Точно помнишь, что просил Андрея Новицкой не говорить. Как же ты это тогда сформулировал? М-м-м… Кажется, спросил, успел ли он что-то ей рассказать, получил удивленный взгляд и отрицательный ответ и попросил, в случае, если все-таки надумает, себя в это увлекательное повествование не вплетать. Да, так. Он понял — не мог не понять. Вот это ты припоминаешь. Номерами обменялись: телефонная книга хранит сброшенный вызов — Андрюхин сигнал SOS, режущие глаза красные цифры, которые необходимо внести в список контактов. И заблокировать.
Нет, не выйдет.
Потому что вы вроде как уже договорились встретиться среди недели, в обстановке поспокойнее, и нормально пообщаться, да-да… Ты скрепя сердце согласился. Андрюха был так искренне рад — рад вернуться в прошлое… Ты ощущал его восторг морозным узором по шкуре, волосами дыбом, мозгом костей ощущал. Его буквально распирало от эмоций, чувств этих внезапных, таких для тебя нелогичных, необъяснимых и неуместных. Вы обменялись номерами — ты сбросил его звонок — и обо всем договорились. Это ты помнишь и слово сдержишь. Потом заблокируешь.
Ульяна. Помнишь. Свет во тьме.
Что ещё помнишь? Что от идеи об afterparty отмахнулся, наплетя им всем, что едешь домой. Выперся на улицу, в попытке заблудиться свернул за угол, но дал слабину и забрёл в первый попавшийся на пути бар. Не любишь ты последнее время бары: допёрло, что хаос, пьяный гогот, мельтешение незнакомых лиц и чужие руки от себя не спасают. Но в Москве магазинам давно запрещено продавать алкоголь по ночам. А так бы купил что покрепче в ближайшем круглосуточном и заправил внутрь, не отходя от кассы. Не любишь ты последнее время бары: потому что в Москве людям давно запрещено курить в общественных местах. А виски без сигареты — всё равно, что детское шампанское: пьешь, не в силах избавиться от ощущения форменного надувательства. Всё равно, что в Альпах в противогазе, что японская жратва без васаби, что секс ради секса. Херня.
Бар.
Дальше уже совсем труба, черная дыра безвременья, всё какими-то мазками и пятнами. Молоко, кисель, кадры… …Вопли, воткнутые в ключицу железные вилки, ошпаренные кипятком руки; выпученные глаза командиров, раздраженные крики ожесточенных, обиженных на весь мир «мам», их перекошенные рожи, их всемогущество и вседозволенность, их ярость против твоей — бессильной. Тёмная вонючая подсобка, крысы, часами сидишь не смыкая глаз, боишься спать — вдруг сожрут. Ненавидишь. Всем своим маленьким сердцем. Если оно, конечно, у тебя есть. Ты виноват и не имеешь права на другое к себе отношение, но ненавидишь всё равно. «Наёбыш! Хайуан!{?}[Ругательство на башкирском. “Скотина”]». Их мнение на твой счёт насобачился принимать с пустыми сухими глазами.
…Какие-то люди, бабы, шабаш, грохот, карусель, отбойные молотки, «вертолёт», тошнота, хватит.
Заднее сидение, холодное стекло окна как точка опоры.
Дом. Корж.
Кругом Корж: под ногами, в ногах, на ногах, хвостом по пятам, на голове, на груди, на балконе, снова на голове. Везде. У миски на кухне в терпеливом ожидании, когда дадут пожрать. Орёт. Сухие горошины корма по столу, по полу — днем уберешь. Светает. Наушники заели. «Атлантида».
Коробка с пыльных антресолей, как не ёбнулся, пока доставал — неизвестно. Как ты о ней вспомнил — неизвестно. Зачем она тебе, почему — неизвестно. Просто хотел убедиться, что она реальна, что она всё еще есть, не приснилась тебе, что эта жизнь не приснилась тебе. Там, в ней, хранятся свидетельства любви.
Нахуй коробку.
Рассвет. Постель. Падаешь. Корж. Пустота.
Полдень. Трещит голова, во рту, такое ощущение, сотня котов нассали. Но Корж хранит самый невинный, невозмутимый вид. Осуждает тебя. «Это не я, сам виноват. Ну и рожа, боги, без слез не взглянешь!». Душ, горячий, холодный, горячий, холодный. Ледяной. Коробка. Коробку страшно открывать. Не открываешь.
Понедельник. Кофе. Перфоратор в висках.
Ты зачем еще живой? Весьма опрометчиво с твоей стороны.
***
Кофе давно остыл, взгляд пытался сфокусироваться на буквах, а мозг — осознать написанное. Оказывается, он вчера, точнее, уже сегодня, вёл активную общественную жизнь: успел послать на хер всех, до кого дотянулся. Причем за смыслы отправленного даже не стыдно, стыдно за ошибки и заплетающийся язык.
Вот пламенный привет Стрижу в ответ на его предрассветное: «Что у тебя с ней?». Ответ лаконичен до неприличия, видно, по сенсорной клавиатуре уже совсем не попадал — три ржущих до синих слёз желтые рожи и следом «фак». И ведь не лень было искать нужные иконки в этой бесконечной помойке смайлов. С кем «с ней»-то? В три ночи Егор явно получше соображал, о чём Вадик толкует, а в полдень идей в башке примерно ноль. Одна.
Не, Стриж что, серьезно? Чердак потёк?
Вот тут они с бухим Игорьком сцепились: от него тридцать текстовых вперемешку с голосовыми с требованием немедленно приехать на тусовку и нажраться за компанию какой-то шмали, в ответ — единственное пятисекундное о том, как всё задрало. Невнятное бурчание. Можно не извиняться, хотя…
Вот черновик сообщения Алисе: «Не знаешь, на что подпис|». Не отправлено — хоть на что-то мозгов хватило. Остальные его сообщения человеку редкой открытости — на грани, а может, и за гранью дозволенного. Написать, извиниться.
Анька в игноре. «Тут Игорь на тебя наябедничал». «Всё ок?». «Ты где?». «Я же вижу, что ты прочел!». «Егор!!!». Три вызова, видимо, все сброшены, потому что никаких разговоров с Анькой он не помнит, хоть убей.
Да, сброшены. Позвонить, извиниться.
Удивительно, что до Андрюхи не добрался. Впрочем, если еще раз попытаться осознать, что это было, можно проследить некую закономерность: это он им всем понадобился, не они ему. Дрону, к счастью, не понадобился, ибо что в своей разгоревшейся агонии он мог бы наговорить ничего не подозревающему бывшему дружку, страшно представить. Самое безобидное звучало бы как: «Какого хера ты как снег на голову мне свалился, а? Я полжизни потратил на то, чтобы тебя забыть!».
А ведь случилось и хорошее, точно случилось. Вчера они с группой офигенно отработали, выше всех, самых смелых, ожиданий, сами себя переплюнули. Возможно, те три года, что его с ними не было, что-то такое группа и вытворяла, но последние два — абсолютно точно нет, нигде, ни разу. Олег неожиданно для всех показал высший пилотаж — не придраться, даже если очень сильно захочешь. Что конкретно перевернуло сознание этого парня в последние несколько недель, какие именно слова или поступки на него подействовали, Егору неведомо. Но что бы это ни было, результат на выходе превзошел голубые мечты: Соболев вчера словил волну и вписался шикарно. Понятное дело, удачно отыгранный концерт не гарантирует, что на завтра Олежку в очередной раз не клюнет в жопу жареный петух, но тут уж… Всё равно уходить, но хоть с относительно спокойным сердцем.
«Или остаться?..»
Может. Может, и впрямь не рубить сплеча, повременить. Время покажет.
Взгляд вновь упал на побитую жизнью картонную коробку, брошенную ночью у входа на кухню. Она с ним уже час играла в гляделки. Что там, Егор по-прежнему прекрасно помнил, хотя последний раз видел её в глаза два года назад, когда приводил квартиру в порядок после трехлетнего коматоза, о котором как раз вспомнить совершенно нечего, да и не хочется. Детство — вот что там. Отрочество и юность. Любимые мамины браслеты и Fendi «Theorema» — парфюм, которому она не изменяла лет пятнадцать. Её тетрадь с рецептами пирогов, часы отца, вставшие в день их гибели. «Зенит» и Canon. С десяток снятых со стен фоторамок, литература о мануальной терапии, Петрановская и её труды: «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и «Если с ребенком трудно». Занятно — обе книги выпущены, когда Егор уже здоровым лбом был и жил вполне обычной жизнью, а мама всё выискивала ответы на этих замусоленных от бесконечной вычитки страницах. Всё пыталась его понять.
Что еще в той коробке? Пять фотоальбомов. Куча CD-дисков с их любимой музыкой. И кассеты. Пиратские, а то и перезаписанные на отцовском музыкальном центре{?}[Музыкальный центр с парой колонок, состоит из нескольких блоков: как минимум CD-плеера, радиоблока, кассетной деки. У отца Егора — Sony, где отдельным верхним блоком идет проигрыватель виниловых пластинок. Здесь же тюнер, усилитель и эквалайзер. Крутая по тем временам вещь], а на задниках названия групп и композиций, выведенные аккуратным почерком отца и его собственным — сикось-накось. Затертые до дыр магнитные плёнки. Если ленту зажевало, нужно было взять карандаш, вставить его отверстие бабины, чуть размотать и осторожно замотать назад.
Как Уля по его комнате под Queen скакала, Егор, наверное, не забудет никогда.
День за днем… Кто-нибудь знает, что мы все ищем?
На сцене — ещё один герой, ещё один злодей.
А за кулисами — немая пантомима.
Услышит ли безмолвный крик хоть кто-нибудь?
Шоу должно продолжаться! Шоу должно продолжаться!
В груди разрывается сердце, жар софитов плавит грим,
Но я всё еще улыбаюсь.
Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая.
Очередная сердечная боль, очередной неудавшийся роман.
Это длится бесконечно…
Кто-нибудь знает, для чего мы живём?{?}[The Show Must Go On — Queen]
Меркьюри{?}[Фредди Меркьюри — британский певец, автор песен и вокалист рок-группы Queen] — чертов гений.
Глубоко вдохнув, отодвинул стул, взял со столешницы ножик и приблизился к объекту, присел на корточки. Там его спрятанное на антресоли — с глаз долой, чтобы меньше болело — прошлое. Он ведь тогда так и думал: уже прошлое. А сейчас выходит, что и его настоящее тоже там. Лезвие вошло в пыльное картонное брюхо и вспороло трехслойный скотч, как истлевшую наволочку. Егор точно знал, что именно сейчас оттуда достанет, не касаясь вещей тех, кого уже не вернуть.
Пластик прозрачного футляра истерзанной временем кассеты расчерчивала глубокая белёсая трещина — об этой маленькой детали он успел позабыть. Воспоминания о том, каким именно образом она здесь появилась, отозвались неожиданным теплом в остывшей груди. Это малая, запыхавшись прыгать по их квартире под We Will Rock You{?}[песня группы Queen], плюхнулась на кресло, не глядя, на что конкретно приземляется. И немножко раздавила. Всплывшая в памяти картинка вызвала пусть скупую, но вполне искреннюю улыбку. Она тогда до слез огорчилась, и он тоже, кстати, расстроился, хотя вида не подал, чтобы не усугублять. Такая фигня на фоне чего угодно вообще, но когда тебе тринадцать, любая ерунда может показаться трагедией вселенского масштаба.
Интересно, работает ли еще папин музыкальный центр? Сто лет не проверял. Вот на этой кассете и выяснит.
Следом наружу был выужен альбом с фотографиями. Его личный, между прочим, и потому на обложке красовались не котята, щенки и вазочки с цветами, как на остальных, что выбирала мать, а гоночный болид в языках огня. Пф-ф-ф. Альбом он оставит напоследок.
На дне коробки спрятано самое интересное: как-то попавшая ему в руки «анкета» малой — must have любой девчонки в возрасте от семи до пятнадцати-шестнадцати лет точно. Собственно, на этом её, анкеты, путь по рукам остальных Улиных знакомцев был прерван на веки вечные. Потому что Егор про эту разрисованную всеми цветами радуги, любовно украшенную аппликациями тетрадку забыл начисто, а малая не напоминала. С десяток банальных вопросов вроде «Твое имя?», «Твоя фамилия?», «Сколько тебе лет?», «Что ты любишь?» и «Что ты ненавидишь?».
Недолго думая, схватил со стола карандаш и упал на диван. Что в нём взыграло — простое любопытство, желание остановить нескончаемый поток мыслей в гудящей, звенящей, готовой вот-вот разлететься голове или намерение всё-таки вернуть ей опросник, пусть и больше, чем вечность спустя, — вопрос хороший.
«Так, ну и что тут у нас?..»
1. Как тебя зовут? Егор
2. Как твоя фамилия? Чернов
3. Сколько тебе лет? 30 — «Все-таки докатился ты, Чернов, поздравляю…»
4. У тебя есть домашние животные? Если да, то кто? Корж =)
5. Любимое блюдо: Всеяден
6. Любимый цвет: Белый
Следующие вопросы в детской анкете совершенно внезапно оказались ему не по зубам: пробежавшись по ним глазами, Егор понял, что сходу и не ответит. По-хорошему прочерков бы размашистых понаставить, но это уже смахивает на халтуру. Значит, придется помучиться.
7. Что ты любишь? Штиль
8. Что ты ненавидишь? Крыс
9. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Хочу пятки щекотать. Считается?
10. Кто тебе нравится? С каждым днём всё больше и больше мне нравится Корж.
11. Твой лучший друг?
«… … …»
Оставит 11-ый пункт без ответа — здесь ответа попросту нет, и изобретать его он не станет.
«Ну, а у тебя там что?»
Хозяйка опросника отвечала первой, он тогда честно не читал — не хотел подглядывать. Самое время. Первая страница, старательно выведенные буквы, почерк просто образец для подражания. По прописям у Ули всегда была уверенная «пятерка».
1. Как тебя зовут? Ульяна
2. Как твоя фамилия? Ильина
3. Сколько тебе лет? 10
4. У тебя есть домашние животные? Если да, то кто? Мама не разрешает оставить. Так что только хомяк Гоша.
«Только». Да, сирых и обездоленных Ульяна таскала домой охапками. Но далее их судьба определялась теть Надей, которую наверняка узнавали в лицо во всех московских ветклиниках и приютах для животных. Хочется верить в лучшее, а не в то, что она найденных котят и щеночков в ближайшем пруду топила.
Помнит он, кстати, того вонючего хомяка. Прожив год, грызун решил, что с него хватит этого дерьма и отправился на свое хомячье небо. Вот рёв-то стоял. Наверняка на небе для хомяков вместо облачков опилки.
