Соседи (СИ)

В одиночестве на улице в такое время Уля ощущала себя не очень-то уютно. Зябко поежившись, она в очередной раз сокрушенно подумала о том, что выбрать на вечер легкий топ и рубашку у неё мозгов хватило, а предугадать, что ближе к ночи в таком одеянии дуба даст, — нет.

По очередному кругу прокрутила в голове их с Вадимом «свидание», как сам он его и назвал. Вадик позвонил в полдень и позвал куда-нибудь выбраться вдвоем после работы. Она, памятуя о своем твердом решении перестать просиживать штаны дома, согласилась, можно даже сказать, что в этот раз в охотку.

Уже к четырем дня Вадим ждал её в машине под окном: видать, топ-менеджеры PR-компаний с учетом близких родственных связей с директорами этих самых компаний себе подобные вольности позволить могут легко и не заморачиваясь о последствиях. Когда Уля спустилась, выяснилось, что сам он планировал ужин в ресторане. Но Ульяна, рестораны посещавшая редко и чувствовавшая себя среди расфуфыренных дамочек и их статных взрослых мужчин ужасно неловко, предложила альтернативу: прогуляться по набережной в Лужниках, где последний раз была лет пять назад. Вадим удивился, на лице там было всё написано, однако возражать не стал и они поехали. Вел аккуратно, соревноваться-то было не с кем, болтал как всегда много, но за те несколько часов, что они провели вместе, успел расспросить и её — и про друзей, и про семью, и про увлечения, и про образование. Словом, наконец проявил интерес к ее жизни. И Уля как-то расслабилась наконец в его присутствии. А вволю накатавшись на электросамокатах, нагулявшись по набережной, натрескавшись мороженого — пошла опять диета по одному месту! — насмеявшись над забавными историями из жизни пиарщика обыкновенного, разомлела окончательно.

Вадим словно немного иначе сегодня раскрылся. После выезда в чисто поле к парапланам до него, видимо, таки дошло, что не надо из себя никого перед ней строить — не поможет. И мгновенно стало проще. И понятнее. Они тогда вдвоем в город возвращались: Егор остался на второй заход, а Ульяна торопилась на пилон, да и у Вадима имелись планы на вечер. И по пути взахлеб, не замолкая ни на минуту, делились друг с другом впечатлениями. Уля рассказывала о том, как, оказывается, круто поваляться в траве вдали от городского шума и давящих стен, а он — о том, как, оказывается, круто покорять небо. За бабочек пятый уже, наверное, раз извинился. Довез её до школы танцев, чмокнул в щечку и воодушевленный умотал в спортзал. Выяснилось, что спорт у него пять дней в неделю, по будням, но пятницу из-за инцидента с треклятыми насекомыми он пропустил и планировал отработать в воскресенье.

Сегодняшний вечер тоже тёк на удивление неплохо. Ровно до тех пор, пока Уля, вконец не разгулявшись и не осмелев, не полезла на парапет, отделяющий набережную от Москва-реки. А потом как в дурацких романтических комедиях: с резким порывом ветра с воды потеряла равновесие, начала падать, оказалась в его руках, загляделась на ямочки на щеках, утратила контроль над ситуацией… И…

И вроде как у неё теперь есть парень, хоть она, озадаченная отсутствием искр в глазах и донельзя смущенная тем, как быстро осмелели его руки, и ляпнула про «не торопиться». Да, довольно напористый, но зато уверенный в себе, успешный, смелый, знающий, чего хочет от жизни и как это получить, очаровательно улыбающийся, периодами забавно подвисающий, не сказать, что покоривший её глубиной мысли, зато очень симпатичный парень. Да, его многовато на неё одну, но ведь ни минуты не скучно… И…

И где фанфары по этому поводу?

«Поздравляю, Ильина, блин. “Откатить всегда успеешь”»

И концерт еще этот — ну как назло же! Всё одно к одному! И стыдно себе признаться, что не последней причиной, по которой она не дала сегодня Вадиму от ворот поворот, является не только глубинный, по фактам не имеющий под собой веских оснований страх таки встретить сорокапятилетие в компании десятка Коржиков. Но пусть и со скрипом, но лишь благодаря Вадиму начавшее налаживаться общение с соседом. Не Уля ли, сидя у Юльки на кухне несколько недель назад, искренне возмущалась, утверждая, что выстраивать отношения с человеком лишь для того, чтобы к другому поближе подобраться — низко? А теперь на полном серьезе взвешивает все «за» и «против»…

Как легко и непринужденно, оказывается, моральные принципы задвигаются в самый дальний, самый пыльный уголок сознания, когда к стенке прижмет.

«Что же я за человек-то такой?»

Ульяна, наверное, надолго бы увязла в размышлениях о том, что же она за человек-то такой, если бы не телефонная трель. Это мама звонила — разволновалась, что на часах десять, а дочь до сих пор не соизволила явиться. Ответив, что будет ровно через две минуты, Уля подорвалась с места и быстро зашагала в сторону собственного дома, благо идти там было метров пятьдесят. Краем глаза зацепила припаркованную у детской площадки «Ямаху» и поставила в голове галочку: Егор у себя. Влетела в раскрытую настежь дверь подъезда. В последнюю секунду вспомнила, что лифт днём не работал, а значит, придется подниматься по лестнице. Можно бы, конечно, было постоять и подождать, вдруг починили и приедет, но это же потеря времени, а там мама — и мама волнуется.

Лестницы Уля не любила.

Всего лишь на третий этаж.

«Ну, он же, в принципе, неплохой, — размышляла она, перескакивая через ступеньку. Невнятное желание как можно скорее преодолеть несколько пролетов и оказаться в квартире подгоняло в спину. — Может, нужно поласковее с ним?..».

«Но ты ведь ничего не чувствуешь… Что изменится?»

«Тома спрошу… Не, не вариант, он сказал, что в отношениях не шарит…»

«Какого черта?!»

Дверь, отделяющая лифтовой холл от общего тамбура, впервые за несколько лет оказалась заперта. Мысленно желая хорошего вечера людям, въехавшим в квартиру напротив их собственной несколько дней назад и пока не знакомых с правилами, которые устанавливались на этой лестничной клетке десятилетиями, Ульяна начала судорожно перерывать сумку в поисках связки ключей, нашла, вставила ключ в замок и даже успела повернуть… Как вдруг шейных позвонков коснулся тёплый воздух, а в ноздри ударил тошнотворный запах — совсем чужой… Шлейф дешевого одеколона вперемешку с удушающим амбре перегара и обильного пота. Мутное, липкое осознание, что за спиной у неё сейчас вовсе не соседи, пришло стремительно. А в следующую секунду широкая влажная шершавая ладонь запечатала рот, сумка грохнулась на пол, вторая ладонь перехватила запястья, и сознание спуталось. Оглохшая, ошалевшая, перепуганная насмерть, Уля оцепенела: собственное тело перестало ощущаться в то же мгновение, внутренности сковал истый ужас, мозг парализовало. В черепушке билась единственная мысль: «Мама…». Голова не могла принять решение. Сопротивляться?.. А вдруг у него нож?.. Позволить ему делать, что хочет, и сохранить жизнь?.. Нет, не позволит… Попыталась заорать, но рот надёжно заклеили. Попыталась дёрнуться под весом чужого тяжелого тела, что, навалившись на её собственное, придавило к холодной металлической двери, и не могла шелохнуться.

«Господи, кто-нибудь…»

Свистящее дыхание опаляло шею, ухо, пахло кислым, пахло гниением… Грязью… Грязь прилипла к ней, повсюду, не отмыться. Происходящее походило на ночной кошмар, но почему тогда ей не удавалось из него вырваться?

Это не кошмар, это реальность, в которой… А там — мама!

И вдруг все прекратилось — так же внезапно, как началось. Хватка ослабла, давление тонны исчезло, чужака словно оторвало от неё, отбросило. Воздух поступил в лёгкие, и Уля, каждой клеточкой тела ощущая колотящую её дрожь, вместо того, чтобы орать, вместо того, чтобы со всей дури рвать на себя ручку двери и бежать, пока есть такая возможность, резко развернулась к стоящему сейчас за её спиной. Здравый смысл и ватный мозг победило непреодолимое желание врезать этому мудаку по яйцам. Каблуком, с хорошего замаха! Взгляд заметался по перекошенным яростью и испугом гримасам, по рукам, ногам, курткам, волосам и уперся в приставленную к кадыку рослого мужика сталь перочинного ножа. За неё врежут, вот-вот.

— Домой иди… — процедил сосед сквозь зубы. — Быстро.

Оцепенение и не думало уходить, а теперь еще и ноги, налившись свинцом, к полу приросли. Егор что, глотку ему сейчас перережет? Если верить выражению этого лица — может… Такой исход, если выражению этого лица верить, кажется очень вероятным.

— Егор, не надо… — прошептала Ульяна еле слышно. Язык заплетался.

«Не надо… Убери…»

— Домой! — не сводя глаз с прижатого к стене мужчины, рявкнул он. Рявкнул так, что несвежая штукатурка должна была бы посыпаться, так, что сердце ухнуло и провалилось в пятки — неизвестно, который раз и за какое время. Так, что сковавший её ступор спал. — Быстро, сказал!

Кое-как нащупав трясущейся рукой ручку, Уля схватила с пола сумку, юркнула в тамбур, долетела до собственной квартиры и замерла под дверью истуканом. Коленки подкосились.

«Стой…»

А дальше-то что? Что сейчас будет? Там мать. Если мать сейчас узнает, что её дочь только что чуть не стала жертвой насильника, придется вызывать скорую, причем не Ульяне. Если мать сейчас узнает, то… Уля вообще из дома больше никуда никогда не выйдет. Господи… А там — Егор! И надо звонить в полицию! Срочно звонить в полицию! Но не при маме же! Какой там номер? Как можно дожить до двадцати четырех лет и не знать номера полиции? 02? 03? 01? 112? В каком мире она живет?

Или не звонить? А вдруг он эту скотину и впрямь изувечит и из-за её звонка огребет проблем? Ведь как не крути, сама-то она физически не пострадала… Как они там якобы говорят? «Вот когда убьют, тогда и приходите»? А если наоборот: он сам сейчас пострадает из-за того, что у него соседка — такой тормоз?! А если…

Телефон в руках ходил ходуном, даже разблокировать его с первой попытки не выходило. Перед глазами плыли темные пятна, экран дергался, за набирающим силу шумом в ушах не удавалось различить ни того, что происходит у лифта, ни того, что происходит в собственной квартире, а там же мама, мама там… Ждет!

Стоило подумать о маме, как экран засветился входящим. Она звонила. Сколько времени прошло? Переведя взгляд на часы, Уля ошарашенно осознала: всего пять минут с момента предыдущего звонка, хотя казалось — целая вечность. Две минуты она шла до двери, не меньше чем полминуты провозилась с замком, наверное, минуты две сидит под дверью и страшно тупит… Еще какое-то время у Егора ушло на то, чтобы выпереть её из холла в безопасное место. Выходит, что… В голове не укладывалось, что… Что… Всё произошло за несколько секунд, так что ли?.. Палец автоматически нажал сброс, набрал сообщение: «5 сек». Как войти домой, делая вид, что просто долго ждала сломавшийся лифт, Ульяна не представляла. Мозг возвращался в рабочий режим, издавая ужасающий скрежет.

Егор и мама появились в тамбуре с разницей в минуту. Всклоченный сосед — с ссадиной на скуле — ввалился в общий коридор, зафиксировался на Ульяне, в несколько шагов преодолел расстояние, оглядел её сверху донизу и мрачно изрек:

— Пошли в ментовку.

Уля яростно замотала головой. В какую еще ментовку? Если они сейчас пойдут в ментовку, то наверняка застрянут там на час или два, а маму за это время ну точно инфаркт хватит! Это ж надо будет прежде объяснить ей причины, сказать, что… Что на неё только что напали…

«Боже, у тебя куртка порвана! И костяшки — сбитые, красные…»

— Он же ничего… не успел… — сдавленно пробормотала Ульяна, молясь, чтобы за дверью их разговора не услышали. Дверь у них добротная, шумы глушит, но мало ли. — Что ты собираешься им доказывать?

— У меня там приятель, по прошлым грехам знакомы, — тут же парировал Егор. — Пошли. Никому ничего доказывать не придется. Примут заявление, обязаны. Этому гондону удалось слиться, но рожу его я щелкнул на память. Нельзя так это оставлять.

«Нет!»

— Нет, я… Я сейчас не готова. Только маме, пожалуйста, не говори…

«Боги, это я в который раз уже тебя прошу? В пятисотый?»

Егор посмотрел на неё странно, очень странно. Как на умалишенную и в то же время сочувственно. Еще раз оглядел с головы до пят, с пят до головы. Во взгляде легко считывалось: «Какого хера ты одна по ночам шарахаешься? Где Стриж?!». Ульяна могла поклясться, что даже интонации расслышала. Однако вслух он произнес немного другое:

— Хочешь гулять в такое время, купи себе перцовый баллончик. Мудаков вокруг полно. Ты как в целом, в порядке?

— Да… Не успела толком испугаться… — пролепетала Уля. Вот это вранье! Высший пилотаж, даже глазом не моргнув. Впрочем, на лице его всё было написано: не верит. — Спасибо тебе.

Теперь ответный взгляд, без всяких сомнений, сообщал следующее: «Глаз да глаз за тобой нужен!». Он даже не пытался скрыть хода своих мыслей.

— У тебя там… ссадина, Егор…

«Какой ужас!» — последовал молчаливый язвительный ответ.

— У тебя всегда с собой нож?

«У тебя всегда с собой телефон?»

Впрочем, кажется, на этот вопрос он собирался все-таки ответить, рот уже открылся, но тут замок щелкнул, и мама — с перекошенным от волнения лицом и крепко зажатой в руке трубкой — возникла в дверях их квартиры. За те несколько секунд, что их обоих сверлили взглядом-рентгеном, подмечено, без всяких сомнений, было абсолютно всё. Уля видела: матери эта картина ох как не понравилась. Нет, не не понравилась — выглядела мама так, словно все её ночные кошмары сбывались в эту самую секунду.

— Здрасьте, теть Надь… — сдержанно поприветствовал маму Егор. — Как здоровьице?

Скорость, с которой он накинул на собственное лицо беспечно-равнодушное выражение — буквально через полсекунды после того, как распахнулась дверь, — поразила. Поразило внезапное осознание, что ему удалось выкинуть этот номер, несмотря на довольно-таки сильные эмоции, которых он только что и не думал прятать. И как часто он к этому финту прибегает? Что за черт? С кем она стенку делит? Почему сама так не умеет?

