— Подождать нужно всего-то годиков сорок пять — пятьдесят, — делано равнодушно пожала она плечами. — И я всё тебе скажу. Мне тогда уже точно всё равно будет, меня будут заботить артрит и давление, а не всякие там… дедки. По рукам?
«А дедки заботить не будут, значит?..»
Егор склонил голову к плечу и чуть прищурился, пытаясь разглядеть зарытую собаку. Уля моментально сегодня зажигается. Еще пять минут назад в лифте вообще ничего не предвещало новых всполохов, но стоило попытаться обойти скользкую тему, и… И там, у школы, нечто похожее он видел. В чём дело? Очевидно, в нём. Ульяна злится, считает, что он ей не доверяет. Сама только что проблему и обозначила. Еще у школы она её обозначила. Но вот же, тут точно что-то еще есть, заботит её что-то. Голова его бедовая, видать. А голова его мало того, что в принципе не лечится: в голове его рушатся представления о лично ему комфортных дистанциях и отношениях, понимать хоть что-нибудь голова его отказывается и вот-вот треснет.
Но все-таки интересно, что она там для него припасла? Узнает лет через пятьдесят, видимо. Если доживет.
— Расслабься, — прерывая затянувшийся зрительный контакт, усмехнулась Ульяна. — Ты рискуешь спор проиграть. Заберу Коржика с собой. Где мое настроение?
Корж, который все это время путался под ногами, курсируя от неё к нему и обратно, в подтверждение Улиных слов протяжно мяукнул. Ульяна победно вскинула подбородок: «Слыхал?», мол. Подхватив кошака, высоко подняла на вытянутых руках и промурлыкала:
— Ну что, колбаса? Все-таки идешь со мной!
С ракурса Егора Корж и правда напоминал длинную пушистую колбасу: казалось, в этом животном от кончика ушей до кончика хвоста весь метр наберется. В рыжем пухе утопали её тонкие пальцы. Безвольно повиснув в руках своей хозяйки, кот совершенно не сопротивлялся, лишь локаторы свои мохнатые навострил и затарахтел, как ненормальный.
Егор понял, что снова завис. Чёрт знает почему, но картина его гипнотизировала. От неё веяло домом, уютом и теплом. Человеческой добротой. Корж продолжал покорно болтаться в Улиных руках, мурчание усиливалось, две пары голубых глаз лениво жмурились. Между этими двумя царило полнейшее взаимопонимание. А ведь когда-то она с улицы его принесла — дикого тощего оборвыша. Егор смутно помнит, как по осени они втроем встретились в общем коридоре. Года три, а то и четыре прошло. Ульяна с мокрым трясущимся комком шерсти в шарфе зарулила от лифтов в тамбур, а он, не очень трезвый, как раз на выход намылился — дверь закрывал. Кажется, тогда, скользнув взглядом по найдёнышу в руках соседки, он совсем не удивился, подумал: «Ничего не меняется». А может, и ни о чем он не подумал, не уверен. И вот, пожалуйста: откормленный холёный рыжий кот висит тряпочкой и разрешает делать с собой всё, что ей вздумается. Они там молча друг с другом общаются, видно же.
Ульяна кого хочешь может приручить.
Вибрация телефона в кармане привела Егора в чувство. Выудив гаджет на свет, пробежал взглядом по сообщению:
23:12 От кого: Колян: Деньги нужны в течение недели, десять дней край.
23:12 Кому: Колян: Ок.
— С тобой? Ну нет, это мы еще посмотрим, — ухмыльнулся Егор, возвращаясь к картине маслом. Наклонился к коробке, что почти две недели назад снял с антресолей и так и не вернул на место. Что-то сейчас точно будет, вопрос в том, что. Нужное ему лежало сверху, искать не пришлось.
«Вот твое настроение, прямо здесь»
На диван под раздавшийся шумный вздох полетели кассета и фотоальбом, а с тетрадью тот же номер он проворачивать не стал: это вещь чужая, её. Тетрадь Егор достал осторожно, не слишком торопясь сразу показывать владелице. Развернулся, тут же пряча анкету за спиной, опёрся о стол, сложил руки на груди и кивнул в сторону дивана:
— Падай.
Ульяна застыла посреди комнаты. С лицом её за эти несколько секунд, что ему понадобились, чтобы вытащить из коробки вещи, случились метаморфозы. Выражение на нем уже кардинально поменялось, но всё продолжало преображаться: относительное спокойствие сменяли осознание и растерянность. Глаза распахивались всё шире, брови поднимались всё выше. Взгляд метался от валяющихся на диване вещей к нему и назад, и с каждой секундой в нём обнаруживалось всё больше и больше сухой воды: он становился всё блестящее, чуть больнее. Проступившие вдруг скулы, плотно сжатые губы… Егору даже подумалось, что, может, он неверно оценил возможные последствия? Недооценил значение этих вещей для неё самой? «Лучший друг»…
Нет, за эти недели он успел всё взвесить и прийти к мысли, что показать нужно. Иногда в прошлое возвращаться тяжело. А в такое прошлое, как у них, тем более. А иногда возвращаться туда приятно. В такое, как у них, тем более. Так что прочь сомнения.
— Это я её раздавила, — присаживаясь на самый краешек дивана и беря в руки кассету, дрогнувшим голосом сообщила Уля. — Как сейчас помню…
— Угу… — глаза неотрывно следили за тем, как подушечка пальца ведет по пересекающей пластиковую коробочку трещине, как она переворачивает кассету и бежит взглядом по списку песен, узнавая, кажется, каждую. Мозг, не оказывая ровным счетом никакого сопротивления, запустил по позвонкам уже знакомые мурашки. Сотрясать воздух, шевелиться вообще не хотелось, но нужно же что-то сказать. — Но весело же было, малая!
Уголок рта потянулся вверх. Конечно, весело. Очень, очень весело! И невозможно легко…
Ульяна вскинула глаза и неуверенно, растерянно улыбнулась. Определенно, как чуть ли не на потолке тут плясала, она помнит.
— А послушать её есть на чем?
Её голос звучал очень тихо, потерянно, беспомощно как-то. Что же тогда дальше будет? Может, и впрямь откатить, пока еще не слишком поздно?
Нет.
— Условно — есть, отцовский центр я оставил, — пожал Егор плечами. Центр стоял в родительской спальне. — Но там что-то с кассетной декой: она, оказывается, сломана. Так что сначала придется починить.
— Понятно. Жаль… — забавно поджав губы, вздохнула Уля разочарованно. — Позовешь, как починишь?
— Ну, разумеется, — усмехнулся он. Разумеется! — Если я кому и дам прыгать на этом диване, то только тебе, по старой памяти.
Ульяна недоверчиво склонила голову к плечу.
— Да?
«Что за сомнения во взгляде?»
— Да.
— Ну… ладно. Не знаешь ты, на что подписываешься, Егор…
Егор округлил глаза. В смысле? Он не знает? Как раз он еще как знает! Шторы-то кое-кто иногда задергивать забывает, да и в клубе всё он видел. И в школе тоже. И… кто, в конце концов, ураганом по его комнате носился когда-то?
— А это… — Уля нерешительно потянулась к альбому и, едва коснувшись обложки, вскинула на него выжидательный, полный замешательства взгляд. «Можно?».
«Наверное, нужно…»
— А это интереснее, — чувствуя, как в груди защекотало перышком, произнес Егор. — Это… Посередине открывай, не промажешь. Их там немного, камеру мы не очень любили.
«Понеслась…»
Прикрыв глаза, застыв у стола, Егор подумал о том, что когда отец настаивал, не стоило так упрямиться: куда больше фотографий вошло бы в этот альбом. От каждой внутри дёргает, каждая поднимает в душе тёплое цунами. Вспоминать тот отрезок, вспоминать светлое в собственной жизни — приятно. Сколько всего благодаря снимкам сейчас встало бы чёткими кадрами прямо перед глазами, будь оба сговорчивее.
До ушей донесся тяжелый вздох, кто-то расчувствовался и тихонько шмыгнул носом.
— Я их не видела…
«Конечно, ты их не видела… Я же тебе их не показывал»
Тишина в комнате настала оглушающая, лишь пленочные конверты изредка шуршали — это Ульяна переворачивала страницы — и шмыганье учащалось. И где-то в ушах отдавался отчаянный стук собственного сердца. Не мог заставить себя открыть глаза. Потому что… Что он тогда увидит? В тех, напротив?
— Эти качели поменяли тринадцать лет назад, мне одиннадцать было… — и без того взволнованный голос зазвучал надсадно, задрожал уже в открытую. — Тут уже такие ржавые…
«Да… Поменяли. Спустя месяц… После того как… Чёрт!»
— И этот свитер я припоминаю, — немного помолчав, сипло продолжила Уля. Нет, возможно, он таки сильно недооценил значение, которое имели для неё эти кадры и вообще их детские отношения. — Ты же из него вообще не вылезал. Как у Фредди Крюгера, только полоска синяя.
«Да»
— А сам ты, похоже, не прочь был найти поинтереснее занятие, чем малышню соседскую развлекать… Видок у тебя, конечно… Забавный.
«Да. Нет, ну… Да ну тебя!»
— И вот на этой, с журналом, тоже… Одни вихры торчат! И вот тут… — кого-то прорвало. Улю даже молчание его не смущало. А может, и смущало, и несколько напряженный, высокий тон был тому свидетельством. Впрочем, когда он сам впервые больше чем за тринадцать лет эти фото увидел, его тоже прорвало. По-своему. — Нет, тут ты просто недовольный, зато я подозрительно довольная. Только не помню, что там было…
«Пофиг что…»
Егор отчетливо слышал надсадный звон собственных нервов. Принимая решение показать Ульяне фотографии, он не думал о последствиях для себя самого. Хотелось на выдохе попросить прощения. Хотелось бежать со всех ног, под них не глядя. Он понял вдруг, что всё ждёт вопроса, всё это лето ждёт вопроса. Но сейчас не слышал в её голосе ни намека на обиду: растроганная, обескураженная, она рассматривала фотографии, копалась в собственной памяти и сыпала комментариями. Она словно взяла и вырезала из жизни тринадцать лет. А после склеила те семь и эти месяцы. Почему? И стоит ли каяться, если таков её выбор?
А главное, ведь если вопрос всё-таки последует… Он не объяснит. Это же придется провести вскрытие и вывалить перед ней собственное нутро. Распотрошить, препарировать, разложить на атомы. Рассказать совсем всё. Возможно, не выйдет не сдать её мать. Нет, он не готов.
А она… Она как чувствует и не спрашивает. «Забыла». «Подождет». «До семидесяти». Вот и всё.
— Каре дурацкое у меня… — кое-как справившись с надтреснутым голосом, проворчала Ульяна себе под нос.
«Отличное каре!»
Следом послышался нервный смешок:
— Вообще, мы с тобой здесь на двух нахохлившихся воробьев похожи. Или волчат…
«Угу. Мы с тобой вообще похожи… На удивление… Не заметила?»
— А тут ты… как будто… рыжий? Мне кажется?
Все-таки вынудила распахнуть глаза. Перевернув очередную страницу, Уля наткнулась на фото, где ему восемь или девять. Сзади, положив острый подбородок на тощее детское плечо, его крепко обнимала мама, еще совсем молодая. Сюрприз. Если хоть когда-нибудь Ульяна спрашивала себя, откуда взялась эта дворовая кличка, то вот ответ. Пришла из прошлой жизни в эту. Вместе с сигаретами.
— В детстве рыжиной отливал, — с трудом разлепив губы, вытолкнул из себя Егор. — Со временем потемнел. Так бывает.
— Да? — искреннее удивление, прозвучав в голосе Ульяны, тут же отразилось простодушным изумлением на лице. — А почему я не помню?
— Маленькая была? — пожал он плечами.
Совсем маленькие дети не запоминают нюансы внешности. Им не до таких мелочей. Они запоминают эмоции, которые в их жизнь привносят люди. Попроси Егора кто сейчас вспомнить цвет волос первой воспитательницы, он не сможет. Вроде темный. Зато он помнит все до одной гримасы на её лице, повергающую в ужас огромную черную бородавку на щеке и свой страх.
— А есть совсем-совсем детские фото? — робко поинтересовалась Ульяна. — Интересно увидеть…
Егор покачал головой. Таким фото взяться просто неоткуда. Снимков, на которых он младше восьми с половиной, не существует в природе, а к десяти на прежний рыжий отлив одни намеки остались.
— Нет… — на всякий случай пряча взгляд, пробормотал Егор. — Первый фотоаппарат отец купил уже здесь, в Москве.
Что правда.
— Вообще-то, знаешь, ты совсем не изменился, — констатировала Уля удовлетворенно. Даже голос повеселел. — Все такой же лохматый, такой же худой и смотришь на мир с тем же полным подозрений прищуром.
— А ты изменилась. Довольно сильно.
К этим выводам Егор на похмельную голову пришел, но с тех пор от них не отказался. И уже не откажется. Каждый новый день, каждая минута рядом показывают ему, как все-таки она изменилась. Снова и снова. А пухлые щечки и пляшущие в глазах искорки провокатора — это просто маскировка. Должно же было в ней хоть что-то от прежней Ульяны остаться. Остались смелость, открытость новому…
— Правда? — с неприкрытым скепсисом в голосе и глазах переспросила она.
— Угу…
— Я, вообще, про внешность…
— Я понял. А я, вообще, про всякое.
«Про всякое? Про «всякое» мне тоже есть что тебе сказать», — сообщил косой взгляд, но озвучивать эту мысль Ульяна не стала. И спасибо. Хватит ему на сегодня впечатлений, и так голова кругом.
— Смотри, тут Смирнов на фоне затесался, — тыкнула она ногтём в фигуру пацана где-то за лавкой. — Подходить уже опасается.
Еще бы он не опасался. До Смирнова не дошло с первого раза, но зато со второго очень хорошо дошло сразу всё. И с тех пор он не то что муляжи мышей в её сумки не подкладывал, не то что подножки в детсадовских коридорах не ставил, а вообще старался обходить Ульяну стороной — во избежание третьего контакта с её соседом. Во дворе Егору удалось очень быстро построить борзоту всякую. До того, как семья Черновых переехала в этот дом, такие методы раз и навсегда решать вопросы местным домашним птенцам и не снились. Ни их возраст, ни их телосложение напугать Егора не могли. Благодаря стараниям родителей его вообще мало что по-настоящему пугало в новой жизни. Разве что мысли о том, что однажды все всё поймут. А потом, после Ульяны, окреп страх потерять, со смертью семьи вросший в него намертво.
— Очень разумное решение, — глухо отозвался Егор.