5. Любимое блюдо: Пломбир, курица с рисом. — «Запеченная курица с рисом в подливе от курицы»
6. Любимый цвет: Белый. — «Тут match{?}[match — совпадение, попадание (англ.)]»
7. Что ты любишь? Книги, тишину, рисовать. — «Да»
8. Что ты ненавидишь? Когда орут. — «Да»
9. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Художником. Космонавтом. Первооткрывателем. — «Ха! Ну, точно…»
10. Кто тебе нравится? Секрет! — «Ишь!»
11. Твой лучший друг? Егор
Взгляд застыл, приклеившись к имени. Оно смотрело на своего обладателя с чуть посеревшего от времени листа, упрекая в слепоте, молчаливо убеждая в том, какой же он все-таки мудак. Призванный утешить аргумент — мол, нечего расстраиваться, в десять лет звание «лучшего друга» передается от одного к другому с частотой раз в неделю — оказался настолько слаб, что, не выдержав никакой критики, с отвратительным шипением растворился в кислоте пустоты. У Егора лучшего друга не было никогда — просто неоткуда ему было взяться. Люди не успевали попадать на его орбиту, не успевали обретать этот «почетный» статус, как оказывались на периферии, а затем и за пределами безопасного диаметра. Он не давал им шанса. Наверное, поэтому подобный расклад и предположить не мог. Ведь для того, чтобы что-то допустить, нужно понимать, о чем конкретно речь. Но сама Ульяна всегда воспринималась им как младшая сестра. Это же вроде как другое. Совсем.
А сейчас? Не лучший друг и, наверное, не сестра. Ну а кто?
Хрен знает.
В собственном состоянии и своей реакции на её отсутствие на концерте лучше лишний раз и не копаться, потому что абсолютно всё указывает на то, что его в эту трясину засасывает. Что чертовы качели раскачивает всё выше, и похоже, если что, случится не кораблекрушение, а просто сразу конец света.
Потому что всё тут просто: человеку нужен человек. Он всегда это знал — чувствовал, как чувствует каждый, появившийся на этот свет. С младенчества. Поначалу потребность в тепле ощущалась на уровне базовых рефлексов, затем — каждой клеточкой неокрепших детских нервов, а после оформилась в болезненное понимание: он не такой, он виноват, вот и не заслужил. Сначала на каком-то интуитивном уровне почувствовал, а после четко осознал, что привязываться и любить нельзя, потому что рано или поздно он все равно останется один: отберет кто или сами откажутся. Как с семьей, как с малой, как с теми единицами, которым открыл дверь, как… Это осознание неизбежности расставания, щекочущее нервы предчувствие утраты снова и снова порождает страхи. Они живут внутри и здравствуют. Когда вокруг никого, он напоминает самому себе более или менее нормального представителя социума. Но стоит подпустить человека на расстояние ближе расстояния вытянутой руки, и душу начинают оплетать извилистые щупальца. Они стягивают сердце удавкой, выжигают затеплившуюся надежду и заставляют действовать на опережение — и он вновь захлопывается в собственном коконе, отталкивая от себя всех, кому неймется проверить его пределы. Открыться не может, не в состоянии переступить через себя. На нём клеймо, социальную стигматизацию не отменяли.
Круг замыкается.
Страх привязанности и последующей потери сильнее страха чужого неприятия. В его жизни всё всегда кончается одинаково — потерей. Всегда. В первый раз так вообще — кончилось, толком не успев начаться. Абсолютный рекорд скорости, в этой жизни сие «достижение» не побить уже никому. Интересно, как там те, кто помог ему его поставить?
Нет. Неинтересно.
Подскочив с дивана, Егор схватил с рабочего стола пачку и отправился на балкон перекурить. Затянутая туманом, раскалывающаяся голова не собиралась рождать ответы на заданные себе вопросы. Вернулся в квартиру, схватил тощий альбом с фотографиями пятнадцатилетней, а то и двадцатилетней давности и вновь упал в тот же, еще не успевший остыть угол.
Хватит! Пора разлепить глаза. Прямо перед ним — взрослый человек, а он все еще цепляется за то время, как утопающий за соломинку. Всё еще видит пухлые щечки, поднимает из недр памяти прошлое, ведь возвращаться в тот отрезок приятно. Раскопками занимается. Отказывается увидеть в ней кого-то другого.
Карточка: Ульяна смотрит в камеру, надувшись как мышь на крупу, а он, стоя чуть сзади, с самым невинным видом ставит ей рожки и ухмыляется. Наверное, тут ей лет около восьми, а ему, значит, четырнадцать.
Карточка: площадка, Ульяна на ржавых железных качелях, которые уже давно заменили, а он рядом, с какой-то обреченностью в позе их раскачивает. Она жмурится, а он под ноги смотрит, скучает, смахивает на Пьеро в своем любимом растянутом свитере. Носил, пока свободный пуловер не начал походить на водолазку. Осень. Пять и одиннадцать?
Как раз на третьей она скачет по его комнате, наверняка под Queen или A-HA, ну, может, под «Депешов»{?}[группа Depeche Mode], а он сидит в кресле по-турецки, намеренно закрывшись от объектива развернутым журналом с Кипеловым{?}[Валерий Кипелов — солист группы «Ария»] на обложке. Тоже, наверное, восемь ей тут, не больше.
На четвертой оба торчат на скамейке у подъезда, довольно близко. Оба со скрещенными на груди руками и перекинутыми одна на другую ногами, зеркалят друг друга. Оба исподлобья наблюдают за фотографом. Здесь у малой уже челка в глаза и каре до подбородка, о котором она сто раз пожалела, хотя ей шло. Десять и шестнадцать.
На пятой, чуть смазанной, она угорает до слез из глаз — похоже, что над ним. Потому у него самого вид при этом такой кислый, будто белены объелся, и похож он на мокрого нахохлившегося воробья. Девять?
Пять карточек. Все фото сделаны отцом. Со стороны посмотришь — и впрямь не разлей вода… Это со стороны.
За прошедшие годы она изменилась, пусть и цепляешься за привычное, и убеждаешь себя, что вовсе нет. Вот так возьми в вытянутую руку любую из этих фотографий, посади человека перед собой и сравни. Что совершенно точно осталось неизменным, так это щеки. Косички сменили волны и хвосты, подбородок стал острее, губы — очерченнее, чуть пухлее, оттенок кожи ушел в фарфор, или это пленка искажает тон; румянец бледнее, цвет глаз на этом фоне будто ярче, а сам взгляд — глубже, куда осмысленнее. Если говорить о внешности, опуская очевидные любому слепцу моменты, то здесь кроется основное отличие. Раньше искрящийся лукавством и любопытством, сейчас её взгляд стал внимательным, если не пронзительным, и лишь иногда в нем вспыхивают знакомые ему искорки. Вспомнилось, как шли от базы к Академической и перформанс у метро, вопрос о родителях и её: «Ты не один». Вспомнилось, как уговаривала парня слезть с моста и как перепугалась, услышав про «последнюю осень». Сигарета в дрожащих тонких пальцах. Как вчера вклинилась между ним и Стрижом, пытаясь не допустить смертоубийства и ведя диалог одним взглядом, что сообщал о миллионе вопросов лично к нему. Когда-то за ней присматривал он, а сейчас ощущение такое, что она сама за кем хочешь присмотрит, если потребуется.
Изменилось поведение — исчез высоко вздернутый нос. Ульяна стала куда сдержаннее в выражении собственных эмоций, ступает по лезвию на мягких лапах, балансируя, как Коржик на тонких ветвях каштана. Ни одного пустого вопроса за всё это время он от неё не услышал. «Что ты там исполнял?» не считается. Рядом с ней спокойно и уютно, уходит тревога и хаос, и на смену им приходят умиротворение и какая-никакая, а гармония. Вряд ли малая осознает, но она излучает эту ауру, молчаливо и тактично предлагая ей довериться. Егор не помнит, создавала ли она в нем то же ощущение тогда, но сейчас оно чувствуется очень остро. И при всём при этом ей удалось сохранить черты, которые у него всегда были в почете: смелость, открытость новому, легкость на подъем. Никуда не делились её черти, провокатор в ней всё еще живет и здравствует, несмотря на годы и годы хождения по струнке под мамину дудку.
Так и кто? Кто она ему сейчас?
Гитара сегодня в руки не дается, стонет, а не поёт, словно жалобно требуя: «Лапы прочь, пьянь подзаборная! Протрезвей!». На мутную голову тяжко, со скрипом соображается. На мутную голову пытаться себя слушать, прослеживать ход мыслей — пытка. Ему сейчас надо не в себе копаться и не инструмент мучить — это два абсолютно бестолковых занятия. Всё, что ему сейчас нужно — стакан воды с какой-нибудь шипучкой, чтобы отпустило и в башке прояснилось, и чтобы не лезли туда больше бредовые вопросы. Нужно извиниться перед теми, кого ночью могла задеть его «вежливость». «Ямаху» забрать от клуба. Перекинуть Коляну часть бабла. Заказать домой еды, а то в холодильнике опять голодная мышь вздёрнулась.
Но фокус то и дело смещается к Ульяне — детская анкета и древние фотки перед глазами очень тому способствуют. За стенкой тихо, лишь время от времени слышен голос теть Нади. На телефонный разговор не похоже, значит, дочь дома — с кем там еще разговаривать? Даже Корж — и тот до сих пор тут.
Можно было бы зайти, выманить на воздух — поболтать. Предложить разучить какую-нибудь классную песню, показать ей, что он откопал в коробке, вернуть тетрадку — вот кто-то удивится. Нет, не станет: это он тут бездельем мается, а у неё рабочий день. Незачем отвлекать.
Нашел отмазку.
Расстроился.
Впервые такое: два месяца ужом на сковородке в попытке как-то отрегулировать дистанцию, отодвинуться и обезопасить себя, но толка от усилий нет, наоборот, эффект обратный — каждый шаг назад оборачивается ломкой, с которой нет никаких сил справиться. Реально начинаешь напоминать себе конченого наркомана, отчетливо осознающего, что без очередной дозы сдохнешь. Один маленький нюанс: торчкам очень скоро становится мало привычных доз, и они их увеличивают. И увеличивают. И увеличивают. И «дальше» превращается в «ближе», «еще ближе». А потом — бах! И вот ты уже передознулся и скопытился. Помянем.
«Если ей рассказать, как себя поведет? Примет или отшатнется?
……………
Нет… Нет»
Вот что это?.. Может, и не потёк у Стрижа чердак-то?
Нет, это другое.
Звонок раздался очень вовремя — отвлек от «веселых» дум. Егор с удивлением уставился на высветившееся на экране имя: участковый. Мозг, издавая страшный скрежет, тут же безуспешно попытался поднять на поверхность упущенные события минувшей ночи.
— Да.
— Здаров, Чернов, — голос Дениса звучал напряженно, и этот факт лишь укрепил Егора в нехороших подозрениях. Он совершенно не помнит, как вернулся и что тут делал. Неплохо бы, кстати, аккуратно выяснить у соседей, крепко ли им сегодня спалось. А вдруг он в чью-нибудь дверь ломился?
— Я что, успел накосячить под камеры? — Егор попытался звучать бодрее, но хриплый, неуверенный голос выдавал собеседнику всю нужную информацию.
— Расслабься, — серьезно ответили на том конце. — Мне, по крайней мере, ничего об этом не известно. Пока. Опять за старое?
— М-м-м… Нет, всё нормально, — чуть покривил душой, но все равно несравнимо с тем, на что Дэн намекает. — Минутное помутнение.
— Рад слышать. Вечно тебя отмазывать у меня не получится. Слушай, я чего звоню-то… — Денис на секунду задумался, видать, вспоминая, чего звонит. — Мы здесь одного товарища приняли. Рожа, как у мудилы с твоей фотки. Только на фотке мясо, а сейчас он уже отлежался, отсиделся, зажил. Не раскалывается, сукин сын. Заскочишь взглянуть? Для понимания…
«Наконец!»
Эту шушваль Егор узнает из тысячи в любом состоянии сознания.
— М-м-м, окей. А жертвы что?
Там устало вздохнули:
— Да пока ни до кого не дозвонились. До одной удалось, но она сказала, что будет в Москве только через три дня, якобы в командировке. Две трубу не берут, придется самому по адресам прогуляться. Но это позже.
— Да, понял. Загляну.
Вот и дельце нарисовалось, прекрасно.
— Девчонка, кстати, как? — поинтересовался Дэн. — Можешь её прихватить, если согласится? Пусть хоть посмотрит. Давить не будем.
«… … … … …»
Прихватить Ульяну? Вообще-то сегодня он планировал попробовать обойтись без дозы.
— Аллё? Чернов? Ты тут?
«Твою мать…»
— Окей. Час мне дай.
***
Спустя час Егор стоял под дверью квартиры Ильиных, чувствуя нарастающее смятение. Нет, он легко нашел бы себе занятие на остаток дня, до фига занятий! Да вот хотя бы за «Ямахой» вернуться, к Тохе заскочить, сто лет уже обещает — с самых парапланов. Самому до магазина дойти, а не курьера заказывать, баб Нюру навестить. Но тут такое дело… Не терпящее отлагательств. И не сказать, что он расстроен тем фактом, что планы поменялись, что сейчас оторвет Ульяну от работы — вовсе нет. Нет, он, блин, доволен, что так сложилось!
Коржик обошел тамбур, обследовав каждый угол на предмет новых запахов: сунул нос в угол с детскими санями и коллекцией лыж почившего дедули из десятой, брезгливо обнюхал коврики, ничего экстраординарного не обнаружил и вернулся под ноги.
Замок щелкнул, но взгляду, к удивлению Егора, предстала вовсе не Ильина-старшая, для которой еще десять секунд назад было заготовлено фирменное простодушное выражение физиономии под рабочим названием «Чернов 3.0». Младшая собственной персоной. Ему были откровенно рады — лицо напротив озарила лучезарная улыбка, осветившая общий коридор. И это опять подкупило. Снова. Раз от раза подкупает. Чем он, когда-то нареченный «лучшим другом» предатель, такое заслужил, Егор, наверное, до конца дней своих будет себя спрашивать.
Свет светом, но взгляд таки зацепился за залегшие под глазами синяки.
— А я думал, это у меня была бессонная ночка, — хмыкнул он вместо приветствия. — «И лицо бледное». — Всё в порядке?
Приветливая улыбка сошла с губ так же резко, как на них появилась.
— А у тебя? — с ответом Уля явно не торопилась. Тяжело вдохнув, прошлась по помятому лицу — в общем, показала, что всё видит.
— В полном, — игнорируя вопрошающий взгляд, изрек Егор. Враки, конечно, но он никогда не выпускал и впредь не собирается выпускать в чужие головы неуправляемые стада собственных тараканов. Тем более — вот в эту, ясную. Нутро продолжало окутывать чувство облегчения, возникшее в момент, когда ему открыли, и спугивать это состояние не хотелось. Пусть ему, кажется, и не поверили. — Малая, дело есть. Ты еще работаешь?
