Соседи (СИ)

— Не общаетесь? А чё?

«…через плечо… Не поэтому»

— Так вышло, — пространно ответил Егор. Ни малейшего желания распинаться перед Стрижом, объясняя, как же это «так вышло», что со своей названной «младшей сестрой» он давно не общается, не возникало, равно как не возникало никакого желания попытаться копнуть глубже самостоятельно, для начала в себя хотя бы — здесь и так всё предельно понятно. Так вышло — от таких, как он, лучше держаться подальше. Так вышло — жизнь завертела, закружила, со всей дури шандарахнула о камни и развела в стороны. Так вышло — точь-в-точь, как рано или поздно выходит с каждым в его окружении. Когда-нибудь и Вадика очередь настанет. Это лишь вопрос времени, вопрос ощутимости тряски в очередной турбулентной зоне.

— Надо как-то её удивить… Чтобы она растаяла, — протянул Вадим отрешенно, провожая голодным взглядом продифелировавшую мимо гоу-гоу. Отчета в собственном поведении он себе, очевидно, не отдавал совершенно. Вот весь вечер ведь так! Взгляд блуждает по телам, только и разговоров, что о бабах, методах съема, «бомбах» и вот этом вот всём, от чего сегодня к горлу подкатывает. Поверишь тут.

«… … …»

— Попробуй.

Вдох. Выдох. Вдох. Вы-ы-ы-дох. Куда подевались грёбаные сигареты?

Не нравился Егору их разговор. Несмотря на все заверения приятеля, за вечер подозрения насчет несерьезности его намерений лишь окрепли, а от залетных мыслей о том, каким именно образом Стрижов собрался малую удивлять, внутри что-то грохнулось, предварительно издав страшный скрежет. Настроение и без того оставляло желать, а тут пространство на мгновение выбелилось и потеряло цвета, обратившись блёклым серым монохромом — под стать сегодняшней унылой погоде. Что там Вадиму «так и хочется» с ней сделать, представлять Егор совершенно не намеревался, но голова тут же любезно начала гонять туда-сюда все варианты, до которых дотянулась фантазия. И ведь чуял же еще когда, называя ему имя, что ничем хорошим не кончится для малой это знакомство, и ведь сказал же себе не лезть в чужие шашни. Но какого-то хрена в нём внезапно активизировался давно вырубленный режим опеки, и теперь вариантов два. Или, понимая, что Стрижов всенепременно пожелает во всех красках доложить о павшей крепости, оборвать с ним все контакты и избавить себя от дальнейших интимных подробностей касаемо этих отношений. Или все-таки побыть некоторое время «на стреме». Недолго, просто чтобы убедиться, что Вадим и впрямь настроен серьезнее, чем до сих пор кажется.

— Кстати, вот что сказать хотел… Заходите чаще, — приглашение из себя Егор выдохнул, выдавил вместе с искривившей губы фальшивой полуулыбкой. К счастью, Вадик в сортах улыбок не разбирался, а потому закинутый крючок проглотил мгновенно, о чем сообщило в секунду посветлевшее лицо. — Обещаю быть гостеприимнее, вчера день не задался.

В ответ Стрижа он уже особо и не вслушивался, там прозвучало что-то вроде: «Спасибо, бро! Я так и понял!». Девочка, которую он двадцать минут назад отщелкал, смотрела в их сторону с откровенным вызовом, и Егор, перехватив говорящий взгляд, теперь лениво и бесцеремонно рассматривал её сверху донизу. Ноги у неё и впрямь от ушей, не показалось. Грудь, кстати, как раз его любимого полного второго размера, попа-орех, на губах блуждает плотоядная улыбка, а глаза по-прежнему хищно блестят — в глазах клятва показать то самое расцвеченное кометами небо. Кто кого еще тут снимает?

Вся их самоуверенность разбивается о его реальность.

Отвлекся, называется, от лишних мыслей — к другим лишним. Сука, блядь, да сколько можно?! А она? Зачем так откровенно демонстрировать собственную похоть? Зачем на всеобщее обозрение её выставлять? Давай еще трусы прямо здесь сними, а что?..

Аж мозг затуманился.

«Как там тебя? Таня?.. Не напрашивайся, Таня. Пожалеешь»

Вадим, как по щелчку пальцев погасив стоваттное сияние, ревниво проследил за направлением взгляда своего приятеля:

— Что, опять? — с нотками откровенной зависти поинтересовался он. — Ты же сказал, не сегодня…

Легкость, с которой Егор проворачивал все эти фокусы, Стрижа явно подбешивала, особенно сейчас, когда его собственные перспективы неясны, когда сам он не может позволить себе аморального поведения, по крайней мере, на виду у того, кто пригрозил за нанесенную малой обиду убить.

Егор мог позволить себе всё, вообще всё — и позволял. Другое дело, что сердце отчетливо понимало: очередная одноразовая интрижка кончится ничем — без шансов, без вариантов, всегда кончается. Понимало, что прямо сейчас над ним даже не животные инстинкты берут верх, а тупо не пойми откуда взявшаяся злость. На себя, на Стрижа, на весь мир. И особенно — на пока ни о чем не подозревающую девчонку.

В какой момент вожделение обернулось вдруг яростью, что стало последней каплей, сам не отследил. Вспышка — и обычный его миролюбиво-потребительский настрой по щелчку пальцев сошел на нет, начало накрывать, волочить по дну штормовой волной и топить, как бывает в мучительные кризисные моменты. В периоды серьезных обострений Егор глядит на них, таких бессовестно доступных и абсолютно на всё согласных, и всей душой ненавидит. Если она у него конечно есть, душа. А если её нет, значит ненависть кипит в крови. Сначала эти шаболды ноги перед каждым встречным разводят, а потом на свет рождаются никому не нужные дети.

Вспышка — и вот ты уже готов не трахать её, а карать. Вспышка — и…

Вот только ничего сегодня коллапса не предвещало. С утра всё было еще, можно сказать, неплохо.

«Да что с тобой опять такое? Остановись!»

— Пренебречь, вальсируем, — убирая «тушку» в рюкзак, раздосадовано пробормотал Егор себе под нос. Предназначались эти слова вовсе не Стрижову.

— Чего? — отозвался Вадик недоуменно.

— По хуй. Пляшем.

…

Кол.

Это даже не перепихон, это грубая, жесткая, животная ебля, как это еще назвать? В порно с тремя иксами — и то осмысленнее. А вот так сношаются кролики, и в глазах у них пустота пустот.

Кол.

Без грамма чувств, без отголоска хоть каких-то эмоций, без намёка на ощущения, без толики интереса к тому, каково там очередной твоей жертве. На грани безумия, на волоске от насилия, и грани эти с каждой секундой размываются, волоски истончаются, и где-то далеко-далеко на задворках сознания бьется равнодушная мёртвая мысль о том, что они вот-вот исчезнут. Процесс ради процесса, не ради даже чего-то неуловимого, для тебя недостижимого, а ради ничего. Нет, ради того, чтобы выпустить сдетонировавшую разорвавшимся снарядом злость. И какой длины там у неё ноги, и что там между ними — узко или метротоннель, влажно или давно иссохло, — какой там у неё цвет глаз, чем она пахнет и что может отражаться на её лице в момент, когда пятерня бесцеремонно стягивает спутанные волосы, а вторая безжалостно впивается в мясистую ягодицу, — всё это не имеет ни малейшего значения.

Влажно. Метротоннель.

Все. Равно.

Кол!

Потому что озверел настолько, что не контролировал скорость, силу и глубину толчков. Не чувствовал ни её, ни себя. Действовал, а сам все ждал, когда же она взмолится, когда же попробует остановить, оттолкнуть, сбросить вдавившего в матрас и не дающего шевельнуться чужака. Хер там! Умалишенная… Двое умалишенных нашли друг друга. То ли нравилось ей, то ли так талантливо и убедительно притворялась, но ухо не улавливало нюансов в рваных стонах, слух словно намеренно атрофировался. Проще говоря, болт ты класть хотел на её мнение по поводу того, что творишь. Но нет, этой сучке, похоже, и впрямь нравилось, и не просто нравилось! Судя по той похабщине, что до ушей все же долетала, она была в экстазе.

Кол!

Потому что не чувствовал никакой уверенности в том, что если бы ей наконец разонравилось и она все же попробовала тебя с себя скинуть, ты позволил бы это сделать. Ничего в тебе на неё не откликалось — ты был пустое равнодушие. Позволил бы? Да или нет? Да?! Или нет?! Знала же, на что шла, ты же сразу предупредил, что не в настроении, что идея херовая, что кроме одноразовой связи ничего ей не предложишь. «По фиг»?! Ну раз тебе по фиг… Все, все как одна! Все! Две резинки в своей агонии порвал, хорошо, что в процессе, а не на финише. Хорошо, что их у тебя вал, что они по всем щелям распиханы, «дюрексы» эти. Безалаберности ты себе не позволишь: отсутствие мозгов и бодренькие сперматозоиды — причина ЗППП{?}[заболевания, передающиеся половым путем] и сотен, тысяч, десятков тысяч сломанных жизней.

Отыметь во всех мыслимых и немыслимых позах — оглушенно, ослепленно, — живого места на ней не оставить, слышать в ухо какую-то грязь и пропускать смыслы мимо мозга, как эта шалава пропустила мимо своего весь каталог женских имен, не понять и не принять её восторгов, а после, в три ночи, без малейших угрызений совести выставить на улицу, под дождь. Уговор есть уговор.

Кол…

Без алкоголя, без веществ в крови, на чистую, трезвую голову устроить такое… Судить…

Ты, вообще, кто такой?

Еще бы чуть-чуть, и… Неужели?.. Неужели ты и впрямь был готов игнорировать границы дозволенного? Неужели пересёк бы красную линию? Перешёл бы на ту сторону? Ты бы смог?.. Ситуация не случилась, проверить себя — не случилось. И всё же…

Ужаснуться. Это не кол.

Это — ноль.

Кое-как уснуть, чтобы через полчаса проснуться в холодном поту от набравшего еще больше красок, ожившего кошмара, и понять, что избавиться от снов тебе не поможет уже ничто, что они так и будут преследовать тебя до конца твоих дней. Запустить пальцы во влажные волосы, назвать себя выродком — против фактов не попрешь, кем еще? — натянуть футболку, шорты, кроссовки и сделать вид, что хотя бы хочешь попытаться сделать этот день лучше вчерашнего.

«Мальчик-ноль».

«Больше никогда!»

***

«Больше никогда!»

Сырая погода совершенно не располагала к тому, чтобы вставать в рань собачью и плестись на улицу, но накануне Уля клятвенно обещала себе сырники и вечернюю карбонару отработать утренней пробежкой по району. И вот теперь злая как тысяча чертей, задыхаясь, потому что взяла неверный темп и сразу не подумала о правильном дыхании, чувствуя, как заходится сердце, она выруливала в близлежащий парк. Хотелось проклясть и того, кто вообще придумал сбрасывать вес таким образом, и всех тех, кто своим бодрым подтянутым видом бесил её сейчас до зубовного скрежета. А их в шесть утра на улице оказалось на удивление много: красивых, стройных, парящих над землей в своих модных беговых кроссовках и не менее модной яркой форме. Парящих с таким безмятежным видом, словно не совершают сейчас над собой неимоверное усилие, будто не мечтают о теплой постели или завтраке. А еще — абсолютно сухих, блин, в то время как с неё уже семь потов успело сойти! Да как они это делают?!

Что бы Том там ей ни говорил, а поди попробуй порадуйся жизни, когда не выспался. Сначала она проснулась в два ночи от звука ревущего мотора и подумала: «Черт бы тебя побрал, Чернов…». Только успокоилась и закрыла глаза, как в общем коридоре раздался звонкий и не сказать что трезвый женский смех. Уля, поняв, что, кажется, больше не уснет, подумала: «Твою мать!». Когда они там устроили, судя по душераздирающим женским стонам, БДСМ-вечеринку, вспомнила, как утром защищала — чего уж там, защищала, — Егора перед матерью. Которая сейчас наверняка тоже уже не спит и с круглыми глазами в полной темноте смотрит в потолок. И подумала: «Я ща тебе на хрен дверь выломаю и повторю просьбу сделать потише! Нет, лучше сразу кляп вам принесу, для антуража!». Спустя час всё стихло, она сомкнула глаза в осознании, что спать осталось меньше трех часов, что пробежка необходима, иначе все старания коту под хвост, что её ждет скучный перевод технической документации с английского на русский, что Вадим не написал, что Коржу пора на прививку, что бабушке надо позвонить, что у Егора рубец под ключицей и татуировка где-то на ребре или спине… И треклятый будильник — нет бы сломаться! — прозвонил ровно в шесть, скотина! И вот она бежит по грязному мокрому асфальту и чувствует, как колет в подреберье.

Только, значит, вырулила в парк, как на параллельной дорожке заметила знакомые вихры. Ни с кем не перепутаешь! Сосед нарезал круг, но в отличие от одухотворенных физиономий других бегунов вид имел такой безучастный и отрешенный, словно лишился разом сердца, мыслей и души. Весь его облик говорил: это его самое обычное времяпрепровождение в ливень, ураган и зимнюю стужу, и для него сейчас вокруг никого нет — ни таких же, как он сам или она, ни несчастных собачников, которые на самом-то деле спят на ходу, пока их жизнерадостные питомцы делают свои дела, ни метущих тропинки дворников — он один. И этот облик настолько отличался от привычного ей, что Уля усомнилась в реальности происходящего и заморгала чаще.

Спохватилась. Один или нет, замечал ли Егор в действительности что-то вокруг себя или не видел ничего и никого, но тем не менее он продолжал неспешно бежать навстречу — по параллельной тропинке, отделенной от её собственной живописным кустарником и редкими каштанами. И Ульяне, по первой растерявшейся от того, чему именно она только что стала невольным свидетелем, вдруг резко захотелось сгинуть куда-нибудь в кусты, вон к той милой собачке. Поспешно плюхнувшись на ближайшую лавочку, Уля резко нагнулась и принялась перешнуровывать крепко-накрепко завязанные шнурки. Спустя пару секунд украдкой повернула голову, взгляд уперся в удаляющуюся спину, скользнул по белым наушникам-затычкам… Пронесло…

Можно расслабиться и обмозговать.

«Ты там внутренности свои еще не выплюнул? Интересно, как бегается на прокуренные легкие?» — попыталась накрутить она себя, вспоминая пачку со страшной картинкой у него на столе и его самого в сигаретном дыму — вчера на общем балконе. Увы, судя по легкости, с которой Егор двигался в сторону выхода из парка, ничего выплевывать он не собирался. Тут облом. — «Неужели выспался? Смотрите-ка на него! Вот же ты жук!».

Больше прицепиться, к великому сожалению, оказалось не к чему. Обескураженно глядя ему в след, все еще злая, но почему-то уже не как тысяча, а всего лишь как сто чертей, Ульяна подумала о том, что загадка раннего явления соседа за солью разгадана: он просто бегает по утрам. Просто. Бегает. Вот этот… Бегает, да.