Уля хмыкнула и вскинула на него глаза:
— Ты всегда меня защищал. Спасибо…
Столько признательности там, в этом взгляде, светилось, что неудобно стало. Ничего эдакого он не делал. Исполнял роль старшего брата, сначала без всякого энтузиазма, а потом уже в полной уверенности, что иначе и быть не должно. На «спасибо» принято отвечать «пожалуйста», но он не чувствовал, что заслуживает её благодарности.
— Пожалуйста. Но не всегда, — возразил Егор. — О чем-то ты умалчивала.
«А иногда просто была не права»
— Ну я же не могла ябедничать постоянно, — распахнув ресницы, тут же попыталась оправдаться Ульяна. Так себе аргументы, если честно. — Я же и сама иногда могла справиться…
«Ага. Я и смотрю, как ты сама со Стрижом справилась…»
Брови невольно поползли вверх. То-то про её проблемы узнавал он через раз, а то и через два — от левых людей. Вот и сейчас вполне возможно чего-то не знает. «Товарищ» этот мутный всё еще не дает ему покоя, хотя она же даже не заикалась о нём с тех пор ни разу.
— Это не ты ябедничала, это кто-то грамотно вытягивал из тебя информацию, — усмехнулся Егор добродушно. — Абсолютно разные вещи.
Кажется, такое видение Ульяну устроило, по крайней мере, по взгляду читалось, что спорить с ним сейчас она не станет. И впрямь: чуть подумав, вновь пролистав альбомные листы туда-сюда, Уля набрала в грудь воздуха и выпалила:
— Можно… мне одну? Если не жалко… У меня вообще никаких нет.
— Забирай.
— Какую?
— Любую, — отозвался Егор, с интересом наблюдая за тем, на какой она остановится. Качели, лавка, две, сделанные дома, и с рожками. Выбор не ахти, но чем богаты. Через полминуты определились два фаворита: лавка и рожки. Он так и знал. В результате будут рожки, потому что ей не нравится каре.
— Эту, — Ульяна выудила из конверта фотографию с рожками. — Та тоже классная, но это каре меня бесит… — «Бинго». — Правда, тут теперь дыра…
— Ну, я-то буду знать, у кого она. Каре классное, не гони. И вот это тоже забирай, малая. Извини, что задержал.
«На четырнадцать лет…»
Достав из-за спины анкету, Егор протянул её хозяйке. Вот теперь всё. Больше показывать и возвращать ему нечего. С одной стороны, тетрадь принадлежит ей, а с другой, отдавать жаль. Наверное, потому что это единственная здесь её вещь. Но, конечно, стоило предъявить находку хотя бы ради того, чтобы увидеть Улино лицо. Такой гаммы эмоций он не ожидал. Они там с такой безумной скоростью чередовались, что Егор оставил попытки трактовать.
— Это же… — Ульяна трясущимися пальцами раскрыла тетрадь на первой странице, пошла по листам, внимательно вглядываясь в чужие почерки… Растерянная улыбка на её лице, проявившись, постепенно становилась увереннее и шире. — Я… я думала, всё… Ну, что… Я потом о ней вспоминала, но решила, что всё…
Добралась до последнего разворота, глаза побежали по оставленным простым карандашом закорючкам.
— Ты что… ты все-таки заполнил? Недавно? — взгляд у Ульяны вышел какой-то совсем беспомощный. Вода в глазах внезапно перешла из условного сухого состояния в свое естественное.
— Угу.
— Знаешь что, Егор?.. — потерянно протянула она, вкладывая фотографию в анкету и резко поднимаясь с дивана на звук брякнувшихся в коридоре ключей.
— Что?
— Ты выиграл.
Комментарий к
XXII
Выиграл Сами фото “поближе” можно увидеть в главе
XIX
. “В Петропавловске-Камчатском полночь”. Там над ними сидит Егор.
Обложка главы и ваши комментарии: https://t.me/drugogomira_public/213
Музыка главы:
Ocie Elliott — I got you, honey https://music.youtube.com/watch?v=gaORKzKn1i4&feature=share
Екатерина Яшникова — Проведи меня через туман https://music.youtube.com/watch?v=oH2TZmsThwI&feature=share
Визуал:
Он лишь больше и больше напрягался: https://t.me/drugogomira_public/216
И пухлые щечки больше не мерещатся: https://t.me/drugogomira_public/220
Еще чуть-чуть — и внутри что-то бабахнет! https://t.me/drugogomira_public/231
Она — это просто она. Сейчас уже кажется, что в его жизни она была всегда: https://t.me/drugogomira_public/232
Если и даваться в чьи-то руки, то вот эти руки: https://t.me/drugogomira_public/233
Крепче, малая! https://t.me/drugogomira_public/221
Я тебя предупреждал. Предупреждал, что убью: https://t.me/drugogomira_public/234
Ты не один: https://t.me/drugogomira_public/235
Ульяна кого хочешь может приручить: https://t.me/drugogomira_public/236
====== XXIII. Брат ======
«Не понял… Какого черта?!»
Сначала Стриж, потом какой-то мутный тип из интернета. А это ещё кто?! Что за?..
Этого кого-то рядом с ней Егор, кажется, успел заметить прежде, чем её саму. Как свернул с улицы во двор, так и всё. Сложно сказать, что именно бросилось в глаза первым: откинутая назад голова? Она смеялась. Вот эта довольная лыба от уха до уха на физиономии прилизанного дрыща, походящего на жертву моды? Недопустимо маленькое расстояние между ними? Тот факт, что незнакомец этот, потеряв, видать, всякие представления о нормах и приличиях, с частотой раз в секунду касался пальцами рукава её тренча? Телефоны в руках? В целом непринужденная, лёгкая атмосферка, что там у них царила?
Стоило на пять минут задержаться!
Ульяна медленно, будто неохотно, будто не желая отрываться от беседы, повернула голову на звук мотора и взмахнула рукой в приветственном жесте. И в то же мгновение самоуверенная улыбка спала с лица её собеседника.
«Спокойно…»
Егор вдарил по тормозам аккурат напротив этих двоих, напугав группку высыпавших из школы танцев учениц и мамашу с коляской, которой в этот момент не посчастливилось идти мимо. Поднял визор и смерил затяжным неприязненным взглядом напрягшегося Улиного визави. Тот, впрочем, ответил ровно тем же. Опасность почуял? Очень хорошо, прекрасно! Посчитав, что нужный посыл считан верно, переключился на Ульяну.
— Прости, заработался. Погнали.
Ульяна ответила кивком, но прощаться со своим знакомым не торопилась — замешкалась. Какие-то секунды промедления, но эти секунды — каждая! — буквально из себя выводили.
— А это кто? Парень? — вскинув брови, шкет с нехорошим, полным подозрений прищуром уставился на Егора. Явно оценивал небрежный внешний вид, «Ямаху» и, видимо, выражение лица, хотя что там, под шлемом, можно было разглядеть, большой вопрос. Впрочем, на выражение лица этому обозревшему наверняка намекал многозначительный взгляд.
«Тебе какая печаль?»
— Брат… старший, — пару раз невинно хлопнув ресницами, негромко отозвалась Ульяна. Уголки её рта нервно дернулись, на секунду сложившись в подобие полуулыбки, васильковые глаза на мгновения задержались на лице. «Да? Брат же? Я нигде не соврала?» — вот что — без всякого сомнения! — в них читалось.
«С каких это пор?!»
Егор молча переводил взгляд с одной на второго, пытаясь осознать, какого лешего вообще происходит. Ему послышалось, или он только что уловил в её голосе нотки ехидства? До сих пор «брата» ему припоминает? Или действительно так думает? Или он здесь ей мешает просто? Почему хочется недоумка этого принудительно отодвинуть от неё метров эдак на двадцать? А затем само́й ей на пальцах объяснить, чем друзья от братьев отличаются?
Видишь ли, Ульяна, тут есть нюансы!
По мере того как расслаблялась физиономия её спутника, по мере того как на его лощёную рожу возвращалось выражение бесконечного самодовольства, внутри рождалась злость, плавно переходящая в помутнение рассудка. На вид ему лет двадцать пять — двадцать шесть. Этот пацан что, всерьез полагает, что способен заинтересовать вот её? Чем? Она не из тех, что на фантики ведется.
— Ну тогда, может, телефончик оставишь? — ухмыльнулся парень, в мгновение ока теряя к «брату» всякий интерес. — Сходим куда-нибудь, на Тверской на днях классный клуб открыли. Говорят, топ!
«Пф-ф-ф! “Топ”!»
Склонив голову к плечу, всё ещё силясь себя контролировать, Егор продолжал безмолвно следить за развитием событий. Всё интереснее и интереснее у него там внутри, страшнее всё и страшнее. Там, внутри, кажется, вот-вот атомный снаряд сдетонирует. Камня на камне не останется, все полягут. Там уже закипело и булькает ядовитыми, кислотными пузырями, а язык так и чешется объяснить этому пафосному индюку, любителю бурной ночной жизни, что подходящую спутницу ему следует искать прямо там, у клуба, а вот она — не из этих! Не на ту напал! Нет, всё, чего сейчас на самом деле хочется — избавиться от угрозы. Сильнее языка чешутся лишь кулаки.
— Прости, но, наверное, нет, — опустив очи долу, смущенно извинилась Ульяна.
«Бинго! Сорян, братан, в пролете ты!»
Неимоверное облегчение! Груз с плеч! Торжество! Даже злорадство! Твою мать, какого хера с ним вообще творится?!
Что бы ни творилось, факт остается фактом: Егор испытал огромное удовлетворение от её ответа. Просто-таки до неприличия огромное. Чего не скажешь о желторотике: судя по вытянувшейся физиономии, разочарован тот был знатно. На одну-единственную секунду Егору даже стало немного его жаль. Дэшку{?}[Чуть-чуть (сленг)]. На секунду.
— Почему? Классно же, вроде, пообщались… — скисая, протянул пацан недоуменно.
«Потому! Просто прими. И проваливай!»
— Ну… Мы же просто пообщались. Но вообще-то… Просто… Понимаешь, в чём дело… — Уля выдохнула, резко вскинула голову и воззрилась на этого неудачника широко распахнутыми глазами. — По отношению к тебе это будет нечестно. Сердце занято.
Стало вдруг неожиданно, пугающе тихо, шум улицы выключили щелчком чьих-то невидимых пальцев, и всё вокруг погрузилось в беззвучный вакуум. Нет, Егор не ослышался, звучало чётко. Да и озадаченно-раздосадованное выражение на лице отверженного парня сообщало: оба они слышали одно и то же. Ошибки нет. «Занято». Наступившую могильную тишину нарушал лишь жуткий лязг и грохот — это обваливалось что-то внутри. А в башке забился единственный вопрос, который, Егор это знал, возникнув, уже его не оставит.
«Кем?!»
Что, блядь? Занято? Да кем? Кем?! Вот этим «товарищем» мутным, от которого она однажды утром вернулась? Вот так, значит, да? Не одноразовая интрижка? Всё-таки настолько далеко зашло? Так, а почему он тогда до сих пор ни сном ни духом, почему сейчас впервые слышит? С хера ли она всё это время молчала?! Какого черта?!
А еще там, в его черепной коробке, тоже что-то осыпа́лось со страшным звоном: падало, падало, падало и разбивалось, достигая дна. Мозг поступившую информацию принимать отказывался наотрез. Казалось, в эту самую секунду он рассыпа́лся весь, целиком. Ослепляющая, дезориентирующая в пространстве и времени вспышка, и мир, еще каких-то десять минут назад яркий, буйный, приветливый, ушел в монохром. И посыпался. Всё посыпалось…
Пацан очнулся первым.
— Жаль. Но спасибо за честность. Поболтать с тобой было приятно. А вообще, — достал он из кармана пальто визитку, — вот мой номер. Позвони, если освободится твоё сердечко.
Визитка после недолгих раздумий отправилась в карман тренча, а внутри взметнулась ввысь волна раздражения: Егор еле поборол в себе желание выхватить из Улиных рук цветной прямоугольник и пустить его по ветру. Или одним движением пальцев превратить в бесформенный кусок картона. Поспешно опустил визор, загораживаясь стеклом от жизни, и резким движением протянул Ульяне второй шлем. Все попытки переварить новости заканчивались категоричным их отторжением. Тщетно!
— Поехали, малая, — мрачно повторил он, пристально вглядываясь в прохожих. Не хватало еще, чтобы тут кто-то мысли его читал. Ульяна молча взяла шлем, обошла мотоцикл и привычно положила ладонь на плечо.
Что, мать вашу, происходит?! Что? Что это такое?!
Это похоже на ревность в своих основных оттенках. Ревность, сопровождавшую его с тех пор, как ему показали, что даже ему может перепасть чьей-то заботы, внимания и любви.
Ревность — тяжелое, мучительно медленно уничтожающее чувство, целый комплекс ощущений, способный превратить жизнь в настоящий ад. Беспокойство, тревога, напряжение, страх. Обида! Беспомощность, ощущение ненужности, покинутости. Это чувство хорошо знакомо ему с детства: Егор отлично помнит, насколько болезненно реагировал на внимание к другим детям со стороны единственной воспитательницы, которой умудрился поверить и к которой зачем-то привязался. Он не переносил, если в его присутствии мама хвалила кого-то ещё или открыто восхищалась достижениями другого ребенка. Страх потерять её любовь висел над ним дамокловым мечом, угрозой, которая воспринималась, как самая что ни на есть реальная. Страх, что родители прозреют и от него откажутся, жрал денно и нощно. Побороть в себе ревность удалось лишь годам к шестнадцати, когда пришло понимание, что любовь его семьи безусловна и что они любят его не за что-то, а просто любят — таким, какой он есть.
И вот опять. Ревность! Но оттенки здесь будто бы иные, эта ревность имеет цвет беспросветной, бездонной черноты. Ситуация находится полностью вне его контроля, предпринять хоть что-то для ликвидации угрозы он не может. Её он потеряет. Занято? Значит, влюблена. Говорят, влюбленность вышибает людям мозги, они забывают обо всём, о других. Всё и вся отходит на второй-третий план, и он не станет исключением.
Кричать хочется, орать! Схватить её за плечи и трясти в попытке вытрясти из головы дурь!
Самому отойти на километр, опередить! Обмотать периметр колючей проволокой и не пускать больше никого. Никогда. Никого. Вообще никогда. Вообще никого. Он снова один. Еще нет, но уже да.
Хочется запретить остальным не то что её касаться, а смотреть даже. Это, блядь, что-то новенькое в его жизни, определённо.
Запереть её в квартире — в собственной! — и повесить амбарный замок на дверь хочется. Что-то новенькое в его жизни, дубль два. Новенькое и абсолютно неадекватное.
Хочется заставить её объясниться! Пусть расскажет, каким должен быть человек, чтобы такое сердце ему отдать! Не жирно ли? Ничего у него там не треснет от подобной щедрости, нет?
Заглянуть в эти большие глаза и спросить хочется: «Ты хорошо подумала? Ты точно выбрала? Точно, да? Ты уверена?»