Уля опустила глаза на пересекшего порог и запутавшегося в её ногах Коржика.
— Уже нет, в общем-то. Что за дело?
— Мать дома? — шепотом уточнил он. — А то, может, лучше на балкон.
Она отрицательно покачала головой:
— Вот только что в магазин вышла.
— Прекрасно, — кивнул Егор, прислоняясь к косяку. — Мне тут участковый звонил, сказал, взяли одного мудака, вполне вероятно, что нашего. Просит подойти. От тебя, как я понял, ничего особенного не требуется: взглянуть на него, подтвердить или опровергнуть. А то он предсказуемо ушел в отказ. Ты его видеть будешь, а он тебя — нет: там стеклышко специальное. Может, еще не поздно заяву накатать, я в этих тонкостях уголовного делопроизводства не секу. Что думаешь?
И без того бледная, Ульяна мимикрировала под белый лист, что, в общем-то, неудивительно — кому приятно такое вспоминать? Вот если бы она расхохоталась, как Доктор Зло, хлопнула в ладоши и ломанулась в полицейский участок вперед самого Егора, вот тогда он, пожалуй, удивился бы.
— Это обязательно? — в сомнении покосилась на него соседка.
— Нет. Но я иду, уже пообещал.
Уля слегка прищурилась: в ней явно шла борьба с собой. И он мог её понять. Прилично времени прошло, животный страх наверняка ушел, исчезла паника. Но в любом случае смотреть на эту рожу ей будет как минимум неприятно.
— Ладно, чёрт с ним, пошли, — вздохнула она после продолжительных раздумий. — Кстати, — рука потянулась к вешалке, и спустя пару секунд Ульяна уже протягивала ему его джинсовую куртку, про которую он забыл ровно в ту секунду, как отдал ей, — спасибо! Было… уютно.
— А. Да… Не за что, — пробормотал Егор, забирая своё.
Чуть не выпалил, что может себе оставить. Это при том, что всю жизнь ему сложно расставаться с вещами: наверное, потому, что когда-то он не знал, что существует личное. Но для неё — для неё не жаль и не было.
Очень. Странные. Ощущения.
Незнакомые.
***
— Далеко нам?
— Минут десять. А вообще… Очень радует, малая, что прожив в этом районе всю жизнь, ты до сих пор не в курсе, где здесь менты обитают, — фыркнул Егор, втягивая ноздрями прохладный воздух, в котором отчетливо чувствовался запах приближающейся осени. — Я туда с закрытыми глазами дорогу найду.
— Зачем послушным домашним девочкам знать дорогу в ментовку? — иронично поинтересовалась Ульяна.
Егор промолчал: включать режим «Чернов-зануда» не хотелось, хотя он мог бы сходу предъявить ей с десяток аргументов в пользу обладания этой бесценной информацией. Но тема скользкая, а настроение уже успело подняться до высот, какой-то час назад казавшихся ему недосягаемыми. Кому «спасибо»? Ломай голову сколько угодно, но точного, однозначного ответа на вопрос, как ей раз за разом так легко удается этот сложный фокус, не найдешь. Утром и днем чувствовал себя так, словно его асфальтоукладчик туда-обратно переехал, а сейчас — будто бессмертный. Пофиг на всё, сошел на нет внутренний раздрай. Как Игорёк по укурке, только не по укурке. Чувствует себя так, будто находится в полном согласии с самим собой.
Короче!..
— Хочу к бабушке съездить, — рассматривая мыски собственных кед, задумчиво произнесла Ульяна. — Она у нас что-то болеет последнее время, повидаться бы. В сентябре, наверное.
— Бабушки — это хорошо, — промурлыкал Егор, щурясь на бьющее в лицо августовское солнце. — Почему именно в сентябре?
Вообще-то припоминает он, что бабушка её где-то очень далеко обитает, чуть ли не на другом конце страны. Владивосток? Хабаровск? Кольский полуостров? Воркута? От Москвы явно не сто километров по прямой, косой… А, неважно. Эта не пойми из каких недр памяти изъятая информация, не успев всплыть в башке, тут же вызвала внутри мутное ощущение беспокойства.
— Дождусь отпуска, хочу сразу пару недель взять, — пояснила Уля, не поднимая головы. — «Что она в этом старом асфальте такого нашла? Живописные трещины и выбоины? Или, может, вот эти ржавые люки? Или заплатки?» — А еще говорят, что сентябрь на Камчатке — золотая пора.
«Пара недель?.. На Камчатке?..
… … … … … … … … … …
Малая, ты это прекращай! Второй день подряд!»
Боги, ну зачем он опять с ней связался? Жил же себе спокойно, никому не позволял вить из себя веревки и влиять на настроения. Как так вышло? В какой момент он свернул с проторенной дорожки? Зачем?!
Ясно в какой. Ясно зачем. И не надо тут стенать. Если в общем и целом, то давненько он не чувствовал себя лучше. Если в частностях и мелочах — а как хотел? Любишь кататься? Люби и саночки возить. Разрешаешь себе привязанность? Ну, терпи тогда… всякое.
«Какая-то пара недель. Фигня. Да же?»
Егор решил продолжать сохранять на лице выражение одобрения. Сама развеется хоть.
— Знаю людей, которые удавили бы за возможность увидеть Камчатку, — сообщил он доверительным тоном. — Ну… Круто, что. Бабушка будет рада, вперед.
Вопросы о том, не разорит ли семью Ильиных эта поездка, оставит, пожалуй, при себе. Вот уж что-что, а это точно не его дело.
Ульяна вскинула подбородок, загребла пальцами разметанные ветром волосы, быстро перехватила их снятой с запястья резинкой и едко прошелестела:
— Ну да. Отдохнешь от моих набегов постоянных. И вопросов бесконечных.
Это заявление прозвучало настолько неожиданно, что Егор даже голову в её сторону повернул. Вот как? «Отдохнешь», да?.. Ну что тут сказать? Правду на неё, что ли, вывалить? Или отморозиться?
— Я рад и набегам, и вопросам.
Он выбрал сдержанность, хотя мозг к этому моменту уже окончательно осознал, что такое эти две недели, все высчитал. Это четырнадцать дней или триста тридцать шесть часов, на минуточку! Пара десятков тысяч минут. Двадцать тысяч сто шестьдесят, если быть точным. А если в секунды перевести, так за миллион перемахнет. Зашибись! Поселившееся внутри расстройство крепло с каждым шагом.
Чуть помолчав, добавил:
— И в принципе, рад. Так что не парься.
Уля недоуменно покосилась на него, а в васильковых глазищах проступило откровенное замешательство.
— Да?.. — словно не до конца доверяя услышанному, переспросила она.
«Еще скажи, что скучать будешь…», — вот что было написано в её донельзя удивленном взгляде. Она там, в голове своей, взвешивала, стоит ли сейчас себя обнадеживать. И правильно. Потому что он не знает, зачем её обнадеживает, зато знает себя. И вернее было бы рот свой на замке держать — отныне и впредь, и во веки веков. Аминь.
«Да пофиг… Так хоть честно»
— Да, — усмехаясь, ответил Егор, глядя на медленно вытягивающееся лицо, на проступающую в глазах растерянность. Пусть считает, что это подтверждение озвученному. Пусть полагает, что не озвученному. Неважно. Он всё сказал, дальше сама. В любом случае не ошибется.
— У меня их пруд пруди — вопросов… — пробормотала Ульяна нерешительно.
Вот же ж неожиданность! А он уже давно понял. Вчера ночью к этому вороху явно добавилось еще штук сто примерно. А еще он давно понял, что против её вопросов не имеет ровным счетом ничего.
— Не обещаю, что на все ты услышишь ответы, — предупредил Егор на всякий случай, — но на какие-то услышишь.
И правда, есть темы, которые он обсуждать не готов, а еще есть подозрение, что и это она чувствует. Не успел подумать, как Уля подтвердила его догадки:
— Я так и знала. Окей, ладно, — кивнула она, шумно вдыхая теплый, напитанный запахами нагретого города воздух. — Тогда давай начнем с чего попроще. Что насчет мечты? У тебя есть мечта?
«Попроще?..»
Вот теперь настала очередь Егора удивляться: она умудрилась застать его врасплох. Если честно, он не припомнит, чтобы кто-то еще, кроме матери, такими вещами интересовался. Ответы пришли в голову стремительно, наслоились друг на друга один за одним, но озвучить их — нет, пожалуй, ему слабо.
«Стереть себе память, избавиться от кошмаров, вернуть семью… Любить…»
— Это что-то на несбыточном, — ответил Егор уклончиво. Да, без конкретики, но ведь в принципе не соврал — действительно, что-то на нереальном. На некоторые вещи в собственной жизни повлиять он неспособен. Нет всесильных. И, в конце концов, мечты на то и мечты — часть из них остается недосягаемой.
— Да?..
Почувствовал на себе внимательный взгляд, однако в этот раз головы не повернул. Только что ведь думал о том, что против её вопросов не имеет ничего, но, выходит, к исповедям по-прежнему не готов. И никогда не будет. И именно сейчас видеть, что она там углядела, тоже не горит желанием. Потому что это он привык прятать так, чтобы ни одна живая душа не докопалась. Это до сих пор пугает даже его, что уж о других говорить? Так что не хотелось бы, встретившись взглядами, вдруг ненароком обнаружить, что и отвечать не обязательно, что на самом деле ей с ним давным-давно всё понятно. Что видит она вообще всё.
Или хотелось бы?..
Да черт знает!
— Да, — выдохнул Егор. — Мне это недоступно. Так уж вышло.
— Ну… Хорошо, поняла, — всё-таки чувства такта малой не занимать. Редкое качество, пусть бережет. — Ну… А из доступного?
А из доступного? А все, что доступно и при этом ему нужно, у него в целом есть. Объективно — сложно желать большего. Если уж совсем честно о мечтах, то мечтать его жизнь не учила, наоборот — учила трезво смотреть на себя и на суровые реалии, держаться поближе к земле. А семья всю жизнь учила брать и делать, ставить цели и их достигать. Не знает он, что ответить — никогда всерьез не задумывался. И мама тогда адекватного ответа не получила.
— Давай-ка лучше ты мне расскажи, — сдался Егор, поняв, что вопросов, на которые он не сможет Ульяне ответить, больше, чем казалось на первый взгляд.
— Да легко! — с энтузиазмом воскликнула та. — Прямо сейчас я мечтаю о мороженом.
— О мороженом? — растерянно переспросил он. — И всё?
«Детство…»
— Ну… да, — Уля искренне поразилась его удивлению. — Разве много надо для счастья? Сущий пустяк. Всякие мелочи способны принести радость, а значит — сделать чуть счастливее. Ты разве не замечал?
Замечал ли он? Да, последнее время замечал. Если под таким углом взглянуть, то это довольно мудрый подход к вопросу. Егор покосился на спутницу. Как, интересно, в одном человеке способны настолько мирно сосуществовать ребенок и взрослый? Для него это останется загадкой.
— Ты же сам меня учил! — округлила глаза Ульяна, отзываясь на его смятение. — Бери от жизни всё, что тебе подходит, и всё такое… Помнишь?
«Хм… Это другое… Ну… Или качественно переработанное то же самое… Ну ладно… Годится»
— Хорошо, я понял. Принято, — согласился Егор. — Ну а если глобальнее?
— А если глобальнее… — Уля запнулась и, задумавшись, вновь уткнулась взглядом в свои кеды, занавесилась не захваченными резинкой прядями волос. — Наверное, найти… человека. Но, кажется, это тоже что-то на несбыточном. Поэтому пока остановимся на пломбире.
Человека.
Такое странное чувство — слышать, как кто-то говорит твоими мыслями. Теряешься. Напрягаешься. Но тема слишком интересна, чтобы соскакивать с неё на любую другую. И вообще, подобные заявления требуют уточнений. Ну не совсем же они с ней одинаковые? Так попросту не бывает.
— Почему на несбыточном? — осторожно поинтересовался Егор.
— Не везет, — прикусила губу Ульяна. — Вот просто не везёт! Наверное, в каком-то смысле так же, как тебе, но… По-другому. Юлька говорит, что такими темпами я…
Раздавшийся звонок не дал ей выразить мысль. Вытащив из кармана телефон, Уля воскликнула: «О! А вот и Юлька. Прости!». Приняла вызов, бросила в него еще один извиняющийся взгляд и отошла на пару метров.
Момент упущен. Егор вроде бы и понял, но не понял ничего и стоял теперь озадаченный в ожидании, когда она наболтается. Достал сигареты — охота перекурить. Во-первых, он бы с большим интересом послушал, что там Новицкая ей втирает про «темпы». Во-вторых, каким именно образом Ульяна пришла к поразительному в своей точности заключению, что ему не везет? Когда только успела? На основании чего? И, наконец, в-третьих: что значит «по-другому»?
Очередность обозначенных пунктов никак не связана с важностью поставленных вопросов.
Впрочем, они все равно уже пришли. Жаль.
Комментарий к
XIX
В Петропавловске-Камчатском полночь Ребята, это последняя глава в уходящем году. Пусть ваши мечты сбываются, пусть не будет недостижимых! Пусть света в жизнях будет много, пусть он прогоняет темноту. Желаю вам добра, мира, тепла в душе, гармонии и внутреннего солнца. Желаю личных смыслов! Чтобы любовью внутри себя вы чувствовали: вы здесь не одни. Пусть близкие люди всегда будет рядом. С наступающим! Обнимаю =)
Музыка:
The Show Must Go On — Queen
https://music.youtube.com/watch?v=3O0D6MvWFf4
Визуал:
«Холодно»
https://t.me/drugogomira_public/163
«Точка опоры»
https://t.me/drugogomira_public/166
«Том»
https://t.me/drugogomira_public/169
«Там, в ней, свидетельства любви»
https://t.me/drugogomira_public/170
«Ты зачем еще живой?»
https://t.me/drugogomira_public/171
«Не лучший друг, и, наверное, не сестра. Ну а кто?»
https://t.me/drugogomira_public/173
====== XX. Они ======
Комментарий к XX. Они Ребята, перед тем, как мы начнем, хочу выразить вам огромную благодарность. Более 500 лайков, более 500 живых читателей, более 500 человек следят за развитием этой истории, проживают ее вместе со мной. Публикуя первую главу, я не замахивалась на такой результат, не мечтала. Спасибо каждому, кто так или иначе выразил поддержку! Спасибо, что вселяете веру и дарите силы! ❤️🔥
— Только не говори, что вы до сих пор в тазике моетесь! С чайничком! — прыснула Юлька, откидываясь на спинку скамейки и с наслаждением потягиваясь. В квартире этой счастливицы основательный ремонт был сделан стараниями её родителей лет семь назад. Человек стал счастливым обладателем водонагревателя на пятьдесят литров, палец о палец не ударив. И сидит ржет теперь.