«О, сколько нам открытий чудных…»

Посидела еще немножко и приняла волевое решение на этом пытки над собой закончить и печальный опыт больше не повторять. Уж лучше дополнительное занятие по шаффлу или пилону, чем вот это вот всё. Жажда одолела, но как назло ни один магазин в такое время не работал — воде было взяться неоткуда. Прекрасное начало дня, просто шик! На подходе к подъезду хотелось лишь одного: лечь на лавочке, крест на крест сложить лапки на груди и тихо сдохнуть. Но лавочка, к огромному её удивлению, оказалась занята.

«И чего вам всем не спится в такую рань?!»

— …я вчера смотрела свою любимую передачу, по утрам только её смотрю, — опершись на клюку, вдохновенно вещала баба Нюра, — так вот Малышева говорит, что лучше всего гемоглобин повышает отварная свекла! Егорушка, надо кушать много свеклы, уж больно ты бледный!

— Сегодня же куплю кило, — стоя напротив, клятвенно заверил старушку Егор. Жаль, со спины не видно, что там у него с лицом-то. Уля могла биться об заклад, что говорит он это лишь для того, чтобы отвязаться, а в глазах наверняка черти пляшут. Приблизившуюся соседку он, ясен красен, не заметил, как, впрочем, и баба Нюра, продолжающая озабоченно разглядывать своего собеседника сверху донизу.

Соблазн незаметно проскочить мимо был велик ровно настолько, сколь велик был соблазн съязвить, не сходя со своего места.

— Купи-купи, милок, — на полном серьезе уверовав в его намерения, закивала баба Нюра. — Послушай старую! В гроб краше кладут!

«Или сказать?..»

А ведь другого шанса может и не представиться. Внезапный прилив смелости толкнул вперед, к виновнику всех её бед на настоящий момент.

«Почтим минутой молчания трагическую гибель здравого смысла…»

— А потому что по ночам надо спать, да, Егорушка? — приподнявшись на цыпочки, чтобы он наверняка расслышал, прошелестела Уля в ухо и, стремительно отступив на шаг, развернулась к бабушке с самой сахарной улыбкой, на которую только оказалась способна в это время суток в этом состоянии. — Здрасьте, баб Нюр! Чудесная погодка!

— Здравствуй, деточка… — вновь закивала та, светло улыбаясь.

Егор вздрогнул, замер, обернулся и уставился на неё — удивленно-растерянно-отчужденно. Взгляд его до костей пробрал. Что угодно в нём улавливалось, но только не признаки раскаяния в содеянном под покровом ночи, только не покаяние. Как обычно. На что она вообще надеялась? На извинения?

«На фиг. Надо было сразу домой»

— Малая? Уже набегалась?

«Иди в пень!»

Уля улыбнулась еще приторнее, мысленно посылая соседа по всем известным ей адресам. То была жалкая попытка подкормить адресными проклятиями пару десятков до сих пор не разбежавшихся чертей. Но… Вот смотрит она на него, по-прежнему не такого, вспоминает не вовремя, о чем накануне думала, на балконе его вспоминает и в парке и леденящую кровь шутку про оборотня тоже, и почему-то куда-то все они прячутся, черти эти, и довести свой котел с адским зельем до кипения не выходит. Ей, потной после пробежки, голодной как волк и ни разу не бодрой — спасибо, «Егорушка»! — хочется сейчас очень многого одновременно: в душ, есть, упасть лицом в подушку. И должно бы, по идее, хотеться убивать. Но — не хочется.

Домой.

— Эй, малая!

«Ради всего святого, Егор, давай не продолжать. Ты меня понял»

— Au revoir!{?}[До свидания (фр.)]

…

В квартире по-прежнему стояла полная тишина. Мама досыпала после беспокойной ночи, в институт ей сегодня к третьей паре, Корж тоже мирно дрых на разобранной постели, и завистливо глядя на питомца, Ульяна вновь дала себе торжественную клятву больше таких дурацких экспериментов над собой не проводить. Душ манил, так что Уля, несмотря на урчащий от голода желудок, решила начать не с холодильника, а именно с ванной, тем более, если мама сейчас встанет, то займет её на полчаса. Решение оказалось верным. Прохладные струи ласковой воды гасили тлеющие угли раздражения и дарили долгожданное ощущение бодрости перед обещающим быть напряженным рабочим днем. В общем, спустя пятнадцать минут, стоя на коврике и наматывая тюрбан на мокрые волосы, Ульяна чувствовала себя нормальным, хоть и адски голодным человеком. И мечтала теперь лишь о порции творога.

Как вдруг раздался звонок.

Нет, это невозможно! Кажется, Чернов решил за единственные сутки довести ее до белого каления! Чернов, конечно, кто еще может заявиться в семь часов утра? А мама же еще спит! Хотя… теперь наверняка уже нет. Почему она его все-таки еще у подъезда не прибила?

Впопыхах схватив с сушилки для белья пижаму и накинув ее на себя, Уля на спринтерской скорости кинулась открывать, пока это не пришлось делать матери. Распахнула дверь и выжидающе уставилась на визитера.

— Что?

В коридоре с той самой пиалой, в которой она вчера доставила в соседскую квартиру сырники, стоял… Конечно, Егор, ну кто еще, в самом деле? Сам, видать, только из душа. И вид имел вовсе не такой, как в парке, вовсе не такой, как у подъезда, а самый что ни на есть смиренный и покаянный. Правда, хватило его на первые секунды две или три. Потому что по мере того, как он окидывал её взглядом сверху донизу — от пирамиды из полотенца на голове до кончиков пальцев босых стоп — раскаяние на его лице сменялось лукавством.

— Симпатичная пижамка, в прошлый раз забыл сказать.

Кажется, он сдерживался буквально из последних сил, не давая ехидству выплеснуться в насмешливую ухмылку. Губы сжались в тонкую линию, однако линия эта выходила до безобразия кривой.

Зря старается. В глазах всё видать!

— Любимая, — сухо отрезала Ульяна, пытаясь звучать как можно увереннее и надменнее, но ощущая при этом, как к щекам начинает приливать кровь. Как хорошо, что в полумраке коридора, в котором уже несколько месяцев, как горит единственная лампа, он её пунцовых щек не заметит.

Егор понимающе кивнул, кое-как вернул своему лицу прежнее выражение и протянул ей посуду:

— Держи, малая. Спасибо за сырники, спасла от голодной смерти. И маме тоже передай. Прости, что не выспалась, этого больше не повторится. Хорошего дня.

«Чего?»

Вот теперь она не видела даже призрачного намека на издевку, ехидство, смирение или картинное покаяние. Он извинялся. Не за устроенное ночью, не за сам факт. А за то, что её разбудили, за то, что не дали отдохнуть в положенное время. Глубокая складка, пролегшая меж сведенных бровей, жесткая линия по-прежнему сжатых губ, внимательный, даже испытующий взгляд — все говорило об одном: да, и впрямь сожалеет. А Ульяна так и не научилась противостоять. Совершенно невозможно же продолжать злиться, когда собственные уши слышат искренние извинения, а собственные глаза видят их в глазах напротив. Весь праведный гнев в такие моменты испаряется, как в знойный день с накаленного асфальта испаряются лужи. Раньше, в детстве, нередко так и бывало: Егор подкалывал, она дулась, он просил прощения уже спустя пять минут — и вовсе не потому, что тетя Валя требовала маленьких не обижать, не для того, чтобы остаться хорошим в её или чьих бы то ни было глазах, а потому, так Уля тогда чувствовала, что начинал переживать. Она, конечно же, оттаивала тут же.

«Как в старые добрые…»

— И тебе…

Коржик, за эту минуту успевший проснуться и на мягких лапах подкрасться сзади, невесомо коснулся пушистым хвостом пижамной штанины, пересек порог, а вот у ног Егора задержался: с усердием обтер об них бока — туда-сюда, туда-сюда — и на предельной громкости затарахтел свою песню. Уля даже «слова» в ней разобрала — там было, дословно: «Забери меня к себе, и я заберу твои проблемы, фыр-фыр-фыр…».

Совсем уже её буйная фантазия разыгралась.

«Сомневаюсь», — между тем считалось во встречном взгляде. И что-то еще там мелькнуло — непривычное, неуловимое, необъяснимое и пугающее. Что-то, заставившее очнуться, шире распахнуть глаза и, пытаясь понять, внимательнее всмотреться в те, напротив. Глубже. Дальше. Нарушая правила приличий.

Ответа не последовало. Спустя пару секунд Егор кивнул, развернулся и, пропустив перед собой трусящего впереди кота, скрылся в недрах своей квартиры.

А Уля так и осталась стоять на пороге с пиалой в руках, медленно осознавая, за чем именно час назад случайно подглядела на пробежке. Понимая наконец, кого же он ей напомнил. Мучительно медленно прозревая.

Егор был похож на памятник Лермонтову на центральной аллее, вот на что. На памятник, встречающий и провожающий равнодушных гостей парка. Да-да, тех самых — давно привыкших к монументу и воспринимающих его, как нечто, не стоящее внимания. Не замечающих, смотрящих насквозь. Есть — и есть. Её берущий от жизни всё сосед сегодня походил на каменное изваяние, на гранитный обелиск, призрачную тень давно почившего.

А взгляд… Взгляд она только что видела потухший.

Холодная пиала давно согрелась в руках, а последний маленький чертенок, изо всех сил вцепившись когтями в сердце, взмолился о пощаде.

«Брысь!»

Комментарий к VI. Я окей. Признаюсь, над этой главой на правках рука у меня множество раз дергалась, глаз тоже. Со стороны, наверное, могло легко показаться, что у меня нервный тик. Месяц я на нее смотрела и думала, оставлять ли ее вот такой, оставлять ли его вот таким? Егор не идеален, он соткан из плоти, крови и нервов, в нем разное живет и разное им двигает. Он — главное свое наказание. Помните, я — ненадежный рассказчик. Я сейчас не надеюсь, что его поступок не встретит отторжения со стороны чувствительного читателя. Я не надеюсь и боюсь, что уж. Но на что я искренне надеюсь, так это на то, что те, кто пройдет с ним всю историю до финальной главы, смогут понять его в этом выплеске. Если не понять, то хотя бы сильно не гневиться. А для тех, кто хочет почувствовать его состояние сейчас — музыка. Лучше музыки ничто, наверное, не скажет.

Музыка в тексте:

Дельфин — Любовь https://music.youtube.com/watch?v=n2M9H27ACYA&feature=share

Земфира — ок https://music.youtube.com/watch?v=21upSGDWsIU&feature=share

У Егора в наушниках на пробежке — в дополнение к перечисленному:

Linkin Park — Somewhere I belong (перевод в ТГ-канале) https://music.youtube.com/watch?v=-YQ8IbVIwPM&feature=share

Земфира — Мальчик https://music.youtube.com/watch?v=GMCop7Mb24M&feature=share

====== VII. «Каждый раз, думая о тебе, я чувствую их…» ======

Комментарий к

VII

«Каждый раз, думая о тебе, я чувствую их…» Визуал:

“Оказывается, он все еще жив”

https://t.me/drugogomira_public/50

Держа голову высоко поднятой, а нос чётко по ветру, Вадим нёс к подъезду Ульяны огромную коробку с воздухом. Ну как с воздухом? Она действительно была невесома, и если бы не пробитые тут и там махонькие дырочки и не еле уловимый ухом шелест, то можно было бы заподозрить, что внутри абсолютно пусто. Но на самом деле…

Он полдня предвкушал Улину реакцию, спал и видел вытянувшееся от удивления лицо, а после — полный неописуемого восторга взгляд. Уже представлял, как она как ребенок будет прыгать по квартире до потолка, беспрестанно хлопая в ладоши, и смотреть на него наконец, как на бога, а не так, как смотрит сейчас — добродушно изучающе, словно ищет всё в нём что-то, а найти никак не может.

Да, Ульяна оказалась самой сложной добычей, уж за последние пару лет точно. С тех пор, как Вадим понял, что именно и как именно девочкам нравится, стало куда проще добиваться их благосклонности и внимания. А с покупкой «Крузака» — в кредит, правда, но какая разница? — все проблемы и подавно закончились: распахнёшь перед любой из них дверь своего авто, и всё, считай, дело в шляпе.

Они таят как мороженое в солнцепёк.

А их сговорчивость раз за разом подтверждает собственные и чужие наблюдения: девочкам нравятся состоявшиеся, уверенные в себе, ухоженные, сильные парни с широким кругом интересов. Они приходят в восторг, понимая, что их спутник способен поддержать разговор на животрепещущую тему. А ещё они любят запах денег. Так что Вадим определённо видел смысл торчать в спортзале по два часа пять раз в неделю, фильтровать речь, следить за собой, штудировать журналы о стиле, посещать модные спектакли, премьеры, выставки и клубы. Он работал над собой и пожинал заслуженные плоды в виде повышенного интереса прекрасного пола.

Но Ульяна… Ульяна — она… Она обескураживает! С детства привычный к вниманию окружающих, Вадим и помыслить не мог, что кто-то может не разглядеть всей массы его достоинств. А ещё… Ещё чуть ли не впервые в жизни он ощущал, что сел на крючок. Надёжно сел, без возможности соскочить. Выходило, это не он поймал рыбку в сети, это его поймали, потому что всё, о чем теперь думала его голова — это… Это о том, да что не так?! Почему даже намёков на готовность выбросить белый флаг не видно? Тогда в магазине весь холодильник с мороженым выгреб, в цветочном сделал кассу, в парке выгуливал, продавца шаров ограбил, авто предъявил, в кафе сводил, ресторан — пообещал, а у неё в глазах не многим больше огня, чем в день знакомства две недели назад. И ведь она же не отталкивает: на встречи соглашается, слушает с любопытством, расспрашивает о жизни, в мессенджере всегда ответит. Но где, скажите на милость, хотя бы затуманенный взгляд? Две! Две недели! Полмесяца! А даже в щёчку себя поцеловать не дает.

Рыжий тогда сказал: «Цени». Как тут ценить, если с каждым безрезультатно прошедшим днем он теряет хоть грамм, но уверенности в себе? Что ему праздновать? Зарождение комплексов? Спасибочки, комплексы оставьте себе!

Но сегодня всё изменится. Вадим чует, знает. Он не оставит ей шанса. Она попросту не сможет не понять, как ей подфартило! У неё не получится искренне не восхититься его неуёмной фантазией. Он сам собой восхищён.

До этой во всех смыслах гениальной идеи его во всех смыслах гениальный мозг додумался самостоятельно. В «Пентхаусе» Егор упомянул, что Уля любит животных, а дальше светлая голова сама пустила воображение в полёт. И до такого минувшей ночью наконец допёрла! Вершина его творческой мысли, выше в процессе ухаживаний прыгать ему не доводилось. Так горело исполнить немедля, что он и на работу забил, понимая, что в офисе и без него справятся. Но если всё выгорит, а не выгореть не может, то уже через десять минут он своё получит. А после во всех красках доложит этому прожженному циннику о триумфе. Ну ладно, может, не во всех, но доложит обязательно.