Хочется отдавать. Всё то немногое, что у него есть, отдавать, лишь бы она подумала ещё чуть-чуть. А это даже не новенькое, это вообще из разряда не постижимого ни душой, ни сердцем, ни тем более головой.
Которой он, вестимо, все-таки двинулся.
Все эти желания, кроме, пожалуй, последнего, — страшные. Она ведь не вещь, он не может повесить ей на лоб стикер «Собственность Чернова». Она человек. Свободный. Со своими чувствами, с правом выбора. А еще она ему ровным счетом ничего не должна. И не будет. Это он ей должен до тех пор, пока его агония не разлучит их. Агония или смерть.
Это — ревность. Откровенная, злая, отчаянная, беспомощная, не пытающаяся маскироваться под заботу или защиту. Прямо сейчас он не хочет заботиться и защищать. После. А хочет он сейчас одного: хватать и прятать! От всех! Вот что обескураживает и пугает до одури! До одури пугает, что это она в нем её такую вызывает! Она с ним всё это выделывает, она всё устроила! Ульяна!
Внутри творилась какая-то выходящая за все границы разумного хуйня! Привязанность иначе, гораздо мягче ощущалась, а это… Это… Жесть! Там, в его привыкшем к штилю внутреннем мирке, ядерная катастрофа, катаклизм, конец времен. Ничего подобного он за собой не помнил. Потому что ничего подобного и не случалось! Никогда! Всем его штормам виной она!
На хрен оно ему всё сдалось?
Как это возможно выдержать?
Похоже на умопомешательство.
Она не собственность…
В гробу он это всё видал!
«Потеряешь…»
— Крепче!
Рявкнул так, что Ульяна там вздрогнула. Но все-таки послушно сжала коленки и усилила замок рук.
«Еще крепче! Можешь же!»
Сердце, казалось, вот-вот прошибёт клетку рёбер и вылетит оттуда к чертям собачьим прямо на околоземную орбиту. Глаза не то чтобы хорошо видели перед собой, а мозг не то чтобы был способен анализировать обстановку вокруг. В ушах по-прежнему нестерпимо звенело. Но до дома придется её доставить. Всего две улицы, две грёбаные улицы.
Две улицы — и он сбросит с себя эти руки и пойдет лечить голову.
Вот бы они не кончились никогда.
…
Кончились, конечно, улицы. Добрались в удушающем молчании до самого этажа. Ульяна, каким-то шестым чувством считав, что сегодня лучше его не трогать, за весь путь до двери квартиры не произнесла ни слова. Всё, чего хотелось Егору — как можно скорее спрятаться в норе, законопатить дверь на все замки, не включая свет, упасть на родительскую кровать и положить на лицо подушку.
— Спасибо, — открывая свою дверь, произнесла Уля негромко. — Если все же надумаешь рассказать, что случилось, я всегда готова послушать. Не обязательно сейчас… Просто… В принципе.
«Еще одна!»
Почему все от него каких-то откровений ждут? У него разве на лице написано, что он чувствует потребность спустить с поводков табун собственных тараканов? Может, между строчек его сообщений сквозит сигнал SOS? Злость на себя, на неё, на весь грёбаный мир, который, кажется, умудрился в очередной раз обвести его вокруг пальца, набирала обороты.
Из квартиры Ильиных под ноги Ульяне тут же вывалился Корж и, проигнорировав свою хозяйку, направился прямиком к нему.
— Угу, — промычал Егор, избегая пересекаться взглядами. — Забери Коржа, малая. У меня ему сегодня ловить нечего.
Уля уставилась на него с искренним недоумением, прямо шкурой чувствовал, но кошака на руки все-таки подхватила.
— Пойдем, Коржик. Расскажу тебе кое-что интересное… — раздался сдавленный шепот.
«Мне лучше расскажи!»
— Спокойной ночи.
«Кому как»
— Спокойной, — отозвался Егор глухо. Из темноты собственной прихожей на него во все глаза смотрело одиночество.
***
Видимо, вот так люди с ума и сходят. Они просто медленно сгорают в своем адском пламени, не в состоянии сделать ровным счетом ничего, чтобы его потушить. Ты мечешься, не понимая, чем именно должен гасить сжирающий тебя пожар и должен ли вообще.
Или пусть?
Освещающий темноту монитор напоминает о том, что завтра дедлайн: необходимо отдать фотографии клиентке. Листы с расчерченными табами на рабочем столе — о том, что группа ждет твою партию, без которой не может начать сведение композиции. И ждать, похоже, будет еще долго. А брошенная рядом листовка из парашютного клуба — о том, что ты так и не записался на курс.
Пусть оно всё синим огнем горит. Вместе с тобой. Чем заткнуть какофонию воплей в башке? Душа в лоскутья рвется с характе́рным треском. И не в сегодняшней ситуации дело, одно на другое наслаивалось, наслаивалось, а это — последняя капля, горящая спичка на рассыпанный повсюду порох.
Собственные реакции и состояния оглушают. Это — нечто, ранее не испытываемое, немыслимое. Это — незримые, непостижимые грани жизни; безумные, лишающие рассудка чувства. И смена полюсов, апокалипсис. Дыхание и острая нехватка воздуха. Западня и полёт. Это…
Для тебя это слишком!
Кукуха едет. Едет. Уже отъехала. Вот так люди с ума и сходят, точно, да. И кончают, должно быть, в психушке, в комнате с белыми стенами. По крайней мере, ты уверен, что движешься прямиком туда семимильными шагами. Ты же знал, во что тебе твоя привязанность станет, интуиция нашептывала тебе, предрекала. Но как возможно было предположить такое? Никак. Не предположить то, с чем не знаком.
Они сметают — чувства эти, эти эмоции и мысли. Сбивают с толку, с пути, связывают по рукам и ногам, обездвиживают, заволакивают голову белёсым туманом. И ты в нём бредешь на ощупь. Они ощущаются личным армагеддоном, разрушением столпов, основы основ, привычного порядка вещей, мира, в котором ты жил с рождения. Камни катятся со страшным грохотом, поднимая в воздух клубы пыли. И ты в них задыхаешься.
Это что? Что там в книжках умных по этому поводу написано? Дословно не помнишь, потому что не понимал чувств персонажей, не мог провести параллелей с собственным опытом. А потом и вовсе бросил попытки проникнуться, сосредоточив внимание на исторической прозе, детективах, фантастике, приключениях, философии и так далее.
Тебе тридцать, парень, а ты… Ты, похоже, к своим тридцати так ничего об этой жизни и не узнал. В потемках курсируешь с балкона на диван и обратно, охмелевший от обрушенных на голову откровений, встревоженный, растерянный, беспомощный, ни на йоту не приблизившийся к своим ответам. Наоборот: к вопросу о том, кто тебе она, добавился новый.
Кто ты ей?
Чувствуешь себя больным. Очень больным. Но иначе. Желание сдохнуть с периодичностью раз в минуту чередуется с желанием сделать шаг в пропасть и, пробуя крылья, взметнуться оттуда к солнцу.
Комната с белыми стенами всё ближе, с каждой минутой всё реальнее.
Внутри херня, эмоциональная каша. В которой ты способен четко идентифицировать лишь ревность, а всё остальное — нет. В тебе поселился хаос, ничего упорядоченного, ничего логичного; не можешь забыть тот взгляд, ясно видишь красоту тела, память снова и снова проигрывает миллион общих моментов, возвращает к окнам школы. Тело помнит тугие ленты рук вокруг ребер, а лопатки — сбитое дыхание.
Так ведь не бывает. Не в твоей жизни. Твоя жизнь предсказуема, люди в ней предсказуемы, предсказуемы ваши взаимоотношения. Через тебя прошли десятки и десятки девушек, и ни одна из них, включая Аню, не смогла поднять внутри и толики этих эмоций. Кого ни возьми, сердце отвечало безразличием. С чуткой Аней оказалось комфортнее. У вас нашлись общие интересы, и продержался ты дольше, но все-таки слился, чуть понял, что ей требуется нечто большее, чем ты можешь дать. Ты рвал тогда, понимая, что лучше не заигрываться, лучше не питать чужих ожиданий, не дарить ложную надежду на что бы то ни было. А сейчас что? Сейчас ты на стенку полезешь. Ошалел, одурел, обалдел, очумел. Обмер, оробел. Обескуражен!
А там, за стенкой, та, что тебя на неё играючи загнала.
Мрак!
У кого спросить, что это такое? Пусть скажут тебе, что ты попросту с катушек слетел, что это — ненормально. Пусть скажут, что это она и есть, что ты здоров, что с тобой всё в полном порядке. Пусть поставят чёртов диагноз, вынесут наконец приговор. Почему рядом нет матери, отца? С кем поговорить? С кем о таком вообще можно говорить? С Аней? Нет. Нет. С Андреем? Нет. С Баб Нюрой? С Алисой? Нет же! Иди погугли еще.
Ты в дурдоме.
Определенно. Это же Ульяна, ты больше двадцати лет её знаешь. Она же тебе вроде сестры младшей, хоть ты однажды и согласился, что кончились те времена, смирился с фактами и со сменой восприятия. Без толку всё: воззвания головы разбиваются о безмолвие. Кто-то будто над тобой потешается. Пытаешься сравнить эмоции от неё и остальных… девушек. И как ни ищешь, не видишь ни одной параллели. Параллелей нет, но те чувства, что тебе, по крайней мере, знакомы, игнорировать невозможно. Закрывая глаза, сдаешься: разрешаешь себе нарисовать её на собственной кухне в своей рубашке. Тот взгляд…
…Взрыв, взлёт. Потеря контакта с реальностью, затяжной прыжок в бездну мироздания. Твоему разуму это желание непостижимо. Оно — другое. Не такое, каким ты его знаешь. Оно выходит далеко за пределы стремления сбросить напряжение, дать собой попользоваться, попользоваться самому и распрощаться навсегда. Ты по-прежнему хочешь отдавать. Не брать, а дарить целый мир. Укрывать собой, прятать от чужих жадных глаз. Сейчас тебе кажется, что ей ты смог бы рассказать о себе всё. Кажется, она одна сможет принять тебя таким.
Ты хочешь видеть её на своей кухне в своей рубашке. Хочешь видеть тот взгляд.
Её.
Ты, видимо, все-таки конченый.
Нет в тебе никакой уверенности, что месиво в душе — явление здоровое. Это — Ульяна. В твоей жизни она была всегда. Вообще всегда… Куда правдоподобнее звучит совсем другой диагноз: одиночество тихой сапой довело тебя до белой горячки.
…
Розоватый солнечный свет, струясь через жалюзи, заливает пространство, рисует на полу кухни размытые полоски, обволакивает нечёткие предметы и падает на изящную фигуру. Полы свободной рубашки достают хорошо если до середины бедра. Босоногая девушка озадаченно склонилась над кофеваркой в размышлениях, на какую кнопку ткнуть своим аккуратным пальчиком, чтобы машина заработала. Шелковистые тёмные волосы скрывают лицо, занавесив её от мира, бледные точёные коленки смотрятся очень живописно, резко выделяясь на фоне яркой плитки. Невероятно эффектно под обрисовывающей изгибы тела хлопковой тканью смотрится попа, точнее, легкий на неё намек. А груди за плотной занавеской волос не видно, но ты точно знаешь, что воротник расстёгнут на три пуговицы, что тебя ждут разлёт ключиц и аккуратная ложбинка. Ты стоишь в дверном проеме с ясным пониманием, что эти изумительные коленки теперь твои. И круглая попа — твоя. И длинные волосы. Ты стоишь, смотришь и знаешь, что вся она от макушки до пят — твоя…
Нравится знать.
Она тебя манит.
В твоей норе волка-одиночки человек: озадаченно завис над кофеваркой. И не хочется выгнать её за дверь, наоборот… Хочется тихо подойти сзади, обнять, прижать к себе — так, чтобы и она всё почувствовала. Пальцами осторожно собрать волосы и открыть доступ к шее, протянуть через плечо руку и нажать нужную кнопку, коснуться губами нежной теплой кожи под мочкой уха, прошептать какую-нибудь глупость, пустить ладонь под рубашку. Посмотреть на реакцию. Убедиться… Развернуть к себе и убедиться еще раз. Как будто ночи не хватило. Ночь выдалась бессонной — откуда-то и это ты знаешь.
Она выглядит видением на этой кухне. Видением… Поднимаешь свою кисть и внимательно рассматриваешь… С силой впиваешься зубами в губу. Делаешь несколько шагов в её сторону, однако расстояние будто бы не сокращается, наоборот — увеличивается. Делаешь ещё один и оказываешься в сантиметрах, но на твоё присутствие она не реагирует. Тебя словно нет здесь, на этой кухне. Имя звучит в голове, рвется с языка, но губы сомкнуты, склеены, сшиты, и голос так и не нарушает тишину утра. Ты нем, вымолвить единственное слово тебе мешает Нечто.
…Что-то неуловимо, неосязаемо меняется.
К тебе разворачиваются всем торсом, взгляд бездонных чёрных глаз — омутов пробирает до костей, в кривую усмешку складываются тонкие губы, насмешливо взлетает изогнутая бровь.
Влада…
Помнишь её семилетней цыганкой, её больше нет здесь, она теперь где-то там, вне пространства и времени, но ты уверен: перед тобой Влада.
— Вижу, ты меня не забыл… — вкрадчивый шелест гремит набатом, невесомые руки оплетают шею цепями, силы покидают. Ты знаешь, что будет дальше.
Ты должен себя проверить. И проверишь.
Тела сплетаются, спазмы душат, проникаешь грубо, жестко, насухо. И не чувствуешь абсолютно ничего. Ни боли, ни жажды, ни возбуждения, ни злости, ни отчаяния, ни отвращения, ни даже брезгливости — ни-че-го. Целовать её — пытка, которой сам себя осознанно подвергаешь. Мёрзлые губы терзают, высасывают жизнь, кожу обдаёт холодным дыханием, Влада не отпускает, вцепилась пальцами в волосы, в плечи, кисти, в бедра. Кругом руки, пальцы, волосы, она как злая инкарнация тясячерукой Гуаньинь{?}[Гуаньинь — персонаж китайской, вьетнамской, корейской и японской мифологии, бодхисаттва или божество, выступающее преимущественно в женском обличье, спасающее людей от всевозможных бедствий; подательница детей]: не милосердна, не спасает от мук и бедствий, а несет с собой беду. Она — порождение ада.
А внутри она ледяная.
…
Зачем ты выгнал Коржа?
Сон впечатался в память намертво, захочешь забыть — не сможешь. Отчетливо помнишь — как наяву ощущалось, — как внутренний подъём и заполняющее, хлещущее через края чувство счастья сменялись неизбывным ужасом и смирением. Точно знаешь, их там было трое: твоё Добро и твоё Зло, Жизнь и Смерть. И твой Страх — неизменный спутник каждого ночного кошмара.