Ульяна вздохнула: вообще-то именно это она сказать и собиралась. В маленькой ванной Ильиных место для гигантского бойлера изыскать решительно невозможно, так что только тазики, чайнички и кастрюльки и остаются. Та ещё пытка для девушки с «косой до пояса». И не последний, кстати, аргумент в пользу того, чтобы рубануть шевелюру свою по плечи.
— Ну а что ты мне предлагаешь? — недобро косясь на Новицкую, фыркнула Уля. — Не мыться?
Такие вопросы при парнях обсуждать — это вообще ни в какие ворота! А парни присутствовали. На противоположной стороне лавочки, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди и с интересом следя за ходом этой бестолковой беседы, восседал Вадим. «Заскочил на минуточку». «Извиниться». Минуточка обернулась тридцатью, а нормальных извинений Уля так и не услышала. Пробурчал себе под нос что-то о том, что перепил, вот и померещилось всякое, и на этом поставленную себе задачу посчитал выполненной. Букетик пионовидных роз, которым Стрижов пытался её задобрить, пока мирно возлежал на лавке между ним и Юлькой, но судьбу цветов Ульяна уже мысленно определила. Урна, потому что при взгляде на них эмоции поднимались исключительно негативные. Ну, на худой конец Новицкой отдаст, та не погнушается.
— Этому дому наверняка не хватает собственного домовенка Кузи, — растянула губы в усмешке Юля. — Чумазого такого…
Уле отлично известна причина приподнятого настроения Новицкой. Последние дни Юльку пробило на откровения, и Ульяна, вспомнив вдруг о своей роли лучшей подруги, покорно её исполняла, давая той возможность болтать о личном, сколько влезет. Да, голова была забита совершенно другим, но… Но, кстати, неплохо отвлекало. В общем, у причины имелось имя — Андрей. Аж десять дней уже у них. Рекорд! Каких-то десять дней, а Юльку не узнать: глаза горят, рот не закрывается, с лица не сходит мечтательная улыбка. Кажется, еще чуть-чуть — и у кого-то меж лопаток крылышки прорежутся, и этот кто-то вспорхнет с лавки и улетит в дальние дали, прямо как сама Ульяна месяцем ранее. Между их с Новицкой ситуациями — пропасть, но Уля искренне за Юлю рада: последний раз она её такой светящейся видела на третьем курсе института, когда Юлька позволила себе влюбленность. Увы, там с парнем не сложилось, и подруга резко вернулась к прежнему, чуть потребительскому, подходу. Казалось, уже навечно. Ан нет.
— Есть решение, Ильина, не поверишь! — чуть помолчав, радостно воскликнула Новицкая, — Можешь ко…
Фразу она не закончила: из подъезда на крейсерской скорости, тут же приковав к себе всеобщее внимание, выскочил Егор. Окинул пасмурным взглядом собравшуюся компанию, с девушками поздоровался, на Вадиме задержался чуть дольше, цветам уделил не более секунды, недобро прищурился и направился к стоящему в пяти метрах от лавки мотоциклу.
— Чернов, прости за интимный вопрос. Ты как без горячей воды выживаешь? — игриво поинтересовалась Юля.
— А что с ней? Отключили? Не заметил, — доставая из кофра перчатки и несколько нервно натягивая их на кисти, буркнул Егор.
— Это как это? — искренне удивилась Юля.
И Уля могла понять её изумление: сосед никак не смахивал на бомжа из подворотни. Вечный шухер на голове и мнимая хулиганистая небрежность в образе компенсировались опрятностью и свежестью внешнего вида. Да, тут можно смело ставить на душ дважды в день и стирку трижды в неделю. При мысли о том, как на голову льется ледяная в периоды отключений вода, Ульяну пробрало до костей. Бр-р-р!
— Вот так это. С детства закалялся холодной. Так что не проблема, — огрызнулся он. — К чему вопрос-то?
Ощущая невнятное беспокойство, Уля покосилась на Егора. Да, он явно пребывал не в духе, и это обстоятельство просто-таки в глаза бросалось. Хмурый, взъерошенный, непривычно напряженный; в голосе слышалось легкое раздражение, и оно же отражалось в резких движениях. Светились грозовыми сполохами глаза.
Новицкая фальшиво трагично вздохнула:
— Да вот соседка твоя мается… Жалко её. «Мойдодыра» ей когда-то перечитали, видать. И теперь ей каждый день по три раза подавай.
Егор усмехнулся себе под нос, но, к счастью, от комментариев воздержался. Можно ставить что угодно на то, что про себя он уже Чуковского декламировал, уже вспоминал кривоногие умывальники.
— Ничего мне не перечитали! — задохнувшись от возмущения, воскликнула Ульяна. — Просто… Я чистоплотная, вот!
— Зачем маяться?! У нас уже включили давно! Нормально помыться можно у меня, — ни с того ни с сего вклинился Вадим. — Тут, в принципе, недалеко, можем прямо сейчас и поехать. Джакузи, полный фарш. Как тебе идея?
Скользнул по ней взором своим волооким, сверх приличного не задержался и зафиксировался на объекте за её спиной.
«Вот уж спасибочки. Нет!»
У сидящей рядом Новицкой весьма живописно вытянулось лицо. Кажется, от такого во всех смыслах «заманчивого» предложения она обалдела не меньше самой Ули. «Парниша вообще берега попутал, да?» — читалось по взлетевшим на лоб бровям.
«Да!»
Уля отрицательно мотнула головой, рот уже открыла, но послать Стрижова подальше в лес не успела: внезапно от мотоцикла с громким фырканьем оторвался сосед. Вскинул голову, повел желваками и развернулся к компании.
— Малая, нет ничего проще, — заводя мотор, холодно заключил Егор. В его по-прежнему слегка прищуренных глазах плескалось северное море. — Компактный проточный нагреватель решит все твои проблемы. Закажете сегодня — завтра я тебе его за пять секунд повешу. Могу сам выбрать, но попозже: нужно отъехать на пару часов.
Воздух резко стал морозным, словно кто-то выключил ласковое августовское солнце. Взгляд Вадима, до появления в поле зрения соседа вполне миролюбивый, за последние минуты успел поменять температуру несколько раз: с плюс двадцати к нолю в момент выхода Егора из подъезда и до примерно минус ста в эту самую секунду. Впрочем, ответили Стрижову ровно тем же, не забыв нацепить на лицо непроницаемую маску. Спустя мгновение Егор, такое чувство, уже и забыл о существовании этого человека.
Ясно. Так они и не помирились. Судя по физиономиям обоих, и не собирались. Как Егору удавалось изображать такое безразличие, так демонстративно игнорировать бывшего друга, Ульяна не понимала. Сама она не смогла сегодня отказать Стрижу во встрече: полный раскаяния голос её подкупил. Она сдалась и согласилась увидеться, хоть интуиция и охрипла вопить, что трубку брать не нужно и что встреча эта — ошибка. Уля согласилась, потому что она бесхребетная. А Егор на чужие эмоции класть хотел. Вот так приглядишься — и уже кажется, что ничего он не изображает. Что ему и впрямь плевать на эти разрушенные отношения. Да.
— Отличная, кстати, мысль! — с воодушевлением отозвалась Юля. — Респект, Чернов! — и тут же переключилась на Ульяну: — Ну, а сегодня ко мне приходи. Горячей воды мне для лучшей подруги не жалко.
— Вечером зайду, обсудим, — хмуро сообщил Егор Уле. — Покеда.
Напоследок еще раз окатил Стрижова стальным взглядом, запрыгнул на седло, дал по газам и был таков. Меньше чем через полминуты удаляющийся рёв мотора смешался с шумом улицы и в нём растворился, а Уля осталась со своими мыслями. Если бы она продолжала смотреть на мир сквозь розовые очки, то, без всяких сомнений, выдала бы сейчас желаемое за действительное, истрактовав их с Вадиком молчаливый обмен любезностями по-девичьи. «Губу закатай, ага», — ну хотя бы вот так. Но она ведь приняла волевое решение с пушистых облачков спуститься, так что нет, толковать следовало чуть иначе. Скорее всего, со Стрижом Егор сейчас общался на языке, которым она не владеет, вот смысла «разговора» и не уловила.
— Правда, Уль, приходи сегодня, — кивнула Новицкая. — А завтра Чернов решит твои проблемы на веки вечные.
— Не решит, — на автомате отозвалась Ульяна. Мысли за эти мгновения успели улететь куда-то далеко — вслед за «Ямахой». Вспомнила о присутствии Вадима и поспешила себя поправить: — Ну, в смысле… Ну да, решит, конечно.
Вадим сидел на своем месте, не шевелясь, мрачнее тучи. От былой расслабленности не осталось и следа: эта встреча явно испортила ему настроение. Тёмные брови образовали сплошную линию, на сложенных на груди руках резче очертились мышцы, а взглядом своим он, возможно, хотел бы её расстрелять — такое складывалось впечатление. Ульяна, еще два месяца назад уверенная, что этот парень сосредоточен на себе и в принципе недалёк, почувствовала, как внезапно занервничала. В который уже раз за единственный день вспомнилось содержание переписки, в которую он пытался втянуть её в ночь сольника. Всё признаний каких-то добиться от неё пытался.
— В чем дело, Вадим? — сдержанно поинтересовалась Ульяна.
— Да ни в чём, — с деланной беспечностью ответил тот. — Как парень я тебя не устраиваю. Как насчет секса по дружбе? Что скажешь?
«Ты не охренел ли?!»
Если взять цифру «десять» за максимум на шкале человеческого негодования, то её негодование, пробив потолок, только что достигло отметки «сто».
— Стрижов… Иди на фиг… — процедила Уля, чувствуя, как вспыхивают щеки, как по щелчку пальцев загораются уши, а сердце ускоряет ход.
— А если бы он предложил? — не поведя бровью, уточнил Вадим. Смотрел на неё с таким видом, будто от её ответа ничего не зависело, будто он уже всё понял давно. А она понять всё никак не могла! Ну как? Как он решил это уравнение в своей голове? Неужели ему хватило факта её приезда к окончанию концерта? И не такого уж очевидного, между прочим, принятия ею стороны Егора в их конфликте?
«… … …»
Ступор — вот слово, которое лучше всего опишет состояние Ульяны в это самое мгновение. Гипнотическое оцепенение. Она не понимала, сколько уже молчит: секунду или минуту. Не понимала, что должна сейчас ответить: правдой его окатить — он же прямо-таки напрашивается, ведёт себя, как петух! — или солгать ради собственного спокойствия и во избежание возможных инцидентов. Казалось, язык отказывался слушаться.
— Еще раз для глухих. Иди на фиг, — прошептала Уля, прищуриваясь. С какой стати она вообще должна перед ним отчитываться? Придурок!
Ошибка. Отвечать нужно было совсем иначе. Только как? Скепсис во взгляде Стрижова говорил об одном: можно не тратить силы.
— М-м-м… Думаю, нет, я уверен: ему ты не откажешь. «Давай дружить, Вадим», — складывая губы в насмешливую улыбку и вкладывая в голос всё ехидство, передразнил он Ульяну.
«Он», «ему» — Вадим расставлял акценты. В его исполнении эти «он» и «ему» звучали с таким пренебрежением, что хотелось немедленно стукнуть чем-нибудь увесистым по пустой башке! Одной интонацией умудрялся унизить! Кто мог предположить, на что окажется способен этот безобидный с виду мальчик? В кого вообще превращаются люди с уязвленным самолюбием? В палачей.
— Просто встань и проваливай, — прошипела Уля. Казалось, еще чуть-чуть, и она кинется на него с кулаками, хотя куда эффектней было бы влепить пару пощечин — хотя бы для того, чтобы самодовольство с наглой рожи стереть.
— Только знаешь что? — Вадим исполнять её просьбу явно не торопился. — Вчера Маша, сегодня ты, завтра Наташа, послезавтра какая-нибудь Даша. Ты дура, если этого не понимаешь и выберешь его. А если не видишь между нами разницы, то еще и курица слепая. Я готов тебя на руках носить, а он об тебя ноги вытрет.
Ульяна задохнулась от охватившего её негодования: внутри, казалось, вот-вот рванёт. Каждое произнесенное им слово кромсало душу в лоскутья. Мысли вливались друг в друга, образуя в голове адское зелье, в грудной клетке бурлила ярость. Она не понимала, за что конкретно хочет линчевать.
Сразу за всё!
«Курица? Ну ты и говнюк! На руках ты, похоже, только себя носить готов! Да что ты обо мне или о нём знаешь? Представь, я вижу разницу — между вами пропасть!»
— Выше себя ставишь? — скривив рот в сардонической усмешке, прошипела Уля. — А знаешь… И правда! Я твоей блестящей персоны недостойна, Вадик! Твоего общества вообще никто из нас не достоин! Зачем тебе слепые? Ищи зрячих!
— Я переведу. С литературного на понятный, — наконец встряла Юля. Какое счастье, а то Уле уже начало казаться, что Новицкая не вмешивается намеренно, оставляя ей возможность поупражняться в остроумии и обидчика по стенке размазать самостоятельно. Вот только одна проблема: Ульяна не из тех, кто умеет это делать. — Стрижов, ты не охуел ли часом от ощущения собственной невъебенности? Фантазии свои влажные уйми и паранойю выключи! Тебе отказали! Умей отвалить!
Свой рот Вадим затыкать не собирался и призывы Юлины проигнорировал.
— Прям его словами говоришь! — не сводя с Ульяны глаз, гневно воскликнул он. — Он тебя научил?! Чем он лучше?!
Опять! «Он», «его»! Да у «него» имя есть! Или Стрижов теперь считает выше своего достоинства это имя вслух произносить?
«Померяться с «ним» захотелось? Тебе не понравится результат! Всем лучше!»
— Я не собираюсь продолжать этот разговор.
Уля жадно втянула ноздрями прохладный воздух: то была слабая попытка удержать себя в руках. Интересно, а «он» как долго согласился бы это слушать? Минуту? Полминуты? Десять секунд? Пять? Три? Будь Егор здесь, от Вадима бы уже ничего не осталось. Какое счастье, что его тут нет! Да она бы сквозь землю провалилась от стыда в ту же секунду. Какое счастье…
Стрижов вскочил на ноги. Повёл головой, будто шею перед боем разминал, сделал в её сторону шаг, занёс ногу для второго, но передумал. Юлька, мгновенно напрягшись, взлетела со скамейки и вцепилась в неохватное плечо. Еще секунда, и Вадим брезгливо стряхнул с себя её ладонь.
— Я сейчас ментов вызову, — угрожающе протянула Новицкая. — Только попробуй!