«Сегодня она падёт…»

Уже на входе в лифт откуда ни возьмись вспыхнула вдруг шальная ревнивая мысль: «Интересно, спали они или нет?». Но Вадим предпочел забраковать её как идиотскую еще до момента закрытия дверей. «Не, говорил же, что со знакомыми не спит. Да и кто вообще спит с родней?».

Надо сказать, что в угрозу убить за нанесенную «малой» обиду поверилось мгновенно и безоговорочно: достаточно было встретить чёрный взгляд Чернова, чтобы понять, что тот не шутит. И в братское отношение к Ульяне тоже поверилось довольно легко: разница в возрасте там нормальная — это раз. Даже за бывших девчонок друзей не убивают, а уж за тех, с кем связь вообще была мимолетной — а у Рыжего все как одна такие, как под копирку, — тем более. Это два. Очень просто представлялось Вадиму, у которого подрастала сестрёнка пятнадцати лет, как быстро может вспыхнуть жгучее желание свернуть шею тому, кто посмеет её обидеть. От Егора волны исходили ровно те же, так что вопросов нет.

Только один момент пока оставался не выясненным: чего это они больше не общаются? «Так вышло». Ну, не хочет рассказывать — как хочет, о личном Рыжий вообще не любил распространяться. Возможно, когда-то что-то не поделили, соседи как-никак. А если так, то, может, и помирить их удастся, чем чёрт не шутит.

Сгорая от предвкушения, Вадим нажал на кнопку звонка квартиры № 12. Плевать, что в разгар рабочего дня. Ну, сделает Ульяна перерыв, ведь сюрприз на то и сюрприз, здесь важна внезапность! Тем более пятница!

Спустя вечные десять секунд послышались шаги, замок щёлкнул, и небесное создание предстало пред его очи. Очень хмурое, взъерошенное и уставшее.

— Вадим? — она и правда искренне удивилась. Так удивилась, словно на пороге стоял не потенциальный парень, а Джонни Депп. — А ты как тут? К Егору?

— Нет, я к тебе! У меня для тебя подарок, — не в силах сдержать довольную улыбку, произнес Вадим торжественно и загадочно. — Можно?

Ульяна с сомнением покосилась на гигантскую дырявую коробку, на него, вновь на коробку, бросила стремительный взгляд на болтающиеся на запястье часы и отступила на несколько шагов назад:

— Проходи…

«Чёрт, ну это же гениально! Шедеврально!»

Второпях скинув кеды, Вадим прошествовал в центр гостиной. Он даже уже знал, что скажет в нужный момент! Ещё ночью всё придумал!

— И что же там? — встав в дверном проеме большой комнаты и опершись плечом о косяк, усмехнулась Ульяна. От подарка она по-прежнему держалась на почтительном расстоянии, но любопытство на лице считывалось безошибочно. И впрямь заинтригована! Как и мечталось!

Напустив на себя вид ещё более таинственный, чем минуту назад, Вадим прошептал:

— Открой — и увидишь…

Уля чуть прищурилась, последний раз с хитрецой взглянула на него, — даже улыбнулась! — подошла к коробу и потянула за картонные ручки.

Мечты сбываются!

— Каждый раз, думая о тебе, я чувствую их… — с придыханием произнес Вадим, наблюдая за тем, как огромный рой прекраснейших тропических бабочек стремится к потолку, кружится вокруг неё, ошарашенной и онемевшей, замершей посреди всего этого великолепия с широко распахнутыми глазами. За тем, как эти чудесные невесомые создания ищут поверхности — оседают на телевизоре, шкафу и диване, на облаке распущенных волос, как вьются прямо перед её носом, перед его носом, вокруг, везде! Невероятная, дух захватывающая красота! Удался сюрприз! Пусть теперь Рыжий только попробует что-нибудь про «веник» и несерьезные намерения вякнуть!

— Ну, как тебе?.. — выдохнул Вадим еле слышно. Это от восхищения представшей взгляду картиной дыхание перехватило.

Уля что-то еле слышное прошелестела в ответ, кажется: «Ой, мамочки…». Он не успел разобраться, не представилось возможности, потому как далее события развивались стремительно и в тот же момент — словно в замедленной съемке. В туче порхающих по всей комнате бабочек она, став белее чистого листа первосортной бумаги, действительно пала… В обморок.

«Твою ж мать!!!»

Вселенная, можно сказать, услышала его мольбы, но истрактовала по-своему. Только и оставалось утешаться мыслью, что это Уля просто от счастья и переизбытка чувств…

«Твою мать! Твою мать! Твою мать!!!»

Оторопело уставившись на лежащую без сознания девушку, Вадим пытался сообразить, что теперь делать. Но судорожные поиски ответа не приносили никакого результата. В квартире, кроме них, абсолютно никого, уроки ОБЖ в школе он прогуливал, и до сего момента жалеть о тех счастливых мгновениях свободы ему ещё не доводилось. Искусственное дыхание? Не так он представлял себе их первый поцелуй…

Ноги сами понесли туда, где, как Вадим молился в эти секунды всем богам, на кошмарную ситуацию взглянут хладнокровнее, чем он сам оказался способен. Лишь бы дома застать!

— У меня проблемы! — без приветствий выпалил Вадим, как только ему открыли. Рыжий вскинул брови, перевел взгляд на настежь распахнутую соседскую дверь и выжидающе уставился на визитера. — Там Уля! Она…

Выражение лица Чернова, до этого момента равнодушное — хотя Вадим мог поклясться, что в секунду, когда зрительный контакт был установлен, успел засечь на нём какую-то тяжелую эмоцию — начало медленно меняться. Предъявленная было гостю, но хлынувшая с губ полуулыбка… Тень сомнения, тень беспокойства, всё шире и шире распахивающиеся глаза… Темнеющий взгляд… Желваки. Напрягшиеся плечи. Воздух вокруг резко потяжелел и накалился.

«Сейчас точно уроет…»

— Я хотел сделать ей сюрприз, а она грохнулась в бессознанку, — удручённо закончил Вадим. — Там никого, я хрен знает, что делать…

«Всё… Мне пизда…»

— Блядь, Стриж! Какого хера?!

Бесцеремонно, даже грубо отодвинув, а вернее сказать, отпихнув его с прохода, Рыжий в два шага пересек общий коридор и влетел в соседскую квартиру. Судя по тому, что ни одного приличного слова из арсенала великого и могучего за следующие полминуты в исполнении друга не прозвучало, увиденное поразило его не меньше, чем саму Ульяну, по-прежнему валяющуюся на полу в отключке. В самое сердце. Если, конечно, оно у него есть — сердце. Бывали моменты, Вадим в его наличии в Егоровой груди сомневался, ан нет — пожалуйста. Получите доказательство обратного, распишитесь в получении. Вот тут. Словарный запас русского матерного, и без того небедный, за эти тридцать секунд обогатился ровно в два раза.

— Вадь, какого хера, я тебя спрашиваю, ты тут устроил?! — склонившись над потерпевшей и озадаченно её рассматривая, беспомощно простонал Рыжий. Осторожно похлопал по щекам, позвал: «Эй, малая! Малая?..». Однако результата его манипуляции не приносили ровным счетом никакого: восковую куклу она напоминала что несколько минут назад, что сейчас. Вадим как загипнотизированный следил за тем, как Егор подносит кисть к её носу, а затем, аккуратно приподняв голову, проводит пальцами по затылку и осматривает собственную ладонь и пол.

— Крови нет.

На фразе про кровь очнулся.

— Говорю же! Удивить хотел! — затараторил Вадим как из пулемёта. Это у него от стресса всегда так. — Ты ведь сказал, что она любит животных, вот я и…

— Животных, Стриж! — рявкнул Егор, укладывая Ульяну на бок. — А насекомых она боится до смерти с самого детства! Особенно вот этих — пикирующих, с лапками и усиками! Я ей иногда подсовывал и слушал, как она верещит. Вадь… — Егор вздохнул и растерянно оглядел богато «украшенную» бабочками комнату, — это чересчур жестоко.

«Ё-моё…»

— А ты пораньше-то сказать не мог?! — разозлившись, взвился Вадим. — Тоже мне, друг называется!

— А ты пораньше-то спросить не мог?! — раздраженно отбрил наезд Рыжий. — Чисто для подстраховки? Вылавливай их теперь давай! Чтоб ни одной летающей гусеницы тут не было! Окна открывай, что хочешь делай! Но сначала на диван её.

— Может, искусственное дыхание?

Егор ответил красноречиво — молча, однако с таким скепсисом во взгляде, что не понять его мнения на счет неуверенно озвученной идеи оказалось решительно невозможно. А потом прищурился и открыл вдруг рот.

— На постели, полог которой был откинут, покоилась прекрасная юная принцесса лет пятнадцати-шестнадцати, если не считать того столетия, которое она проспала, — елейным, певучим голосом продекламировал он. — Принц невольно закрыл глаза: красота её так сияла, что даже золото вокруг неё казалось тусклым и бледным. Он тихо приблизился и опустился перед ней на колени. В это самое мгновение час, назначенный доброй феей, пробил. Принцесса проснулась, открыла глаза и взглянула на своего избавителя. «Ах, это вы, принц? — сказала она. — Наконец-то! Долго же вы заставили ждать себя…»{?}[Шарль Перро “Спящая красавица”]

«Вот язва!»

— Только «избавителя» я бы поменял на «мучителя», — подтверждая характеристику, данную ему ровно секунду назад, проворчал Рыжий. — Неси давай свою спящую красавицу на диван. Я сейчас.

Метнулся куда-то в недра квартиры и уже спустя полминуты вернулся с коричневым пузырьком в одной руке и ватным диском в другой.

— Смертельный номер… — возвестил Егор гробовым тоном, — ранее не исполнявшийся.

Вадим, кажется, и дышать перестал, в напряжении наблюдая за тем, как друг подносит смоченную нашатырем ватку к Улиному носу. Когда она открыла глаза, Вадиму резко полегчало. Когда сфокусировалась на их лицах, окончательно отпустило. Когда резко распахнула ресницы, в ужасе уставившись на рассевшихся по всем поверхностям бабочек, когда приоткрыла рот, видать, пытаясь собрать в себе силы, чтобы заорать, облегчение вновь сменилось паникой. По комнате разнёсся шумный вдох — два: его собственный и Рыжего.

— Этого я не учёл, — прикрыв глаза, то ли озадаченно, то ли устало выдохнул Егор. — Надо было сразу в комнату тащить. Неси, воды из кухни возьми, дверь закройте плотно. Я сам ими займусь.

«А потом я займусь тобой», — прочитал Вадим в сверлящем многообещающем взгляде.

***

— Ну ты как? В порядке?

Сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Егор выпер её с Вадимом из её же гостиной, никак не выходило. Возвращение к чистому сознанию тянулось мучительно медленно. Пока она находилась в отключке, в голову вместо мозга ваты напихали, и этот хлопковый ком теперь упрямо не хотел работать. Собственная мягкая постель казалась Уле сейчас чужеродной и жёсткой, в ушах стоял тихий непрерывный звон, а перед глазами мелькали чёрные, красные и прозрачные мушки. Подтянув ноги к груди и обхватив колени руками, прислонившись спиной к холодной стене, она пыталась сфокусироваться на парне в белом поло, который, заняв стратегическую позицию спиной к окну, беспокойно поглядывал то на неё, то на запертую дверь.

— Да, — кивнула Ульяна не слишком уверенно. — Всё уже хорошо…

«Почти…»

Вадим тяжко вздохнул и в который уже раз озадаченно потёл висок:

— Прости ещё раз, я в страшном сне не мог себе такого представить.

— Я в порядке, Вадим. Не переживай ты так, ты же и правда не…

Из соседней комнаты вдруг раздался странный звук — будто с приличной высоты с глухим хлопком упало что-то очень и очень увесистое. Двое одновременно вздрогнули и в молчании уставились друг на друга.

«Хорошо, что не мамина ваза… Альманах?..»

— Иди лучше помоги ему… — тихо попросила Уля. — Скоро мама придёт.

Она обречена. Вселенная обрекла её вспоминать.

Конечно же, в произошедшем Вадим не виноват. Откуда мог он за столь короткое время узнать, что этих «прекрасных крылатых созданий» она ненавидит всеми фибрами души, не выносит на дух, всем своим существом боится их до одури с тех пор, как в детстве Егор показал ей одну засушенную особь, и она смогла разглядеть все до мелочей. Дьявол в деталях. Каждая клеточка её тела содрогается в момент, когда она видит их в непосредственной близости от себя. Эти продолговатые упитанные мохнатые тельца, тонкие, длинные, цепкие лапки, эти усики, эти вылупленные на мир мёртвые чёрные глаза, хоботки их скрученные монструозные. Трепещущие в воздухе крылья… Яркие или блёклые, они несут своих хозяев по воздуху, куда им вздумается. Их хаотичные, непредсказуемые перемещения в пространстве пугают до одури, никогда не знаешь, куда в следующую секунду эту летающую мерзость занесёт. А вдруг — прямо на тебя? Вдруг оно захочет приземлиться на тебя?

С возрастом её отвращение к этим творениям природы не угасало, как того можно было ожидать, а лишь крепло. Однажды вечером через открытый балкон в их квартиру принесло огромного жирного мотылька, и включенная лампа на прикроватной тумбе в Ульяниной комнате стала для него центром мира. Пытаясь попасть под плафон, ближе к свету, насекомое металось в воздухе, выделывая прямо перед её носом беспорядочные, непредсказуемые зигзаги, а Уле казалось, что оно вот-вот спикирует ей прямо на волосы, на кожу, на лицо… Господи, как же она визжала! Как полоумная! Орала в абсолютно пустой квартире и ничего не могла с собой и с этим созданием поделать, её контузило. Мысль о том, чтобы сбегать на кухню за каким-нибудь стаканом, выловить чудовище и выпустить его в форточку даже не пришла в голову — ведь это же надо к нему приблизиться, руку протянуть… А если оно окажется хитрее и упадет ей прямо на кисть? И, как назло, матери дома не оказалось: иногда в летний сезон на выходные она ездит гостить на дачу к подруге. Никто тогда не мог Ульяне помочь.

Помнит, как не осознавая саму себя от ужаса, пытаясь справиться с приступом захлестнувшей её паники, распахнула створки окна настежь, выскочила за периметр собственной комнаты и захлопнула за собой дверь, впопыхах забыв на постели книгу и телефон. В гостиной, помнит, ночевала — на мамином диване. А потом ещё несколько дней боялась заходить к себе — всё ждала, что мотылек этот сейчас выползет нежданно-негаданно из какой-нибудь щели и упадет ей прямо за шиворот.