— Привет, мам. Еще минуточку… — пробормотала Ульяна, чувствуя, как под сканирующим взглядом холодеют ладошки.

«Не смотри на него так! Это из-за меня всё! Боже…»

— Добрый вечер, Егор, — сухо поздоровалась мама. — Уля! Ты почему телефон не берешь?! В могилу меня решила свести?

«Вот об этом я тебе и говорю! — вскинув на соседа глаза, взмолилась она. — Видишь, как легко её в могилу свести!»

«Вижу».

— Мы тут… Заболтались, мам. Я сейчас. Иди.

Егор нехотя кивнул, подтверждая сказанное, но сам не проронил ни звука. Вот точно таким взглядом он на неё смотрел, когда она за компанию улизнула со двора на заброшенную стройку. Там он её через час или даже полтора и нашел — в обществе Юльки и ватаги Юлькиных поклонников, всем по восемь, шила в жопах. Вот точно таким взглядом смотрел. Взглядом, сообщающим, что это чересчур даже для него. Таким, в котором две мысли — «Слава Господи, ребенок в порядке!» и «Маме не скажем, за это я тебе сам всыплю!» — прекрасно дополняли друг друга.

— Ульяна, домой, — холодный, требовательный тон матери не оставлял ни единого шанса — ни на то, что она уйдет первая, ни на продолжение разговора. — Егор, я надеялась, драки ты давно перерос. Перекись есть? Или дать?

— Всё в порядке, теть Надь, — в очередной раз кивнув, сосед достал из кармана куртки ключи от своей квартиры. — Спокойной ночи.

Уле показалось, или на фразе про спокойную ночь нервно дернулся уголок его рта?

…

Как же нестерпимо хотелось в душ — смыть с тела следы липких лап! Как можно скорее! Как можно быстрее избавиться от этого мерзкого ощущения грязи повсюду, на каждом миллиметре кожи! Сидеть под струями воды вечность! Но мечты о душе отошли на задний план, стоило входной двери за ними захлопнуться. Потому что мама тут же пришибла Улю новостями о том, что бабе Гале соседи сегодня вызывали скорую, и что фельдшеры намеряли какое-то невообразимо высокое давление. И пусть от госпитализации бабушка отказалась, а к вечеру так вообще нормализовалась и даже сама несколько раз перезванивала, чтобы отчитаться о самочувствии, но сам факт! Мама была ужасно взволнована, расстроена плохими вестями донельзя, а в квартире пахло проверенным годами валокордином. То и дело всплёскивая руками, она причитала, что бабулю нужно забирать в Москву, потому что за ней необходим присмотр. И тут же сама себе в отчаянии вторила, что никуда бабушка не поедет. Улино сердце сжималось от нехороших предчувствий: семьдесят восемь лет — шутка ли?

Во всей этой ситуации радовало, если это слово вообще было уместно здесь и сейчас, только одно: собственное не оставшееся незамеченным подавленное состояние и дрожь рук удалось списать на волнение за бабу Галю.

Сидя за кухонным столом и искоса наблюдая за посеревшей, постаревшей за единственный день матерью, Уля в очередной раз соглашалась с собственными доводами: сердце у мамы не железное, и сейчас говорить ей о произошедшем у лифта ни в коем случае нельзя.

«Может быть, когда-нибудь…»

Сейчас нельзя, но когда-нибудь, возможно, все же придется. Потому что взгляд, которым родительница окатила Егора, оценивая его потрепанный внешний вид, до костей пробрал: ничего хорошего ни одному из них такой взгляд однозначно сулить не мог. Потому что в этом самом моменте к Уле, помимо выплескивающегося через края чувства признательности, пришла кристальная ясность: теперь, если понадобится, она между ними грудью встанет. Если понадобится, будет защищать соседа и их корявые, воскресающие после столетней комы отношения до победного. Она заставит маму с ними смириться, через что бы ни пришлось самой пройти и её провести. А пока… Может, и обойдется. Все-таки мама…

В приоткрытое балконное окно полчаса к ряду непрерывно тянуло табаком.

***

День-пиздень!

Третий бычок в пепельницу полетел, квартира сигаретным дымом уже насквозь провоняла, даром что вышел на балкон, от кожи несет так, что никакое мыло не поможет, никакой душ, а рука снова тянется к пачке — за четвертой. Словно грёбаные сигареты могут его от этой жизни спасти! Да когда они спасали вообще?!

Только они и могут…

23:31 Кому: Стриж: Какого хера малая шарах|

«Не, погоди. Успокойся давай…»

Нет, блядь, не успокаивается!

Лучше к этому придурку прямо сейчас в гости наведаться и еще раз, на пальцах, объяснить, если с первого раза не допер! Если, блядь, ты её гуляешь до такого времени, то, блядь, матери на руки сдавай — лично! А не бросай во дворе! Тут же кто только не шароёбится в это время суток!

Тяжелые веки закрылись и распахнулись, лишь когда потревоженная кожа костяшек ощутила нарастающий жар догорающего окурка. А если бы в момент, когда малая вбегала в подъезд, он смотрел в другую сторону? Если бы он буквально на минуту задержался у баб Нюры, если бы он, сука, не знал каждое лицо в собственном доме, чем бы дело кончилось?.. Чем все кончилось бы?

Чем?!

Зачем себя спрашивать, когда ответ очевиден? Но от этого очевидного ответа кровь в жилах кипит и сворачивается.

Завтра малой придется еще раз доходчиво объяснить, что заявление написать надо. Потому что если в их подъезд этот ублюдок больше не сунется, это не значит, что он не сунется в соседний и не зажмет там в темном, вонючем углу какую-нибудь восьмиклассницу.

«Завтра… Завтра за ручку возьмешь и отведешь. Завтра…»

Ну, а если она и завтра не захочет? Что он сам может? Может он заявиться в ментовку и сказать Дэну, что так, мол, и так, на девчонку напали, но идти сюда она трусит, так что принимайте заявление от свидетеля? Или нет?

Малая, конечно, права: намерения доказать не выйдет. Ни ссадин, ни следов борьбы на ней нет — пять секунд там прошло, не больше. Даже под ногтями у неё наверняка ничего не осталось: эта гнида предусмотрительно запястья ей перехватила. Зато отмудохал Егор его так, что мать родная его сегодня вряд ли узнает. Запомнит, падла, надолго, если не навечно. Рожа незнакомая, он его раньше на районе не видел. Незнакомая, но прекрасно отпечатавшаяся в памяти смартфона.

23:51: Кому: Дэн: [вложение]: Знаешь его? Этот уебок сегодня на девчонку у меня в подъезде напал, упустил его. Писать заяву она не хочет: типа, он ничего не успел сделать, а у мамы сердечко слабенькое, не выдержит.

23:59 От кого: Дэн: Это ты его так разукрасил? Да, похоже, заочно знаю. За последние полгода нам поступило три заявления на человека. По описаниям жертв рыло точь-в-точь, как у этого, но взять пока не взяли. Заходи завтра к нам, поговорим. За фото спасибо — с такими метками сучоныш станет заметнее. А девчонке дай отойти от шока, может, соберется еще. Если упрется, не дави — им и без того херово.

00:03: Кому: Дэн: Много у нас по району таких кейсов?

00:05: От кого: Дэн: Нет. Если не считать вот этих заявлений, то в основном бытовое насилие. Семейные разборки.

00:06: Кому: Дэн: Ок, понял, спасибо. Завтра зайду.

По крайней мере, подонка уже ищут. Можно немного расслабиться.

Расслабишься тут.

На фоне произошедшего вечером остальные впечатления дня смазались и казались теперь ничтожными, мало значимыми. И тем не менее.

Часов до трёх он проторчал на съемках: написал таки девушке, чей фотосет завалил, с предложением встретиться снова, и днем они пересняли материал — в более удачной локации, при более мягком свете. Осталось ощущение, что в этот раз все будут довольны.

Вечером на базе состоялся тяжёлый разговор с Анькой. Момент Егор выбрал, конечно, не самый подходящий — говорить о подобных вещах перед самым выступлением не стоило, но после очередного конфликта с Олегом в нем словно замкнуло. Что они опять не поделили? Да всё то же. Втемяшивай ему в голову, не втемяшивай, там все как о стенку горох. Олег продолжает поливать, уж очень ему хочется через пару дней покрасоваться перед зрителями. По итогу на выходе у них не плотный звук, как считает новенький, а хаос и какофония, однако уши на репетициях в трубочку сворачиваются, кажется, только у Егора, остальные мнения или не сформировали, или предпочли засунуть его куда подальше, чтобы не раздувать конфликт до космических масштабов. Или по хер им всем? Не поймет он никак. Бесит! Бесит — верный признак, что со своей группой ему больше не по пути.

И Анька еще с вокалом этим — вцепилась клещами: «Давай!». Не давай. Не давай! Не поймет она никак, что кончились времена, когда он мог легко и непринуждённо в вокал, кончились времена импровизации, фронтменского драйва. Ему не нужно лишнее внимание, ему с лихвой хватает имеющегося. Ему комфортно по правую от неё руку, на своем месте, немного в тени, со своей Ibanez. На фиг ему всё это не сдалось. Голос Егор больше вытянуть из себя не мог: не мог заставить его звучать искренне, не мог наполнить его эмоциями, заставить лететь. Всё фальшь. Зачем лгать зрителю, открывая рот, если можно не лгать, общаясь с ним не голосом, а через музыку, гитарой. Здесь он по-прежнему выдает и будет выдавать свой максимум.

В общем, на перекуре всё же сообщил Ане о решении уходить. Не сейчас, не сию секунду, не бросая их в ответственный момент, однако в обозримом будущем она должна быть к этому готова. Встречать её затуманенный взгляд, смотреть на вытянувшееся, потерявшее цвет лицо оказалось тем еще испытанием — но вроде выдержал.

Облокотившись о перила балкона, уронил голову и в попытке отвлечься от мыслей о малой заставил себя перебрать в памяти весь эпизод поминутно. Особенно ярко почему-то запомнилось, как сильно Анька расстроилась. Расстроилась — это, пожалуй, мягко сказать. Вторую курила в гробовом молчании, а он просто сидел на кортах в паре метров от неё, прислонившись спиной к холодной стене и рассматривая щербатый камень под ногами. Хорошо помнит, как ощутимо сдавило грудь. Помнит вопрос к себе: «Ну что тебе, впервой, что ли — рвать?».

***

19:30 уже минувшего дня

— Когда? — спросила Аня, со злостью потушив окурок о цветочную клумбу и отшвырнув его в сторону.

Егор повёл плечами.

— Не знаю, не сейчас, — озвучил он мысли, к которым непрестанно возвращался уже несколько недель. Хотя за полчаса до этого разговора, в момент очередного обмена любезностями с Олегом казалось: именно сейчас! Именно сейчас, не хватит ему больше нервов в одиночку и дня тут выдержать. — Анют, я так играть долго не смогу. Ты же видишь, вдвоем мы с ним каши не сварим. Тут или я, или он, и поверь, для вас лучше, чтобы это был он. Натаскаю его немного перед уходом. Не переживай, без гитариста в любом случае не останетесь, но хоть звучать будете адекватно.

— И что? Хочешь сказать, только в нем дело? — испытующе уставилась на Егора Аня, а он подумал, что новая стрижка — короткий боб — выгодно подчеркивает и без того выразительные карие глаза и изящную шею. Наконец-то додумалась миру достоинства свои показать.

— Нет, не только, это последняя капля, — ответил Егор честно, стараясь не реагировать на воинственный тон своей собеседницы.

Из-под задорной челки его сверлили настороженным, колким взглядом:

— А в чем еще?

Он на секунду прикрыл глаза, собираясь с духом. Зачем-то ей вновь нужно слышать его аргументы. Но они не изменились и не изменятся. Ничего не изменится.

— Я тебе говорил. От отношения коллектива к делу меня тошнит. Женьке вообще на всё похуй, хотя вот сейчас не должно бы: это его инструмент за этим воем не слышно. Мыслями он давно не с нами. И тебя не слышно как прежде, кстати. Я вам уже всё это показывал, забыла? Вы согласились, через неделю опять двадцать пять, — голос звучал ровно и отстраненно, хотя к этому моменту внутренности сплющило тисками, скрутило в три узла. Хоронить себя в проекте, в который за вычетом перерыва четыре года на максимуме вкладывался — такое себе удовольствие. — Игорёк. Когда он последний раз приходил на базу не после укурки? Ему всё весело и всё по барабану. Скоро начнет дымить прямо тут, и прощай, ритм — будем искать нового барабанщика. С тобой мы давно в разные стороны смотрим и разные цели видим. От конфликта ты предпочла отстраниться, — «Несмотря на то, что Олега ты и привела…». — Хотя лидер у нас ты, и, по идее, не все равно, что с группой станет, тоже должно быть тебе.

«Хорош, стрелки не переводи…»

— Егор, лидер давно уже не я. Окей, не я одна, — покачала Аня головой. — Все это понимают, и принимают, и прислушиваются. К тебе. Олег просто новенький и ещё не просек. Дай ему время.

«И не просечет с таким похуизмом с вашей стороны… Мы в детском саду, что ли? Строить их предлагаешь? Как на плацу?»

— Не важно. Формально — ты. Ладно, пусть, — кивнул Егор сам себе, закрывая тему личных отношений. — Собственные песни мы не пишем. Тебя-то саму чужое исполнять не достало, Ань, а? Пусть и переработанное, но ведь не свое же! Нормально у нас всё, ты считаешь?

Аня достала из пачки третью, и Егор подумал, что хрен ей, а не третью — связки «спасибо» не скажут. А подумав, поднялся на ноги, молча забрал сигарету из тонких дрожащих пальцев и закурил сам. Аня намек поняла: нахмурилась пуще прежнего, сложила руки на груди и опять уставилась на него. Да она просто в самое нутро смотрела, искала там что-то, известное ей одной.

Удачи.

— Ну ты ведь перестал писать тексты. Егор, я не понимаю… Ты что, сдаешься? Сейчас?

Почему это «сейчас» звучит так удивленно, как будто вот именно «сейчас» она никак не ждала подобных заявлений? Как будто вот если бы он вчера ей сообщил, никаких вопросов бы не последовало, а вот «сейчас» их у неё херова туча.

— Ну а что, на мне, что ли, свет клином сошелся? — запуская пятерню в волосы, раздраженно ответил вопросом на вопрос Егор. — Сама попробовать не хочешь? Я тебя поддержу, остальные втянутся, вернетесь в прежний формат.

Хотя… Какая ему теперь разница, куда они дальше двинутся?

Есть разница.

Аня воззрилась на него в таком плохо скрываемом, граничащим с изумлением и словно бы испугом замешательстве, словно он ей не стихи предложил написать, а в космос полететь. Завтра.

— Я не умею. Так, как ты, я не напишу, — просто, будто речь идет о чем-то совершенно очевидном, сказала Аня.

«Да ёшкин ты ж кот…»

Удар по больному, под дых. Когда-то и впрямь из-под руки летели отличные тексты, а «сейчас»… И, главное, как Егор ни бьется, ничего не выходит. Строчки сыплются с бумаги — недописанные, оборванные, черканные-перечерканные, фальшивые в своей притянутости за уши, небрежности, даже расхлябанности. Ну не может он больше писать, всё, как отрезало. Как выразить пустоту? Какими такими словами? И, главное, зачем топить в ней слушателя?

— Ёлочка шикарно рифмуется с иголочкой, — съязвил он зло, предъявляя не столько ей, сколько себе. — Вот тебе уже, считай, полкуплета на новогодний корпоратив.

— Ты на вопрос не ответил, — если Аня и заметила сарказм, то вида не подала — проглотила молча.

— По-моему, на все вопросы я ответил.

— Ты сдаешься? — процедила она сквозь выдох. — Почему именно сейчас?

«Да что ты прицепилась к этому «сейчас»? Что поменялось?»

— Нет. Не в этом дело. Дело в том, что коллектив не срабатывается. Я вижу единственное решение: несогласный уходит, шторм успокаивается, всем счастье. Несогласный тут один — я, остальных все устраивает, так что отделаетесь малой кровью.

Улыбочку… Маленькую, скупую, защитную улыбочку, словно вовсе не так уж и щемит, словно не огнеметом нутро выжигает. Шире!

Теперь Аня смотрела на него взглядом режиссера Станиславского, кричащего стоящему на подмостках актёру: «Не верю!».

— Егор, что с тобой происходит последнее время, а? Хоть мне-то ты можешь сказать? Мы же не чужие друг другу, в конце-то концов. Меня ты вокруг пальца не обведешь.

Не проканала улыбочка. Ну да, верно — не чужие. Пусть уже шесть лет, как каждый из них живет своей жизнью, не претендует, не посягает и не вторгается, все-таки не чужие. Аня удивительная девушка, конечно: редчайший образчик незлобивости. Бросил её он, бросил традиционно по-мудацки — на месяц, прости Господи, «отношений» его тогда хватило. Тогда, по молодости, при живой семье ему еще казалось, что он всё же на них способен, еще казалось, что в человеке рядом найдется спасение, главное — найти человека. А она умудрилась не только себе этот поступок объяснить, а ему — простить, но и на расстоянии вытянутой руки удержать.

«Поясни»

— Да вот хотя бы последние недели, — верно считала вопрос Аня. — То ты ходишь как в воду опущенный, белее мела, простейшее барре{?}[способ зажатия струн на гитаре, когда указательный палец играющей на грифе руки зажимает одновременно несколько струн на грифе] взять не в состоянии, и смотришь на всё и всех взглядом пофигиста, а то и насквозь. То отжигаешь за всех сразу, хоть в центр сцены тебя на соло-партию, хоть на вокал, хоть куда. Тебя в таком состоянии выпусти — и зал твой, и тебя восторженная толпа на тысячи Егорок порвет, и никто больше там будет не нужен. Воскресенье прошлое взять хотя бы — ты же просто взорвал тут на хрен всё к чертям собачьим. Теперь опять. Ну, хочешь, я скажу Олегу, что не получилось у нас с ним сработаться? Им я готова пожертвовать. Тобой — нет.

— Нет, не хочу, — Егор уверенно мотнул головой: не хочет. — Причин много, и я их тебе честно перечислил. Попрощаешься с ним — придется искать замену, просто позже. Решение давно назрело, это лишь вопрос времени. Бросать вас сейчас я не буду. Подтянем Олежку малёк.

Взгляд скользнул по припаркованной в десятке метров «Ямахе» и зацепился за дохлую птицу, валяющуюся на выжженном солнцем газоне. Да что в Москве за лето такое? Что за голубиный падёж?

— Ты снова не ответил, — сощурила глаза она. Как следователь на допросе, честное слово. — Что. С тобой. Происходит? Посмотри на меня.

Хороший вопрос задала, ничего не скажешь. Хотел бы он знать, что с ним происходит.

— Не знаю. Это дела не касается, — холодно отрезал Егор. К чему эта бестия клонит, было совершенно непонятно, понятно к настоящему моменту было только одно: ему это не нравилось.

— Да по ходу касается, Егор! Касается! Вот в воскресенье где ты был? До базы?

— М-м-м… На поле.

— Ну, допустим, — Аня кивнула, принимая ответ, но явно им не удовлетворяясь. — На поле ты часто. Один?

— Да.

— Врать не умеешь, — шумно вздохнула вокалистка. — С кем?

«Тебе пофамильный список? Мисс Марпл{?}[персонаж детективов Агаты Кристи] выключай давай…»

Вот стояла бы сейчас перед ним не Анька, а любая другая или любой другой, отправил бы в пешее эротическое путешествие прямым текстом и ни секунды не жалея о выбранных эпитетах. Прозорливая какая! И не чужая, да. Как ни крути.

— Со знакомыми, — сдался Егор. Ей-то лапшичку на уши вешать и впрямь бесполезно. А еще он наконец понял, к чему весь этот разговор и бредни про вокал. И да — ему это не нравится. С этой самой секунды — не нравится еще больше, чем за минуту до. Но Аня и не думала униматься.

— Я их знаю? — прищурилась она, словно взявшая след ищейка.

— Нет.

— Познакомь.

— Зачем?

— Хочу лично увидеть супер-людей, которые способны тебя…

Дверь на задний двор распахнулась и на улицу вывалился Игорёк. Сладко потянулся, оглянулся по сторонам и уставился на резко замолчавших коллег.

— О чем трындеж? — засунув руки в брюки и вразвалочку подплыв к компании, лениво поинтересовался барабанщик. Игорёк всегда, совсем всегда имел вид обожравшегося сметаны кота. Пофигист по жизни, он всем в ней был доволен, а проблемы свои решал очень просто: выкуривая очередной косяк. При таком подходе никуда они, разумеется, не исчезали, но начинали казаться Игорьку не стоящими и секунды его внимания.

В наступившей тишине трое обменялись красноречивыми взглядами. Игорёк транслировал обоим единственный месседж: «Колитесь». Егор сообщил Ане: «Сама решай», а Игорьку: «О фигне трындеж». А Аня «ответила» Егору, что «уже все решила», а Игорьку:

— Егор уходит, — и отвела взгляд в стенку. Достала пачку и, пользуясь всеобщим замешательством, таки прикурила третью, дрожащими ладошками пряча огонек зажигалки от налетевшего порыва ветра.

«Да твою ж налево…»

Пришлось пояснить самому:

— Не сейчас. Через месяц-второй. Все летние концерты отыграем.

Игорь оторопело уставился на виновника трясущихся Анькиных рук.

— Куда?

— Никуда, Игорёк. В закат, — усмехнулся Егор невесело. Зато правда.

— Игорь, надо что-то делать, — тихо произнесла Аня. — Ну!

— А чё ты тут сделаешь? — недоуменно развел руками тот.

«Во-во…»

И тут её лицо вдруг перекосило — гримасой отчаяния и злости. Всё это время она пытала Егора сверлящим взглядом, сыпала наводящими вопросами, на которые он пытался честно отвечать. Она была следователем, а он — подозреваемым. И все это время следователь по закону жанра никак не давал понять, что сам думает по поводу вменяемого подозреваемому преступления. Егор успел немного выдохнуть и расслабиться на её счет. Совершенно напрасно.

— Если уйдет он, следом уйду я! Я уже заебалась, сил моих больше нет! Два года проблем не знали, а вот ту хуйню, что творилась три года до того, как мне удалось его, — Аня тыкнула сигаретой в сторону Егора, — вернуть, я хочу забыть, как страшный сон, и всё никак не забуду! Я уйду — и делайте, блядь, чё хотите, без вокалистки и гитариста! Без двух лидеров! Ясно?! — она орала, как ненормальная. — Я тебе скажу, что будет! Группа развалится! А тебя я на прощание спрошу: «А чё ты тут сделаешь?». Нормально?! Устраивает тебя такой вариант, Игорёк?!

— Ничего, что я еще здесь? — осторожно поинтересовался Егор. Под взглядами коллег хотелось куда-нибудь незамедлительно провалиться. Нет, не куда-нибудь, а желательно сразу в Преисподнюю. Такой реакции он никак не ожидал, и чувство вины тут же затопило нутро по самое не хочу. Почему всю жизнь он приносит людям одни проблемы? Зачем так близко к сердцу принимать-то? Оно того не стоит. А уж он не стоит тем более. Завтра забудут.

— Стой-стой, слушай! Может, и до тебя дойдет! — рявкнула Аня, окатывая его уничтожающим, полным ожесточения взглядом, расстреливая прямо на месте. Пулеметной очередью. «Тра-та-та-та-та-та-та!» — Намылился, блядь!

Игорёк, знатно прифигевший от внезапного выплеска всегда веселой и спокойной вокалистки, косо взглянул на Егора:

— Да понял я тебя, понял, Анют. Не кипятись, — примирительно протянул он. — Я, вообще-то, на вашей стороне. Просто казалось, что Егор и один прекрасно справляется. Братан, ты чё, сразу-то сказать не мог, что вопрос ребром стоит? Ща мы ему втроем всё объясним.

«Я полтора месяца чем, по-твоему, занимался? В молчанку играл? Или, может, я неясно выражаюсь?»

Егор изобразил на лице признательную улыбку, не ощущая ровным счетом никакого облегчения.

Объясняй, не объясняй — на его решение это не повлияет никак. Сейчас они дообъясняются, а дальше вариантов два. Первый: Олег поступит как мудак и гордо хлопнет дверью аккурат перед концертом — но это ладно, переживут, — и тогда Егору самому придется потратить время на поиски гитариста себе на замену. Второй: Олег уймется, прислушается к доводам звучащих хором голосов, откажется от выпендрёжа, за пару месяцев впитает видение лидеров группы, и уйдет Егор с чистой совестью. Анюта успокоится и не будет гнать коней.

Вариант третий — что они морды друг другу за два-три месяца успеют начистить — не рассматривался. Хотя бы ради Ани стоит постараться удержаться в рамках приличий.

…

Очнувшись от тягостных дум, Егор автоматически бросил взгляд на часы: почти час ночи.

К часу ночи их спальный район засыпал, наступало благословенное, но скоротечное время безмолвия и покоя. Лишь с площадки, бывало, доносился гогот тусующихся подростков, оккупировавших ее с уходом детворы. Однако сегодня блаженную тишину ночи не нарушало фактически ничего, только кузнечики где-то в листве стрекотали. Свет на соседнем балконе наконец погас, он и не заметил момента. Если сейчас выйти на улицу и поглядеть на дом, то обнаружишь четыре-пять светящихся окон. У Саши на шестом — этот не спит часов до трех, программирует. У Димы на восьмом — этот торчит у телека до победного в компании бутылки водки, непременно засыпая в процессе. Придешь к нему утром, послушаешь под дверью поставленный голос диктора новостей, но до самого не дозвонишься, не достучишься. И у Светланы Анатольевны на первом. Чем летом в час ночи занята учительница математики Светлана Анатольевна, Егор без понятия, но факт остается фактом — свет горит. Свет горит у баб Нюры, баб Нюра боится спать без света.

«Дом стоит, свет горит. Все окей»{?}[Земфира — Окей? // Сама Земфира отсылает к Цою]

Что объединяет всех четверых? Глухое одиночество. Вот такая совсем не странная закономерность. Пятым окном станет его собственное.

Сегодня столь привычная для него тишина звучала минором, звенела сожалением, невнятным чувством тоски по чему-то упущенному в жизни. А нехватка рядом живой души ощущалась особенно остро. Этой ночью Корж, избаловавший его своим присутствием, предпочел остаться со своими — и Егору почудилось на мгновение, что он понял мотивы этого кота: хвостатый приходил туда, где был нужнее. Вот сейчас наверняка рядом с малой трется, наверняка где-нибудь в районе головы шапкой свернулся и лечит.

И предъявлять ему за это, пусть и мысленно, — верх эгоизма. В этой квартире Коржик свое уже отработал. За минувший час поутих и нестерпимый зуд немедля предъявить Стрижу за то, что не провожает свою зазнобу до двери. С чего Егор вообще взял, что вечер они провели вместе? Откуда такие выводы? Ну пришла позднее обычного домой, мало ли где была.

«…Ну как так-то? В ментовку она не пойдет… Ну не хвостом же за ней таскаться! Сам ей баллончик этот куплю…»

«………..»

«…Да блядь! Подумай о чем-нибудь еще!»

И впрямь — как это так вышло, что он уже третий час на балконе торчит? Чересчур много внимания последнее время распыляется на окружающих — тех, кто чутка поближе был, тех, кто о своей роли вдруг нечаянно напомнил, и тех, кто никогда не играл и не сыграет в его жизни ровным счетом никакой. Слишком много внимания уделяется вопросам, которые не должны иметь первостепенного значения, но незаметно, крадучись, его приобретают. Ненужным, тревожащим размышлениям. Для чего? Ради света? Света захотелось? А дальше как? Зачем приближаться, зачем подпускать? Чтобы потом опять двадцать пять, чтобы болело сильнее? В первый-то раз ощущений не хватило, да? Забыл, как оно? Не хочет в ментовку? Окей. Купит баллончик — и всё. Хватит. Через несколько дней выступление — вот на чем нужно сосредоточиться. И он сосредоточится. Сосредоточится прямо сейчас!

Аминь.

Комментарий к IX. Окна Еще визуал:

“Шире!”

https://t.me/drugogomira_public/68

“Елочка шикарно рифмуется с иголочкой. Вот тебе уже, считай, полкуплета на новогодний корпоратив”

https://t.me/drugogomira_public/69

Музыка главы:

Make It Out Alive — Peter Cincotti https://music.youtube.com/watch?v=t5HdGhoFSJ4

No Time To Love — BLVKES https://music.youtube.com/watch?v=C0aO40pBCeQ&feature=share

====== X. Море волнуется — раз. Море волнуется — два. Море волнуется — три… ======

Комментарий к X. Море волнуется — раз. Море волнуется — два. Море волнуется — три… Визуал:

“И тут такое началось!”

https://t.me/drugogomira_public/73

— Кажется, я сейчас от жары просто кончусь, — жалобно протянула Ульяна, без особой надежды озираясь через плечо и с досадой отмечая, что ни одного свободного метра под пышными кронами высаженных в парке деревьев нет: все заняты пледами, на которых разместились парочки и шебутные компании. Люди играли в карты, бадминтон или фрисби, общались, шутили и смеялись, подставляли лица уходящему солнцу, уходили за напитками и едой или поглазеть на размещенные на краю главной поляны корнеры с товарами, возвращались. Несмотря на то, что день давно перетек в вечер, разгоряченный воздух пока не собирался остывать, и духота не спадала. Как назло, самый жаркий по прогнозам синоптиков день лета выпал именно на сегодня. Воды!

Вадим, кстати, тоже ускакал до фуд-корта, но, видимо, где-то на полпути хляби небесные разверзлись и его поглотили — как сквозь землю провалился.

— Лично я раньше, чем они выйдут, кончаться не намерена. И тем более кончать, — хихикнула Юлька, с наслаждением потягиваясь на раскинутом покрывале, с которого уже три часа, как сползла тень.

Щеки опалило просто мгновенно, вся кровь в мозг хлынула.

«Блин, пошлячка!»

С Юлькой, конечно, не соскучишься. С тех пор, как она услышала от Ульяны о концерте, все разговоры крутились только вокруг этой темы. В четверг Новицкая доложила, что у нее в гардеробе не нашлось идеальных для такого во всех смыслах исключительного случая шорт и надо за два дня успеть их купить. К полудню пятницы Юля разработала план на всю субботу — до глубокой ночи включительно, и Уля, разумеется, тут же оказалась посвящена в него во всех деталях. Работа встала колом и не возобновилась. А сегодня Юлька стояла на пороге квартиры Ильиных в одиннадцать утра, бросая заинтересованные взгляды на соседнюю дверь. В общем, объяснение такому поведению подруги Уля нашла очевидное — прямо за стенкой живет. Может, заявившись в гости ни свет ни заря, Новицкая надеялась повидаться. Правда, тут её ждал облом, потому что если верить ушам, а именно, огласившему двор еще в восемь рокоту «Ямахи», «объяснение» ни свет ни заря укатило в неизвестном направлении, домой не возвращалось и, наверное, сегодня уже не вернется. Так что просчиталась Юля с временем прихода знатно — надо было к семи подгребать. Но тогда она как пить дать застала бы дома маму, и вот так свободно чесать языком, упоминая Тех-Кого-Нельзя-Называть по десять раз в минуту, у неё бы не вышло.

О нападении Уля не рассказала. Никому вообще не рассказала: ни Юльке, ни Тому, ни Вадиму, ни, тем более, маме. Всё носила в себе. Вычеркнуть бы тот инцидент из памяти, как страшный сон, и никогда-никогда к нему не возвращаться, но пока не получалось: казалось, она никак не может избавиться от ощущения липких рук на своей коже, до сих пор чует омерзительную смесь парфюма, перегара и пота. Четверг и пятницу промаялась дома: даже в магазин за молоком не смогла заставить себя выйти. А в ночь на субботу поняла, что из-за какого-то больного запираться в квартире просто глупо, что отсиживаться за железной дверью всю жизнь она не может, не станет и на фестиваль пойдет.

Егор заходил в четверг вечером. Под внимательным взглядом матери попросил её выйти на минуточку, вывел на общий балкон, подальше от чужих ушей, вручил перцовый баллончик и снова предложил сходить в полицейский участок. Ульяна в очередной раз отказалась. Он пристально, долго и молча её рассматривал, явно не понимая этого решения, но его принимая, сообщил, что выяснил, что «этот мудила уже находится в розыске», и сказал, что «прямо сейчас» сам пойдет в ментовку поболтать с участковым. Больше она его не видела. Всё высматривала под окном «Ямаху», всё вслушивалась в заиндевелую тишину за стеной, всё думала — много-много думала об этом эпизоде, предыдущих, о детстве, о хорошем, о том, сколько раз за свою жизнь он слышал от неё фразу: «Только маме не говори…». Но облечь свои мысли в слова благодарности, в какие-то еще слова не получилось: Егор опять пропал из вида, некому было говорить. Грудь сдавливало чувством смятения и беспомощности, ощущением, что образовавшуюся между ними пропасть уже не перепрыгнуть, несмотря на какие-то подвижки. Оно ему не сдалось.

В таком растревоженном состоянии прошло без нескольких часов трое суток, и вот теперь Уля сама вслед за Юлькой невольно шарила глазами по группам коллективов, что тусовались у сцены. И вновь самую малость волновалась. Ну как «самую малость»? Так, как будто на сцену нужно было выходить ей самой, а не Егору. Под ложечкой сосало, Юлькиных восторгов Ульяна не разделяла, наоборот — нутро потряхивало, щекотало чувством неизвестности. Что, кого она сейчас увидит? Что за музыка это будет? Интуиция подсказывала, что вряд ли лайтовая безобидная попса — не таков Чернов. И еще одно немаловажное обстоятельство не давало ей покоя: на этот фестиваль её позвал Вадим, от соседа она приглашений не получала. Ни разу, никогда. Вообще! Вообще не понимаешь, чего ждать! Не знаешь, как человек отреагирует на твоё присутствие. Не знаешь, что лучше: если заметит или если не заметит. Остаться или убежать, пока не поздно? Ничего не знаешь.

Кто-то скажет: «Нервотрепка на пустом месте». Если бы…

Только что отыграли какие-то никому не известные турки, и теперь техники готовили сцену для следующего выступления, а сами музыканты стояли в окружении горстки девушек у разделяющей сцену и зрителей металлической перегородки, заразительно смеялись и курили. Вадим перед уходом сообщил, что хедлайнер фестиваля должен выйти в девять вечера, перед хедлайнером там еще кто-то, всего впереди оставались три коллектива, значит… Значит, прямо сейчас сцену готовили под… Под Егора и готовили. К своему стыду, название его группы Уля запомнить так и не смогла: произнести эту сложную комбинацию букв правильно и без запинки возможным не представлялось, и из головы оно вылетело, не успев туда влететь, не говоря уже о том, чтобы осесть. Юльку в этом плане тоже ждал оглушительный провал.

Уля безотрывно следила за суетящимися на сцене фигурами: их там было не меньше шести человек. На барабанной установке на её глазах поменяли тарелки и маленький барабан. Вынесли стойки, три кейса с гитарами и еще один длинный: на все чехлы кто-то налепил ярко-салатовые наклейки, а на наклейках сделал пометки маркером, но нюансов с расстояния двадцати метров было не разглядеть. Передвинули микрофонную стойку и поменяли сам микрофон. Длинный чехол распаковали и достали из него синтезатор. Принесли и расставили по позициям бутылки с водой и даже, кажется, разложили на пюпитры полотенца. Раскидали и подключили провода и какие-то розетки.

И исчезли.

— А вот и я! — раздался над ухом голос Вадима. Вернулся он с тремя запотевшими пластиковыми стаканами. Как только донести умудрился? Для себя и Юли взял по пиву, а для Ульяны безалкогольный мохито. — Знакомых встретил! Рыжего издали видел, как всегда, с вереницей юных фанаток на хвосте, — хохотнул он словно несколько нервно. — Но к ним лучше потом подойдем. Сейчас отыграют — вот тогда.

— Думаешь, хорошая идея? — с сомнением протянула Уля, чувствуя, как звенят струны её собственных нервов.

— Просто отличная! — округляя глаза, поспешила вставить свое веское слово Юлька. Эту хлебом не корми — дай лишнюю минуту полюбоваться на предмет своего интереса. Нет, у неё что, к нему серьезно? По лицу и рассуждениям вслух не похоже. А вдруг она просто умело маскируется?

— А чё нет? Я всегда так делаю, меня там уже все знают, — пожал плечами Вадим, косясь в сторону потихоньку подтягивающихся к сцене людей. — Сейчас выйдут, так что с напитками давайте ускоримся, надо еще местечко поближе застолбить. В самый замес лучше не соваться, но с галерки смотреть смысла никакого.

«Поближе? О боги…»

И они ускорились. И еще ускорились. Стаканы были осушены за пять минут. Еще пара минут понадобилась, чтобы найти такое «местечко поближе», с которого бы хорошо просматривалась сцена, но где вероятность оказаться сметенными раззадоренной толпой сводилась, по оценкам Вадима, к минимуму.

Расчет Стрижова оказался верным: не успела компания выбрать точку, как на деревянные подмостки выскочил, нет, вылетел, ведущий фестиваля.

— Друзья, надеюсь, вы приятно проводите вечер! — закричал он в свой микрофон. — Встречайте коллектив, который, судя по одобрительному гулу, многим из вас хорошо знаком. Итак, поприветствуем! Одна из лучших московских кавер-групп! «Мамихлапинатапа-а-ай!»

«Из лучших?.. Как это произнести вообще?..»

Уля замерла, вперившись взглядом в сцену. Один за одним — они появлялись. Светловолосый полноватый барабанщик с комфортом устроился за барабанной установкой и тут же задорно завертел в руках палочки. Какой-то мужик позади заорал: «Игорь, бросай их сюда!». В ухо раздался интимный шепот Вадима: «Это Игорёк!».

Тощий кучерявый шатен в ультрамодных очках, скромно улыбнувшись приветствовавшим музыкантов зрителям, встал у синтезатора. «Это Сашка, клавишник», — торжественно возвестил Вадим, явно чувствуя себя на высоте. Ещё бы, он всех их знал, причём поименно.

Следом вышел жгучий брюнет, чья прическа отдаленно напомнила Ульяне прически туземцев или индейцев: собранные в высокий пучок длинные волосы, выбритые виски. О скулы на этом лице, казалось, можно порезаться. Видеооператор с небольшим опозданием включился в работу, и с цифровых экранов на зрителей уставились черные глаза. Очень колоритный персонаж. «Это Женёк, басист, — донеслось до девушек. — Семейный, между прочим, человек, а так и не сказать, да?». При виде басиста Юлька заметно оживилась. А может оживилась она в предвкушении. Чего греха таить — за эти полминуты у Ули у самой сердце раза три ёкнуло — и все напрасно. Первые ряды, меж тем, гудели уже не переставая.

Когда появился последний, к низкому гудению добавились улюлюканье, девичьи крики и одобрительный свист, в том числе и Вадимов, раздавшийся прямо над Улиным ухом и её оглушивший. «Ну, Рыжего вам представлять не надо», — удовлетворенно протянул Вадим, отсвистевшись.

Надо. Надо представлять. Если верить выражению на Юлькином лице, она безрезультатно искала на полу свою челюсть. Не предупреди Вадим Ульяну, кого они пришли сюда слушать, она бы издали своего соседа в этом человеке не признала никогда. Наверное, всё дело в прическе, других объяснений нет. Кого за неё благодарить, понятия Уля не имела и почему-то не хотела иметь — в жизни он так не ходит. Обычно лезущие в глаза вихры были расчёсаны — факт! — и нарочито небрежно уложены, полностью открывая лоб и являя чужим жадным взорам широкие тёмные брови. Простая чёрная майка, драные чёрные длинные бермуды, чёрные напульсники, массивные кольца, рация на ремне или что это — Уля понятия не имела, — и белые кеды. Нет, дело не в причёске, не в образе. А в энергии. В улыбке! Егор предъявил бушующей толпе искреннюю, открытую улыбку, которой на его лице Ульяна отродясь не видела. То есть вообще никогда! Казалось, как зовут гитариста группы с непроизносимым названием, знали все. Уж в первых рядах точно!

Наконец шатенка с очаровательным бобом, заняв место у микрофона и улыбнувшись простым смертным не менее широко, чем её гитарист, высоко вскинула руки, здороваясь с публикой, а затем развернулась к ведущему.

— Молодец, Андрей! С первого раза справился!

— Три часа за кулисами тренировался! — засмеялся он. — Анюта, расскажи-ка непосвященным, что сие означает.

— Мамихлапинатапай — слово из языка племени яганов, обитающих на Огненной Земле. И означает оно особый взгляд, которым обмениваются люди, чаще всего влюбленные. В этом взгляде выражена надежда, — вот сейчас внимательно, Андрей! — что другой наконец сделает то, чего хотят оба, но не решается сделать ни один из них.

Первые ряды зрителей вновь одобрительно загудели, ведущий состроил уморительную физиономию, означающую, что пока переваривает поступившую информацию, а Ульяна зависла, пораженная ёмкостью определения, заложенного в единственном слове, — слове, правда, таком, что язык можно сломать только так. Вадим приобнял её за талию, но она, ослеплённая разворачивающимся действом, не придала этому жесту никакого значения. Юлька выхватила из кармана шорт телефон, готовая, судя по всему, снимать выступление целиком.

— Я обещала сегодня представить вам нового члена нашей команды, но он, к большому сожалению, свалился с гриппом, — сокрушенно вздохнула Аня. — Так что играем в прежнем составе. Ребята, мы очень рады вас сегодня здесь видеть, чувствуем, что это взаимно! Поехали!

И — всё. Следующие полчаса запомнились плохо. Что за песни они играли, сколько их вообще исполнили, что это была за музыка? Наверное, хорошая… Как пела вокалистка, что именно она говорила в перерывах заряженной толпе, как с нею общалась? На все эти вопросы Ульяна бы потом не ответила. Людей качало, вокруг прыгали и орали, Вадим с Юлькой, кажется, выше и громче всех. Как их пиво из них не выплескивалось-то? А Уля приросла к своему месту, не в состоянии выйти из ступора и отвести от музыкантов глаз. Если уж совсем начистоту, временами одёргивая себя и напоминая, что на этой сцене сейчас — пять человек, а не один.

Ну невозможно было на него не смотреть! Уже спустя пять минут стало предельно понятно, почему его так любит их слушатель. Потому что со своего места значительно правее микрофонной стойки он умудрялся не только исполнять свою партию так, что приковывал к себе всё внимание, так, словно вообще не задумывался, что сейчас творят со струнами его пальцы. Но и заводить движением толпу, общаясь со всеми и каждым в ней по отдельности. Глазами. Жестами. Музыка лилась, гитарный рифф разрывал пространство, а он отдавался ей, скользил взглядом по лицам, узнавал людей, улыбался уголком рта или еле заметно кивал, приветствуя каждого, кто к ним пришел. Кому-то даже подмигнул. Правда, когда в море лиц на десятой, наверное, минуте, Егорвыцепил их лица, будто что-то произошло. Вадику он приветливо усмехнулся: казалось, совсем ему не удивился. Тут же заметил рядом её и — брови свелись к переносице. А Юльке спустя пару секунд достался шутливый полупоклон, от которого та пришла в неописуемый восторг.

С вокалисткой у них царило полнейшее взаимопонимание: эти двое, кажется, общались на уровне телепатии. Провокационные строчки песен Аня пропевала, заглядывая ему в глаза, а он мастерски ей подыгрывал, и это «общение» оставляло неизгладимое впечатление у его свидетелей, заставляя поверить в каждое слетевшее с её губ слово, в каждую транслируемую в «зал» эмоцию. В какой-то момент даже привиделось, что всё — по правде, что они и впрямь близки. По крайней мере, были когда-то, в противном случае Уля чаще видела бы её на его пороге. Один раз и впрямь видела, только было это несколько лет назад, можно не учитывать. Да или нет, близки или нет, очевидно одно: остальным музыкантам доставалось куда меньше внимания этой девушки.

В перерыве между песнями, пока Аня тепло общалась с публикой, Егор неспешно подошел к барабанщику и, наклонившись, сообщил что-то ему на ухо. Тот зыркнул удивленно и даже, как показалось, испуганно, и округлил глаза.

— «Как на войне»! Его-о-о-ор! — заорал кто-то сзади.

— «Как-на-вой-не-как-на-вой-не»! — тут же подхватили первые ряды.

Солистка развернулась к Егору, словно вопрошая, ждать ли, но тот лишь головой покачал, поправил наушник и спокойно прошествовал на свое место, наигрывая что-то незамысловатое по пути. Что-то вроде: «В тра-ве си-дел куз-не-чик». Народ раздосадованно зароптал.

— Извините, ребят, в другой раз, — поспешно вступилась Аня за своего гитариста. — Сейчас у нас последняя песня, регламент, ничего не поделать. Приходите на сольник.

Разочарование толпы буквально осязалось кожей, нарастающий гул накалил воздух. Они ждали его, оператор взял крупный план, и глаза заметались между живым человеком и цифровым экраном. Егор не хотел, нет. Склонил голову, пряча взгляд, замер со своей гитарой. Барабанщик занес над тарелками палочки, но не вступал. Возможно, вступать все же должен был Егор. Переглянувшись с клавишником, Аня еле заметно покачала головой.

— Сколько хожу, ни разу не слышал, чтобы сам пел, — удрученно пробормотал Вадим. — Хотя есть те, кто видел, как Рыжий отжигал так, что земля от топота ног тряслась.

Не знала Ульяна, не представляла — как это, когда земля от топота ног трясётся, не могла себе нафантазировать соседа у микрофона, хоть ты тресни. Хотя ведь Вадим, сам того не подозревая, морально готовил её ко всякому: «Ладно ты, Рыжий, от тебя чего угодно можно ждать…». «Вот за это я тебя и люблю, Рыжий. Хрен знает, чего с тобой ждать», и всё в таком духе. Не представляла, пусть не способная присниться ей в самом чудном сне картина только что встала перед глазами трёхмерной реальностью. Не представляла, несмотря на всю свою богатую фантазию, даже после похода в гости, даже после того, как эту гитару в руках Егора видела в его квартире собственными глазами.

Не представляла, но вдруг что-то случилось.

— Мы сегодня импровизировать не собирались, — зазвучал спокойный голос. Уля вздрогнула и только тут заметила стоящий рядом с его пюпитром микрофон. — Но вы нам поможете.

В недоумённой тишине раздались вдруг постепенно набирающие силу гитарные аккорды, и народ, узнавая известный мотив, тут же взревел в полную мощь своих глоток. Кто все эти люди, откуда их столько, орущих, — вопрос, который останется без ответа. Почему они так ждали именно этой песни именно в его исполнении? Ещё предстояло понять. Вокалистка в плохо скрываемом изумлении развернулась к своему гитаристу, только и успев, что объявить в собственный микрофон: «Агата Кристи», и отступить в сторону, уступая центр сцены, который он спустя долгие секунды промедления всё же занял.

— Офигеть… — выдохнула Юлька. — Я сплю…

Офигеть-то офигеть, вот только Ульяна не могла отделаться от ощущения, что это решение принималось в последний миг, что никто только что ни перед кем не ломался. Было очевидно, по потерявшему энергию улыбки, хмурому лицу Егора, продолжающего в гордом одиночестве перебирать струны, как день очевидно: он не собирался выходить туда, но что-то заставило, толкнуло вперёд. Неужели в слепой эйфории никто этого не видит?! Спустя ещё несколько вязких мгновений барабаны и бас подхватили гитару, задавая качающий толпу ритм. Ульяне хватило вступления, чтобы понять: мелодия обрела новое дыхание. В неё словно добавили драйва, экспрессии и объёма.

А потом на толпу обрушился голос. Отдающий хрипотцой, он звучал надрывнее, чем у солиста группы, которой принадлежит песня. И какое же ожесточение в этом голосе звенело — словно Егор не чужую песню сейчас пел, а швырял кому-то в лицо собственные чувства. Крепко зажмурившись.

И что от подачи, что от текста, осознать который, несмотря на его кажущуюся простоту, оказалось не так просто, мурашки бежали по коже неуправляемыми табунами, а волосы на теле вставали дыбом. Ближе к концу куплета Егор наконец распахнул глаза и пристальным взглядом оглядел людское море прямо перед ним. «Море» в ответ мгновенно заштормило волнами рук. Уля, в последствии возвращаясь и возвращаясь к моменту, могла поклясться самой себе: да, так и было — заштормило высокими волнами качающихся рук. Интонацией расставлялись акценты, голосом на голову «моря» обрушивались вытащенные из мутных глубин чувства, и «море» реагировало, как любая вода реагирует на любое землетрясение.

Чёрт с тобой! — рука, казалось, со всей дури ударила по струнам, соскользнула и на секунду безвольно повисла, чтобы тут же занять свое место и продолжать. Песня-усталость, песня-протест, песня-похороны, песня-прощание отказавшегося от борьбы человека. Люди вокруг кричали известные каждому дворовому мальчугану строчки, даже не пытаясь попасть в ноты, а Уля страшилась смотреть на хорошо знакомое с детства, но в эти мгновения до неузнаваемости преобразившееся лицо. Страшилась поднимать глаза на цифровой экран. Она чувствовала себя так, словно бесцеремонно подглядывает в скважину амбарного замка на входе в его душу. Но ведь он показывал — всё показывал сам! Осознание происходящего растянулось на вечность.

Егор развернулся торсом к вокалистке, разрывая зрительный контакт с людьми и устанавливая его с ней, и дальше на сцене начался уже личный замес.

Он будто отношения с ней выяснял, верилось каждому слову, каждому взгляду, которыми они друг друга истребляли, передавая энергию человеческой драмы жаждущим крови, хлеба и зрелищ зрителям, а по касательной задевая и невольных, вряд ли готовых к такому представлению свидетелей.

Причёска его растрепалась. И весь припев, в особенности это «ничего», в особенности «живём», в особенности «назло», в особенности всё — звучал как оглушительный выстрел, как крик отчаяния, отправленный в безмолвную безразличную пустоту.

Приросшей к земле, замершей истуканом Ульяне не давало покоя осознание, что здесь каждое слово пропущено через сердце, содрано с губ и отпущено в мир. Она слышала эту песню — кто ж её не слышал? — но не трогала она никогда Улю так: то был просто цепляющий мотивчик, зачем задумываться над смыслом? Теперь над смыслом задуматься буквально заставили.

Солистка подняла микрофон, а Егор отошел от неё на пару метров и развернулся к зрителю спиной, продолжая, уронив голову, наигрывать мелодию. Что он там от всех прятал? Осталось ли там вообще, что прятать? Гитара сама за себя говорила. И от вороха предположений в голове зашумело.

Второй куплет был отдан на откуп Ане, и она кричала ему в затылок. Слова, что звучали трагической правдой о жизни, летели кинжалами прямо ему в спину. Каждое лезвием ножа будто ржавую крышку жестяной банки пробивало: Аня словно пыталась вспороть защиту и добраться до законсервированной временем боли. Призывала признать, что пока душа окутана страхом, любовь не победит. Не хватит сил.

Вот и всё… До свидания… — с горькой усмешкой прошептал вернувшийся в центр сцены Егор, вновь бросая внимательный взгляд на людей, скользя глазами по каждому лицу и не задерживаясь ни на одном.

Вокалистка, «выкинув» микрофон в поле, предоставила право голоса толпе, и тут такое началось! Люди надрывались, в экстазе орали в уши, выплескивали всю скопившуюся энергию. И прыгали! И хлопали! Сажали голоса! Натурально сходили с ума!

Отчаянное гитарное соло разорвало воздух. Подхватывая нестройный хор голосов, Аня с Егором последний раз вдвоем пропели припев. А потом все резко успокоилось и оборвалось. Егор вновь развернулся спиной к полю, удалился вглубь сцены и оттуда вскинул вверх руки, оставляя гитару безвольно висеть на плече. Люди вопили, безумствовали, а вокалистка долго молча смотрела ему вслед, а затем развернулась к публике. Уля могла поклясться: на Анином лице отражалось нечто, чего она не хотела бы показывать, но всё же случайно показала.

— Барабаны — Иго-о-орь Хаса-а-а-нов! — опомнившись, закричала она вдруг в микрофон, и в ту же секунду барабанные палочки полетели далеко в ликующую толпу. — Бас-гитара — Же-е-еня Козырев! Клавишные — Саша Барми-и-ин! Гитара и вокал — Его-о-ор Черно-о-ов!

— Вокал и электроакустика — Аня Самойлова, — усмехнулся Егор в чужой микрофон. Еще раз обвёл потяжелевшим взглядом поле, одним уголком губ улыбнулся, скорее, сам себе, чем кому-то конкретному, и — всё. Перекрикивая одобрительные возгласы беснующихся зрителей, Аня напомнила про сольник, откланялась, и сцена опустела. И вокруг в тот же миг загалдели возбужденные голоса.

«И всё?..»

— Охереть, — ошалело протянула Юля, разворачиваясь к Ульяне. — Что это сейчас было?

— А! Как вам? Каждый раз с них фигею! — воскликнул Вадим. — Рыжий как-то обмолвился между делом, что в группе проблемы, а вот так и не сказать, да?

Уля поражённо молчала — открывать рот не хотелось вообще. Хотелось унести с собой и никому не показывать — вот чего. И не лезть к Егору больше никогда со своими детскими предъявами и обидками. И вообще не лезть — всё равно не расскажет.

— Он же не собирался петь… — всё же пробормотала она, всё еще переваривая только что увиденное.

— А вот пойдём и спросим, что случилось, — засмеялся Вадик. — Собирался или нет, но вышло охрененно.

— Может, не стоит? — пискнула Уля неуверенно. Юлька тут же сделала страшные глаза: «С ума сошла?» — вот что в них читалось. Двое против одной — ну, понятно.

Вадим был непреклонен:

— Стоит! Еще как стоит! Пошли! У них там своя атмосфера.

Её «парень» явно чувствовал себя королем положения — так себя чувствовал, словно это он тут только что отжигал. Так, словно хотел показать, что ему подвластно абсолютно всё. Его распирало от полученных эмоций, и он, видимо, чувствуя сейчас, что выплескивать их на притихшую Ульяну — всё равно что в колодец кричать, только эхо и услышишь, решил осчастливить своими впечатлениями знакомцев. Лихо пробравшись сквозь уплотнившуюся толпу к металлическому забору, небрежно бросил охраннику:

— Мы к Чернову, друзья. Пропустишь?

К огромному удивлению озадаченно переглянувшихся меж собой девушек, у квадратного амбала не возникло ровным счётом никаких вопросов. Окинув всех троих сканирующим взглядом сверху донизу, он молча подвинул перегородку, открывая проход. Вадим спокойно вошёл через образовавшуюся дыру на закрытую для остальных территорию, махнул Уле с Юлькой головой: «Пошли, чего стоите?», мол, и уверенно взял левее, огибая сцену — туда, где раздавался чей-то заразительный смех. Бугай на всякий случай последовал в паре метров от всей честной компании.

Уже спустя полминуты их взору предстала большая группа отыгравших музыкантов. Кто-то расслаблялся с бутылкой пива, кто-то курил, кто-то, вытянув ноги, распластался звездой прямо на траве без всякого покрывала. Кто-то суетливо, а кто-то неспешно и лениво складывал оборудование и инструменты. Ани здесь не обнаружилось, как, впрочем, и Егора. На небольшом отдалении стояло несколько раскрытых фургонов, куда грузилось оборудование. Уля не сразу заметила интересующих её людей за открытой дверцей одного из них. Сохраняя приличную для теоретически пары дистанцию, они о чём-то говорили.

— Санёк, слышь, чё Игорёк рассказывает? — обратился стоящий рядом с барабанщиком мужчина к только что подошедшему к большой компании парню. — Угар! Игорёк, давай ещё разок для Санька. На бис.

— Кароч, я же дунул для драйва где-то за час до выступления, — в охотку включился в разговор Игорь. — И вот, значит, херачу я на пределе скорости и сил по тарелкам, чувствую себя Нилом Питром{?}[Нил Пирт по мнению многих музыкантов считается лучшим барабанщиком в рок-музыке] как минимум. Просто словно это лучший день в моей жизни, чувак. И тут в перерыве подходит ко мне Рыжик наш, наклоняется интимно так и шепчет проникновенно, — Игорь сделал театральную паузу: — «Игорёк, просыпайся и ускорься немного, а? Ритм сбиваешь». И смотрит, главное, так — ласково-ласково. Сразу понятно стало: пиздарики мне пришли.

Пара секунд тишины — и над компанией разнесся гомерический хохот.

— Кажись, пора завязывать с травой, Игорёк! — сквозь смех простонал парень. — Я, кстати, тоже подметил. А оно вон оно, в чем дело, оказывается.

— Ну ты прикинь?! — округлил глаза барабанщик. — Я же думал, всё заебок, красава, а тут… Короче, в ту же секунду меня окончательно и отпустило. Перед концертами больше ни-ни. Клянусь на своем малом барабане, — торжественно изрёк он и, чуть подумав, добавил: — И всех тарелках.

— Спас, в общем, Чернов твою шкуру, — резюмировал собеседник. — В «Как на войне» ритм элементарный, не попасть в него было сложно.

— Да, — Игорь кивнул, и веселье схлынуло с его лица, уступая место серьезности. — Я тоже думаю, поэтому вышел. Он у нас её в одно лицо без всякой поддержки исполняет, как Боженька.

— Да помню я тот фест!

Вадим, подойдя к компании, пожал руку всем по очереди. Уля с Юлькой остались топтаться в сторонке. Бугай, увидев, что Вадика приняли, как своего, успокоился и отправился на позицию. Спустя пару минут обмена приветствиями, любезностями и высказывания восхищения всем по очереди Вадиму кивком головы указали в сторону фургончиков. Как он их за это время с той точки не заметил, Уля понятия не имела. Сама она за эти минуты подметила абсолютно всё: и припаркованную в отдалении «Ямаху», и косуху на плечах соседа, и выражения их лиц — не сказать, что расслабленные. И их заметили: Егор скользнул по обеим взглядом, на ней задержался, кивнул, показал коротким взмахом головы: «Идите сюда», но Уля продолжала стоять как вкопанная, не решаясь мешать разговору. Аня же эта мгновенно проследила направление его взгляда, заулыбалась и что-то ему сказала. Издали показалось, что в ответ он посмотрел на неё как на… Как на человека, только что сморозившего невероятную чушь.

— Как ты думаешь, они встречаются? — прошептала Юлька.

— Без понятия. Не думаю, — в тон ответила Ульяна, вспоминая о том, что стоны за стенкой всегда звучат на разный лад и разными голосами. А эту Аню она действительно видела, но единственный раз — столкнулась с ней в коридоре года два назад. Тогда вокалистка носила совсем другую прическу: конский хвост чуть ли не до пояса. Уля даже поймала себя сегодня на ощущении легкой зависти: сама она резануть волосы пока так и не решилась.

— Про него говорят, что в его дверь девушки один раз входят и один — выходят, — никак не могла угомониться Юлька. — Можно было бы, конечно, попробовать проверить, но что-то не хочется. Себе дороже.

— Подтверждаю, один раз, — кивнула Уля и, перехватив в одно мгновение изменившийся взгляд подруги, тут же поспешно добавила: — Как соседка!

«Блин, Юлька! Перестань так смотреть!»

Между тем, на той стороне оживились: Аня, видимо, устав дожидаться, когда девушки подойдут сами, решила проявить инициативу. Отшвырнула окурок, хлопнула в ладоши, игривым жестом взъерошила своему гитаристу шевелюру и направилась прямиком к ним. Ее хорошее настроение разносилось окрест. Егор закатил глаза, аккуратно затушил свой, нашел, куда его выкинуть, и последовал за вокалисткой.

— Привет! А вы что тут? Кого позвать?

Располагала она к себе с первой секунды. Хотелось от неё заряжаться.

— Мы… Мы ждем, когда вот тот парень, — Уля кивнула в сторону Вадима, — устанет языком чесать.

— Зная Стрижа, предположу, что выберетесь вы отсюда ближе к полуночи, — усмехнулся Егор, вставая немного позади от вокалистки, подошедшей довольно близко. Тут же сложилось ощущение, что для Ани понятие «дистанция» весьма условно, в отличие от него, придающего таким вещам значение. Егор всегда держал дистанцию, и в детстве держал, и сейчас держал. Правда, за последние месяцы пару раз она нарушалась, но ситуации там были экстренными.

— Круто отыграли! — в подтверждение только что сказанного Юлька энергично закивала головой. — Не думала, что вы такие жгуны!

— Спасибо! Наш главный жгун сегодня смилостивился не только над людьми, но и надо мной, так что нам всем неслыханно повезло, — по-доброму усмехнулась Аня, скользя взглядом по лицам. Развернулась к Егору. — Я не шучу.

— Все молодцы, — вздохнул он. — Почти.

Сложив губы уточкой, Аня хмуро посмотрела на соседа:

— Да ладно тебе, ну не злись ты! Игорь уже всё понял.

— Я не злюсь. Вряд ли кто-то вообще заметил.

Ульяна искоса следила за выражением его лица. Вот хоть ты тресни, интуиция шептала ей, что не в одном барабанщике дело, не в одном лишь желании репутацию группы спасти.

Подскочив сзади, Вадим крепко обнял Улю за талию и, не дав ей опомниться, развернул к себе и быстро чмокнул в губы.

— Да, Рыжий, охрененно было! Ань, надо его почаще выпихивать к микрофону, такой талант пропадает!

— Да знаю я! Но на Чернова же где сядешь, там и слезешь. Может быть… Когда-нибудь…

Егор еле заметно изменился в лице.

«В другой жизни», — считалось в глазах. И что-то еще там читалось — невнятное, нечто такое, что, похоже, подметила не сводившая с него глаз и переставшая улыбаться Аня. Уля, которая за первые десять лет своей жизни научилась улавливать малейшие изменения температуры его взглядов, а теперь в ускоренном темпе вспоминала утерянные навыки, «что-то» подметила уж точно.

«Не нравится ему об этом думать?»

— Спасибо, — запоздало ответил он на комплимент Вадима. — Стриж, до двери проводишь.

Уля шумно вдохнула, отчетливо понимая, почему только что прозвучало это ни больше ни меньше требование, и взгляд невольно остановился на подсохшей ссадине на скуле. Ни грамма грима на лице не было, и место повреждения кожи просто в глаза бросалось. Не обращать на подживающую ранку внимания, когда прекрасно знаешь, как она там появилась, невозможно.

— Тебя? — переспросил Вадим, глуповато заулыбавшись.

Аня прыснула, Юлька фыркнула, Уля вспыхнула и ощутила ужасную неловкость. Сосед взглянул на него так, словно друг в свои тридцать два года спрашивает, чему равняется два плюс два.

— Можешь хоть весь парк проводить, — на губы Егора легла ласковая улыбка, и Ульяне тут же вспомнились слова Игорька: «Сразу понятно стало: пиздарики мне пришли». — Но вот этим двоим — приоритет.

— Меня не надо, меня встретят, — поспешно вступила Юлька. — У метро!

— Матери лично в руки, — стерев с лица приторную улыбку, отрезал Егор. Видимо, ему казалось, что Вадим все еще настроен шутки шутить.

— Да понял, понял, Рыжий. Базара нет.

— Бинго.

Аня с нескрываемым любопытством скользила взглядом по всей честной компании. Уже полминуты, как её взлетевшие вверх красивые брови продолжали занимать положение высоко на лбу. Глаза вспыхнули озарением, заискрились хитринкой, а в следующую секунду она перевела тему:

— Стриж, а что ты делал в прошлое воскресенье? У меня такое ощущение, что я видела тебя в «Гараже». Но могла и обознаться, память на лица у меня фиговая.

— В воскресенье? — Вадим на секунду задумался, Егор перестал вяло перекатываться с пятки на носок и застыл. — Не, в воскресенье мы с Улей ездили на парапланах летать, Рыжий позвал. Круто было! А потом я в спортзале торчал. А чё, что-то интересное в «Гараже» выставили? Стоит сходить?

Теперь брови на лоб полезли и у Юльки — потому что историю про парапланы она впервые услышала только что: Ульяна ей не рассказывала. «Ничего не хочешь мне сказать?» — спрашивал её взгляд. «Прости! Совсем забыла!» — «ответила» Уля. Не забыла она ничего… Просто… Просто побоялась, не зная, как та на такие новости отреагирует.

— Да там можно полдня провести и не заметить, — яростно закивала головой Аня. — Просто куча всего, в двух словах не рассказать. Загляни как-нибудь на досуге, не пожалеешь.

Губы вокалистки тронула красивая тонкая улыбка, а губы соседа — кривая усмешка. Телепатия существует, эти двое — яркое тому свидетельство. Аня смотрела на Егора иронично-внимательно, а он предлагал ей угомониться. При должном желании можно было «услышать» весь их молчаливый диалог, но Ульяна чувствовала себя неудобно, словно продолжает подглядывать в замочную скважину. Нехорошо так на людей пялиться, но не пялиться абсолютно невозможно.

— Тут опять к вам, ребят, — бугай, двадцать минут назад провожавший их через кордон, вновь объявился в поле зрения. На этот раз — в сопровождении юной рыжей особы, выглядывающей из-за его спины. Если верить её направленному на Егора взгляду, не «к вам», а к нему лично.

— Блин, Рыжий! Совесть у тебя есть? — вскинулся Вадим. Собирался что-то еще сказать, но осёкся.

— Я и совесть? Окстись, — склонив голову к плечу, проворчал Егор. — Где это видано, где это слыхано?

Не похоже, что он был рад вниманию к своей персоне. Аня засмеялась, а отсмеявшись, на пониженных тонах произнесла:

— Не прибедняйся, ты просто хорошо маскируешься. Вадик, я готова об заклад биться, там таких еще дюжина, просто эта оказалась самой пробивной. Егор, погоди-ка… Так это же та самая, что в толпе оголилась. Да? Я думала, её выпроводили.

Послышался прерывистый вдох. Два: Егоров и Вадима. Юлька резко развернулась в сторону вновь прибывшей, окидывая её заинтересованным взглядом сверху донизу. Вадим недолго думая последовал Юлиному примеру. Ну нормальные вообще, а?

— Так, ладно. Похоже, это действительно ко мне. Издержки профессии, Стриж, — мрачно усмехнувшись, Егор убрал в карман изъятую было оттуда пачку и направился в сторону ожидающей его девушки. Аня проводила его задумчивым взглядом.

— И так всегда. Больше они его не видели, — пробормотала она еле слышно. — Мне их жаль. Всех.

Тихонько промурлыкав себе под нос мотив исполненной под занавес песни о боли, страхе и любви, вокалистка вздохнула и вскинула глаза на Ульяну.

— Ладно, ребят. Запомните этот вечер. Ещё пара концертов, и играть он будет с кем-то ещё. Если вообще будет. Может, вы как-то сможете на него повлиять, потому что я не могу. Мне пора. Рада знакомству.

***

Зачем он пошел у Ани на поводу и поддался требованиям толпы? Хорошенький вопрос без конкретного ответа.

Зачем? Потому что, глядя на эти лица и чувствуя себя на подъёме, как это всегда и бывает в такие мгновения, вдруг осознал, что совсем скоро всё останется в прошлом. Никто больше не будет драть глотки, умоляя исполнить что-то только из его «репертуара». Никто не будет топать и хлопать, как заведённый. Сотни, а то и тысячи людей больше не будут вместе с ним петь. А он не будет для них играть.

Потому что захотел запомнить момент. Так нестерпимо вдруг захотел, что не думал о том, как будут звучать неразработанные после долгого покоя связки. Вроде нормально, могло быть и хуже.

Правда, много чего потом от Аньки выслушать пришлось. «Егор, ну ты видел?! Ты же своими глазами все видел, Егор!». «Куда ты намылился? О нас не думаешь, о них подумай, ты им их маленькие сердечки разобьешь. Они же не на меня, они на тебя ходят!». «Егор, о себе подумай! Что ты потом делать будешь? Как ты сам без этого всего будешь жить?». А то же он сам себя не спрашивает, как он без этого жить будет… А то не помнит, как жил. Прям только-только начавшую образовываться на ране корку Анька сковыривает. Снова и снова, с завидным упорством.

Море волнуется — раз.

Зачем? Потому что Игорёк с последним номером в этом состоянии не справился бы, и это факт, не вызывающий сомнений. И так временами сбивался, а тот бешеный ритм, который необходимо было выдерживать на протяжении всей песни, окончательно не протрезвевший после травы барабанщик запорол бы на первом же куплете. И после этого Аня что-то еще собирается доказывать? В чем-то убеждать?

Море волнуется — два.

Зачем? Потому что песня, которую они просили, по-живому режет, проворачивает внутренности через мясорубку, каждый раз — как в первый. На «Агату Кристи» Егор всегда найдет в себе необходимой искренности, в ней он рождается и в ней же каждый раз умирает. Это его манифест, его гимн одиночеству. Его проверенный способ проорать миру, всем этим людям в лицо правду о себе, прикрывшись чужими стихами. А Анька — Анька чувствует.

Море волнуется — три.

Потому что не мог избавиться от ощущения, что из тысячи пар обрамленных густыми ресницами глаз без слепого обожания смотрит на него и что-то видит чуть ли не единственная. Васильковая. Зачем Стриж её сюда привел — хрен знает, ну ладно. Правда, это довольно сильно отвлекало, взгляд то и дело к ним возвращался. Посмотреть захотелось, что именно она там видит-то? Что будет? Лучше бы, может, не проверял. Пугает обнаруженное до чертиков. Потому что, несмотря на все к себе увещевания, несмотря на железобетонные аргументы, в душе набирает силу надежда, а надежды опасны тем, что имеют свойство рушиться. С высоты падать больнее.

Странно это всё и не нравится ему тем, что… нравится. Странно было видеть человека из твоей обычной жизни в совсем другой, но тоже твоей. Странно нехотя признаваться себе в том, что если бы не Стриж с его желанием непременно продемонстрировать своему «бро», что своего таки добился, к тёплым ощущениям не добавилось бы примесей. Странно, зачем пытаться анализировать её на Стрижа невыразительную реакцию и собственные эмоции? Как дёрнулось нутро, почувствовалось просто прекрасно. Как завелся с пол-оборота, ощутилось просто прекрасно. Да уж, вся эта картина — лишнее подтверждение догадке о том, что Стрижову уж если что в голову взбредёт, так с концами. Ну окей, а потом, дальше что? Дальше ясно что. Постель, а потом — до свидания, иди к чёрту. Как обычно. Сам такой.

Аллё! Ульяна? Все-таки слепая. Глаза разуй! Хоть вырывай из лап, сам домой вези, а по пути на пальцах объясняй, с кем она связалась. При живой, рядом стоящей паре так хищно пялиться на какую-то раздевшуюся в толпе деваху? Завёл подружку — так и смотри на подружку! Тошно.

«Не маленькая, разберется. Разберутся»

Ну хоть рыжую спровадил восвояси. Чуть ли не впервые в жизни обошлось вежливой беседой и обычным «Спасибо». Обошлось.

Море штормит.

Комментарий к X. Море волнуется — раз. Море волнуется — два. Море волнуется — три… В тексте: Агата Кристи — Как на войне https://music.youtube.com/watch?v=1fm1XCJAY0s

Еще визуал:

“Мамихлапинатапай — слово из языка племени яганов, обитающих на Огненной Земле. И означает оно особый взгляд, которым обмениваются люди, чаще всего влюбленные. В этом взгляде выражена надежда, что другой наконец сделает то, чего хотят оба, но не решается сделать ни один из них”.

https://t.me/drugogomira_public/74

“Совсем скоро все останется в прошлом”.

https://t.me/drugogomira_public/75

====== XI. Am-Dm-E ======

Комментарий к XI. Am-Dm-E Визуал:

“Способность мыслить трезво возвращаться к ней этим вечером и не думала”.

https://t.me/drugogomira_public/78

Как же болит пятая точка!

Уля, прихрамывая на левую ногу, медленно, очень медленно пересекала парк. Несмотря на позднее время — стрелки приближались к десяти вечера — здесь было довольно многолюдно, а потому ни капельки не страшно. Какой контраст с любым другим временем года! Отовсюду доносились восторженные детские вопли и гомон. А мамы, отцы и бабушки терпеливо дожидались, когда их отпрыски ухайдокаются до полусмерти, потому что в таком состоянии укладывать их спать гораздо проще. Это Уля не сама такая подкованная в вопросах родительского тайм-менеджмента и всяко-разно хитростей, это она только что, ковыляя мимо лавочек, подслушала разговор двух молодых женщин. Памятник Лермонтову на центральной аллее окатил её свысока равнодушно-надменным взглядом. Сегодня Михаил Юрьевич был не в духе.

Ладонь крепко сжимала спрятанный в кармане ветровки перцовый баллончик: идти оставалось еще прилично: после парка предстояло преодолеть порядка полукилометра вдоль проезжей части, а потом свернуть в засыпающие дворы.

Казалось, левая ягодица онемела, а какой на ней завтра проявится синяк, даже представлять не хотелось. Потому что знает уже она, какой — на «коллегах» по пилону лицезрела. Размером с десертную тарелку, не меньше. Сначала ушибленное место порозовеет, после посинеет, потом уйдет в густой фиолетово-лиловый, распустится невообразимыми яркими пятнами, и лишь затем начнет постепенно сходить, коричневея, желтея и окончательно выцветая. В любом случае, размышляла Уля, недельку-вторую перед мамой в одном нижнем белье лучше не показываться.

Безусловно, Ульяна отдавала себе отчет, что воздушная акробатика — дело травмоопасное, но всегда считала, что у неё все в порядке с инстинктом самосохранения. Что уж кто-кто, а она вцепится в этот пилон намертво, уж кто-кто, а она себе упасть просто не позволит. Как говорится, никогда не говори «никогда».

Каждое занятие pole dance — это проверка возможностей собственного тела, своих границ и порога страха. Наверное, то же самое можно сказать и о любом другом активном спорте. Как и при занятиях любым другим активным видом спорта, здесь нужна постоянная бдительность, которую Уля сегодня, балда такая, потеряла — и не заметила, как. До того ей нравилось чувствовать результат, до того опьяняло чувство свободы, похвалы тренера, до того за какие-то полтора месяца выросла уверенность в своих силах, в том, что всё ей по плечу, что врожденные инстинкты притупились, а внимание к мелочам и контроль над телом ослабли. А зря — в этом виде спорта значение играет не только общий тонус мышц, не только сила рук, но и надежная сцепка со снарядом, а значит, крайне важна одежда, в которой его штурмуешь: чем больше оголенной кожи, тем больше площадь сцепления разогретого тела с поверхностью пилона.

Подвели относительно целомудренной длины шорты, ну кто бы мог подумать, а? Подвела самоуверенность. Уже не задумываясь, Уля отрабатывала элементарный, давно выученный элемент, требовавший отсутствия хвата руками, и не заметила, как синтетическая ткань шорт легла между кожей и металлом в области, которой необходимо было держаться за пилон. Всё случилось стремительно: отсутствие сцепки — паника — желание немедленно сойти в безопасное положение — расслабление мышц — падение. Порядка метра свободного полета кончились приземлением прямо на левую ягодицу.

Феерично! Хорошо, хоть мозги не вышибла. Но это не точно. Может она их себе пораньше вышибить успела, ибо надо ж было до такого додуматься — пилон бросать.

Итого потери: левая ягодица, куча нервных клеток и уверенность, что можешь всё.

Итого приобретения: «опыт — сын ошибок трудных».

Итого выводы: не выпендривайся, Ильина. Маты используй.

Зато теперь предельно понятно, почему пилонистки занимаются в шортах, больше похожих на трусы разной степени откровенности.

Ладно, черт с ним, с пилоном — до свадьбы заживет. Только… Это ж сколько времени может пройти? До свадьбы-то?.. А где свадьба, там и… А дети — значит и…

«Нет, дальше поцелуев заходить не стоит. А лучше вообще прекращать»

Вот так от размышлений о том, какая она балда, Уля незаметно переключилась на размышления о том, какая она балда в квадрате. Если не в кубе. Пилон — ушиб — свадьба — дети — секс. Вадим. Как так устроен женский мозг, что начинает на автомате примерять роль отца будущих детей своей хозяйки на каждого, с кем у неё зашло дальше дружеских обнимашек?

Вот как?

Уля с сожалением подумала о том, что если по этой Земле и ходят счастливые обладательницы трезвой головы, то сама она в их число явно не входит — примеряет же, пусть и не особо осознанно. Но это же бред сивой кобылы. Пока фактически все её ухажеры так или иначе браковались ещё на подступах. Ну сколько там их у неё было? Четверо, это если считать Вадима, который вроде как теперь её парень, но в котором она парня упрямо не видит. В следующий тур прошел лишь один. Еще с двумя далеко не зашло — и Уля уже чувствовала, что небольшой клуб отверженных на этапе ухаживаний вскоре пополнится.

Пополнится, да, хоть Юлька и настаивает о том, что пора перестать витать в облаках в ожидании подарка с небес, который может и не случиться, и спуститься на грешную землю. По ней, говорит Юлька, ходят обычные мужики. Вадим, говорит, вполне годный вариант обычного мужика. Говорит, самую малость в них шарит.

Но все же почему-то в очередной раз не тянуло вкладываться в отношения. Не вспоминались особенные моменты и проведённое вместе время. Тело не покрывалось мурашками, сознание не мутилось, губы не расплывались в мечтательной улыбке. Не искался лишний повод для встреч. Уля и не подумала сообщить своему «парню» о том, что поздно возвращается домой с занятий, и что одной идти ей страшно. По вечерам у него ведь тоже спортзал, как он будет встречать? Неудобно. Просто когда темнеть начнет совсем рано и улицы станут раньше пустеть, она будет ездить от школы на такси или ждать автобуса.

Боги, до сих пор не выходит свыкнуться с мыслью о том, что они с Вадимом в каких-никаких, но отношениях. Какая же нелепая ситуация! Он так уверен в себе и в том, что она его девушка, что теряешься и не знаешь, как вообще возразить, ведь для него это уже дело решенное.

«Надо ему сказать, что…»

Нарастающий, бьющий по ушам рёв мотора отвлек от размышлений о том, что же конкретно надо Вадиму сказать. С перепугу отскочив от края проезжей части на метр, Уля проводила взглядом пронесшийся по опустевшей дороге то ли мотоцикл, то ли мопед, и про себя тут же возмущенно пожелала «этому придурку» прекрасного вечера. Конечно, самое время бы про соседа вспомнить, но эта мысль толком оформиться не успела, потому что «придурок» совершенно неожиданно вдарил по тормозам. Откатил назад, к пустой автобусной остановке. Откинул подножку, спешился со своего коня, стянул шлем, склонил голову и выжидающе уставился на приросшую к земле Ульяну.

Вспомнишь лучик — вот и солнце. В данном случае — месяц ясный, если на часы смотреть. А на часы лучше не смотреть: на них без пяти десять, вообще-то. Даже в сгустившемся сумраке было прекрасно видно, что конкретно Егор думает по поводу её гулянок по району в такое время. Шкурой просто чувствовалось. С расстояния.

Глубоко вздохнув, Уля попыталась накинуть на лицо выражение побеспечнее. Но куда ей с ним тягаться? Дохлый номер.

«Может, просто воспользоваться пешеходным зелёным и быстренько перебежать через дорогу?»

Недолго думая, изъяла из кармана перцовый баллончик и показала ему: «Вот, смотри, ношу», мол. Егор кивнул: «Вижу», но продолжать свой путь явно не намеревался — еще и мотор заглушил. Очередная идиотская ситуация — и как она только умудряется в них вляпываться с такой завидной регулярностью? Пришлось взять себя в руки и подойти ближе. Порыв ветра донес до ноздрей еле уловимый запах нагретой солнцем коры, тягучей янтарной смолы и разнотравья. Тут же перебитый выхлопными газами из драндулета, пронесшегося мимо на всех парах, которые смог из себя выжать.

— Малая, не хочу создавать у тебя ощущение, что кто-то лезет не в свое дело, но ты мне ответь: тебе что, не хватило неделю назад? — суровые нотки в голосе вообще не способствовали расслаблению, вот ни разу. Не способствовал ему и вовсе не немой укор во взгляде, что уж.

— И тебе привет, — буркнула Уля.

Нет, ей хватило. Конечно, ей хватило! Перебороть свой страх и выйти таки сегодня на позднее занятие стоило ей немалого труда. И возвращалась она сейчас пешком лишь потому, что на улице все еще было достаточно многолюдно, и путь её лежал по освещенной местности. И с баллончиком не так уж и страшно — он наготове. А с сентября начнет пользоваться транспортом. Да и… Неделя прошла! Что же теперь, вообще никуда не ходить, подозревая в каждом встречном маньяка? Дома себя запереть, отказаться от пилона? Не она придумала это «летнее расписание» в школе, её мнения администрация спросить забыла. Откажется от вечерних занятий во вторник и пятницу, останется с одним занятием по pole dance в неделю. И в чем смысл раз в неделю ходить? Никакого!

— С ногой что? — сосед продолжал осыпать вопросами. Взгляд вроде чуть смягчился, но это не точно: в потемках этих фиг что разглядишь.

«Вот же ж! Когда только успел заметить?»

— М-м-м… М-м-м… Упала, — неопределенно промычала Уля, отводя взгляд на блестевшую в свете фонарей гладь небольшого пруда, что располагался в прогулочной зоне по правую от неё руку.

«Егор, отстань… Пожалуйста…»

Почему-то именно ему признаваться в том, как конкретно она упала, было… Неловко, что ли. Другое дело Юлька. Вот Юльке Уля свой полет в красках распишет. Юля её в её увлечении поддерживает. Вадиму бы могла рассказать — Вадим, услышав от неё на фестивале про пилон, пришел чуть ли не в щенячий восторг.

Егор ответом явно не удовлетворился, в глазах читалось, что так просто она от него не отделается. И впрямь:

— Упала? — эхом отозвался сосед. — Откуда, интересно?

Уля прикрыла глаза. Нет, она не скажет.

— Оттуда…

Бесполезно. Чуйка подсказывала ей, что тайное совсем скоро станет явным. В детстве он из неё все её маленькие секретики весьма виртуозно вытягивал. В детстве она и не думала их от него скрывать. Пара-тройка наводящих вопросов — и Егор становился обладателем тайного знания: про задиру Ваньку Смирнова из её группы детского сада, про вредную классуху, влепившую ей «двойку» за грязные прописи, про обидчиков со двора, про авантюры, в которые то и дело пыталась втянуть её Юлька, и так далее и тому подобное. В авантюрах участвовать не возбранялось, более того, иногда он её еще и перед мамой с самым ангельским видом покрывал. А вот обидчики как по мановению волшебной палочки меняли свое мировоззрение. Сколько лет прошло…

— Малая… Только не рассказывай сейчас, что лазила за Коржом на каштан, в это я не поверю. Ты боишься высоты, — категорично припечатал Егор. — Ну так что? Признаваться будем?

Нечего возразить. Да, боится. Легенда про каштан не проканает. Про гололед, увы, тоже: на календаре середина июля.

«Блин…»

Уля уперлась взглядом в мыски собственных потрепанных жизнью кед: врунишка из неё никакая, не умела она говорить неправду, глядя собеседнику в глаза. Да и кому она сейчас лгать-то собирается? И, главное, зачем?

— Просто упала, — предприняла последнюю попытку соскочить Ульяна. Его кроссовки выглядели куда лучше её собственных. Вадим говорил как-то, что долго они у Егора не живут и меняются часто. Подвернутые черные джинсы, черные перчатки на руках и черный шлем в левой, черная футболка, а поверх — черная кожанка. «Ну прям призрак ночных дорог», — мелькнула язвительная мысль. Поднимать взгляд на лицо оказалось внезапно волнительно, но Уля себя пересилила.

Егор склонил голову еще ближе к плечу, в терпеливом молчании ожидая дальнейших комментариев. Густых бровей видно не было: они спрятались под лезущими в глаза вихрами и не думали возвращаться на место.

«Нет, это невозможно…»

— С пилона… — негромко произнесла Уля, расхрабрившись. В конце концов, что тут такого? Ну да, с пилона. И что? Да-да, знает она, что люди себе представляют, когда слышат про пилон. Шест и полуголых танцовщиц на во-о-от такенных каблуках, вот что. Но воздушная акробатика — это же совсем другое!

— Откуда?! — поперхнулся Егор.

Показалось, весь скепсис схлынул с его лица в одно мгновение. Или это фонарь мигнул.

«Да сколько можно?! Что в этом такого?!»

— Я же вроде ясно выразилась. С пилона! — вызывающе рубанула Уля. — Тут недалеко школа танцев, я хожу туда заниматься!

У Егора что-то произошло с мимикой. Столько эмоций за несколько секунд она на этой обычно беспечной физиономии слишком давно не видела. С губ сошла ехидная ухмылка, желваки очертили скулы и так задержались, челюсть куда-то повело, брови опустились на место и тут же слились на переносице — в выразительную кривую. Порывисто вздохнув, сосед похлопал себя ладонью по куртке, достал из кармана пачку сигарет, не глядя открыл, с сомнением покосился на Ульяну, закрыл и вернул в карман. А спустя еще пару мгновений лицевые мышцы чуть расслабились, даже уголок губы приподнялся, но до улыбки не дотянул.

— И почему… такой выбор? — поинтересовался Егор сдержанно. Вот вроде не критикует, а вроде смотришь на него и находишь подтверждение своим подозрениям: да, в дикий восторг не пришел. Хотя с другой стороны — с чего бы ему приходить-то? С чего она вообще парится о его реакции? Подумалось, что если бы у неё был старший брат, то вёл бы он себя наверняка похоже. Беспокоится? Давно кончились те времена. Да и о чем тут беспокоиться? Взрослые все люди, отдают себе отчет в своих действиях. О себе-то сосед, судя по всему, ни на дороге, ни под крылом параплана, ни под куполом парашюта не беспокоится — в себе не сомневается.

Во встречном взгляде Уле по-прежнему чудилось удивление, сомнение и недоверчивость. Словно человек всё пытался принять неожиданную мысль, и всё у него не получалось. Почему? Он же сам не так давно вспоминал, что «она в шесть лет вытворяла».

— Трюкачить на шесте весело, — Уля неопределенно пожала плечами. — И сложно. Такой вызов самой себе. Проверка собственных пределов и возможностей.

Егор прищурился:

— Да ну?

Теперь на лице читалось: «Малая, чего тебе в жизни не хватает, а, что ты в это ввязалась?»

«Что, сомневаешься?»

— Приходи — попробуешь, — не удержавшись, съязвила она.

«Посмотрю я на тебя!»

Шутки шутками, а мужской пилон — нечто за пределами вообразимого. Ульяна как-то на днях на видеохостинг забрела и наткнулась там на одного российского спортсмена. Отчетливо помнит единственную мысль, бившуюся тогда в её висках: «Это — за гранью человеческих возможностей!».

Сосед хмыкнул и болезненно поморщился. Вообще весь его вид на не особенно приятные мысли намекал.

— Значит, упала ты с пилона. Ладно. А синяки на руках? Тоже оттуда? Давай спрошу прямо: может, просто кто-то в общении жестит?

Уля распахнула ресницы. Она стояла перед ним в темноте, в ветровке и никак не могла взять в толк: откуда он про синяки-то знает? И на кого намекает? На мать? На Вадима?

— Вообще-то — да… То есть, — запнулась она, — от пилона, конечно.

— На кисти? — глаза сузились еще сильнее.

«Ну да, на кисти… А что такого?»

Казалось, еще чуть-чуть, и взглядом её просто испепелят. И останется от Ули Ильиной горсточка золы. Она никак не могла понять, откуда такое недоверие к её словам. Если только… Если только… Если только при разговоре о шесте он и впрямь не представляет себе ровно то же самое, что и все остальные. Оголенную девку, крепко стоящую на полу обеими ногами и томно виляющую бедрами перед носом завороженных, пускающих длинную, тягучую слюну зрителей. Ну, на худой конец экзот{?}[танец у шеста] представляет, но там тоже на верхотуру лезть не надо: танцуют на полу, у снаряда, а не на нём, используя шест для эффектных облетов. Экзот — другой, но тоже непростой вид pole dance: в их школе девчонки после занятий экзотом вываливаются, как из бани — взмокшие, румяные и счастливые. Вот на такенных каблуках вываливаются, да-да. «Стрипы» их обувь называется.

Аж кровь в лицо бросилась от догадки о том, какие красочные картинки всё это время могли рисоваться в его вихрастой голове. Кошмар!

— Егор, пилон не только нежно отирают всеми доступными частями тела, но ещё и бьются об него со всей дури, коряво выполняя связку, сворачиваются прямо на нём в три узла и трутся кожей, фиксируясь в элементе, — завелась Ульяна. Щеки пылали! — И это, между прочим, адски больно! Ты же не думаешь, что весь пилон к жарким танцулькам сводится? Уверяю тебя, это не то направление. Его хотят включить в состав соревновательных дисциплин на Олимпиаде!

— Интересно… — задумчиво-растерянно ответил сосед. О чем он там продолжал себе размышлять, знать ей явно не полагалось. — Честно говоря, всё равно в голове не укладывается. Ну ладно, хватит трепаться, поехали, а то я ПДД нарушаю.

Уля оторопело воззрилась на Егора:

— Куда… поехали?

— Домой поехали, малая, — наигранно тяжко вздохнул он. — Или тебе нравится интеллектуальные беседы посреди проезжей части вести?

— Тут всего-ничего осталось-то… — пробормотала Ульяна. Вырисовывающиеся перспективы её одновременно взбудоражили и испугали: всё же на мотоциклах ездить ей пока не доводилось. Кроме того, видела она, как сосед водит. Как камикадзе. — Я и сама могу.

— И это «всего-ничего» ковылять ты будешь еще полчаса. Одна. В потемках. Тревожа поврежденную ногу. Надевай, — Егор протянул ей свой шлем. — Волосы под куртку убери. Пять минут — и ты дома. На диване.

Уля продолжала хлопать ресницами, чувствуя, как всё внутри плавится от охватившего её сомнения, страха и вместе с тем — от желания согласиться. В конце концов, они в черте города, опыт у него большой, шлем отдают, ехать недалеко — чего здесь так уж бояться? Зато есть возможность понять, что это вообще такое — движение на скорости, маневренность среди железных коробок. Ей дают шанс ощутить себя в шкуре мотоциклиста… Ну, почти — вторым номером… Конечно, не совсем то, но всё же.

Соблазн велик…

Пока она подтормаживала, решаясь на эту авантюру, сосед уселся на своего коня — обе ноги на землю, — завел зажигание, зажал ладонью какой-то рычажок на руле и повернулся к ней. По лицу его не сказать было, что он собирается её сейчас угробить.

— Шлем на голову, волосы заправь за воротник, одну ногу на подножку, ладонь кладешь мне на плечо — для опоры. Поднимаешься на подножку, вторую ногу перекидываешь через сиденье и удобно усаживаешься. Коленями обхватываешь меня. Плотно. Руками обнимаешь. Крепко. Всем весом не наваливаешься. Телом подаешься туда, куда наклоняется мотоцикл. Раскидывать руки в стороны, изображая Розу на корме «Титаника», пока не надо, а то с тебя, по ходу, станется. Остальное — лирика. Вперед.

Без шансов.

***

22:30 От кого: Юлёк: Ильина! Это чё такое сейчас было? Иду с парнем домой и вижу мираж в пяти метрах. Вопрос: мне померещилось, или сегодня ты до дома не дошла, а долетела?

22:55 От кого: Юлёк: Ильина-а-а-а-а?.. Ты чем там занята? Я точно знаю, что это была ты! Ты шлем сняла! Не пытайся отнекиваться!

На часах почти полночь, для мамы Уля давно уже спит, но это не так. Уля лежит с закрытыми глазами и гоняет в памяти пять минут своей жизни, триста секунд завершающегося дня, двухсот восемьдесят восьмую часть суток.

Восхитительно! Обо всём она забыла. Забыла, что у неё, вообще-то, ягодица ноет, забыла о Вадиме и работе: мысли выветрились из головы в момент, когда Егор вдарил по газам, и она интуитивно вцепилась в него всем, чем только позволено было вцепиться. Наверное, можно сказать, что за пилон и за соседа Уля держалась с одинаковым остервенением. Еще бы! Ведь цена ошибки что там, что тут — собственная целостность. А потом на опустевшей к позднему вечеру улице «Ямаха» взяла разгон, страх отступил, и на Улю неожиданно обрушились оглушающие сознание чувства — восторга и свободы. Обескураживающие, обезоруживающие, опьяняющие. Тело каждой своей клеточкой ощущало легкую вибрацию мотора, она текла сквозь позвоночник, через все мышцы и косточки и заканчивалась на самых кончиках пальцев, рассеивалась в районе затылка. Хотелось вскинуть руки, ощутить сопротивление прохладного воздуха, поднять стекло и подставить лицо ветру. Хотелось на место водителя! Самой управлять этой ревущей, верткой машиной! А еще казалось, что если очень внимательно «прислушаться», то под правой ладонью сквозь кожу куртки ощутишь биение сердца. Всё это, конечно же, вздор, плод её неуёмного воображения, но кто может запретить ей воображать?

Никто!

Опомниться не успела, как всё закончилось: сосед запарковал «Ямаху» на свободном месте ровнёхонько напротив подъезда. Не успела глазом моргнуть — пришлось спешиваться. Ноги не чувствовали земли, собственное сердце колотилось, как обезумевшее, а глаза перед собой мало что видели. Егор же сохранял полнейшую невозмутимость. Конечно! Он-то по десять раз на дню гоняет, ему-то что? Молча забрал у неё шлем, молча вошли в подъезд, молча поднялись на этаж, но молча разойтись по квартирам Уле не позволила банальная этика, пусть и заметно было, что Егор погрузился глубоко в собственные мысли, да и… Если начистоту, вряд ли для него вообще имело хоть какое-то значение, как они попрощаются. Связки ключей звякнули одновременно.

Правил приличий никто не отменял.

— Спасибо, что подкинул, — пробормотала Ульяна. Ей казалось, она все еще там, на дороге. Хотелось назад. Точнее — вперед! По ночной Москве! — Спокойной ночи.

— Не за что. И тебе.

Способность мыслить трезво возвращаться к ней этим вечером и не думала. Если бы не поздний час, она бы, может, так просто его и не отпустила. Впечатления никак не желали оседать и таять, на языке вертелся с десяток вопросов, что копились последние недели и так и остались не заданными. А еще — ни у подъезда, ни в лифте, несмотря на молчание, она не ощущала в себе прежней настороженности, а в нем — отчужденности, ставшей столь привычной за эти годы. Да, несмотря на тишину. Словно стена, сто лет назад возведенная и всё это время между ними стоявшая, по кирпичику рассыпалась. Будто истончался казавшийся непробиваемым стеклянный купол.

В его присутствии оказалось неожиданно ожидаемо спокойно. Во-первых, одно дело — возвращаться домой в гордом одиночестве, когда каждого встречного невольно оцениваешь с точки зрения потенциально исходящей от него опасности, и совсем другое — в компании. Ну а во-вторых — чему поражаться? Она просто отвыкла от него, а отвыкнув, забыла и теперь удивляется. Но ведь когда-то, давным-давно, так с ним ей и было — привычно, спокойно и совсем ничего не страшно… Почти.

А еще в его присутствии… Нет, это состояние Уля пытаться трактовать не станет, это глупость, дурь и блажь, опьянение моментом. Просто выбора ей не оставили: пришлось обнимать и обхватывать, как велели. А нутро отозвалось неожиданно — всколыхнувшись, затрепетав и взволновавшись. Все пять минут волновалось и до сих пор немножко волнуется, штилем там и не пахнет, так… странно… Это всего лишь Егор, двадцать два года лестничную клетку делят. Мама как-то обмолвилась, что Уля на горшок при нем ходила, остается надеяться, что этого он не помнит, или что говорилось всё это для красного словца. Каким только она его не видела, в каких только состояниях и компаниях не засекала, чего только из-за этой стенки не слышала, каких только эмоций через себя из-за него не пропустила, но это — нечто внезапное. Это… Погружающее в растерянность, обескураживающее, совсем неожиданное, совершенно необъяснимое, вообще нелогичное, ничем не оправданное и абсолютно точно неправильное. Это ей просто ветром голову надуло{?}[отсылка к песне “Ту-лу-ла” группы “Чичерина”]. Конечно, все дело в новом будоражащем опыте — и только. Показалось.

«Надо сказать Вадиму, что ничего не выйдет… Завтра…»

23:59 Кому: Том: Ты был прав — если все-таки решишь приглядеться к людям вокруг, и впрямь могут вылезти интересные вещи. Спасибо, ты мне глаза открываешь!

00:09 От кого: Том: Обращайся =)

00:11 Кому: Том: Только кажется, теперь просто приглядываться мне уже мало. Я бы хотела подобраться поближе. Пообщаться спокойно. Меня последнее время преследует чувство, будто я вообще этого человека не знаю. Вообще!

00:12 От кого: Том: И что тебя останавливает?

00:13 Кому: Том: Неудобно без приглашения влезать в чужую жизнь, отвлекать от дел, требовать к себе внимания. С другой стороны, знакомы-то мы очень давно, просто так получилось, что общение сошло на нет. Хотя последнее время будто бы потихоньку налаживается. А все равно стрёмно вламываться, открывая дверь с ноги. Как прежде в любом случае уже не будет.

00:15 От кого: Том: Не попробуешь — не узнаешь, что будет, а чего не будет =) А смысла сидеть и гадать нет точно. Точнее, какой-то смысл есть во всем, но так «поближе» ты ни на сантиметр не подберешься. Если уже налаживается, если сама готова продолжать налаживать, пользуйся моментом.

«Пользуйся… Легко сказать!

…………………

Хотя…»

00:30 Кому: Юлёк: Не померещилось:) Меня подобрали на полпути из школы. Юль, слушай, а можно одолжить у тебя гитару?

Давно хотела!

00:32 От кого: Юлёк: Я, конечно, все понимаю, Ильина. Да, похоже, уже не всё, так что придется тебе кое-что мне объяснить. Гитару без проблем))) Хоть завтра!

***

«Для получения сертификата категории В парашютист должен выполнить следующие требования:

а) совершить 50 прыжков, в том числе:

— не менее 40 с контролируемым свободным падением, из них — не менее 5 прыжков с задержкой раскрытия парашюта на 30 и более секунд,

— набрать в сумме не менее пяти минут контролируемого свободного падения;

б) выполнять индивидуальные маневры (спираль-спираль, сальто, спираль-спираль, сальто) в свободном падении;

в) приземлиться в трех прыжках на расстоянии не более 10 метров от центра зачетного круга;

г) сдать письменный экзамен действующему инструктору, старшему инструктору, инструктору-экзаменатору, инспектору по безопасности или члену Президиума ФПС.

Владельцу сертификата В разрешено выполнять под контролем инструктора следующие виды парашютных прыжков:

— одиночные затяжные (стиль, фристайл) и на точность приземления,

— на ГА, после прохождения соответствующей подготовки, в группах до 8-и человек при нахождении в группе не менее 2-х парашютистов категории С или Д.

— скайсерфинг

— участвовать в соревнованиях по освоенным видам прыжков».

Глаза по десятому разу проходили врученную в аэроклубе памятку. Сегодня Егор подался туда спонтанно, прямо с очередного поспешно завершённого фотосета. Девки ему попадаются реально как одна, карма у него, что ли, такая? Так же не бывает в жизни, есть же в ней и нормальные, и достаточно, но почему-то именно его Вселенная то и дело сталкивает нос к носу с девчатами весьма и весьма легкомысленными. Каждый. Гребаный. Раз. Будто зная, что именно такое поведение способно стать тем самым триггером, от которого башню сорвёт. Будто говорит: «Пока не научишься с собой справляться, пока не пересмотришь свое отношение к людям, будут тебе только такие». Кому рассказать — не поверят, на смех ведь поднимут. Скажут: «Ты, Рыжий, ку-ку…».

Это заговор.

Отморозиться-то ему вновь удалось, даже вроде не сильно обидел, вот только в процессе съемки опять волной раздражения нежданно окатило, и ему пришла в голову спасительная мысль, что смыть с себя негатив получится, сиганув с парашютом метров эдак с двух тысяч. Парочку раз. Только домой за парашютной книжкой и высотомером пришлось заскочить: остальное снаряжение он привык арендовать непосредственно в клубе. Там-то ему эту памятку и вручили, и теперь, бросив ее на кухонный стол и опершись на подоконник, Егор в задумчивости разглядывал пестрый лист и размышлял о том, долго ли еще собирается провоцировать жизнь, и чем оно всё в результате кончится.

Зачем вообще ему всё это? Для чего? Чтобы чувствовать себя живым, чувствовать каждую её минуту, каждый момент?