— Да ты даже не отрицаешь! — каменные желваки ходили ходуном, а в глазах сверкало неприкрытое бешенство. — Я чё, слепой, по-твоему? Ты из меня совсем дурака-то не делай! Как со мной увидеться, так: «Я работаю», а как через всю Москву на концерт под занавес, так это ты первая! Как рявкать, так на меня. Как успокаивать, так его. Ты себя со стороны вообще видела?
«Да, и что? Это все твои аргументы?!»
Ульяна храбро вскинула подбородок. Она не боится. Что он ей сделает? Ударит? Рискнёт? Правды, значит, хочет? Так сейчас он её получит — в терапевтических дозах.
— Извини, но каждый человек имеет свой вес, Вадим! — «Твой — нулевой. Зеро!» — Вы с Егором в разных весовых категориях в силу моих жизненных обстоятельств! И тебе этого не изменить!
— Перевожу для параноиков, — снова попыталась вклиниться Новицкая. — Они как брат с сестрой. И, кстати, это значит, что между ними ничего нет, дурень!
Юлькины слова, кажется, просвистели мимо Вадимовых ушей и мозга: он даже головы в её сторону не повернул. Для него здесь никого, кроме Ульяны, сейчас будто не существовало.
— Жизненных обстоятельств? — Вадик разразился театральным гомерическим хохотом. — Да что ты говоришь? Каких-то два месяца назад тебя на порог его хаты не затащить было! А что случилось? — резко изменив интонации на приторно-сладкие, спросил он.
Какого чёрта она повелась на его извинения? Нельзя же быть настолько наивной в своей вере в лучшее! Вадима на полчаса хватило!
— Считай, что прозрение случилось, — раздраженно огрызнулась Ульяна. — Вот, пожалуй, за это я готова сказать тебе «спасибо». Но ещё я тебе уже говорила, что кроме дружбы ничего не предложу. А теперь добавлю, что и дружбы не предложу. Не вижу смысла продолжать общение. А еще знаешь что? Я всегда. Выберу. Его. Так понятно?
Челюсть Стрижа вновь повело, глаза искрились фейерверками гнева. Реакция ясна — только что своими ушами он услышал от неё то, чего все эти дни безуспешно добивался. Уля не могла понять, жалеет она о только что сказанном или нет. Нет, она не жалеет, потому что не соврала ни одним словом. Да, она жалеет, потому что этот безумный, лихорадочный блеск в глазах не сулил ей ровным счетом ничего хорошего. В общем… В общем, если сейчас Стрижов попробует поднять на неё руку, то получит коленкой в пах. А Новицкая добавит.
Вадим как почувствовал её решительный настрой обороняться: с высоко поднятой головой отступил на шаг, схватил с лавки букет и швырнул его в сторону урны.
— Дамы… Видимо, это наша последняя встреча, — обведя взглядом «дам», сумрачно возвестил он. — Идите в жопу.
«Ты первый»
Еще спустя полминуты в пятидесяти метрах оглушительно хлопнула дверца «Тойоты»: свалил, наконец.
— Ты как? — чуть помолчав, сочувственно уточнила Юля. — Нормально?
— Знаешь… Я ведь реально могла выкатить список из ста пунктов на вопрос о том, чем Егор лучше, — призналась Уля, покаянно вздыхая. — Сто один.
Новицкая понимающе хмыкнула:
— Вы, влюбленные, все одинаковые. Но ты хорошо держалась. А он всё-таки козлина. Секс по дружбе еще ладно, хотя очевидно же, что с таким не к тебе. Но «дура» безмозглая и «курица слепая», и вообще вся эта феерия истеричная — это уже за гранью, — доставая из кармана толстовки смартфон, возмущенно заключила она. — Чувак, просто прими, что ты в пролете. Ничего от тебя больше не требуется.
Ульяна промолчала. Сказать на это ей оказалось абсолютно нечего. Всё-таки в своих наблюдениях Стрижов прав, и в предположениях, может, тоже, как бы дико и обидно они ни звучали. Внутри крепло смутное подозрение, что они с Вадимом еще увидятся, и встреча эта будет не из приятных.
— Кстати, в курсе, куда Чернов умотал? — оживилась вдруг Юля.
Ульяна пожала плечами: Егор перед ней никогда не отчитывался, не докладывался и не станет. А еще — он же постоянно куда-то, где-то, что-то… Да, этим летом в привычках её соседа произошли очевидные даже слепому изменения: он чаще бывает дома, за стенкой удивительно тихо с того самого дня, когда он дал обещание, что «это больше не повторится». И тем не менее.
— Без понятия, — призналась Уля честно.
— А вот я теперь знаю, — многозначительно подмигнула Новицкая. «Прости, сегодня заехать не получится. Через час встреча с другом детства. Рассказывал тебе про него», — с выражением зачитала она с экрана. — Встреча у них с Андрюшей.
«С “Андрюшей”… Вот, значит, как мы заговорили?»
Помолчав немного, Юлька добавила:
— Что мне нравится в Андрюше больше всего, так это то, что он не бежит по первому свистку. Так гораздо интереснее.
***
Этот разговор с Вадимом, да и вся ситуация на лавочке оставили после себя довольно неприятный осадок, смыть который не помогало ни рисование, ни гитара, ни книга, ни погружение в работу. Ульяна ощущала нарастающее беспокойство: ощущение, что Вадим еще объявится, не давало ей покоя. Для Егора, вполне вероятно, это тоже не последняя встреча со Стрижовым. Если ранее ей казалось, что они друзья, то сейчас гораздо правдоподобнее выглядел другой вариант: не друзья, в лучшем случае — приятели. А это значит, речь идет о том самом другом «весе», другой степени важности в жизнях друг друга, других возможных последствиях ссоры. В лучшем случае Вадим просто отойдет в сторону: перестанет приходить на концерты и вообще мельтешить перед глазами, исчезнет. Идеально. В худшем же… Ну а если он, отцепившись от неё, прицепится к Егору с теми же претензиями? А если, приведя ему свои «неопровержимые доказательства», обвинит в том, что он девчонку увел? Господи Боже… А если Егор, выслушав это всё и найдя в её поведении подтверждение словам Вадима, ужаснется и не придумает ничего лучше, чем просто вновь слиться из её жизни, чтобы «девчонка» не страдала?
В том, что такой расклад возможен, Уля фактически не сомневалась, хотя на днях или раньше ей успело показаться, что к ней он относится бережно. Эту призрачную надежду вселил в неё так и не случившийся поход в участок.
Они уже у ворот отделения стояли, когда Егору позвонил какой-то Денис, и ветер резко переменился: безоблачное небо за какие-то секунды словно грузными грозовыми тучами заволокло. Раз, и Егор, не отрываясь от разговора, еще раз уточнил у Ульяны, не надумала ли она накатать заявление. Ответом стал испуганный, наверное, даже затравленный взгляд и яростное мотание головой: интуиция упорно подсказывала ей не ввязываться в эту историю. Два, и Егор переспросил у собеседника: «Это точно? Прямо очная?…А стеклышко куда дели?…В смысле, демонтировали?!». Три, и лицо соседа изменилось до неузнаваемости: хмурясь, он сосредоточенно внимал каждому слову собеседника. «Понял, — спустя несколько минут тягучего молчания бросил Егор трубке. — Спасибо». А уже через пару секунд, взяв её под локоть, безапелляционным тоном сообщил, что они уходят. Причем быстро.
Если собрать воедино всю информацию, которую Ульяне удалось впоследствии из Егора вытрясти, то картинка выходила одновременно радужная и малоприятная — бывает же! Как оказалось, Денис этот — участковый, и они с Егором вроде как приятели, что-то типа того. Перво-наперво Денис звонил, чтобы сообщить, что если до участка они еще не дошли, то пусть разворачиваются и дуют обратно. Якобы на данном этапе их помощь больше не требуется, потому что две из трех жертв, чьи заявления официально зарегистрированы и чьим делам дан ход, все-таки явятся на опознание уже вечером. Отбой. На этом позитивная часть заканчивалась.
И начиналась малоприятная. Потому что Денис посчитал нужным предупредить Егора, что их может ждать, если они все же решат пойти. Очень всё сложно там оказалось, у полицейских этих, Уля поняла хорошо, если половину. По словам Егора, Денис только что звонил дежурному на участке, чтобы доложить о грядущей явке двух потерпевших, и по ходу разговора выяснил, что в отделении «полетела» видеоаппаратура, с помощью которой опознание при желании следователя можно организовать заочно. А стекло сняли еще неделю назад: часто пустующее помещение решено было использовать для иных нужд. Так что заявительницы с подозреваемым гарантированно встретятся лично. Денис нехотя признал, что следователь все-таки может попробовать привлечь к очному процессу опознания не подававшую заявления Ульяну, раз уж та сама пришла. Этот факт не радовал его самого, поскольку он лично дал Егору обещание не давить на знакомую, и очень вряд ли обрадует обоих «добровольцев». Ведь очная ставка — совсем не то же самое, что обещанное стекло.
«Хорошо, что успел предупредить, — изрёк Егор расстроенно по пути домой. — Я, конечно, не уверен, что такое возможно, но кто знает… Вдруг они в результате будут вынуждены под подписку о невыезде его выпустить? Вдруг он придет именно к тебе, уверенный, что ты причина всех его бед? Выходит, тебя бы сегодня он увидел первой. Узнал бы…».
Полученной от Дениса информацией резко помрачневший сосед делился без всякого энтузиазма — хорошего тут оказалось действительно мало, — но все-таки Уля вытянула из него прилично. Денис признал, что Улю все же могут попробовать прессануть и убедить написать заявление. Но что такое подача заявления для Ульяны? Это беседы со следователем, медицинская экспертиза, которая по прошествии такого количества времени даст нулевые результаты, очные ставки с подозреваемым и, в конце концов, суд. И каждый раз ей придется снова и снова во всех подробностях вспоминать и рассказывать, как это было. После такого жертвам нередко требуется психолог. Со стороны родственников и друзей подозреваемого возможны попытки оказания на неё грубого психологического давления. Честно говоря, описанное Денисом и переданное ей после Егором выглядело как личный ад. А результат по её делу при всём при этом с высокой долей вероятности будет следующим: действия этого подонка именно в отношении Ульяны будут квалифицированы не как покушение на изнасилование, а как хулиганство или оскорбление. В общем, аргументы Дениса в пользу предложения уходить звучали веско. Главное — пострадавшие объявились, и справедливость восторжествует. Он был уверен, что пойман тот самый, и сядет он в любом случае: как-никак, три жалобы на него лежат. Подтверждения его личности от двух жертв Денис ожидал к концу суток.
В общем, черт знает, что на самом деле толкнуло участкового на этот звонок. Возможно, он решил избавить коллег от лишней бумажной работы, а может, совесть замучила, ведь заманил он их туда сам, фактически поставив Улю под удар. Может, просто посчитал своим долгом морально подготовить обоих к возможному развитию событий, рассказав о перспективах без утайки. Но по лицу Егора было очевидно, что речью Дениса он впечатлён и мысль о заявлении отмел окончательно. По лицу Егора видно было, что в тот момент думал он об Улиных интересах.
И вот теперь… Чёртов Вадим!
«А если?..». «А если?..». «А если?..».
От догадок и предположений вся кровь в голову хлынула. Не хватало только, чтобы Стрижов ему ляпнул что-то! Её проблемы — это её проблемы, её чувства — это её чувства! Какого фига в них суют нос те, кого она не приглашала? Вот только-только Том озвучивал эту мысль: «Не лезь в чужую душу в галошах». Зачем Вадим лезет? Дров наворотит — не разгребешь!
Когда раздался звонок в дверь, часы показывали семь вечера. Ульяна в смятении отложила карандаш: если она сегодня кого ещё и ждала, так это Егора, но он вряд ли бы обернулся туда-обратно так быстро. С предупреждающим любые мамины манёвры криком: «Я открою», Уля бросилась в прихожую — мало ли! Однако на пороге стоял вовсе не сосед.
— Привет, — широко улыбнулась Аня. — Прости, что без приглашения, так вышло. Занята?
— М-м-м… Нет… — растерялась Уля. — А ты как… тут? — «Егора потеряла?» — Егора нет, он уехал…
Боги, ну что за идиотская ситуация? Очередная! Два месяца назад ровно так же на её пороге возник Вадим — и пошло-поехало. Теперь Аня. И ведь понятно же, как нашла: Егору достаточно было упомянуть в разговоре, что они соседи. Или Аня запомнила её по встрече, что несколько лет назад состоялась в этом самом коридоре. Вадим, Аня. Кто следующий? Игорёк?
— Очень хорошо! — с энтузиазмом воскликнула гостья, повергая Улю в состояние крайнего замешательства. — Ты одна?
Ульяна отрицательно помотала головой.
— Ладно, поняла. Тогда… Давай, может, прогуляемся? Я много времени у тебя не отниму. Буду ждать на улице.
Дождавшись кивка, развернулась и была такова. Очень интересная, конечно, у Ани манера добиваться своего: вроде тактично приглашает, но обмозговать предложение времени не дает. И по итогу человек просто обнаруживает себя нос к носу с фактом. В данной ситуации факт заключался в том, что Улю уже ждут внизу.
Десять минут спустя они в озадаченно-смущенном молчании двигались в сторону парка. С Аниного лица схлынула улыбка, и оно приобрело непривычно серьезное выражение. А Уля просто терялась, глядя на эти метаморфозы. Голову занимал единственный вопрос: зачем она здесь? Попросить от него отвалить? Так никто же вроде и не виснет… Да нет, вряд ли… Весь предыдущий опыт общения, все успевшие наслоиться одно на другое впечатления указывали на то, что Аня на него не претендует. Ещё и замужем. Хотя… Кого и когда это останавливало?
— Тебе, наверное, интересно, что я здесь забыла, — вздохнула Аня, стоило им пересечь оживлённый перекресток, на котором вновь не работал светофор, и оказаться в парковой зоне.
— Очень, — в смятении пробормотала Ульяна.
— Я думаю, ты догадываешься.
Уля промолчала, лишь чуть повернула голову в её сторону.
— Я к тебе приехала, — призналась она. — На удачу. Предупреждать не стала специально, хотела застать врасплох. Позвонила Егору, он сказал, что в городе, занят, и я решила пользоваться моментом. Если он узнает, что я взялась за тебя всерьез, мне сильно влетит, Уля. Не сдавай меня, пожалуйста.
— Давать такие обещания очень сложно, — кисло усмехнулась Ульяна. — Зависит от того, что ты скажешь. Если что, не обессудь.
— Справедливо, — немного подумав, согласилась Аня. — Сама решишь. В общем-то у меня к тебе несколько вопросов, длинный комментарий и одна просьба, ради которой я здесь. Мне вон та лавочка нравится, — указала она подбородком в сторону спрятанной под кронами каштанов, стоящей в отдалении от главной аллеи скамейки, — давай присядем.