Она на дух не переносит макро-съемку. Каждый раз, натыкаясь на такие фотографии, прячется, прикрывая ресницы и пытаясь дышать глубже.

— Малая, ты как? Оклемалась?

Отдавшись жутким воспоминаниям и размышлениям о благих намерениях, которыми оказалась вымощена дорога известно куда, Уля даже не заметила, как на сцене сменились главные действующие лица, не отследила, как Вадим вышел. Как давно он вышел? Говорил ли он что-то напоследок или нет? Где он сейчас? Судя по доносившимся из-за стенки звукам — всё тут же.

Неуверенно кивнув, перевела взгляд на соседа. Тот подпирал плотно закрытую дверь спиной, словно в дверь эту прямо сейчас билась целая туча мохнатых крылатых тварей. Сожаление о случившемся считывалось с его лица, но оттенок оно имело другой — не тот, что Уля засекла понедельничным утром, когда он извинялся за то, что она не выспалась. В этот раз к сожалению примешивалось ясно читающееся в расширенных зрачках беспокойство, и её в её полукоматозном состоянии, её, которая и без того не могла найти себе места после пробуждения, потому что первое, что увидела перед собой — это лицо, — её, встревоженно и бестолково копающуюся в своей памяти в попытке поднять на свет забытое и похороненное, откинуло вдруг на годы назад. В туман.

То же выражение лица. В той же комнате… Те же двое. Тот же сезон за окном. И даже время суток — то же, предзакатное… Что это? Еле-еле уловимое, призрачное… Давно забытое, но вот-вот готовое прорваться на поверхность из недр памяти… Что-то же там было… Похожее… Где та ниточка, за которую надо потянуть, чтобы добраться? На какую глубину копать? Где оно?!

Сердце тревожилось, губы скривились, ресницы распахнулись и захлопали, смаргивая накатившие эмоции. Егор понял её неверно:

— Ничего не болит? Голова не кружится? Может, скорую тебе вызвать, вдруг сотрясение?

— Я в норме, правда, — мотнула она головой, изо всех сил цепляясь за проявляющуюся и тут же ускользающую в никуда картинку. — Не беспокой… не беспокойтесь.

— Думаю, нам ещё долго развлекаться, — хмыкнул Егор. — Если хочешь, иди ко мне, — «К тебе?» — Коржу компанию составишь. Для тебя там сейчас будет безопаснее.

«Домой, в смысле?»

Ну конечно… Котелок совсем не соображает. К нему, значит? Идея неплохая, но — очень плохая, очень. Свежи ещё воспоминания об их с матерью разговоре, и вроде отвоевала право, но тут — совсем другое.

— Скоро мама придет… Дочери нет, а в квартире инсектарий{?}[место, где разводят бабочек], — прикусив губу в смутном предвкушении грядущего выноса мозга, мрачно возвестила Уля.

Егор усмехнулся, впрочем, довольно добродушно.

— Где слов-то таких понахваталась? За мать не волнуйся, если придется, как-нибудь выкрутимся. Но мы должны успеть.

«Ты просто не слышал, что она тогда о тебе говорила!»

В голове, отвлекая от поисков канувшего в забвение события, вновь зазвучал расстроенный мамин голос. Уля судорожно цеплялась за готовую раствориться в тумане ниточку к воспоминанию, и пока реальность помогала ей удерживать один её конец в своих пальцах. Вот она — на кровати. Вот он — у двери. Вот давно преодолевшее зенит солнце, и детвора вопит на детской площадке… Вот же… Почти. Почти… Кажется, ещё несколько минут тишины и покоя, и она его схватит, свое воспоминание, и картинка проявится… Но зависать посреди разговора как минимум невежливо: могут неправильно истолковать. Вадим вот, может, уже… И так откровенно пялиться невежливо тоже — всему же есть предел. Сейчас поймет ещё ведь, что ей дело есть. А она уже лет тринадцать живет так, словно ровным счетом никакого — нет. Уже лет тринадцать, как всех вокруг себя убедила и сама в это свято верит.

Верила. И нормально ей вроде жилось. Пока одним солнечным майским утром он не ворвался сюда — за солью. Пока одним июньским днем, променяв свои дела на нужды баб Нюры, не ворвался уже в её мысли. Пока сама не оказалась у него в квартире, и на неё неожиданно не обрушилось цунами прошлого. Пока не обнаружила себя с сырниками у его двери. Пока не увидела в парке, а потом — на собственном пороге. Она ведь даже, пользуясь отсутствием мамы, ходила потом к нему, аж дважды, стучалась, каждый раз придумывая под эти походы галимые предлоги, один раз даже специально наструганный салат с собой прихватила. Но ей не открыли. Хотя мотоцикл и стоял во дворе. И Корж как одержимый ломился на балкон, корёжа когтями пластиковую дверь. Мама упорно закрывала коту ход, а Ульяна упрямо открывала, интуитивно чуя, что Коржика нужно отпустить, куда там ему надо. Четыре ночи кряду её питомец не приходил домой.

Уля отвела глаза, нахмурилась:

— Нет, я тут останусь. — «От греха подальше» — Но вы успейте, пожалуйста… Я бы помогла, но не могу на них спокойно смотреть, не то что касаться.

— Я помню.

«Помнишь?..»

«Помню», — последовал молчаливый ответ. Иногда для того, чтобы говорить, язык ведь не нужен. Егор с его талантом общаться одним взглядом всегда был тому ярким подтверждением. В детстве Уле вообще казалось, что он один её и понимает. Ну и Юлька — и Юлька, конечно же…

«Правда помнишь такую фигню? Столько лет прошло…»

Чуть приподняв брови, лишь глазами спросил: «Есть сомнения?». Однако же вслух произнес совсем другое:

— Ладно, приходи в себя. Если станет хуже, дай знать. А мы пока там закончим.

…

Дверь за ним давно закрылась, а она так и продолжала сидеть в оглушающем смятении. Полжизни, всю сознательную жизнь ты живешь, уверенный в том, что человек, который когда-то что-то в ней значил, вычеркнул тебя из собственной вместе со всеми воспоминаниями. Выбросил, как ненужное барахло. Как лишний груз, как надоевшие книги и мебель. Всё забыл.

И тут внезапно, как кувалдой по голове… Осознаешь вдруг, что-то где-то там, где-то глубоко внутри, возможно, очень далеко, очень глубоко, но он всё-таки сохранил местечко и для тебя. Сохранил что-то на память о вас. Что-то глупое, совсем, на взгляд постороннего, не важное, не значительное, не существенное. Но очень важное, значительное и существенное лично для тебя.

Ведь человеческий мозг бережёт воспоминания лишь в том случае, если отпечатавшиеся на них моменты оставили след, верно? Если другой человек оставил свой след? В противном случае нейроны стирают информацию как ненужную, чтобы заполнить освободившуюся память новой — так мало места, так ничтожно мало места для того, чтобы держать в голове всё подряд…

Всё же сохранил. А ты была уверена, что нет. А ты сама, захлебнувшись праведной обидой, давным-давно всё стёрла, запихала в самый дальний, забытый Богом угол, и сейчас вернуть себе драгоценные моменты стоит тебе великого труда. Всё-таки справилась — всё-таки вытащила из небытия, стряхнула вековую пыль, вспомнила.

Всё-таки вспомнила.

Тебе семь. Ты самая несчастная, самая зелёная на всём белом свете девочка. И на градуснике сорок. Где ты посреди лета умудрилась подхватить ветрянку, вопрос хороший, мама сказала, на то она и ветрянка — через форточку влетать. Ты на двухнедельном карантине, с кухни который час раздается грохот посуды, папа на работе, за окном проносятся тёплые деньки, и детский гомон на площадке под окном для тебя — пытка похлеще пытки чесоткой, охватившей тело с макушки до самых пят. Расчесывать волдыри, плакать от вселенской несправедливости и на улицу, к Юльке, — всё, чего ты хочешь. Чувствуешь себя брошенной, всеми забытой, никому не нужной, уродиной и вообще… Жизнь с концами катится в тартарары.

Егору тринадцать. У него компания, какие-то там кружки, ему определенно есть чем заняться. Сложив ноги по-турецки, он сидит в старом продавленном кресле аккурат напротив твоей кровати и с выражением в разноголосицу читает комикс, только-только купленный в каком-то ларьке. Хмурится и дает нужных интонаций там, где необходимо это сделать, а все персонажи-женщины пищат тоненьким голоском. Умора! А в другой раз прикрывает дверь, чтобы мама не засекла, и с заговорщицким видом достает из кармана безразмерной толстовки сливочный стаканчик. Твой нос чует хорошо уловимый вблизи, давно привычный запах сигарет. Это большой секрет для вашей с ним очень маленькой компании, и ты охраняешь его строже, чем свои собственные. Он то и дело одёргивает тебя, когда твоя рука на автомате тянется к зудящим пузырькам, и грозится сбегать домой за зимними варежками или боксерскими перчатками. Развлекает пустой болтовней, и ты, развесив уши, слушаешь и вставляешь до фига «умные» комментарии. У вас, блин, серьезный диалог!

О чём можно было говорить с семилетней девочкой?

О чём можно говорить с двадцатичетырехлетней, если она разрешила себе всё забыть? И не просто забыть — демонстративно забыть, гордо забыть, забыть назло. Навеки. Вы-черк-нуть.

И всё же… И всё же интересно, а это он помнит?

С неимоверным усилием отвлекшись от ожившей картинки, Ульяна попыталась стряхнуть с себя нахлынувшие эмоции. Теперь, когда удалось поднять на поверхность несправедливо забытое, вернуться туда можно в любой момент, в любой момент почувствовать то же, что чувствуешь прямо сейчас. Не время раскисать — мама вот-вот явится. Взглянув на часы, Уля беспокойно прислушалась к доносящимся из-за стенки голосам и звукам. Она не помнила, сколько там было бабочек, но в момент, когда ей резко подурнело, казалось, что миллиард. И весь этот миллиард парни пытались — наверняка безуспешно — выловить и выпустить в окно. Создавалось впечатление, что смертью храбрых эти «дивные создания» не падали только благодаря добродушно настроенному по отношению к крылатым насекомым Вадиму. А была бы воля Егора, чей недовольный бубнёж периодически доносился до её ушей, мамина тапка стала бы последним, что они увидели бы в своей жизни.

— Корж, иди сюда! — раздалось шипение соседа. — Смотри, какая красота! Давай, фас! Устрой дестрой!

Коржику, видать, наконец наскучило торчать в соседской квартире, и он соизволил вернуться в родные пенаты. Ульяна прилипла к стенке, вслушиваясь в каждое слово.

— Э-э-эй! — воскликнул Вадим возмущённо. — Рыжий! Не подстрекай животное к убийству!

— А ты не подстрекай к убийству меня, — проворчал Егор недовольно.

— К чьему? — озадачился Вадим.

— К твоему, к чьему же ещё? У нас времени в обрез. Сейчас теть Надя вернется. Корж, ну же! Пора отработать хозяйские харчи.

Судя по последовавшему спустя несколько секунд ленивому «мяу» и разочарованному выдоху, отрабатывать Коржик не торопился.

— Рыжий, если честно, ваши с этим котом интеллектуальные беседы меня немножко напрягают…

Дальше Егор заговорил совсем тихо, разобрать слова затаившей дыхание Уле стоило немалого труда, но богатая фантазия помогла достроить фразы в собственной голове.

— Немножко, самую малость, напрягать тебя должна мысль, что твоя потенциальная свекровь вот-вот явится, — «Свекровь?.. Показалось, наверное…», — обнаружит хаос в собственной квартире, насекомых по углам, дочь в полуобмороке и тебя — виновника всего этого беспредела — посреди гостиной. Думаешь, после этого тебя будут тут привечать?

— А ты?..

— А я самоустранюсь через балкон. Последую примеру «этого кота». Так что вперёд, вон ещё одна — на потолке.

Ульяна фыркнула, в красках и полутонах представив себе картину. Каштан в высоту доставал почти до пятого этажа их дома. Давным-давно жители подъезда под предводительством тети Вали устраивали под ним дежурства: борьба с жилищными службами за «загораживающее дневной свет дерево» велась нешуточная. Отстояли! Так вот: доставать-то каштан доставал, да только чем ближе к макушке кроны, тем тоньше ветви, и если у трехкилограммового кота проблем с перемещением по дереву не было, то у, на вскидку, восьмидесятикилограммового парня они очевидным образом появятся.

— Твою мать, Стриж, ты ни хрена не пушинка! Полегче!

И в этот самый момент на всю квартиру раздалось:

— Уля! Ты здесь?! Почему открыто?

«Мама… О, Господи…»

Видимо, забыли закрыть дверь…

Дальнейшее развитие ситуации мозг обрисовал стремительно. Точнее, дорисовал картину, которую пару минут назад обрисовал Вадиму Егор. Всё так и будет, с одним маленьким уточнением. После такого сюрприза все Улины увещевания к матери, все её просьбы приглядеться, все их шатко-валко достигнутые договоренности обратятся пыльной взвесью. После такого им исправить свое реноме будет уже невозможно, Егору уж точно. Хотя не он это всё тут устроил. Просто его послужной список тянется отсюда и до Килиманджаро.

Нужно что-то делать! Но что?

***

Упав на диван, Егор устало прикрыл глаза. Вселенная определённо решила взяться за него всерьез, задумала, видать, преподать урок. Проблема только в том, что он пока так и не смог увязать собственные очевидные грехи, за которые, как пить дать, уже расплачивается, с происходящим последние недели. Куда его ведут, на что намекают? Ведь намекают же… Носом, можно сказать, тыкают.

Эта неделя началась с кошмара наяву — с той девушки-танцовщицы — и тлеющими углями догорала. Утро понедельника уничтожило, расстреляло подтверждением чужим убеждениям, что десятилетиями упрямо хранила его память. Растоптало вопросами к себе. Перемололо ответами, который он всю жизнь боялся услышать — и всё-таки услышал. Дни ползли со скоростью обезумевшей черепахи, сменяя друг друга и его изнуряя, внутренняя агония продолжала методично выжигать душу, и остановить процесс самоуничтожения не помогали ни музыка, ни спорт, ни вторая работа, ни алкоголь. На требующие обработки фото из «Пентхауса» он не мог смотреть без отвращения, не мог заставить себя вставить карту памяти в гнездо ноутбука и тупо перекинуть материал на диск, не то что часами их вычищать и приводить в порядок. А назначенный на среду фотосет откровенно запорол, потому что провёл его на автомате, на отъебись. Ни клубы, ни люди, ни небо, ни скорость — не помогали. Если бы не Корж, который решил вдруг, что ночует впредь не у себя дома, а у него на голове, в ногах или на груди, вступал бы Егор в пятницу с полным убеждением, что где-то посреди недели всё-таки успел умереть — как Влада и обещала. Умереть и превратиться в зомби. Кот будто задался целью забрать на себя часть выскабливающей внутренности боли.

И тут вдруг –

это.

Ему словно за единственный час компенсировали все упущенные, не полученные за неполные пять суток эмоции, все махом на него выплеснули — ушатом ледяной воды на его догорающий внутренний костерок, на его чугунную голову, спалённое нутро.

Непонимание. Недоумение. Тревога. Сменившийся негодованием шок. Страх. Желание линчевать виновника на месте. Чувство неприязни и отторжения. Облегчение. И, пожалуй, радость. Раздражение. Ностальгия. Отрицание. Щекочущее нервы беспокойное ощущение неизвестности — успеют или нет? Вновь раздражение. Стресс. Стремительное ориентирование на местности и мобилизация ресурсов.

Отсутствие маски — её он впопыхах забыл дома.

Отваливающиеся плечи и спина. Всё же Стриж и впрямь не пушинка, килограмм девяносто в нем есть, причем мышечной массы из этих девяноста — килограмм пятьдесят, с учетом того обстоятельства, что Вадик в спортзале прописался. На хрен Егор в это ввязался и позволил ему на себя забраться? Потому что в их доме потолки под три метра, а эти воздушные создания в максимальной безопасности чувствовали себя, разумеется, на верхотуре.

Резко заработавший на полную катушку мозг. Ему, все же застигнутому тетей Надей врасплох, пришлось проявить всю свою смекалочку, чудеса изобретательности, на ходу пришлось выдумать легенду, чтобы объяснить и факт их присутствия в квартире в её отсутствие, и состояние теть Надиной кровинушки, и легкий хаос в большой комнате. Пришлось нагло врать, глядя соседке прямо в глаза, в попытке выгородить сразу всех: себя самого, малую — по старой памяти и на всякий случай, и приятеля — по «дружбе». Раз — сбросить с плеч на диван истуканом застывшего на его шее Вадима. Два — стремительно выкинуть пустую картонную коробку в широко распахнутое окно. Три — выйти к тете Наде с самым невинным выражением лица, на которое способен, и готовой легендой о том, что к Ильиным через раскрытый балкон парочка «крапивниц» залетело, что они с Вадимом услышали крики из квартиры и не мешкая бросились спасать потерпевшую. На весь мыслительный процесс, принятие решения и приведение задумки в исполнение — секунд пять-десять. Последний раз на такой скорости он соображал и действовал… дайте-ка подумать… Никогда.

Вызванное чужой поддержкой чувство глубокой признательности и удовлетворения. Егор понятия не имел, поверила бы тетя Надя в эти россказни, если бы не Вадим с малой, которые кивали в такт его вдохновенному вранью, как два болванчика — казалось, шеи вот-вот переломятся. Не оставили ей шансов не поверить.

В общем, жизнь забила ключом резко и вдруг, так же, как резко и вдруг остановилась в понедельник. Оказывается, он всё ещё жив. И теперь у него, внезапно уставшего, но так же внезапно воскресшего, осталось к себе три вопроса.

Первый — и всё-таки на кой хрен он во всё это ввязался?

Второй — ему кажется, или он чует запашок вселенского заговора? К чему-то же она, Вселенная, клонит?

И наконец третий — интересно, как там малая? Отошла? От одного предположения о том, что она могла чувствовать, оказавшись в туче бабочек, которых как огня боится с самого детства, нутро узлом скручивало. Мысль о пережитом соседкой мозг гонял туда-сюда с завидным упорством.

«Кто тут ещё горе луковое…»

А в комнате у неё, кстати, почти ничего не изменилось. Только кровать поменяли и кресло выбросили.

Комментарий к

VII

«Каждый раз, думая о тебе, я чувствую их…» Музыка:

J: MOPC — 1986

https://music.youtube.com/watch?v=P2S_uO9c7cM&feature=share

UNTONE CHERNOV — Неси меня к берегу

https://music.youtube.com/watch?v=kxJQ2IIqqRE&feature=share

Авторам и читателям хочу показать посвященный фб-работам ТГ-канал: https://t.me/RCFicbook

Здесь можно полюбоваться на арты по любимым фандомам, показать фикбукерам собственный труд, поучаствовать в активностях и пообщаться. Крупнее ТГ-канала я еще не видела.

====== VIII. Отличный день ======

Комментарий к

VIII

Отличный день Визуал:

“Но какой день!”

https://t.me/drugogomira_public/56

07:01 От кого: Том: Как дела? Привет

09:00 Кому: Том: О, какие люди!:) Привет! Дела как обычно, но вообще интересно. Если хочешь, расскажу:))

09:01 От кого: Том: Валяй =)

09:03 Кому: Том: Завелся у меня тут ухажер, но впечатления пока неоднозначные. Вижу, что старается, а я что-то… как-то… Не пойму пока. Вроде неплохой парень, «надо брать». А то, как говорит моя подруга, есть риск встретить сорокапятилетие в компании десятка котов. С другой стороны — уж очень много его на меня одну. Вот окажись ты на моем месте, стал бы пробовать?

09:04 Кому: Том: Твои дела как? Ты всегда по воскресеньям в такую рань встаешь?

09:05 От кого: Том: Да =) Всё окей, проект наконец заказчику сдал, еле в сроки влез. Отлегло. Неделька выдалась сложная.

09:07 От кого: Том: Ну, слушай, у меня всегда всё просто: если что-то не так, то не стоит тратить время — ни свое, ни чужое. Но, пожалуй, знаешь? Воздержусь-ка я от советов. А то ты меня в свои сорок пять за них еще проклянешь =) Впрочем, одним проклятьем больше, одним меньше… Какая разница?

09:08 Кому: Том: Думаешь, не стоит ввязываться?

09:08 От кого: Том: Нет, думаю, что в таких вопросах меня слушать не надо.

09:09 Кому: Том: Почему это?

09:10 От кого: Том: Давай сойдемся на ответе «Потому что» =) В отношения я не умею, так что и советовать не стану.

«Ну, давай сойдемся. Медведь в лесу по-любому уже сдох…»

Сегодняшняя переписка с Томом отличалась от предыдущих в корне, разительно. Мало того, что сам написал, что с ним бывает крайне редко, так еще и в личное посвятил, чего с ним не бывает в принципе. Сухие вводные про Уфу и программирование не считаются. Отвечает не через час-два, а сразу. От советов воздержался, хотя его прямым текстом попросили мнения. У него там, интересно, всё в порядке?

09:15 Кому: Том: Том, у тебя точно все нормально? Ты какой-то непривычный. Прости, если лезу, куда не следует, но просто… Если тебе это не нравится, лучше честно скажи.

09:16 От кого: Том: Чувства такта тебе не занимать =) Редкое качество. Береги его =)

«Намекаешь, чтобы и дальше не лезла?»

09:17 От кого: Том: Все нормально, бывало и хуже. На свой счет не принимай, как раз с тобой-то все в полном порядке.

«Точно сдох… А с тобой?..»

09:18 Кому: Том: Если вдруг захочется рассказать, я готова послушать.

— Уля!

Раздражённый, уже третий за двадцать минут окрик разорвал благословенную утреннюю тишину. Мама с самого утра демонстрировала явное отсутствие настроения. Впрочем, она демонстрировала его уже два дня кряду, и если в пятницу и субботу Ульяна ещё пыталась её задобрить, ласкаясь и откровенно подлизываясь в попытке добиться смены гнева на милость, то к утру воскресенья, поняв по сварливому, обиженному тону, что с мертвой точки ситуация не сдвинулась ни на йоту, решила, что хватит с неё. Довольно.

А началось все с пресловутых бабочек. Весь вечер пятницы мама проходила сама не своя, то и дело поправляя в комнатах предметы интерьера и книги, которые, по её мнению, после нашествия двух незваных гостей оказались не на своих местах, придираясь буквально к каждой мелочи и сканируя изучающим взглядом пространство и дочь. Обнаружила на кухне вскрытую переворошенную аптечку, а в большой комнате пузырек с нашатырем и потребовала от Ули исчерпывающих объяснений. Когда прижатая к стенке Ульяна нехотя призналась, что хлопнулась в обморок, мама заподозрила, что её нагло надули. Логика её рассуждений была проста как пень: если Уля находилась дома одна и хлопнулась в обморок, то кто открыл этим двум остолопам дверь? Пришлось признаться, что да — заходил Вадим. На чай. Тайну коробки с бабочками Ульяна поклялась себе унести в могилу, хотя бы потому, что мама этих крылатых тоже, мягко сказать, немножко недолюбливала. Не хватало ещё двух дёрганых на шестидесяти квадратах.

В общем, досталось всем. Ульяне — за то, что стоит матери выйти за порог, тащит в квартиру мужиков, и «даже думать страшно, чем с ними занимается». Вадиму — за то, что смотр еще не прошёл, а уже как к себе домой шастает. Но больше всего, разумеется, прилетело Егору. После происшествия Уле даже не представилось возможности к нему заглянуть, чтобы нормально поблагодарить за помощь: похоже, мама решила сидеть в квартире сиднем, цербером, охраняющим свою непутевую кровинушку. На соседа, исполнителя вдохновенного вранья, родительница обиделась не на шутку, так что досталось Егору по самое не балуйся. Можно подумать, сама никогда никому не врала. Ещё как врала! Говорила потом, правда, что «во благо», но понятно ведь: одно дело «во благо» в твоем исполнении, а совсем другое — в чужом. Кому понравится осознавать, что тебе солгали нагло, хладнокровно, глядя в глаза ясным честным взглядом. Пусть и «во благо». Попытки отстоять этого «сказочника» провалились с треском, воззвания к разуму — как-никак он-то Ульяну и откачал, — оказались пропущены мимо ушей, а по итогу Уля ещё и виноватой осталась: в том, что до смерти перепугалась «каких-то двух-трех насекомых». Если бы двух-трех! Да у них в квартире натуральный баттерфляриум устроили! Но в этом она маме не признается ни за какие коврижки.

В общем, желания выходить на воскресный завтрак Уля в себе не нащупала. Нервы звенели, натянутые, перетянутые, вот-вот готовые лопнуть. Это бойкот. Как не было того разговора! Недели не прошло! Ну ладно, неделя прошла. Всё указывало на то, что мамочка решила, воспользовавшись ситуацией, попробовать вернуть себе утраченные позиции, дожать дочь и вновь править бал властной рукой. «Как бы не так, — закипая, думала Ульяна. — Если мать думает, что может и дальше помыкать взрослым человеком как ни в чем не бывало, то, увы, ошибается. Не хочет по-хорошему? Ладно».

Схватив в руки телефон, Уля набрала Вадиму и, взяв нарочито весёлый тон, стараясь говорить как можно громче, договорилась о скорейшей встрече.

Повыше вздёрнула нос, открыла дверь и, игнорируя вставшую в коридоре, сложившую руки на груди мать, в гробовом молчании проследовала в ванную. Спустя двадцать минут в гробовом же молчании выпорхнула из ванной в сторону собственной комнаты. День простоять, ночь продержаться… На самом деле, всего полтора часа — Вадим, воодушевлённый её внезапным звонком, обещал быть к одиннадцати утра.

— Ты неделю как начала с ними общаться, а результат уже налицо, — с укоризной протянула мама, прислоняясь плечом к дверному косяку. Вид она имела показательно обиженный. Поглядишь на неё сейчас и невольно подумаешь, что это ещё вчера и позавчера она не обижалась, а так… Репетировала.

«Сколько можно?.. Хватит!»

— Мамочка, любимая, — тихо произнесла Ульяна, мысленно морщась от фальши в собственном голосе, — дело же не в них, я тебе повторяю. Дело во мне. И в тебе. Я два дня за тобой хвостом ходила, ты меня не услышала. Всё, что могла сказать, я сказала. И иссякла, всё. На тебя ничего не действует. Ты словно задалась какой-то высшей целью уберечь и не допустить. Только не от кого уберегать! И нечего не допускать. У меня своя голова на плечах, и я поражаюсь твоему недоверию. Буду общаться с кем захочу, мы вроде с тобой всё уже обсудили неделю назад. Вадим абсолютно нормальный парень, никто тут руки не распускал в твое отсутствие. А Егор… Я тут вдруг вспомнила себя с ветрянкой в семь лет… Еле-еле, — она внимательно посмотрела на маму: та, опешив от несоответствия агрессивного посыла спокойной интонации, пока не спешила перебивать. — Ты всё на кухне там что-то, всё с трубкой у уха, папа всё на работе, а соседский мальчик всё дочку вашу развлекает, — вместе с ощущением недодаденной в моменты, когда Уле она была так остро необходима, любви пришла горечь. — Почему люди почти не помнят себя в раннем возрасте? Так обидно. Сколько важного похоронено в недрах памяти… И ведь, может, никто и не расскажет… Да, мама? Вдруг что…

«Вдруг безмозглую кровинушку родную потянет в “дурную компанию”?..»

При упоминании о ветрянке мама изменилась в лице, но по-прежнему не издавала ни звука. Молча уставившись на дочь, предоставляла слово ей. Может, ей нечего было возразить, а может — смирялась, а может — почувствовала, что за эти дни перегнула палку. Вот только Уля уже сказала всё, что хотела. На место тихому негодованию пришла оглушающая, сковывающая лёгкие пустота. Это всё.

— Кстати, вечером у меня пилон, рано не жди, — всё ещё хмурясь, сообщила она. — И вообще… Знаешь, мам, что? Погода отличная. Пойду-ка я на улицу, книгу почитаю.

Домой Уля, как никогда остро почувствовавшая необходимость показать самому родному, но, по её мнению, переходящему сейчас все границы человеку, что за собственную свободу намерена бороться до конца, не собиралась возвращаться допоздна, а значит, форму придётся брать с собой. Ну ничего, у Вадима в машине бросит.

Насупившись, мама исподлобья следила за тем, как дочь быстро одевается, расчёсывается, хватает с прикроватной тумбы книгу, а с пола — спортивную сумку.

— А как же завтрак? — недоуменно спросила она, когда Ульяна, мимолётом оценив свой внешний вид в зеркале и бочком протиснувшись мимо вставшей в дверях родительницы, прошествовала в прихожую.

— Я на диете, мам. Хорошего дня.

***

09:30 Кому: Стриж: Будешь сегодня поблизости, заходи. До шести я у себя.

09:32 Кому: Тоха: Ближе к ночи буду дома, появится желание, заруливай. Ну и прихвати там кого-нибудь из наших по дороге.

09:33 Кому: Марина, Penthouse: Спасибо за сотрудничество.

09:34 Кому: Наташа???: Ты знаешь, я тут решил отойти от дел мирских. Так что насчет массажа — это теперь не ко мне. Извини за недельное ожидание ответа — медитировал.

09:38 От кого: Тоха: Понял, принял! Тебе кого прихватить? Рыжую, блондинку или брюнетку?:)

09:39 Кому: Тоха: Себе прихвати. Я воздержусь.