Желание проверить, насколько жирный на тебе поставлен крест, насколько в действительности всё плохо, преследует с момента, как в мелкой испарине ты подскочил с подушки и в отчаянии прислушался к привычной тишине утра. Нет, никто не варил кофе на кухне, не шлёпал босыми ногами по ламинату, никто не нагрел одеяло и простынь — холодная ткань холодна всю ночь.
В этой квартире по-прежнему абсолютно пусто, и даже Коржа тут нет, никто не затарахтит успокаивающе у груди. Тут только ты, ты один. И Влада… Желание проверить себя навязчиво, оно долбит нутро перфоратором, проникая всё глубже и глубже. Кажется, в тебе больше никогда не возникнет никаких потребностей, кажется, ты и впрямь перестанешь чувствовать хоть что-то, никого не пустишь в свою нору и кровать. Зачем? Станешь роботом. Кажется, ты и сам никогда и никому больше не будешь нужен. Несвободно единственное сердце из миллиардов, бьющихся прямо сейчас на этой Земле, но ночь спустя новое знание всё еще воспринимается как Конец мира. Потому что тебе нужно местечко именно в том сердце. Местечко потеплее, понадёжнее.
Но там занято.
Ты должен знать, да или нет. Сошел ты с ума с концами или есть призрачная надежда? Оставила Ульяна тебе хоть что-то или забрала с собой вообще всё? Что-то ты почувствуешь? Чем-то спасешься?
Тебе нужен человек. Кто-то. Тебе необходимо убедиться в собственном диагнозе.
И ты убедишься.
***
14:34 Кому: Юлёк: Привет! Занята?
14:35 От кого: Юлёк: Привет! Не-а, дурью маюсь.
14:35 Кому: Юлёк: Заскочу?
14:36 От кого: Юлёк: Давай.
Откинув телефон на кровать, Уля сладко потянулась. Среда, разгар рабочего дня, а она сейчас забьет на всё и пойдет в гости к подруге, от которой последние дни что-то совсем не слышно вестей. «И пусть весь мир подождет». Ну, работодатель-то точно подождет, работодателю она теперь ничем не обязана, потому что еще в понедельник написала заявление на увольнение.
Так уж вышло. В отпуске ей отказали с формулировкой: «А кто работать будет?». И эта капля стала последней: Ульяна давно всё высчитала и пришла к однозначному выводу, что две недели оплачиваемого отпуска успела заслужить. Но у них там, в фирме «Рога и копыта», как мысленно она называла эту контору, свои какие-то представления о трудовом кодексе и правах наемного сотрудника. Из десяти переводчиков двое в сентябре уже уходят в отпуск, и начальству показалось, что если уйдет третий, процессы встанут. Нет, если бы Ульяна любила свою работу, она бы вошла в положение и подвинула даты, но о любви речи не шло, наоборот: с каждым днем внутри вместе с ощущением, что она занята не своим делом, росло раздражение. Росла усталость, падала производительность, дедлайны запарывались один за одним. А мысли о сказанном Егором и отцом стали навязчивыми.
Снова учиться. Она уже и программу нашла, и даже успела выяснить, во сколько ей обойдется получение образования по направлению «графический дизайн». В сумме за два года очного вечернего обучения получится двести тридцать шесть тысяч рублей, оплата по семестрам. Если выбирать годовые онлайн-курсы, в два раза меньше. Но Ульяне хотелось реальной практики. Первый год она сможет оплатить уже сейчас, если вложит сумму, которую удалось накопить самостоятельно, и существенно ужмется в поездке. Найдет новую работу или вообще уйдет на фриланс и оплатит второй год, а за помощью ни к кому обращаться не станет — вот еще! Взрослая девочка.
Осталось отработать положенные по ТК две недели — уже меньше — и, как говорит Егор, «досвидули». Ну и маме сказать. Вот на что по-прежнему не хватало духа. А ведь вот-вот начнется учебный год. Мать уже ежедневно на пару часов наведывалась в свой институт, а скоро вообще начнет пропадать там с утра до вечера, будет уставать. Вернутся повышенная раздражительность и болезненные реакции на всякую ерунду. А Уля всё тянула, выжидая подходящего момента для признания, уже неделю день за днем откладывала разговор об учебе, предвкушая, как непросто он дастся обеим. На чудо какое-то уповала.
Вообще-то основания уповать действительно имелись: последнее время мама заметно подобрела по отношению к миру, чем повергала свою кровинушку в состояние глубочайшего недоумения. Все-таки завёлся у неё ухажер, Уля даже имя выведала. Виктор Петрович. Это с ним мать познакомилась тогда на даче у Зои Павловны, именно он произвел на неё тогда столь неизгладимое впечатление. За последнюю неделю Виктор Петрович успел сводить её и в театр, и в ресторан, и пригласить на прогулку на речном трамвайчике в выходные. Эффект новое знакомство на родительницу оказывало чудодейственный: дома наступила благословенная тишина, мама расцвела, а в Улиной жизни совершенно неожиданно стало куда меньше проблем. Удивительно, но без выедания мозга обошлось даже в тот вечер, когда они с этим Виктором в театр ходили, а Уля после инцидента с Вадимом заглянула к Егору за дозой хорошего настроения. От соседа со своей анкетой она вышла в момент, когда мама, предпринимая уже неизвестно какую по счету попытку, пыталась открыть дверь в их квартиру. Окинув дочь недоуменным, настороженным, слегка мутным взглядом, довольно сдержанно поинтересовалась, что же Ульяна делала у Егора в такое время суток. А та сказала правду: детские фотографии смотрела, анкету забрала. Да, в лице родительница изменилась заметно, но от дальнейших комментариев воздержалась. И на следующее утро воздержалась. И днем. И через день. Будто и впрямь смирилась. Или временно ослабила хватку, сосредоточившись на налаживании личной жизни, что неожиданно для них обеих забила ключом. Так что Ульяне начало казаться, что лично в её жизни одной большой проблемой действительно стало меньше. Оставалось поговорить об увольнении, поездке и желании дальше искать себя. Пройдет это испытание достойно, и можно будет вздохнуть свободно.
Пальцы коснулись болтающейся на шее подвески. Деревянное украшение выглядело необычно, подобные штучки любители этно-стиля любят. Сама же Ульяна всегда отдавала предпочтение металлу и минимализму. Но почему-то стоило лишь надеть оберег, как её окутывало чувство умиротворения, безопасности и уверенности в том, что всё будет хорошо. Откуда-то возникали силы. Уля в эти моменты чувствовала себя так, словно в невидимом защитном коконе находится. Странно, да. Похоже на самовнушение. И тем не менее.
Поспешно отправив телефон в карман, наспех собрала волосы в высокий хвост, выскочила в прихожую и влетела в лоферы. Пасмурная погода наводила на мысли, что неплохо бы накинуть на плечи тренч и взять с собой зонтик.
— И куда это мы намылились?
Проскочить мимо мамы незамеченной — задача не то что со звездочкой, а в принципе невыполнимая. Где бы в квартире она ни находилась — в своей комнате, ванной, туалете или на балконе, — всё заметит, всё услышит. Мышь мимо неё не проскочит, не то что девочка ростом метр семьдесят. Вот и сейчас шум воды на кухне прекратился, и мама с полотенцем в мокрых руках выплыла в коридор.
— К Юльке, — беспечно отозвалась Ульяна, перекидывая через плечо небольшую сумочку на длинной цепочке, куда только что отправила компактный зонтик. — На часик или два. Не скучай.
— Так рабочий день же… — выразительно повела бровью мать. — Ульяна…
«Ой, ну ма-а-ам… Давай потом…»
— Ну и что? — Уля пожала плечами, прикидывая, когда всё-таки лучше будет ей обо всем рассказать. Может, вечером минутку улучить? — На сегодня я уже отстрелялась.
Скепсис на лице родительницы проступил неподдельный. Её всегда удивляло, что можно вот так взять и прерваться средь бела дня, убежать по своим делам, а потом вернуться к работе как ни в чем не бывало. Её собственная жизнь подчинялась жесткому расписанию, задержки после пар обуславливались планерками и необходимостью заниматься научной деятельностью. Домашние задания, курсовые и дипломы студентов она тоже проверяла на кафедре, из принципа отказываясь таскать домой и обратно килограммы бумаги.
— Батон на обратном пути купи, — глубоко вздохнув, проворчала мама. Не нравилось ей всё это, тут слепым нужно быть, чтобы очевидного не увидеть, но, кажется, она пыталась показать дочке, что пробует оставить времена неусыпного контроля в прошлом. Всё чудесатее и чудесатее с каждым днем, честное слово!
— Ага! Пока!
Спустя десять минут Ульяна уже сидела на диване Новицкой — тот самом диване, на котором однажды после переросшего в истерику монолога вырубилась на всю ночь. А Юля маячила перед глазами туда-сюда, отчаянно изображая, что у кого у кого, а неё всё лучше всех. Ну да. Не похоже. Этот театр одного актера можно было бы вполне успешно перед кем угодно разыгрывать, но Улю не проведешь: искрящийся взгляд подруги потускнел, улыбка на лице попахивала натянутостью, кожа посерела, а под глазами пролегли круги — значит, спала плохо. И, возможно, не только этой ночью. А еще складывалось впечатление, что сегодня Уле здесь не особо-то и рады.
— Долго молчать будем? — подобрав под себя ноги и склонив голову к плечу, поинтересовалась Ульяна.
— О чем ты? — замирая посреди комнаты, выдавила из себя нервный смешок Юля.
А, ну понятно. Новицкая решила прикинуться тапкой. Она всегда так делает, когда оказывается в положении, из которого пока не нашла выхода. Не то чтобы в её жизни много подобных ситуаций, но они случаются. И тогда Юля молчит, как партизан на допросе, мастерски уводя разговор в другую сторону. Далее вариантов развития событий два. Первый: Новицкой удается успешно решить проблему самостоятельно и тогда, довольная и вновь цветущая, она бежит рассказывать Ульяне об очередной победе. Второй: найти выход не удается, Новицкая сдается и обращается за советом. Раз от раза сценарий повторяется, и пора бы уже смириться: это характер, ничего не попишешь. Но раз от раза Уля пытается облегчить ей жизнь в короткий период метаний.
— О вот этих очаровательных фиолетовых тенях под глазами, — мягко ответила Уля, наматывая прядь на палец.
— А, это… — Юлька подошла к зеркалу и расстроено всмотрелась в собственное отражение. Судя по всему, увиденное её не удивило: губы скривились в усмешке, а выражению лица добавилось смирения. — Просто бессонница последнее время мучит.
«Не припомню, чтобы раньше ты мне на такое жаловалась»
Глубоко вдохнув, Уля еще раз пристально вгляделась в подругу. Напряженные плечи, бегающие глаза, кое-как сплетенная коса, виноватая улыбка.
— Думаю, у бессонницы имя есть, да? — нахмурившись, предположила Уля.
Юлькин взгляд испуганно метнулся в сторону окна. Ну ясно, сейчас что-нибудь придумает. Что-то эта картина Ульяне напоминала. Вот примерно так же себя ощущала она сама, когда Юля безуспешно пыталась вытянуть из неё хоть какую-то информацию насчет воскресших отношений с соседом. Ощущения стороны, которой ничего не известно, и впрямь малоприятные, но ведь можно понять. Наверное…
— Просто не спится, — пробормотала Юлька, плюхаясь на противоположный край дивана и подкладывая под голову руку. В глазах её карих читалось: «Честно-честно».
Ульяна не знала, как повести себя дальше. Том сказал: «Не лезь в чужую душу в галошах». И, кажется, пришло время вновь об этом вспомнить. Просто… это же не чужая душа, а родная. Они обе друг друга уже давно внутрь пригасили, давно доверяют секреты. Внутри росла растерянность. С одной стороны, только что она сама была в ситуации неготовности делиться наболевшим, и Юля терпела молчание довольно долго. С другой — помочь хотелось уже сейчас, а как поможешь, когда не знаешь, в чём дело?
Еще одну, последнюю на сегодня попытку предпринять можно.
— Ты просто знай, пожалуйста, что я выслушаю тебя всегда, — ободряюще улыбнулась Уля. — Может, если поделишься, тебе полегчает… Даже если выход не найдем.
Новицкая в сомнении вскинула глаза на Ульяну. Молчание затянулось, ощущение возникало такое, будто Юля взвешивает все за и против, решает, о чем именно готова сейчас говорить. Если вообще готова. Такое возникало ощущение, что и рада бы поделиться, да что-то не дает.
— Ладно, — выдохнула Юлька, откидывая голову и прикрывая ресницы. — Андрей рассказал мне про свое детство. Если честно, я просто вытянула из него эти воспоминания. Чуть ли не шантажом. И с тех пор не могу спать. Сама виновата.
«Все-таки есть у бессонницы имя… Так…»
Обхватив руками пухлую подушку и подобрав ноги к груди, Уля положила подбородок на колени и в молчании уставилась на подругу. Та и не пошевелилась: застыла в своей позе, а лицо приобрело беспомощное выражение, совсем осунулось. С полминуты помолчав, Юля продолжила:
— Оно было тяжелым. Родителей он потерял в четыре года, отравились палёнкой… — Юля запнулась, во взгляде мелькнула нерешительность. — Его… Его взяла к себе тетка, сестра отца, двоюродная вроде. Жили они… Это кошмар, Уль! Андрей рассказывал, что питались только крупой и картошкой. Рассказал, как таскал на рынке продукты, а однажды в автобусе вытащил у мужика из кармана кошелек, потому что тот «плохо лежал», а Андрей очень хотел есть. Вытащил, пошел на тот самый рынок и на эти деньги купил курицу. Он всё еще помнит ту курицу, представляешь? Какой она показалась ему вкусной. Говорит, до сих пор мучается угрызениями совести. Говорит, когда тётка узнала, что деньги он украл, а не на улице заработал, выпорола его и месяц с ним не разговаривала.
В комнате повисла гнетущая тишина. Юля искала в глазах Ульяны какую-то реакцию, возможно, осуждение, ужас, отторжение, но огорошенная Уля чувствовала лишь одно: бесконечную жалость. Лицо куда-то повело, глаза уже защипало, слова не находились. Нахмурившись, плотно сжав губы, она продолжала молча смотреть на подругу. В памяти невольно всплыл образ Андрея. При встрече он показался Уле самым обычным, ничем не примечательным парнем. Простым. Но первый же его поступок — готовность бросить всё и помочь Ульяне добраться по нужному ей адресу — мгновенно расположил к себе. Улыбка у него хоть и скупая, как и у Егора, но подкупающая, а глаза добрые: смотришь в них и хочется довериться.