Ульяна не возражала. Дошли до точки, её спутница вытащила из сумочки пачку сигарет, кинула на Улю вопросительный взгляд, получила в ответ равнодушный кивок, закурила и отмерла.
— Можешь рассказать мне, как давно вы общаетесь? Я пыталась выяснить у него, но от него толком ничего не добиться, так что… Пожалуйста. Если можешь.
Всё понятно — Аня решила копать вглубь.
— Да нечего рассказывать. Я Егора знаю, сколько себя помню, — пожав плечами, ответила Уля без обиняков. — Мы соседи, как видишь. Мне было два, когда Черновы сюда переехали, и где-то с четырех он стал со мной возиться. В садик водил, выгуливал во дворе, развлекал, когда я болела, книжки мне читал. Мороженое покупал. Вытаскивал из передряг, в которые я с завидной регулярностью вляпывалась. В мои одиннадцать лет всё внезапно прекратилось. С его подачи. Не знаю почему, от него, как ты заметила, ничего не добьешься, но я особо и не пыталась. Гордость какая-то не дала. От нас тогда отец ушел, и я… Для меня это было второе предательство за один год. Короче, тринадцать лет мы общались на уровне «привет — как дела — пока». А этим летом… Ну… Я вроде как понравилась его приятелю и… Всё постепенно начало возвращаться к… Сначала Вадим меня везде за собой таскал, потом уже и таскать не нужно оказалось… Как-то так, если коротко.
— И… Какие у вас сейчас отношения, если не секрет? — вкрадчиво поинтересовалась Аня.
— Вообще не секрет, — откликнулась Ульяна мрачно, не сводя глаз с виднеющегося в отдалении памятника Лермонтову. Михаил Юрьевич сегодня выглядел уставшим и растревоженным одновременно. — Дружеские. Похожие на братско-сестринские, как прежде.
— Братско-сестринские, — эхом повторила Аня. — Хм…
— Я малая, если ты не заметила, — в голосе появились нотки раздражения. При мыслях, что в его восприятии она останется малой навечно, раздражение возникало внутри само по себе. Ей будет семьдесят, если доживет, а семидесятишестилетний дед — пусть доживет! — будет окликать её во дворе скрипучим голосом: «Эй, малая! Куда намылилась? В аптеку? Валокординчика мне прихвати!».
— Заметила, но… Ладно, — Аня явно передумала развивать мысль. — Ну, ты же не просто так дверь взломала, да? Не потому, что к брату на концерт так хотелось попасть?
Голос её звучал мерно, успокаивающе, искренне и доверительно — не нашлось сил ему возражать и сопротивляться, искать в себе слова. В Аниных интонациях сквозил очевидный посыл: «Что бы ты ни сказала, я на твоей стороне».
— Не просто, — чуть помолчав, признала верность её догадки Уля.
Будь что будет. Аня не Вадим, не сдаст. Откуда в ней возникло это убеждение — чёрт знает. Интуиция.
Аня кивнула. По её реакции, которую Ульяне очень захотелось вдруг увидеть, не сказать было, что человек удивился, вовсе нет. На губы легла легкая, понимающая улыбка, только и всего.
— Я так и думала, — спокойно произнесла она, затушив сигарету о близстоящую урну. — А ещё мне показалось, что Стриж тоже понял, отсюда и такая явная агрессия.
— Всё настолько очевидно? — ужаснулась Ульяна.
— Только тем, кому действительно не до фонаря, — по-доброму усмехнулась Аня. — Мы с Вадиком здесь два крайне заинтересованных лица, потому и заметили. За Егора не волнуйся: есть подозрение, что он не поймёт, пока носом не ткнут. К сожалению или к счастью. Я этого делать не стану, у меня свои цели. Хотя, исходя из только что услышанного, просить тебя о таком я права не имею.
Уля чувствовала себя так, словно в дремучем лесу заблудилась. В новолуние, в непроглядную темень. Пока в голове не было ни одной правдоподобной версии о том, зачем Аня здесь. Её просьбу «общаться больше» Ульяна прекрасно помнила. Приезжать только для того, чтобы её повторить? Для того, чтобы уточнить о характере взаимоотношений? Чтобы поддержать? Спасибо, конечно, поддержка не помешает, но принимать её от человека, которого пятый раз в жизни видишь, довольно странно.
— О чём? — чувствуя, как душа падает в пятки, уточнила Уля.
— Как тебе запись? Точнее не так. Как тебе твой сосед версии шестилетней давности? — доставая из пачки вторую и прикуривая, спросила Аня. — Прости за это, — взглядом указала она на сигарету, — что-то нервничаю немного, мне так проще…
«Что-то я тоже нервничаю… Хватит тянуть!»
— Другой. Очень много… жизни, — Уля не понимала, как на пальцах объяснить, в чём различие: всё оставалось на уровне восприятия, на уровне эмоций, находило совершенно разный отклик в сердце. — Иная… энергия. Не знаю. Вроде он, но… не он. Разница не так заметна, когда играет, но просто в глаза бросается, когда поёт.
— Ты же, конечно, о семье в курсе, — чуть помолчав, Аня выдохнула сизый дым, и сероватое облачко, поднимаясь вверх, медленно рассеялось в воздухе. — Это случилось пять лет назад. Он ушел из группы на следующий день, просто раз — и всё, бросил всех. Есть Егор, нет Егора. Без каких-либо объяснений, без оправданий. Пришел на репетицию пустой, поддатый, собрал манатки, инструменты и молча свалил. Всё, что мы тогда услышали: «Я ухожу».
Её голос звучал спокойно, но взгляд остановился в одной точке, а зажатая в пальцах палочка вдруг начала ходить ходуном.
— Тогда казалось, ни с того ни с сего. Только потом, через несколько дней, басист, уже бывший, рассказал мне о родителях. Причем сам он узнал не от Чернова, а от соседей, может даже от вас. Я Егору тогда трубу оборвала. Без толку. Под дверью просиживала. Один раз мне открыли. Я тогда разговаривала с пустотой, клянусь. С призраком. Свою любимую гитару он успел расхерачить, и я собственными глазами видела её бездыханное тело, переломанный хребет… На подставке прямо посреди комнаты. Он как будто весь мир вокруг себя желал уничтожить. Как будто специально на самом видном месте её поставил, чтобы почаще смотреть и привыкать к боли. Чтобы постепенно её в себе изжить, чтобы душу извести. Он же музыкой жил, а тут… Мне потом кошмары неделю снились, Уль, — судорожно вздохнула Аня, на несколько мгновений прикрывая глаза. — Потом встретила Костю, как-то закрутилось с ним и… В общем, я попыталась отпустить ситуацию, тем более все мои попытки достучаться до Егора оказались абсолютно тщетными. Потом еще вирус этот… Карантин. И самой-то мне с горем пополам почти удалось, ну, отпустить, но вот группе нашей — нет.
Ульяна ловила каждое слово, пусть каждое и впивалось колом прямо в солнечное сплетение. Эту информацию она могла узнать только от одного человека — и этот человек прямо сейчас сидел рядом, почему-то готовый с ней делиться. Описанное Аней приводило в ужас и в очередной раз рождало внутри чувство вины за собственную слепоту. Никакие оправдания, попытки обелить себя не помогали. Она намеренно тогда ничего не видела. Ни одной попытки не предприняла, ни одной «не такой» мысли в голову свою пустую не допустила. Слушала мамины причитания и соглашалась. Мстила за причиненное восьмью годами ранее.
Зло отшвырнув окурок куда-то на газон, Аня облокотилась на спинку скамейки, откинула голову, закрыла глаза и замерла в этом положении.
— Три года сплошных проблем без просвета, Уль. Музыканты тасовались, как карточная колода. Он умудрялся всех нас в тонусе держать, а у одной меня ни черта не выходило, мы быстро скатились. Для группы время было ужасное, мрак! Вроде и не растеряли нажитое непосильным трудом, а вроде как в трясине какой-то увязли. А как в городе объявили локдаун, так вообще. Всё. Никто ничего не хотел. Короче, к концу третьего года без Егора я приняла решение о роспуске, потому что спасать там, честно говоря, оказалось уже нечего. Но бывает же: за день до встречи, на которой я собиралась сделать объявление, звонит один наш общий знакомый и говорит: «Анька, я только что от Чернова. По ходу, там просвет наметился. Делай с этой информацией, что хочешь». Ну, я в тот же вечер и ломанулась.
Анина рука вновь полезла в сумочку за пачкой — теперь на ощупь. Уля осторожно забрала сигареты: ей казалось, что вот так, одну за одной — это уже слишком. Аня усмехнулась, но возражать не стала.
— Ты прямо как он… Ладно, вы оба правы. И, в общем, до сих пор не пойму, как, но мне удалось убедить его вернуться, — продолжила она рассказ. — Наверное, новости о закрытии проекта подействовали. Или сам понял, что если продолжит в том же духе, то со дна уже не поднимется. Или отпустило его немного. Короче, наконец, взял себя в руки. Вошел в колею. Раньше тексты писал для нас, теперь как отрезало. Но мне уже всё равно было, веришь? Лишь бы играл, лишь бы в нас жизнь вдохнул, сам перестал бухать и занялся делом, лишь бы отрегулировал рабочие процессы и на оборзевших новеньких управу нашел. Потому что те, кто воспринимал меня как лидера, вслед за ним из группы ушли, а с новыми ребятами мне себя поставить не удалось.
Поспевать за Аней у Ули не получалось. Поток откровений лился на голову без пауз, бросая поочередно то в бурлящий кипяток, то в ледяную воду. Обо всём услышанном она будет думать долго и в тишине — ночью. А сейчас задача простая: всё, что от неё требовалось — каким-то образом выслушать Аню до конца, не умерев на этой самой лавке.
— В общем, всё получилось, и в какой-то мере я считаю это своей заслугой, — устало констатировала Аня. — Мы чуть ли не из пепла возродились тогда. У меня аж в жопе шило вновь заиграло, я же у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец — и вокал, и менеджер, и кто угодно. Даже студийку{?}[студийную запись] из своего материала и каверов писали. Репетиции, небольшие солянки{?}[выступления нескольких артистов на одном мероприятии], все дела — мы ожили. Ограничения нас не останавливали — мы знали, что найдем варианты, где выступить. Маленькие открытые площадки, летние веранды… А! — с какой-то безнадёгой махнула она рукой. — И слушатели наши… Ты бы видела, как они нас принимали! Я потом в гримерках плакала от счастья.
Таки тактично выудила из рук Ульяны пачку и закурила третью. В огромных карих глазах читалось: «Прости, но мне надо».
— Но… От прежнего Егора ничего не осталось, вообще. То есть, Уль, пойми меня правильно. На ваше общение пришлось семь лет твоего детства, так я поняла? А на наше — последние семь. Три вычтем, останется четыре. И первые два года из этих четырех он был совсем другим. Это было время нашего взлета и его белая широкая полоса, прямая магистраль без светофоров. Уж не знаю, с какой частотой они меняются, эти полосы, но мне посчастливилось попасть сразу на белую. Я же не брежу, ну! Ты своими глазами все видела! А вот эти годы после возвращения — это не тот человек, пусть в гитару по-прежнему и вкладывает всю душу. Не пишет, и ладно. Но и не пел же всё это время. Вообще! — в отчаянии воскликнула Аня. — Он и раньше выдерживал дистанцию с людьми, но после… Это же просто Великая Китайская стена. Замкнулся в себе, замков понавешал, эмоций ноль, маску с лица не отдерешь, а я-то точно знаю, что там, под ней, море безбрежное. Он не покажет, лишь по глазам читать и остается. А в июне предупредил, что уходит. Правда, после того, как мы отыграем все летние концерты. Якобы мы с ним в разные стороны смотрим, — завелась она. Дрожащий голос зазвенел высокими нотами. — Ну, может он и прав, может, и в разные. Он, в отличие от меня, никогда не довольствовался достигнутым. Я совершила роковую ошибку, приведя в группу еще одного лид-гитариста. Парень конфликтным оказался, с гонором. Вообще-то хотела я, конечно, как лучше, а вышло как вышло, — из Аниной груди вырвался обреченный вздох. — Я плевать хотела на авторские тексты и готова исполнять каверы до конца дней своих, мне важнее контакт с залом, сам творческий процесс. А Егор уже бесится. Сам не пишет, но говорит, что на нём зацикливаться не стоит, предлагает мне пробовать. А я, блин, только «правшу» и «анашу» зарифмовать могу. Ему все ещё не нравится отношение коллектива к работе. Где-то он прав, но в целом просто перфекционист: ему всегда надо больше, лучше, выше, круче. Наверное, благодаря такому отношению мы сейчас там, где есть, а не в глубокой жопе, но…
Теперь, после пятнадцати минут Аниного непрерывного, наполненного болью, обидой и отчаянием монолога, Уле стало кристально ясно, почему та не решилась на переписку в мессенджере. За эту нежданную откровенность она была его подружке благодарна, несмотря на собственное внутреннее опустошение. Выходка Вадима ушла далеко на задний план, стала казаться чем-то совсем несущественным, фигней, не стоящей выеденного яйца. Только… как она может им помочь? Обоим?
— Короче, прости, что грузанула… Тебе, наверное, интересно, зачем я всё это сейчас тебе рассказываю? — как считала Улины мысли Аня. — А очень просто, Уль. Ты сама только что подтвердила мои предположения. Ваше общение возобновилось, и он стал стабильнее. Спокойнее. Перестал срываться на людей, нашел-таки общий язык с новым гитаристом. Снова стал улыбаться. Когда засмеялся, я вообще в транс впала, я думала, он не умеет, клянусь! Уля, он петь опять начал! На сольнике четверть всей программы исполнил, — Анькины тонкие пальцы, загнувшись один за одним, сжались в кулачок. Не то, что Уля не могла поверить своим ушам, но вообще… Вообще, кажется, кто-то сегодня ночью не сомкнет глаз. Опять. — Не смотри на меня так, я в своем уме. Я давно за ним наблюдаю, и два плюс два у меня точно получится четыре, а не пять, — решительно мотнула головой Аня. — Здесь исключено другое объяснение, его просто нет, в случайности я не верю. Он скрытный ужасно, но за эти годы по крупицам какой-никакой портрет собрать удалось. Совсем ничего я не знаю только про его детство, эта тема — табу, молчит как партизан. Но я знаю, какой образ жизни он ведёт, с кем общается — со всеми и ни с кем. Вокруг него полно людей и при этом никого. Думаю, что избегает привязанностей, так как близко к себе никого не подпускает. Последние два года это видно особенно хорошо, прям обострилось. Бабы эти всё туда же: сегодня одна, завтра другая, послезавтра десятая. Эти сороки ведутся на блёстки, а его это бесит, я же вижу! — с жаром воскликнула Аня. — А сейчас, смотрю, вообще разворачивает их на выход одну за одной, стройными шеренгами маршируют.
Чуть помолчала.
— В общем, ты на него хорошо влияешь, Уля. Наверное, ты единственный человек, способный на него как-то вообще влиять. Еще месяц-второй — и, глядишь, и уходить от нас передумает. Так что я приехала-то, в общем, попросить тебя… Не знаю, правда, как теперь тебя просить… Ну…
Аня потратила столько времени и сил, чтобы просить Ульяну о том, что она делает и продолжит делать без всяких просьб. Наверное, выжала себя до дна.
— Я поняла, — Уля жадно втянула ноздрями остывающий воздух, пытаясь наполнить им легкие, которым последние полчаса так не хватало кислорода. — Не волнуйся, мне с моего тонущего кораблика деваться и так уже некуда, я на нём капитан. Значит, это его песни вы исполняли?
Пару раз моргнув, Аня в удивлении уставилась на неё:
— На том сольнике? Да. Я, честно говоря, думала, что если ты и спросишь, то о другом.
«О чем? О том, что между вами было?»
— Не спрошу. Мне кажется, и так всё ясно, — отвела Ульяна взгляд. — Спасибо, что поделилась.
— Хорошо, — согласно кивнула Аня. — Хотела бы я тебя обнадежить, но не стану: это неправильно и вообще опасно. Но всё-таки мне кажется, ты его единственная привязанность и есть. По крайней мере, тобой он дорожит. Как бы странно это для тебя ни звучало с учетом ваших тринадцати лет.
Это называется добить.
— Дорожить можно по-разному, — глухо отозвалась Ульяна.
— Да. Это правда.
***
Эта договоренность с Андреем не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Егор решил: «Ты взрослый мужик, вот и веди себя как взрослый мужик, а не как девка сопливая». Раз уж пообещал, то встретится, а там будь что будет. От первого шока с горем пополам он успел оклематься, так что, глядишь, и нормально пойдет. В противном случае… Ну, встретится, а потом попробует забыть. Снова. Как-нибудь намекнет ему, что не заинтересован в продолжении общения.
Вообще-то, Егор об этом наслышан, их народ, их табор — те, кто еще топчет эту землю, а не скопытился, не пропал в местах не столь отдаленных или без вести — стремится по возможности держаться вместе и в случае чего вписывается друг за друга всем составом. Но, во-первых, прошлое и народ остались в Чесноковке, больше двадцати двух лет прошло. Во-вторых, Егор никогда не причислял себя ко «всем», никогда не чувствовал себя неотъемлемой частью их группы, хотя по всем признакам, по воле судьбы ею и являлся. Он — классический её образчик, по нему и его семье можно учебники для будущих специалистов писать. Он и его семья — иллюстрация к тезису, что жизнь после возможна, и жизнь, к удивлению многих, самая что ни на есть обычная.
Да что там «по нему»? По ним всем нужно писать учебники и каждый кейс рассматривать по отдельности: изучая причинно-следственные связи, влияние дыр системы и среды их обитания на судьбу каждого из них от младых ногтей до могилы. Исследовать, писать, выпускать и распространять. В этом случае, возможно, общество когда-нибудь чуть-чуть оздоровится.
Здесь должен зазвучать голос Николая Дроздова: «Здравствуйте, дорогие друзья! Сегодня наш рассказ — о хорошо известных человеку и презираемых им представителях дикой фауны, посягающих на его, человека, до блеска вылизанный мир. О тараканах».
Что есть, то есть. Вряд ли в тот период кто-то из них ощущал себя иначе. Кто знает, может быть, и впрямь гуманнее было бы прихлопнуть самых безнадежных из них тапкой. Чтобы не мучились. Такое убийство из сострадания, знаете. Злая ирония, но… За каждой шуткой кроется толика правды. Тогда жестокость системы заключалась в её равнодушии. В показном милосердии при неимении ресурсов и готовности что-то в себе менять. Сейчас, говорят, всё иначе. Говорят, сейчас трава там сочнее и зеленее.
Не проверял.
Они были табором: такие же чумазые, дикие, тощие оборвыши, выживающие на сваренной на воде каше и картошке. С утра до ночи каша и картошка. В драных разваливающихся ботинках, заношенном тряпье не по размеру. Под пожранными молью дырявыми пледами. Чем богаты, тем и рады, нечего нос воротить. Черноглазые, синеглазые, зеленоглазые, с глазами цвета охры. Люди их боялись, избегали на них смотреть. Оберегая себя от неприятных мыслей, упрямо делали вид, что их не существует. Кочевники, у них не было дома: только осядешь в одном месте, привыкнешь к заведенным устоям — снимайся, меняй, начинай всё заново, бейся за право на жизнь. Цыганята, башкиры, татары, русские — полный набор. Курили поголовно.
Криминал, наркотики, пьянство, жестокость, безразличие семьи, её отсутствие. Истории у всех разные, а итог один: они вместе. В словах «батор» и «табор» совпадают буквы. Им нравилось называть себя батором, а он не понимал, почему. Они же табор. И на каждом из них стоит клеймо. Как на рогатом скоте.
Они. Все они отличались полутонами, степенью искорёженности. Каждый был поломан чуть иначе, чем его собрат. Самое страшное, что, по сравнению с увечьями психики, полученные на этих кругах ада увечья физические — просто не стоящая внимания хуйня. Самое страшное, что в прямом смысле всё зависело от стечения обстоятельств, от того, когда, как именно, в каких точках оказалась приложена внешняя сила, но при этом в своей «нетаковости» каждый винил и винит себя. От ощущения никчёмности не избавиться, как ни пытайся.
Так уж вышло, что Егор прошёл все три первых круга — дважды снимался с места и начинал с нуля. А потом — опять, снова сначала. Мать с отцом отдали всё, чтобы выдрать его из когтистых лап определившейся судьбы. От всего отказались.
Первый круг отложился физической болью, «пониманием» на уровне неудовлетворенных базовых инстинктов, сначала собственным, а затем и чужим надрывным рёвом в ушах.
Второй отложился по первóй смазанными, как через мутное стекло, а затем всё более яркими, надёжно врезавшимися в детскую память картинками. Отложился адаптацией ко всем видам боли, возникновением в голове примитивной логической цепочки и постепенным осознанием: он какой-то не такой, порченный, а значит, недостоин их любви. Отложился ложными надеждами — поначалу сладкими, трепетными, отчаянными, потом постепенно угасающими и наконец похороненными. Отложился всё громче звучавшим шепотом интуиции.
Третий… Третий отложился в нём намертво — окончательным пониманием. Борьбой за ступеньку на их иерархической лестнице. Согласием с мыслью, что портит чужие жизни. Надёжно вросшим в душу чувством вины. Смирением.
С собой. Но не с ними.
Все три отложились на подкорке затхлым запахом старой одежды и склизких, прогнивших половых тряпок, скрежетом ветхих половиц и пробирающим до костей холодом.
Так вот: так уж вышло, что в их баторе Егор единственный прошел все три первых круга. По крайней мере, ни один из оказавшихся на втором и третьем круге ни разу не признал, что видел самый первый. В этом заключалось основное отличие между ним и ими: остальные угодили в табор, обладая бесценным знанием, которого он был лишен. В них успели заложить программу, они успели почувствовать, что такое любовь. И, возможно, потому так тяжело приживались в пока чужом для них мире. А в него, вестимо, не успели — по крайней мере, сам он ничего об этом не помнит. Но и он яростно отторгал свой мир — на уровне подсознания. Не желал признавать себя порождением и частью системы. Наотрез отказывался гибнуть в её жерновах.
Их всех приводили в круг. Большинство со временем принимало новую, безучастную к их судьбам, реальность, но были и те, кто нет. Были и те, кто пытался из неё вырваться — безуспешно. Кому-то удавалось — и тогда они пропадали без вести.
Иногда к ним приходили. К нему — никто и никогда. Иногда приходили за ними. И уводили. Оставляли себе. Или передумывали и возвращали в батор.
Егор никогда не ощущал себя частью группы. Они существовали отдельно, а он — отдельно. Он мог бы их возглавить просто по праву стажа. Но выбрал отстраниться. Ему сразу дали понять, что в стае ворон он — белая. В роль он вжился отлично.
Он менял круги, наблюдая за ними чуть со стороны. Не желая принимать на веру их россказни про то, что существует другая жизнь. Не понимая, какие они на вкус и цвет — другие чувства? Он знал лишь чувство голода, отчаяния, раздражения и злости. Менял круги, гадая, как это, когда тепло и одеяло мягкое, словно чьи-то добрые нежные руки? Как это — нежные руки? В его жизни такие были? Их басни звучали подобно сказкам, льющимся на него со страниц потрёпанных книг. Книгами он спасался. Читать научился в четыре, как Дядя Фёдор{?}[один из главных персонажей произведений детского писателя Эдуарда Успенского]. А что еще там было делать? Он отказывался подчиняться правилам и тем, кто пытался их ему навязать, за что был десятки раз жестоко бит. Он научился бить в ответ, бить первым, и они отвалили. Он был в немилости у власть имущих. От него отговаривали, как потенциальных покупателей отговаривают от дефектного, больного котёнка. Однажды жизнь решила: хватит.
А теперь предлагает ему вспомнить те славные времена в красках, за пивком в компании бывшего кореша.
Андрей сидел напротив с таким бессовестно дружелюбным видом, что на какие-то секунды Егору аж стыдно стало за собственное отношение к «подарку» судьбы, без предупреждения свалившемуся ему на голову прямо посреди гигантского «муравейника» — столицы бескрайней родины. Трёп «ни о чем» продолжался уже битый час: бывший друг живописал масштабное полотно о том, как сложилась его жизнь, Егор же предпочел ограничиться набрасыванием общих штрихов. И никто не решался перейти к главной теме. Дрон не выдержал первым.
— А помнишь, как я тебя вилкой в шею ткнул? — отхлебнув из остывшего стакана наверняка успевшее выдохнуться пиво, выпалил он.
— В ключицу, — поправил Егор, криво усмехнувшись. — И тут же сам огрёб кипятка в ответ. Извини за это. Я вообще тогда не одуплял, что творю.
В его стакане плескалась «нулёвка» — тот самый секс ради секса, Альпы в противогазе, детское шампанское. В общем, жалкая имитация чего-то стоящего. Возможно, поэтому расслабиться, в отличие от собеседника, и не выходило. Келоидный рубец на Андрюхином левом предплечье — свидетельство детской жестокости — в глаза кидался.
— Да не парься, кто одуплял вообще? — отмахнулся Дрон. Да уж, что есть, то есть. — Или ты, или тебя, все это понимали. Амира помнишь?
— Ростиямова?
Ну откуда все эти фамилии в его голове спустя столько лет? Откуда?! Оттуда. Он с ними в могилу ляжет.
— Ага. Сгинул! — с жаром воскликнул Андрей. Вот не скажешь по его лицу, что этим фактом он опечален. — Пережрал палёнки и всё! Привет, мама, привет, папа. В двадцать два, прикинь?
Егор промолчал: пока ничего нового — он наслышан о том, что с ними всеми здесь происходит. А Ростиямову такая доля светила с самого начала: на вершине их лестницы Амир чувствовал себя чересчур хорошо. Это означало лишь одно — крайне высокую вероятность, что новые правила окажутся ему не по зубам.
— А Альфию? — пошел по головам Андрей.
И Альфию он помнит, кто же из парней не помнит Альфию? Совершенно безотказная деваха без мозгов. Давала всем без исключения, молокососов премудростям любви учила. Спину обдало волнами ледяных мурашек: девчонка хоть и дура дурой, может даже с какими-то отклонениями, но безобиднее человека в этой своре точно было не сыскать. И безотказнее…
«Тоже?..»
— Тоже в ящик сыграла, — не дожидаясь ответа, подтвердил Дрон страшную догадку. — Сожитель кокнул. Четверо, блядь, детей к двадцати пяти. Младшие — с ВИЧ. Угадай, где они все теперь?
«Прекращай…»
— Андрюх, закругляйся… — взмолился Егор, запуская в волосы обе пятерни и вдавливая ладони в виски. Хотелось завыть. — Я две трети своей жизни потратил, чтобы всё это забыть. До пятнадцати, как дурак, мечтал о той штуке из «Людей в черном», которая память стирает. А вот нихуя. Мне, блядь, до сих пор кошмары снятся. А на тебя посмотреть, так заподозришь, что ничего интереснее с тобой не случалось. Зачем тебе вся эта информация? Легче тебе от неё, что ли?
Понимающе ухмыльнувшись, Андрей пожал плечами. Пачка сигарет в его руках рассеянно гуляла с ребра на ребро, а Егор исподлобья следил за этой манипуляцией. Перекурить хотелось просто до одури. Эту привычку не искоренить, он дымит, сколько себя помнит. Если не считать воспоминаний и клички, сигареты, пожалуй, единственное, прихваченное с собой в этот мир и так с ним и оставшееся. Не самое страшное, кстати, что можно было бы прихватить.
— Ну, прости, чувак. Это просто дело привычки: хочешь не хочешь, а судьбой наших интересуешься, — неопределенно повел Андрей плечами. — Ну и, знаешь, дополнительный стимул появляется. Я вообще тебе так скажу: вот вроде мы с тобой счастливчики, да? Вырвались? А так посмотреть — что в тебе есть какой-то стержень, что во мне.
«Стержень…» — повторил Егор мысленно. Да, он. Внутренний бунт. Упрямый отказ признавать себя частью круга, частью гетто, отказ подчиняться их законам. Желание чувствовать другое. Желание средний палец судьбе показать, зубами у неба выгрызть то, что остальным досталось просто так, по факту рождения. Его убедили, что он — белая ворона, он и вел себя как белая ворона: вопреки логике. Чем беспощаднее они давили в нём волю, тем агрессивнее он сопротивлялся. Чем настойчивее требовали смирения, тем отчётливее и громче звучал его протест. Чёрт знает, откуда этот «стержень» мог взяться в человеке, не помнящем иной жизни. Чья кровь по венам бежит?
Если бы всякие там старички-специалисты только представляли градус отторжения и размах душевного мятежа их подопечного в тот период, подопечный бы вмиг превратился в «диковинную зверушку» для будущих исследований. В уникальный образчик представителя замкнутого социума. Но подопечный на тех сеансах был немногословен.
— Нашел кого? — тактично поинтересовался Андрей.
Егор отрицательно покачал головой. Болт он на это клал. Его не искали, и он не искал.
— А чё?
— По хрен мне.
Болт. Большой, толстый, длинный болт. От Москвы до экватора.
— А я нашел. Уже давно, — выдохнул приятель, горько усмехаясь. — Но сил сходить не наскрёб.
