Соседи (СИ)

К слову, вместе эта девушка и эта гитара смотрятся превосходно. С другой стороны, на Улиных изумительных коленках засверкает не то что Cort в цвете «кораллово-голубой взрыв», а разбитое деревянное корыто.

Точное попадание.

Расчёт оказался верным, и не только потому, что на его гитару Ульяна лишний раз покушаться стеснялась, а со своей теперь разве что не спит в обнимку. В обнимку, к счастью, Уля по-прежнему спит с ним. Но и потому, что как только в её жизни появился личный инструмент, она наконец отвлеклась от работы, перестав пахать как папа Карло. По мнению Егора, Ульяна именно что пахала, и ему это не нравилось. Ну, потому что он привык самостоятельно распоряжаться своим временем, как привык и самостоятельно регулировать уровень напряжения. И для него плотный девятичасовой график выглядит форменным издевательством над собой и жизнью, которая не встанет по такому случаю на паузу, а просто пролетит мимо. В очень загруженные периоды — к счастью, они миновали — убедить Улю сделать внеплановый перерыв можно было, лишь намеренно грохнув табуретку где-нибудь в районе кухни или учинив ещё какое-нибудь представление для одного зрителя. Тогда она вылетала на звук с круглыми, полными ужаса глазами, уверенная, что он не устоял на костылях и распластался по кафелю звездой.

Довольно быстро, конечно, Егор понял, что к таким методам добиваться своего лучше не прибегать, и сменил тактику. Оказывается, хорошо работают тихие объятия со спины. Можно, например, кофе сварить или салат настрогать и поставить её перед фактом. Но просто… Без просто! Да, у них сложное время, она много работает, однако же всех денег в любом случае не заработать. Это первое. Все деньги им и не нужны, на всё бы хватало, даже если бы она уделяла работе в два — три, даже в четыре раза меньше времени — с учётом дохода от сдачи квартиры, продажи фотографий и «парашюта» на его карте. Но нет, Уля словно задалась какой-то высшей, одной ей известной целью. Возможно, эта зараза передалась ей от матери. Он уже не знал, что предпринять, чтобы она хотя бы на треть — а лучше в половину — сбавила обороты, пока он берёт разгон в привычную жизнь, как в голову стукнула идея насчет гитары, и первые результаты не заставили себя ждать.

Вот тогда вектор движения и наметился. Через неделю после появления в доме «Альмы» курьер доставил увесистую коробку, под завязку набитую книгами и всякой мелочёвкой для рисования. Это надо было видеть огни восторга и азарта, вспыхнувшие в округлившихся глазах в момент, когда он, напустив на себя самый невинный, невозмутимый вид, всё это пахнущее новой печатью великолепие распаковал. Аж тонкие пальчики в предвкушении задрожали. Тут же оказалось, что работа может подождать. В секунду обо всём забыла, причём сразу часа на три — сцапала самое интересное чтиво и рухнула в кресло, диван милостиво оставив свободным. И прекрасно, ему того и надо было.

Предположение о том, что Уля не угомонится, пока не перечитает всё, что покажется ей стоящим внимания, подтверждается каждый день. Да, рано или поздно неизбежное случится — книжки закончатся. Но это легко поправимо. Потому что онлайн-магазины ведь бездонные, чего там только нет. Как только с этой партией Ульяна расправится, он новую закажет, и так будет происходить до тех пор, пока она не войдет в размеренный ритм, пока не поймает свой баланс.

А совсем недавно удалось найти в соседнем районе танцевальную студию, где преподают pole dance. Задачка, кстати, оказалась не из лёгких: даже в Москве оборудованных пилонами школ не так много, как поначалу по незнанию представлялось. Ездить туда Уле придётся на автобусе, по крайней мере какое-то время. Зато маршрут прямой и остановки в минуте ходьбы что от дома, что от студии. В общем, нашёл в интернете школу, оставил страницу сайта открытой, окликнул Ульяну и пошёл на перекур — изучать открывающиеся с балкона виды. Клюнула. До балкона так и не дошла, зависла у ноутбука. Теперь вернуть бы её к мысли о получении второго образования, на которое, как выяснилось после выписки, она забила, и можно будет выдохнуть. Его женщина ему нужна со всем её букетом прежних увлечений, довольная и с горящим взглядом, а не зацикленная на работе и заботе о том, кто в целом уже в состоянии позаботиться о себе сам.

А вообще планов гора, и все наполеоновские. Частично Ульяна о них в курсе. Иногда, уткнувшись носом в грудь и внимая его пространным рассуждениям, она недоверчиво хмыкает, иногда еле сдерживает улыбку, иногда молчит. А однажды и сама, зайдя окольными путями, осторожно поинтересовалась, не передумал ли он часом.

Не-а, не передумал.

Старую квартиру он продаст и об этом намерении сегодня планирует предупредить Мишу. Ну, на всякий случай, чтобы не обживался там с концами. Миша парень неплохой и как съемщик полностью Егора устраивает, но раз уж жизнь повернулась к ним с Улей местом, на которое приятно смотреть — лицом то бишь, — то и брать нужно всё, что она предлагает. А предлагает она вдруг столько, что глаза разбегаются и не знаешь, куда тянуть руки сначала, а куда потом.

Так вот, квартиру продадут. Подумалось тут, что если уж придётся отрывать от сердца, то задорого. Она довольно просторная, судя по всему, весьма симпатичная, расположена в зелёном благоустроенном районе и должна «улететь» быстро. Пока будет идти процесс продажи, они с Улей подыщут другую. Можно вернуться на юг города и поискать что-то ближе к «Академической». Можно остаться на северо-востоке, где они осели сейчас. А можно приглядеться и к совсем новым кварталам, которые множатся в черте Москвы и на прилегающих территориях, как грибы после тёплого летнего ливня. Тут ему намедни подсказали, что очень неплохо стало в Коммунарке. Тоже юг. Так что выбор впереди непростой: урбанизм, буйство цвета и свежесть застройки против неповторимого уюта обжитого города, спрятанных в тени раскидистых деревьев тихих двориков и больших парковых зон.

…И чтобы в новой квартире не меньше трёх комнат и не меньше семидесяти квадратов. Гостиная, она же в перспективе и рабочая зона. Спальня — нора, в которую никто, кроме домашних, никогда не попадёт. Одна комната пусть пока пустует, кабинет временно можно устроить и там. Однако однажды всё изменится. И вот тогда она очень пригодится.

Но, честно говоря, о таком даже подумать лишний раз пока страшно — чересчур хорошо звучит.

Продадут, переедут, а на остаток вырученных средств купят… Нет, не мотоцикл. Мотоцикл как-нибудь потом. Машину. Вот здесь, возможно, придется и в кредит влезть… Нет, в гробу он эти кредиты видал. Сам заработает. Ульяна пока не в курсе, что на следующей неделе у него первые после длительного перерыва съёмки — он еще не обмозговал, как бы преподнести эту информацию так, чтобы после остаться в живых. Зато в курсе, что в группе ждут. По этому поводу никаких возражений Егор услышать не ожидал и не услышал. Разъездов планируется много, это несколько пассажиров и их вещи, а кататься туда-сюда на такси или общественном транспорте — такая себе перспектива.

Ну а там, после того, как обживутся, можно и…

Но он еще не придумал, как.

Была бы жива баб Нюра, он бы, может, спросил совета у неё. Заглянул бы на чай, прихватив с собой её любимый вафельный торт в шоколадной глазури. С орешками. Она бы искренне за него порадовалась, как и всегда. Завела бы свою шарманку про «цени и береги» минут на двадцать, а он бы слушал, изредка кивая, соглашаясь про себя с каждым словом и чувствуя, как в благодарности захлёбывается согретая душа.

Теперь совета спрашивать не у кого, и хочешь не хочешь, а живёшь лишь своим умом. Но она всё равно будто здесь: память хранит выражения её лиц, охи и ахи на все лады, интонации улыбок и температуру кожи. Хранит сказанное. Иногда, в моменты штормов и раздрая, ему кажется, что он её слышит: скрипучий дребезжащий голосок звучит прямо в голове. Иногда, когда чувствует, что сам не прав, в ушах раздается: «Егорушка! Ну как же так, мальчик мой? Ты что же творишь?»

Говорят, что человек жив, пока живёт память о нём. Ну, раз так, то баб Нюре жить столько, сколько отведено людям, на которых пролился её свет. И дальше, потому что придёт время, и он расскажет своим детям, как одна бабушка их папу с того света вытащила. Маме, наверное, тоже найдется что добавить.

Жаль, у него совсем нет их с баб Нюрой общих фотографий. Все они остались у неё. Их делал и дарил ей его отец, а самому ему казалось, что пилить селфи с баб Нюрой — ну… Как-то не комильфо. Казалось глупым приставать к старому серьёзному человеку с таким ребячеством. Ключи от её квартиры переселились на новую связку, и, конечно, можно было бы зайти, да вот только он никак не поймет, насколько нормально и правильно прийти домой к человеку, которого там больше нет… Тянет. В голову невольно лезут мысли о бабушкином коте. Куда дели кота? Спросить бы у соседей. Может, те к себе забрали. Или хотя бы подскажут, где искать.

Сдается Егору, в случае чего Уля против второго кота возражать не станет. Ей дай волю, и она со своим состраданием к сирым, убогим и брошенным животным охотно превратит жилище в зоопарк. Но спросить, наверное, всё-таки стоит.

Поезд подъезжает к конечной, а Ульяна всё еще спит, причём уже крепко: он чувствует, как обмякло её тело. Будить жаль, из рук выпускать жаль, пусть за это время миллион часов проведено в обнимку — за просмотром кино и дурацких сериалов, с книжками на коленках, утром, днём и ночью, на рассветах и на закатах. Иногда, когда ему вновь начинает казаться, что она излишне много работает, и внутри возникает желание пойти и молча закрыть крышку ноутбука, а заодно и о себе напомнить, он напоминает себе — о другом. Да, о том, что вообще-то он чутка обнаглел, ведь они только и делают, что обнимаются.

Просто мало. Ему до сих пор мало… И вряд ли когда-нибудь будет достаточно.

Неохотно разлепившись, губы пробормотали в макушку:

— Пора просыпаться…

Он таки случайно придумал Ульяне новое «имя» — вместо «малой», которая, исчезнув однажды, уже не вернётся. Пока оно звучит лишь мысленно, но, чует Егор, не ровен час, он перед Улей спалится. Всего одну букву поменял, а сколько сразу совсем иного смысла.

Снизу послышалось сонное, хриплое и такое ленивое-преленивое:

— М-м-м… Поехали в депо?

А расслабленные руки, спохватившись, обвили крепче.

«Отчаянная…»

*** За эти полгода их двор не изменился, да и в подъезде всё по-прежнему. Так и остались висеть перекошенными почтовые ящики с измятыми дверками, в комнатке консьержа по-прежнему пусто, на их этаже не соизволили вкрутить лампочку, а воздух напитан запахом жареной рыбы: теть Таня с пятого этажа всё так же неравнодушна к хеку. Подперев спиной дверь своей квартиры, Егор изучал выбоины в истёртом собственными ногами кафеле и напряжённо прислушивался к происходящему у Ильиных.

А там стояла подозрительная тишина. Ульяна вошла уже пять минут как, оставив приоткрытой дверь, и единственные звуки, которые с тех пор смогли уловить уши, это Улино растерянное: «Здравствуйте», мужское: «Здравствуй, Ульяна. Меня зовут Виктор. Твоя мама в твоей комнате», и надрывный ор признавшего хозяйку Коржа. И всё. И теперь Егор думал о том, не стоит ли войти и убедиться, что всё нормально, однако нечто в нём, упираясь всеми существующими конечностями, продолжало яростно сопротивляться. Если вдруг сейчас что-то пойдет наперекосяк, он наплюет на самоощущение и договорённости и бросится отвоёвывать у дракона свою девчонку. Но пока вообще непонятно, наперекосяк или ровно. Пока неясно, нужно ли его вмешательство или они там и без него разберутся.

На улице они с Ульяной успели коснуться этого вопроса. Уля сказала, что упакует в клетку Коржа, найдёт его кошачий паспорт — с ума сойти, у этого хвостатого троглодита ещё и документы имеются! — быстро соберёт нужные вещи и выйдет. По её оценкам, на всё про всё у неё должно уйти не более десяти минут. Прошло уже семь. И сорок три секунды. Сорок пять… Уже пятьдесят. На его присутствии Ульяна, явно считывая внутреннее напряжение, не настаивала, наоборот, сказала, что ей было бы спокойнее, если бы с матерью они не пересекались. Даже предложила заглянуть к Мише, пока сама будет копаться.

Но Егор что-то нервничал, а потому визит в свою квартиру откладывался. Лучше потом вместе зайдут на пару минут.

Очень тихо. Настолько, что при желании и должной фантазии можно заподозрить что-то совсем уж неладное. Зато за его дверью творилось интересное. Миша со своей пассией устроили разбор полётов, и градус напряжения стремительно приближался к точке закипания. Уля рассказывала как-то, что парочка оказалась горячей. Ну, если так получится, что его собственная пассия не успеет покинуть свою квартиру прежде, чем эти двое перейдут к десерту, придётся прохлаждаться на лавочке в ожидании, когда уместно будет о себе заявить.

Стоя там, под дверью квартиры, Егор вновь думал о том, что продавать метры, на которых вырос и был счастлив, с которыми связаны самые светлые воспоминания, действительно жаль. Это и впрямь «с мясом отрывать», вот что это такое. Но стремление построить крепость, в стенах которой будет спокойно и свободно всем, сильнее сожаления, и естественное желание защитить толкает вперёд. О каком спокойствии и свободе можно говорить, когда на вашем пороге в любом момент может возникнуть добрая и пушистая Надежда Александровна? Ну вот и всё. И выбора нет. В Улиных глазах сегодня чего только ни успел прочесть — страшная буря чувств и мыслей в них завихрялась.

Мать с отцом, конечно же, всё поняли бы. Знает.

— Егор…

«Ч-чёрт…»

Резко вскинув голову, Егор уставился на женщину, с которой ему, вестимо, придётся идти по жизни если не одной дорогой, то параллельными. В мозгу заклинило, грудь ощутимо стянуло; ухнуло и подкатило под сердце. Он и не услышал шагов. Задумавшись о своём, не заметил, как она тихо выскользнула в коридор и прикрыла за собой дверь, а теперь, плотно сжав белые губы и высоко вздёрнув подбородок, смотрела на него сквозь мутнеющую пелену воды. Надежда Александровна сильно сдала. К тем семи годам, что он успел накинуть ей после отъезда Ульяны на Камчатку, сейчас можно смело прибавлять ещё столько же. Только слепой на оба глаза не разглядит глубокие морщины на лбу, отёчные веки, впалые скулы и нездоровый цвет кожи. А еще Улина мать за это время килограмм десять сбросила. И это ведь она ещё не в курсе, что не ровен час, ей придётся с ним породниться. Такие новости на внешнем виде будущей тёщи скажутся не самым лучшим образом. Инфа сотка.

Ульяна, впрочем, тоже про его планы пока не слышала. Много чего ещё не слышала от него, что уж.

— Здравствуйте, Надежда Александровна, — сдержанно поприветствовал бывшую соседку Егор. Выдерживать её взгляд оказалось, как всегда, непросто, но в голове уже пару секунд как упреждающе мерцала мысль о том, что в этот раз он не позволит себя облапошить. Не даст ей возможности заговорить ему зубы. — Как жизнь? Как здо…

Не разрешили закончить.

— Егор, прости меня… — вдруг прошептала она, а он отчётливо, своими глазами увидел, как с лица сходит тень надменности. — Прости, если сможешь…

«Э-э-э…»

В оглушённом молчании воззрившись на Надежду Александровну, Егор силился понять, где здесь спрятан подвох. Наверняка же где-то кроется, где-то в сеточке гусиных лапок или в трагично опущенных уголках губ. В воде на ресницах? В интонации? В хрипотце? В мимике? Где?..

Ему казалось, эту собаку зарывали, подойдя к процессу со всей тщательностью и ответственностью.

— Мне через ночь снится наш перекрёсток и вы на нём. Я не могу больше там ходить, — меж тем продолжала она, и в сиплом голосе зазвенели нотки безысходного отчаяния. — Я еженощно слышу слова, которые тебе наговорила, и проклинаю себя за каждое, — «Прекратите…» — Ты мою девочку уберёг, я ведь могла её тогда потерять…

«Я тоже мог»

Что-то пока ни один мало-мальски адекватный ответ в голову не шёл. Как-никак, к такому вот-это-повороту жизнь Егора не готовила. Надежде Александровне вновь удалось застать его врасплох, и пока всё, что он оказался способен выдать ей в качестве реакции — это напряжённый недоверчивый взгляд исподлобья. Извилины в черепной коробке уже минуту как усиленно ворочались, но до сих пор не подкинули догадки, в чём же будет трюк. Может, в этих реках слёз? Сейчас она провернёт фокус, который уже показывала неоднократно: продавит его, разведёт на вал эмоций, достанет из рукава высшие козыри, приправит джокерами, поджарит до готовности и слопает.

Фигушки.

На всякий случай внутренняя система безопасности приглушила звуки шума́ми, а мозг скомандовал не пересекаться взглядами и отказался вдумываться в смысл фраз, которые полетят далее. Он пропустит их, что называется, мимо ушей. Да.

— Я не имела права вмешиваться так грубо, я судила поверхностно, — заламывая пальцы, пробормотала Надежда Александровна. — Ты этого не заслужил. Я была не в себе и наговорила тебе какой-то чуши!

Кажется, только что прозвучало, что он не заслуживает поверхностных суждений. Или что-то вроде… В придушенном голосе ясно слышалась мольба…

«Да в чём прикол?!»

От нарастающего удивления оттянуло вниз челюсть — рот уже какое-то время как открылся. Судорожные поиски хоть каких-то слов пока ни к чему не привели: они никак не желали рождаться, по крайней мере, искренние. «Успокойтесь, Надежда Александровна, я не злопамятный». «Так уж и быть, вы великодушно прощены, Надежда Александровна, не надо так переживать». «Я уже десять раз забыл, Надежда Александровна, перестаньте плакать». Всего этого он сейчас озвучить не мог. А что мог? Разве вот, что однажды всё наладится.

Нет, это тоже вопрос весьма и весьма спорный.

Всё-таки развела его опять. Как ей раз от раза только удается?!

— Береги мою девочку, заклинаю тебя, Егор! Прошу! — туда-сюда мотая головой и поспешно стирая слезы тыльной стороной ладони, воскликнула её мать. — Береги её, потому что я уже не могу…

«Так!»

Так, вот здесь он уже будет способен хоть что-то в мир выдать, сейчас дар речи к нему вернётся. А прозвучавшее ранее потребует серьёзной мыслительной обработки.

— За Ульяну не волнуйтесь, Надежда Александровна, — вскидывая подбородок и устанавливая, наконец, зрительный контакт, твёрдо произнес Егор. — Всё будет нормально.

Абсолютно точно. Железно.

И тут за спиной будущей тёщи вдруг раздалось:

— Ульяна в надёжных руках.

И в воздухе явственно запахло жареным.

На пороге квартиры со здоровой клеткой в руке и тряпичной сумкой через плечо материализовалась Уля. Оказавшаяся на её пути мать мешала проходу. Сталь в выбранной Ульяной интонации вынудила внутренне подобраться и озадачиться вопросом, кому же предназначалась пророненная реплика — ему или Надежде Александровне? И пару секунд спустя выдохнуть: направленный на него мягкий взгляд подсказывал, что второй вариант вернее.

«По ходу, не в этот раз…»

Чёрт поймет, наладится ли когда-нибудь у Ильиных или уже нет. Однако одно понятно точно: сегодня обошлось без жертв. Даже появилось, о чём подумать на досуге.

Протянул руку, Надежда Александровна посторонилась, и клетка с котом не без короткой борьбы, закончившейся его предостерегающим фырканьем, перекочевала к кому положено. Ульяна недовольно цокнула, как делает всегда, когда ей мерещится, что ещё «рановато», но Егор притворился, что не расслышал. Не сахарный, не растает от нагрузки. Всё внимание тут же забрала на себя пушистая задница, виднеющаяся за металлическими прутьями. Кажется, ему намекали на страшную обиду, затаившуюся в крохотном кошачьем сердечке.

Это теперь ещё у усатого прощения вымаливать, что ли?

— На нас дуются, — негромко пояснила Уля, просунув палец в решетку. — Ну ничего, мы загладим вину. Да?

Уши уловили в вопросе нотки озадаченности. Кажется, кое-кто не испытывал по данному поводу ровным счётом никакой уверенности.

«Ну-у-у…»

Клетка накренилась — кот демонстративно переместился в дальний угол. Округлив глаза и пождав губы, Егор молча транслировал Ульяне, что не имеет понятия, каким способом задобрить рыжую колбасу. Ну, он готов предложить Коржу свой ящик с носками. Окей. Но не с трусами, обойдётся. Ну, на гитаре валяться разрешит и, так уж и быть, будет ходить за кошачьей жратвой по первому требованию. Допустим. Если понадобится, пожертвует своей подушкой и половиной одеяла. Но не фотооптикой. За покушение на фотооптику Коржа настигнет неминуемая расплата — та самая, которая без суда и следствия. Какие еще варианты?

Это ведь Корж пока не в курсе, что не ровен час, ему придётся делить территорию с кошаком баб Нюры. Если тот найдется. Это ж тогда существенно повысятся риски впасть в немилость навечно…

Уля в ответ лишь плечами повела. В глазах сверкнули озорные искорки, а посыл её мысленный считался чётко: «Что-нибудь придумаем».

— Он тут без тебя подыхать собрался, — мрачно уведомила Улю Надежда Александровна. — Не ел, орал дурниной. Всю обувь мне зассал, поганец. Какое счастье, что вы его наконец забираете. Одни нервы с ним.

Ульяна вздохнула, но на пассаж не ответила. О результате этой поездки сразу всё сообщало выражение её глаз: «Нет, я пока не могу, извини». Не отпускала её та ситуация. А беспомощный взгляд Надежды Александровны с каждой секундой лишь укреплял Егора в подозрениях, будто подмоги от него ждут не с одной стороны, а сразу с обеих. Интересный, конечно, расклад карт… Неожиданный — это говоря мягко. И что делать?

Еле заметное движение головой должно было дать понять Улиной матери: «Не сейчас». Вслух же, нахмурившись, Егор пробормотал другое:

— Уль, давай к Мише на минуту заглянем и поехали. До свидания, Надежда Александровна.

Ну а что он мог? При любом раскладе в первую очередь спасать он будет Ульяну, а не кого-то ещё. Всегда. Выбор никогда не стоял и не встанет.

Долгий тяжёлый вздох провожающей раздался уже в спины.

***

Раззадоренное солнце припекало лопатки сквозь распахнутое твидовое пальто, предвещая по-летнему теплые майские праздники. В вышине ясного неба размеренно плыли редкие малыши-облака, деревья и кусты окутала прозрачная салатовая дымка, и неугомонные птицы радовались весне. Уля с присущей ей тактичностью забрала клетку с котом, отошла на скамейку, достала из кармана телефон и уткнулась носом в экран, изредка бросая в его сторону короткие вопрошающие взгляды. А Егор вокруг себя мало что замечал. Лишь Ульяну и отдельные сигналы природы, сообщающие всей округе, что его «тридцать первая весна»{?}[Отсылка к песне группы «Ночные снайперы»] бесповоротно вступила в свои права. В левой руке давно истлела сигарета, а подушечки пальцев правой жёг плотный конверт. Егор одновременно желал и вместе с тем страшился его вскрыть.

Знал — там нечто такое, к чему он не готов. И никогда готов не будет. А ещё понимал, что прочесть письмо должен немедля, пока находится здесь, в их дворе, в нескольких метрах от второго подъезда, куда когда-то вела незарастающая тропа. Истоптанная десятками тысяч шагов дорога на пятый этаж, к квартире № 55.

Три пятерки — счастливое число.

На конверте нетвёрдым, хорошо знакомым почерком выведено его имя. И всё. Больше ничего. Главное — там, под заклеенным клапаном. Зажал в ладони крепко, а внутри всё угрожающе сотрясалось. Уля, одной ей известным образом улавливая магнитуду обуревающих его чувств, молча умоляла: «Крепись».

Перед уходом Баб Нюра решила оставить ему последнюю весточку.

Которую он получил лишь через полгода. Потому что Миша вовремя не предупредил. «Из башки вылетело». Да и сейчас горе-квартирант не вспомнил бы о переданном привете, не спроси Егор о почте на своё имя. Со всей дури зарядив себе ладонью по лбу, Миша засуетился, выкатил верхний ящик стоящей в прихожей тумбы и в ворохе квитанций, буклетов и прочей бестолковой корреспонденции отрыл письмо. «Да! Слушай, я совсем забегался, напрочь из башки вылетело! Приходила какая-то бабулька, давно уже! Оставила вот…»

Миша там ещё несколько минут извинения свои приносил, всё пытаясь пояснить, как же так вышло, что письмо провалялось у него целых полгода, но воспринимать поступающую информацию Егор перестал после слова «бабулька». Как в тумане попрощался, преодолел метры до лифта, вышли с Улей на воздух, поставил на асфальт клетку с котом и… И стоял теперь, как дурак пялясь на собственное имя.

«Егорушке».

Не помнил, когда переживал так. Нет, помнил, но этот ураган проживался совсем иначе. Человека больше нет, но прямо сейчас он осязал её подушечками пальцев. Они с отправительницей словно смотрели друг на друга через тонкую бумагу конверта, один с земли, а вторая — с неба. Смотрели и друг друга видели. И в эти мгновения казалось, что он вновь один на всём белом свете.

Баб Нюра всё знала. И что выйдет вот так, тоже. Чего, спрашивается, вообще не знала его баб Нюра?

Ульяна, считывая его парализующее замешательство, видя, что он всё тянет и тянет, всё-таки не выдержала. Поднявшись с лавочки, подошла и надёжно обхватила со спины. Руки оплели торс, и левая лопатка ощутила осторожное касание щеки: прижавшись всем телом и глубоко вздохнув, она застыла в таком положении. Уля часто действует по велению души — постоянно вот так обнимает, чувствуя, что именно это действие успокоит его, как ничто другое. В её руках он готов замереть на вечность.

А она готова её ему подарить.

— Ты не один, я говорила, помнишь? Всё равно она здесь, — ладошка, скользнув выше, легла на заходящееся сердце. — Даже если там. Как и твоя семья, — и вернулась назад — на талию. — А ещё здесь я. И твои коллеги. Аня… Андрей. Видел бы ты лица тех, кто в ноябре пришел на тот концерт в парке. Ты бы их слышал… Сколько их там было… — свои заклинания она нашептывала, всё сильнее сжимая кольцо рук. — Ты нам нужен. И ей. Она тебя не оставила. Открывай. Разреши ей сказать, как любит.

Лёгкие словно задались целью втянуть в себя весь воздух этого города и в конце концов лопнуть перекачанным воздушным шариком, брови уже давно стянуло к переносице, а челюсти заклинило ещё в лифте.

Выдох…

Подцепившие было клапан конверта пальцы на мгновение замерли в нерешительности, но всё же завершили начатое и теперь чувствовали наощупь сразу несколько листов разной плотности. Потянули. Развернули. Глаза пытались навести фокус, уши — отключить шум жизни, а мозг — сосредоточиться. Ульяна так и осталась стоять сзади, прижавшись щекой к лопатке, не шевелясь и не издавая больше ни звука.

Егорушка,

А у меня ведь всё хорошо. Как ты иногда, усмехаясь, говорил, «даже прекрасно». Я чувствую, что пришло мне время уходить, но не могу, не попрощавшись с тобой и Ульяшей. Знайте, что покидаю я вас со спокойным сердцем, с радостью на душе. Оставляю вас, убеждённая, что всё в ваших жизнях сложится замечательно. Мне сегодня приснилось, как вы вдвоём пришли навестить меня в лесок. И во сне был мне голос: «Не бойся, Анна, увидишь с Неба, что сын твой жив, здоров и счастлив. Увидишь, что взросли твои зёрна и пошли буйной порослью, что распустились они в прекрасные цветы. Всё увидишь. А теперь собирайся в путь. Пора». И, Егорушка, веришь? Я проснулась с ощущением света и удивительной тишины в себе. Это Всевышний показал мне, что не о чем мне больше тревожиться.

Мальчик мой, ты ведь прочтёшь. Я пишу тебе без всяких сомнений. Знаю, что рядом с тобой останется та, кого ты выбрал сердцем. Ведь и она давно выбрала. Цени и береги своё счастье, не отпусти из рук. Я знаю, что не отпустишь, потому что понял, где твой Смысл. Вот ты сейчас, небось, читаешь и думаешь: «Ох и баба Нюра! Всё знает». А тут же просто, Егорушка, тут к гадалке не ходи: не бросился бы ты под колёса, если бы не понял. И хоть ты и молчун у меня ещё тот, и лишний раз из сердца сокровенное не достанешь, а Ульяша тоже чувствует. Это очень хорошо. Правильно, когда нет сомнений друг в друге. Правильно, когда вера крепкая, в ясной голове всё по полочкам и подозрения не мучают. Рука в руке всё легче дается.

И всё-таки, раз уж затронула я эту тему, позволь мне дать тебе напоследок добрый совет. Ты, мальчик мой, любитель с близкими общаться душами, но и про язык не забывай. Он нам дарован для того, чтобы не мучились люди чувством недосказанности, чтобы не было в семье места недопониманию, недомолвкам, тревоге и страху. Чтобы доверие росло, а не рушилось. Не всё в глазах увидеть можно, есть вещи, в самой глубине сокрытые. И Ульяши это касается, но в первую очередь тебя. Ты ведь у меня мастак болезненное прятать так, что днем с огнём не сыщешь. Уязвимость свою ты хорошо маскируешь. Не закрывайся от единственного близкого человека, Егор. Доставай наружу то, что гложет. Разговаривай с Ульяшей, это проще, чем тебе кажется, стоит только попробовать. Чтобы самому легче стало. Чтобы не привиделось ей однажды равнодушие или недоверие. Ей ведь много не надо — основное про вас понимать. Но понимать ясно. И сам почувствуешь, как всё прочнее и несокрушимее становится ваша крепость.

Ну а слышать ты у меня всегда умел. Внимательно слушай лишь то, что говорит тебе она и твоё сердце, в таких делах оно часто мудрее головы. Верь только себе и тем, кто верит тебе безусловно, а остальных слушай вполуха. Вредный совет, но не в твоем случае, мальчик мой. В твоём, по моему глубокому убеждению, единственно верный.

Я знаю, что встретимся мы ох как нескоро, и искренне тому счастлива. Я за тебя радуюсь, ведь люблю тебя как родного сына. Ты и сам знаешь, но никогда не бывает лишним ещё раз сказать о любви тому, кого любишь. Не бывает много таких признаний, они несут в родное сердце тепло, веру, надежду и свет. Помни, что я всегда с тобой, как всегда с тобой твои мать и отец, царствие им Небесное за сделанное в жизни. Всегда с тобой, незримо за спиной. Ни о чём не волнуйся и ни в чём себя не кори. Ухожу по своей воле, а не против неё. Я готова и Суда не боюсь.

Тебя уношу в сердце. Меня ты найдешь в своём, я приду по первому зову. А коли захочется навестить, то это тебе на Востряковское: землица там у меня давно уж куплена.

Немного в дела тебя погружу. Мальчик мой, пусть ты всегда мне показывал, что ничего тебе от меня не нужно, и бескорыстность и искренность твою я всем сердцем чувствовала, но моя воля осталась неизменной. Не обижайся на меня и пойми, я хочу быть за вас спокойной. Одному тебе не надо, а разрастётся твоя семья, всё пригодится. Здесь копия завещания и дарственная. Само завещание у Михаила Олеговича Панченко, моего поверенного. Телефон его оставлю ниже. И здесь же заключение врача о том, что Анна Григорьевна Фёдорова изъявила свою волю, находясь в здравом уме. Это на всякий случай. Сына я о своём последнем желании в курс дела ввела. Надеюсь, он поведёт себя достойно, прислушается к матери и не будет чинить преград. Написала на тебя ведь сначала дарственную, но Михаил Олегович мне разъяснил, что без твоего письменного согласия, данного при моей жизни, она не имеет силы. И всё-таки пусть и она у тебя будет. Квартирой распорядишься по своему усмотрению. Захочешь передать на благотворительность, передай. А я бы на твоём месте её продала и купила подальше от города дом. Будет где деткам резвиться и от суеты прятаться.

В моем секретере найдешь на квартиру все документы, Егорушка.

О Тимоше обещала заботиться Галочка. Ты наверняка её помнишь, раньше мы с ней часто на лавочке вместе воздухом дышали. 58-я квартира этажом выше. Она проверяет нас каждое утро, знает всё. Так что за кота не волнуйся, не обидят и голодным не оставят.

Ульяшу за меня обними. Как случилась с тобой беда, от неё большая поддержка мне была. Передай ей от меня вот что: умение не держать зла — признак истинной силы. Не хочу, чтобы её прекрасная душа плакала, достаточно ей горя. Не забудь, Егорушка. Она поймёт.

Любите друг друга, дети. Берегите, цените. Слушайте. И не обижайте.

Всегда ваша, бабушка Нюра

6 ноября

«Шестое…»

Он, может, смог бы вынести её последний привет стоически, но в конверте обнаружились две фотографии. Они с баб Нюрой там вместе. На одной — у неё дома, в гостиной. Он с горящими глазами у чехословацкой мебельной стенки, а она, стоя чуть правее, тянется к «Трём мушкетерам» и «Графу Монте-Кристо» Александра Дюма. А на заднике синим карандашом надпись: «Егорушке десять». На второй они сидят рядом на излюбленной лавке. Баб Нюра смотрит в камеру со скромной улыбкой, а он — нетерпеливо сложив на груди руки и коварно приподняв уголок губы. Кажется, буквально за секунды до щелчка затвора собеседница успела навести его на некую гениальную мысль, и шило в заднице требовало немедля пойти и проверить на Ульяне степень её гениальности. Да, что-то такое… Одна из тысяч его провокаций родилась благодаря неосторожно брошенной фразе баб Нюры. А на заднике ручкой надпись: «Егорушке пятнадцать».

Не знает, сколько простоял, пялясь на высаженный точно под бабушкиным окном, а теперь разросшийся и готовый вот-вот пышно расцвести куст сирени, а потом — и вовсе прикрыв веки. Минуту или все тридцать? Рука с зажатыми между пальцами листами и фотографиями давно бессильно опустилась, в носу продолжало щипать, сведённые брови в заданном положении заклинило, сердцу в груди стало узко, тесно, а воздуха легким — ничтожно мало. Веки упрямо жмурились, и где-то между ними стыла жгучая вода. Чем сильнее его штормило, тем прочнее и уверенней становился замо́к Улиных рук. Она так и простояла всю дорогу там, за спиной, ни на секунду не ослабевая хватку и не издав ни звука, даже шороха. Только задышала глубже. Беспокоилась, и это ощущалось лопатками.

Солнце нещадно жарило затылок, пекло́ за грудиной, стиснутые челюсти свело, а в ноздри настырно проникал дурманящий запах новой весны. В которой больше нет баб Нюры, но есть любимый человек. Весны, в которой он всё ещё жив, даже относительно здоров и совершенно бессовестно счастлив. В которой ясно видны смыслы и будущее, в которой им с Улей по пути и в которой он разрешает себе смеяться, несмотря на боль утраты.

Баб Нюра всегда хотела увидеть, как её «мальчик» смеётся. Однако по заказу Егор не умел. Вообще-то ещё год назад он думал, что в принципе не умеет. А теперь… Теперь — вот… Не увидела. Остаётся надеяться, что своим внимательным и зорким оком она и впрямь следит за ними с облачков. И если да, то точно радуется. Как и написала.

Вздохнув глубже, Егор развернулся и загрёб Ульяну в охапку, по привычке уткнувшись подбородком в душистую макушку. Открыл глаза. В этом дворе, в этом доме всё началось и продолжилось. Эти окна на третьем он вечерами проверял, и сейчас за плотным тюлем ему чудилась женская фигура. Или это просто свет рисовал тенями. На лавочке протирали штаны, а на старой скамейке, что спряталась за высаженной на углу дома раскидистой сиренью, мучил свою первую гитару. Сирени вокруг очень много, ещё чуть-чуть — и майские ветра начнут разносить её запах окрест. Прямо тут морду Стрижову начистил. Говорят, за бугор Стриж отчалил счастья пытать. Удачи ему. Искренне. На этот каштан, поддаваясь Улиному умоляющему взгляду, бессчётное количество раз лазил за котами. За семь лет был снят не один, не два, а целое полчище орущих благим матом хвостатых. На той детской площадке её выгуливал. Их ржавые качели поменяли на новые спустя месяц после того, как он, вняв слёзным мольбам Надежды Александровны, прервал общение. А теперь площадку вновь обновляют.

Здесь же отец перебирал старый велосипед, который достал неизвестно откуда. А они с мамой стояли рядом и наблюдали. А баб Нюра тогда ещё любила лавку у собственного подъезда, но потом перебралась поближе. На пустыре за домом огрёб от дружков Коляна. В тот вечер с ног на голову перевернулся пресный, предсказуемый, всегдашний мир. А перевернувшись, так и остался стоять в заданном положении.

Пусть стоит!

С этим двором столько связано, и сердце щемит. Здесь прошли самые счастливые и самые страшные мгновения жизни. Но душа поёт и летает, уверенная, что лучшие времена впереди. Отсчёт пошел в момент, когда сквозь пустую осеннюю тьму пробился Смысл и распахнулись глаза. Новое рождение, новый вектор, новая жизнь.

Никуда не отпустит Её. Никогда. Ни за что. Нет.

Знает.

— Егор?.. — позвала Уля. Она так и не отмерла, а голос звучал тихо и задумчиво. Даже, казалось, малость дрожал.

— М-м-м?

— Может, нам поехать куда-нибудь? — протянула она неуверенно. — На твой день рождения? Что скажешь?

— Куда, например? — млея от разлитого во всём теле тепла, пробормотал он. Идея симпатичная. Если вместе, то хоть на край света. Тем более, ещё в сентябре говорил себе: никаких больше Камчаток и иже с ними в одно лицо.

— Вообще без разницы, — повела головой Уля, устраивая её на плече поудобнее. — Развеемся. Только, чур, туда, где поспокойнее, а то знаю я тебя, — хмыкнула она. Ну вот, пожалуйста: предложение только успело поступить, а кое-кто уже условия выкатил. Это называется «без разницы». Ну да. — Не в поход по хребтам Кавказа. И не на сплав по плато Путорана. Такое, наверное, всё-таки рановато…

Ноздри глубже втянули нагретый весенний воздух, а руки крепче сжали в объятьях. Просто она беспокоится, вот и всё. Ей, наверное, ещё долго будет мерещиться, что он может рассыпаться от одного неосторожного движения.

— Я не отмечаю дни рождения, Уль. Поехали, но не приурочивая.

Ульяна слегка отстранилась и в искреннем недоумении уставилась на него. В круглых от удивления глазах читалось: «Теперь отмечаешь».

— Этот обязательно нужно отпраздновать! — с горячей убеждённостью заявила она. — Давай сбежим?

«Давай…»

Интересно только, что же в Улином понимании всё-таки «поспокойнее». Остаётся надеяться, что подразумевается не недельная поджарка пятых точек на турецком или египетском пляже. Вообще, на любительницу потюленить Уля не похожа. Это же электровеник. Идеальная спутница жизни. Сокровище.

— Угу…

Он согласен.

Ещё постояли. Кажется, уезжать отсюда не хотелось не только ему, но и ей. Корж, удивительное создание, о себе не напоминал: ни тебе истошных негодующих воплей, ни попыток выломать решётчатую дверцу клетки. Как развернулся к ним задницей ещё в общем коридоре, так и всё. Похоже на одиночный пикет, не хватает только плаката с протестным лозунгом.

«Гюльчатай, открой личико-то…»

Хрен тебе, Чернов. Ты ещё пожалеешь, если до сих пор не понял.

— Классно было бы сейчас заглянуть к Юльке с Андреем. Но они как раз в отъезде, — вздохнула Ульяна расстроенно. — Кстати, на вторые майские звали нас за город, помнишь? Так что скоро повидаемся.

— Давно не виделись, в самом деле… — проворчал Егор, зная, впрочем, что шутливые интонации она уловит.

Вот буквально неделю назад последний раз. Дрон с Новицкой у них частые гости. Но тяга Ули к общению понятна: тоскует по временам, когда они с подружкой бегали друг к другу чуть ли ни в домашних тапочках.

Нужно бы вызывать такси и ехать домой, однако покидать двор жаль. Хотелось остаться. Взгляд вновь упал на клетку, в прутьях которой виднелся пушистый рыжий хвост, и мысль повернула в сторону кота баб Нюры и её пустующей квартиры. Можно было бы сходить за Тимом в 58-ю. На пороге постоять. На кухне бабушкиной посидеть. Но, наверное, такое лучше проворачивать в одиночку, а то Уля еще распереживается. Может, там вообще уже замки успели сменить за эти полгода. Что же до кота… Наверное, стоит дать Коржу возможность пообжиться и почувствовать себя хозяином в доме, а затем уже знакомить с новым приятелем. А то ведь такого форменного предательства Корж ему точно не простит ни в жизнь.

Значит, в другой раз.

Проследил взглядом за чешущим по своим делам Смирновым. Тот их, конечно, засёк. Заметил, кто именно находится в его руках. На давно не бритом лице мелькнула кривая ухмылка, а во встречном взгляде просветилось нечто вроде: «Очевидное — невероятное». Все кругом такие умники, блин. Всем всё понятно! Всем! Судя по физиономии Смирнова, лично ему всё понятно ещё со времён детского сада. Повинуясь шёпоту пробудившейся интуиции, Егор прищурился и прижал было Улю покрепче, но она там тихонько всхлипнула, так что пришлось срочно менять угол обзора.

Ну точно…

— Что? — чуть отстраняясь, прошептал он. Пальцы, расцепив замок на талии, потянулись осторожно убрать наметившиеся дорожки слёз с щёк.

— Столько связано с этим местом, — шмыгнув носом, смущённо пробормотала Ульяна. — Жаль, что мы не можем здесь остаться. А с другой стороны… — на лице её внезапно проступило лукавство, — отсюда я забрала лучшее, что случилось в моей жизни.

«Интересно… И что же?..»

— Коржа? — хмыкнул Егор.

Вспыхнувшие под густыми ресницами заманчивые огоньки гипнотизировали. Обещали ему что-то. Что-то особенное, уготовленное специально для него. Что-то, что он найдёт только в этих руках.

Уля легонько стукнула кулачком в плечо и картинно насупилась. Да-да, когда она куксится вот так, это всегда означает лишь одно: «Расслабься, Чернов, и получай удовольствие. Представление продлится не дольше трех-пяти секунд».

— Тебя! — укоряюще склонив голову к плечу, фыркнула она.

«Ишь ты…»

Вот как тут молчать? Кончились силы в себе носить, и душа умоляет пустить её в пятно света с чистосердечным признанием. Жизнь с этой девушкой связать собрался, а сам…

Или «рановато»?

Не рановато.

И тогда, разрешая себе продолжать тонуть в бездонной синеве, вновь загребая в охапку и целуя в лоб, Егор дает затаённому подобраться к горлу и всё-таки слететь с разомкнувшихся губ.

— Я тебя люблю.

А там, в небесной глубине обращенных на него лучистых глаз, фейерверком ярких огней проступает:

«Я знаю».

Знает.