Соседи (СИ)

Чтобы, успешно выполнив очередной прыжок или, выжав из «Ямахи» всю скорость, на которую та была способна, и благополучно при этом добравшись из пункта А в пункт Б, доказать себе, что Влада ошиблась? Так весь его тридцать первый год еще впереди. Ну, или, по крайней мере, его часть — она про осень говорила.

Потому что от всего устал, от себя устал, по-прежнему не видит выхода из западни и неосознанно создает ситуации, которые могут помочь со всем этим покончить? Так они все благополучно разрешаются. Что-то этой жизни от него еще надо, что-то он, видимо, не сделал или ей должен, или…

За стенкой теть Надя возмущенно высказывала своей дочери. Не разобрать, что там у них. Что-то про то, что у малой ветер в голове с некоторых пор свистит. Что-то про то, что такими темпами на этой работе она не задержится, что-то про дурь, которую пора бы уже вытрясти из башки. Интересно, теть Надя и впрямь считает, что вправе контролировать малую до тех пор, пока смерть не разлучит их?

Значит, пятьдесят прыжков. Из них «не менее пяти прыжков с задержкой раскрытия парашюта на тридцать и более секунд», «не менее пяти минут контролируемого свободного падения в сумме», «индивидуальные маневры в свободном падении» — ради сертификата В придется напрячься. Всё это не только время, но и деньги. И растущие риски. А дальше — сертификаты C и D, там речь идет уже о двухстах и пятистах прыжках соответственно, зато время свободного падения здесь увеличивается до целых сорока, а то и сорока пяти секунд. Затяжные, конечно, манят… То, что недоступно ему тут, на земле, компенсирует небо. Правда, чем дальше в лес, тем больше шансов из леса не вернуться, и нужно отдавать себе в этом отчет. Три прыжка из десяти тысяч заканчиваются смертью, один из тысячи — травмой. Причинами могут стать неправильное приземление, нераскрытие запасного парашюта, раскрытие резервного на слишком низкой высоте, неисправность оборудования и множество других факторов. Ну а с другой стороны… Ну разобьется, и? Чему быть, того не миновать. Конечно, здесь есть, чем заняться, и он занят, он эту щемящую пустоту вымещает, выпихивает из себя, как умеет, но… Главного нет. Человека. Не ради кого задерживаться. И давно уже окрепло подозрение, что и не появится. Возможно, это и есть его диагноз. Возможно, неизлечимый.

Внезапный звонок в дверь отвлек от задумчивого разглядывания памятки. Егор, вообще-то, собирался выйти на балкон, чтобы перекурить мысль о том, так ли уж ему нужен этот сертификат, но не успел. Гостей он сегодня не звал, никого не ждал, да никто и не предупреждал, что заскочит. Странное возникло ощущение. Трель раздалась ровнехонько в тот самый момент, когда в голову закралась тревожащая, болезненная мысль о людях в его жизни, точнее, об их отсутствии. Вселенная продолжает с ним играться.

«Кто бы ты ни был, никого нет дома»

Второй раз. Настойчивые… Бесшумно преодолев коридор, Егор неспешно подошел к двери, открыл глазок и замер: решительный настрой притвориться мёртвым мгновенно улетучился, стоило узнать слегка искаженный линзой силуэт. Вот уж кого-кого, а её он по ту сторону обнаружить совершенно не ожидал, хотя казалось бы… Вот уж кому-кому, а ей отрыть рука сама тянется. Душа — если она, конечно, у него есть — тянется. А если души нет, значит, кто-то наверху, нащупав его болевые точки, успешно тянет теперь за жилы.

После недолгих размышлений кисть все же легла на дверную ручку. Еще пара секунд промедления — и вторая повернула замок.

Ну, здравствуй, детство. Давно не виделись.

Лицо напротив выразительное. Вроде стоит, молчит, смотрит во все свои синие глазища, а в глазищах-то всё и написано. «Спасите-помогите», — прочтение примерно такое. Гитара за плечом — вот что не многим менее интересно, чем само её здесь появление в гордом одиночестве. И ведь даже не в пижаме.

— Что, малая, из дома выгнали? — усмехнувшись, Егор посторонился с прохода, показывая Ульяне, чтобы не мялась и проходила. — Бунт продолжается?

Уля быстро юркнула в прихожую, аккуратно прислонила к стенке гитару, вздохнула, вскинула на него глаза и как-то беспомощно спросила:

— Ты очень занят?

Мысль, возникшая в следующее мгновение, обескуражила и напугала. Потому что звучала она просто-таки до безобразия громко и ясно: «Не для тебя». Потому что еще раз: очень, очень неприятно падать с высоты своих надежд. Уж лучше вообще ничем их не подпитывать, ничего не ждать. Как там в одной песне поется-то? Дословно не помнит, однако смысл припева в том, что чем выше летишь, тем больнее падаешь, хотя ощущения при этом незабываемые{?}[Земфира — Ощущения]… Так вот — не хочет он никаких ощущений! Но сказать всегда легче, чем сделать. Потому что говорить себе ты можешь что угодно, а нутро твои соображения выслушает, покивает: «Да-да, Егор, конечно. Конечно-конечно…», и тут же покажет, что плевать оно хотело с Останкинской телебашни на то, что ты там думаешь. Потому что главное не что думаешь, а как чувствуешь. Малая явилась одна, без конвоя в лице Стрижа, волоком никто её сюда не тащил, по собственной доброй воле пришла, по своему желанию. И это — давай, Чернов, начистоту, — воодушевило. Страх и радость одновременно — что может быть более… странным, сбивающим с ног и с толку?

— Проходи, располагайся, — ощущая, как с плеч сдвинулась каменная плита, ответил Егор. — Время есть. Я пойду перекурю, две минуты. На кухне вода, чайник можешь включить, в холодильник залезть — чувствуй себя дома.

Кивнув, Ульяна тут же проследовала в указанном направлении, а он достал из кармана куртки пачку, прикрыл дверь в родительскую спальню и отправился на кухонный балкон. Вот только о чем он там думать-то собирался? О сертификате, времени и деньгах, которые на его получение уйдут? О том, так ли ему эта бумажка необходима или всё это просто очередная блажь? Хрен там он подумает теперь, фокус внимания уже переключился, причем с концами. В его доме гости — прямо за спиной, за стеклянной дверью, хозяйничает малая, — а ему спокойно, чего с ним в присутствии людей на его территории в принципе не бывает. И тоскливые мысли не мучают. И ведь не первый раз ловит себя на том, что в его бестолковую, неупорядоченную, даже хаотичную жизнь она приносит ощущение умиротворения, просто маяча где-то в поле зрения. Черт знает, как оно работает, если не думать. А если подумать… Ничего не проходит бесследно. И двадцать два года жизни — да, пусть последние двенадцать-тринадцать не бок о бок — не прошли бесследно. Пусть хозяйничает, пусть здесь всё хоть вверх дном перевернет. Пусть заглядывает чаще. Без свиты.

Задумался.

— Где летучие мыши-то? — тихо усмехнулась соседка, вставая в полуметре и зеркаля его собственную позу: облокачиваясь локтями о мокрые от моросящего дождика перила и устремляя взгляд на каштан. Егор вздрогнул. Его тишину нарушили, но никакого раздражения по-прежнему не чувствовалось, наоборот. Будто так и надо. Будто всегда так и было. Будто не случалось провала длиной в полжизни.

— Добровольно пришла подышать канцерогенами? — увернулся он от ответа. Похоже, этих мышей ему теперь при каждом удобном случае будут припоминать. И он не против, но есть вещи и поважнее мышей в этой жизни. Например, понять, что она все-таки тут делает.

— Мой отец курил… И ты курил. Я выросла в этом дыму, у меня с ним приятные ассоциации, он мне привычен, — просто ответила Ульяна. Честностью веяло, и от честности этой заболело. — «Приятные…». — Бывает даже, скучаю, если долго не чувствую запах сигарет. Иногда даже думаю, не попробовать ли, но это дурь, конечно.

«Еще какая…»

Нет, прошлое он обсуждать не готов. Да и малая вряд ли, отреагировала просто со свойственной ей прямотой, да и всё.

— Что мать? Что в этот раз не по ней?

Уля глубоко вздохнула, заставляя невольно повернуть голову в свою сторону. К этому моменту выражение «Спасите-помогите», так ярко проступавшее на её лице на пороге, сменилось на иное: теперь на нем отражалось относительное спокойствие. Лишь линия губ стала уже.

— Увидела на кровати гитару, поинтересовалась, как работа поживает, и раскричалась, когда я честно ей сказала, что сегодня никак, — процедила она сквозь зубы. — Ей кажется, что её дочь не в состоянии самостоятельно распределить время, задачи, расставить приоритеты, да и вообще… Как будто мне двенадцать лет.

«Да, пора бы уже свыкнуться с мыслью, что тебе и впрямь не двенадцать»

Сложно. По крайней мере, вчера, когда малая в запале рассказывала ему, что такое пилон, о чем он только не успел передумать, в том числе, о том, что это по-детски неразумно — так рисковать собственной шкурой. Спрашивал себя, неужели она не отдает себе отчет, что на кону? Следом, правда, в голову подъехала резонная мысль, что и сам он ничем от неё не отличается. О той девахе из «Пентхауса» усиленно старался не вспоминать. Но ты поди попробуй покомандуй своими извилинами. Прикажи себе не думать о синих медведях. Удачи.

— А гитару где взяла? — зацепившись за возможность сменить тяжелую тему на куда более приятную, спросил Егор.

Ухватилась. Расслабилась тут же, будто про разлад в семье вообще речи не шло.

— У Юльки, — глаза озорно блеснули, а губы растянулись в ребяческой улыбке. — Она у нее уже лет десять стоит без дела. А я вот на вас посмотрела и вспомнила, что ведь и сама когда-то хотела попробовать. Давно. Когда хотела, свободных денег не было, потом забылось. Ну и… Весь день пытаюсь что-то, а ни фига не получается. Уже все пальцы горят, если честно, а на выходе какой-то шлак.

Малая смешная. За день ни один инструмент не освоишь. Учиться вообще можно всю жизнь — чему угодно. Полировать и полировать, стремясь к совершенству и понимая, что совершенство недостижимо, потому что оно — в голове, оно — объект твоей и чужой оценки. Плюс сама гитара наверняка пребывает после столь длительного отдыха в весьма плачевном состоянии. Последнее решил озвучить.

— Ну так она, скорее всего, разлажена, — буднично произнес Егор. — За десять-то лет. Натяжение струн ослабло, да и сами они наверняка уже изношены. Надо заменить, гитару настроить. Пошли посмотрим. А пальцы гореть перестанут, но не сразу, а когда ты мозоли наработаешь. С месяц регулярных тренировок — и про болевые ощущения забудешь.

— Мозоли?! — Уля удивлённо округлила глаза. — Покажи!

Егор в ответ лишь усмехнулся. Смешная. И наивная. Мозоли, конечно, а как еще? Развернул к ней ладонь. Он уже не помнит, каковы наощупь «нормальные» подушечки пальцев. Наверное, мягкие и отзывчивые к касаниям. Подушечки его пальцев «свалялись», сплюснулись, стали грубыми и нечувствительными, с несходящими темными бороздками от жестких струн. Где-то иссушенная кожа трескалась и облезала. Так себе зрелище. Не для маленьких воздушных созданий.

У малой чуть нервно дёрнулся уголок рта, во взгляде проявился испуг. Правильно, пусть знает, к чему готовиться. Пусть подумает хорошо, надо оно ей или нет.

— Давно ты играешь? — чуть помолчав, спросила она. То ли прикидывала, как долго её собственные пальцы будут обзаводиться такой броней, то ли просто из любопытства. Оно всё, впрочем, неважно. Важно, что они в принципе болтали, фактически как ни в чем не бывало, и спокойствие это, и чувство согласия с происходящим, ощущение привычности момента продолжало сохраняться внутри. Ему словно кто-то сейчас показывал, что он может вернуть себе что-то очень ценное, отобранное. Нет, по глупости отпущенное и похеренное. Конечно, по глупости — из-за представления о себе самом, которое жить ему мешает, из-за уязвимости к чужой оценке. Вопросы к себе, очевидные ответы на них и мнение посторонних составили когда-то фундамент самовосприятия, и это восприятие, несмотря на все усилия близких, в последствии и стало цианистым калием, отравляющим его отношения с людьми.

Хорошо помнит слова одного старичка-специалиста, по которым мама после переезда в Москву начала его водить. Прием закончился, Егора попросили подождать за дверью, а он подслушал. «Вы поймите, Валентина Ивановна, ваш мальчик живет в уверенности, что любовь и тепло не достаются просто так, просто потому, что ты есть. Он убежден, что их не достоин, его спутники — вина и стыд. Конечно же детки, на долю которых выпало такое испытание, очень часто именно так себя ощущают. Не доверяют, не привязываются. Как тут доверять?.. Вы же и сами все понимаете… Но в ваших силах всё исправить. Да, будет трудно, понадобится поддержка самых близких. Но судя по тому, что я мог видеть, шансы неплохие, ситуация обратима, главное — верьте мне: рано или поздно это сработает. Складывается впечатление, что самое необходимое вложить в него всё-таки успели, так что будем надеяться. Переехав, вы приняли правильное решение: мальчику надо дать возможность жить обычную жизнь. Чем меньше вокруг перешептываний и косых взглядов, тем для него лучше. Классную руководительницу в известность поставьте, этого достаточно».

Шансы довольно неплохие, говорит… Что ж, двадцать лет спустя можно резюмировать: ошибся старичок. И, тем не менее, Егор пытался верить в то, что прошлое не столь важно. Хотел думать, что по-настоящему важно лишь здесь и сейчас.

Возможно, он где-то наивен.

— Эй?

— М-м-м? — что-то совсем не в ту степь его понесло. В общем, хорошо, что она тут, он рад. — Лет тринадцать играю. С перерывами. Пошли гитару смотреть.

— Так долго?! — искренне удивилась малая, проходя за ним назад на кухню.

«Разве?..»

— Не так уж и долго. С семнадцати до девятнадцати лет ходил на класс гитары, потом бросил. Но знаний, полученных за три года, хватило, чтобы начать понимать музыку. Группе уже семь лет, начали мы бодренько, потом я ушёл, потом вернулся. Ничего особенного.

Уже спустя минуту в руках оказался инструмент — старенькая Fender FA-125, симпатичный недорогой дредноут{?}[вид акустических гитар, отличающийся увеличенным корпусом характерной «прямоугольной» формы с ярким и звонким звучанием]. Пальцы поочередно перебрали струны: так и есть, расстроена. Намотка на второй и шестой разрушена, коррозия на металле видна невооруженным глазом, вряд ли их хоть раз чистили. Диагноз ясен — менять. Благо у него этих комплектов подходящего диаметра годовой запас. Подумалось, что вместо бронзы поставит нейлон: он мягче, а значит, бережнее к нежным подушечкам девичьих пальцев.

Вперед.

Малая притихла, как завороженная наблюдая за процессом. Ну да, тут было, на что поглазеть. Руки действовали на автомате: последовательно раскручивались колки{?}[деталь струнных музыкальных инструментов в виде небольшого стержня для закрепления и натяжения струны] и изымались бриджи{?}[струнодержатели]. Где-то под рукой должен быть шестигранник — может, придется отрегулировать изгиб грифа. А плоскогубцы где у него валяются?

— Зачем тебе три гитары? — нарушила она молчание.

— Акустика — для души, дома побренчать. Электро — рабочая, а третья — бас, чисто утолить любопытство. Но нет, бас не моё. А вообще все гитары звучат по-разному, — методично продевая новые струны в колки, ответил Егор. — У музыканта может быть пять гитар, и каждая будет давать чуть другой звук. То же самое касается акустики. Зависит от многих факторов, например, от породы дерева, из которого она сделана, от объема корпуса, от всякого.

— А чем бас отличается от электро?

Смешная. Наивная. Очень любопытная и по-прежнему открытая. Это классно.

— Размером. Количеством и толщиной струн. Строем, — терпеливо начал объяснять он. — Бас звучит значительно ниже электрогитары, похоже на контрабас. Ролью. Бас-гитара используется для аккомпанемента и ритмической поддержки, а не как солирующий инструмент. Бас создает гармонический фундамент. А электрогитара отвечает за ритм и соло.

Егор чувствовал готовность лекцию на эту тему прочитать, уже завелся, но вовремя себя остановил. Ибо дальше пойдут дебри, в которые малой вряд ли интересно влезать. Вот зачем ей знать, что бас бывает четырехструнный, а бывает пятиструнный? Что на гитаре может быть от четырех до двенадцати струн. На классической их шесть.

— То есть, в вашей группе ты отвечаешь за ритм и соло? — продолжала сыпать Уля вопросами. Тут даже если и вознамеришься лекцию прочитать, не сможешь: слушатель попался очень любознательный и говорливый.

— Да, это моя роль, — поочередно закручивая колки, кивнул Егор. — Ритм-гитарист и соло-гитарист.

— Но не вокалист? — неожиданно тихо и неуверенно утончила малая.

Егор вскинул на неё глаза и встретил прищуренный взгляд. Странный вопрос, с учетом того, что она видела его у микрофона. Странный, да, но, черт возьми, прямо в яблочко. Все же чутье тогда его не подвело: своим глазам она не поверила. И что это значит? Значит, она видит глубже?

«Закатай-ка губу»

— Нет. Дал слабину.

Уля промолчала. Казалось, еще что-то хочет спросить, но не решается. И он был ей за это страшно благодарен: на данную тему ему с Анькой разговоров хватает. Егор оглядел комнату в поисках кусачек и заметил их на полке.

— Подай мне, пожалуйста, плоскогубцы. Вон они — на стеллаже, по левую от тебя руку. Надо обрезать лишнее.

Спустя несколько секунд ему протянули инструмент. Взгляд вновь невольно упал на синяки на голой коже. Один на кисти, а на предплечье сразу два, прямо по размеру чьих-то жестких, сильных пальцев, прямо под обхват чьей-то лапищи. Заскользил дальше — к плечу: до рукава футболки чисто. На второй руке тоже чисто.

— Это от пилона, — пробормотала малая. — Правда…

Вопросов к ней у него за какой-то месяц накопилось тьма-тьмущая, конечно. И к Стрижу они тоже лишь копятся. Вадик парень экспрессивный и контактный, на виду у Егора в прямом понимании этого выражения руки не распускал, но вот так запросто за запястье схватить деваху какую-нибудь, устанавливая с ней контакт, — такое Егор видел не единожды. Да что уж там — своими глазами видел, как тот малую за руку в день знакомства сцапал. И не факт, что при этом правильно рассчитал силу.

Пилон еще этот. Вот на хрена ей пилон? Она и пилон в его представлении не совместимы, просто в башке не укладывается! Нет, он уже некоторое время подозревает, что соседка его не такая тихоня, какой может показаться, если вестись на образ девочки с книжкой на лавочке. Нет, он прекрасно помнит, что она в детстве творила, пока мать её не построила. Но пилон — это где-то за гранью… Хочешь не хочешь, а все равно представляешь себе этих полуголых танцовщиц в клубах, вот на таких каблуках! Что за черти там в ней сидят? Ну ладно, допустим, это какой-то другой вид пилона, окей, какой-то спортивный вид, трюкачество вниз головой ведьмой на метле и вот это вот всё. Тогда вопрос стоит иначе: «Малая, тебе что, жить надоело?».

— Угу…

«Проверим»

Одну за одной перебрав струны и подкрутив колки, Егор прислушался к звучанию гитары. Лады звенели, значит, всё же придется подтянуть анкер, а в целом — гитара еще хоть куда. Fender — это вам не хухры-мухры.

Нет, ну до фига неудобных вопросов! Не надумала ли она сходить в ментовку, очень, например, еще хотелось узнать. Но начнёт все их сейчас задавать — малая напряжется, испугается и чего доброго все-таки сбежит. Сам бы он так и поступил на её месте. А ему сейчас на удивление уютно и спокойно. Как будто он сам с собой тут медитирует. Она не мешает, не раздражает, наоборот — успокаивает своим присутствием. Не выделывается и не ведется на рассыпанную повсюду мишуру. Искренне интересуется его жизнью. От этого тепло. И мурашки табунами бегут по позвоночнику прямиком в мозг. Как в тот раз.

Пока ослаблял натяжение струн, регулировал анкер и вновь настраивал гитару, пока обрезал лишнее, малая сидела тихо, внимательно наблюдая за процессом. Егор шкурой ощущал приклеившийся к его рукам взгляд и невольно приходил к выводу, что ничего не изменилось: в детстве, если он в её присутствии над чем-то «химичил», она вела себя ровно так же. Точь-в-точь.

Не любил он вспоминать прошлое. Но вспоминать такое прошлое оказалось неожиданно приятно.

— Егор? — все-таки не выдержала Уля. — Последний вопрос можно? И я от тебя отцеплюсь.

«Хоть десять…»

— Валяй, — передав ей инструмент, он потянулся за собственным, прислоненным к рабочему столу. Сколько с этой гитарой часов-дней-недель было проведено — не сосчитать. Сколько десятков раз на ней менялись струны? У-у-у…

— Зачем тебе парашютный спорт? — выпалила малая на одном дыхании. — Затяжные прыжки?.. Неужели на земле совсем ничего не держит? Я еще могу понять параплан, там все как-то понадежнее выглядит, но…

«Брошюра…»

Егор пристально взглянул на собеседницу, удивляясь её прямоте. Дрогнувшему голосу. И — чуткости: будто у него все нутро нараспашку. Поражаясь тому, что задают они друг другу, судя по всему, одинаковые вопросы: «Тебе жить надоело?». Только ей не слабо спросить в лоб, а ему пока да — ей наверняка матери хватает, да и кто он ей сейчас такой, чтобы на мозги капать. А еще хочется верить, что ей хватило соображалки оценить все риски. Наверняка всё не так страшно, как кажется непосвященному, это просто его воспаленное воображение сразу все ужасы во всех красках нарисовало. Что до её вопроса, Егор отвечать не готов: на первую его часть у него нет ответа, он сам до сих пор думает, где та грань, за которую он не выйдет. А на вторую, с такой поразительно точной формулировкой, есть. Но зачем людей пугать? Особенно таких впечатлительных, как малая?

— Говорят, в жизни надо попробовать всё, — ответил Егор уклончиво. — Так, ну и что играть с тобой будем? Думаю, для начала можно попробовать «В траве сидел кузнечик».

Ульяна смешно накуксилась: поджала губы, а в глазах аж разочарование заплескалось. Да уж, явно не «Кузнечика» она мечтала исполнять.

— А можно что-нибудь покруче? — жалобно попросила она. — Это уж вообще…

«“Полет шмеля”?»{?}[Оркестровая интермедия, написанная Николаем Римским-Корсаковым для его оперы «Сказка о царе Салтане». «Полёт шмеля» известен благодаря предельно быстрому темпу исполнения практически непрерывной последовательности шестнадцатых нот, при которой основной трудностью для музыканта является не высота или диапазон звуков, а чисто физическое умение исполнять ноты с высокой скоростью]

— А, так тебе сразу круть подавай? Ишь, — усмехнулся Егор, вспоминая, что и сам вовсе не с детской песенки начинал, а сразу с «Осени» ДДТ. — Ну окей, давай тогда разучим три основных аккорда: Am, Dm, Е. В народе их называют блатными, на них играется куча известных мелодий. Смотри сюда. Внимательно, малая. Am. Dm. E.

«Am… Dm… E…»

Комментарий к XI. Am-Dm-E Если у вас появились догадки о прошлом Егора, я с удовольствием их выслушаю, ребят) Но лучше в личке =)

Нормативы для сдачи на сертификат B — отсюда: https://cyberpedia.su/17×14281.html

Музыка главы: Bust This Town — Stereophonics

https://music.youtube.com/watch?v=XaVCzxpgbOw

Еще визуал:

“Поднимаешься на подножку, вторую ногу перекидываешь через сиденье и удобно усаживаешься. Коленями обхватываешь меня. Плотно. Руками обнимаешь. Крепко”.

https://t.me/drugogomira_public/79

“А еще в его присутствии…”

https://t.me/drugogomira_public/81

“Главного нет. Человека”.

https://t.me/drugogomira_public/80

====== XII. «И за что мне такое чудо досталось?» ======

Комментарий к

XII

«И за что мне такое чудо досталось?» Визуал:

“Сердцу разве прикажешь?”

https://t.me/drugogomira_public/84

«Это, видимо, здесь…»

Нарастающее недоумение человека, уверенного, что в собственном районе знает каждую бродяжку, было абсолютно закономерным. Вообще ничего в облике со всех сторон зажатого многоэтажками, потрепанного ветрами и временем двухэтажного здания не сообщало Егору о том, что тут находится танцевальная школа. Даже вывески — и той не наблюдалось. И если бы малая не заикнулась, что школа неподалеку — пешком можно дойти, — так и пребывал бы в полнейшем неведении. Однако интернет-поисковик настаивал на том, что она — тут: нумерация дома совпадала с адресом, указанным на простеньком сайте заведения.

Подумалось, что «богам маркетинга» из команды сего учреждения надо намекнуть, что неплохо было бы как-то обозначить своё присутствие по данному адресу, если они хотят заманить к себе учеников.

Окна, прикрытые ролл-шторами на половину своей высоты, выходили прямо на дорогу, однако разглядеть, что там, за ними, при свете дня оказалось проблематично. Облокотившись на «Ямаху», Егор еще раз огляделся вокруг, пытаясь навскидку оценить, насколько безопасной выглядит местность, и прикинуть, что может происходить тут вечерами.

Нет, безопасным двор не выглядел, и происходить тут могло… Да что угодно. Вон детская площадка, на которую наверняка по традиции ближе к ночи сползается всякая шелупонь, вон лавочки у подъездов: раз, два, три… — шесть. У некоторых из них стоят до сих пор не убранные пустые пивные бутылки и жестяные банки, а горы шелухи от семечек, дополняющие этот «натюрморт», видно даже с расстояния. Фонари. Сколько их тут? Раз… Два… Три фонаря в поле его зрения. Это он еще не в курсе, работают ли они.

За. Е. Бись.

Впрочем, чему удивляться? Данная часть их района непорочной репутацией никогда не славилась. Если верить вбросам в местном Telegram-канале, драки и прочие непотребства в этих дворах — дело привычное, объяснимое наличием злачных местечек на параллельной улице и небольшим, но оживленным рынком там же. Где рынок, там и пылкие кавказские парни, а где пылкие кавказские парни, там маленьким девочкам даже при свете дня лучше не гулять, не говоря уже о вечерах. Что ж, предварительный анализ показал неутешительные результаты. Осталось только у Дэна справки навести: участковый должен иметь о неблагополучных точках района более чёткое представление.

Притащился он сюда, конечно, ни свет, ни заря, но ничего, нормально: сайт гласит, что школа открыта ежедневно с девяти утра. А Егор впервые за долгое время продрых аж до восьми и проснулся не от очередного кошмара, а из-за ощущения, что только что всю жизнь проспал. Притащился, потому что ни черта малая его тогда не убедила. Потому что мудрость народная не зря из поколения в поколение передается, на то она и мудрость. Доверяй, в общем, но проверяй. А в легенде соседки что-то все-таки было нечисто. Синяков в таких местах Егору видеть не доводилось. Он сам чего только в этой жизни не пробовал и себе не отбивал, но до гематом на кистях и мягких участках предплечья не доходило. Так что голова продолжала упорно гонять туда-сюда версию о том, что это дело рук человеческих: ну как подобные метки может оставить какая-то вертикально стоящая металлическая палка? Это что надо на ней делать? Что-то на пилонщицах в клубах он ничего подобного не замечал… Короче! Если сейчас его предположение подтвердится, «пернатому» несдобровать. Он предупреждал. И черт с ней — с «дружбой», невелика потеря. Бывали в его жизни и пострашнее.

Выбросив окурок в близстоящую урну и еще раз пристально осмотрев окрестности, Егор направился прямиком в единственный подъезд. Внутри его встретил мобильный рекламный баннер: «Школа танцев «Апельсин»», присобаченный к стене белый лист со стрелкой, указывающей наверх, бьющий в нос запах хлорки и намытые, еще блестящие от не высохшей воды ступеньки.

Школа и впрямь работала, но столь ранних гостей здесь явно не ждали. В воздухе висел запах растворимого кофе, а администратор, развернувшись на стуле в сторону находящегося за стойкой Reception окна и вывалив на подоконник содержимое своей косметички, неторопливо наводила марафет, параллельно болтая с кем-то по громкой связи. От таких важных дел даже отрывать неудобно. Он бы присел на диванчике в терпеливом ожидании, когда девушка насладится царящей в школе тишиной и спокойствием, но болтовня эта носила уж слишком интимный характер, а вникать в нюансы и перипетии чужой насыщенной личной жизни в планы Егора не входило.

— Кхм…

— Ой! — подскочив с места, администратор испуганно уставилась на посетителя. — Даш, я тебе перезвоню!

Поспешно сгребла в одну кучу своё богатство, машинально поправила волосы, захлопала ресницами и приветливо заулыбалась:

— Доброе утро! Вы записаться пришли?

Ну, как сказать… Нет. Легенда придумалась с лету: глаза по утру открыл — и придумалась. Ну как — легенда? Соврет он сейчас единожды, остальное чистая правда.

Егор изобразил на лице вежливую полуулыбку, прекрасно осознавая, что подкупает ею свою собеседницу. Ну, а что еще делать? Никаких гарантий, что ему поверят и охотно поделятся информацией, в любом случае нет, но так шансы немного повышаются.

— М-м-м… Доброе. Нет, — покачал он головой. — Я пришел по поводу своей сестры, она ходит к вам на занятия. Я бы хотел задать несколько вопросов. Уля Ильина.

— Что конкретно вас интересует? — повелась. На улыбку все они ведутся, как бы фальшиво она ни выглядела. Чувство разочарования реакцией и удовлетворения результатом пришли одномоментно. — Шаффл или pole dance?

«Шаффл?!»

Новости сбили с толку. Шаффл, значит? Очень интересно! Ходит на шаффл и ни разу даже словом не обмолвилась! Впрочем, нельзя показывать удивление, а то еще, чего доброго, на месте расколют. И теряться нельзя — он пришел сюда за ответами на конкретные вопросы.

— Пилон, — прямо ответил Егор. — У неё по всему телу синяки, и она утверждает, что это от пилона. Если честно, мне с трудом верится: в слишком нехарактерных местах они проступают. Ухажер у неё немножечко… буйный, я хочу быть уверен, что это не его лап дело.

Девушка, всё это время слушавшая его с самым сосредоточенным выражением лица, расслабилась и заулыбалась еще шире:

— Ой, да не беспокойтесь! Это чистая правда. У нас все девчонки в сине-желтое пятнышко. Новички особенно — эти вообще с головы до пят. Чтобы держаться за пилон, надо напрягать мышцы, иначе упадешь. Они же вертятся на нём туда-сюда, положение тела меняют, висят вниз головой, бьются об него как рыбы об лёд, особенно по перво́й — в общем, контактируют всей поверхностью себя все занятие. Да и хват там, насколько я знаю, может быть разным, сама видела, как руками, словно лентой его обвивают. Конечно, постепенно кожа к трению привыкает, и синяки сходят. Но на нежных участках вновь появляются. Так что не волнуйтесь: ухажер тут ни при чем.

Вместе с облегчением Егор вновь испытал разочарование: на этот раз в себе самом. Вот постоянно с ним так: этим недоверием к людям он искорежил себе жизнь. Что мешало сразу на слово человеку поверить?

— У наших учениц очень симпатичные братья… — игриво наматывая прядь волос на палец, протянула девушка.

«Не начинай…»

Что комплимент принят, Егор показал ей одними уголками губ. Разговор пока не закончен, вопросов у него вагон и маленькая тележка, а значит — придется изображать что-то ещё, кроме морды кирпичом. Никакого желания пользоваться моментом он в себе совершенно неожиданно не ощутил, хотя перед ним сидело довольно привлекательное по всем меркам создание: медные волосы, зелёные глаза, россыпь веснушек по носу и щекам. И да — грудь как раз его любимого полного второго размера. На фиг.

— А травмы? Часто? Шею малая на нем себе не свернёт?

Да, хочется спать спокойно, знаете ли… Хотя нет — спокойно уже в любом случае не получится.

— Как вы забавно её называете… — умилилась рыженькая. — Как вас зовут?

— Егор.

— Очень приятно, а я Маша. Так вот, Егор, в нашей школе есть все необходимое, к абсолютно каждому снаряду прилагаются маты. Конечно, используют их не все, но тем не менее риски получить травму они существенно снижают, — в подтверждение собственных слов Маша уверенно качнула головой. — К тому же, каждый новичок на первом же занятии проходит подробный инструктаж от тренера, падения отрабатываются, тренер всегда на подстраховке. Совру, если скажу, что пилон абсолютно безопасен, это не так, но волноваться особо не о чем. Я работаю тут почти два года, и на моей памяти серьезных травм ученицы не получали. По крайней мере, на скорой отсюда никого не увозили.

А может, и будет. Может, и будет спокойно спать. Нет, вряд ли — двор, в котором сие заведение находится, в глазах того, кто на улице вырос, доверия не вызывал. В таких местах невольно подбираешься, выключаешь наушники и включаешь органы чувств.

— Понятно, спасибо за разъяснения, — кивнул Егор. Раз уж администратор расположена к беседе, он продолжит свой допрос. — А почему занятия так поздно?

— Сейчас же лето: все предпочитают погулять на свежем воздухе, а не потеть в зале, — усмехнулась Маша. — Так что мы оптимизировали расписание, чтобы предоставить ученикам возможность всё успеть. Ну… А если честно… Даже не в этом дело. Тренеры у нас… Одна уволилась и замену ей пока не нашли, а вторая может вести уроки только в такое время. Расписание вот висит, если вас интересует, — взмахом руки девушка указала на постер по правую от Егора руку. — Актуальное.

Егор на автомате повернул голову, и взгляд побежал по таблице: «Воздушная акробатика: вторник — 20:30, пятница — 20:30, воскресенье — 19:00. — «Ах, вон оно как нынче называется… “Воздушная акробатика”…». — Шаффл: вторник — 19:00, пятница — 19:00»

«Наверняка совмещает»

— Могу я вас попросить, чтобы этот разговор остался между нами? — взял Егор доверительный тон. — Она меня уроет, если узнает, что я наводил справки. Не любит контроль.

Вранье. Не уроет. Обидится, что не поверил. Так что знать об этом малой точно не нужно.

Взмахнув ресницами, Маша завлекающе заулыбалась и зарделась румянцем.

— Если пригласите меня на чашечку кофе…

Пригласить, что ли, в самом деле? Ну вот как тут не пригласить — такую? Не на кофе, конечно, кофе она пусть с упомянутым в телефонной болтовне Петей гоняет. И глазки пусть тоже Пете строит. На массаж… Раз уж сама напрашивается.

На фиг.

Егор трагично вздохнул и покачал головой, усиленно изображая на лице смущение и сожаление, хотя ни того, ни другого не испытывал и в помине:

— Свадьба через месяц. Очень хочу, чтобы сестричка до неё дожила и присутствовала… А то домой она во вторник приковыляла.

Чего только не наплетешь иногда.

— О-о-о… Поздравляю… — мгновенно теряя к нему прежний интерес, протянула девушка. — Не скажу, не переживайте, — И добавила, чуть помолчав: — А сами-то не хотите на что-нибудь походить? У нас тут и брейк есть, и тот же шаффл, и классический танец — вальс там, танго…

Вальс? Он невольно представил себя — человека, который каких-то пять лет назад выходил на сцену, обвешенный металлом с головы до ног, и херачил хард-рок до сбитых, кровящих подушечек пальцев, — вальсирующим под Шостаковича, Шопена или Брамса с какой-нибудь Машей. Шумно выдохнул.

— Нет… Времени не хватит. В любом случае, спасибо — за приглашение и информацию.

— Жаль. Ну что ж, ладно. Заходите еще.

«Всенепременно»

***

— Уль, ты ж понимаешь, что я с тебя не слезу теперь?

«“Одиночество — как голод: ты не замечаешь, как ты проголодался, пока не начнешь есть”. Отлично сказано».

Ульяна беспомощно уставилась в экран ноутбука, по десятому кругу перечитывая абзац: сосредоточиться не выходило, хоть ты тресни. Процесс перевода технической документации приводил к возникновению ощущения тошноты, но почему-то последнее время только техпаспорта на холодильники и руководства по эксплуатации автомобилей ей и подсовывали, уверяя, что она прекрасно справляется. Нашли дуру безотказную. Юлька, не выдержавшая двухдневной пытки упорным молчанием, на третий прибежала сама. Даже не предупредила, что заскочит, видимо, чтобы не оставить подруге никаких шансов в очередной раз слиться под надуманными предлогами. А в голове, отвлекая, заела ещё час назад присланная Томом цитата про одиночество. И осознание заложенного в несколько слов смысла вызывало неясное беспокойство и зуд в районе солнечного сплетения.

— Юль, слушай, мне работать надо, я этот перевод должна была еще вчера сдать… — да, еще вчера. Но вчера она полдня обнималась с гитарой, благополучно запорола дедлайн и огребла от куратора. Так что кровь из носу сдаться надо сегодня. — Дай мне буквально полчасика, и я закончу! И всё обсудим, обещаю!

— Всё-всё, молчу-молчу! — клятвенно заверила Новицкая. Достав телефон, уткнулась носом в экран, и пространство наконец наполнила благословенная тишина.

«The instruction manual to the Margarita machine doesn’t really count as a book», — в пятый раз перечитала предложение Ульяна. Как баран на новые ворота! Смотрим в книгу, видим фигу! Ведь элементарно же вроде всё тут, но какой смысл в фразе: «Не считается за книгу»? «За справочник»?.. Может, просто: «Не считается»?.. Не может же она объяснить тупой перевод фразой: «Там так написано»? Или может?

Бред.

— Только не пойму никак! — раздался вдруг недоуменный возглас Юльки. — Ты же вроде мне в среду писала, что собираешься «сегодня» поговорить с Вадимом. После «сегодня» так-то уже два дня прошло. Как я понимаю, разговор так и не состоялся. Что тебе помешало?

— Юлька! — взмолилась Ульяна. — Отсутствие времени помешало, у меня все дедлайны горят… Работала я!

«Работала ты… Ага… Врушка…»

— А, ну да. Логично, — согласилась подруга. Сама она уже который месяц находилась в очень вялотекущем поиске работы, а потому свободное время вообще не считала. — О, а это что, на моей гитаре, новые струны?..

— Да, Егор поменял… — пялясь в текст, ответила Уля на автомате. Чёртов смысл чёртова предложения никак не желал проясняться! А может, дело всё даже и не в том, что Юлька трещит трещоткой, а в том, что она сама с облачков своих никак не желает спускаться? И не поговорила с Вадимом не потому, что «работала», а потому, что знает, что в этот момент испытает массу всевозможных неприятных эмоций — в диапазоне от досады и смущения до стыда и унижения, и от них захочется, не сходя с места, сгинуть в никуда. Вот и оттягивает, как умеет — под всякими благовидными предлогами.

— Черно-о-ов? Ильина! Всё, молчу-молчу, — замахала Юля руками под её негодующим взглядом. — Но ты готовься отвечать. О, слышишь? Вопли! — навострила она уши. — Наши, что ли, играют? Пойду гляну!

— Иди-иди…

«“Count as a book”… “…as a book”… “Count as a…”»

Нет, это невозможно! Какой смысл в этой фразе?! И главное, контекст понимание вообще не облегчает! На последней странице этого руководства каждое следующее предложение никак не связано с предыдущим.

«Инструкция по эксплуатации машины Margarita не считается справочником», — раздраженно отстучали по клавиатуре пальцы. Что за бред сивой кобылы?!

В бессильной ярости захлопнув крышку ноутбука, Уля устало откинулась в кресле и с тоской взглянула на сиротливо ютящуюся у книжного шкафа гитару, к которой сегодня в рабочем угаре даже притронуться не получилось. И не притронется: надо уделить время жаждущей информации Юльке, вечером спорт, придёт — там уже и спать пора. Да и «время тишины» власти вроде как не отменяли.

17:30 Кому: Том: Если вдумываться в смысл, становится грустно. Безысходностью и отчаянием веет. Наверное, тем, кто не ощущал одиночество собственной шкурой, сложно полностью прочувствовать состояние, которое хотел передать автор. Если честно, такое ощущение, что я тоже не улавливаю до конца. Но знаешь, все равно сейчас мне отзывается больше, чем отозвалось бы еще месяц назад. Не узнаю цитату. Сдаюсь:)

Что-то Юлька там затихла. Посидев еще немного, чуть успокоившись и смирившись с предложенным вариантом перевода, Ульяна открыла ноутбук, рабочую почту, прикрепила файл и отправила письмо куратору, попросив того при считке обратить внимание на нелепую фразу про «справочник». Закрыла. Вздохнула. Поднялась из кресла и отправилась к подруге. То, что искать её надо в маминой комнате, сомнений не возникало. Из тамошнего окна просматривалась спортивная площадка, откуда, судя по всему, и доносился сейчас нестройный хор восклицаний и переругиваний.

Новицкая, распахнув створки настежь, высовывалась наружу чуть ли не на треть корпуса. На её беду, высаженные перед домом деревья мешали полноценному обзору, скрывая внушительную часть огороженной сеткой площадки. Но её данный факт ни капельки не смущал. Чтобы Юлька упустила возможность полюбоваться на хорошо сложенных потных мужиков? Да никогда!

— Что показывают? — встав рядышком и облокотившись локтями о подоконник, миролюбиво уточнила Ульяна. Несмотря на то, что это Юля заявилась в гости среди рабочего дня, жутко неудобно перед подругой было именно Уле. За упорное молчание, за то, что всё еще не готова выворачивать наизнанку душу, за то, что желает спрятать внутренний хаос подальше от любопытных глаз. Не сейчас…

— Волейбол! — с воодушевлением возвестила Юля. — Нет, ну ты погляди на них! Смотри, какой Смирнов красавчик! Видала, какая подача? Да он мяч в космос может отправить! Представляешь, что эти руки способны делать с хрупкой, беззащитной девушкой?..

— Избавь меня от необходимости представлять, — пробормотала Уля, вспоминая, как «эти руки» в детском саду то и дело дергали её за косички. А один раз «эти руки» положили в пакет с её сменной одеждой высококлассно исполненный муляж мыши. О, как же она верещала, когда нащупала в сумке, вытащила наружу и рассмотрела на своей детской ладошке мышиный «трупик»! Сбежались воспитатели не только из её группы, но и из соседней. И медсестра. И повариха. Охранника остановили на полпути.

— А это кто? Ежов? — выдохнула Новицкая, продолжая неотрывно следить за гомонящими парнями. — По-моему, подкачался. Да?

— Без понятия, — равнодушно ответила Уля. Ну, может и подкачался, пофиг ей. Ей и помимо Ежова было, о ком подумать — своих мужиков рой, зачем ей еще? Мысли бродили где-то далеко-далеко, беспокойно кружились вокруг цитаты об одиночестве и Тома, вокруг Вадима, гитары и соседа. В общем, меньше всего Ульяну заботило происходящее прямо перед носом.

— Может, мы в монастырь тебя сдадим, Ильина? А что? Это мысль… — не отрывая взгляда от играющих, задорно подначила Юля. — Тебе кого не подсунь, всё не вариант. Слу-у-ушай, я поняла! А вдруг ты на самом деле по девочкам? А? Как ты меня находишь? Сгожусь?

Уля развернулась к Новицкой с выпученными глазами, в замешательстве не находясь с ответом. Чего таить? Как-то на сон грядущий она уже об этом думала и пришла к выводу, что нет — не её это песня, однозначно! Юлька же изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица, но уже через две секунды прыснула.

— Ладно, дурацкая шутка, — согласилась та. — Просто странно всё это. Ты на них смотришь, как на красивые картинки, не более, тебя не торкает. Не понимаю…

Не торкает, нет. В чем её вина? Сердцу разве прикажешь? «Люби давай, будь добро». А оно в ответ тебе: «Слушаю и повинуюсь, моя госпожа!». И голова такая: «Есть любить!». Может, она вообще любить не умеет. Как-то попалось Уле на глаза интервью одного психолога, в котором тот рассказывал, что четвёртая часть людей не испытывает этого чувства — им недоступна романтическая любовь. Потому что возникновению чувства влюблённости сопутствует идеализация, а идеализировать кого бы то ни было такие люди боятся, ведь это поставит их самих в зависимое, уязвимое положение. Иногда за неготовностью идеализировать стоит критика — как в отношении других, так и в отношении себя самого. И вот что? Вот это вот всё сейчас Юльке рассказывать? Может, не всё так уж и плохо, может, просто не встретился ещё такой человек… Тот же психолог говорил, что большую романтическую любовь обычный человек способен испытать один, два, ну, предел, три раза за жизнь… Уля не хочет быть с кем ни попадя просто ради того, чтобы «как у всех». Это тоже пытаться сейчас объяснить? Новицкой, которая считает, что оптимальный подход при поиске этой самой любви — это хладнокровный методичный перебор?

— Ну, слушай, если Вадим тебе и правда не нужен, мне отдай, — чуть помолчав в ожидании комментария и так его и не дождавшись, продолжила Новицкая. — Я тебе уже говорила. Мне такие мальчики нравятся — всё при нем.

— Да забирай, — ответила Уля без раздумий, не ощущая ровным счетом никаких сомнений и сожалений. Верный признак. «Да забирай». Словно речь не о человеке идет, а о надоевшей сумочке. От собственных слов стало не по себе, и в то же время — это ли не набат?

Вот теперь настала очередь Юли пялиться на подругу:

— Ты серьезно? Я так-то пошутила…

Ульяна хотела было ответить, что серьезна как никогда и что Юлька окажет ей просто неоценимую услугу, если сможет переключить внимание Вадика на себя, но её нагло перебили:

— Мяу!

Обе синхронно опустили головы вниз, на трущегося об Улины ноги кота.

— О, кто тут у нас! Какая честь! А я думала, хозяйка твоя мне врёт и тебя не существует в природе, — хихикнула Юлька, явно намекая на нелюбовь Коржика к гостям. А затем недолго думая подхватила кошака на руки, хитро прищурилась и прежде чем Ульяна успела сообразить, что вообще происходит, усадила ей на лопатки со словами: «Замри! А ты, хвост, сиди и тоже смотри! Отсюда виднее!». На удивление, Корж не слетел со спины, как ошпаренный. Потоптался немного и уселся, как ни в чем не бывало. Чудеса…

— Ты уверена? Насчет Вадика? Хорошо подумала? — налюбовавшись на дело рук своих, то есть, на мирно восседающего на Улином загривке Коржа, вернулась к актуальной теме Юлька.

Хорошо ли Уля подумала? Да, хорошо. Последние три дня она только и делает, что взвешивает все за и против. Только и делает последние три дня, что пытается быть честной хотя бы перед собой. Так вот, если быть честной — вовсе не Стрижов её голову занимает, чем бы этот вопиющий факт не объяснялся. О нём напоминали только сообщения в мессенджере, на которые Уля исправно отвечала: «Погребена под переводами».

— Мне с ним неинтересно, Юль. Ничего как не ёкало, так и не ёкает, — пробормотала Ульяна, краем глаза наблюдая за передвижениями на площадке. — Для меня его много. Я не ощущаю ни намёка на подъем. Песенку помнишь? Там лирическая героиня говорит, что если бы ей платили за мысли об её ухажере и за мечтания о нём, она бы обнищала и превратилась в бомжа{?}[Монеточка — Каждый раз], — удрученно закончила Уля.

Да, ту песню словно с неё писали.

Юля понимающе усмехнулась. Кажется, удалось наконец до неё донести — эта пара не состоится.

— Труба дело, мать, — резюмировала она. — Если уж до цитирования Монеточки дошло… Надо признаваться.

«А то я не знаю…»

— Ну вот. Я ему скажу, — глубоко вздохнула Уля. — Завтра, сегодня спорт. И плевать, что он обо мне подумает…Не хочу играться на чувствах человека, используя его ради достижения своих целей. Это как-то… неправильно.

Юля отвлеклась от зрелища и повернула голову. На лице её отражалась нерешительность.

— О целях даже спрашивать боюсь… — серьезно сообщила она.

«Не спрашивай… Все равно ведь спросишь…»

Замолчали, наблюдая за тем, как на площадке происходит рокировка: команды поменялись сторонами. Уля в правилах волейбола не разбиралась, но знала: да — они так делают.

— О-о-о, какие люди! — воскликнула Юля, да внезапно так громко, что Коржика таки сдуло со спины туда, где все же поспокойнее — за диван. — Только-только вспоминали!

Несколько игроков завертели головами в попытке определить источник разнесшегося над двором вопля. Новицкая энергично замахала рукой, привлекая к себе внимание всего двора, кто-то помахал в ответ, а в следующий момент находящаяся на виду команда пропустила мяч.

— Юлька! — зашипела Уля, чувствуя, как вспыхивают щеки. — Ты чего творишь?!

— Смотрите-ка, занервничала наконец! То есть, что о тебе Чернов подумает, разница тебе все-таки есть? — промурлыкала Новицкая. — Вот где, наверное, ёкает-то, м-м-м?

«Какой еще Чернов?!»

Уля прищурилась, вглядываясь в лица, что с такого расстояния было, знаете ли, проблематично. Да, действительно, Егор. Которого она в кепке набекрень после смены сторон не успела разглядеть и признать. Чёрт… Юлька сейчас неверно считала её реакцию, самоуверенно записав её на счет соседа, в то время как о его присутствии на площадке Уля до этой секунды даже не догадывалась. А записав, тут же вцепилась в возможность разведать обстановку. И вот как ответить на эти вопросы, да еще и заданные такой интонацией, будто подруга чувствует, что буквально чуть-чуть — и выведет её на чистую воду? Промолчать — дать повод, ответить честно — тем более дать. Врать? Врать Новицкой язык не поворачивался.

Да. Нет. Наверное. Наверное, ёкает. Немножечко…

— Просто не за чем было так орать…

— Просто кое-кто упорно не хочет поподробнее рассказать, как до дома с ветерком доехал, как гитару реанимировал, — в напряженном голосе Новицкой зазвенела обида. — Про парапланы умолчал. А сейчас этот кое-кто вообще, кажется, перестал дышать. Так не ёкает, нет? — надавила Юлька. — У меня вот, знаешь, каждый раз ёкает, хотя давно ведь решила, что на этого перца буду любоваться издалека, как на хищный цветочек. Не люблю, знаешь ли, когда меня кидают, — она на минуту замолчала. — Хотел бы, сам бы уже давно подкатил.

Нет, не будет врать и отбрыкиваться. Всё равно Юлька почувствует, да и — зачем?

— Что тебе на твой пассаж про цветочек ответить, я не знаю. У меня вообще такое чувство, что я больше его не знаю… — искренне призналась Уля. — И не знала. И никогда не узнаю. Рассказать мне тебе, кроме уже рассказанного, особо нечего. Раньше общались мы много, я тебе говорила, что-то ты и сама должна помнить. Во вторник я грохнулась с пилона, ковыляла до дома, он меня подобрал по пути. Банальная случайность, мимо ехал и заметил, — «Спасибо ему большое…». — Гитара? Ну, во-первых, я и правда когда-то хотела попробовать. Во-вторых, Том сказал, что если уж общение налаживается, если я сама хочу его наладить, надо пользоваться моментом.

— Опять Том… — недовольно проворчала Юлька. — А оно налаживается?

Ульяна непроизвольно, неконтролируемо улыбнулась.

— Похоже на то. Меня тут на днях научили играть «Звезду по имени солнце», пять аккордов с ним разучили… Сначала три, потом я в раж вошла, он мне еще два показал. Про то, как мы за город с Вадимом ездили, ты уже в курсе. Но это, наверное, можно не считать: они приятельствуют, а я к Вадиму теперь вроде как прилагаюсь. И… — «Нет, про нападение не скажу…». — Тебе это не нравится?

— А ты сама хочешь? Ну, наладить? — пропустив вопрос мимо ушей, задала очередной Новицкая. — Не боишься, что опять что-то случится, и опять будет больно?

— Боюсь… — ответила Уля прямо. Что тут скажешь? Конечно — боится. Второй раз такую же амнезию она себе организовать уже не сможет.

— О, смотри-ка, пропустил, — разочарованно выдохнула подруга, отвлекаясь от разговора. Действительно, Егор пропустил мяч. — Что это с ним стряслось? Он же не пропускает.

Ощущение внезапного раздражения кольнуло, ударило, полоснуло по сердцу, и Уля закатила глаза.

— Ты что, пасешь его, что ли? — в попытке замаскировать собственное недовольство Ульяна придала голосу задиристых, веселых ноток. — Ну пропустил и пропустил — подумаешь… Он ничем не отличается от других — Чернов твой. Такой же человек, как и все.

— Вот что ты взъелась? — Юльку не проведешь. Мало того, она, похоже, обиделась — и в этот раз всерьез. — Никого я не пасу, но если есть возможность, игру всегда посмотрю. Да! Мне нравится разглядывать красивых мужиков, это преступление? И никого я не превозношу! И не мой он! К нему на хромой козе не подъедешь. И вообще знаешь что?!

«… … …»

Не знает Уля, чего взъелась. Хлестнуло по ушам Юлькино с такой непоколебимой уверенностью сказанное: «Не пропускает», будто она и впрямь каждый его шаг отслеживает, а дальше ляпнула уже на взводе.

— Ладно. Прости меня, — примирительно протянула она. — Я не хотела тебя задеть. Просто все мы люди, идеализировать ни к чему. Что? Что я должна знать?

— Что-что?.. Вляпалась ты. Вот что, — проворчала Юлька недовольно. — Поздравляю.

— Куда? — недоуменно уточнила Ульяна.

— Вот видишь, даже сама ещё не понимаешь, куда, но уже вляпалась. Очень похоже. И, пожалуй, впервые в жизни я скажу тебе на это не «вперед», а «осторожнее».

«Вляпаться можно только в одну субстанцию… Надеюсь, ты не это имеешь ввиду…»

Напустив на себя безучастный вид, Новицкая сосредоточилась на игре. Или не на игре — ведь как можно за ней следить, когда вторую команду из-за деревьев толком не видно. Да, ей действительно просто нравилось глазеть на подтянутых парней. Ну, пусть дальше глазеет, а Уля пока чайник поставит. Уже через полчаса ей на занятия выметаться. А про то, что имела ввиду Юлька, заявив, что Уля уже успела во что-то вляпаться, думать не станет. Одни эксперты кругом, блин!

***

— Уля, давай уже связку чисти, — пристально следя за тем, как Ульяна третью минуту кряду полирует пилон смоченной в спирте тряпкой, гаркнула из противоположного угла зала тренер. — И давай уже на крутяшке, хватит отлынивать. И, кстати, вот что! Добавь-ка в конце «Кольцо». Через «Полочку». Классно будет.

«Изверг!»

Уля бросила в сторону крепкой фигуристой девушки полный мольбы взгляд.

— Тань, я уже без сил!

И это правда! На лбу испарина, в горле пересохло, а в мышцах вата — вот где самая подстава. На слабых руках ты на этот пилон и не заползешь, не говоря уж о том, чтобы чисто отработать связку в пять-семь элементов — сдохнешь максимум на третьем. Возможно, от шаффла придется отказаться до тех пор, пока не устаканится расписание. Если бы не танцы аккурат перед pole dance, сил бы в ней сейчас было куда больше.

— Да на тебе пахать надо! — в горячей убеждённостью воскликнула Таня. — «Очень многообещающе звучит». — Я серьезно. Я же вижу, всё ты можешь. Вперед, последний раз — и я с тебя слезу.

«О, Боги… За что?»

— Так! Остальные! Чё остываем? Ульяна за всех одна отдуваться будет?

Разновозрастные девочки, девушки и дамочки, отлипнув от окон, вернулись к своим снарядам. Что их там так привлекло, Улю не интересовало, к тому же, за грохочущей в зале музыкой этих шушуканий все равно не расслышать. Она собирала в себе остатки энергии, чтобы по десятому кругу отработать пока длинную для неё связку, дополнив её еще несколькими элементами. Таня говорит, что надо тренировать выносливость, делать через «не могу», но ты попробуй сделай, когда руки под конец занятия плетями висят, когда уже просто забраться на этот грёбаный шест кажется тебе невыполнимой задачей. А от тебя хотят чуда, требуют, чтобы ты собрала всю волю в кулак и выполнила на нем один за одним пять или шесть элементов, то и дело меняя положение тела в пространстве. Выполнила чисто, то есть без лишней возни в процессе. Для условного зрителя всё это должно выглядеть очень легко, непринужденно и захватывающе. Из разряда: «Она же только что сидела в шпагате, как это она так быстро вниз головой оказалась?». От тебя требуют всю эту мелкую возню при переходе из элемента в элемент исключить.

Требуют? Чувствуешь себя несчастной? В идеале самым придирчивым критиком ты должна стать сама.

Связка, если так посмотреть, технически не такая уж и сложная, состоящая из фигур начального уровня. Но Ульяне хватает с головой. Что там, еще раз, по порядку? «Ангел», «Падающая звезда», «Супермен», «Птичка» и пока сложный для неё «Срыв». А из «Срыва» Таня, значит, предлагает вновь подняться наверх и уйти в «Рогатку», «Скорпиона», «Полочку» и «Кольцо». На крутяшке… Точно издевается. Девять элементов!

— Уля, давай, — видя тень сомнения на лице своей подопечной, подначила тренер. — Я тебе музыку включаю.

Нет, изверг — он изверг и есть. Независимо от пола, возраста и очаровательности улыбки.

Делать нечего, первые ноты знакомой драйвовой композиции уже зазвучали. К этой музыке так и напрашивались сумасшедшие облеты. Когда-нибудь, пообещала себе Уля, и их она научится делать, да так, что ноги будут под потолком летать. Впрочем, уверенно выполненный «Срыв» тоже выглядит весьма эффектно, ведь страшно в этот момент всем: и выполняющей, и глазеющим. Пошаливающие нервы успокаивало осознание, что даже если силы сейчас резко её оставят, прямо под ней разложен мат — свежи воспоминания, как говорится. Да уж, тут попробуешь забыть — не забудешь: в занимающих две стены зеркалах до безобразия гигантским синяком сверкает левая ягодица. И, кстати, к концу тренировки совсем ныть перестала — чудно́!

«Ок, погнали… Точнее, поползли…»

Уже десять секунд спустя Уля была полностью уверена, что следующая остановка — пол. Превозмогая себя, собирая остатки сил на рывки, с помарками и возней, но все же вышла из «Падающей звезды» в приносящего адовы ощущения «Супермена». На «Птичке» чуток отдохнула и, к собственной радости, смогла правильно «сорваться», зависнув в сидящем положении в полуметре от матов. Кожа бедер горела невыносимо, голова начала кружиться от затянувшегося вращения вокруг своей оси! Но впереди её ждали «Рогатка», «Полочка» и «Кольцо». Да и Таня, скрестив руки на груди, тоже чего-то ждала — подвигов, вестимо. Вновь штурмуя пилон, казалось, на полусогнутых, и закручиваясь в обратную сторону, выдыхаясь и вместе с тем осознавая, что конец мучениям близок, Уля более или менее чисто вошла в «Рогатку». Ага, чисто… Размечталась… Откуда-то с периферии тут же донесся строгий Танин окрик: «Топоры убери! Носки! «Скорпион»!».

«Скорпион» — носом вниз, попой к потолку, на максимально доступной ей оттяжке. В руках вместо мышц давно уже вата, и доверия им больше нет никакого. Спасительная «Полочка» позволила перераспределить фактически весь вес тела с рук на ногу, немного замедлила кажущееся Уле воистину сумасшедшим верчение и дала выдохнуть. Оставался последний трюк, самый легкий, самый любимый — находиться в нем можно бесконечно. Необходимо было, повиснув на ближней ноге, отпустить корпус вниз, максимально прогнуться в спине, дотянуться обеими руками до мыска свободно болтающейся в воздухе ноги и, обхватив ступню, изобразить «Кольцо». А, ну и как-то поизящнее из этого положения выйти, а не рухнуть на маты без сил.

Вот он — мысок: пальцы коснулись холодной кожи, и мир в очередной раз опрокинулся. Таня, довольно ухмыляясь, молча снимала работу своей ученицы на камеру телефона, девчонки расступились по стеночкам, глазели и подбадривали восклицаниями. Остановка «Маты» так и не состоялась. В общем, всё указывало на то, что с поставленной задачей Уля справилась. Зал продолжал вертеться вверх дном на всё ещё приличной скорости, стены кружились, пол кружился… Теперь можно подумать о том, как достойно закончить отработанную связку. Может, на прессе подняться назад в «Ангела», оттуда уйти в «Мартини», а на пол сойти в «Снежинке»? Еще три элемента… Или из «Кольца» сразу в «Бочку»? Не, и так хорошо! Крутится, вертится, попала в музыку и чувствует себя будущей звездочкой pole dance.

Уля чувствует себя покорившей новые вершины звездочкой, пока мир постепенно не замедляется, стены не занимают положенные им места, и в проеме распахнутой настежь двери она не замечает… Вниз головой, вверх тормашками… Очень необычный ракурс… Так, стоп!

«Твою мать!!!»

***

Если честно, увидев эту картину в больших окнах второго этажа, он чуть в Nissan не впилился на своей «Ямахе». Длины светлых ролл-штор хватало ровно на половину высоты оконных проемов, нижняя же половина благодаря включенному в зале свету частично являла на всеобщее обозрение происходящее внутри. И, судя по всему, собравшаяся на детской площадке шпана с удовольствием пользовалась халявной возможностью приятно провести вечерок. Поглядеть там было на что, это точно. Пять, нет, шесть девчонок в купальниках разной степени откровенности; шесть, или нет, все же пять девчонок разных форм и комплекций штурмовали металлические палки, как верткие обезьянки, бесстрашно опрокидываясь вниз головой, держась, кажется, в буквальном смысле за воздух, скручивая себя в несколько узлов и не забывая, судя по доносящимся в открытые оконные створки окрикам, тянуть носочки.

Шесть девчонок. «Свою» он заметил сразу. Малая оказалась единственной шатенкой на всю группу.

Заняв удачно пустующее местечко прямо под окнами, Егор заглушил мотор, спешился, глянул на часы, достал пачку и закурил. До конца занятия оставалось десять минут. Пока они закончат, пока она переоденется, пока выйдет… Двадцать. Если там есть душ — тридцать. Зачем он сюда в такую рань припёрся? Оценить обстановку, что царит тут вечерами.

Оторваться от зрелища оказалось фактически нереально, и в то же время уши ловили каждое доносящееся с площадки слово. Расслышать диалог труда не составляло: парни гоготали, совершенно не выбирая слов и не регулируя громкости звука.

— Смотри, какая задница у этой, в красном! Давай подкатим.

Голоса слишком молодые. У стоящего лицом к школе, спиной к двору Егора складывалось ощущение, что языками мелет школота: вот только-только домашку сделала и гулять. Хотя какая домашка? У школьников и студентов в разгаре летние каникулы. Значит, скукой маются.

— Серый, ты чо, ослеп? Она ж страшная, как моя жизнь. Вон зато какая, с хвостом! Смотри, чё вытворяет! Прикинь, чё она в кровати может! И жопа таки поаппетитнее, чем у той.

С хвостом — это «его».

«А землицы пожрать не хочешь?.. Таки поаппетитнее, чем асфальт»

Недолго думая, Егор отлепился от мотоцикла и выдвинулся в сторону ничего не подозревающих юнцов, на ходу доставая из кармана куртки телефон. Если по-хорошему не поймут, то действительно наедятся газона, но стоит хотя бы попробовать обойтись малой кровью. Руки марать не хочется.

— Не, в красном мне больше нравится, — безапелляционно возразил предъявленным аргументам желающий подкатить. — У неё буфера больше.

«Всего двое?..»

— Тебе, короче, в красном, мне в черном. Сейчас уже вый… — дут, — внезапно заметив, что в их компании нежданно-негаданно прибыло, желторотик осекся и в недоумении уставился на незнакомца.

— Улыбочку, — произнес тот без тени улыбочки, вскидывая камеру и делая единственный кадр. Да, можно было и иначе. Можно было бы без лишних прелюдий за грудки одного из этих сопляков с лавки вздернуть и объяснить, покуда он ножками в воздухе сучить будет, куда именно ему надобно засунуть свой язык. Но черт возьми! На вид обоим — ну, по восемнадцать-двадцать? Таких даже пиздить как-то… Кхм… Неудобно. Перед самим собой. Избиением детей он не занимается. А еще Егору нужна гарантия, что посыл, который он собирается озвучить, будет усвоен наверняка, а не выветрится из их пустых голов на утро.

Приятель желторотика — точь-в-точь такой же желторотик, только чуть покрепче на вид, вскочил на ноги.

— Эй, мужик, ты че?

«Хуй через плечо…»

— Если хоть с одной из них, — в красном, черном, зеленом, серо-буро-малиновом, — хоть что-нибудь однажды случится, изображение ваших рож будет отправлено прямиком в ментовку, — холодно уведомил вмиг растерявших весь свой гонор парней Егор. — Без суда и следствия. Это ясно?

— Бля, да мы просто прикалываемся! — закатил глаза желторотик номер два. Первый же, которому «с хвостом» подавай, по-прежнему предпочитал не отсвечивать. — Что, помечтать уже нельзя?

— А я — нет, — равнодушно сообщил Егор, сканируя взглядом сразу обоих. — PornHub вам в помощь, мечтайте, пока рука не отвалится.

— Чувак, удали! — любитель «хвостов» наконец ожил. — Это же просто шутка была!

— Я вам обоим зубы удалю, если еще раз вас тут замечу. Приятного вечера.

Стерев с лица приторную улыбку, Егор развернулся в сторону школы. Ставка на то, что никто вслед за ним с выкидным ножом не кинется, оправдалась: мелочь так и осталась обтекать на лавке, так что он беспрепятственно вернулся к мотоциклу, собрался было перекурить, но передумал и направился прямиком в здание. Как минимум еще одному человеку ему есть что сказать.

Рыжий затылок было видно издалека. Администратор что-то увлеченно строчила в телефоне, но и на этот раз вежливо ждать, когда его соизволят заметить, ни времени, ни настроения не обнаружилось.

— Маша, я так понимаю, на пилоне в парандже не позанимаешься, да? — перегнувшись через стойку, негромко уточнил Егор у затылка.

— Ой…

Девушка вскинула на визитера удивлённый взгляд: вроде и обрадовалась столь скорой встрече, а вроде и озадачилась странным вопросом. По крайней мере, в глазах плескалось явное непонимание. Придется развернуть мысль.

— У вас там прямо сейчас зрителей полдвора, и обзор у них просто отличный. Раз уж вы ставите занятия на такое время, то и о безопасности своих клиентов позаботьтесь. Плёнкой матовой окна заклейте, что ли. Не знаю, сами придумайте.

Сдулась Маша. Кивнув, без энтузиазма ответила, что передаст пожелание начальству. Распахнутая настежь дверь в зал, перекрикивающие музыку вопли: «Уля, носки!», манили.

— Посмотреть можно? — уточнил Егор, указывая взмахом головы в сторону зала. Девушка пожала плечами, давая понять, что лично она не запрещает. Ну и отлично. Сейчас он поглядит, ради чего так собственной шкурой трижды в неделю рисковать. Преодолев пять метров, прислонился к стене со стороны коридора в попытке не попасть в поле зрения занимающихся.

«Эм-м-м… Хм-м-м… Нет, ну…

… … … … … … … … … … … …

Да ты че творишь?!»

Говорят, к некоторым вещам в жизни подготовиться нельзя. А к такому жизнь Егора и сама не готовила, так что он натурально завис, загипнотизированный картиной. Мозг в вялотекущем режиме обрабатывал единственную догадку — о том, что малая решила заделаться новой Терешковой, но признаться постеснялась. От бесконечного мельтешения рук, ног и волос аж в глазах зарябило. Видно, что соседке все эти фокусы давались не так уж и легко, видно, что силенки закончились, но она с завидным упорством продолжала свой танец. Чем она там вообще держится? Как можно так бесстрашно и отчаянно оттягиваться от шеста лицом в пол, цепляясь за снаряд единственной пяткой? Ну ладно, обе руки здесь заняты, но все равно! Весь вес тела на них приходится! Не успел опомниться, она уже в горизонталь из вертикали влетела, не успел выдохнуть — уже повисла, удерживаясь за пилон в буквальном смысле одной только подколенной ямкой.

Вот она, которую каких-то два месяца назад не было ни слышно, не видно, а если и видно, то с книжкой на лавочке или у мольберта — в окне третьего этажа. Вот она — в розовой пижаме с мишками. Забудь про пижамку. Вот она — с васильковыми глазами — не такая уж домашняя тихоня. И совершенно точно умеет совсем по-другому. И когда-нибудь всё же прогнет гребаный мир к чертям собачьим, без сомнений. Уже в процессе.

Наверное, не отвечай Егор за её сохранность на протяжении части своего детства и всего отрочества, сейчас за происходящим наблюдал бы куда хладнокровнее. Не отвечай он тогда, сейчас тут вообще бы не стоял. А жизнь говорит: «Бесследно не проходит ничего». Паттерны поведения и привычки годами закладывались, годами отрабатывались реакции, годами тратились эмоции — и вот, пожалуйста: он второй месяц отчетливо слышит скрип старого, казалось, давным-давно заржавевшего механизма. Смазанный маслицем все новых и новых событий, неожиданных открытий, он работает всё увереннее и слаженнее, разгоняется. И как бы… По ходу, поздняк метаться. Да и, положа руку на сердце, что-то особо и не хочется.

Малая чуть замедлилась, повиснув на одной ноге и обхватив ступню второй обеими руками, и его взгляд, оценив и согласившись с красотой такого положения, зацепился за гематому размером с тарелку — видимо, следствие того самого падения, в которое он три дня назад с трудом поверил. Да и вообще — кожу щедро «украшали» рассыпанные тут и там синячки и синячищи. Значит, всё-таки правда, Стриж тут и впрямь ни при чем. Если верить глазам своим — а поверить придётся, ничего тут не поделать, — то на ней вообще живого места не должно было к этому моменту остаться. И ничего, осталось. Даже вон — вертится себе вниз головой, как ни в чем не бывало. Все медленнее и медленнее, правда. Медленнее и медленнее, явно о чем-то задумалась. С фигурой повезло. А шпане той надо было все же накостылять, вдруг не дошло? Медленно вертится. Остановилась.

«Блин…»

***

— Малая, трюкачишь ты, конечно, прикольно, теперь понятно, что ты в этом нашла. Но в такое время одна по этим милым дворикам ты гулять не будешь. А то у меня в телефоне такими темпами скоро портфолио на полрайона скопится. Тут под каждым кустом подозрительные элементы, — Егор наконец решил объяснить свое здесь появление. Протянул ей прихваченный из дома второй шлем и повернул голову в сторону застывших на лавке парней, смерив их недружелюбным, предупреждающим взглядом, сообщающим, что про «вон ту, с хвостом», они могут забыть, и вообще… — Почему тебя Стриж не встречает, объясни мне на милость?

Может сколько угодно супиться, на него вот эти надутые губы и хомячьи щеки не действуют. Их он на своем недлинном веку повидал уже ого-го сколько, выработался пожизненный иммунитет.

— А я ему не говорила, что у меня занятия в это время, — буркнула Уля. Не сказать, что она пришла в бурный восторг от того, что он заявился прямиком на урок — уже минут двадцать с перерывом на душ и переодеться дулась, может, даже злилась. Но шлем из рук тем не менее без возражений приняла. — Он только про воскресенье знает.

— Почему? — спросил, даже не задумавшись, что это не его дело. Само вылетело.

Малая повела плечами:

— Не хочу, чтобы знал. И ты меня ему не сдавай. Пожалуйста.

«Почему?»

— Не хочу чувствовать себя чем-то ему обязанной, — считывая немой вопрос, пояснила она. Брови хмурились, смотрела малая куда угодно, только не на него. — К тому же, у него тоже зал в это время. И вообще… Просто не хочу.

«Почему?»

Кажется, от этого бесконечного «Почему?» на его лбу она начала заводиться пуще прежнего. Нервно дёрнула плечами, шумно выдохнула, сердито перевязала волосы резинкой, уставилась куда-то в пространство и наконец изрекла:

— Я в детстве тоже такой мямлей была, ты не помнишь случайно?

«Мямлей? Когда это ты мямлей была? Занудой была. Точно»

Егор открыл было рот, чтобы возразить, но уже спустя секунду оказалось, что вопрос этот был риторическим — сама себе она на него уже ответила.

— Неужели так сложно просто сказать человеку: «Извини, нам не по пути»? — воскликнула малая, взглянув на него испытующе и вместе с тем как-то доверчиво.

«А, вон оно что… Вопрос снят… Ему это не понравится»

— По-моему, нет ничего проще, — криво усмехнулся Егор. Да, лично у него с этим никаких проблем никогда не наблюдалось. Он научился не бояться ранить. Точнее, мир его научил. Первое и основное: здесь с тобой никто сюсюкаться не будет. Второе, из первого вытекающее: бьешь или ты, или тебя. — Открываешь рот и говоришь. Ну, или если слабо́, можно просто слиться.

Ульяна напряглась и замерла, что-то изменилось в глазах. Взгляд стал внимательным, даже пронзительным, немножко больным, прямо в душу. Впрочем плещущийся в нём укор она предпочла тут же спрятать, поспешно надевая шлем, резким движением ладони опуская визор{?}[стекло шлема] и показывая, что готова ехать. Между напрашивающимся вопросом в лоб и неведением она осознанно выбрала неведение, а он понял, что только что сморозил невероятную глупость. Малая — не все. С ней не было «просто» рвать. Преодолев за жизнь множество разной силы бурь и оглядываясь сквозь них назад, на далекое прошлое, воспринимаешь принесенные на порогах реки своей жизни жертвы смиренно и бесстрастно, ощущая лишь невнятные, слабые отголоски тех эмоций. Из этой точки. Сейчас.

А тогда… Ощутимо болезненный вышел разрыв, про такие процессы говорят: «с мясом отрывать». С мясом, да. Да, ему жаль, правда. Жаль, но он — вот такой: был таким, есть и будет. Он знает наверняка, откуда это в нём и почему, но чего он не знает и никогда не предскажет, так это того, когда в следующий раз бабахнет, кто или что этот взрыв спровоцирует, кто попадет под раздачу и кто ляжет под осколками, кроме него самого. В невнятном желании себя оправдать он готов сейчас перевести стрелки, но делать этого не станет. И так лишь разрушать горазд, зачем разорять чужие гнезда? Из них вон и так уже веточки сыплются. Да и, в конце-то концов, решение тогда всё равно принимал он. Вроде как.

— В общем, не слушай меня, я в этом не секу. Нам зато по пути, — склонив голову, взял примирительный тон Егор.

Двусмысленно, так какого-то хера ещё и озвучено, но он, кажется, и впрямь зачем-то надеется на какой-то общий путь. Очень глупо и неосмотрительно с его стороны. Что им движет? Слепое, необоримое, бесконтрольное желание хоть что-то не разрушить, а создать. Безотчетная тяга к тому светлому, что в человеческом существе все же есть. Отчаянный порыв и в себе что-то достойное найти. Наверняка в каком-нибудь пыльном углу отыщется, если с фонарем тщательно поискать. А лучше с прожектором. Вон она уже заулыбалась, засветилась, даже за стеклом видно. В темноте.

— Садись и погнали, — перевел тему Егор.

Малая подняла визор, видно, всё же мешал он ей.

— Слушай, а можно как-нибудь попробовать порулить? В прошлый раз, если честно, мне понравилось. Было круто!

«Ты серьезно?.. Вроде да…»

А вот это совсем другой разговор. Это — очередное подтверждение догадкам о том, что никуда её истинное «я» не делось, пусть кто-то, пытаясь сделать человека удобным для себя, и старался это «я» усмирить, и даже на этом поприще преуспел. Оживает, лишь слепой не увидит очевидного. Ну а дальше что? А дальше, вестимо, погружение на дно океана. Выход в открытый космос. Прыжок с двухсотметровой высоты. Нет, прыжок — точно нет.

Даже голос её повеселел и звучал теперь с провокацией. Все указывало Егору на одно: там, внутри, она осталась прежней.

— Без проблем, — хмыкнул Егор, пытаясь не дать торжеству проступить на собственной физиономии. — Давай только не здесь, во дворах слишком узко. А вот где-нибудь на пустыре — пожалуйста.

— Правда?..

Глаза у малой стали круглые-круглые. Явно не такого ответа она ждала. Что ж… А, собственно, что поменялось-то? Ничего, разве что игрушки его теперь стоят дороже. Но за это спокойствие и тепло, от неё исходящее, за эту открытость, тактичность и искренность, вот за эти круглые глаза он все свои игрушки всегда был готов отдавать без раздумий.

— Кривда, — проступает все-таки… торжество, чувствует. Уголок губы уже потянулся вверх. — При свете дня в полной экипировке. Экипировку я тебе найду.

— Ловлю на слове!

Рука на плечо, нога на подножку, взмах ногой — и вот она уже устроилась вторым номером. Потрясающая проворность, словно только так по городу всю жизнь и передвигается. Схватывает малая буквально на лету. Пара секунд промедления — и коленки обхватили бедра, а руки осторожно сложились в замок на груди.

— Крепче, малая. Я своими глазами только что видел, что если надо, вцепиться ты можешь намертво.

Глубокий вдох ощутился спиной, движением её грудной клетки, но хват и впрямь усилился. Вот так, теперь всё в полном порядке. Все и всё на своих местах. Всё так, как и должно быть.

В путь.

«И за что мне такое чудо досталось?»

Комментарий к

XII

«И за что мне такое чудо досталось?» Музыка в главе:

Монеточка — Каждый раз https://music.youtube.com/watch?v=qyrDASgwAI8

Максим Свобода — Мимо подъездов https://music.youtube.com/watch?v=-UcTSY22u4I&feature=share

Lighthouse Family — Run https://music.youtube.com/watch?v=K9yg33CBYlo&feature=share

Еще визуал:

— Неужели так сложно просто сказать человеку: «Извини, нам не по пути»?

https://t.me/drugogomira_public/89

“Теперь всё в полном порядке. Все и всё на своих местах. Всё так, как и должно быть”.

https://t.me/drugogomira_public/90

“И за что мне такое чудо досталось?”

https://t.me/drugogomira_public/91

Пилон: https://t.me/drugogomira_public/85

====== XIII. «Реюнион, твою мать…» ======

Комментарий к

XIII

«Реюнион, твою мать…» Reunion — воссоединение, примирение (англ.)

Визуал:

«… и бесконечная любовь в глазах».

https://t.me/drugogomira_public/94

— Слыхал новости?

— … … …

— Мы с малой твоей теперь друзья. Типа. Не говорила тебе?..

— … … …

— Звонит мне такая сегодня днем, — Вадим изо всех сил старался, чтобы голос звучал как можно расслабленнее и безразличнее, однако давался ему этот фокус с превеликим трудом, — и говорит: «Вадим, ты можешь приехать?». Я все свои дела побросал, думаю: «Неужели наконец собралась?». Через полчаса уже у вас тут парковался. Выходит, взгляд такой проникновенный-проникновенный. Думаю: «Ну, точно!». И тут она выдает: «Вадим, давай дружить». Я про себя: «Вот те раз… На хера я на тебя столько времени потратил?». А вслух: «Ну, давай». Пошли, говорю, сегодня в клубешник. Всё равно билеты уже купил. А она мне: «Ну, пошли. Как друзья». А я ей: «Ага. Подругу бери. Затусим».

«Заебала!»

Вадим выдавил из себя кислую улыбку, перекатился с носков на пятки, с пяток на носки и уставился на Егора в ожидании комментариев.

Если бы он мог себе позволить, он бы сейчас в затылок Рыжего, продолжающего как ни в чем не бывало копаться в своем мотоцикле в то время, как у него тут вся жизнь, можно сказать, под откос идет, орал бы благим матом. Он бы кричал: «Да что я сделал не так?! Ты прикинь?! Дружить, говорит, давай! Да кем она себя возомнила?!». Но выдать подобный фонтан эмоций Рыжему, к которому любая баба сама по щелчку пальцев в койку прыгает, он себе разрешить не мог. Этому же вообще напрягаться не приходится, только помани! Вереницами за ним бегают. Но нет, нельзя! Нельзя признавать фиаско и собственную несостоятельность, показывать, как сильно задето эго. Нельзя выставлять себя неудачником, неспособным понравившуюся тёлку получить. Нет уж! Пусть лучше считает, что для него потеря невелика. Так что тут без вариантов — придется прикидываться, что у него всё лучше всех, как всегда.

Да и… Ори не ори, а от Рыжего сочувствия не дождешься. В лучшем случае ответит что-то в духе: «Стриж, кончай психовать. Малая не оценила, другая оценит». Это в лучшем. А скорее всего ограничится ёмким: «Забей».

Вот как забить? Вадим уже и же не помнит, когда его в последний раз так опрокидывали. В десятом классе, когда он тощим прыщавым подростком был, вот когда!

«Прости, но ничего, кроме дружбы, я тебе сейчас предложить не могу», — в десятый уже раз мысленно передразнил он Ульяну. Сказать, что он охренел, это услышав, — это покривить душой и языком. Он, блядь, охуел от такого нежданчика! Нет, ну… Ну, когда она на набережной в Лужниках попросила его не торопиться, он немного напрягся и поругал себя за преждевременно распущенные руки, но даже в глупых фантазиях о том, как дальше будут развиваться их отношения, он не мог представить, что она даст ему от ворот поворот на этом детском этапе. Ульяна перевернула с ног на голову его представления о себе самом! Это ведь не его бросают, это он бросает! А здесь он даже не успел почувствовать, что ему надоело, как сам оказался за бортом. И ощущал себя теперь пойманной на наживку, трепыхающейся на крючке без шансов с него сорваться мелкой рыбёшкой. Чем она так его зацепила? Тем, что не дает? Вот не Анджелина Джоли ни разу, а он тут с ума сходит.

— Ты не червонец, чтобы всем нравиться, — поднявшись с кортов и стянув с рук перчатки, изрёк мудрость народную Егор. Взгляд его рентгеновский до самых костей пробирал. Будто ни одному слову не поверил. Это плохо, надо лучше стараться. — Забей. Жить сразу станет проще.

— Да я уже забил, — хмыкнул в ответ Вадим. — Это так — сообщить тебе просто. А вообще, знаешь, наконец свобода… Вот сегодня упущенное и наверстаю. Только ты не подумай, настроен я был серьезно, — поспешил поправить себя он, вспоминая, как примерно месяц назад на этом самом месте втирал Рыжему, обещавшему в случае чего его убить, про серьезные намерения. — Но всему ведь есть предел! Согласись?

Покачав головой, словно мысленно решая, согласен он или нет, верит ему ли нет, Рыжий полез в прикрепленный к сидушке мотоцикла кофр.

— Интересные у тебя представления об упущенном, Стриж, — пробормотал друг рассеянно, выуживая из сумки какие-то железяки. Зачем? Опять брюхо «Ямахи» вскрывать собрался, что ли?

И тут неожиданно для себя самого Вадим выпалил:

— Пошли с нами!

Да, мысль-то, кстати, очень неплохая. Вадим ещё в тот день, когда они на поле ездили, с удивлением отметил, насколько ровно Ульяна, оказывается, может чувствовать себя в присутствии Рыжего. Не то что с ним. Никаких левых взглядов Вадим не подметил, зато подметил, что атмосфера, поначалу немного нервозная, по итогу стала безмятежной и даже по-дружески непринуждённой. Явно давнее знакомство здесь роль сыграло. А в момент, когда они на пару его разводили, а он, знатно офигев от устроенного представления с кровопусканием, как дурак последний на это развод ещё и повелся, ему вообще показалось, что эти двое — два сапога пара. Двое ненормальных. В компании Егора Уле сейчас, скорее всего, будет спокойнее, а Вадим не даст ей повода думать, что на что-то, кроме дружбы, претендует. Он не будет посягать, не будет напрягать, а она перестанет напрягаться. И вот тогда… Она сказала, что ничего, кроме дружбы, не предложит «сейчас», а значит, шансы остаются. Все равно он своего добьётся — окольными путями, через «дружбу», но добьется. Он возьмет эту вершину, как брал остальные. И если для этого придется активнее вовлекать Рыжего, значит, так тому и быть. В противном случае его с Улей общение скатится в никуда — она сольется с концами.

— Сорян, Стриж, что-то ломает, — не отрываясь от копошения в «Ямахе», пробурчал под нос Егор. — «Угробит себя когда-нибудь на ней, как пить дать. В ней же постоянно что-то ломается!» — Я-то тебе там на хрена сдался, подскажи?

— Ну, для начала, с тобой веселее! Во-вторых, ты мне друг или где? Я люблю тусить с друзьями.

Что есть, то есть. А с такими друзьями, как Рыжий, так вообще! Внимание половины тусовщиков любого ночного клуба гарантированно!

— В-третьих, — продолжил Вадим вдохновенно, — в большой компании ей будет комфортнее. Не будет подозревать, что я хочу её напоить и в койку затащить. А в-четверт…

— А ты не хочешь? — насмешливо уточнил Егор, вскинув голову. Опять этот инспекторский взгляд, словно насквозь видит. Пара секунд — и снова вернулся к мотоциклу. Вадим понял: бесполезно. Кое-кто успел неплохо изучить его повадки. Но он будет продолжать пробовать, его раздражало предположение, что в глазах своего друга он сейчас наверняка выглядит конченым лузером. Кроме того, не помешало бы, чтобы и Рыжий тоже уже напрягаться перестал: оно так всё же спокойнее как-то.

— Бля, Рыжий, ты за кого меня держишь?! Нет, конечно! То есть, да, но я уже понял, что мне с ней ловить нечего, глухо там всё. Проще на луне высадиться, — натужно хохотнул Вадим. — Так что хрен бы с ней. Пусть кому-нибудь другому мозги канифолит, а я по-дружески постою в сторонке, полюбуюсь на это и позлорадствую. Даже моральную поддержку этому несчастному окажу, если понадобится. Я умываю руки.

— … … …

Вадим всегда мечтал о супер-способности — чужие мысли научиться читать. Вот уж где можно разгуляться. Сейчас, разглядывая двигающиеся лопатки, напряженную спину, взлохмаченный затылок, он вновь пожалел о том, что такими возможностями люди не наделены. Потому что Рыжий молчал, но в этом молчании Вадиму чудилось недоверие.

— Там сегодня, кстати, какой-то крутой ди-джей играет, имя забыл, — предпринял он последнюю попытку уломать Егора. Вообще странно, непохоже на Чернова, что случилось-то? Еще какой-то месяц-два назад Вадиму казалось, что у его друга в городских клубах пожизненная прописка. Что вся ночная Москва его знает.

Рыжий наконец соизволил оторваться от своего драгоценного коня дольше, чем на пять секунд. Поднял подбородок, прошелся по нему снизу-вверх сканирующим прищуром и изрек:

— Хрен с тобой. Пошли.

***

— Ульяна, ты с ума сошла! Какой клуб? Ты время видела?!

Её единственная дочь, её кровинушка, игнорируя возмущенные восклицания матери, с приоткрытым ртом наводила стрелки перед зеркалом в ванной. Стрелки выходили кривыми, и Уля, вновь и вновь стирая их ватным диском, предпринимала всё новые попытки. На четвертый круг уже зашла.

— Мам, туда в другое не ходят, — вздохнула Ульяна, хватая ватную палочку. — Успокойся. Сегодня суббота, работы нет, я большая девочка, и идем мы большой компанией. Всё будет хорошо, спать ложись. Я вернусь к утру, приеду на такси.

Напряжение в груди росло ежесекундно, сердце, ломясь в рёбра, набирало и набирало обороты, кровь закипала. Надежда видела: Уля непреклонна в своем нежелании слушать собственную мать.

— Это ты для компании своей большой так малюешься?

В голосе засквозили истеричные нотки, которым она и рада бы не дать выхода, да поздно — завелась. От собственной беспомощности, невозможности на что-то повлиять. От растерянности: всё случилось внезапно, в момент, когда уверен, что в жизни всё под контролем, когда перестаёшь ждать подвоха. Увы, это лето напомнило, что расслабляться нельзя никогда. Улю как подменили, и что делать с ней дальше, как правильно себя вести, чего требовать, а чего нет, Надежда не понимала. И посоветоваться ведь не с кем, хоть мужу бывшему звони. Нет, Володе она позвонит в последнюю очередь!

Рука с тюбиком подводки замерла на полпути.

— Как «так», мам? — нехорошо усмехнулась Ульяна. — Тоналка, подводка, тушь, что тебе не так? Считаешь, я похожа на шалаву с Ленинградки?

— Ты как с матерью…

Осеклась, встречая в зеркале колючий взгляд своего ребенка. Её маленькая, послушная, любящая, ласковая девочка выпустила иголки и готовилась обороняться — от собственной матери! Дожили! Нет, положа руку на сердце, на «шалаву с Ленинградки» Уля, слава Богу, не похожа, всё очень прилично. Брюки-бананы, заправленная за пояс тонкая чёрная водолазка, пара колец, собранные в низкий боковой хвост волосы. К такому образу она явно выберет кеды или кроссовки, а не каблуки. Каблуки Уля вообще раз в год надевает, и в этом году они свою службу ей уже сослужили.

— Не похожа, — попыталась взять себя в руки Надежда. — С кем ты идешь?

— С Юлькой, Вадимом и Егором, — отрапортовала Уля, продолжая пристально глядеть на неё через зеркало. Сквозящее в глазах дочери напряжение передавалось по воздуху, транслировалось лопатками, и Надежда чувствовала, как через края вот-вот выплеснется собственное. Вадим… Егор… Отличная компания, отличная. Вот как тут не нервничать?

— Не волнуйся, — не разрывая зрительного контакта, меж тем тихо продолжила Уля. — Вадиму я сегодня сказала, что кроме дружбы ничего ему не предложу. Он просто билеты уже успел взять. Но мы идем, как друзья.

«Уже легче…»

Ненамного… Нет, вообще ни на йоту не легче! Потому что остаётся Егор. И Надежда не станет стоять в стороне и смотреть, как Ульяна бездумно подвергает себя таким рискам!

— Я не хочу, чтобы ты шла в клуб с человеком, в квартире которого круглосуточно работает бордель, — со всей категоричностью заявила Надя. — Извини, Уля, сейчас я ему тебя доверить не готова. Те времена давно закончились.

— Не готова?.. — эхом отозвалась дочка. Её тон сообщал Надежде, что грядёт новый скандал. Ульяна переспрашивает, будто давая шанс пересмотреть формулировку, а значит, сейчас ей на голову обрушится ушат дочкиных аргументов, такое бывало неоднократно. И самое-то страшное — времена ремня давно прошли, и как на неё теперь воздействовать, Надежда решительно не понимала. Как себя вести, чтобы Уля слушалась, как прежде? Что говорить? Голова осознавала, что Ульяна действительно выросла, что ей, на минуточку, и впрямь двадцать четыре года, хотя, кажется, вот только-только было четыре… А материнское сердце бешено колотилось, посылая сигнал о готовности вгрызться в глотку любому, кто посмеет покуситься на её ребенка. Любому, кто посмеет её обидеть — умышленно или нет. Кто посмеет подвергнуть её опасности, научить дурному! Сердце рвалось защищать. Уля просит перестать её оберегать… Она с ума сошла! Покажите мать, которая не убьет за свою кровь без лишних раздумий!

— Не готова, — твердо повторила Надежда. — Он плохо на тебя влияет. У тебя уже начались проблемы на работе. Разумеется! Ведь своё рабочее время ты тратишь на гитару!

Ульяна тяжело задышала — в отражении зеркала вздымалась и опускалась её грудь.

— Это мой выбор. Егор у меня над душой не стоит, если что.

— Причинно-следственные связи тут ясны, к гадалке не ходи, — продолжала стоять на своем Надежда, понимая, что эту партию обязана выиграть кровь из носу! — «Никуда ты не пойдешь!» — Он водит к себе распутных девок. А ты там, в этой квартире, ты…

— Мама, а тебе не приходило в голову, что если бы он захотел, я бы тоже могла оказаться в числе этих девок? Возраст согласия — шестнадцать лет, — отрезала Уля. В её голосе зазвенела сталь, температура воздуха резко упала ниже ноля. — Восемь лет у него на это было. Восемь. Хотели бы, уже бы! Ему же только помани, я и побежала, так ты себе это представляешь? Я, по-твоему, кто? Дура безмозглая?! Почему ты мне не доверяешь?! Ты за кого меня держишь?!

Губы задрожали от обиды, и, кажется, не от обиды на Егора.

— Уля!

— Да что Уля?! Что Уля-то?! — упершись обеими руками в раковину, Ульяна продолжала истреблять её взглядом в зеркале. Лицом не поворачивалась.

«Как воззвать этого упрямого, бестолкового человека к уму-разуму? Неужели ты слепая совсем?! Какие аргументы на тебя подействуют?»

— Ты вообще видела, в каком виде он домой явился ночью того дня, когда бабушке плохо стало?! — воскликнула Надежда. От воспоминаний вновь подурнело: тем вечером она нашла подтверждение худшим своим подозрениям, а её дочка стояла и болтала с соседом, как ни в чем не бывало, не ощущая исходящей от него угрозы. — Явно же отметелил кого-то! Ссадина на лице, руки ободраны, куртка порвана! Ты мне будешь доказывать, что он по-прежнему милый, безобидный мальчик? Куда глаза твои смотрят? Шарахается с какой-то шпаной чёрт знает где, в драки ввязывается, не удивлюсь, если еще и употребляет. И ты хочешь, чтобы я тебя с ним отпустила? Да я костьми на пороге лягу! Только через мой труп!

Ульяна всё-таки развернулась. От прежнего благодушного настроения не осталось и тени, а ожесточённое выражение её лица сообщало заходящемуся сердцу об одном: пропустила мимо ушей. Глядя на дочь, Надежда ясно понимала, что у Ули ветер в голове свищет, что она околдована Черновым, как когда-то была. Надя думала, те времена прошли безвозвратно, а последние пять лет благодарила небеса за собственную интуицию, за то, что Егора удалось предсказать наперёд, что… И вот теперь — опять. Всё начинается заново…

«Валечка, прости… Это выше моих сил… Дочь у меня единственная»

— Буду. Буду доказывать, мама, — Улино лицо перекосила гримаса эмоции, которую Надежде никогда раньше видеть не доводилось и сходу определить не удалось. Боль, отчаяние, решимость, готовность защищать — все вместе отражалось в глазах её дочери. — Я надеялась, до этого разговора не дойдет. Но раз так… Я передумала! Ты молодец, конечно, судить, не зная, откуда эта ссадина, ободранные руки и порванная куртка, — Улины ресницы широко распахнулись, а в глазах вспыхнуло пламя, в котором Надежда начала гореть, предчувствуя, что сейчас услышит нечто страшное. — Так вот! Отметелил он мудака, который… В общем, который пристал ко мне тем вечером… В подъезде.

«Господи Иисусе…»

Ванная закружилась. В неё уперся прямой, выжидающий взгляд лазурно-синих глаз, доставшихся Ульяне от отца, и во взгляде этом решимость, граничащая, казалось, с безумием, сменялась сожалением, что пришлось сообщать такие вести.

— В каком смысле… Как это… Пристал? — хватаясь за косяк, прохрипела Надежда. Силы утекали из неё с каждым мгновением, их не хватало даже на голос. Закончился воздух, ноги перестали держать, а глаза — видеть.

— В прямом, мама, в прямом. Руками, — прикрыла веки Уля. — «Руками… Господи Боже… Спаси и сохрани!». — А сейчас Егор встречает меня после вечерних занятий, чтобы я одна в темноте по району не ходила. Тратит на меня своё время. Мама… — Уля вновь вскинула ресницы, и Надежда явственно увидела на них воду. — Перцовый баллончик на следующий день мне принес. Вон, в сумке лежит, проверь, если не веришь. Мама, перестань! Перестань выставлять его исчадием ада! Мы с тобой, похоже, не сечём в людях ни черта.

Самый страшный ночной кошмар Надежды обернулся явью, а она об этом только-только узнала… Голова не соображала, мозг скопытился, превратился в желе… Она с трудом воспринимала слова своей дочери. Отметелил…

— Уля… Я… Я же не… Почему ты тогда ничего не сказала?!

Ульяна ахнула, словно удивляясь, что мать не понимает таких очевидных вещей:

— Чтобы тебя на скорой в больницу не увезли с сердечным приступом! Будто бабушки тебе в тот день не хватило!

Как спросить? Как спросить её о главном? Как сохранить рассудок после услышанного и того, что услышать лишь предстоит?

— Уля… Тот парень… Он же… ничего тебе не сделал?..

Ульяна молчала. Эта тишина висела над головой готовой сорваться гильотиной, самые жуткие предположения атаковали голову, успев растерзать сердце в клочки. Пожалуйста, только не это… Только не…

— Нет. Лишь благодаря Егору, — твёрдо, глядя прямо в глаза, произнесла дочка. — Мама…

«Лишь благодаря… Спасибо, Господи! Уберёг мою доченьку…»

Какой клуб?! Какой к чертям собачьим после всего случившегося клуб?! Она с ума сошла? Она сошла с ума!

— Ульяна… Ты остаешься дома. Это слишком опасно.

Выражение Улиного лица сообщало об ответе, который Надежде предстояло услышать. Дочка ещё не открыла рот, а она уже видела: её требования Ульяну не остановят. Надежда слово в слово помнила всё, что дочь сказала ей в прошлую крупную ссору и, чего таить, страшилась, что свои угрозы она исполнит. Отпускать Улю от себя, не иметь возможности держать её на виду, контролировать хоть как-то… Доживать дни в одиночестве, без её тепла… Никто стакан воды не подаст… Неужели она и впрямь сможет бросить собственную мать? Неужели Надежда эти слова заслужила? Чем?

— Давай я себя теперь вообще тут замурую! — в отчаянии воскликнула Ульяна. — Я не собираюсь запирать себя в квартире и пропускать всю свою жизнь! Как видишь, за меня есть кому вступиться! Ты этому радоваться должна, а не психовать! Почему ты пытаешься оградить меня от жизни? От людей?

— Я не пыт…

— Пытаешься! Мам, если так продолжится, я реально съеду! — швыряя в косметичку баночки и кисти, продолжала кричать она. Ее тихая, спокойная дочь орала, как полоумная — на радость соседям. — Я тебе уже говорила! Найду себе комнату, сяду на гречку, но я съеду. Я тебе клянусь! Я так больше не могу! Если ты меня не отпустишь сегодня, завтра ты меня тут не увидишь! Я взрослый человек, дай мне дышать!

— Да кто же тебе не дает?!

Ульяна уставилась на неё взглядом затравленного, загнанного в угол, но готового биться за свою жизнь до последнего дикого зверька.

— Меня ждут внизу, мама…

Замолчала, оставляя последнее слово за ней. Сейчас от ответа Надежды зависело всё. На кон было поставлено всё. Материнский авторитет. Улина безопасность. Её, Надежды, жизнь — в безжизненной, пустой тишине этой квартиры или тоже в тишине, но благословенной, наполненной уютом, смыслом и теплом. Будущее их с дочерью отношений. На каждой из чаш этих весов — слишком много, ставки чересчур высоки, чтобы позволить себе ошибиться.

«Я не враг тебе…»

— С кем ты едешь?..

Из Улиной груди вырвался вздох облегчения, мышцы лица расслабились, а из взгляда исчезло ожесточение.

— С Вадимом и Юлькой. Егор подъедет уже туда. Спасибо, мам.

***

Ульяна давно ушла, и Надежда теперь делила кухню с пузырьком валокордина и Коржиком, который, словно чувствуя напряжение хозяйки, с невероятным усердием отирал ее ослабшие, ватные ноги. Взгляд застыл на бежевой стене, на содранном спинкой стула кусочке обоев. При любых других обстоятельствах внезапное обнаружение дефекта её бы невероятно расстроило, заставив задуматься о косметическом ремонте, но сейчас она смотрела на покорёженную бумагу с равнодушием умирающего.

«…Отметелил…»

Что за отношения у её дочери с сыном покойной подруги? Неужели все возвращается на круги своя? А если это и впрямь так, вправе ли она влезать? Если это и впрямь так, может, оно угодно Небу, и она в тот раз взяла на себя слишком много? Если оно и впрямь так, чем всё это для Ульяны кончится?

Чувство безмерной благодарности к «мальчику», который когда-то опекал её дочь, смешивалось с чувствами растерянности и нарастающего страха. В воздухе витал запах неизбежности — неизбежности надвигающейся катастрофы.

Господи, какая она ещё глупенькая, доченька. Жизни не нюхала, а думает, что разбирается в ней лучше собственной матери, пятидесятилетней женщины, считает себя вправе произносить такие слова. Неужели думает, что сможет удержать себя в узде, а рассудок сохранить трезвым? Что не ослепнет, не оглохнет, расслышит звуки набата? Что сможет не поддаться его влиянию? Его тёмному обаянию? Думает, что чем-то отличается от других?

Ничем.

Но сердцу не подиктуешь, как чувствовать — это правда. Такая нежная, хрупкая, ранимая, маленькая девочка, еще совсем ребенок, душа нараспашку. К нему она тогда тянулась, как цветы тянутся к солнцу, и вот — солнце снова показалось над её горизонтом. Черное солнце. Она же влюбится рано или поздно. Детство, когда об этом можно было не беспокоиться, когда она его за брата считала, давно прошло. Она влюбится — сильно, как влюбляются в своих учителей и спасителей, в тех, с кем чувствуешь себя свободной. Она влюбится — безнадежно, потому что Егор — вольный степной ветер, и вся его взрослая жизнь тому подтверждение. Она влюбится. А когда её «другие» чувства он отвергнет, а её саму вновь оттолкнет, когда выставит её за дверь, как остальных околдованных красивыми синими глазами дурочек, что тогда? Так ведь и будет, ведь смог же он когда-то от неё отказаться, значит — сможет снова. Выдержит её сердце такой удар во второй раз?

Нет.

Мысли наскакивали одна на другую, рисуя перед глазами достоверную картину грядущего апокалипсиса. Даже если обойдется, даже если Ульяна не посмотрит на него иначе, чем на брата… Чему он её научит? Сегодня гитара, завтра что? Мотоцикл? Риск для жизни? В какие круги он её введет? …Как сильно он пил тогда, как надолго тот период затянулся… А если всё повторится? Если и она пристрастится к алкоголю? А если наркотики? Если… А если всё же посмотрит… А если ВИЧ?

Голова шла кругом и звенела. Каких-то два месяца назад Надежда ловила себя на мысли, что знает Валиного сына как свои пять пальцев. Сейчас, сидя на кухне один на один со страшными вопросами, которые она бы и не подумала себе задавать, если бы ситуация совершенно внезапно не вышла из-под контроля, Надежда понимала, что не знает о Чернове-младшем ничего. Ничего не знает об его образе жизни, источниках дохода, устоявшихся вредных привычках, круге общения, увлечениях, состоянии здоровья — физического и психического.

Она. Ничего. О нем. Не знает.

А что знает? Каким его помнит?

Тот жаркий летний день стоит перед глазами так четко и ярко, словно всё случилось вчера… Обманчивое ощущение, лишний раз напоминающее о том, как проносится время. Не вчера, нет. Двери перед новыми жильцами их дом раскрыл на излёте тысячелетия. Давно пустующая соседняя квартира ожила и заговорила голосами. Молодые совсем… что Валя, что Артём. Вале порядка двадцати шести вроде тогда было, а Артёму около тридцати одного, почти как сейчас Егору. Валя и Артём, такие во всех отношениях светлые люди, а с ними — худющий мальчишка, вихрастый, серьезный ребенок с не по годам взрослым, колючим взглядом. Волчонок. Выглядел он куда младше своих полных восьми лет, впервые увидев это чудо, Надежда подумала, что ему и семи нет. Удивительно, но этот щуплый с виду мальчик окажется сильнее и храбрее своих сверстников и даже детей постарше. Это станет понятно позже, когда Володя сообщит ей, что соседский паренек умудрился построить весь двор. Пройдут годы, и Надежда осознает, что не видела на его лице не только открытой улыбки, но и страха, и слез. Ни разу. Никогда.

На первом застолье, которое в честь знакомства устроила Надежда, выяснилось, что Черновы переехали в столицу из Чесноковки — небольшого южно-уральского поселка. Чтобы купить жилье в Москве, семья продала двухэтажный дом, огромный земельный участок и трёшку покойного отца Валентины в столице — правда, столице Республики Башкортостан. Квартиру выбирали не наобум, а чтобы непременно в спокойном зелёном спальном районе, чтобы большую, чтобы места в ней хватило всем и чтобы со школой в пешей доступности. Оказалось, что жената пара уже восемь лет, и Надежда — женщина воспитанная — не стала вслух интересоваться причинами, по которым эта миловидная девушка так рано выскочила замуж. Они были очевидны: восемь лет браку, восемь — мальчику. Помнит, как поймала себя на мысли о том, насколько же рано Валентина родила. А следом — на том, что не её ума это дело. Главное, что семья крепкая, главное — в ней царит любовь: никаких сомнений в этом при взгляде на Черновых не возникало.

На тех же посиделках Надежде удалось повнимательнее разглядеть и Егора — мальчик не отходил от родителей ни на шаг — и прийти к заключению, что ребенок необычайно тихий, робкий, если не затюканный, что худощавое телосложение и пронзительный взгляд у него от отца, а от матери — цвет глаз. Правда, если глаза Валентины своим тоном напоминали высокое небо в сентябрьский день, то из Егоровых на неё смотрела морская бездна. «Сам на себя», — усмехнулся тогда Артём, выслушав рассуждения Надежды о том, на кого же похож их сын, а Валя, скромно улыбнувшись, возразила: «На моего папу, Царствие ему небесное».

В общем, Ильины сдружились с этой интеллигентной, благопристойной семьей. По-соседски помогали друг другу, чем могли. Надежда сдавала Валентине явки и пароли, подсказывая, где можно подешевле закупиться необходимыми продуктами. Валя, которая, по её словам, после переезда приняла решение посвятить себя семье, помогала работающей Надежде с Ульяной. Надежда тащила Вале из института списанный, но нужный новосёлам скарб и книги, а Валя угощала Ильиных пирогами. С этими пирогами они часто чаёвничали у Ильиных или Черновых вечерами, болтая обо всем.

Но не о детях. И это Надежда помнит очень, очень хорошо. Обсуждать характер и поведение своего сына Валентина не любила и первой тему детей никогда не поднимала, а на наводящие вопросы отвечала уклончиво. Лишь однажды, после распития на двоих бутылки абхазского вина, проговорилась о том, что её ребенок замкнут, потому что схлопотал серьезную травму психологического свойства, и что поднимать эту тему ей тяжело. С тех пор Надежда перестала даже пытаться задавать вопросы, не зная при этом, что и думать. Однако в день, когда прозвучало Валино признание, Наде стало понятно, почему за стенкой относительно тихо, хоть периодически Егор, распоясавшись, и давал огня. Она пришла к очевидному выводу, что криками и ремнём в этой семье в чувство не приводят — берегут маленькую раненую душу.

Конечно, проблемы детского воспитания, как и любую мать, Надежду волновали, однако постепенно желание обсуждать животрепещущую тему с Валентиной сошло на нет. И это — несмотря на то, что мальчик Черновых был старше её дочери на целых шесть лет, а значит, Валя уже успела пройти через сложности, которые Надежде лишь предстояли. И это — несмотря на то, что Валя как-то обмолвилась, что по образованию педагог. А всё потому, что однажды Надя поняла: всё же Егор — мальчик если не проблемный, то не совсем обычный.

Не совсем обычный, если не проблемный, да — спустя время это стало очевидно даже с утра до ночи торчащей на работе и потому не имеющей возможности уделить ему достаточно внимания Надежде. Подозрительно тихий для такого возраста мальчуган, отчужденный и закрытый, холодный и недоверчивый к посторонним людям. В какой-то момент Надежде даже начало казаться, что добиться его расположения попросту невозможно. Не выходило отделаться от ощущения, что мальчик выстроил вокруг себя бетонную стену, а границы, которые чужим пересекать нельзя, лежат много дальше, чем границы других детишек. Да что там! Она даже по головке Егора лишний раз опасалась погладить — ощущала исходящее от него напряжение. И на поразительном контрасте со всем этим — через края выплескивались его чувства к собственным матери и отцу. Когда Валя заглядывала в гости с сыном, он от неё не отлипал. Буквально! Надежда не могла не сравнивать двух детей. Если Ульяна часами занимала сама себя в детском манежике, не привлекая внимания, то он требовал к себе постоянного — Валиного. Мог внезапно выскочить из-за стола, чтобы просто её обнять, а затем требовать ответных объятий. Не отставал от неё, пока она не говорила ему, как сильно его любит. Этот ответный вопрошающий взгляд взрослого на детском лице пугал Надежду до чёртиков. Уж не знает, почему, но она всегда читала в глазах глубокого синего цвета единственный вопрос: «Правда?». А еще иногда Надежду пугало, с какой нежностью Валя смотрела на то, как Уля просилась на ручки, а попав в объятья, без всяких сомнений во взгляде принимала материнскую любовь.

Егорову картину мира Надежда не понимала. В Егоровой картине мира, какой бы она ни была, Ильины не стали исключением из правил: по первой он относился к соседям крайне настороженно. Хоть какое-то доверие в его глазах Надежде удалось засечь лишь через год постоянного общения, добрых слов и подкупа барбарисками. А оттаял этот ребенок, став раскрепощеннее и чуть улыбчивее, лишь спустя года два. И вот тогда-то… Тогда-то Валя, смущаясь, и обратилась к ней с просьбой разрешить Егору проводить больше времени с её девочкой. Искренне, с запалом и горящим взглядом она рассуждала о том, что общение с Ульяной поможет взрастить в нём чувство ответственности, научить заботе о ближнем и… любви. Тогда-то Надежда впервые и услышала признание в том, что с этим у её сына «наблюдаются проблемы». Валя не просила многого — всего лишь чуть больше времени вдвоём, и Надя не смогла отказать человеку, успевшему стать ей хорошим другом. Глядя в просящие, полные мольбы и веры голубые Валины глаза, не смогла предложить завести щенка или второго ребёнка.

Ульяне исполнилось четыре.

С тех пор и повелось. Сначала с разрешения постоянно задерживающейся в институте Надежды Валя начала посылать Егора в сад. Потом стала отправлять детей погулять на площадке, благо, двор отлично просматривался из окон. А еще Валентина то и дело выгоняла его к Ильиным в гости или зазывала Ильиных на пироги всей семьей.

Да, времена для обеих семей были сложные. Надежде пришлось учиться доверять своего ребёнка другому ребёнку. Тогда успокаивало её лишь понимание, что оба находятся под присмотром взрослых. А Валя вела борьбу с Егоровыми «не хочу», «не буду» и «отстань». Однако спустя какое-то время случилось удивительное: необходимость в уговорах и напоминаниях отпала, пинки сошли на нет, парень словно и впрямь ожил — в будни и выходные, днем и вечером, в солнышко и дождь Егор начал бегать к ним сам. Валя светилась, не переставая сердечно благодарить Надежду за оказанное доверие. Надя с Володей проникались ко всегда готовому помочь мальчугану всё больше и больше, про Ульяну и говорить нечего.

А время летело, как сумасшедшее.

Ей четыре, ему десять — время проб и ошибок, Валиных робких надежд, точащих Надежду сомнений и притирок детей друг к другу. Егор выгуливает Ульяну с видом великомученика, а Уля, растущая в семье работяг, привязывается стремительно. Вопрос «Када пидет{?}[Когда придет] Егол?» задаётся чаще вопроса «Када пидет папа?».

Ей шесть, ему двенадцать — фраза «мы с Тамарой ходим парой» звучит в исполнении окрылённой Валентины через день. Надежду терзают угрызения совести, ведь она не может проводить с собственным ребенком столько времени, сколько проводят с Ульяной Черновы. Уля приходит домой с вечно чумазой физиономией: судя по всему, деньги «на мороженое», что Валя регулярно оставляет на тумбе в прихожей, Егор тратит по назначению.

Ей восемь, ему четырнадцать — Надежда впервые учуяла от Егора запах табака, очнулась и осознала, что слишком расслабилась и упустила момент, когда соседский мальчик стал для её дочери старшим братом. Муж призывает успокоиться и не влезать.

Ей девять, ему пятнадцать — его дворовая компания пугает. Эти шалопаи больше не пытаются прятать от взрослых сигареты. Валя счастливо заключает, что ставка сыграла, что благодаря Ульяне её сын стал жить нормальной жизнью. Валя обещает молиться за здравие Надиной семьи до конца своих дней. Володя по-прежнему настойчиво требует не вмешиваться, сыплет обвинениями в паранойе и неблагодарности, попрекает трудоголизмом и неготовностью уделять дочери столько внимания, сколько ей необходимо.

Ей десять, ему шестнадцать — Ульяна ходит за ним хвостом, дышит табачным дымом и как губка впитывает богатый словарь могучего русского языка: его дружки да и он сам демонстрируют оного прекрасные знания. У Ульяны кочующие из четверти в четверть проблемы с успеваемостью по математике и «Окружающему миру», хулиганские замашки и бесконечная любовь в глазах. Девчонки постарше томно вздыхают, краснеют и глупо хихикают, стоит им его завидеть. Володя уходит из семьи.

Ей одиннадцать, ему семнадцать — слушать и слышать Егор умеет.

Ей одиннадцать, ему семнадцать… «Улечка, потому что у Егора начался институт! Много пар, домашние задания — да, в институте тоже есть. У него там много новых друзей. Некогда ему гулять. Доченька, ну, не плачь. Так бывает, это жизнь. Не плачь…».

Тяжелые воспоминания забрали остатки сил. Уронив голову в ладони, Надя обреченно вздохнула. Бог её покарает. В Аду за это ей уготовлен отдельный котел.

22:30 От кого: Ульяна: Мама, мы на месте. Не переживай, меня охраняют. Ложись спать.

Если Уля узнает, если он ей расскажет, она не простит. Не простит.

***

— Юлька, кончай уже заливаться, что я с тобой потом делать буду?

Подруга с нескрываемым любопытством следила за тем, как Юля решительно опрокидывает внутрь очередные полбокала красного сухого. Пока еще стадия алкогольного опьянения даже близко не приблизилась к критической точке, и потому тревога в голосе Ули звучала скорее шутливая, чем настоящая. С не меньшим интересом за процессом наблюдал и Вадим, заранее позаботившийся о столике для своей компании. В данный момент они втроем столик этот и занимали, не хватало только Чернова, которого последний раз видели где-то на парковке у входа. Как раз он-то Юле и нужен.

Но его уже час где-то носило, и в ожидании главного объекта интереса на грядущую ночь Новицкая догонялась вином. На месте её удерживал зуд неодолимой силы: уж очень хотелось воспользоваться моментом и провести разведку боем. В любом другом случае она бы давно отплясывала на танцполе. Однако сейчас ситуация требовала временного сосредоточения. По-крупному её чуйка никогда еще её не подводила. А последнюю неделю чуйка эта так вообще чуть ли не благим матом орала, что с Ильиной происходит что-то неладное, и причина «чего-то неладного» прямо сейчас шарахается где-то поблизости. Сбор доказательной базы — плёвое дело: всего-то нужно, что посмотреть на них вдвоем и, возможно, организовать парочку-другую провокаций.