— Давно? — вяло переспросил Егор.
— Да сразу. Тётка моя подсказала.
Не ходил Андрюшка. Неудивительно: на хрен это унижение терпеть? Чтобы что? В глаза посмотреть? Если бы Егор остался в Чесноковке, то, может, рано или поздно и попробовал бы размотать клубок и раздобыть данные. Хотя какие на него могут быть данные? И тем не менее… Кто знает, чем кончилось бы, останься он там. К счастью, мать с отцом лишили его вариантов: собрали чемоданы и вперёд. И делалось это вовсе не для того, чтобы он потом своими ножками в прошлое возвращался.
«Или Дрон их потерял?.. Может, он могилу нашел?.. Блядь… Не помню…»
— Помнишь деление на командиров, шестерок, чушек и опущенных? — внезапно оживился Анрюха. — «Пиздец у нас сленг в ходу был. Как у зэков…». — Так вот, если смотреть, как у наших сложилось, ну, у тех, про кого я что-то знаю, то самыми приспособленными к жизни оказались чушки. Командиры кончили плохо, свита их тоже на дне где-то, про опущенных ничего не знаю, разве что… про Пашку. Помнишь? — уточнил он чуть дрогнувшим голосом.
По выражению лица Андрея стало кристально ясно: новости последуют плохие или очень плохие. Стало совсем тошно. Сколько же можно? Помнит. Пашка чуть ли не единственный в их кругу, к кому Егор относился с искренней симпатией и от кого не знал вообще никаких проблем. Ну и от Дрона ещё не знал. Они трое — он, Дрон и Пашка — держались друг друга интуитивно, по принципу рожи. Пашка чуть ли не единственный, с кем можно было открыто поговорить, не боясь, что после тебя сдадут с потрохами. Ну и с Дроном. Пашка. Забитый тихоня, униженный кодлой за молчаливый бунт против главаря. У Пашки Егор книжки стрелял, а где их брал сам Пашка, он без понятия. Существовали обоснованные причины подозревать, что Пашка откуда-то их таскал. Попросту говоря, воровал. Эти хрустящие странички с картинками до сих пор стоят перед глазами. Выцветшие. Как и всё его прошлое до этого момента.
— Дрон… — простонал Егор. Воспоминания прорвались в голову через открытые шлюзы. Возведенная и сдерживающая их больше двадцати лет плотина пала смертью храбрых.
— И цыганка наша тоже откинулась, — «Тоже… И Пашка, значит…» — Ну, свою смерть она сама себе нагадала, сама же и… — Андрей осекся и поменялся в лице. — Бля! Я забыл совсем! Сорян! Ну не сбылось же всё равно!
— Еще не вечер, — возвестил Егор угрюмо. — Заканчивай. Давай о чем-нибудь еще с тобой поговорим, о чём угодно. А об этом хватит. Я два года в завязке, но чую, что такими темпами развяжусь. Уже начал.
Андрей с сомнением покосился на Егора. Да, оба «чушки», они, тем не менее, отличались друг от друга уровнем принятия: в Андрюхе его было словно чуточку больше, и рассуждения о том времени давались ему легче. Андрюха в котёл попал гораздо позже, а выдернули его оттуда пораньше. Может, в этом всё дело?
— Семья есть? — серьезно спросил он.
Егор смерил Дрона тяжелым взглядом. Понятно, о чем собрат по несчастью спрашивал. Сдавалось ему, и об ответе должен бы догадываться.
— Нет, — покачал он головой. Семья… Нечто призрачное, в его случае вряд ли достижимое. Не всё в этой жизни доступно каждому. Он и так смог урвать от неё гораздо больше, чем ему полагалось. Да, можно создать, почему нет? Можно. Бутафорию. Оно же должно в идеале обоюдным быть — чувство это, на основе которого рождаются семьи. А он любить так и не научился. Да и его… за что любить? Так и на хрен надо? Просто потому, что «уже пора»?
Кто-то скажет: «Чувак, тебе тридцатка, очнись и, будь добр, делай то, чего мы все от тебя ждем. А ждем мы вот этого, этого и этого». Пф-ф-ф! Да, тебе тридцатка, и ты, временами всё еще ощущающий себя на десять, до сих пор задаешься вопросами: «Чего этот мир от меня хочет? Что я вам всем должен и почему?». Ты научился ставить себе цели и идти к ним, умеешь достигать, тебя не пугают вызовы, но иногда маленький потерянный ребенок в тебе впадает в панику: «Где я? Кто я? Зачем я здесь?». Те, кто считают, что к тридцати люди должны постигнуть суть вещей и дзен: идите на хуй.
— Хотел бы? — чуть прищурившись, уточнил Дрон тихо. Обращенный на Егора пронзительный взгляд намекал на то, что от него ждут искренности. Потому что «уже пора» Егор не хочет, а вообще… Вообще… Что-то из разряда недостижимого, но…
— Да.
— Совсем никого нет? — в глазах Андрюхи плескалось понимание. Что же еще могло в них плескаться? Одного поля ягода, как-никак. Но, несмотря на понимание, свой допрос с пристрастием приятель решил довести до конца. Андрею надо было не в айтишники подаваться, а в социологи. Провел бы масштабное исследование об адаптации к другой среде обитания, расспросил людей, составил бы классические портреты взрослых представителей их стаи. На этих портретах обнаружилось бы много, много общего, а разница проявилась бы бликами и нюансами.
Выворачивать себя наизнанку — трудно. Предъявлять на всеобщее обозрение голое нутро, потому что кому-то захотелось в тебе покопаться? Этот фокус Егору никогда не удавался.
— Уже нет. То есть… Кто-то есть, но не в том смысле.
— Не понял. А в каком? — искренне удивился Андрей.
Блядь. А в каком? Где-то он этот вопрос уже слышал. Кажется, в своей залитой шестидесятиградусным виски башке. Ответа на него не нашел и задвинул подальше. Уймется Андрюха когда-нибудь? Надо снова переводить тему, иначе всё это рискует плохо кончиться.
— Сложно объяснить, Дрон. У меня отношения с людьми не складываются, я их рушил, рушу и рушить буду, — честно ответил Егор. — Так что на фиг. Ну а ты?
— А что я? Та же херня абсолютно. Юлька мне вообще-то нравится. Только я не знаю, как ей рассказать, — признался Андрюха. Снова не удивил. — Если бы ты тогда меня не одёрнул, ляпнул бы на радостях, и хер пойми, что бы она мне на всё это сказала… Ты не думай! Вообще я об этом не распространяюсь. Так что правильно ты рот мне заткнул. Я ей потом сказал, что мы с тобой в одну школу ходили.
— Даже не соврал, — усмехнулся Егор, ощущая облегчение — не сдал Андрей. Понимая, что всё-таки страхи у них одинаковые. — Не знаю, советы тебе вряд ли нужны, здесь каждый принимает решение сам. А я… Мне, Дрон, на хуй не сдались все эти сочувствующие взгляды, жалость и клеймо на лбу. Для них мы с тобой всегда будем прокаженными. Это я всё к тому, что за себя решай сам, а меня не приплетай. У нас с Новицкой общий круг общения, как ты мог заметить. Версия про школу вполне канает.
Андрей понимающе кивнул, никаких намёков на возможную обиду в его взгляде обнаружить не удалось.
— По рукам, — легко согласился приятель. — То есть ты её давно знаешь? Что скажешь?
— Плохого — ничего, — пожал Егор плечами. — Обычная семья. Долго и упорно ищет своё. Язык острый, ну, ты и сам наверняка уже заметил. Легка на подъем. Любит тусить. Умеет дружить. Цену себе знает, на шею не вешается. С детства пользуется популярностью во дворе. Агитаторша еще та. Те, кто позволяют вить из себя веревки, очень быстро ей надоедают. Сохраняй бдительность — она умнее, чем прикидывается. Вряд ли её легко удивить. Дальше сам.
— Хера себе у тебя досье! — присвистнул Андрюха. В глазах его плескалось неприкрытое уважение.
Егор ухмыльнулся. Досье у него на каждого в их дворе. Это привычка. Ты должен точно знать, кто тебя окружает, чего от них ожидать можно, а чего — нет. Если бы его попросили дать характеристику на Ульяну, он бы минут десять вещал без перерыва. И то не факт, что уложился бы.
Пора закругляться: хватит с него на сегодня впечатлений.
— Можно подумать, сам не такой, — доставая пачку, фыркнул Егор. — Пойдем покурим. И я, наверное, поехал. Мне сегодня еще нагреватель для соседей искать. Там без ста грамм не разберешься. Лес дремучий.
***
Голые коленки давно окоченели. А чего ещё ждать от августовского вечера? Ульяна наивно полагала, что выскакивает к Ане на десять минут, а в результате проторчала на лавочке у подъезда еще часа два, непонятно чего или кого ожидая. Понятно кого. Домой не хотелось, внутри чёрт знает что творилось. Разросшаяся после разговора с Аней пустота схватилась с пожаром, что разгорался в груди от туго доходящего осознания собственного веса в его жизни. Не борьба, а странная пляска пожара в абсолютной, немой пустоте. Дикий танец, в котором пожар поглощал пустоту, а пустота — пожар. Все эти часы они чередовались.
— Алло. Пап? Пап, это я… — голос предательски дрожал, с потрохами выдавая её человеку, оставившему их с мамой четырнадцать лет назад. Человеку, которого она когда-то пообещала себе не вспоминать. — …Да, всё в порядке. Просто холодно. …Нет, ничего не случилось. …Пап? Давай встретимся?
Комментарий к XX. Они Обложка к главе и ваши комментарии: https://t.me/drugogomira_public/175
Музыка главы:
Ветер перемен — Чичерина
https://music.youtube.com/watch?v=oACloxSeNr0&feature=share
Молчи и обнимай меня крепче — Шура Кузнецова
https://music.youtube.com/watch?v=PsxaNiBbtl0&feature=share
В Новый год в ТГ-канале я выложила маленькую тематическую зарисовку с ребятами. You Are Welcome https://t.me/drugogomira_public/167
Визуал:
“Пф-ф-ф! Нет ничего проще, малая”. Пара слов о ревности от автора https://t.me/drugogomira_public/179
“Мне вон та лавочка нравится”. Немного о лавочках в “Соседях” https://t.me/drugogomira_public/181
“Бездыханное тело, переломанный хребет” https://t.me/drugogomira_public/183
“Когда тепло и одеяло мягкое, словно чьи-то добрые нежные руки. Как это?” https://t.me/drugogomira_public/184
“Волчонок” https://t.me/drugogomira_public/185
“Каждого из них приводили в круг”. Егор, Андрей, Пашка, Влада: https://t.me/drugogomira_public/186
“Полный набор” https://t.me/drugogomira_public/189
====== XXI. Мысли и слова ======
«Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно». (Мариам Петросян, «Дом, в котором»)
«Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно». Пахнут не как слова, и это слышно. Слышно. Слышно, как пахнут мысли. Слышен запах…
Цитата не давала Уле покоя. Вычитанная в невероятной истории о загадочном сером доме и его обителях, она всплыла в памяти вдруг, проявилась, казалось, из ниоткуда. Однако последнее время внутри окрепло подозрение, что вряд ли что-то в этой жизни бывает просто так, вдруг или из ниоткуда. Вот и фраза о мыслях, запах которых при желании можно учуять, вспыхнув в голове сигнальным огнём, вдруг надёжно осела в сердце и теперь вызывала в Ульяне неясную тревогу.
После разговора с Аней прошло уже четыре дня, а Уле никак не удавалось полностью переварить её исповедь. За эти четыре дня с Егором они виделись дважды: после занятий в школе в пятницу и у неё дома в субботу. Если бы она была, например, каким-нибудь Стрижовым, то ничто в поведении соседа, в их пустой болтовне не привело бы её к заключению, что в жизни этого человека что-то не так. Но за это лето Уля уже успела увидеть и услышать достаточно, чтобы понять: на публику Егор отлично исполнит любую роль. Пусть не прикидывается: мастер маскировки он, конечно, первоклассный, но поздно. Больше с ней этот номер не пройдет.
«Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно». Ульяна хотела бы сказать это ему прямо в глаза. Но не может. Потому что страшно спугнуть, страшно потерять возвращенное расположение, что бы там Аня ни говорила ей о её значимости. Особенно поэтому. Уля знает, что утверждение о несоответствии запаха мыслей и слов справедливо и по отношению к ней самой: Юлька, Вадим и Аня обо всем догадались, несмотря на её уверенность, что она ничем себя не выдает. Оно применимо к человеческому существу в целом. Что вынуждает людей прятать всё в себе? Почему они такие скрытные? Потому что не доверяют? Считают, что другой не сможет понять ворох их чувств и мотивов? Боятся показать, что могут быть слабыми? Что потерялись? Страшатся отверженности? Осуждения? Почему он её тогда оттолкнул? Кажется, ответ на этот вопрос она не получит никогда.
В узком кругу её знакомых есть еще один человек, которого можно спросить, почему он такой. Ярчайший образчик замкнутости. Тайна за семью печатями. Больше недели прошло с его последнего «привета», в котором прозвучали сдержанные извинения за резкий тон последних сообщений. Восьмого августа вечером то было — они с Егором как раз домой вернулись после несостоявшегося общения с полицией. Она тогда ответила: «Всё ок, всё по делу. Не парься». И с тех пор опять ни слуху от него, ни духу. Ощущение, что их общение вот-вот сойдет на нет, становилось явственнее с каждым днём. Он крайне редко писал сам, количество таких случаев можно пересчитать по пальцам одной руки. Ну, что это означает? Как бы неприятно ни было признавать, означает одно: в его жизни она по-прежнему не играет роли. Есть и есть. Нет — не потеря. Думать об этом оказалось горько, но… Нужно смотреть правде в глаза: ты в принципе не пуп земли. Осознание и принятие данного факта сильно облегчает существование. В конце концов, в её собственной жизни реальную значимость имеют всего несколько людей.
09:13 Кому: Том: Привет. Как дела? У меня к тебе вопрос, можно?
Отложила телефон с мыслью, что ответа ждать час-полтора, а значит, можно попробовать сосредоточиться на опостылевшей работе. И, кстати, решить, наконец, вопрос с отпуском. На календаре середина августа, к бабушке хотелось бы поехать в начале сентября, а значит, осталось каких-то три недели. Билет Ульяна уже присмотрела: туда седьмого сентября, обратно — двадцатого. Решила: если в офисе дадут добро, напишет заявление на отпуск, откажут — на увольнение. И в тот же день купит. Маме сообщит по факту. Юлька и Егор о Камчатке уже в курсе. Ну и всё. Как два пальца об… В щель закрывающейся двери. От понимания, что речь идёт о двух неделях без него, сердце начинало трепыхаться в предсмертных муках. Сердце изнывало наперёд.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги