом на сковородке, под потолком на шесте.

— Блин, но как-то же ты это делаешь! — чуть помолчав, снова воскликнул Вадим. Никак не угомонится человек: всё ему кажется, что-то от него пытаются утаить.

Егор не ответил. Как-как? Да никак. Ну нравятся девочкам харизматичные растрёпанные мальчики с фотоаппаратом на шее, с гитарой наперевес, вот и весь секрет. Добавь к этому ревущего железного коня — и всё, уноси готовенькой. А толку? Прав Корж. Только не «надоело» — задрало. Задрало, что они, ослепленные внешностью, образом, за фотоаппаратом и гитарой не видят больше ничего и не желают. Как сороки пикируют на блёстки и мишуру. Ведутся на смазливую рожу, даже не пытаясь заглянуть за парадный фасад. Учуяв запах славы, занимают охотничью стойку и поднимают лапку на дичь. Они хотят доступа к телу, огненного секса, искр из глаз. Самоутвердиться. А остальное…

А остальное — третьестепенно. Всем этим охочих до острых ощущений девкам, наверное, интуиция нашёптывает, что лучше в него не вглядываться, потому что можно обнаружить страшное. Всё верно. Он и сам себе уже остоебенил с этим своим потребительским подходом к живым людям. Задрало брать, пользоваться, а после без малейшего сожаления выбрасывать из жизни, абсолютно ничего не чувствуя. Хотя нет, почему? Раз за разом он ощущает одно и то же — гнетущее разочарование, иногда с примесью безысходного, бессильного, немого отчаяния. Понимание, что именно их всех так привлекает и каков будет закономерный итог, зарождению иных чувств не способствует.

Замкнутый круг. Который ему не разорвать.

Почему? Да потому. Потому что за тридцать лет любить он так и не научился и, похоже, уже не научится. Ведь откуда, по сути, берется эта любовь? Любовь рождается из привязанности, а привязанность из доверия. Но первое, что в своей жизни Егор усвоил действительно превосходно, так это то, что доверять и уж тем более привязываться ни к кому нельзя. А как усвоил, так и ничего не может с собой поделать — вновь и вновь проверяет мир на вшивость, провоцирует людей, отталкивает и смотрит, что будет дальше. Вокруг него сотни знакомых, а проверку — да, жестокую, — два с половиной человека прошли: мать, которая с ним намучилась, всегда и во всем поддерживающий её отец и, может, Анюта. Хотя здесь фифти-фифти: свои интересы у неё, конечно же, имеются.

Баба Нюра вот еще…

Двоих из этих трех с половиной уже нет в живых.

— Соседка твоя — непробиваемая, — не дождавшись комментариев, удрученно возвестил Вадим. — Ни мороженое её не берет, ни цветы, ни шарики. В рестик вот хотел сегодня сводить, но тут ты написал, пришлось ускориться и ограничиться ближайшей кафешкой. Обычно мне меньше времени надо, чтобы девчонку заинтересовать, а эта просто кремень какой-то.

«Очень хорошо…»

— А чего ты хотел? — отозвался Егор глухо. С одной стороны, поступившая информация порадовала, а с другой, что-то нет особого желания дальше слушать. — Цени.

— Но, конечно, бомба… — продолжил тот мечтательно, пропуская рекомендацию мимо ушей. — Фигура отпад, личико, как у куколки, и при этом такая беззащитная вся, так и хочется её…

«Заглохни уже, а?!»

— Кто-то говорил про серьезные намерения, — пристально взглянув на страдальца, раздраженно перебил его Егор. — Неужели вся цель — очередную девчонку в постель затащить?

Судя по округлившимся глазам, Вадик на память не жаловался и диалог у «Ямахи» в черепной коробке хранил. А лицо-то, лицо! На лице выражение а-ля: «Да как ты мог обо мне такое подумать?!». Вот так — вот так и мог. На основании былых подвигов.

— Нет! То есть… Когда-нибудь да, конечно, но желательно, чтобы это «когда-нибудь» не через год случилось, — вздохнул Стриж и после небольшой паузы задумчиво добавил: — Но сдаваться-то я не привык!

«Пффф! Не привык ты к тому, что кому-то может оказаться по хрен на твою бицуху, тачку и кошелёк»

— Ну так заслужи. Или ты думаешь, веник принес, и всё? Как видишь, не со всеми это прокатывает, — «Счастливчик». — Тебе повезло, значит, понты её не берут, — «Слава те хоспаде». — Значит, человек хочет именно тебя разглядеть, а на блестящий фантик не ведётся. Нужна именно она, а не Маша, Даша или Глаша? Дай время. Не дави. Не готов тратить своё? Пожалуйста, — кивнул Егор в постепенно заполняющийся людьми зал, — весь «Пентхаус» к твоим услугам. Но тогда малую оставь в покое.

«Иначе огребешь»

— А что она любит? — вдруг обескураженно спросил Вадим.

Вопрос застал врасплох, Егор чуть минералкой не подавился. Первая пришедшая в отяжелевшую голову мысль: «Все-таки не сдаешься?». Вторая: «У тебя было столько времени выяснить, что она любит, и ты им не воспользовался?». И наконец третья: «Не знаю». Он и впрямь понятия не имел, чем малая сейчас живет. С уверенностью можно сказать лишь одно: она по-прежнему любит читать. Ну, об этом она и сама упоминала вчера, да и на лавке, бывает, встретишь ее с книгой. И еще — что любит сливочные вафельные стаканчики. Еще вот: иногда поздними вечерами, возвращаясь домой, он видит её в окне — у мольберта. Значит, до сих пор рисует. А иногда шторы задернуты наглухо. Больше он не знает о ней теперешней ничего: какую музыку слушает, куда ходит, если вообще куда-то ходит, с кем, кроме Новицкой, дружит, чем занимается, кем работает и работает ли… Языковой вуз какой-то вроде заканчивала — мать упоминала, когда малая поступила. Какой?

«Позорник…»

— Откуда я знаю? — нехотя признал Егор собственную неосведомленность. — Мы давно не общаемся. Книги. Рисовать всегда любила. Животных. Мороженое.

Стрижов с откровенным любопытством покосился на своего информатора.