09:42 От кого: Тоха: Ай-ай-яй, воздержание до добра не доводит!

09:42 Кому: Тоха: Вот и проверим

09:45 Кому: Анюта [аудиосообщение]: Нет, вокал давай сама, я пас. Думаю, сетом из семи песен нужно ограничиться, с публикой лучше пообщайся лишние пару минут. Регламент никто не отменял, пока выйдем, пока подключимся, пока то, сё, после нас ещё две группы. На базе обсудим.

09:46: Кому: Алиса: Все буде добр|

В отчаянии отбросив телефон на диван, Егор уставился в потолок. Добре?{?}[Хорошо (укр.)] Сам-то он в это верит? Его «день» по традиции начался в пять утра, и к девяти казалось, что он еще чуть-чуть — и гнетущее чувство одиночества загонит свою жертву на потолок. Пробежка, шаффл, опять пустой холодильник — всё до фени. Новый мотив, зазвучавший в голове накануне, разбился об очередной кошмар, недописанный трек не дается. Текст, кто бы сомневался, оборвался на первом же куплете, верные рифмы корявые, а не корявые — не ложатся. Фотосет… Слов нет, одни эмоции, какое же на выходе получилось дерьмо! Такое клиенту отдавать нельзя, нужно звонить и предлагать переснять.

«Утром стычка, в полдень битва, к ночи бой. Сраженье в ночь»{?}[Илья Сельвинский. «Сивашская битва»]

Ночь с пятницы на субботу после устроенной Стрижом встряски прошла тихо-мирно, а следующая за ней… Ему от себя не убежать. Эти инфернальные сновидения подчиняли сознание и волю.

«Баю-баюшки-баю… Не ложися на краю. С краю свалишься, переплачешься…. А-а-а, баю…».

Чёрные бабочки садились на обшарпанные стены, половицы скрипели, незатихающий плач — в пустоту, надрывный, бестолковый и безрезультатный — раздирал душу в клочья, оставляя от неё пух и перья. Равнодушные шаги приближались и отдалялись. Приближались и отдалялись. Приближались и отдалялись. Рёв не затихал, человек ещё не понял… Но когда-нибудь всё же поймет. В этом месте никому ни до кого нет дела. Богу нет до него дела. Бога нет. Человек поймёт, обязательно. Перестанет ждать, надеяться и звать.

Последней мыслью перед тем, как сознание провалилось в сон, стала, Егор точно помнит, привычная, но от того не менее болезненная мысль о том, что суббота прошла в удушливой тишине, наедине с собой: за весь день он никому не понадобился. Лишь ближе к ночи Анька написала, что хочет, чтобы на ближайшем выступлении группы он частично взял на себя вокал. И — всё. Пятница стала просветом, суббота обернулась мглой. Вот, Егор, тебе один день на контрасте со всей прошедшей неделей. Единственный день из семи, когда на мгновения показалось, что всё с тобой не так уж и плохо, что какой-то толк, какая-то польза от тебя есть, что кому-то здесь ты ещё можешь пригодиться, что не все ниточки порваны. Показалось. И за грудиной тесно.

Говорят, здоровым людям хорошо наедине с собой. Но для того, чтобы человеку было хорошо наедине с собой, человек, наверное, должен чувствовать себя цельным. Он, положа руку на сердце, ощущал себя склеенным из черепков, сказать честно, полностью здоров никогда не был. Это нездоровье: в бегстве от одиночества стремиться к людям — дверь нараспашку; приближаться, касаться и отскакивать, как мячик для пинг-понга, нутром чуя, что ни один из них не заполнит собой твою бездну. Без лишних сожалений выкидывать их из своей квартиры и жизни, чуть что не по-твоему. Избранных держать на расстоянии вытянутой руки, не ближе, никому не доверять, ни к кому не привязываться и в итоге всё равно рвать с грехом пополам выстроенные связи. Позволять боли себя сжигать. Вот кто твой бессменный спутник. Боль с тобой всегда — тогда и сейчас, потом — вечная.

И всё же, несмотря ни на что — жить. Жить! Как умеешь, как с горем пополам научился. Брать от неё, играться с ней, дышать моментом, чувствовать каждую её минуту, ведь иначе с ума свихнешься. Игнорировать зачастивших в кадр дохлых голубей.

Пятница обернулась просветом, суббота — кромешной тьмой, а воскресенье — осознанием, что в кромешной тьме не выжить. Ему нужен хоть какой-то свет. Хоть лучинка, пусть. И, судя по всему, Вселенная задралась напоминать, задралась тыкать носом в тот факт, что ничего не поменялось. Что лучинка как обитала в соседней квартире, так и продолжает в ней обитать. Двадцать два года…

10:30 От кого: Стриж::) Заскочим!

«Ура!»

Чему он так рад и что им сейчас в большей степени движет? Желание присмотреть за этими двумя или желание от себя самого попробовать спастись? Не знает. «Смешались в кучу кони, люди»{?}[М.Ю. Лермонтов, «Бородино»], «Всё смешалось в доме Облонских»{?}[Л.Н. Толстой, «Анна Каренина»]. За неделю в одну кучу в одном маленьком, не неуязвимом, не железном, не бессмертном нутре перемешалось всё.

Чтобы к её концу хозяин нутра пришел в согласие с единственной мыслью: ему нужен свет. Жизненно необходим!

Как любила говорить мама: «Все буде добре». Все будет хорошо.

Когда-нибудь…

Будет.

…

Вряд ли Егор отдавал себе отчет в скорости, с которой, стоило раздаться звонку, преодолел расстояние от балкона до входной двери. Крейсерской она была, но об этом лишний раз лучше не думать.

Из потёмок коридора, в котором коммунальные службы никак лампочку не вкрутят, хоть сам за дело берись, на него смотрели две пары глаз: одна излучала довольство и даже счастье, вторая — растерянность и даже смятение. Очень любопытно…

— Здарова, бро!

— Привет…

— Привет, — кивнул Егор, тут же сторонясь с прохода, — проходите.

Ну и взгляд у малой, конечно… Словно у сгорающего от любопытства, но в то же время по-прежнему готового в любой момент дать дёру зверька. Как не было пятницы. Ну конечно! На своей территории всегда чувствуешь себя спокойнее, то ли дело — на чужой. А как в прошлый раз её тут встречали, помнит она, судя по проступающей на лице нерешительности, очень хорошо. Однако с тех пор ситуация определённо изменилась… Дважды. Трижды. Десять раз.

— Я не кусаюсь, — выдал он первое, что в голову пришло. Уголки губ сами дернулись хоть и в скупой, но вполне искренней улыбке. Кажется, легко с малой больше не будет, сливочными стаканчиками не подкупишь. Тринадцать лет забвения ему за красивые глаза не простят, и книжки не простят, и вообще всё-ё-ё припомнят… Ну, что тут скажешь? Сам виноват.

Вадик хмыкнул уже из прихожей, а вот на её лице выражение нерешительности сменилось недоверчивостью, и улыбочка в ответ-таки прилетела, но куда менее открытая, чем она умеет. «Так я тебе и поверила…», — читалось в глазах. Впрочем, в этот раз обошлось без двухминутного отирания порога: бросив мимолётный взгляд на дверь собственной квартиры, Уля быстро вошла следом за Вадимом, который здесь всегда чувствовал себя, как дома. Стриж принадлежал к той категории людей, которые как дома чувствуют себя абсолютно везде. К той любопытной категории людей, которые уверены, что не существует на планете Земля такого места, где им были бы не рады. Зависит от ситуации, конечно, но конкретно сегодня Егор и впрямь был ему рад.

Им.

— Держи, это тебе, — проворно скинув обувь, Вадим сунул в руки Егору здоровый крафтовый пакет с логотипом ближайшей кафешки. Увесистый такой, хрустящий, согретый содержимым бумажный пакет, с ручками. Желудок зачем-то сразу вспомнил, что с пяти утра в него не соизволили отправить хоть что-то съестное, и неприятно стянулся. Или это нутро стянуло, ведь снова врасплох застали, а осознание, что о его пропитании уж явно не Стриж озаботился — за Вадиком ничего подобного никогда замечено не было — добавило невнятных ощущений. Благодарности, смешанной с чётким осознанием, что он этого не заслуживает.

— Думаете, я святым духом питаюсь? — попытался отшутиться Егор, хотя тут уже очевидно всё стало: именно так она и думает. — Спасибо! Что там?

Стрижов хмыкнул, довольный:

— Да это Улька всё, — «Я так и понял…» — Мы зашли в кафе позавтракать, и я ей сказал, что ты звал заглянуть. Так она полвитрины и вынесла. Без понятия, что там, но точно съедобно.

Перевёл взгляд на соседку. Второй раз уже от голодной смерти его спасает, и второй раз подгон оказывается как нельзя кстати. В холодильнике снова шаром покати: про еду он в заданном себе ритме забывает напрочь, а на этой неделе вообще кусок в горло не лез. Нутром, что ли, чует? У них с Коржом это семейное? Может, не так уж всё фигово, как ему с минуту назад показалось? Вопросов — тьма-тьмущая, и каждый наверняка легко читается на лбу.

— Это «спасибо» за помощь… с бабочками, — буркнула та, отводя взгляд. — «Ах, вон оно что… Пожалуйста. Принято». — Но знайте, просто на всякий случай, что мама нам не поверила.

Вадик замер на месте, оглушенный новостями. Или пониманием, что про его неудавшийся сюрприз ещё долго будут помнить. Или, что всего вернее, осознанием, что влип он по самое некуда.

— И что же нас… спалило? — пробормотал Стриж, переводя недоумённый взгляд с одного на вторую.

— Перевернутая вверх дном аптечка на кухне и пузырек с нашатырем в большой комнате. Так-то легенда была гениальной, почти выгорело… Ты, Вадим, можешь не особо волноваться, твоя репутация не пострадала так, как вот его, — кивнула Уля на Егора.

«Моя? А что, от неё еще что-то осталось?»

Какая потеря, в самом деле… Он так старательно пять лет разрушал свое реноме в глазах окружающих, с таким яростным ожесточением отталкивал от себя всех, с кем успел выстроить какие-никакие отношения, что новости о том, что осталось ещё, чем разочаровать, и впрямь стали новостями, но ровным счетом никаких уколов совести не вызвали. Нечего там уже терять в любом случае.

— Мне не привыкать, — равнодушно пожал Егор плечами. — Думаю, список моих «заслуг» в голове теть Нади и так должен тянуться до линии горизонта. Кофе будете?

Малая криво усмехнулась:

— Какая прозорливость. Так и есть — тянется… Будем.

— И каковы наши новые регалии? — уточнил Вадим осторожно, проходя на кухню следом за Егором. Явно беспокоило его, что так стремительно в немилость к матери впал. Это Стриж еще наверняка не в курсе, как тёть Надя над чадом своим ненаглядным всю жизнь трясется. «Как царь Кощей над златом чахнет»{?}[А. С. Пушкин, «Руслан и Людмила»].

«Да, попал ты, приятель. Это тебе не Машу-Дашу-Глашу окучивать. Может, всё-таки передумаешь? Ещё не поздно»

— Егор теперь ещё и сказочник. А ты, — Уля ткнула Стрижа пальцем в грудь, — ты… Ой, ладно, неважно. Но придется постараться, чтобы исправить.

— Ну а ты кто? — усмехнулся Егор. — Пошатнулась твоя безупречная репутация, да?

Вместо ответа малая закатила глаза к потолку. Сам, мол, подумай. Расчёт был, видимо, на в лохматые времена царившее между ними взаимопонимание. А чего тут думать? Тут как день всё ясно: если легенда не проканала, значит, влетело малой как пить дать. Её с младых ногтей воспитывали в принцессы. Не его дело, конечно, кто кого как воспитывает, у каждого свои методы. В его семье тоже границы допустимого с самого начала очерчивались предельно чётко и ясно, но волю жить и набивать в процессе собственные шишки никто подавлять и не думал. Судя по недовольному лицу и тону малой, «принцесса» от короны своей наконец устала. Бунт на корабле поднялся: огребла, однако вместо того, чтобы послушно исправляться, опять с шалопаями всякими якшается.

Но предупредить на всякий случай стоит:

— Обратной дороги нет.

— Дороги к статусу «идеальной дочери»? Пусть теперь кто-нибудь другой её ищет, — раздраженно протянула Ульяна, озираясь по сторонам. — Давно было пора.

«Ты сама это сказала»

И всё же — всё же видно: хорохорится. Пытается звучать так, словно её и впрямь мало волнует, как в дальнейшем сложатся отношения с мамой, а у самой глаза водой блестят. Люди прилагают все силы, чтобы казаться сильнее, чем есть на самом деле, он и сам со своей маской разве что не спит — это понять можно. И всё-таки домашним, выросшим в тепличных условиях детям выход из зоны комфорта должен даваться куда сложнее.

— Да ладно. Мать у тебя нормальная: поворчит и оттает, — стараясь, чтобы собственный голос звучал как можно увереннее, ответил Егор. — Сколько я ей нервов за это время потрепал, и ничего — всё так же готова помочь в любую минуту.

Уля промолчала: то ли согласилась, то ли наоборот не согласилась с озвученной мыслью. Взгляд скользнул по наполовину пустой миске.

— Коржик, кс-кс-кс! Иди сюда, предатель, я знаю, что ты опять тут! — И, чуть помолчав, добавила уже гораздо тише: — Дома-то тебя нет…

«Предатель» не спешил появляться на зов, хоть и прятался действительно здесь. Если определять точные координаты, дрых в ранее принадлежавшей матери с отцом спальне, растянувшись палкой колбасы поперёк одеяла. Но подсказывать малой путь Егор не станет. Дверь туда вечно закрыта, туда он не пускает забредших в его квартиру зевак; порога той комнаты не переступила и не переступит ни одна девушка. И не потому, что постель никогда не убирается, не потому, что по сравнению с остальной территорией там царит лёгкий бардак, а потому, что должны быть у каждого человека места, принадлежащие ему одному, места, спрятанные от любопытных глаз, места, в которых от чужих глаз можно спрятаться и спрятать. Нора, грубо говоря. В этой квартире, представляющей собой, по большому счету, проходной двор, нора находилась во второй спальне. Вот уж куда вход гостям будет заказан на веки вечные. И Коржу до понедельника тоже был. Но в понедельник кот ту дверь просто вынес, скрёбся под ней как ненормальный, словно от того, впустят или нет, зависит его жизнь. И вот уже неделю, как спит только там, независимо от присутствия или отсутствия хозяина квартиры в непосредственной близости. И да, стоит признать, что наличие рядом живой тарахтящей, вибрирующей души сильно облегчает существование.

Не дождавшись явления царя народу, Уля забавно поджала губы, с подозрением покосилась на возившегося у кофе-машины Егора и молча вопросила: «Признавайся, что ты с ним сделал?»

— Сдристнул уже наверняка — через балкон. Гостей-то он у нас не любит, — склонив голову, вбросил крючок Егор. Протянул первую чашку Вадиму, вторую — его спутнице, и тут же начал выгребать на стол содержимое пакета. Да тут и правда полвитрины. Одних круассанов шесть штук: с ветчиной и сыром, с шоколадом и, если судить по весу, классических. А ещё какой-то салат, сэндвичи, бейглы с рыбой… На неделю.

Вот же ж!

Между тем малая мгновенно попалась на закинутую удочку: уставилась на него и сощурила глаза, явно размышляя, стоит ли на эту агитацию отвечать. Ну, пусть думает. Собственница. Зато от тягостных мыслей отвлеклась.

— Кстати, о балконе, Рыжий, — Вадим оторвался от кофе и подал голос. — Я ведь в прошлый раз на секунду поверил, что ты там летучих мышей держишь. И мне теперь интересно жуть, что там у тебя на самом деле. Можно глянуть?

«Блин, чувак, ты серьёзно?.. Не провоцируй меня»

Впрочем, неважно, серьезно Вадик или нет: Егор отчётливо ощущал, как в их присутствии с плеч спадет неподъемный валун, как поднимается намертво приколоченное к плинтусу настроение. И был готов на многое, лишь бы это состояние сохранялось как можно дольше. Следом пришло и осознание, что Вадик — это ниточка к малой, и пока лезвием ножа эту ниточку подпиливать не в его интересах. А значит — напрямую задавать вслух свой вопрос, выставляя приятеля в идиотском свете перед его пассией, он не станет, хоть момент и идеальный. Стриж обидчивый — прямой критики не выдерживает, и в то же время прозорливостью не отличается: замаскированную не просечёт. Вот как тут упустить возможность совсем чуть-чуть, самую малость подколоть? Никак. Теперь главное — попытаться за собственной физиономией уследить.

— Да без проблем, иди. А я пока котел достану, — в один шаг оказавшись у кухонных шкафчиков, Егор выкатил нижний ящик и вытащил оттуда огромный походный казан — отцовский. Гости следили за представлением неотрывно: Вадик — во все глаза, постепенно вытягиваясь в лице, а вот малая — малая вовсе не как в прошлый визит: в её взгляде вспыхнули знакомые лукавые огоньки. Сто лет уже их не видел. Так и знал: из этих двоих адекватный человек явно не Стриж. — Прихвати оттуда парочку тушек, забацаем зелье. Капля человеческой крови бы еще не помешала, но я не могу тебя о таком просить…

Один. Два. Три… Три с половиной. Три с ниточкой. Три с иголочкой… Сил никаких больше нет морду кирпичом держать.

— Моей возьми.

«Чего?.. Быстро же мы освоились и осмелели…»

Похоже, сейчас будет весело. Прямо на глазах оживает. И не просто оживает! По пока непонятным Егору соображениям малая решила вступить в идиотскую игру и стояла теперь, протягивая ему раскрытую ладонь, приглашая, собственно, «брать». Черти там, в её зрачках. Вот только делать теперь что? Выходит, его поймали.

«Ну, раз так…»

Егор усмехнулся и, сощурившись, изобразил крайнюю степень сомнения:

— К чему такие жертвы? Я ведь и во вкус могу войти, не отвертишься потом. Вадик — крепкий парень, с него не убудет, но ты-то… И так ветром сдувает.

— По старой дружбе, — не моргнув глазом, парировала Уля. — Ты же сказал, что нужна лишь капля, а не ведро. Крови я не боюсь. Ну?

По старой… дружбе? Помнит всё-таки — возможно, даже больше, чем ему казалось… И непонятно, насколько это внезапно вскрывшееся обстоятельство его радует, а насколько пугает. Он и так её мысленно в агонии своей лучинкой уже окрестил. Но не этого ли он хотел, когда звал сюда Стрижа?

Жизни хотел.

Кстати, о Стриже. Вадим следил за разворачивающейся странной сценкой, затаив дыхание. Уже ради одного этого стоило продолжать.

— Четвертая группа подошла бы идеально, — прохрипел Егор. — Но это такая редкость, что…

— Повезло тебе, как раз моя, — дьяволята в глазах напротив водили хороводы. — Судьба, не иначе.

«Ишь!»

— Ну, раз ты настаиваешь, я не откажусь.

И тут, к огромному облегчению Егора, который не понимал, что ему сейчас делать — поднимать ладони кверху в жесте, означающем, что сдается, или тянуться к столу за перочинным ножиком, ещё на несколько секунд продлевая им же затеянный цирк, Вадима наконец прорвало.

— Вы походу оба того-этого… С котами разговаривают, кровь пускают… Ладно ты, Рыжий, я уже понял, что от тебя можно ждать чего угодно, но ты, Ульяна… Я в ах… — запнулся на мгновение, — в шоке! Казалась такой нежной, трепетной девоч…

— Ты просто не в курсе, что эта девочка в шесть вытворяла, — ухватившись за возможность сменить тему, перебил его Егор. Пытаясь понять, что малой только что двигало, вскользь следил за выражением её лица, а оно медленно вытягивалось. Да, было дело, взрослые ему тогда ещё её доверяли. Возможно, зря, потому что под его «неусыпным контролем» чего только не происходило. Например, как-то малая с его одобрения с дворовой ребятней через канаву за соседним домом задумала попрыгать, с разбега. И, конечно, провалила первую же попытку, свалившись в вонючую жижу и извозюкавшись в ней с ног до головы — ножки-то коротенькие. Еле вытащил. Ох и влетело им тогда от теть Нади, Улю неделю гулять не пускали. Егор с назначенным малой наказанием в корне не согласился, но его мнения что, спрашивали? Ограничили в очередной раз маленького человека — и всё. Задали рамки поведения. Показали, что хорошо, а что плохо. Обозначили границы дозволенного, предотвратили «страшное», указали на «правильное». Так людей и ломают — осознанно или нет.

На фоне затеянной вдруг ею игры вспомнилось ещё, как дерзила ему, став постарше. Время идёт — а ничего, оказывается, не меняется: малая все так же поддается на провокации, а дерзость свою проявляет чуть иначе — не только словом, но и делом. Или это не дерзость и она так подыгрывает ему, подтрунивая над Вадиком? Или это отголоски ссоры с матерью в ней искрят? Или просто почву навстречу прощупывает? Или и впрямь оживает? Фиг разберёшь.

— Так, ладно. Какие у вас планы? — бросив короткий взгляд в окно, спросил Егор. Кофе гонять — это, конечно, занятие увлекательное — первые минуты две, — но они ведь сейчас откланяются и свалят куда-нибудь, не приглядишь. Да и… Он только вернулся в колею, только-только вновь ощутил себя живым. Только приступил к своим раскопкам, в конце-то концов. Когда ещё такой случай представится?

— Никаких, — поспешно ответила Уля, переводя вопросительный взгляд на Вадима. Тот лишь плечами пожал, соглашаясь, что дальнейшие планы пока обмозговать не успел.

«Или не стоит?..»

Стоит. Еще как стоит!

— Ну, раз никаких, то предлагаю смотаться в одно место — тут неподалёку, — «Погода лётная». — Нечего штаны дома просиживать.

Слишком велико оказалось проснувшееся любопытство. Слишком контрастны эту неделю его состояния. И слишком не хочется вновь оставаться один на один с собой.

— Ты же вроде до вечера никуда не собирался… — искренне удивился Стриж.

— Планы изменились. Погнали.

«Заодно посмотрим, что от шестилетней девчушки осталось…»

***

Ульяна нервно ёрзала на своем сидении, в очередной раз провожая взглядом стремительно удаляющуюся «Ямаху». Они ехали уже почти полчаса, выехали на загруженное шоссе, солнце било прямо в глаза, и тут-то начались эти гонки. Точнее, Вадим их начал, хотя Егор перед стартом скинул ему геолокацию, и торопиться за «Ямахой» смысл отсутствовал — всё равно приедут.

Вот куда?! Куда громоздкому автомобилю тягаться с манёвренным мотоциклом? Если бы сосед согласился сесть в машину, вот этого всего сейчас не было бы, но такой вариант им даже не рассматривался. Вадим предложил между делом, но Егор в ответ лишь громко фыркнул, а через десять минут уже стоял на выходе со шлемом под мышкой, ключами на пальце, пакетом из кафешки в руках и фотоаппаратом на шее. Меланхолично дожевывая круассан с ветчиной.

У Ули сердце в пятки уходило, причем, ещё вопрос, за чью шкуру она переживала больше: за свою собственную или за «Егорушкину». Всё же в потоке железных коробок, водители которых при перестроении на другую полосу то поворотник забудут включить, то по зеркалам лишний раз подстраховаться, мотоциклисты крайне уязвимы: вся их защита — эта шлем, ну, может быть, экипировка, но Чернов набросил на себя самую обычную джинсовку. Камикадзе!

Ульяна верещала и просила сбросить скорость, Вадим усмехался и на несколько минут снижал, но стоило знакомой спине замаячить в поле его зрения, как всё начиналось по новой. Шашки. За эти сорок минут к своему ангелу-хранителю, про которого она вспоминала лишь в какие-то критические моменты, Уля обратилась раз десять, не меньше. Так и доехали.

В чистое поле.

Когда они вышли, Чернов как раз докуривал сигарету — неизвестно какую по счету, потому что километров за десять до съезда на проселочную дорогу они с концами потеряли его из вида, и как долго он мог их тут ждать, представить было решительно невозможно.

— Если ты всегда так водишь, то я больше с тобой в машину не сяду, имей ввиду! — с плохо скрываемым негодованием заявила Уля, окидывая довольного Вадима испепеляющим взглядом. — Так и поседеть недолго!

Но Стрижова её гневный тон ничуть не смутил. Расплывшись в улыбке от уха до уха, тот воскликнул:

— Ты так мило злишься, смотрел бы и смотрел! Ладно, обратно поедем спокойно, обещаю!

Ульяна пропустила ремарку мимо ушей: казалось, даже очаровательные ямочки на его щеках не могли сейчас исправить положение. Настала очередь соседа послушать, что она обо всём этом думает.

— А ты… Удивляюсь, как ты ещё цел! — в возмущении уставилась Уля на Егора и в который раз за день себе поразилась. Неделю назад не желала порог его квартиры переступать, лишний раз рот боялась открыть, и даже сегодня немного волновалась, несмотря на пятничный инцидент. А сейчас ведёт да и чувствует себя так, словно и не было паузы длиной в вечность, будто это не они более десяти лет безмолвствовали, при встречах ограничиваясь вежливым: «Привет», и иногда добавляя к нему: «Как дела?». Будто, стоило ему дать ей понять, что он вовсе не склеротик, стоило помочь разок, стоило продемонстрировать миролюбивый настрой, так она сразу и оттаяла и все свои смертельные обиды позабыла. И уцепилась в возможность подобраться ближе, как выживший после кораблекрушения цепляется за плывущий мимо обломок чего угодно. И радуется, и отлично ей — словно с мертвой точки сдвинулась, словно ей уже возвращают когда-то без спросу отобранное, словно всё уже на круги своя встает, хотя нет этому никаких явных признаков и разумнее губу-то не раскатывать. А как маме-то тогда заливала, что «ни с кем общаться не собирается, потому что сама не хочет». А выходит — всё, хочет? Как человеческая психика вообще работает?

Как бы она ни работала, сейчас речь не об этом. Игры с жизнью до добра не доведут. До сегодняшнего дня, до тех пор, пока Уля собственными глазами не увидела, как Чернов водит, подобные мысли к ней в голову не лезли. Ещё и с парашютом сигает… Экстремал хренов!

— Сам удивляюсь, — беспечно ответил Егор. — Значит, ещё не время.

«Вот так легко об этом говоришь?!»

Вадим меж тем недоумённо озирался по сторонам: в нескольких километрах от точки, где они припарковались, начиналась лесополоса. Отсюда открывался захватывающий дух вид на низину, а в отдалении виднелись несколько человеческих силуэтов. Да, они и впрямь оказались в полях: изумрудная травка и дикие цветы, кто-то в них стрекочет — очень красиво, живописно, можно сказать, волшебно, но…

— Рыжий, так и что мы тут забыли? — подал голос озадаченный Стрижов.

«Я бы тоже хотела знать»

На губах соседа лежала легкая, расслабленная улыбка. Сейчас он выглядел, как сытый, довольный жизнью, ленивый кот, которого не только накормили сметаной, но и почесали — и за ушком, и за шкиркой, и про брюшко не забыли. Просветление в глазах, умиротворение на лице, даже голос, и тот звучал иначе — тише и бархатнее.

— Ты голову подними — и увидишь, — отозвался Егор беззаботно.

Прибывшие синхронно задрали подбородки к небу. Где-то высоко-высоко над головами, в глубокой синеве, кружились плохо различимые в лучах солнца огромные «птицы» — дело рук человеческих.

Ничего не понятно, но очень интересно.

— Так… И?.. — озвучил мысли Ульяны Вадим.

Честное слово, прежде такой безмятежности Уля не видела на лице своего соседа никогда. Никогда — это значит никогда.

— И… — эхом повторил Егор. Такое ощущение, что мыслями он уже давно был не здесь. — Ты когда-нибудь болтал ножками на высоте километра от земли?

«Так!!! Ты же не хочешь сказать…»

— Да ладно?! — присвистнул Вадим восторженно. Интересный человек: то как до тумбочки доходит, то чуть ли не налету схватывает. — Хочешь сказать, мы сейчас полетим? — его глаза вспыхнули нетерпеливым огнём предвкушения, на который еще какую-то минуту назад, когда Стрижов озадаченно обозревал окрестности, и намёка не было. — Что, вот прямо сейчас?

Голова закружилась, ладошки мгновенно взмокли, пространство дало крен, а сердце зашарашило на невообразимых скоростях. Так она не волновалась даже на защите диплома.

«В каком смысле “Мы сейчас полетим”? Куда “полетим”? Вон туда?! А меня спросить не хотите?»

— Сегодня тут мои приятели, так что почему бы и да? — пожал плечами Егор. — Если ты готов, то сейчас увидишь мир под интересным углом. С инструктором, конечно.

— Уль, ну что? — на лице Вадима было написано всё: за себя он уже решил, причём мгновенно. Мгновенно принял вызов. — Полетели?

«Нет!!!»

— Я… Я… Нет, я… Не — е-е-е — т…

— Почему? — наигранно расстроенно поджал губы он. Человек — пантомима! — Будет круто, не сомневайся! Рыжий, скажи?!

К огромному облегчению Ульяны, препираться с Вадимом, которому если уж что в голову взбрело, так с концами, не пришлось.

— Если очень страшно, то не стоит, — покачал головой Егор. — Внизу тоже есть чем заняться.

— Например? — не унимался помрачневший Стрижов. — Что в чистом поле делать?

Егор в ответ лишь плечами неопределённо пожал.

— Ну, например… Например, послушать рассказы скай-дайверов, тишину, полюбоваться природой и парапланами, да и просто подышать чистым воздухом. Так что… — перевел он глаза на Ульяну, — может быть, когда-нибудь… А пока просто посмотри.

«Ты и об этом помнишь?»

За несколько месяцев до её десятилетия они с Егором через чердак на крышу их дома залезли. Точнее, не так: Егор сказал, что на двери на чердак сорвали замок и он думает проверить ход на крышу, а она за ним хвостом увязалась. Вот там-то Уля впервые и поняла, что от одного вида далёкой земли ей становится натурально дурно. Просто не смогла подойти к самому краю — метра за три до парапета намертво вцепилась ему в предплечье и всё, дальше ни в какую. И по сей день, стоит подумать о высоте, вспоминается хлещущий в лицо ветер, нарастающее головокружение, липкие ладошки, подкосившиеся коленки и охватившая её тогда паника. Но никогда в жизни она не могла даже помыслить, что эти воспоминания до сих пор хранятся не только в её черепной коробке. До этого момента не могла подумать, что добровольно поднимет их на поверхность.

Вадим вопрошающе взглянул на Улю.

— Ты же не против такого расклада?

Уля яростно замотала головой. Нет, она совсем не против такого расклада! Всеми фибрами души она толька за! Есть вещи, которые останутся для неё недоступны, и любование землёй с высоты птичьего полета — одна из них. Вот только… Она-то останется в безопасности, а они?

— Тогда, — Чернов подошел к «Ямахе» и начал изымать из прикрепленной к сиденью сумки содержимое: фотоаппарат, тот самый пакет из кафешки, бутылку воды и туго свёрнутый тонкий плед, — пойдем, я вас познакомлю с народом, и будешь предоставлена сама себе. Наслаждайся.

— Чем? — глупо переспросила Ульяна.

— Жизнью, конечно, — ответил сосед слегка удивленно. — Чем же еще?

— А вы будете наслаждаться ей… там?

«Наслаждаться, рискуя?»

Егор вновь усмехнулся, одним краешком губ:

— Мы там, ты — тут. Жизнь одна, она слишком коротка, слишком богата на возможности и она — здесь и сейчас. Зачем позволять отведенному тебе времени утекать песком сквозь пальцы? Когда-нибудь, может, завтра, она закончится. Так что — там или тут — бери всё.

Ульяна зависла. А ведь эту смутно оформленную в собственной голове мысль она сама гоняла туда-сюда последние недели, думая о том, что ничего толком о жизни и окружающих людях не знает, что упускает что-то важное, сидя дома и глядя в окно. Злясь на маму, отвоёвывая у неё право жить так, как ей самой хочется. И в то же время страшась, не понимая, как подступиться, откуда начать восхождение по этой лестнице. И вот перед ней стоит её сосед и задвигает о том, что жизнь — здесь и сейчас, насыщенная в любую минуту, разнообразная. Лишь посмотри вокруг себя, увидь её возможности и возьми то, что подходит именно тебе.

Видимо, если действительно искренне хочешь, тебя направят. Вселенная словно сама подсказывает путь. Словно спрашивает: «Ну, всё думала, как начать?», и сама же отвечает на заданный вопрос.

Не зря поехали.

— Малая, ты же фотоаппарат в руках держала? — Егор сунул ей в руки увесистую «зеркалку». — Если тебе наскучит валяться на травке, можешь попробовать. Тут всё просто, есть авто-режим, но это скучно, так что покрути настройки. Объектив — зум, на приближение-удаление.

«Вот так просто доверяешь?»

Да, вот так просто доверяет. Никаких поучений, увещеваний и просьб обращаться с техникой аккуратнее — через пять секунд Егор уже забыл, что отдал в руки неумёхи свое добро. Через десять минут они пересекли часть поля, подошли к парапланеристам и Егор быстро представил их друг другу. Через пятнадцать одна девчонка примерно Улиного возраста уже взяла её в оборот, взахлёб рассказывая о невероятных ощущениях, захлестывающих в момент, когда ноги отрываются от земли, и параплан несёт тебя ввысь в потоках воздуха. Объясняя, как устроен летательный аппарат, демонстрируя ей гигантский купол, воздухозаборники, ряды ярко-красных и ярко-зеленых строп и прочные крепления. Поясняя, что старт может быть прямым и обратным — в зависимости от силы ветра. При слабом ветре или штиле, как сегодня, выполняется прямой старт, при сильном, соответственно, обратный. Ульяна критически рассматривала обмундирование, и пусть голова понимала, что выглядит оно надёжно, сердце продолжало сжиматься от страха при мысли, что в воздухе может случиться что угодно. Например, ветер сменит направление. Или тучка набежит.

— Смотри, — кивнула Лиза, так звали девушку, куда-то в сторону. В отдалении в небо на лебедке поднимался парапланерист, и с такого расстояния угадать в нём соседа можно было лишь по лазурного цвета джинсе. — Видишь, как легко и непринужденно выглядит? Часов тридцать налета с нашим клубом у него уже есть, поэтому. Раз, и в небе. А совсем новичкам только в тандеме, конечно.

— И какова… статистика? — нервно сглотнув, задала Ульяна вопрос, волнующий её с самого начала. Метрах в десяти от Ули, сосредоточенно внимая каждому слову инструктора, к старту готовился Вадим.

— Чего? Смертей? Современный параплан очень надёжен, количество пострадавших при езде на мотоцикле превышает число пострадавших при занятиях парапланеризмом в несколько раз, — уклончиво ответила Лиза, и Ульяна подумала: «Час от часу не легче…». — Не всё так страшно, но риски, разумеется, есть. Они есть везде. Важны тренировки, причём тренировки в неспокойном воздухе. С опытным инструктором рисков нет. А сегодня ещё и погода идеальная: солнечно, тепло, можно поймать восходящие потоки.

— А высота какая?

— Ну, Егор метров на восемьсот наверняка пойдет, а второй… Для начала на пятьсот-шестьсот поднимем.

«Восемьсот метров, Господи! Каково это?»

Ещё немного поговорили, а пока говорили, и Вадима отправили. Раскинув плед и улегшись на нем звездой, благодаря уверенному тону Лизы кое-как успокоившись, Уля неотрывно следила за кружащими высоко в небе парапланами. Картина притягивала взгляд: так высоко, со стороны полёт выглядит спокойно и плавно… Медитацией в бездонной вышине. Наверняка там, в небе, стоит полная тишина. А может, наоборот, купол, треплемый порывами ветра, создает невообразимый шум? А как земля выглядит с пятиста метров? А с восьмиста? Что чувствуешь, находясь там, паря под крылом? Восхитительное чувство свободы? Конечно, свободу — все они здесь за этим. Человек всегда мечтал летать, как птица. Ей не испытать.

Где-то в глубине души Ульяна чувствовала зависть — смелым, людям, которые берут от жизни всё, что она даёт. Сама она так не научилась. Может, это пока? Может, у неё ещё всё впереди? Может, если небо не её случай, то море — её? Мелькнула, завертелась волчком и, трусливо поджав хвост, сбежала озвученная Егором шальная мысль: «Может быть, когда-нибудь…».

Поняла, что не удержит собственное любопытство в узде и закидает парней вопросами по возвращении на землю. Поняла: какие цветочки? Вот что надо хотя бы попытаться сфотографировать, пусть только спустятся пониже! Ощутила, как внутри в очередной раз что-то замкнуло, щёлкнуло и отпустило, закрыла глаза и попробовала на секунду представить себя там… Ладошки вновь мгновенно взмокли, в животе что-то сладко провалилось, ноздри судорожно втянули воздух, и рецепторы ощутили запах разнотравья. Вот что он имел ввиду, когда говорил о том, что жизнь — здесь и сейчас. Жизнь — в моменте, просто поймай его. Кто-то ловит момент в далёком небе, а кто-то — валяясь в высокой траве, мечтая однажды переступить через заложенные матерью-природой страхи, чувствуя в животе щекотку одних лишь допущений, благословляя каждое мгновение здесь, на земле. Отпуская фантазию в полет…

Может быть… Когда-нибудь… С инструктором…

Нет.

Но какой день!

***

18:41 Кому: Тоха: Тох, извини, планы поменялись. Давай не сегодня. Проторчу на репбазе до полуночи точно.

Не сегодня, не завтра, не послезавтра — пока достаточно. От так остро ощущаемой с раннего утра потребности создать вокруг хаос и хотя бы на несколько часов избавить себя от удушливого чувства одиночества к вечеру не осталось и следа. Кто-то стёр все следы.

К вечеру завершающего страшную неделю дня он ощущал себя цельным, исчезло и пока не вернулось чувство гложущей пустоты. Объяснение искалось недолго и несложно, нашлось и тут же в неясной тревоге отбросилось, он забил на попытки найти другие, но сам факт!

На карте памяти — сотня фотографий, все — о небе. Не все удачные, но все говорящие, все — атмосферные, все живые. Даже их со Стрижом физиономии в кадр попали, и он в удивлении обнаружил на собственном лице искренние эмоции. В голове — десятки вопросов, заданных с горящими глазами. Он так и знал, печёнкой чуял, что не всё потеряно, что достаточно чуть встряхнуть — и убедишься, копнёшь — и уткнёшься лопатой в сундук с кладом. Перед глазами светящееся детским любопытством лицо малой и восторгом — Стрижа. Внутри — благословенная тишина. Наконец! И пусть впереди ещё репетиция, а репетиции последнее время без конфликтов не обходятся, пусть за каждым днём настанет ночь — сегодня уже ничто не сможет вновь погрузить его в пустоту. Сегодня сон придёт и будет крепким.

Отличный. Отличный день.

Комментарий к

VIII

Отличный день Еще визуал:

“Равнодушные шаги приближались и отдалялись, приближались и отдалялись, приближались и отдалялись. Человек еще не понял…”

https://t.me/drugogomira_public/55

Музыка к главе: Tommee Profitt feat. Jessie Early — Will I Make It Out Alive

https://music.youtube.com/watch?v=fJ8gFNQvL2g&feature=share

Перевод:

Мир в смятении, всё рушится,

Ты должен выбраться, пока ещё можешь,

Должен выбраться, пока можешь.

В моей груди стучат барабаны,

Кажется, что я не могу перевести дух,

Ты должен выбраться, пока ещё можешь,

Должен выбраться, пока можешь.

Выплыву ли я или утону?

Прогнусь ли я или сломаюсь?

Получится ли у меня остаться в живых?

Получится остаться в живых?

Полечу ли я или упаду?

Буду ли жить или всё потеряю?

Получится ли у меня остаться в живых?

Получится остаться в живых?

Напряжение усиливается,

Охватывая всё вокруг.

Ты должен выбраться, пока ещё можешь,

Должен выбраться, пока можешь.

====== IX. Окна ======

Комментарий к IX. Окна Визуал:

“День-пиздень!”

https://t.me/drugogomira_public/65

21:31 Кому: Юлёк: Юлька, что ты обычно чувствуешь в момент поцелуя?

21:34 От кого: Юлёк: Э-э-э… Ильина?)) Даже не знаю, что сказать. Зависит от того, насколько парень зацепил) И еще от того, как целует) Мне нравятся напористые ребята, которые знают, что с девушкой делать надо, а телячьи нежности не люблю) Чувствую, как в животе ухает, бабочек. Иногда уносит, иногда не уносит. Что, свершилось?))

21:35 Кому: Юлёк: Свершилось, да не свершилось. Идиотская ситуация свершилась.

21:37 От кого: Юлёк: Ну-ка, ну-ка?

21:38 Кому: Юлёк: Мы гуляли в Лужниках, я свалилась с парапета на набережной, меня поймали внизу, прижали к себе… И вот. Блин, Юль! Что со мной не так? Меня прокляли? Почему я ничего не ощутила?

21:45 От кого: Юлёк: Ты уже дома?

21:46 Кому: Юлёк: Нет, на лавке у магазина высиживаю, минут пятнадцать еще — и домой.

21:49 От кого: Юлёк: Короче, мысль простая: втрескаешься по уши — ощутишь. Правда, лично со мной по уши последний раз на третьем курсе случалось. И тогда же я последний раз из-за мужика ревела. С тех пор я себе такого не позволяю, легкой влюбленности достаточно. Уж лучше я ими буду вертеть, чем они мной. Что, совсем ничего не почувствовала, что ли? А Вадим что?

21:51 Кому: Юлёк: Ну, что-то, может, и почувствовала, отторжения не почувствовала, но до тех ощущений, о которых в книжках пишут, как до луны. А что Вадим? Сказала, давай не торопиться. В бурный восторг он не пришел, но лесом тоже пока не послал, вроде немножко обиделся, а вроде и понял. До дома довез, еще и на концерт позвал в субботу. Пошли с нами, а?

21:53 От кого: Юлёк: Ильина! Выныривай уже из своих книжек)) Жизнь — это тебе не сказки и не дамские романчики, принцев наперечет и все они давно и счастливо женаты. Ты сколько его уже маринуешь? Третью неделю?

21:53 Кому: Юлёк: Да. Ну, ты же сама говорила, что соскочить всегда успею.

21:54 От кого: Юлёк: Вот сейчас самое время определиться! Не динамь парня. А если самой не нужен — мне отдай))) Что за концерт?

«Сейчас начнется…»

21:55 Кому: Юлёк: Группа какая-то с непроизносимым названием. Егор в ней играет. Но я вот всё думаю, может лучше отказаться, чтобы не «мариновать»?

21:56 От кого: Юлёк: И пропустить такое?!? Нет уж, три дня погоды не сделают! Погоди до субботы!

«Отстой! Во что я вляпалась?»

Удрученно вздохнув, Уля бросила телефон в сумочку и огляделась по сторонам. Пока она тут высиживала, летние сумерки успели сгуститься, фонари, не сговариваясь, в один момент вспыхнули, и окна в домах замерцали полутенями, зажглись огнями: тусклыми и яркими, жёлтыми, белыми, оранжевыми, серо-синими и даже одним малиновым. В этот самый момент кто-то, лежа на диване, бездумно щелкал каналы, кто-то укладывал спать детей, кто-то наконец урвал время на коротенькую тренировку по YouTube, кто-то достал пяльцы и нитки, спицы и шерсть, краски и ватман. Кто-то ужин готовил, и запахи котлет и жареной картошечки благодаря открытой форточке вдыхал весь двор. Кто-то перемывал гору посуды за домочадцами и ворчал себе под нос, уставший. А кто-то залёг в постели с книжкой. Если бы она сейчас была дома, точно бы уже залегла. Ближе к новому году эти же окна нарядно замигают зелеными, синими, красными, разноцветными шторками гирлянд, и воздух наполнится коллективным ожиданием чуда. А пока — пока обычный день, один из сотен в году, завершается незамеченным людьми. Из готовящегося к закрытию магазинчика выходят последние посетители: в основном мужчины со звенящими стеклом пакетами, и молодые парочки, и по лицам их видно, что всё у них сегодня еще впереди.