— Он ещё рассказывал. Разное всякое… — пробормотала Новицкая, отвлекаясь на обивку дивана. — Не буду тебя дальше грузить, просто поверь, что такого детства не пожелаешь никому. Уль, честно, мы с тобой росли и живём в мире розовых пони.
— Последнее время я особенно остро это чувствую, — тяжело вздохнула Ульяна.
«Всё посыпалось…»
— Я мечтала найти обеспеченного, состоявшегося, взрослого мужчину, а встречаюсь с парнем, у которого ладно за душой ничего нет, но который в семь лет воровал на рынке и таскал кошельки, — горько усмехнулась Юля сама себе. — В первый класс пошёл в обносках. И не хочу от него отказываться, но и принять это оказалось непросто…
Юлька растерянно уставилась на сосредоточенно внимающую каждому слову Улю. На секунду проступившая на её лице решимость тут же была смыта одной ей известными мыслями.
— Если бы ты что-то такое узнала, ну, о Чернове, например, что бы ты делала? — выпалила вдруг Новицкая на одном дыхании. Взгляд её изменился, став по-настоящему испуганным, даже затравленным. Будто от Улиного ответа сейчас что-то зависело. Юлино решение, например.
«Что бы делала я?.. Но я не ты… А Егор не Андрей…»
— Любила бы таким, — осознавая каждое слово, медленно произнесла Ульяна.
«Любым…»
Это манифест сердца, души и головы. Сделанное для неё Егором весит много больше. Сделанное им для неё за жизнь — неподъемная гиря на чаше этих весов. А при мысли о том, на что маленького человека могут толкнуть голод и нужда, сердце кровит.
— Да? — с плохо скрываемым сомнением переспросила Юлька. Видимо, ей нужны были аргументы. Она, наверное, хотела услышать доводы, которые помогут ей убедиться, что она делает правильный выбор.
— Да, — твердо повторила Уля. — Ну смотри, Юль… Андрей же смог вырваться из той жизни, так? Получил образование, насколько я понимаю. Перебрался сюда, работает. Захотел что-то изменить и изменил, а не поплыл по течению, не опустился на дно, — голос креп вместе с уверенностью, что звучащие сейчас слова искренни. — Не всем повезло, как нам с тобой, ты вот сама только что сказала. Маленький человек не может повлиять на своё настоящее, но мы определяем наше будущее. Я бы не смогла обвинять человека в том, что в семь лет желание выжить заставило его воровать. Расстроилась бы только сильно. Я бы смотрела на то, каким человек стал. Андрей же… ну… он же нормальный? Хороший парень, да? Мне так показалось…
— Да… — вздохнула Юля.
— И тебе с ним не скучно… Держит в тонусе…
— Угу…
— Ну вот, — кивнула Ульяна, думая, что выбор Юле все же предстоит непростой. Никаких гарантий никто здесь дать не может. — Тебе решать, конечно, но, мне кажется, каждый заслуживает шанса. Если мы не будем давать людям шанса, что с этим миром станет? Тем более, я тебя такой счастливой давно не видела.
— Ильина, с каких это пор ты такая умная стала? — хмыкнула Юлька, посветлев лицом. — Ладно, проехали. Мне и правда немного полегчало, спасибо. Как у самой-то дела? На личном?
Ульяна печенкой чуяла: что-то Юля решила оставить при себе. Но обижаться на подругу не могла. В конце концов, ей самой откровения на этом самом диване дались очень, очень тяжело.
— Подумываю завести аккаунт в Tinder, — криво усмехнулась Уля. — Всё так же. Хорошо и плохо.
Новицкая встрепенулась: интерес к Улиной личной жизни в Юльке всегда жил неподдельный, хотя на этом фронте у Ульяны всегда скорее было пусто, уж никак не густо.
— Ну… с хорошего тогда начни, — подвернув под себя ногу, Юлька приготовилась внимать.
— Ну, мы немало времени вместе проводим, недавно вот фотографии детские показал мне. Мы там такие прикольные, мелкие. Забавные. Анкету вернул, которую я ему подсунула, когда мне десять было. Заполненную, представляешь? Еле сдержалась, чтобы прямо при нём не разреветься, столько эмоций… Что еще? Вчера днём во дворе на гитаре играли…
Играли. И в момент, когда, встав за спиной, Егор фиксировал ладонью её правое плечо, пытаясь объяснить правильное положение руки на деке, она чуть не умерла. А вообще-то… Вообще-то умерла, да. Раз десять.
— Ну, можно сказать, из лап следователя вырвал меня, там долгая история, тянется ещё с нападения. Сломал Вадиму нос… — Уля растерянно взглянула на Новицкую, на лице которой при новостях о том, что Стриж все-таки огрёб, проступило откровенное торжество. — Вадим бухой к подъезду нашему заявился, а мы как раз с Егором из школы приехали. Ну Стрижов как увидел, так и взбесился, толкнул меня сильно… А Егор… Он же всегда меня защищал. Ну и… Вот так.
— Ну… — взвешивая услышанное, Юля покачала головой туда-сюда. — Нормально, впечатляет… А плохого тогда что?
«О-о-о…»
— В школе назвался моим братом, — непроизвольно морщась, выдохнула Ульяна. Это — главная боль, которая преследует её неделю напролет, не отпуская ни на минуту. И днём, и ночью она всё думает и думает о том, что он назвался её братом. От этого одновременно невозможно херово и немножко тепло. Бывает же. — Я уже брежу, мне видится чёрт знает что, Юль! Такое!.. Мне рядом с ним голову туманом заволакивает, сознание мутится, я вообще уже ничего не могу с собой сделать! Ещё я боюсь, что Вадим сейчас ему глаза на меня раскроет, и он вновь исчезнет. Ещё он вчера вечером за мной злой приехал, всю дорогу молчал, что-то точно у него происходит, но он упорно не колется. Не доверяет, понимаешь? Вы меня в могилу сведете!
По мере того как Уля накидывала пункты в список под условным заголовком «Такое себе», лицо Новицкой приобретало все более сочувственное выражение. Но тут её аж слегка перекосило: уголок рта дернулся, и подруга заёрзала в своем углу дивана.
— Кто «мы»? — осторожно поинтересовалась Юля.
— Ну, Егор, Том… Этот тоже непробиваемый. Или вот ты, например. Хотя ты вроде что-то рассказала, спасибо.
Глаза встретились с глазами напротив.
— Прости, Уль, — смутившись, Юлька вновь отвела взгляд. — Я рассказала, сколько смогла. Просто там дальше… Это чужие секреты, а я и так уже половину выболтала.
— Я не настаиваю, может, потом… Или никогда, — пожала Ульяна плечами, показывая, что требовать от подруги чрезмерной откровенности не станет. — Знаешь, у меня такое чёткое ощущение, что этим летом кто-то решил научить меня терпению. Или испытать его. Давай лучше про Андрея поговорим, а? Расскажи, как у вас сейчас.
«Хоть за тебя порадуюсь…»
***
Выйдя из подъезда, Ульяна неспешно направилась в сторону дома. Если в двух словах резюмировать рассказанное Новицкой об Андрее, то выходило, что всё там пока складывалось очень даже неплохо. С момента их первой встречи в реале прошло уже почти три недели, а Юлька за это время не то что не успела перегореть и слиться, наоборот: Андрей умудрялся подкидывать дровишек в её топку. Да, сегодня Ульяна не заметила прежнего блеска в глазах, но причины на то были вескими, и если Юля после новостей о прошлых грехах своего мужчины с ним не порвала, то о чем-то это да говорит.
Радоваться за подругу хотелось громко, но счастье любит тишину, так что Уля решила пока попридержать комментарии при себе. А в целом же её предположения подтвердились: Юля выбрала того, кто не дает собой помыкать. Того, с кем можно почувствовать себя маленькой слабой девочкой за могучей спиной, пусть в прямом смысле слова могучей её и не назовешь. «Андрюша» не бежал к ней по первому капризному топанью ножкой, но при этом проблемы её решал на два счета. Заботился, но дозировано, так что Юлька не успевала уставать от излишнего внимания. Ценил время, проведенное вместе, но личное ценил не меньше. Не навязывал своё общество. Уважал её мнение. Цветам предпочитал билеты куда угодно и другие сюрпризы. Умел удивлять, был непредсказуем в реакциях и, как не без гордости поведала Юлька, постели. Хотя это не та информация, в которой Ульяна нуждалась. Не пытался прикинуться лучше, чем есть, но с ним Юлька, по её же словам, становилась лучше сама. Короче, пока Новицкой хватало впечатлений за глаза.
Ну хоть в чьей-то жизни наступил просвет. Ульяна была уверена, что подруга её успела влюбиться, пусть это слово за минувшие два часа не прозвучало ни разу: Юля упорно избегала громких признаний. Но не успела бы, не мучилась бы бессонницей, не переживала бы так и не скучала, проверяя телефон каждые две минуты.
Кстати, о телефоне. Надо бы написать Тому. Просто выяснить, жив он там вообще или нет. Последний раз они списывались неделю назад, если не больше: Том тогда в очередной раз её озадачил — реакцией на цитату из книги, а после по традиции растворился в закате. Так что надо бы вбросить приветствие, а потом хлебом сходить, точно.
Присев на лавочке у своего подъезда, Ульяна достала смартфон и открыла переписку. Пробежалась по последним строчкам и подняла глаза к верхней части экрана. «Был(а) недавно». Том… Не знает Уля, почему, но выбранный им режим «невидимки» всегда её немножко раздражал. Даже в мессенджере этот человек отказывался оставлять следы, по которым можно было бы хоть что-то о нём сказать. Аватар с милахой-котеночком, шлющим собеседника на три известных буквы, не менялся с тех самых пор, как началась их переписка.
П — Постоянство.
Палец уже навис над клавиатурой, как уши уловили нарастающий рёв мотора, и Ульяна мгновенно забыла, чем собиралась заняться. Егор! Абсолютно точно — он! Казалось, этот звук она узнает из десятков тысяч наполняющих жизнь звуков. Казалось, заставь её закрыть глаза и угадать, который из ревущих мотоциклов — его, она не ошибется.
При мысли о скорой встрече губы сами расползлись в улыбке. Что бы у него вчера ни случилось, а ночь прошла, новый день настал и клонится к концу. Может, и жизнь у человека за это время успела наладиться. Что бы там ни произошло, в каком бы настроении он сейчас ни пребывал, она будет рада его видеть, как рада всегда.
Ах да, Том…
17:04 Кому: Том: Привет! Как дела?
«Или всё-таки попробовать раскрутить?..»
Пока она набирала строчку, «Ямаха» проскочила мимо подъезда в сторону торца дома, где частенько можно найти свободные места. Уля склонила голову ниже и прикрыла глаза, пытаясь морально настроиться на разговор. Вдохнула глубже, выдохнула и ещё раз вдохнула, прислушиваясь к наступившей тишине. Пусть всё обойдется, пусть настроение у Егора будет хорошим. Тогда они просто поболтают ни о чём, она похвастается, что сегодня пробовала игру с медиатором{?}[небольшая пластина, предназначенная для игры боем и защипывания струн], что плечо при игре перестало ходить вверх-вниз, а за положением пальцев на грифе гитары удается следить. Но если сейчас выяснится, что ничего не изменилось, Ульяна его к стенке прижмет и измором возьмет, что бы там Том ей ни советовал. И чем бы ей это после ни аукнулось. Она его заставит говорить — шантажом и угрозами. Хоть какие-то объяснения, пусть минимальные, но она получить должна. Хоть два слова!
Волнение нарастало, глаза вперились в давно потухший экран: Том, как всегда, отвечать не торопился.
«Один… Два… Ну, давай уже… Не дрейфь»
Вскинула голову, и воздух перестал поступать в легкие, мир — существовать, а сердце — перекачивать кровь. Слепящая вспышка, беззвучный парализующий взрыв, остановка дыхания, работы мозга — и одна маленькая наивная душа пережила маленькую насильственную смерть.
Он приехал не один.
Как сохранить лицо?
Впереди шла Маша. Та самая рыжая Маша, которая работает администратором в танцевальной школе и которой он заливал про младшую сестру. И физиономия Машина светилась таким довольством и предвкушением, словно шла она как минимум на великосветский прием, а не в квартиру к незнакомому парню. А он следовал в метре или двух позади с высоко вздёрнутым подбородком и непроницаемым, непробиваемым, отрешенным выражением лица. Эта маска превращала его в каменное изваяние, и если бы не легкий ветерок, что трепал шевелюру, сходство казалось бы полным. Черт знает, сколько длился зрительный контакт, то ли целую вечность, то ли мгновение, но во встречном взгляде Уле не удалось прочесть ровным счетом ничего. Молчал он сам, молчали его подернутые дымкой глаза. Егор словно сквозь неё смотрел. А она гибла в пустоте. Мороз по коже, застывшая грудная клетка, непереносимый звон в ушах, помехи в голове, ощущение нескончаемого падения на пики скал. Неизбежная смерть впереди… Всё рассыпа́лось, обращалось зыбучими песками, перемолотой трухой…
Это не с ней. Ей мерещится…
Вдо-о-ох. Вы-ы-ыдох. Вдо-о-ох…
— Приветики! — притормаживая, обрадованно поздоровалась Маша. — А мы вот тут…
— Сюда, — легким касанием ладони меж лопаток Егор подтолкнул Машу к подъезду. «Не задерживайся», мол. Что до Ульяны, он, кажется, ограничился немым кивком. Спустя жалкие секунды под весёлое щебетание администратора оба скрылись в дверях.
А Ульяна обнаружила, что не в состоянии шевельнуться, протрезветь и осознать. Тело отяжелело, налилось чугуном, её будто к лавке пригвоздило. Внутри всё застыло, чьи-то ледяные пальцы пережали горло, реальность поплыла, звуки исчезли, голова кружилась. Её сломали играючи, словно тонкий иссохший прутик. Пытаясь справиться с внезапным «вертолетом», Уля бездумно уставилась в одну точку.
«Больше не повторится»?
Кажется, она тоже кивнула, причем обоим. Куда теперь?..
Не домой. Туда она не пойдет, она не станет это слушать, отказывается «лицезреть» весь процесс в деталях, отказывается представлять, что там у них и как именно! Куда деться? Назад к Юльке?.. Нет. Вставший в горле ком грозил вот-вот вылиться в бесконтрольный поток рыданий, и Ульяна поспешно достала из сумки завалявшиеся там очки: не хватало еще, чтобы кто-то заметил, как она тут… Схватила затычки и в ярости воткнула их в уши: этот внутренний вой нужно чем-то глушить. Музыкой. На всю мощь. «Не вижу, не слышу, никому ничего не скажу!». Руки ходили ходуном, телефон в них трясся, пальцы мазали по сенсорной клавиатуре, а глаза плохо видели из-за водной взвеси.
17:08 Кому: Том: А мои делв херово! Сосед — придурок! Быаший — придурок! Кругом одни придурки! Но главная дура — это я! Спасибр за внимание!
«Был(а) недавно»
17:08 Кому: Том: Поговорм со мной! Пожалуйста!
«Ну где ты?!»
Бессильно откинувшись на спинку лавочки, сползя по ней в полулежачее положение, сцепила дрожащие пальцы в замок на груди и, в отчаянии зажмурившись, задрала лицо к небу. Сердце дергалось в конвульсиях, невидимая когтистая лапа методично раздирала его в клочки. Чувство обречённости одолело и душило, она угодила в глухой тупик, в западню… Ну как же?.. Куда бежать отсюда? Куда? Куда от этого деться?! На край Земли! Не сможет она тут! Может, билет поменять? Купила на восьмое, сегодня только двадцать пятое. Попробовать улететь первым же самолетом? Остаться у бабушки на месяц вместо двух недель? Нет, лучше прямо до начала учебы там остаться! До октября!
«“Вчера Маша, сегодня ты, завтра Наташа, послезавтра какая-нибудь Даша. Ты дура, если этого не понимаешь!”»
Да, она дура. Просто дура. Потому что никто не обещал принять монашеский сан. Потому что глупо было тешить себя иллюзиями, надеждами, что это и впрямь «больше не повторится». Что однажды она не станет свидетельницей того, как здоровый молодой парень, «брат», передумал.
Там, внутри, чудовищная чернота. Там взорвался кассетный снаряд, миллионы гвоздей разлетелись и впились сразу везде. Её крошечный внутренний мирок сотрясался в предсмертных муках, удавка на горле продолжала плавно затягиваться, в глазах застыли слезы. От погружения в пучину безысходного отчаяния удерживали лишь стоящий в наушниках грохот и понимание, что у её истерики могут оказаться свидетели. Спрятаться бы и дать себе волю… Завыть… Но прятаться негде.
Прямо сейчас, не издавая ни звука, на виду у всех, она падала в бездну.
Кто-то потряс за плечо. Вздрогнув от внезапного касания, Уля с трудом разлепила ресницы, вытащила один наушник и попыталась вернуть себя в вертикальное положение.
— Ты чего тут сидишь, домой не идешь?
Перед ней с пакетом мусора стояла мать. Вот только её сейчас и не хватало. Прекрасно. Сейчас-то она всё и поймет, наверняка они где-нибудь у лифтов и столкнулись. Минуты две прошло с тех пор, как?.. Или десять?
— Музыку слушаю, воздухом дышу, — прошелестела Уля, пытаясь справиться с кривящимися губами, звучать и выглядеть как можно более беспечно и расслабленно. Отвратительное ощущение. Всем переборам перебор, кошмарная ложь во имя не собственного, а чужого спасения.
— А очки зачем? — задала вполне логичный вопрос мама. — Солнца же нет…
— Не знаю, мам. Захотелось, — ответила Ульяна с безучастностью, которая бы ей самой в иных обстоятельствах могла показаться достойной восхищения. А сейчас — всё равно.
— Ну-ну, — склонив голову к плечу, вздохнула мать. — Видела дружка своего? Опять за старое, привел какую-то, в коридоре сейчас столкнулась. Горе луковое! Я уж думала, он понял что-то, порадоваться уже грешным делом успела…
«Я тоже думала и успела…»
Еще чуть-чуть — и она разревётся прямо при родительнице. Ну хватит уже, что ли?! Уля стиснула зубы и крепче обняла себя руками. То была попытка остаться на плаву, собраться с духом для последнего рывка.
— Мам… Это его жизнь и его дело. Смирись уже.
Всё, на большее её не хватит. Если мама сейчас продолжит гнуть своё, Улю прорвёт. На притворство не осталось никаких ресурсов. Последние только что растратила, и, главное, ради чего? Ради того, чтобы мама не поняла всё вдруг и не возвела Егора в ранг первого врага семьи? Чтобы не думала, что своим «отвратительным поведением» «этот шалопай» довел её дражайшую дочурку до психоза? Да, только ради этого — о нём печется. Выбиваясь из сил, удерживает себя на поверхности, в то время как душа абсолютно беззвучно детонирует не прекращающейся серией взрывов и осыпается крошевом из осколков.
— Хлеб не купила?
Уля покачала головой, вновь откинулась на спинку.
— Потом схожу.
— Ладно, я тогда сама сейчас зайду, раз уж вышла все равно. Бутербродиков уж больно хочется. С колбаской.
С этими словами мама отчалила в сторону мусорного контейнера. Перекатив голову по спинке, Уля проводила её долгим взглядом, выпрямилась, раздраженно сорвала с носа очки и швырнула их в сумку прямо так, без футляра. По фиг. Выдрала из ушей затычки и уронила лицо в ладони, зло стёрла пальцами воду с ресниц. Какого черта?! Какого черта это происходит именно с ней? Оно ведь постоянно будет происходить! Каждый раз, когда он будет кого-то к себе приводить, она будет вот так биться в предсмертных муках и представлять. Может, к черту всё? Может, не на Камчатку надо ехать, а искать квартиру подальше отсюда? Срочно искать новую работу, чтобы иметь возможность оплачивать аренду, еду, ЖКХ. Тогда на учебу уже не хватит…
А как же бабушка? А если это последняя возможность с ней увидеться?
А терпеть его выкидоны как?! Сможет она терпеть? Почему она должна терпеть?! Это же невыносимо!
А он что, разве что-то «сестрёнке» своей должен?
Она уже видела его таким однажды — на утренней пробежке в парке. Уже чувствовала на себе взгляд насквозь. «Мне их жаль. Всех», — отбивались в ушах слова Аньки.
Agonía perpetua{?}[вечная агония, нескончаемые мучения (исп)]…
Пальцы безотчетно соскользнули к подвеске и крепко сжали её в кулаке, и в то же мгновение телефон завибрировал входящим. Отпустив кулончик и распахнув глаза, Уля бездумно уставилась на всплывшее уведомление.
17:13 От кого: Том: Первое место в твоем списке — моё.
— Передай своему другу, что он мудак!
«Непременно…»
Заторможенно повернув голову на звук, Ульяна упёрлась взглядом в перекошенное лицо стоящей на входе в подъезд Маши. Глаза её негодующе блестели, тонкая линия губ некрасиво кривилась, а под кожей ходили желваки. От прежнего благодушия не осталось и следа, жуткая гримаса злости преобразила человека до неузнаваемости. Говорить сил не нашлось, нашлись они лишь на то, чтобы брови вопросительно вскинуть.
«Аргументы в студию»
— Может, он со всеми так себя ведет? Ему просто нравится над людьми издеваться, да? — реагируя на красноречивый жест, взорвалась гневной тирадой Маша.
«Может…»
— Не понимаю, о чём ты, — пробормотала Уля, отворачиваясь в сторону.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук.
Сердце вышло на безумные, зашкаливающие обороты, в висках стучало, а поток набегающих на глаза слёз вдруг иссяк.
— Сама у него спроси! — воскликнула та в сердцах. — Заявился днем в школу, позвал в гости на кофе, привёз и выпер! Нормально?! Кофеварка типа у него сломалась! Я только руки помыть успела! Ну не скотина? Я, блин, даже Ольгу вызвонила, договорилась, чтоб на пару часов меня там подменила, пока мы…
«… … …
Выпер…»
В душе творился настоящий хаос, чёрт знает что. Невозможное облегчение, толика сочувствия, нарастающее злорадство, бесконечная усталость и опустошение. Апатия. Отчаяние, понимание, что если однажды «это» всё-таки повторится, она не сдюжит. Не сможет. После только что пережитого Уля уже не соображала, чего хочет: чтобы Егор продолжал пребывать на её счет в неведении, или чтобы всё понял и впредь думал своей головой, что творит!
Ничего он ей не должен. И думать о ней не должен, с какой стати? Это у неё проблемы и крыша потекла, а ему теперь что, целибат до конца жизни блюсти?
— А ты при живом женихе ко всем «на кофе» по первому свистку бежишь, да? — откликнулась Ульяна сипло, не поворачивая, впрочем, в сторону Маши головы. — Ну вот и не жалуйся тогда.
На том конце не нашлись с ответом: не ожидали, видимо, что Уля может оказаться посвящена в детали чужой личной жизни. Возмущенно фыркнув, Маша сорвалась с места и застучала каблуками в сторону школы.
«Иди-иди, а то ж Оля наверняка не рада работе в собственный выходной…»
Бездумно попялившись в никуда еще минут пять и поняв, что напряжение чрезмерно, что оклемается и успокоится она в любом случае нескоро, может, даже не сегодня, Ульяна активировала экран. Клокотание в груди не унималось. Сколько потрясений уже позади, а сколько — еще впереди? Не многовато ли на одну малютку-душу за такой короткий отрезок времени?
17:14 От кого: Том: Вообще, даже у придурочных поступков свои причины есть. Чем тебе все эти люди не угодили?
«Чем?! Чем не угодили? Намекаешь, что неплохо бы причины понимать? А если у меня не получается?! Вы все молчите! Нет у меня ученой степени по психологии! И нервы у меня не железные, представь себе! В отличие от тебя! Я живая!»
Не может. Не может и не станет Уля сейчас подбирать какие-то слова, юлить. Нет сил, забрали.
17:22: Кому: Том: Бывший — неуравновешенная ревнивая истеричка, сосед — слепой бесчувственный бабник, а ты изводишь меня молчанием.
17:24: Кому: Том: А вообще, Том, забей! Забей ты уже на меня. Да. Не трать время своё драгоценное на дурочек всяких безмозглых. У меня просто психика подвижная и несчастная любовь. Но это ведь только мои проблемы. А вы все молодцы. Вы не при делах. Хорошего дня!
Вот так. Будто бы чуточку, самую малость, но легче.
Комментарий к
XXIII
Брат “Гитарная зарисовка” в ТГ-канале — написана по читательской заявке (2-е место в голосовании на тему зарисовки). Здесь можно снова посмотреть на Егора в его новых состояниях. Действие происходит день в день с событиями, открывающими эту главу: днем гитара, вечером он забирает Улю от школы. На дворе 24 августа https://t.me/drugogomira_public/222
Обложка к главе и ваши комментарии: https://t.me/drugogomira_public/239
Музыка главы:
Mad About You — Hooverphonic https://music.youtube.com/watch?v=hvlcwJINLy0&feature=share
Under My Skin — Briston Maroney https://music.youtube.com/watch?v=D6M2JmXpczU&feature=share
Визуал:
— Брат… старший. https://t.me/drugogomira_public/242
Эта ревность имеет цвет бездонной черноты https://t.me/drugogomira_public/243
Хочешь видеть тот взгляд. Её. https://t.me/drugogomira_public/246
Пробуя крылья, взметнуться к небу https://t.me/drugogomira_public/247
Если мы не будем давать людям шанса, что с этим миром станет? https://t.me/drugogomira_public/248
О ёжиках https://t.me/drugogomira_public/249
====== XXIV. Том ======
Комментарий к
XXIV
Том Обложка к главе и ваши комментарии: https://t.me/drugogomira_public/254
1 сентября
Метель, плач старых половиц всё громче и громче, кто-то приближается. Кто-то идёт по твою душу. Тонкий, пахнущий сыростью плед не спасёт, прячься под ним с головой, сколько хочешь — не спрячешься, не скроешься. Вонючая склизкая тряпка, бурая от песка ледяная вода, отказался драить полы и за это расплатишься — тебе не простят. Страх. Тебе мало лет, пять всего, и страх всё еще силён. Голос высоко над тобой гремит тягучими перекатами грома, требует: «Вставай!». Молчишь, выполняешь. Тучное пятно плывет по узкому обшарпанному коридору, ведёт на выход. Майка, треники, стоптанные ботинки, они-то тебя и спасли от верной смерти. Двор. Холод. Снаружи и внутри. Совсем ничего не чувствуешь и не ждёшь. Кому ты нужен? Вялость, сонливость, забытье. Тепло. Нестерпимая боль, зуд, жжение, волдыри. Обморожение, горячка, воспаление легких; застывшая пузырями, облупленная краска старых больничных стен. «Живучий, падла».
Капéль, плач старых половиц всё громче и громче, кто-то приближается. Кто-то идёт по твою душу. Плед другой, чуть толще и жёстче, чуть колючее, а половицы скрипят чуть жалобней. Совсем скоро тебе восемь и ты не боишься вообще ничего. Равнодушно ждёшь кары. «Вставай. Одевайся. К тебе пришли».
«Егор Артёмович? День добрый. Из межмуниципального отдела МВД России Зеленчукского района вас беспокоят, — интонации кавказского говора на том конце трубки блокируют работу легких. — Егор Артёмович, кем вам приходятся Валентина Ивановна Чернова и Артём Витальевич Чернов?.. Егор Артёмович… Моральный долг обязывает сообщить, что ваши мать и отец пропали без вести в Марухском ущелье. Согласно показаниям группы очевидцев, сорвались с тропы. Поисковая операция прекращена сегодня утром. Примите мои соболезнования».
Ты один. Снова.
Всегда.
***
За окном светает, просыпаются первые птицы, но разбудило не их жизнерадостное пение, а очередной ночной кошмар. Там, во сне, кричал исступлённо, а проснулся с придушенным стоном — как обычно. С тех пор как собрался и уехал прочь, прошло шесть дней, а сегодня, выходит, неделя. Первое сентября, День знаний. Чем ближе годовщина их смерти, тем ярче и наполненнее кошмары, тем больше они походят на ожившее прошлое, что исподволь, мороком просачивается в настоящее, желая свергнуть реальность и захватить трон. Прошлое крадётся, крадётся, готовит ползучий переворот. Здесь и сейчас одиночество ощущается как нигде и никогда. Уезжал оклематься, вернуть голову на плечи, остыть, протрезветь, выздороветь, но побег не спас, наоборот, кажется, лишь усугубил положение. Стоило лишить себя света, и захлебнулся во тьме. Она спасала от кошмаров, а теперь с ними один на один, один на один с собой.
Неделя показала, что бегство — дохлый номер. Взгляд Ульяны, к которой заглянул вечером того злосчастного дня, чтобы сообщить, что какое-то время из школы ей придется добираться самостоятельно, до сих пор перед глазами. До — отрешенный, укоризненный, бесцветный, а после — недоумевающий, встревоженный, затяжной. «Уезжаешь? Почему? Надолго?».
Дорожная сумка у ног, гитара за спиной. Лишь плечами неопределенно повёл, не найдясь с подходящим ответом. «Нужно побыть в тишине», — что-то такое ляпнул ей. Не смог сказать в лицо, что от неё бежит, как? В тот момент потребность где-то скрыться, не находиться близко ощущалась необходимостью, вопросом жизни и смерти. В пределах сотни километров от Москвы — миллион и один вариант, где спрятаться, а сбега́л по первому адресу, всплывшему в памяти. Весной Анька ездила туда с мужем и после рассказывала, что там классно, тихо и нет связи.
«Заказывай такси, не шарахайся одна по району. Пока». Даже кривую-косую виноватую улыбку удалось из себя на прощание выдавить, но ответной не дождался. Да и не ждал, честно говоря. Поднял сумку, развернулся и вперед. Внизу уже ожидало такси.
Классно, тихо и нет связи. И её нет.
Нет.
Её нет, но она есть. В мыслях она постоянно рядом, от неё не избавиться, не спрятаться в глуши. Нигде! Незримо она здесь.
Незримого недостаточно.
В гробу такое видал, да?
Да.
Строчки из-под руки летят бездумно, одна за одной складываясь в четверостишия, восьмистишия. Скомканные листы летят в урну. Затворничество не спасло, не успокоило, наоборот: за минувшую неделю страх стал животным, разодрал внутренности и обглодал кости. Эмоции и чувства, причиной которым она, постепенно упорядочившись, соткались в единое полотно. Но до сих пор не осели, до сих пор завихряются в восходяще-нисходящие потоки и с ума сводят всё так же. По-прежнему оглушают. Не знавшая подобных нескончаемых штормов душа никак не может привыкнуть к новому состоянию.
А дальше что? За поворотом? Снова потеря? Как-то иначе в жизни может быть?
Всё слишком быстро зашло слишком далеко. Глазом не успел моргнуть. Говорить, что всё-таки привязался — это, видимо, мягко выражаться. Потому что это больше привязанности. Гораздо больше. Много сильнее. Ононевыразимой глубины. Страшнее и больнее. От образа «малой» один пшик остался, попытки заставить себя вновь увидеть «малую» раз за разом разбиваются о другую реальность, как податливая волна о неприступные скалы. Разлетаются брызгами. Всё течет, всё меняется, люди меняются, и что-то поменялось внутри. Игнорировать рождение нового мира невозможно. Игнорировать появление в жизни смысла невозможно. Она вошла и показала, как вы похожи, вошла и заполнила собой всё, вошла и убедила доверять. Став маяком, осветила путь.
И это больше смутной потребности следовать за её светом, это желание достичь его и в нем согреться. Желание делиться теплом, что тлеет внутри, когда её нет, и разгорается в пожар, когда она есть. Отдавать. Желание отдавать удивительно, необъятно и до сих пор вызывает оторопь. Отдать готов всё. Ради её жизни не жаль собственной.
Пусть своё сердце она уже кому-то подарила.
Уверенности в том, что не слетел с катушек, как не было, так и нет. К тридцати годам уже отчаялся однажды еёиспытать, и надежда по-прежнему отказывается поднять голову. Кто-то может дать гарантии, что это не мания и не психоз? Если человек действительно ощущает её так, то чем она отличается от безумия, одержимости, умопомешательства? Она похожа на пытку, на душевную болезнь. Она и есть пытка и душевная болезнь. Почему все так к ней стремятся, почему ищут её и ждут? Должны же быть какие-то нюансы, какое-то объяснение…
Одному невыносимо. Ещё ночь, ещё кошмар, и крыша отъедет окончательно. И тогда уж точно привет, санитары.
Домой.
***
Последнее время на пороге квартиры Ильиных у него херачит сердце. Уже секунд десять прошло, но за дверью не слышно ровным счетом никакого шевеления. Может быть, никого нет дома, и совершенно напрасно этот коврик он сейчас отирает. Может, она с избранником своим время проводит, или с Новицкой, в магазин ушла или спит. Откуда ему знать? Знает он одно: обычно в такое время она дома. Может, звонок у них сломался? Да наверняка! Чёртов звонок!
Егор понятия не имеет, чего хочет: чтобы открыли или чтобы не открыли. Оба исхода приведут к катастрофе, как пить дать. Пусть откроет.
Вдавил кнопку еще раз, вечные секунды, и замок всё-таки щёлкнул, а вместе с щелчком в пятки ухнула душа. Коржик, выкатившись в коридор пушистым колобком, тут же запутался в ногах и включил свою кошачью песню на полную громкость. Ульяна застыла в дверном проеме — осунувшаяся, выцветшая, вымотанная, с какой-то растрёпанной буклей на макушке, в общем… Впечатление возникало такое, словно её только что заставили подняться прямо со смертного одра. Проступившая было в глазах радость исчезла за долю секунды, и теперь она смотрела на него, как на врага народа, рецидивиста номер один. Но, чёрт, как же сам он был рад вновь её видеть! Достаточно просто её видеть, чтобы чувствовать, как налаживается жизнь.
— Болеешь, что ли? — брякнул Егор первое, что при взгляде на Улю в голову пришло. Внутрь за какие-то доли секунды успело прокрасться беспокойство: похоже, действительно болеет, а он ничего об этом не знал, потому что шарахался неделю хуй знает по каким ебеням. Молодец. И насколько всё серьезно? А где мать? Кто за ней в таком состоянии приглядывает?
В институте, вестимо. Первое сентября же. Хреново, что. Может, в аптеку нужно за чем-нибудь сгонять?
Мышцы бледного лица передернуло, васильковые глазища распахнулись широко-широко. «Болею! Не видишь?!» — читалось в них. Ульяна уставилась на него в упор, забывая моргать.
— Вот скажи мне, Егор, ты нормальный?! — дрожащий голос, вспыхнувшие в глазах молнии намекали на то, что её саму неважное самочувствие в данный момент абсолютно не волнует. Сейчас прилетит, инфа сотка. Уже летит.
«Нормальный? Сомневаюсь…»
— М-м-м… — промычал он неопределённо. Уточнить бы для начала, к чему всё-таки вопрос. — Не уверен. А что?
— Что? Что?! Да ты свалил чёрт знает куда, чёрт знает насколько! — Ульяна взорвалась, как тротиловая шашка. — Я не знаю, где ты, что ты, жив ли ты, когда вернёшься! Вернёшься ли! Телефона нет! Мотоцикл стоит! И стоит! А тебя нет! И нет! Ты считаешь, что это нормально?! Думаешь, нормально с людьми так поступать?!
«А ты что, волновалась? Да что со мной могло случиться-то?»
Она задохнулась — прочитала во взгляде. Глаза сузились и заблестели еще яростнее, рот открылся. Вот уже и кулачки сжались. Егору всегда казалось, что злится она забавно, а теперь внутри неприятно тянет, ноет и сжимается до размера молекулы. Теперь он ощущает странную, незнакомую, с каждой секундой усиливающуюся потребность немедленно загрести в охапку и потушить полетевшие во все стороны искры. Ссориться с ней не хочется.
— Представь себе! — прошипела Ульяна, продолжая обжигать огненным взглядом. — Сюрприз, Егор! Люди умеют волноваться за других! Думаешь, я не помню, что ты мне на мосту сказал?! Всё я помню, чтоб ты знал! Дословно!
«Зачем вообще хранить такую херню в черепной коробке?..»
Он стоял и удивлялся, нафига держать в памяти всякий вздор, но душа будто оживала после недельной пытки изоляцией и одиночеством. Кто-то переживал, пока его хрен знает где носило. И не просто кто-то, а важный кто-то. Она! Странные ощущения меж собой мешались: смятение, вселенская благодарность за небезразличие и чувство вины, что заставил волноваться.
— Ладно, малая, прости, что так вышло, — поднял Егор руки в примирительном жесте. — Я в тот момент не думал, что кому-то дело будет. И… я же тебя предупредил… ведь.
В глазах напротив взметнулся ядерный гриб. Два.
— Всё, прости-прости! — на всякий случай делая шаг назад, воскликнул он. Чёрт! Хочется в охапку её, хочется смеяться от осознания, какой дурак всё-таки, что есть ей дело, есть! И, может быть, не так уж всё и плохо, может, оставит она и для него местечко в своем сердце. Рвать отсюда когти сию же секунду хочется, потому что каждое мгновение рядом лишает последних сил к сопротивлению. Дурка по нему плачет. Какой там номер? Интересно, если набрать 112, они примут заявку на вызов бригады санитаров?
Сложив руки на груди, Уля высоко вздернула подбородок, и выразительные синяки под глазами будто чуть выцвели. Молча уставилась на него, но взгляд сообщал: простым «прости» тут не отделаться. И ведь, пожалуй, права. Справедливо. Влип так влип. Как-то придется исправляться, да… Ладно, подумает об этом позже, не сейчас. Сейчас он здесь с насущной проблемой: ему необходима помощь в решении задачки, с которой он оказался не способен справиться самостоятельно. Вариантов ответа всего два, и Егор не уверен ни в одном. Еще один такой денёк, и если бригаду не вышлют, он своими ножками пойдёт сдаваться в психушку.
— Ты одна? Войти можно? — выдох вышел раненым каким-то. Накрывало так, словно предвещающая погибель агония уже началась, хотя первоначально ожидалась чуть попозже. — У меня к тебе вопрос жизни и смерти. Без шуток.
Ульяна мгновенно стушевалась, такое впечатление, что тут же забыв про устроенный минутой ранее разнос. Сощуренные глаза распахнулись, а на лице яркой краской проступила озадаченность. Хотя, может, она, опешив от такой наглости, просто задумалась, менять ли гнев на милость, пускать ли его после всего учиненного на порог или он наказан. О чём бы она там ни думала, ему эти секунды ожидания вязкой вечностью показались! С полминуты спустя Уля всё-таки посторонилась, освобождая проход. Егор, пройдя в тесную прихожую, прислонился к холодной стене и в растерянности уставился на виновницу своей поехавшей крыши. А она прикрыла дверь и устало опёрлась плечом о стену напротив. Компанию им составлял Корж, который продолжал яростно отирать ноги и тарахтеть. В общем, старательно показывал, что пусть «Независимость» и его второе имя, но всё-таки за неделю он успел соскучиться. Не до Коржа Егору сейчас.
— Всё-таки случилось что-то, — хмуро поглядывая на него исподлобья, тихо констатировала Уля.
«Угу. Приблизительно апокалипсис…»
Да уж, стоит ветерку сменить направление, боевой настрой этой удивительной девушки улетучивается, она переключается между состояниями, как по щелчку пальцев. Так было, так есть и, видимо, так будет. Если двумя минутами ранее её весьма недвусмысленный взгляд обещал напомнить ему, как выглядит Кузькина мать, то теперь в глазах читалось совсем иное. «Я так и знала! Не тяни!».
— Так я и думала. Может, лучше на кухню? — упавшим голосом предложила Ульяна.
Егор мотнул головой: нет. Легко говорить: «Не тяни». А язык к нёбу прирос, губы отказывались озвучивать вопрос, что изводил его днями и ночами и продолжает изводить. Но перед смертью, говорят, не надышишься. Собрав в кулак всю свою волю, набрав в грудь больше воздуха, выдохнул:
— Что должен испытывать любящий человек? Какие это чувства? Что у него внутри? Ты знаешь?
Он долго не понимал, к кому с подобным идти. И в конце концов осознал, что кроме самой Ули говорить и не с кем: если чьим словам он и поверит, то её. Если кому и доверится, то только ей. Не Ане, которая измором возьмет, не баб Нюре, которая тут же начнет вздыхать, причитать сочувствовать и пускаться в пространные рассуждения. Не ораве шапочных знакомых и не абсолютно незнакомым людям, вроде Элис. Да и… Раз сердце Ульяны занято, значит, она точно в курсе, как именно это должно ощущаться. Логично.
«Что?..» — считалось в оторопелом встречном взгляде.
— Почему ты спрашиваешь? — прошелестела Уля, всё шире и шире распахивая ресницы, всё чаще и чаще моргая. Вид у неё был такой, словно он ей сейчас признался, что котят ест на завтрак. Ошарашенный. Она будто по-новому на него посмотрела. Возможно, и плохая это оказалась идея. Ну да: тридцатилетний мужик задается вопросами, на которые нормальные люди годикам к пятнадцати ответы находят. А то и раньше. Тут что угодно можно успеть подумать.
Егор прикрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от идиотизма ситуации, в которую сам себя поставил. Сердце выполнило петлю, ушло в штопор и тут же — в пике. Ну точно, одно из двух: или сбрендил, или влюблён. Иные варианты вычеркнуты методом анализа и последовательного исключения. В горле пересохло.
— Можешь просто ответить? — с трудом разлепив губы, пробормотал он. Неужели обязательно вести диалог? Он спросил, пусть просто ответит и всё! Каждое слово из себя выдавливать приходится.
— Я… Не знаю… Знаю… Наверное… — послышалось совсем уж тихое и очень растерянное.
«Что?.. В смысле?»
Ничего не понял! В башке вместо мозга ваты комок.
— Малая, перестань, — простонал Егор, распахивая глаза, чтобы воочию убедиться, что она уловила суть вопроса. Откуда такая неуверенность? А кто ему тогда расскажет? К кому идти? — Так «да», «нет» или «наверное»?
Она застыла там, у своей стены, словно изваяние. Впрочем, проблеск осознания в этих красивых круглых глазах постепенно проявлялся. А ещё в них читалось:
«За что мне это?.. Это ты перестань!»
— Да… То есть я… — Уля запнулась, уронила голову, явно пытаясь скрыть собственное смущение, — я могу рассказать тебе, что может чувствовать влюбленный человек. Говорят, что любовь — это более глубокое и спокойное чувство, вырастающее из влюбленности… О ней мне пока судить, наверное, рано.
Егор мрачно уставился на Ульяну, пытаясь переварить жалкие крохи поступившей информации. Вот так новости: оказывается, это ещё и не одно и то же. Зашибись! В любом случае, внимать он будет каждому слову, только пусть говорит. Вот-вот выяснится, двинулся ли он рассудком или это другое. Рехнулся ли или это она?
— Но это не значит, Егор, что каждый непременно должен чувствовать себя именно так, — это «должен» Уля буквально подчеркнула выдохом. — У каждого, наверное, всё-таки немного по-разному. И я даже задумываться не хочу, зачем ты спрашиваешь, мне от этого больно.
— Почему? — почувствовав пробежавший по спине холодок, на автомате спросил он. Вопрос сам вырвался — реакцией на признание.
— Потому что ты прожил почти полжизни, а не знаешь, — на мгновение вскидывая на него глаза и вновь поспешно их пряча, пробормотала Ульяна. — Потому что я помню, как однажды ты сказал мне, что некоторые вещи останутся для тебя недоступными… Поэтому.
Егор кивнул. Всё же верное это было решение, хоть и мазохистское абсолютно — идти за ответами к ней: вряд ли кто-то другой в его окружении оказался бы способен мгновенно, без попыток устроить ему допрос или сеанс психотерапии, увидеть суть.
— Рассказывай. Пожалуйста, — попросил он сдержанно, застывая в тянущем жилы ожидании.
Сердце готово было вылететь. Если это не сумасшествие, то что тогда сумасшествие? Хотел смотреть на неё неотрывно, ловить каждую эмоцию, все выражения лица, глаз. Коснуться. Хотел отвести взгляд, прекратить эту пытку. Загрести в охапку. Бежать прочь! Это же настоящее безумие, ну!
— Тебе очень надо, да?.. — выцветшим голосом уточнила Уля.
«Очень»
Готовясь падать, Егор уставился в стенку, в незримую точку над её плечом.
— Да. Давай.
В следующую секунду плечо поехало куда-то вниз — это Ульяна сползла вдруг на пол. Обхватив руками ноги, уткнулась лбом в коленки, как маленький, желающий от всех спрятаться, а может, ищущий защиты ребенок. Стянула с волос резинку, и волосы заструились по рукам, скрывая лицо. Кажется, этот разговор и ей непросто дастся. Может, на эту тему людям в принципе тяжело говорить? Ему вон из себя буквально каждое слово приходится выталкивать, хотя никогда за ними в карман он не лез.
Егор остался стоять на месте.
— Если человек влюблен… — спустя вечность начала она приглушенно, — он тонет в своей нежности. Он постоянно думает о другом человеке… Днём, ночью, засыпая, просыпаясь, работая, на бегу — всегда. У него происходит фиксация на объекте влюбленности. Если влюблен взаимно, чувствует себя окрылённым, вокруг буйство цвета. Он весь мир любит, всех и каждого. Проблемы отходят на задний план, есть только другой человек и всё, вся жизнь сосредоточена на любимом. Если не взаимно, может потерять аппетит, испытывает огромную душевную боль, терзается, мучается бессонницей, иногда даже кошмарами, — на мгновение Ульяна замолкла. Послышался глубокий вздох, но головы она не подняла. — Хотя, знаешь, не совсем так: человек может чувствовать и то и другое, независимо от того, взаимно это или нет. Его швыряет из стороны в сторону, как щепку в штормовых волнах. Чуть что не так, давно не виделись — всё, жизнь тебе не мила. Улыбнулся тебе? Больше ничего и не нужно. Вообще. Другой становится смыслом… Всем… — прошептала она, прерывисто выдыхая.
«Смыслом…»
Егор весь обратился в слух, напряженно внимая каждому слову. Взгляд расфокусировался, а извилины в мозгу, наоборот, неожиданно зашевелились: мозг обрабатывал информацию, сравнивая с собственными состояниями. Пока похоже. Фиксация на другом, буйство цвета, терзания, душевная боль… Он и чувствует себя щепкой, никак иначе. И ничего ему, кажется, от этой жизни не надо, кроме того, чтобы она улыбалась. И была рядом.
— Ты готов сделать для человека всё, чтобы тот ощущал себя самым счастливым, — продолжила Уля сдавленно. — И себя рядом с ним чувствуешь самым счастливым… Наполненным… Для тебя больше никого вокруг нет: ты сам и твой избранник. Ты как будто познаешь суть вещей, мир вокруг меняется безвозвратно, душа словно заново рождается, взлетает к небу.
Вот оно что… Это душа перерождается… И ведь правда: чувствуешь себя совсем другим человеком, новым. А он-то подозревал, что шизофрения постучалась, что личность начала двоиться. На данный момент версия о поехавшей кукушке проигрывает с разгромным счетом: ноль — пятнадцать примерно.
Егор едва дышал. Сокрушительные удары обрушивались на темечко один за одним, связи с прежним миром истончались и исчезали. Прямо сейчас рождались новые миры и связи. Сидя на полу, а вовсе не в его голове — хотя там она уже давно обустроилась — Ульяна с невероятной точностью объясняла ему его же чувства. Подсказывала, определяла. Подбирала простые слова, давала красочные, исчерпывающие описания состояний, которые он не мог опознать и понять. Стала его проводником в этом дремучем лесу из эмоций, взяла за руку и повела. И, слушая её, Егор начинал верить, что Кто-то сверху всё же над ним сжалился. Что на его тридцать первом году жизни Кто-то решил позволить ему узнать, что это такое. Что всё это действительно происходит с ним. Происходит! Реально…
Уля дарила надежду, и она же её отбирала. Но он должен знать всё. Он не уйдет отсюда, пока она не расскажет всё.
«Продолжай»
— Хочешь окружить его заботой, дарить тепло, отдать всё, что у тебя есть, — к этой минуте её голос совсем осип, плечи подрагивали, и в целом впечатление складывалось такое, словно говорить она себя заставляет. — К другому тянет, как магнитом. Ищешь любой повод, чтобы побыть рядом… Расстраиваешься, когда не получается. Радуешься, если получается. Смотреть готов вечно. Чувствуешь постоянную потребность в общении, тебе интересна о другом каждая мелочь, хочешь знать о нем всё… А остальное теряет смысл, забываешь обо всех, даже о близких. Все эмоции отдаются туда… Ты зависим.
«Всё так»
— Это всё? — в наступившей тишине подал голос Егор. И сам его не узнал. Такой же севший, как и у неё, совсем чужой.
Уля отрицательно замотала головой, по-прежнему пряча лицо в коленках.
«Нет?!»
— Если веришь в Бога, то постоянно просишь Его, чтобы у любимого человека всё было в порядке в жизни и со здоровьем. Даже если не веришь, всё равно… — прерывистое дыхание участилось, теперь уши улавливали еле слышное шмыганье носом. — Переживаешь за него… Другой соткан из достоинств. Недостатков не существует, не замечаешь ты их, не веришь, что они вообще найдутся. Ты ослеплён, оглушен, опьянён… Иногда не знаешь, как с собой справиться. Эти чувства не дают тебе свободно дышать… Его ты идеализируешь, а сам в этот момент очень уязвим… Ревнуешь к каждому столбу…
«Точно…»
Послышался еще один сдавленный вздох. Уля вскинула голову: огромные, блестящие от воды глаза смотрели прямо на него, и в них ему виделось отчаяние. Воду, впрочем, Ульяна тут же раздраженно смахнула тыльной стороной ладони, потому что собственных слёз она всю жизнь стыдилась и пыталась их прятать, считая признаком слабости. Что это чувство способно с людьми сделать, если даже говорить о нём они спокойно не в состоянии? Вот чего она ревёт? Может, не сложились эти отношения? Не стоило с таким вопросом к ней?
«Хватит. Достаточно…»
— Извини, я не предполагал, что тебе сложно это всё может оказаться, — ощущая, как расцветает чувство вины, пробормотал Егор растерянно: приперся после недельного отсутствия, дважды довёл и отправится сейчас восвояси. Молодец. — Я всё уже понял…
«Нет, ещё не всё! Не смотри на меня так, ты сам спросил!» — вот что ему молча ответили.
— Егор, это благословение и наказание одновременно, я тебе клянусь! — воскликнула она, снова пряча лицо в коленках. — Я не знаю, какими ещё словами объяснить! Мысли о разлуке пугают до чертиков. Самое страшное — потерять обретённое… Вдруг кто отберёт! Вдруг он сам от тебя откажется? Вдруг однажды ты окажешься ему не нужен? Вдруг он найдёт кого-то лучше?
Её плечи затряслись в такт все усиливающимся всхлипам. А сердце болезненно сжалось: он узнавал собственные страхи, самые большие свои страхи, причину качелей, колючей проволоки, ревности и ночных кошмаров. Он боялся молча, прятал страхи в самых тёмных уголках души. Он бежал от них, а она, преодолевая себя, озвучивала.
В прихожей повисла тишина. Егор рассматривал стенку, потому что на Улю смотреть никаких сил уже не осталось, а она пыталась успокоиться, восстанавливая дыхание.
— На… на физическом уровне влюбленность ощущается как желание отдать себя, подарить второму всю свою нежность… — вновь раздался слабый голос, — как постоянное желание…
— Касаться… — прохрипел Егор, уже вообще ничего не соображая.
Уля кивнула.
— Угу… Как постоянное желание обнимать, целовать, никому не отдавать, ни с кем не делиться. Чтобы только твоё. Укрыть своей любовью от всех бед и невзгод. Как ток от прикосновений… От одних мыслей…
— Одних мыслей? — пасмурно переспросил он зачем-то. Зачем? Уже знает ведь, что да. Ток от одних лишь мыслей бежал по каждой вене, артерии и клеточке тела совсем недавно, когда он позволил себе представить её на собственной кухне.
— Да. Она же разная бывает. К близким, семье, к друзьям, детям… Я тебе о другой говорю. Это, возможно, главное отличие, не берусь утверждать. Крышу сносит… — тихо простонала Ульяна, крепче обхватывая колени. — Можно сойти с ума, просто представляя. Ты испытываешь жажду. Хочешь обладать. Собственнический инстинкт шарашит…
«Ещё как…»
— То есть всё это нормально? — мозг так до сих пор до конца и не принял, что люди способны на такой фейерверк чувств и состояний. Хотя вот стоит он, на собственной шкуре испытывающий всю их гамму прямо сейчас, а вот сидит она — и еле справляется со своими эмоциями.
— Что именно? — уточнила Уля, приподнимая голову и вскидывая на него глаза. Её измученный взгляд до костей пробирал.
— Одномоментно чувствовать всё то, что ты сейчас описала? В одном человеке всё это действительно способно умещаться? Это она и есть?
— Ну… Да… Я даже не задумывалась. А ты думаешь, нет?
Он уже ничего не думает. Диагноз определен, всё, пора остановиться. Головой, кажется, более или менее здоров, и на том спасибо. Жизнь преподнесла ему подарок, сделала явью мечту, давным-давно записанную в несбыточные. Оказывается, он всё-таки способен любить. Вот только что-то фанфар по этому поводу внутри не слышно. Следующий его вопрос не к Ульяне и звучит так: «Доктор, это же лечится? Скажите, что да!».
Потому что…Потому что Улины слова резали ножом, отдаваясь еле переносимой болью где-то в грудине: каждую секунду в Егоре крепло понимание, что фраза «сердце занято» прозвучала не ради красного словца: своё она действительно отдала. Иначе не говорила бы уже пятнадцать минут без перерыва, не реагировала бы настолько остро. А ему теперь что? М-м-м?
В голове крутились слова Аньки: «Ты обнаружишь себя перед фактом — и всё. И делай с этим что хочешь». Тогда ему по наивному незнанию показалось, что её описание влюбленности слишком хорошо звучит. А теперь… Тротил внутри взрывается, в каком месте это «хорошо»? Он до сих пор не уловил: в чём тут прикол? Почему все носятся с этой любовью, как с писаной торбой, если она несёт с собой боль и разрушение?
— Бинго, — чуть помолчав, пробормотал Егор. Уголок губы дёрнулся в кривой ухмылке. Нет, это настолько смешно, просто до слёз. И хохот — истеричный, пугающий — звучит внутри. Кажется, кто-то сегодня нажрётся.
«Бинго?» — считался в голубых глазищах немой вопрос. Ульяна успела подняться с корточек и вновь прислониться к стене, и теперь, склонив голову к плечу, пристально наблюдала за сменой эмоций на его лице. А они менялись, Егор не сомневался. Он вообще всё это время не следил за собственным лицом, да и плевать. На всё уже плевать.
— Галочки расставляю в твоем списке, — пояснил он мрачно.
Уля втянула носом воздух и опустила глаза на Коржика, который за это время весь извёлся: кидаясь то к одним ногам, то к другим, кот не находил внимания ни у одного из этих вредных, эгоистичных человеков.
— И… как?
— Ну, с ума я не сошел, это радует, — нахмурившись, Егор следил за каждым её безотчетным движением. С ума не сошел, просто хочется в окно, всего делов. Всё, как она только что и сказала: мотает, как щепку в бушующем море. Прикрыл отяжелевшие веки.
«Ульяна… Кого ты выбрала, а? Скажи мне. Хоть что-нибудь!»
Открыл. Уля молчала. Его пасмурное состояние её, видимо, смущало. А бестактный вопрос так и застрял на языке, не озвученный. Взамен пришел другой, более адекватный:
— Давно это с тобой происходит?
Ульяна покачала головой и беспомощно уставилась на него, одним взглядом умоляя ни о чем больше не спрашивать. Не хочет говорить, но и так всё ясно. Недавно. Всё сходится.
— Понятно, — выдохнул Егор, отлепляясь от стены, с которой за эти минуты породнился. — Спасибо, что просветила, пойду переваривать. Кстати, если нужно, могу в аптеку сходить, а то выглядишь ты неважно.
Последовал очередной молчаливый отказ: не нужно в аптеку.
..
Такое странное дело… Впервые собрал стрит-флеш, но на руках у старушки-судьбы оказался флеш-рояль{?}[сильнейшая комбинация в покере, стрит-флеш — следующий по силе].
Как обычно.
***
Если бы Ульяна курила, сейчас бы сигареты летели одна за одной. Прикрыв глаза, далеко не высокохудожественно сползя по спинке лавочки в положение полулежа, откинув голову, она пыталась отвлечься на звуки окружающей среды: гомон ребятни на детской площадке, шуршание шин проезжающих по двору машин, «голос» радио из чьих-то распахнутых окон, разговоры прохожих, гул пролетающих высоко над головой самолетов.
Без толку.
Юлька обещала забежать минут на десять. Ульяна сидит тут уже, наверное, двадцать, потому что дома в одиночестве невыносимо. Егор ушел «переваривать», оставив её с этим один на один. А мама явится хорошо, если часам к девяти вечера: у неё теперь что ни день, то атас. С мамой они здорово поскандалили буквально накануне, и всё же… Хоть бы поскорее вернулась! Пусть лучше насупленная, объявившая ей молчаливый бойкот мать, чем звенящая пустота, в которой Егор бросил её догорать. Желание выломать соседнюю дверь весь последний час медленно её уничтожало.
А ещё… Ещё хотелось дойти до магазина, купить бутылку вина или чего покрепче, напиться и забыться. Но Уля пыталась удержать себя в руках — в буквальном смысле: обхватила рёбра в кольцо, сжала замок и, для пущего эффекта стиснув еще и зубы, держала. Нос улавливал еле слышный запах табака — кто-то курил на балконе. Не открывать глаза.
Минувшая неделя стала жутким кошмаром наяву. Егор просто взял и свалил. Как будто прямо из её жизни! Именно так его исчезновение и ощущалось. Взял и свалил вечером того дня, когда привез к себе Машу, а спустя несколько минут, её же словами, «выпер». Свалил с дорожной сумкой и гитарой за плечом. На такси. Все, чего она удостоилась — скупого предупреждения о том, что забирать её из школы некоторое время он не сможет. Никаких тебе адресов, контактов, информации о дне возвращения — ничего! Вообще!
Никаких объяснений — он так уже делал! Он так уже делал тринадцать лет назад! Прямо из ее жизни!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги